«Немочь то етая такова: прежде яко рогатиною ударит за лопатку или под груди, или меж крил, и тако разболевся, человек начнет кровью харкати, и огнь зажжет внутри, и потом пот, та же дрожь, и полежав един день, или два, а редко того, кои три дни, и тахо умираху… А иные железою умираху! Железа же не у всякого бываше в едином месте, но овому на шее, а иному под скулою, а иному под пазухою, другому за лопаткою, прочим же на стегнех… И то же, много трои дён полежат!»

История не донесла до нас, как почил безвестный тверской монах-летописец: своею ли смертью, от моровой язвы или чумы, что дружной парой пришли на русскую землю в середине шестидесятых четырнадцатого века, от иной ли какой хворости. Время донесло до нас лишь его строки, преисполненные тихой горестью. Мы можем лишь представить, что жило в те минуты в его сердце, если его собратья-монахи отпевали ежедневно как ряды уложенных в братские скудельницы смердов, так и наследников великого Михаила Святого!

Ушла великая княгиня тверская Наталья. Ушла дочь великого князя литовского Ольгерда, Натальина внучка, привезенная в Тверь ради скорой свадьбы. Вместо брачного ложа получила она дубовую домовину! Умерли князь Всеволод с женою. В один день ушли князь Андрей с женою Овдотьей, словно возжелавшие одновременно шагнуть из земного мира в горний. Умер князь Владимир. Из четырех сыновей бывшего великого князя Александра Тверского, казненного по навету Ивана Калиты вместе с сыном Федором в Орде, остался лишь Михаил. Судьба словно берегла его, жену Евдокию и сына Ивана. Для чего? Князю мнилось, что для торжества и нового расцвета Твери времен великого деда. Время же явило – для новых бед многострадальной земле русской. Ибо гордый нрав и великий ум этого человека принесли на земли, сорок лет не ведавшие татарских войн и разорений, больших княжеских междоусобиц, всепожирающее пламя гражданской войны и… Литовщину!..

Прочтем же о последней борьбе Москвы и Твери, а прочитав, не будем судить строго князя тверского Михаила Александровича, ибо нельзя порицать человека за честь, любовь к родному дому и горячее сердце!

 

Глава 1

Князь Семен Константинович жадно напился из стоявшей подле скомканной кровати чаши. Чума сушила горло, жажда не оставляла больного даже на короткий миг.

«Господи, успеть бы! Господи, дай сил самому все ему сказать!!»

Князь ударил в серебряную тарель, специально оставленную возле кровати. Тотчас явился заспанный слуга, привычно остановившийся чуть поодаль.

– Князь микулинский приехал?

– Да. У владыки Михаил Александрович, княже.

– Созови обоих, не мешкая!

Семен откинулся на подушки. Голова шла кругом, вот-вот должен был опять начаться кровавый кашель. Он испил еще. Дверь, наконец, открылась вновь, вошли владыка тверской Василий и двоюродный брат Семена Михаил. Больной тотчас своей дланью запретил им приближаться:

– Стойте там! Спасибо, что поспешил, брат!

Михаил все равно подошел к постели и положил свою тяжелую горячую ладонь на руку умирающего. На протестующий жест того лишь горько усмехнулся:

– Молчи, брат! Я денно и нощно на улицах с кметями и мнихами усопших многие месяцы прибираю. Коли захочет черная – приберет и так! Это уж как судьба порешит. Братья вон мои редко из терема уходили, а уже с Господом на небесах беседуют.

– Ты… прочитал мою грамотку?

– Прочитал. Спасибо за дар щедрый, Сёма! Только отчего мне земли передаешь, а не Василию Кашинскому, что стол тверской ныне держит? Или не брату своему родному Еремею?

Семен почувствовал приступ кашля. Перегнулся с кровати. Михаил тотчас поднес к его рту бадейку, дождался, когда прекратила выходить кровавая мокрота, и сам вытер губы несчастного полотенцем. Владыка протянул бутыль с уксусом:

– Омой руки, Михаил Александрович!

Семен сам испил воды и почувствовал временное облегчение. Торопливо заговорил:

– Ненавижу Москву! Ненавижу мать свою Софью! Ее отец деда нашего великого убил, а моего отца силой заставил Москве кланяться, дочь свою в жены отдав! Почему тебе? Да потому, что только ты, Миша, сможешь Дмитрию противостоять!!! Василий глуп, жаден и труслив, он и Кашин свой родной за Москву заложит, чтоб только в тиши дожить. Еремея земля не поддержит, да и не вправе он после Василия на кресло великокняжеское воссесть. Тебе, Миша, только тебе достоит земли русские вокруг Твери вновь попытаться собрать. А потому – все тебе! И дружина моя, и казна, и Белый Городок, и земли мои по Волге.

– Василий и Еремей тебе такого не простят, брат!

– Знаю. Но я не сегодня завтра отойду. Грамота моя по всем правилам составлена, бояре в присутствии владыки подписали. Далее сам решай, как с нею поступать. Убоишься войны с дядей – первый перед ним поклонись. Но ты ведь не убоишься, верно?

Короткая вспышка страсти отняла слишком много и без того малых телесных сил. Семен покрылся потом, словно его окатил дождь. Михаил заботливо отер лицо больного.

– Не забоюсь, брат, будь спокоен. Коли все по правде сотворяться будет, ничего не забоюсь. И против Москвы в полный рост всегда стоять буду. А ты попроси там Господа, чтобы не оставлял он меня, грешного! Уходи спокойно, брат!

Михаил поправил подушки, тепло улыбнулся напоследок и вышел из спальни. Дождался, когда владыка на прощание благословит Семена, и вместе с ним прошел на гульбище.

– Не стихает мор у вас?

– Пошел на убыль. Мнихи так говорят.

– И у меня в Микулине слабеет. Мало мужиков вживе, ох мало!! У меня от дружины чуть более половины осталось.

– Не одними мечами предстоит тебе правду свою отстаивать, княже! Но помни главное – я с тобой! И перед Василием, и перед Алексием за тебя токмо глаголать буду!

– Спасибо, владыка! Алексий непременно в прю мою за Белый Городок встрянет на стороне дяди. Как мне ему противустоять, владыка?

– Токмо правдой! А она по всем законам русским на твоей стороне. Езжай, твори свои дела земные!

Михаил встал на колени, принял благословение.

– За одно деда своего Михаила порицаю, владыка! Что не приветил он митрополита Петра в свое время, не пригрел на землях тверских. А вот Иван Данилович узрел, какая в том польза Москве. Оттого ноне не Тверь, как встарь, а Дмитрия земля Русь собирает. Ну, даст Бог, еще вернутся дедовы времена!

Разогнувшись, Михаил окинул взором теперь уже свой новый городок и земли, вздел опушенную куницей алую шапку и шагнул к лестнице.

 

Глава 2

Весть о смерти князя Семена и его дарственной князю Михаилу достигла митрополита Алексия не скоро. Лишь вскрыв и прочитав совместную жалобу великого тверского князя Василия и Еремея дорогобужского, узнал Алексий о свершившемся. Узнал… и глубоко задумался. Со свойственной ему прозорливостью этот человек сразу увидел и выгоды смерти князя белогородского для великого князя владимирского и опасность дальнейшего усиления князя микулинского. Последнему следовало как можно быстрее помешать.

Митрополит вызвал служку, велел ему пригласить великого князя и тысяцкого Москвы на свой двор. Встал на короткую молитву. Вышел на высокое свежесрубленное, как и все палаты, крыльцо, посмотрел на обгорелые и разрушенные стены Кремника. Одна и та же неотступная мысль билась в висках:

«Поздно, поздно про Тверь я все прознаю!! Нельзя с Михаилом так вести себя далее. Умен князь, резв и резок! Кровь Михаила Святого в нем течет… На большее способен, чем с родственниками землю делить. Коли земля его поддержит, может и на великий стол замахнуться, лествичное право за ним! И самое плохое – сестра его замужем за Ольгердом!!! А это уже не дядя Василий, Ольгерд свою выгоду никогда не упустит.

Хорошо хоть с Дмитрием Суздальским замирились и ряд надежный имеем. Мамай тоже пока мирен, но… татарин есть татарин! Кто больше заплатит, к тому лицом и повернется. А заплатить у Твери завсегда было чем, богатый город, на торговых путях стоит не зря. Олег Рязанский?! Этот воин! Этот уже показал, на что способен в ратном деле. Хана Тагая в пух и прах по степи разметал, а ведь у того втрое более сил-то было! Лопасню у нас как забрал, так и держит. Одно хорошо – Олег честен. Рыцарь, сего не отнять! С ним надо не силой, его надо хитростью окорачивать. Клин между ним и князем Пронским забить и поддерживать, чтобы та пря для Москвы времени не оставляла! И не дать Олегу с Михаилом союз заключить ни в коем разе!! Слепой, слепой я!!! Нужны верные глаза в Твери, срочно!! Господи, вразуми, кого послать?!»

Алексий вновь вернулся в свою горницу, сел под образами. Закрыв глаза, принялся перебирать имена всех известных ему бояр. Неожиданно лицо его просветлело:

«Да!!! Он, только он! Спасибо тебе, Господи, за подсказку!»

Когда первым приехал Василий Васильевич, Алексий, благословив тысяцкого, сразу потребовал:

– Василий, не мешкая, пошли в Сарай гонца. Мне твой боярин Федоров-старший срочно потребовался. На подворье пусть Федор Кошка сам кого иного подберет.

– Пошто спешка такая, владыка? Случилось что?

– О том, что случилось, я при Дмитрии поведаю. А Иван мне нужен для иного дела. Не ведаем, что в Твери денно и нощно происходит. Там его поселить надобно, понимаешь? Навычен он уже соглядаем быть, многоопытен. И самое главное – вспомнил я, что он родом оттуда! Будет чем отговориться перед Михайловыми боярами, когда там вновь поселится.

– Михайловыми? – поднял удивленно кустистые брови Вельяминов. – Что, Василий уже в Твери не княжит?

Грустная улыбка зародилась лишь в уголках глаз Алексия:

– Пока княжит. Но… мыслю, может вскоре все и смениться. Семен Константинович почил, удел свой вокруг князя тверского и брата родного Михайле передал.

– Раздрай? Заратиться могут?

– Полагаю, без этого не обойдется, Василий Васильевич. И нам никак нельзя допустить, чтобы князь микулинский родню одолел. Либо наоборот: одолел, но с нашей помощью!

Вельяминов округлил глаза.

– Поясни, владыка!

– Мы можем пообещать Михаилу свою поддержку в споре и даже на тверской стол ему поможем воссесть, если он подпишется под вечным отречением от великого стола и подпишет Мамаеву грамоту Дмитрию. Укротим Тверь, как и Суздаль, – можем вздохнуть спокойно, верно?

Василий Васильевич глубоко вздохнул:

– Стратилат же ты, владыка! Ну, а коли не захочет?

– Тогда нам остается только сила! – коротко и резко отрубил Алексий. – И в этом случае мы должны уже назавтра знать, что в Твери произошло сегодня!

Тут прибыл и великий князь. Три главных лица Московского княжества сели за стол, чтобы еще раз изучить тверское послание и принять по нему окончательное решение.

На следующий день Алексий своим письмом срочно вызвал в Переяславль тверского владыку.

– Во избежание распри между князьями русскими надлежит тебе, Василий, свершить духовный суд между Михаилом Александровичем, с одной стороны, и Еремеем Константиновичем вкупе с великим князем тверским Василием с другой. Пусть крест и воля Господня, а не меч и поле брани, смирят гордыню. Тверд будь в окончательном решении своем, Василий, и думай не токмо об интересах тверской земли, но и всей русской земли в целом!!

Последние слова Алексий произнес четко и раздельно. Он горячим взором попытался заглянуть в глаза собеседника, но владыка Василий смотрел на толстые сосновые половицы.

– Может быть, призвать их всех сюда? – тихо произнес он. – На твой суд, владыка?

– А для чего тогда я тебя на Тверь рукоположил? Коли приговор твой виновный нарушит… либо узрю, что суд свой ты неправедно свершил… тогда сам судить буду. Понятно ли глаголю, владыка Василий?

Тверич поднял, наконец, глаза, лицо его запунцовело. С минуту они смотрели друг на друга.

– Обещаю тебе рассудить князей по совести своей и закону русскому! – твердо и громко произнес Василий.

Сердце Алексия словно кольнуло, но он ничего более не произнес. Лишь благословил клирика и пригласил его отобедать в нижнюю палату.

 

Глава 3

Когда митрополиту стало известно, что духовный суд в Твери закончился в пользу Михаила Микулинского, что владыка Василий подтвердил все права тридцатилетнего князя на Белый Городок и все прочие земли усопшего князя Семена, Алексий лишь внутренне напрягся, не выказывая внешних признаков своего гнева. Призвав ближнего боярина Семена Жеребца, он поинтересовался:

– Как там Иван Федоров?

– Да вроде все нормально. Обживается.

– Как вы его прикрыли?

– Куплен постоялый двор в посаде подле самой воротной башни. Хозяева от мора померли, из детей лишь один в Зубцове остался, перебираться не захотел. Иван – тертый калач, молодца! Уже нашел двух своих друзяков по молодым годам. Один в торговых рядах сукном народ балует, другой при княжей псарне состоит.

– Людей ему для обслуги подбери надежных да толковых, чтоб было Ивану на кого положиться. Мыслю, уже вскорости вести от него недобрые для Москвы услышим.

– Что так? – вздел густые брови боярин.

– Тверской владыка Городец за Михаилом оставил. Ноне ж надо малой думой собраться, Семен. Многое теперь обговорить надобно.

Вечером собрались лишь ближние бояре. Именно тогда впервые было решено возводить каменные стены вокруг Москвы вместо сгоревших деревянных. Тогда же порешили послать в Тверь Тимофея Васильевича Вельяминова, коему поручалось попытаться убедить мигулинского князя подписать отступное от великого Владимирского княжения.

Поездка успехом не увенчалась. Князь Михаил Александрович резко и решительно отказался признавать Дмитрия Ивановича старшим братом, коротко пояснив Вельяминову:

– Моего права на великий стол более будет, чем Дмитриева! Прадед его Даниил Московский лествичное право потерял, поскольку не был при жизни князем великим. А посему – как хан в Орде порешит, так и будет!

– Может, еще и татар на земли русские ради власти высшей вновь наводить будем, стойно Андрею Городецкому?

– Стойно Ивану Калите, – тотчас ответил Михаил. – Если Москва земли отца моего в пустынь в свое время превратила, не вижу греха за собою, коли тем же отвечу!! Вину ж перед великим ханом за любым князем отыскать можно будет, боярин! И милость ханская, что былинка на ветру: ноне в одну сторону наклонена, а завтра и в другую качнуться может!..

А еще спустя некоторое время пришло известие от Ивана Федорова, в коем сообщалось, что в Твери, подобно Великому Новгороду, собралось народное вече. Народ жадно внимал князю Михаилу, боярам Олексе Микуличу и Микуле Дмитриевичу. Кричали о былой славе Твери, о жадности московитов, подгребающих северные земли под свою руку, о трусливости князя тверского Василия, лижущего руку Дмитрия Ивановича. Распаленная громадная толпа поклялась в любви и верности своей князю Михаилу, прося того взять Тверь под свою руку. Так оно и произошло! Слуги и ратные князя Василия Кашинского были изгнаны за городские ворота с позором. Михаил Александрович въехал в палаты своего отца.

Вновь собралась московская боярская дума, вновь закипели страсти. Выслушали прибывших лично в Москву князей Василия и Еремея и постановили: быть рати! Непокорного князя решено было заставить поклониться родне и великому князю силою. Василий Кашинский уверял, что после недавнего мора Тверь не сможет выставить рать для достойного ответа союзным войскам.

– Владыка Алексий, взываю к суду твоему справедливому!! – спесиво задирая бороду вверх, кричал князь Василий. – Призови слугу твоего Василия, спроси с него за суд неправедный, что свершил он в Твери! Кто ведает, был ли князь Семен в здравом рассудке, когда грамоту свою на подпись боярам давал!! Да и был ли вообще он тогда еще жив? Не подкупил ли Василия сосунок микулинский, не надсмеялся ли надо мною и братом своим двоюродным Еремеем? Рассуди теперь ты нас, владыка!!!

– Быть по сему! – согласился Алексий. – Я и сам уже вижу вину ставленника своего. Василия призову к себе вборзе, а вы возвращайтесь и готовьте свои дружины! Вернет вам князь Михаил Городок!!!

В Тверь был послан владычный пристав, официально призывающий на суд митрополита тверского владыку Василия и князей Василия с Еремеем. По его прибытии собрались бояре и в городе на Волге. Владыка печально сказал князю:

– Полагаю, предстоит мне испить горькую чашу, княже! Уже ведаю, как судить меня намерен митрополит Алексий!! По «Мерилам праведного» и иным старорусским законам. Но давно уже сама Москва их нарушила, ибо Переяславль получила, стойно тебе, по завещанию князя, а не по канонам! Судить меня будет Алексий не как духовный, а как мирской судия!! Готовь Тверскую землю к защите, княже!

– Нам самим ратной силы супротив Москвы и Кашина не набрать, – подсчитали ближние бояре. – Мор землю опустошил изрядно. Одна теперь надежа – зять твой Ольгерд. Великий князь литовский! К нему поспешай, княже, а мы уж тут как-нибудь попробуем за крепостными стенами отсидеться. Езжай, Михаил Александрович, не мешкай!!

…Вновь Алексий держал в руках маленький лоскут бумаги, на котором аккуратным мелким почерком было начертано:

«Князь Михаил со всею своей дружиною вборзе отбыл из Твери, оставив город на тысяцкого. Полагаю, кроме как на Литву, путь ему держать некуда».

Подпись под письмом была не нужна. Митрополит и без нее знал, кто продолжает честно служить ему и великому князю Владимирскому…

 

Глава 4

Словно беспощадная вода в половодье, прихлынули на беззащитную тверскую землю союзные полки. Пришли кашинцы, в очередной раз выполняя волю своего князя, уже в который раз зоря своих же земляков. Пришли дорогобужцы, ведомые Еремеем. С юга наползли московский, дмитровский, коломенский полки. Тверская ратная сила и жители посадов укрылись за стенами Тверского Кремника, Городка, Микулина. Но куда спрятаться смердам в селах и деревнях? Вновь в леса, как встарь при набегах татарской конницы? И шли, бежали мужики и бабы по глухим землянкам в борах и на болотах, кляня Москву, Кашин, княжеские свары, да и самого князя Михаила, бросившего, как им казалось, землю в этот трудный час. Но большая волна ненависти выплеснулась на князя Василия, севшего на тверской княжеский стол после смерти брата Константина. Проклинали последнего сына великого Михаила Святого, сына, который не смог уподобиться даже тени славного своего отца!..

Иван Федоров наблюдал за буйством нахлынувших ратных с высоты крепостных стен. Воины грабили дома, тащили все, что попадется под руку, гнали плачущий полон, насиловали девок на глазах их матерей и детей. Как же все это походило на далекие, казалось, набеги Неврюевой и Федорчуковой ратей. И самое страшное, что творили все это свои же русичи!!

«Господи, как же ты зришь спокойно на все это? Доколь земле терпеть такое? Доколь земля будет кровью и разорением платить за несогласие между князьями русскими? Господи, не допусти того же на моих землях!!!»

Десятисаженный вал и такой же высоты стена заметно уменьшали фигурки людей, копошащихся на улицах посада. По знамени Иван признал свой, коломенский, полк. Ему показалось, что он даже узнал Федора, в компании еще троих деловито снующего по дворам. Вот они вывели гнедого коня, вот вытащили какие-то кули, вот скрылись за воротами постоялого двора… ЕГО ДВОРА!!! Иван до хруста в суставах сжал кулаки. Он уже успел привыкнуть к новому дому. Пусть серебро захвачено с собою в Кремник, пусть лопоть поценнее и несколько кулей зерна закопаны в яму и завалены навозом! Всего не спрячешь, не унесешь. Хозяйская жилка зло пульсировала в висках, заставляя забывать, что под ногами суетятся те, ради кого он и поселен в почти новом, еще не потемневшем от времени доме.

Иван увидел в руках одного из московитов, лазающих по двору постоялой избы, пылающий факел, и не удержался:

– Брось огонь, сукин сын!!! Я тебе запалю, мать твою!..

Несколько голов задрались вверх, послышался злорадный хохот. Ратник махнул рукой, жаркий огонь пал на тесовую крышу, немного прокатился, зацепился за что-то и… радостно поделился пламенем с хорошо просохшим на летней жаре деревом. Ратные, в том числе и Федор, вновь засмеялись, показывая в сторону воротной башни непристойные жесты.

«Ну, сукины дети!! Полезете на приступ – поквитаемся! Хватит еще силы в левой руке, чтоб заставить вас землю нюхать!! А тебя, Федька, при первой же встрече вожжами выполю, вот те крест! Грабить – грабь, но пошто петуха красного под крышу-то пускать? Какая тебе с чужого горя прибыль, паразит?!!»

– Что, твой двор запалили? – спросил стоявший неподалеку боярин Олекса.

– Запалили…

– Я что-то тебя не припомню, дед. Память у меня на лица хорошая, а не могу признать. Ты пришлый, что ли?

– В устье Тьмы деревня моя родная. Время да мор всю родню прибрали. Приехал на родину остатние годы дожить спокойно, а оно вишь какое спокойствие.

– Откуда прибыл? Не из Москвы ли?

Иван понял, что боярин затеял этот разговор не зря. Стараясь быть как можно спокойнее, ответил:

– С полоном меня угнали в Орду еще при Федорчуковой рати. Хозяин попался хороший в Сарае, дал вольную.

Боярин недоверчиво хмыкнул:

– А ну, молви по-татарски, что ты щас внизу зришь?

Иван произнес просимое. Олекса слегка отмяк лицом.

– И впрямь ихнюю молвь знаешь. А что такое сотворил, что милость татарина заслужил?

– В Сарае доводилось бывать, боярин? Да? Видал дома из камня рукодельного? Так вот я этот камень десять лет лепил и отжигал у Нури-бея. Есть в Сарае строитель такой известный. Тот многим волю давал, кто на него хребет без плетки старательно гнул.

Иван лгал самозабвенно, зная, что ничем не рискует. Вновь давний друг Нури выручал его в трудную минуту.

Боярин подошел вплотную.

– А здесь такой камень самодельный можно делать?

– Отчего ж нельзя. Была б глина хорошая, известь да песок – сделаем.

– Добре. Коли переживем эту замятню – найди меня. Князю тебя представлю, нужное это для княжества дело. Как звать-то тебя?

– Иван, сын Федоров.

– Запомню тебя, Иван!

Прошло еще два дня. Разграбив посады и ближние села, кашинцы и московиты начали готовиться к приступу Кремника. Вязали длинные лестницы, свозили возы веток, чтобы заваливать ими крепостной ров. Напротив ворот установили подвешенное на высоких козлах тяжелое бревно, чтобы разбить им ворота. Тверичи в ответ приготовили на стенах котлы с водой, костры, длинные слеги с ухватами на концах. Приступ начался с раннего утра.

Ивана поставили в десяток горожан, охранявших околобашенную стену. Командовал ими громадный ратник из дружины тысяцкого по имени Всеслав. Громким звериным рыком и громадным кулачищем он сразу же привел в чувство трех молодых парней, явно впервые вышедших на ратное дело.

– Стоять твердо! Лестницы отпихивай, по башке ослопами бей тех, кто заборол достигнет! Будешь трусить – сомнут, будешь храбёр – победим!!

Иван меж тем пристально смотрел на вал ветвей во рву под своими ногами. Послюнявил палец, поднял его кверху.

– Всеслав!! Надо примет запалить!!

– Нельзя, стену зажжем, ворогу только поможем.

– Не зажжем! Ветер от стены, на них жар понесет! Стены же водой будем проливать, отстоим.

Десятник также проверил направление ветра и одобрительно хлопнул Ивана по спине. Казалось, меж лопаток ударило упавшее бревно.

– Верно, молодца! Щас сделаем!!

Через несколько минут на стене появились горшочки со смолой, которой обычно смолили днища судов. Смола поджигалась, разгоралась, начиная закипать. Бросок, и огненный дождь летел в сучья. Во рву заполыхал жаркий костер, вспятивший в этом месте наступающих. Женщины забегали с ведрами воды, выплескивая их на внешнюю часть стены.

Внизу начал бухать в окованные железом ворота таран. Всеслав погнал всех мужиков на башню, оставив командовать над бабами одного Ивана. На московлян полетели камни, бревна, стрелы и сулицы, полился кипяток. Раздался тяжелый скрип воротных петель, из Кремника выбежала плотная толпа окольчуженных ратных с секирами и мечами. Белые от бешенства глаза, клочья пены на бородах. Осаждающие не выдержали яростной сшибки и отступили. Таран полетел в ров, ворота вновь закрылись. Приступ захлебнулся…

Боярин Олекса обошел стены, подсчитывая потери. Возле Ивана остановился:

– Ну как, ордынец? Отомстил за свои палаты?

– Толковый вой, боярин, – похвалил его Всеслав. – Головой лучше, чем мечом, воюет.

– Да? И где ж ты успел рати научиться? – вновь с ноткой недоверия вопросил воевода.

– Меня еще Михаил Святой привечал, – спокойно ответил Иван. – Вместе под Торжком и Скорнищевом ворогов громили.

– Ну-ну!

Боярин проследовал дальше. Иван обессиленно присел на кучу дров, вытирая со лба обильный пот. Жара и возраст давали о себе знать.

В тот день нового приступа не последовало. А наутро под стенами было пусто: союзные войска, ожегшись на стенах, ушли безнаказанно зорить правый берег Волги. Не пощадили никого на землях князя Михаила. Разграблены были даже села и деревни храма святого Спаса. Попытались было влезть на стены Городка, но также безуспешно.

К августу, заслышав о приближении орды Булат-Темиря к границам Нижегородского княжества, русские воеводы увели свои полки. Князь Василий распустил свои. Внешнее благополучие и тишина опять воцарились на тверских землях. Князь посчитал, что напуганные тверичи вновь безропотно пустят его в город, не осознавая двух вещей: что любая тишина может быть обманчивой и что этим разнузданным грабежом он раз и навсегда оттолкнул Тверскую землю от себя к Михаилу…

 

Глава 5

Великий князь Литовский Ольгерд метался по большой каменной зале, не в силах и не желая скрывать свою ярость. Его жена Ульяна стояла со скрещенными на груди руками, лишь взглядом будучи с мужем.

– Оставь нам с Михаилом решать наши мужские дела! – сквозь плотно стиснутые зубы в очередной раз повторил Ольгерд. – Забудь, что он твой брат!! Он считает, что раз приходится мне родней через тебя, то вправе требовать решения своих проблем моими полками.

– Он просто просит помощи против того, кто потом будет ворогом тебе, – мягко возразила Ульяна. – Спроси своего брата, он скажет тебе то же самое.

– Знаю, твой братец уже и Кейстута успел перетянуть на свою сторону! Только я – не он!!! Я за собою немцев, поляков и венгров чувствую, слышишь! Я должен прежде всего о Литве великой думать!

Не услышав очередного ответа, Ольгерд резко повернулся к жене:

– Что молчишь?

– А что я должна сказать? Мое ведь дело рожать тебе сыновей, греть и успокаивать тебя в постели и не мешать тебе собирать Русь?! В том числе и ту, что сейчас под братом и Дмитрием, верно? И мне должно быть все равно, кто завтра будет править у границ твоих княжеств: родной брат или ведомый Алексием юноша?

Ольгерд словно запнулся о невидимый камень. Остановившись, он отер со лба легкий пот.

– Я ненавижу Алексия! Этот поп меня все время переигрывает! Из-за него я никак не могу получить от Константинополя своего митрополита для Литвы, Киева, Волыни и Смоленска! У вас, русичей, слишком много значит крест!

– Если б ты принял его навсегда, то давно бы земли, из-за которых вы с Москвою льете кровь, подхватили литовский стяг! Как ты этого не поймешь?!

– Иди к детям, Ульяна!! – рыкнул Ольгерд.

Жена послушно наклонилась и проследовала к двери.

Оставшись один, великий князь Литвы долго мерил шагами большую залу. Подошел к столу, жадно выпил кубок клюквенного морса. Громко крикнул:

– Эй!!

Тотчас в залу вбежал старший дневной княжеской охраны.

– Призови ко мне тверского князя, Збышек!

– Да, господин.

– А ты хотел бы повести свою сотню на Москву, Збышек?

Ни один мускул не дрогнул на лице сотенного:

– Я готов идти туда, куда ты укажешь, князь! Я верю, что это будет лишь на пользу великой Литве.

Ольгерд изучающе посмотрел на воина. Нет, облаченный в кольчугу рослый белобрысый ратник не лгал.

– Ступай! И проследи, чтобы нам никто не помешал! Моя жена в первую очередь!

– Слушаюсь, господин!

Михаил вошел в залу вскоре. Казалось, он ждал этого момента все те долгие недели, что жил в Вильне, разлученный со своею дружиной. Глаза тверского князя горели неистовым пламенем.

– Я хочу пригласить тебя завтра на охоту, Михаил! – ровным голосом произнес Ольгерд.

– На Дмитрия?

– Нет, на зубра!

Легкая улыбка легла на губы Михаила.

– Ольгерд! Дай мне окончательный ответ: поможешь против Москвы или нет?! Прости, но с Кейстутом проще говорить, чем с тобой. Тот готов дать ратных хоть завтра, но он не великий князь!

Хищная улыбка легла на губы Ольгерда.

– Вот именно! Брат прекрасно водит рати, но он не чувствует на своих плечах тяжесть государя! Я до сих пор не пойму, что ты хочешь, Михаил?

– Стать независимым от Москвы!

– Но это же так просто! Купи у Мамая ярлык на великое княжение тверское – и ты волен делать то, что пожелаешь! Орда нынче слаба, она даже не попыталась вернуть обратно занятую мною Подолию. За серебро Мамай даст тебе хоть великокняжеский ярлык. Иное дело, сможешь ли ты сесть на стол?

Ехидная улыбка легла на губы Ольгерда. Михаил выдержал его ироничный взгляд.

– Это вопрос времени! Сейчас же я хочу навести порядок хотя бы на своих землях.

– А когда ты спихнешь Дмитрия с кресла, что станешь делать далее? Отнимать земли у меня?

Вновь немой поединок двух взоров. Глаз не отвел ни один из князей.

– Пошто? – первым заговорил Михаил. – Того, что досталось, не отдал бы, но и на то, что не успел взять, не зарился б.

– Ой ли?

Тверской князь медленно извлек нагрудный крест, трижды поцеловал его и столь же медленно вновь опустил его за рубаху. Ольгерд прикусил губу, словно получил пощечину.

– Хорошо! Я дам тебе конных! Десять тысяч хватит?

Движением век Михаил выразил свое согласие.

– Но они должны будут в любом случае получить за поход плату. Из добычи либо из твоей казны – неважно! Обещаешь?

Новое движение век и легкий кивок.

– Ты получишь десять тысяч через две недели! Можешь обрадовать свою зажиревшую дружину, князь!

– Она у меня всегда готова к сече, великий князь! Равно как и я. Завтра первый же зубр будет моим, обещай! Я лично воткну секиру в его загривок!!

Ольгерд не выдержал дерзкого взгляда молодых глаз. Вновь его сердце кольнула игла сомнения:

«Может, зря я ему помогаю? Осильнеет волчонок, потом не укоротишь!»

– Завтра будет завтра! – наконец произнес он. – Пока же пойдем, отужинаем. Сын Андрей приехал из Полоцка, можешь с ним хмельную чару скрестить. Я хочу дать тебе его ратных, Михаил! Заодно и переговорите все детали…

 

Глава 6

Конец октября. Первый снег, забеливший было поля легким инеем на Покров, успело согнать не по-осеннему теплое солнце. Березы и тополя уже сбросили листву, дубы же продолжали перешептываться желтизною, с завистью глядя на зеленые кроны сосен и елей. Жирные утиные стаи заканчивали осенний лет, стремясь воспользоваться хорошей погодой и пожировать на лугах, на сжатых полях, на тихих заводях рек и ручьев. С севера тянулись лебеди и гуси, трубный их переклик то и дело раздавался под небесами. Большие красивые птицы словно приветствовали на тверских землях длинную серую змею, неторопливой рысью в облаке слабой пыли ползущую и ползущую на северо-восток…

Михаил был потрясен видом донага ограбленной земли. Татары не делали с русскими просторами того, что сотворили близкие родичи и Москва. Лицо его закаменело с первого дня, как литвины Андрея Полоцкого и собственная дружина достигли первых тверских деревень. Сожженные дома, обезлюдевшие села, потравленные скирды необмолоченного хлеба. Изнеможенные смерды, вылезающие из глухих лесов, всматривающиеся в новых ратных, узнававшие своего князя и со слезами радости падавшие на колени обочь дорог. Многие мужики брались за рогатины, испрашивали разрешения присоединиться к войску и с такими же яростными, как и у Михаила, лицами разгонисто шагали вслед за конными. Еще задолго до Твери рать почти удвоилась.

На подходах к стольному городу, исполняя замысел князя, войско разделилось на две колонны. Всем было велено строго-настрого не грабить и не зорить никого, обещана щедрая награда в конце похода. Оттого шли быстро, останавливаясь лишь для кормления себя и коней да короткого отдыха. Словно две руки, обняли ратные Тверь, перехватывая тех, кто попытался убежать, и не оставляя лазейки для зазевавшихся в посаде и ближайших селах. И Василий, и Еремей удрали без оружия в одном исподнем белье, бросив жен своих в теплых постелях. Их холопы, дружины, бояре сдались на милость нежданного гостя. Кто пытался оказать сопротивление – был убит. Кто бросил оружие – отделался лишь тумаками.

Ближний боярин великого князя тверского Василия подъехал было к Михаилу Александровичу с угрозами, обещая за поношение первого лица Тверской земли и союзника Дмитрия московского скорую и неминуемую ответную кару. Михаил лишь холодно глянул на него, вырвал клинок и, вложив в удар всю свою накопившуюся к кашинцам ненависть, развалил боярина надвое до седла.

– Если еще подобные дурни найдутся – поступать так же! – рыкнул он.

Более «дурней» не нашлось. Княжьи жены были размещены в отведенной им избе под строгую охрану, прочие пленные согнаны в амбары, конюшни и погреба.

– Всех голодных – кормить! Всех обобранных – одеть и обуть. Всем, желающим отомстить за поругание земли родной – выдать брони и оружие! Всем литвинам выдать по гривне в счет будущей полной оплаты. Отдых – сутки! Послезавтра с утра выступаем на Кашин!

Микулинскому князю нетрудно было отдать подобные распоряжения. Вся казна князей Василия и Еремея, все награбленное их ратными добро попали в его руки. Хватало и лопоти, и оружия, и съестных припасов. Спустя сутки еще несколько тысяч конных и пешцев присоединились к новому правителю земли.

Владыка Василий встретился с Михаилом в Кремнике. Благословил, пытливо глянул в голубые глаза и увидел в них лед!

– Хочешь Кашин на распыл пустить, чадо?

– Хочу, чтобы дядя испытал то, что сам здесь сотворил! Кашин отдам на три дня своим ратным.

– Значит, новые трупы, новая кровь, новые изнасилованные девки и женки? Новые пожары и грабежи? Тогда скажи, княже, чем ты от Василия либо от нехристей отличен будешь? За что земле твоей любить тебя далее? А ведь Кашин, Дорогобуж, стойно Твери и прочим градам, ты мыслишь под собою держать, верно?

Узрев заминку Михаила, Василий встал перед ним на колени:

– Я сам судом митрополита за правду свою обобран и обесчещен! Но все равно прошу: смени гнев на милость!! Карай, но не убивай и грабь! Пусть ответит тот, кто действительно виновен во всех бедах нашей земли!

– Если Василий и Еремей не присягнут мне в верности и не заплатят отступное – я пройду по их землям. Мне нужно ратным работу их оплатить, мне нужно деревни и села отстроить, хлеб для смердов закупать.

– Дозволь мне допреж тебя в Кашин выехать. Дай переговорить с Василием Михайловичем. Мыслю, не потерял он еще разума, поймет, что худой мир лучше войны.

Михаил Александрович долго и пристально смотрел на коленопреклоненного священника. Потом вдруг нагнулся и сильными руками рывком поднял его.

– Прости, владыко, что гневен стоял пред тобою! Не достоин ты того. Поезжай, я дам тебе охрану. Сам же тронусь, но пойду неспешно. Пошли мне навстречу гонца, повести, что князья порешат.

В селе Андреевском произошла встреча тверской рати и князя Василия. Кашинский князь принимал все условия племянника. Отступался от тверского княжения, соглашался на затребованный выкуп, возвращал весь угнанный полон и награбленное. Отказался от дружбы с Москвою, подписал союзную грамоту, в присутствии владыки тверского целовал клятвенно крест.

Несколько позже все то же проделал и Еремей. Оба князя получили назад жен и отбыли в свои вотчины. Теперь уже великий князь тверской Михаил полностью расплатился с довольными литовскими воинами, которым не пришлось ратиться за свое серебро и обещанные корма. Но отсылать обратно литвинов не спешил, договорившись о задержке с воеводами. Своих мужиков, примкнувших к воинству, также пока по домам не распускал. По уже заснеженной дороге в Москву полетел гонец с грамотой к митрополиту Алексию. Михаил грозно требовал признания за ним князь-Семеновых земель, отобранных судом митрополита. В противном случае грозил навести на московские земли своих ратных.

Дума московских бояр, ознакомленная с письмом грозного и сильного соседа, проходила долго и громогласно. Сам Дмитрий Иванович, уже возмужавший и набравшийся властительной гордости, требовал войны. Он торопливо подсчитывал, сколько полков и когда сможет выставить против Твери Москва. Акинфичи поддерживали великого князя, Вельяминовы же были против:

– А коли нижегородцы полки не пришлют? Они ноне загордились, как Булат-Темира к покорности привели.

– С нашей же помощью!! – перебил Василия Васильевича Андрей Иванович.

– Да, с нашей. Но великий хан Азиз милость свою явил Дмитрию и Борису, как верным улусникам, наказавшим вышедшие из повиновения Булгарские земли. А ну, как тот же Борис аль Кирдяпа убедят Дмитрия Суздальского не давать ратных? А вслед на ними и Кострома, Ярославль, Белое Озеро, Углич умедлят?

– У Михаила, как Иван Федоров доносит, двадцать тысяч воев, из них половина – пешцы-лапотники! – не унимался Акинфов-старший.

– Напомнить, как отцы этих пешцев в свое время кованые рати Юрия Московского рассеяли под Скорнищевом? А ведь тогда против Твери все владимирские князья исправно свои дружины дали!!

– Михайло Святой признанным стратилатом был!

– Внук его тоже разумом не обижен.

Алексий долго молчал, внимая спорам. Наконец слегка пристукнул посохом. Перебранки затихли.

– За Михаилом Ольгерд стоит, бояре! Нам теперь об этом надобно завсегда помнить. Готовы вы уже этой зимою всей Литве противостоять? Нет!!! Кремника еще не возвели каменного, города на западе слабы людьми и стенами. Михаил умеет мыслить грамотно, тут Василий Васильевич прав! Нам пока должно смириться, согласиться с его требованием, заключить мирный договор. А вот когда Литва в сваре с немцами или поляками вновь увязнет, когда Кремник Московский завершим —… тогда и наша очередь ответить Твери достойно будет. Согласны?

Перед Крещением Москва и Тверь через своих послов заключили меж собою мирный договор.

Но недолог был этот мир. Не прошло и года, как князь Еремей сложил с себя крестное целование двоюродному брату и убежал в Москву просить у митрополита Алексия суда против князя тверского Михаила.

 

Глава 7

Ложь всегда остается ложью! Какие бы эпитеты ей ни присваивали, какими бы словами ее ни оправдывали, она была и остается грешным деянием. «Святая ложь…» Что, произнесшие эти слова когда-то полагали, в неправде есть святость? Господь благословит говорящего неправду, нарушающего договоренности, лгущего? Бред!!! Никто бы никогда не хотел оказаться на месте обманутого! Увы, история знает немало примеров тому, как клятвопреступники позднее становились в глазах последующих поколений героями. Но вот о цене, заплаченной за грех одного многими иными, отчего-то повествуют редко…

…Вызов князя тверского на суд митрополита всея Руси с двоюродным братом Еремеем в Тверь привез архимандрит Павел вместе с боярином Дмитрием Зерновым. Они же вручили Михаилу и грамоту, в коей Алексий клятвенно обещал полную неприкосновенность обоим родственникам. Передача писем прошла благолепно в присутствии ближних тверских бояр. Клирик еще раз устно передал всем собравшимся слова Алексия: «Да не возбоится князь ехать в Москву, ибо я прикрою его своей духовной клятвою от любого посягательства насильственного!»

Михаил несколько дней проводил в раздумьях. Он понимал, что Алексий вновь попытается вырвать у него Городок в пользу Еремея, ибо любое ослабление Твери было на руку Москве. Долгие часы находился с владыкою тверским, расспрашивая того о предыдущем суде. Василий многое подсказал своему князю, а под конец посоветовал:

– Не ездил бы ты! То не духовный суд будет, а мирской. Алексий на себя бремя земной власти возложит, и оно застит очи его. Не сможет он быть беспристрастным во всем, что касается интересов Дмитрия Ивановича.

– Не ехать – значит война, – устало ответил Михаил. – Земля и без того обезлюдела от мора и нашествия недавнего. Новая рать совсем ее разорит. Дед мой во спасение земли тверской на смерть в Орду поехал, пример заботливого володетеля указав.

– А коли в поруб там угодишь?

– Алексию я верю! Не может духовный владыка именем Господа лгать!

Василий исподлобья глянул на тверского князя и лишь грустно покачал головой.

На следующий день, попрощавшись с женою и детьми, взяв с собою малую дружину и нескольких бояр, Михаил Александрович отбыл в Москву.

Новый белокаменный Кремль поразил всех тверичей. Величественная неприступность стен и башен, заполненные водою рвы невольно подавляли. Сын боярина Дмитро Онисим сблизился с князем и мечтательно произнес:

– Вот бы нам такой Кремник да на наших валах поставить! Любого б ворога отбивали тогда без опасу.

– Ворога не стенами, а удалью их защитников отбивают, Онька! – негромко ответил Михаил. – Нет у нас пока денег на подобное. Отец твой хочет начать гончарный красный камень лепить, говорит, нашел нужного человека. Мечтаю сперва хотя бы башню воротную из него поставить, а там как Господь даст.

За стенами их ждала пристойная встреча. Тысяцкий Москвы, ближние бояре, почетная охрана в горящих на солнце вычищенных бронях и шеломах. Князь Дмитрий ожидал у крыльца своих палат. Услышав уставное: «Брату моему старшему кланяюсь!..», московский князь расцвел в улыбке и обнял гостя.

Потом был пир, где братины и чаши возносились в уставной очередности. Потом тверичей разместили в палатах, убранных истинно по-княжески. Уже перед сном боярчук Онисим постучался в дверь своего князя:

– Княже, дозволь завтра с утра за Кремник отъехать? Отец просил дружка евойного повидать, подарок передать.

– Ступай. К вечеру чтоб был обратно.

Онька прикрыл было дверь, но вдруг заглянул вновь:

– А Еремей-то Константинович ноне до чего довольный был!! Будто кот, сметаны наевшийся. Мыслю – неспроста, княже!

– Завтра все покажет! – оборвал слугу князь. – Ступай.

Он прикрыл дверь на щеколду, присел на разобранную кровать и сам вспомнил про двоюродного брата. Еремей лишь на минутку съехался с ним при уставной встрече. Глаза его бегали взад-вперед, не в силах хоть на миг встретиться с глазами соперника, рот криво улыбался. Знал ли дорогобужский князь о чем-то заранее?

«Господи, да будет на все воля твоя! Милостив буде мне грешному!!»

С силой дунув на свечу, Михаил натянул на себя одеяло.

 

Глава 8

Суд начался ровно в полдень. Московские бояре сели на лавки вдоль стены, тверские – напротив. Князь Дмитрий и митрополит заняли свои кресла на возвышении. Некоторое время присутствующие словно присматривались друг к другу. Наконец Алексий начал:

– Судится жалоба князя Еремея ко князю Михаилу о незаконном отъеме наследных земель почившего князя Семена.

– Жалоба сия не имеет под собою основы, ибо князь Еремей крест целовал в признании права на те земли за мною и клятвенно обещал в спор по поводу них никогда более не вступать! – решительно отверг Михаил.

– Под то целование силою был я подведен!! – визгливо выкрикнул Еремей. – Владыка, освободи меня от него!!

– Константин Рязанский несколько лет в порубе сыром просидел, а на Коломну Юрию Московскому согласия своего не дал. Знал князь цену крестному целованию. Так и сгинул от ножа подлого, – спокойно напомнил тверской князь. По рядам московлян пробежал недовольный ропот. Алексий нахмурил брови и изрек:

– Освобождаю тебя от клятвы той, князь Еремей!

Михаила передернуло. Стараясь говорить спокойно, он продолжил:

– Вот список с дарственной князя Семена, в коей он свои земли мне завещал в обход князей Василия и Еремея.

– По русским законам наследство должно переходить к сыновьям, а за неимением таковых к ближайшему родичу, – уже громче проговорил Алексий. – Ибо завещающий может быть при болезни разумом слаб и не ведать, что он творит.

– Тогда почему Даниил Московский от Переславля не отказался? Его он тоже получил по дарственной от князя Ивана в обход князя великого Андрея?

Новая волна рокота. Дмитрий Зернов не выдержал:

– Переяславль потом был передан в волость великого княжения, где находится и поныне!!

– Да? Ты хочешь сказать, что, когда я сяду на великий стол, этот город безропотно будет отдан мне?

Князь Дмитрий словно получил пощечину. Забыв о своем великокняжеском достоинстве, он вскочил на ноги и закричал:

– У меня ярлык великого хана на наследственное владение владимирским княжением! Многие князья русские это признали.

– Многие, но не все! Моего лествичного права на великий стол поболе твоего будет, Дмитрий Иванович. Я же под грамотой Мамая не подписывался.

– Ты сделаешь это сегодня же, Михаил Александрович!!!

– Никогда! Памятью отца и деда моего великого клянусь – НИКОГДА!!

Тверскому князю уже было ясно, что именно ради этой подписи и заманили его московиты в эти палаты. Было понятно, что необходимо соглашаться на требования Еремея и бежать прочь. Но подарить этому неуклюжему юноше наследственное право на великое княжение – нет, нет и нет!!

Алексий переводил горящий взор с Михаила на Дмитрия и обратно. Великий князь лишь пунцовел и молча раскрывал рот. Наконец, выговорил явно заранее заготовленную фразу:

– Понеже ты, князь тверской Михаил, противишься воле моей великокняжеской, объявляю тебя в полон иматым! Стража, взять князя и бояр его!

Рука Михаила метнулась туда, где обычно была рукоять меча. Но оружие было оставлено в прихожей по судебным традициям. Мощным толчком правой руки отшвырнув первого подбежавшего гридня, он сделал несколько шагов к возвышению. Дмитрий испуганно шагнул за свое кресло, митрополит же остался сидеть. К нему и воззвал тверской князь:

– Где ж твоя святая клятва, русский митрополит? Или ты уже язычнику Ольгерду уподобился?!

Алексий с трудом вымолвил уже ранее произнесенное:

– Имею право от клятв, как духовный владыка, освобождать! Сам дал, сам с себя ее и снимаю…

– А как же совесть, Бог, честь? – отпихнув еще двоих дюжих ратников, успел крикнуть Михаил. – Вспомни Писание святое! Тот, кто клянется храмом, клянется и жителями его!!! Так будьте же вы все, московиты, прокляты!!! Не пастырь ты мне более, а ворог проклятый!

Тут мешавшая друг другу в дверях толпа ратных ворвалась, наконец, в палату и заломила руки и князю, и его боярам. Их силой выволокли прочь, раскидали по каким-то кельям. Дмитрий дрожащей рукою поправил на себе слегка великоватую шапку Мономаха. Алексий словно закостенел.

– К вечеру развезите их по дворам, кого куда ранее порешили, – наконец разлепил он губы. – Держать под строгой и неусыпной охраной, но воли в пределах двора не ущемлять. Повестите на площади, что князь Михаил по суду моему задержан на Москве как ворог земле русской. Готовим рати на Тверь, бояре! Пора ее в полное повиновение приводить…

 

Глава 9

Онисиму весть о поимке тверян принес знакомый его отца. Боярчук заметался, не зная, что предпринять:

– Мне надобно в Тверь, срочно! Отца надобно повестить.

– Сиди здесь и покуда даже на улицу не высовывайся! – окоротил его москвич. – Все ворота и дороги заставами переняты, и князевы ратные, и митрополичий полк подняты. Дмитру я дам знать, меня в Москве каждая собака знает. А ты погодь седмицу-другую. Вызнаем, где князя держат, нельзя ли вызволить его, тогда и сам на Тверь тронешься.

Совет показался Онисиму дельным. Первые три дня он просидел в избе. Потом начал выходить на улицы и прислушиваться к разговорам. Судя по тому, что говорили на торжищах и в кабаках, не все москвичи одобряли решение суда митрополита.

– Все, теперь Дмитрий Тверь окоротит окончательно! Стойно Суздалю, на цыпочках ходить будут.

– А с князем ихним что Дмитрий сотворит? Голову с плеч снимет?

– Пошто?

– А по то!! Коли вживе оставит – быть новой войне! Не стерпит Михаил позора такого.

– Полоненного князя казнить – это ж позор великий!

– Вот и я про то же баю!

– А по мне хоть и война – тьфу!! В набег возьмут – разбогатею. В осаду сесть придется – ерунда! Вона какой у нас ноне Кремник – отсидимся!

– Всю землю в этот Кремник не засунешь, дурень. Не нужна никому эта война клятая. Вона как хорошо при Иване да Симеоне жили…

Так прошла неделя, началась вторая. Онисим был на Красной площади, когда увидел вдруг вливающихся в распахнутые ворота татарских всадников. Их было много, более сотни. Под хвостатым бунчуком на дорогих конях, блестя золотом оружия и конской сбруи, важно ехали трое знатных хозяев земли русской. Вся кавалькада проследовала к татарскому подворью.

Вечером на вопрос Оньки хозяин ответил:

– То князья ордынские прибыли, не первый раз они в Москве. Тютекаш, Карачай и Ояндар.

– Мамаевы?

– Да.

Весь вечер Онисим был молчалив. Лишь перед отходом ко сну произнес:

– Интересно, а татарам ведомо про самоуправство Дмитриево?

Москвич непонимающе повернулся к гостю:

– Зачем это тебе?

– Мыслю, коли правильно об этом татарам сказать, большая польза могла б для князя моего получиться.

Хозяин задумался.

– Да… возможно. Хм, весьма возможно. Помыслить надобно, паря! Спи, утро вечера мудренее…

… Михаила содержали в боярском тереме под строгой неусыпной охраной, но позволяли перемещаться по двору и дому. Он смотрел на высокий забор, на голубое безоблачное небо, на суету слуг. Бежать было глупо, можно было б при этом потерять и жизнь. Безделье и неопределенность томили. Однажды к нему заезжал Тимофей Вельяминов, поинтересовался, не желает ли тверской князь вновь обрести свободу в обмен на подпись под клятой грамотой Мамая. Услышав твердое «нет», сочувственно глянул на пленника, сообщил, что все его бояре и холопы живы-здоровы, и покинул подворье. И вновь потянулись тоскливые дни и ночи. Как вдруг…

На двор въехали сразу две кареты. Михаилу вернули его одежды, расчесали, посадили в одну из них. Сидевший напротив молодой Федор Кошка выглядел, словно нашкодивший кот. Избегая смотреть в глаза тверичу, произнес:

– Велено вновь доставить тебя, князь, на суд владычный.

– Кем велено?

– Алексием. Ты бы… не упрямился ноне. Уступи Еремею, и тебя отпустят.

– А грамота? Я ее не подпишу никогда!!

– Ну… пообещай хотя бы подписать ее потом… крест в том поцелуй… надо, чтоб тебя вборзе из Москвы выпустили, Михаил Александрович! Дума против твоего дальнейшего заключения…

Михаил подался вперед, схватил Федора за руки:

– Что случилось? Говори, ну!!

Русский посол в Орде ответил вполголоса:

– Про тебя проведали трое знатных татарских князей. Как – не ведаю. Пригрозили Дмитрию Ивановичу гневом Мамаевым, коли останешься взаперти. Дума порешила – удоволить Еремея, а тебе вернуть слуг, коней и свободу. Так что соглашайся, князь, я тебе искренне советую! Земли те завсегда сможешь вновь себе вернуть, верно? А в порубе может и нехорошее случиться…

Уже через два часа Михаил вновь стал свободным. Первым делом он устремился на татарское подворье, чтобы выразить благодарность князьям. Все трое оказались дома.

– О, Михаил! Ты здоров? Мамай своих верных слуг-улусников никогда в беде не бросит!

– Спасибо! Нет у меня с собою сейчас ничего, чтобы подарить вам, князья! Все Дмитрий у себя оставил. Поехали в Тверь, серебром-золотом огружу!

Карачай-бей довольно улыбнулся:

– Не сейчас, князь! В Москве дела надо сделать. Потом заедем, погостим.

– Передайте Мамаю, что хочу у него ханского ярлыка просить на великое княжение тверское! Не желаю более под Москвою быть. Готов тверской выход платить в Орду, как при Джанибеке, лишь бы вы меня от Дмитрия оборонили!

Татары переглянулись. Ояндар довольно пошлепал губами:

– Ты умный князь, Михаил! Думаю, Мамай будет на это согласен! А я тебе дам десяток своих нукеров, пусть до Твери с тобою доедут. Так спокойнее будет, верно?

Михаила пригласили на трапезу, но князь отказался. Ему страстно хотелось как можно скорее покинуть ненавистный город. На прощание тверич поинтересовался:

– А как вы про мой затвор проведали?

– Твой боярин к нам смог пробиться, весть принес. Хороший боярин! Молодой, но верный князю своему! Можешь его возвысить.

– Как зовут, подскажите?

Карачай, кряхтя, поднялся с ковра на ноги, дошел до большого серебряного ларца, извлек из него грамотку, протянул Михаилу.

– Держи!

«Раб божий Онисим, боярин тверской, славным Карачай-бею, Тютекаш-бею и Ояндар-бею челом бьет! Повещаю, что московский князь Дмитрий князя моего Михаила силком в поруб засадил. Хочет Тверь теперь под себя забрать, чтобы потом на Мамая войной пойти! В том крестом клянусь. А держат ноне князя силком в палатах сыновей Кобылиных».

– Онька!.. – тепло улыбнулся тверской князь. – Вовек не забуду!..

Спустя двое суток он сказал то же самое молодому слуге лично. Боярину Дмитро велено было крепить Тверь и собирать ратных. Сам же Михаил отбыл в Литву. Пылкие гнев и ярость уступили место холодной злости и непреклонному желанию кровно отомстить Алексию и Дмитрию московскому как можно скорее.

 

Глава 10

Великий литовский князь Ольгерд был человеком, который никогда ничего не делал, повинуясь лишь своим чувствам. Это был действительно великий правитель, четко ставящий перед собой цели и столь же четко и неуклонно их достигающий. Любая промашка или ослабление соседей тотчас вели к тому, что на очередные земли простиралась его властная длань. Ольгерд видел расширение Литвы прежде всего за счет русских земель на востоке и юге, где угрозой, а где и прямым вторжением победоносной многочисленной конницы отрезая от соседей и присоединяя к себе все новые и новые княжества.

Конечно, такого человека не могли бы разжалобить козни Москвы по отношению к тверскому зятю. Великий литовский князь видел в происходящем гораздо большее. Ум и волевой напор Алексия сплачивали восточного соседа в столь же сильное, как и Литва, государство. Московиты дерзко отвечали ударом на удар. Так, двоюродный брат Дмитрия Ивановича князь Владимир Андреевич (один из будущих героев Куликова поля) перед приездом в Вильно Михаила тверского вновь отобрал у Литвы Ржев. Юный воитель проделал это столь стремительно и дерзко, что бывалые воеводы, бившие и немцев, и венгров, не смогли удержаться за крепостными стенами. Присоедини московиты к себе Тверь, сделай они это сильное и богатое княжество союзным себе – о продвижении на восток Ольгерду можно было б позабыть. Оттого и родилось желание нанести удар первым, ограбить и ослабить, поставить на колени и старого митрополита, и его все более матереющего ученика.

Ольгерд, как воитель, был славен тем, что никогда не выказывал противнику своих планов. Вот и на этот раз был объявлен сбор большой рати, но и в Вильно, и в Полоцке, и в Ковно пустили слух, что великий князь вновь собирается на юг, стремясь продвинуть свои границы до самых берегов Русского моря. На деле же три колонны нацеливались на Москву: Кейстут со своим сыном Витовтом, сам Ольгерд с сыновьями из Полоцка и Брянска вкупе с союзным князем смоленским и тверское войско, поспешно скапливавшееся в Микулине и Твери. О последнем митрополит Алексий был повещен Иваном Федоровым вовремя, но и тут тверичи переиграли московитов. Собираемым смердам воеводы говорили, что рать нужна для отражения Москвы, для возврата отнятого Дмитрием Городка. О союзе с Ольгердом знали лишь самые близкие бояре.

Алексий, Дмитрий, московские бояре и воеводы после добытого над Тверью легкого успеха благодушно почивали на лаврах. Дружное вторжение многих и многих тысяч конных опытных воев стало для них подобно ушату ледяной воды…

Конный коломенский полк собрали за два дня. В городе царил переполох: вести о литвинах приходили и от Оки, и с запада. Загнавшие не одного коня гонцы сообщали о гибели на рати стародубского князя Семена Дмитриевича, о падении Оболенска и гибели там князя Константина Юрьевича. Наконец, прибыл гонец от великого князя с приказом полку идти к Волоку Ламскому на соединение с дмитровцами и москвичами под командой воевод Димитрия Минина и Акинфа Шубы. В Коломне же начали забивать в осаду жителей посада и окрестных сел, надеясь пересидеть осаду за крепкими стенами.

Федор впервые видел своего воеводу Епифания столь растерянным. Творилось невесть что, слухи о враге приходили со всех сторон. Где были главные силы Ольгерда – неведомо. Где были московский и дмитровский полки – неизвестно. Епифаний выбрасывал дозоры во все стороны, пытаясь нащупать своих. Наконец, получил приказ Акинфа Шубы выйти к реке Тросне и встать лагерем там, поджидая остальных.

Снег валил третий день, утомляя и лошадей, и всадников. Тросну переходить не стали, разбив лагерь на лесистом берегу. Шатров с собою не брали, потому наскоро срубили шалаши либо просто грелись у больших костров. Ратники были злы и на литвинов, и на своих воевод. Каждому хотелось поскорее либо в бой, либо в хорошее избяное тепло.

Епифаний подозвал к себе Федора и велел ему и еще одному ратнику, Никите, выдвинуться вперед на версту и встать неприметным дозором, обозревая окрестности, до глубоких сумерек.

– Воевода Минин повестил: к обеду они подойдут. Вы уж там повнимательнее будьте, братцы! Коли что узрите – стрелою сюда! Не нравится мне такое движение рати, ох не нравится. Словно в тумане блукаем, ничего о Литве не ведая. Скорей бы уж московские воеводы верх над нами взяли!

Наскоро похлебав из общего котла горячей гречневой каши с салом, Федор и Никита выехали в дозор.

Они встали на другом берегу реки на опушке леса. Широкое поле просматривалось плохо: то и дело налетали снежные заряды, закрывая горизонт. Ветер бил в лицо, глаза слезились. Бронь дышала холодом, пар изо рта белым пятном осаживался на груди и шлеме. Лошади то наклоняли низко голову, то старались повернуться к ветру боком.

– Какой дурак в такую метель ратиться захочет? – выдавил из себя Никита. – Сидят литвины небось в Волоке аль по селам и мясную горячую уху хлебают.

– Тихо! – перебил его Федор. – Вроде как лошади ржали!

Они настороженно прислушались. Тишина.

– Давай в лес поглубже заедем, костер разведем. По очереди греться будем, – предложил Никита. – Околеем тут, вечера дожидаясь.

Ответить Федор не успел. Горизонт на минуту очистился, и оба одновременно увидели большую серую змею, извилистой лентой движущуюся к Тросне. Несколько тысяч конных в бронях двигались в каком-то полупоприще от дозорных.

– О, Господи!! Вот они!

– Федька, чего медлим? Надо скорее воеводу повестить!

– Айда!

Коломенцы толкнули пятками коней. Застоявшиеся жеребцы охотно пошли галопом. Реку перелетели в десяток скачков. И уже на другом берегу конь Федора попал ногою в старую сурчиную нору и со всего маха пал через голову на заснеженный желтый ковыль. Нога застряла в стремени, острая боль пронзила правое плечо. Дикий лошадиный крик прорезал морозный воздух. Жеребец поднялся и затанцевал на трех ногах, поджимая сломанную четвертую.

– Никита, скачи один!! А то не успеют изготовиться! – морщась от боли, выкрикнул Федор. – Коли сможешь, пригони мне сюда другого коня из заводных.

Напарник кивнул и помчался к уже недалекому лагерю. Федор попробовал поднять правую руку, охнул и побрел пешком.

Начавшийся вскоре бой он больше слышал, чем видел. Грозное «хур-р-р-ра-а-а!» с обеих сторон, тяжелый топот идущих махом тысяч тяжело огруженных боевых коней, лязг металла в наступившей вдруг тишине. Ржали раненые кони, доносились отдельные людские выкрики. Кто кого одолевал, было не понять.

Вдруг Федор услышал новый конский топот. Еще одна колонна вывернулась из снежной круговерти, перекатываясь через реку и норовя зайти московитам сзади. Федор упал, словно подкошенный. Литвины прошли в какой-то сотне саженей левее грозной молчаливой массой.

«Все! Пропали тамо наши! Разорвут строй на части и посекут! Господи, не выдай! Сделай так, чтоб меня не заметили!!!»

Видимо, молитва была услышана. Литовский полк прошел мимо, не коснувшись лежавшего меж кочек испуганного ратника. Шум битвы продолжался еще с полчаса, а затем наступила пугающая тишина. С московским сторожевым полком было покончено…

Спастись почти никому из московлян не удалось, литва плотным кольцом охватила их строй. Рубили беспощадно, лишь шестеро пленных оказались потом в стане победителей. Ольгерд тотчас допросил их, прижигая для верности железом. Весть о том, что московские войска не собраны, что великий князь владимирский в Москве с малой силою, обрадовала его. Все шло по задуманному. Теперь – молнией вперед!

Наскоро похоронив своих павших, конные Ольгерда и его сына Андрея Полоцкого тем же вечером устремились к стольному городу княжества.

Федор решился добраться до поля боя уже в сумерках. Раза три пришлось рогатиной отбиваться от волков, почуявших кровь и спешащих на место роскошного пиршества. Тысячи убитых, оставшихся в одном исподнем белье, покрывали поле. Все, что представляло хоть какую-то ценность, литвины собрали и увезли с собой.

Чувствуя, что от всех переживаний и вывиха, от голода и жажды он все больше и больше теряет силы, что может просто стать легкой добычей наглых хищников, Федор решил отойти от печального места с версту и заночевать у костра. Вырезал у павшего коня большой кус мяса, подобрал лук, колчан со стрелами, чтобы было чем отгонять волков. Проверил, на месте ли огниво. Слезы сами непрестанно бежали по щекам и примерзали к вороту зипуна.

«Как щенят против волков бросили, воеводы сраные! Позорят теперь литвины всю землю, как пить дать, позорят!! Куда мне теперь идти? К Москве нельзя – пропаду, обложат ее завтра же. Пешим далеко не уйду! Надо к тому селу подаваться, где в последний раз ночевали. Без тепла и коня погибну я тута…»

 

Глава 11

Посады под московским Кремником догорали. Едкий дым валил и на стены, и обочь, словно напоминая горожанам о близкой неминуемой беде. За каменные стены набились толпы народа, многих силой заставили туда войти княжьи ратные. Мычала и блеяла согнанная на дворы и площадь скотина. Припасу было заготовлено вдоволь, голодом и жаждой московлян было не взять. Беда заключалась в другом: и великий князь, и юный воитель Владимир Андреевич, и все ближние бояре, и митрополит – все оказались в кольце белокаменных стен, а стало быть, некому было собирать полки в удельных княжествах, руководить защитой Переславля, Коломны, Дмитрова, иных городов. Московская земля была брошена на милость пришельцев.

Алексий все последние дни был молчалив и мрачен. Он отчетливо понимал, что вина за все, происходящее в округе, лежит не на Михаиле тверском, призвавшем на помощь могущественных родичей, не на Ольгерде, наведшем, подобно татарам, всю литовскую силу для опустошения соседних земель. Грех был его, митрополита русского, из гордости и властных мирских возжеланий преступившего Божьи заповеди и собственную совесть. Теперь за этот грех предстояло расплачиваться всей пастве!..

Алексий не раз поднимался на стены, вглядывался вдаль. От бояр ушедшего сторожевого полка вестей пока не было. Теплилась слабая надежда, что опытные воеводы сумеют дать окорот литве, собьют ее пыл. Он смотрел на горизонт, где уже начали подниматься дымы от горящих сел, крестился, просил у Господа прощения. Страшно было и то, что молодой Дмитрий перестал прислушиваться к словам митрополита. В ответ на робкие слова о том, чтобы выслать навстречу Ольгерду послов с предложением откупа и мира, молодой князь резко бросил:

– Хватит, насоветовал уже достаточно! Не лезь, владыка, в дела мирские! Теперь я за все в ответе!!

От сторожевого полка так никого и не дождались. Войска прихлынули к стенам Кремника ранним солнечным утром, и хотя это были воины, в большинстве своем говорящие на русском языке, над их головами веяло знамя с изображением литовской Погони. Ратники в бронях переняли все ворота, дороги, споро разбили три больших лагеря. Ольгерд и Кейстут поставили свои шатры рядом, Михаил остановился среди тверичей. В тот же день многочисленные мелкие отряды были отпущены в зажитье. Дымы от горящих изб повалили уже из-за ближайших лесов и холмов. К стенам Кремника потянулись стада коров, овец, показались сотни полоняников. Под плетями и саблями согнанные смерды стали готовить приметы, вязать лестницы из принесенных ими же свежесрубленных молодых сосен, сооружать возле ворот на козлах тяжелые тараны. Со стен полетели стрелы, литва отвечала тем же. Беззащитные смерды падали, кровавя снег, на их место сгоняли новых. Крики, ругань, свист плетей и сабель, наказывающих непокорных.

Алексий смотрел на это через узкую бойницу воротной башни, слезы безостановочно текли по его впалым сухим щекам. Кто знает, что думал в эти часы старый человек? Но то, что раскаяние переполняло его душу, – несомненно!

Счастьем для Москвы оказалось то, что в Кремнике остался и тысяцкий Москвы Василий Вельяминов. Властной опытной рукой на стенах был наведен порядок. Согнанным смердам раздали копья и мечи из боярских оружейных, разбили на десятки и сотни, поставили во главе опытных воев. Кованая конница была готова в любой момент сделать стремительную вылазку. На стенах задымились костры, закипела в больших чанах вода. Василий Васильевич сам ходил среди защитников, поругивая, подсказывая, подбадривая. Растерянному князю Дмитрию, облачившемуся в кольчугу и дорогой колонтарь, улыбнулся:

– Не волнуйся, княже! Ольгерд нас не осилит. Нет у него ни баллист, ни огневого боя, ни иных осадных орудий. А стены мы отстоим, коли полезут.

– Таран вон уже приготовили…

– А что таран? Зри, что мои соколы с ним сейчас сотворят!

Спустя час железные ворота со скрипом распахнулись. Сотня тяжело окольчуженных всадников вынеслась за крепостной ров, рассеяв и порубив бывших при таране литвинов, за ними выбежали пешцы. Они секирами изрубили ремни и козлы, скатили тяжелое бревно в воду. В лагере брянцев начался пополох, конные стали выстраиваться для атаки. Москвичи втянулись обратно за стены, а подступивших к воротам всадников встретил густой дождь стрел. Двое выпали из седел, их подхватили и утащили обратно в лагерь. Вылазка закончилась.

Двоюродный брат Дмитрия Владимир Андреевич горячился и командовал на башне. По его словам натягивались и спускались тетивы, выбирались цели. Великий князь также вошел в раж, пуская стрелу за стрелой. В горячке он не заметил, как длинный ответный оперенный литовский посланец клюнул его в наплечник, оставив заметную вмятинку. Стоявший рядом гридень с силой толкнул князя под защиту зубца.

– Прости, княже! Но нельзя так из-за заборол надолго высовываться! Не ровен час, помимо броней попадет нехристь, что тогда? Не гневись…

Дмитрий глянул на вмятину, посопел, остывая, наконец улыбнулся:

– Как зовут тебя, гридень?

– Микола Услюмов я…

– Спасибо тебе, Микола!

Между тем в шатре Ольгерда шел жаркий спор. Тверской князь требовал немедленного приступа, Ольгерд отмахивался, как от надоедливой мухи:

– Я пришел сюда, чтобы проучить Алексия и московского юнца. А заодно дать своим ратным вдоволь разжиться полоном, скотиной и рухлядью. Я не собираюсь класть их на этих стенах.

– Потом Москва еще больше возгордится, что сам Ольгерд вспятил назад, даже не пытаясь приступить к стенам!

– У тебя славное войско, князь! Веди их, я поддержу тебя лучным боем. Сумеешь открыть хоть одни ворота – город на три дня твой! Ну, что молчишь?

Михаил яростно глянул на литовских князей:

– Готовь своих лучников!!

Когда за ним закрылся входной полог, Ольгерд повернулся к брату:

– Я начал думать, прав ли, помогая родичу. Если он осильнеет, он станет для нас опаснее московитов.

– Он – рыцарь, брат! – негромко ответил Кейстут. – Он пытается жить по чести, как и я. Думаю, что именно это его когда-нибудь и подведет. Дозволь, я построю несколько сотен кованой рати напротив ворот? Вдруг его Бог ему сейчас поможет и мы ворвемся в город?

– Ступай.

Приступ закончился ничем. Тверским мужикам не хватило ратной ярости, чтобы лезть на высокие стены по шатким лестницам и умирать бесславно вдали от дома. Напрасно Михаил метался внизу и рубил вспятивших, напрасно сам дерзнул вскарабкаться. С вывихнутой после падения рукой его оттащили обратно в лагерь. Но все же пролитая под стенами кровь не оказалась напрасной.

Увидев ярость штурмующих, узрев десятки павших от литовских стрел, придя в страх от непрекращающегося грабежа земли, Дмитрий дрогнул. Со времен Федорчуковой рати не знала Залесная Русь подобного разорения. Литва «творила землю пусту»! Он вспомнил, наконец, совет Алексия, данный несколько дней тому назад, и собрал ближних бояр:

– Мыслю, надо замиряться с Ольгердом. Предложим ему откуп.

– Замиряться прежде всего придется с Михайлой, – негромко ответил Тимофей Вельяминов. – А он запросит обратно все, что по суду потерял. И откуп тоже. Ты уверен, что готов испить эту горькую чашу, княже?

– Лучше короткий позор, чем великий разор, – буркнул Семен Жеребец, так и не снявший для встречи с князем брони. – Расходов еще много предстоит, земля пустая. Чтобы выжили и сеять смогли те, кто попрятаться успел, надобно и зерно, и лошадей им будет доставать. Я – за мир!

– Все мы виноваты, что не готовы оказались к нашествию Ольгердову, – поддакнул Василий Вельяминов. – Всем теперь своими кладовыми и ответ держать. Шли послов, княже, заключать надо мир на литовских условиях. Ничего иного теперь уж не поделаешь…

Москва вернула Твери спорные земли князя Семена. Дмитрий подписал грамоту, согласно которой Михаил признавался независимым от него великим тверским князем, самостоятельно платящим выход Орде. Литва получила откуп серебром. И, наконец, князь Еремей выдавался Михаилу, как его удельный вассал. Кейстут был прав: ни волоса не упало с головы проигравшего брата: родственную кровь тверской князь проливать не собирался.

Через три дня после появления под стенами Москвы победители, гоня скот, пленных и возы с награбленным добром, потекли обратно домой. Побежденным же еще очень долго пришлось зализывать нанесенные горячим тверским князем раны…

 

Глава 12

Алексий внутри надломился. Внешне он был все тот же седой старец, восседающий в думе, правящий службы в храме, вершащий духовную жизнь Залесной Руси. Но, оставшись один, впадал в мучительные размышления и часто вставал на долгую немую молитву. Наконец, митрополит не выдержал:

– Призови ко мне старца Сергия, – приказал он своему секретарю Леонтию. – Хочу узнать, как у него жизнь в Троице складывается. Попроси прибыть не мешкая.

Монашеский служка добирался в возке до Троицы долгих два дня. Метели перемели дороги, а путь от Радонежа до монастыря, пролегающий по лесу, вообще можно было преодолеть лишь верхом или пешим. Старец принял посланца митрополита, внимательно его выслушал, передал гостя своим инокам с требованием накормить и дать приют. Сам же споро собрался, встал на лыжи и, как обычно, пешком направился к Переславлю, где в те дни жил Алексий. К обеду следующего дня он уже стоял у крепостных ворот.

Митрополит, узнав о прибытии Сергия Радонежского, перекрестился и приказал немедленно доставить того в палаты. Стоял Рождественский пост, на столе не было рыбы, но различных солений, пирогов, напитков было предостаточно. Однако старец вкусил лишь немного ржаного хлеба с груздями и испил клюквенного морса, после чего испытующе глянул на митрополита. Как всегда, Алексий с трудом смог выдержать взгляд этих голубых глаз, проникающих, казалось, в самую душу.

– Что в Троице, брат Сергий?

– В Троице все хорошо. Братия приняла новый устав. Мыслю, пора ставить монастырь и на Москве, идти с пустынножительством на север.

– Роман в Киржаче управляется?

– Роман достойный игумен. Стефану в Махрищах помочь надобно, боярин тамошний его на своих землях зело ущемлять начал.

Сергий чуть помолчал и тихо добавил:

– Но ты ведь, владыка, не о строительстве монашеском баять меня к себе призвал?

Алексий вздрогнул. Троицкий игумен вновь показал, что он способен был предвидеть многие важные события наперед. Не поднимая глаз на собеседника, митрополит произнес:

– Возможешь ли снять грех с души моей, брат Сергий?

– Выше тебя только Господь, владыка! Его и проси об этом денно и нощно, Бог к кающимся милостив. Я же могу сказать лишь одно: оставь мирское мирянам, а сам твори духовную жатву. Князь Дмитрий уже подрос и готов для свершения великих дел. Помогай ему, подсказывай, но не сгибай. Тогда вправе будешь ЕГО душу от грехов земных освобождать. Мыслю, ты восхотел очень многого и сразу! А Тверь – слишком мощное дерево, чтобы свалить его одним ударом секиры!! Топор твой отскочил да на Москву пал.

– Да, ты прав!.. Вижу скорый конец свой, хотелось допрежь того, как в домовину лягу, Русь единой узреть…

В голосе Алексия прозвучало столько неизбывной тоски и грусти, что Сергий не выдержал. Обойдя стол, он положил ладонь на длинные седые волосы. Словно отец на голову плачущего сына…

– Не печалуй, владыка! Зрю торжество дела твоего еще при жизни твоей. Михаил не встанет над Москвою, Господь этого не допустит. Верь мне!

Алексий перенял руку Сергия и поцеловал ее.

– Спасибо! Облегчил ты душу мне! Так, говоришь, сильное дерево? И поступать мне с ним надобно стойно бобру?

– Да. Корни подрубай и защиты потихоньку лишай. Само засохнет стоя.

– Давай помолим Господа вместе, брат Сергий?!

Два великих русича встали плечо в плечо на колени перед иконостасом, чтобы в очередной раз попросить небеса обетованные помочь становлению родной возрождающейся земли.

Прямым следствием этой беседы стали два похода московских войск против недавних союзников Михаила в набеге на Москву: Смоленска и Брянска. Святослав смоленский вынужден был подписать мирную грамоту на условиях победителя, отрекаясь от Твери и Литвы и выплачивая большой откуп. То же сделал и брянский володетель. Гоня скот и везя награбленное добро, шли назад радостные войска, князь Владимир Андреевич вернулся в Москву к Святкам.

Слухачи доносили из Литвы, что и Ольгерд и Кейстут крепко завязли в начавшейся сваре с немцами, поставившими неподалеку от Ковно мощный замок Готтесвердер. Вокруг него проливалась кровь, замок то переходил к Литве, то вновь возвращался к Ордену. Братья вместе с сыновьями готовились к большой войне на севере и никак не могли помочь своим бывшим союзникам.

– Теперь бы и Михаила за его коварство прошлогоднее проучить не грех? – предложил как-то боярской Думе Дмитрий Иванович. – Ольгерд ему боле не подмога.

Бояре согласно закивали высокими собольими и бобровыми шапками. Один Алексий оставался сухо-беспристрастен.

– Пря Литвы с Орденом рано или поздно закончится, – произнес он. – Ольгерд сможет вновь своих коней на нас повернуть. Сможем ему достойно ответить, бояре?

Наступила пауза. Василий Вельяминов попытался возразить:

– Войска у нас не менее, чем у него. Главное – встретить вовремя.

– ТЫ возможешь?

Многие бояре почувствовали, что вопрос был задан не зря. Андрей Иванович Акинфов громко произнес:

– Что ты хочешь нам предложить, владыка?

– Москве на службе нужен боярин, хорошо знающий повадки Ольгерда.

– Литвин?

– Да, литвин. Равно как на южных рубежах против татар нам нужен татарин. Мыслю, надобно великому князю приглашать и привечать таких людей, сажая на землю русскую. Земли же у нас пока для подобного дела в достатке.

Многоопытный Дмитрий Зернов хитро прищурился:

– А ты, владыка, поди, и присмотрел уж кого?

Давно не видели бояре улыбку на лице митрополита. Алексий погрозил боярину пальцем:

– Не ждать же мне, когда ты, Дмитрий, с печи слезешь да радеть поболее начнешь. Подумайте, бояре, о князе Дмитрии Боброк-Волынском. Ольгерду он не люб, а стратилат известный. И рати кованой за ним в достатке, не менее полка будет. Но на то уже ваш приговор будет, я далее за князя решать не намерен.

После недолгих обсуждений Дума приговорила: слать князю Дмитрию Волынскому послов, звать на Русь, а поскольку он вдовец – предложить князю в жены сестру великого князя Анну. Сбор же ратных против Твери закончить в середине августа. На более южных московских землях жатва к этому сроку уже заканчивалась. А тверские ратные и смерды были б все еще заняты на полях.

 

Глава 13

Тверь лихорадочно гудела: великий князь Дмитрий прислал князю Михаилу взметную грамоту, объявляя о начале военных действий. В ответ господин тверской земли вновь умчался в Литву, оставив за себя ближних бояр с наказом крепить столицу и удельные города и дожидаться его прихода с подмогой. Купцы поспешно сворачивали свои торговые дела и отбывали в более спокойные места. Смерды торопились вернуться домой, чтобы успеть спрятать все наиболее ценное в землю, приготовить схроны и землянки в лесу и быть готовыми при первых признаках приближения московлян укрыться за болотами и засеками. Это было уже в крови, этот способ сохранения жизни и добра прижился на Руси еще с Батыевых времен. Коли не ставит свой князь на пути ворога рать – остается только бежать!

На Ивана накатила необъяснимая тоска. Прошлое властно звало его к себе, память возрождала и возрождала картины давно забытого старого. Он вновь ехал в родную деревню, бродил по окрестным полям и опушкам. Ступал на площадь, где впервые скрестил саблю с татарином на Божьем суде. Бродил по улицам, видя не сегодняшних, а тех людей, что ступали по Твери более четырех десятков лет тому назад.

Однажды ноги занесли его в овраг, где молодой тогда еще ратник Иван впервые страстно целовал юную боярышню Алену. Заросший густой травою склон был словно тот же: отлогий, дурманящий запахом зверобоя и полыни. А вот и дверь подземного хода, из которого той ночью вышла она и куда поспешила обратно ранним темным утром!

Иван взялся за ручку, машинально потянул на себя. Вход оказался запертым на врезной замок. Пожилой мужчина машинально провел по металлу рукой, и вдруг словно молния пронзила его! Ведь это же путь в самое сердце города – на княжий двор. Возможно, даже в его главный терем! Дорога, которой возможно будет воспользоваться и ему, служа Москве, и которая может привести к победе жаждущих славы воинов! Нужно лишь только заиметь ключи от внутренней и внешней дверей!!

Хандра улетела прочь. Иван несколько дней пытался сделать слепок с внутренней части замка, набивая его тщательно прожеванным воском с медом. В кузне на окраине посада заказал новый ключ. Затем так же добыл и второй. Где-то в начале сентября с замиранием сердца подошел поздней ночью к внутренней двери, долго прислушивался и, наконец, решился. Слегка заржавевший замок неохотно провернулся, толстая дубовая дверь подалась. На счастье, петли не заскрипели. Иван неслышно шагнул за порог и осмотрелся.

Место было знакомо. Короткая каменная лестница вела на первый этаж. Направо была горница, в которой зимою работали истопники. Длинная высокая печь, выложенная изразцами, уходила вверх через несколько полов, теплом стен своих обогревая и княжью спальню, и думную палату, и столовую, и две горницы для гостей. Сколько раз приходилось стоять ему на страже у тех дверей! Посты гридней он бы смог назвать и сейчас. Интересно, не изменилось ли чего в том порядке?

Сняв сапоги, Иван неслышно поднялся на первый этаж, выглянул из-за резного столба. Никого! Он на цыпочках проследовал до места, откуда просматривался весь коридор. Нет, ничего не изменилось! Гридни, очевидно, как и прежде, дежурили у главного входа и княжей спальни.

Рисковать более не было смысла. Иван вернулся к двери, обулся, прикрыл створку. Еле слышно вновь щелкнул замок. Спустя пять минут ночная прохлада дохнула в лицо. Только теперь Федоров почувствовал, как вспотела его спина.

«Ладно, первый блин не комом! Потом спокойно обмыслю, какую пользу из этого можно будет извлечь».

Между тем оставленная без защиты тверская земля стонала и рыдала. Великий князь Дмитрий наконец-то смог осуществить свою давнюю мечту: во главе большого войска явился под Зубцов и Микулин. До этого дня рати водили воеводы, брат Владимир Андреевич, но не великий князь, которому Алексий запрещал руковожение воинами. Оба города после короткой осады пали и были сожжены. Ратные рассыпались по княжеству, зоря и выжигая волости и села. Многочисленные полоненные смерды, стада домашней скотины, возы потянулись на юг. Москва продолжала успешно мстить за разорение своих земель годичной давности.

Михаил вернулся из Литвы ни с чем: за несколько дней до этого под замком Рудавою великий магистр встретил дружины великого литовского князя, Кейстута и двух их сыновей и в долгом бою наголову разбил их. Ольгерд зализывал раны, горя жаждой мести тевтонцам, и от зятя отмахнулся как от надоевшей мухи. Кейстут же посоветовал Михаилу искать помощи у Мамая.

 

Глава 14

Вереница усталых, сумрачных людей и лошадей неспешно втянулась в городские ворота. Все, кто мог узреть князя с малой дружиной, сокрушенно покачивали головой: не дали литвины подмоги! Одним придется с Москвою ратиться! Что-то теперь князь Михаил повелит?

Иван узнал о возвращении великого тверского князя от постояльцев. Вышел за ворота, но, кроме стражи у ворот, с приездом господина забывшей про свои скамьи и тюфяки и браво сверкающей бронями и насадками копий под нежарким солнцем, никого более не увидал. Помедлив какое-то время, он решительно вернулся на постоялый двор, переоделся, поддев легкую кольчугу под ферязь, и пошел к Волге. Никто не видел, как пожилой мужчина скрылся в кустарнике, долго брел обрывистым берегом, оглядываясь, и, наконец, направился в неглубокий овраг. Щелчок замка, длинная темная нора подземного хода, вторая дверь. Иван благополучно прошел за нее и затаился в небольшой нише у ведущей в терем лестницы, оставаясь невидимым для любого, проходящего мимо.

Внизу терема царила обычная сутолока, сопровождающая приезд хозяина с большим количеством людей. Суетились слуги, снуя туда-сюда с ароматно пахнущей снедью, напитками, чистой одеждой. Звенели оружием и бронями сменяющие друг друга гридни. Чей-то низкий голос кому-то требовательно приказывал проверить баню. Иван терпеливо ждал час, другой, третий.

– Нет, Зубцова и Микулина я Дмитрию никогда не прощу! – услышал он вдруг почти над головой знакомый голос. – И года не прошло, как он договорную грамоту порвал. Хочет большой крови – он ее получит!

– Значит, Ольгерд все же даст своих ратных? – пробасил собеседник.

– Кроме Ольгерда есть еще и Мамай! Я сумею убедить его, что Москва для Орды становится опасной.

– Боюсь, княже, серебром Москву мы не осилим!

– Я пообещаю Мамаю Джанибеков выход с Руси, если он посадит меня во Владимире великим князем. Не Тверь – московиты и их прихлебатели платить будут! Готовь малую дружину в дорогу вновь, Дмитро!

– Когда думаешь отправляться, княже?

– Через пару дней. Проследи, чтобы коней перековали.

– Волгою пойдете?

– Нет, прямо на Рязань!! – дерзко ответил Михаил. – Дмитрий, поди, медами упивается, победу свою справляя. Пусть потом заикает со злости, узнав, что я у него под носом проехал!!

– Опасно сие, княже! Не ровен час, спознают, переймут конными.

– Не будем об этом, Дмитро! Коли Господь от меня отвернулся, то и иным путем на Дон не попаду!

Голоса стихли. И князь, и ближний боярин проследовали далее каждый своим путем. Иван же почувствовал, как от волнения у него вспотели ладони. О том, что тверской князь вознамерился просить ярлык на великое княжение у Мамая, что ехать на юг он решил кратчайшим путем, нужно было немедленно повестить и Алексия, и князя Дмитрия. Немедленно!

Дождавшись, когда суета в тереме несколько поутихла, Иван неслышно вернулся в подземный ход.

Митяя, с которым Иван обычно слал на Москву вести, как на грех, не оказалось дома. Жена его сообщила, что супруг на пару с соседом отправился неводить по Волге и вернуться собирался не ранее следующего вечера. Мысленно помянув своего помощника недобрыми словами, Иван решил ехать сам.

Михаил Александрович отправился в Орду, как и планировал, на третий день после возвращения из Литвы. Его сопровождали три сотни ратников из младшей дружины. Ехали о дву-конь, воинская справа, еда, подарки Мамаю и его беям были приторочены во вьюках. Миновали Волок Ламский, по московским землям двигались с осторожностью, вздевши брони и выбрасывая вперед на пару сотен саженей передовой дозор. Уже возле Можайска выяснилось, что опасения были не напрасны.

Смеркалось, когда к Михаилу подскакал старший дозора. Еще издалека призывно вздев правую руку, он дал понять, что впереди опасность.

– Что там? – нетерпеливо спросил князь, когда ратник натянул удила своего коня.

– Справа в селе конные видны. Лошадей много под седлами.

– Вас узрели?

– Я велел парням вспятить и на дороге не мельтешить.

Князь задумался. Ратными на селе могли быть и вои того же можайского князя, возвращающиеся неспешно из набега на тверские земли. Если же не они, то кто?

– Всеслав, я хочу знать, что это за ратные. Давно ли стоят. С какой целью. Сможешь ночью пробраться до крайних изб и спознать у местных смердов?

Ратник едва заметно побледнел, но ответил не раздумывая:

– Смогу, княже! Дозволь еще двоих с собою взять на мой выбор.

– Бери. Мы пока в лесу остановимся за ручьем, что давеча проехали. Постарайся все сделать тихо.

Всеслав вернулся с первыми петухами. Поперек седла у него был перекинут связанный молодой ратник. Скинув его, словно куль, тверич с легкой удалью произнес:

– Не зря в засаде два часа просидели! До ветру захотел, сосунок. Поди, в штаны намочил, пока ехал!

Вокруг засмеялись. Михаил велел поставить пленника на ноги, подошел к нему и заглянул в трусливо бегающие глаза:

– Откуда? Можайский?

– Из Москвы. Боярина Семена Жеребца ратный.

– А в селе что делаешь?

– Дак это… князя тверского караулим. По всем дорогам приказом великого князя крепкие заставы поставлены.

Михаил стиснул зубы. Дмитрий ловил его?! Но как он мог узнать? Неужто среди своих бояр завелся Каин?

– Давно вас сюда пригнали?

– Вторая ночь пошла, князь! Гнали, коней не жалея. Пощади, не казни, я те все, что ведаю, расскажу!

Москвич заглянул в глаза тверского князя, прочитал в них свой приговор и, словно подкошенный, пал на колени…

Когда ратные были вновь построены, Михаил подозвал к себе сотников:

– Заможем спящими московитов порубить?

Опытные воины переглянулись. Один из них степенно пригладил бороду:

– Дело нехитрое – теплыми на ночлеге взять. Только пошто пополох поднимать, княже? Дальше нам хода уже не будет. А здесь не та победа, коей потом гордиться можно будет. Обратно нам надобно двигаться, юнца этого уже, поди, хватилися. Догонят на свежих-то конях – казну и людей зазря потеряешь. Я свою думку сказал, князь, а там ты сам решай. Прикажешь – кровью село это зальем!

Михаил грустно улыбнулся:

– Прав ты, тезка, не за этим мы сюда направлялись. Поворачиваем домой! Десяток сзади оставишь для догляда, двигаться рысью. Броней никому не снимать!!!

«Это Алексий! Это он, старый лисовин! Везде завел свои глаза и уши! Узнать бы – кто послал бы его голову Дмитрию! Ладно, буду настороже, а пока?.. Пока нужно внешне смириться и ждать зимы. А там снова к Ольгерду, к Кейстуту. Убеждать, умолять, горы серебра обещать за ратную помощь. Когда же начну поднимать своих смердов, также все дороги в сторону Москвы перенять!! Глядишь, и попадется в мои сети птичка Алексия!!»

 

Глава 15

Михаил и на этот раз сумел уговорить литовского зятя на новый поход в Московию. Поддержкой ему послужили сыновья Ольгерда и Кейстута. Испытав горечь поражения от немцев, они набрали новых ратных, горящих желанием обогатиться не на севере, так на востоке. Переговоры и уговоры длились более двух недель. Наконец, в середине ноября великий литовский князь дал свое согласие. Прекрасно отлаженная литовская армия пришла в действие.

Вновь, несмотря на глубокие снега, конные колонны потекли по дорогам, делая пробеги по нескольку десятков верст за сутки. Внезапность всегда была одним из главных достоинств Ольгерда, как полководца, оттого и под стенами Волока Ламского литвины и полки Святослава Смоленского появились неожиданно, едва не захватив крепость с налета. Но тут литовская стремительность наткнулась на русское упрямство и выдержку!

В Волоке сидел князь Василий Иванович Березуйский, опытный и бывалый воевода. Еще после первой Литовщины он тщательно приготовил порубежный с Тверью город к обороне. Теперь, успешно отбив первый приступ, князь послал вестоношей в Москву, Владимир, Коломну, сообщая о новом набеге и прося помощи.

Понимая, сколь нежелательна для него долгая задержка, Ольгерд бросал и бросал на стены смолян и своих воев. Летели стрелы, валились лестницы, выплескивалась кипящая смола, нанося тяжкие увечья даже защищенным железом ратным. Распахивались ворота, и вылетала стремительная кованая конница, отбрасывая ряды идущих на приступ. Злость атакующих натыкалась на ярость защищающихся и днем, и ночью. Князь Березуйский подбадривал, хвалил, молил дружинников и горожан, требуя от них продержаться хотя бы три-четыре дня. Когда чаша весов начинала угрожающе колебаться, сам садился на коня и возглавлял рать. В одной из таких отчаянных сшибок он и получил смертельную рану.

Воеводы не стало, но Волок Ламский продолжал держаться. Литовских коней уже нечем было кормить. Раздосадованный Ольгерд отошел от крепости, распустил дружины в зажитье для пополнения припасов и направил полки на Москву.

– Боюсь, что нынче на Москве нас уже ждут! – мрачно проговорил великий литовский князь за обедом с братом. – Этот проклятый воевода, должен признаться, умеет хорошо оборонять города. Нам нужно было просто обойти Волок, оставив заслон, и спешить к Москве.

– Ничего. Пустим первыми на стены смолян, Святослав жаждет отомстить Дмитрию за прошлогодний разгром.

– Да, нужно поберечь свои дружины, брат. Они пригодятся, когда уйдет на небо Казимир Великий. Из Кракова мне донесли, что счет пошел уже на недели и даже дни.

– Ты продолжаешь мечтать о короне? – едва заметно улыбнулся Кейстут.

Ольгерд вспыхнул:

– Я БУДУ королем! Или Польши, или великой Литвы. И не остановлюсь ни перед чем ради этого!

– Тогда тебе надо поклониться Риму, а не Константинополю, брат!

– Я могу принять крест из любых рук, Кейстут. Но все равно в душе останусь верен вере моих предков, как и ты!

Ольгерд запил печеное мясо холодной водой из кубка и приказал воеводам продолжать движение.

Москва действительно изготовилась к осаде, героическая оборона Волока Ламского сделала свое дело. Более того, полки собирались во Владимире, Коломне, Переславле. Князь Владимир Андреевич спешно отбыл к южным границам, чтобы просить о помощи рязанского и пронского князей. О том же повезли письма и в Нижний Новгород. Сам великий владимирский князь с большим количеством ратных и опытными воеводами, как и при первом набеге, остался в главном городе княжества.

Литвины показались под белокаменными стенами 6 декабря. Конные мураши быстро расползлись по округе. Задымились ближайшие деревни. Сотни русских полоняников потащили ко рву у напольной части стены вязанки хвороста, чтобы сделать примет. Навязав лестниц, смоленские полки пошли на первый приступ, не слишком, впрочем, настойчивый и яростный. Потеряв при этом пару десятков воев, князь Святослав велел играть отход.

– Ничё, – пробасил Дмитрию стоявший рядом с ним за заборолами Семен Жеребец. – Отобьемся, силы хватит!

– Опять землю разорят, проклятые! – буркнул зазябший на ветру великий князь.

– Не сумуй, княже! Мыслю, такого разора, как год назад, не будет. Ольгерд – опытный воевода, догадывается, что и мы рати собираем. Глянь, как лагеря свои поставил! В кучу!! Нет, не пошлет он большие силы в зажитье, побоится. Пойдем-ка в людскую, согреемся, меда горячего изопьем. Сторожа повестит, коли в ночь литва на приступ осмелится.

Прошло восемь дней. Ольгерд не добился ратного успеха. Стены оставались неприступны, ворота не поврежденны. И здесь московиты показали, что имеют достаточный ратный талант. К исходу восьмых суток в шатер великого литовского князя стали прибывать один за другим гонцы с печальными вестями.

– Нужно срочно замиряться с Дмитрием! – отрывисто произнес Ольгерд на вечерней встрече всех участвующих в походе князей. – Вокруг нас кольцо! Князь Владимир ведет из-под Коломны несколько полков. Рязанский князь Олег и князь Пронский Владимир шлют своих ратных Москве, они уже перешли Оку. Владимирский и Переславский полки соединились, движут сюда. Сутки, максимум двое – начнется рубка! Я не хочу повторения Рудавского позора!

– Одно то, что вы уйдете отсюда поспешно, – уже позор! – не выдержал князь Михаил.

Ольгерд хищно повернулся к нему:

– А где ты был со своими тверичами, когда я просил у тебя помощи против немцев? Жалко было людей? Вот и мне теперь своих жалко!! Разбирайся с Дмитрием сам, с меня довольно. В конце концов, я ведь предлагал тебе поклониться Мамаю! Наведи на Москву его тумены, я тотчас поддержу с запада. Одних моих полков уже не хватает, Дмитрий успел осильнеть.

Не в силах сдержать своей злости и досады, тверской князь порывисто откинул полог шатра и стремительно вышел в белую круговерть метели. Литовские князья и Святослав Смоленский проводили его лишь сочувствующими взглядами. Кейстут внимательно глянул на брата:

– Мы ведь на деле проиграли эту войну, брат! Что ты хочешь предложить Дмитрию, чтобы он стал сговорчивее?

– Дочь свою Елену за его двоюродного брата Владимира…

Ольгерд посмотрел на окружающих, сделал глубокий вдох, словно собираясь нырнуть, и продолжил:

– …Князь Михаил вернет все захваченные у Дмитрия земли и полон до лета. Я же пообещаю в случае заключения мира не поддерживать более Тверь против Москвы…

Фактически это было предательством одного родича другим, и это все собравшиеся князья прекрасно поняли. Но… «своя рубашка ближе к телу», вырваться побыстрей из московского кольца и снегов хотелось всем. Лишь один Кейстут, всю жизнь соблюдавший законы рыцарства, недовольно кашлянул и, в знак своего протеста, сделал то, чего в присутствии брата никогда не делал: приказал слуге налить ему вина…

Договор был заключен, но не мира, а лишь перемирия на половину года. Михаил Александрович в нем ни разу не был упомянут, как великий тверской князь, что означало: Дмитрий мог являть к нему свою волю как старший брат. Прекрасно понимая, что отвести угрозу мести своим землям со стороны сильного соседа можно только видимым смирением, тверской князь там же, под Москвою, подписал отдельную мирную грамоту. ВИДИМЫМ!..

Пробыв в Твери совсем недолго и урядив накопившиеся дела, князь Михаил теперь уже безопасным кружным путем отбыл в Большую Орду просить у Мамая великокняжеский Владимирский ярлык.

 

Глава 16

Мамай, ради соблюдения ордынских традиций привыкший назначать своих ставленников-чингизидов на роль великого хана Большой Орды, прогнал последнего и сам сел на трон. Когда Михаил Александрович прибыл в его ставку, она кочевала вверх по Дону. Многочисленные стада и табуны выбивали пастбища до корешков, юрты на колесах и шатры пятнали степь до самого горизонта. Проносились сотни всадников, гортанно перекликаясь и с интересом глядя на чужаков: нельзя ли чем поживиться? Лишь серебряная пайцза, врученная князю еще при первом его визите к Мамаю, заставляла наиболее наглых разворачивать коней обратно. Наконец, прибыла охранная сотня, довела до отведенных русичам шатров, где уже ждали вареное мясо, горячий бульон и кумыс. Иззябшиеся спутники тверского князя поспешно внесли за тонкие стены своего временного жилья все пожитки и торопливо уселись на кошмы вокруг накрытых столов. Михаил вошел в шатер последним, убедившись, что стража расставлена, кони разнузданы и получили корм.

Начались уже привычные встречи с эмирами, беками, женами ордынского повелителя. Подарки, подарки и еще раз подарки. Пришлось подписать грамоту на заемное серебро у новгородских торговых гостей. Мамай допустил Михаила только до официального визита, на котором прозвучали лишь дежурные фразы. Потребовался еще увесистый мешок серебра, прежде чем тверича пригласили поздним вечером в шатер всемогущего бывшего темника.

Мамай был один, лишь прислуга изредка появлялась и исчезала, повинуясь взмахам его руки или гортанному окрику. Парил огненный от перца бешбармак в большом серебряном блюде, сочно желтели ломти осетрины холодного копчения. Вместо традиционного кумыса в высоких кувшинах стояло белое и красное вино. Великий хан возлежал на стопке кошм, пытливо глядя в глаза гостю.

– Я дам тебе ярлык на великое княжение, князь! Ярлык Дмитрия уже ничего не значит, его выдал прежний хан! Теперь я решаю, кому быть главным князем Руси. Но мне нужен залог, что ты будешь покорен, что будешь платить Джанибеков выход, что будешь помогать мне ратными, когда я призову!

– Я готов поклясться на кресте, великий хан!

Жилистое тело Мамая затряслось от неудержимого смеха.

– Что мне твой крест! Ты пришлешь сюда своего старшего сына Ивана, и он будет кочевать со мной, пока я его сам не отпущу обратно. Согласен?

Михаилу ничего не осталось делать, как кивнуть головой. Довольный Мамай поднял чашу с вином:

– Я пью за нового Владимирского князя!

Сделав последний глоток, великий хан зачерпнул ладонью бешбармак и отправил в рот. Капли жира потекли по его руке. Заев вино, Мамай вытер ладонь о кошму и продолжил:

– Мне самому надоел Дмитрий. Он стал горд, он не хочет говорить с моими послами. Он задерживает даже уменьшенный выход. Я помогу тебе согнать Дмитрия с трона, с тобою на Русь пойдут мои нукеры. Думаю, что пяти туменов будет достаточно. Воины давно не получали серебро, пусть досыта наберут полона и добра на русских землях! Потом же, когда Дмитрий будет сидеть в твоем порубе, ты поведешь свои полки на Ольгерда, князь! Я пойду с юга. Я хочу вернуть себе Киев и Подолию!!

Михаил долго не отвечал. Он уже давно думал о татарской помощи. И всегда при этом перед глазами вставало лицо его великого деда. Внук словно слышал, как Михаил Святой говорил на прощание жене и детям: «Лучше мне одному казненному быть, чем полчища татар на землю и народ свой навести!» И действительно, уехал на смерть, сохранив Тверское княжество в целости еще на десяток лет.

– Я не буду брать тумены, – наконец с трудом ответил князь. – Дай мне только ярлык и твоего посла. Справлюсь своими силами.

Мамай откинулся назад и испытующе посмотрел на гостя, словно пытаясь понять его ответ. Для бывшего темника, привыкшего убивать своих противников, готового на любую подлость ради обретения власти и серебра, Михаил был сейчас непонятен.

– Все князья московские против твоих деда и отца брали, – проговорил он. – И Дмитрий, думаю, не отказался бы, проси он здесь против тебя.

– Возможно! Но я не Дмитрий.

И без того узкие, глаза великого хана совсем превратились в щелочки. Он понял! Понял, пренебрежительно фыркнул и уже иным, повелевающим голосом закончил:

– Как хочешь! К лету чтобы сын был здесь! Иначе я сам приведу нукеров, но тогда уже на твои, тверские земли!!!

На степных просторах уже вовсю зеленела новая трава и простреливались красные тюльпаны, когда тверское посольство во главе со своим князем и Сарыхожа-беем выступило обратно в Тверь. Вновь путь лежал в обход Москвы по землям, союзным Литве. Борьба за высшую власть над Владимирской Русью выходила на новый уровень.

 

Глава 17

Весть о том, что Михаил привез из Орды великокняжеский ярлык, доставил в Москву сам Иван Федоров, загнав в бешеной скачке двух коней. Дмитрий Иванович впал в отчаяние: так просто терялось все, что мнилось ему, после подписями под Мамаевой грамотой многих русских князей, вечным и незыблемым. В князе, высоком и сильном на вид юноше, вновь проснулся неопытный ребенок. В полной растерянности он выслушал служку Алексия, призывающего на споро собравшуюся боярскую думу.

В отличие от своего молодого князя думские бояре были умудренными жизнью людьми. Матерыми стариками, прекрасно понимающими, ЧТО они теряли, если во Владимире воссядет тверской князь! Все благополучие их семей, весь накопленный за долгие годы достаток висели на волоске, и позволить оборвать эту нить просто так, из-за воли далекого и не столь уж сильного в те месяцы Мамая не желал никто. Забыты были все размолвки, боярская неприязнь, тайные интриги. В этот день их объединило одно страстное желание: НЕ ПУСТИТЬ! НЕ ОТДАТЬ!!! Пожалуй, впервые тогда готовность Москвы выйти на Куликово поле призрачным миражом замаячила над белокаменным городом…

Предложения бояр посыпались одно за другим:

– Напомнить князьям, что в верности Дмитрию Ивановичу присягали, что у них ноне лишь один князь великий – московский!

– Срочно крепить Кострому, Волок, Переславль, прочие порубежные города!

– Дружины надобно сводить в Москву, ополчение собирать!

– Надо попробовать ярлык у Мамая перекупить! Федор, возможно сие?

Федор Кошка согласно кивнул и добавил:

– Не токмо Мамая, но и Сарыходжу! Знаю его, зело жаден до серебра князек! Переманить его от Михаила сюда – полдела б сделали!

Переехавший к тому времени с Волыни в Москву и поступивший на службу к великому князю Дмитрий Михайлович Боброк, помедлив немного, поднял правую руку:

– Мы должны перво-наперво тверского князя во Владимир не допустить, чтобы не мог он там на великое княжество венчаться, верно? А посему надобно делать следующее. Крепить Владимир, готовить его к осаде. На всех дорогах к Твери немедля выставить сильные сторожи, чтобы могли повестить, не мешкая, о движении ратей Михайловых. Все конные кованые дружины немедля сводить сюда, дабы по готовности большого полка перевести его в Переславль. Там сходятся все дороги, там сейчас будет сердце княжества! Ополчение по мере сбора слать туда же. Великому князю надлежит немедля выехать в этот город, дабы Тверь видела его готовность драться за стол. Коли успеем все это в четыре-пять дён сделать – силою нас Михаилу не одолеть! А боярину Кошке надлежит татарского посла повидать и ублажить, пообещав ему великую милость князя Дмитрия, коли от князя тверского отъедет. Как воевода, мыслю – всё!

Князь Боброк сел. Все присутствующие почувствовали в нем опытного воина, способного любую предстоящую битву еще заранее в уме грамотно разложить по частям, дабы в итоге достигнуть победы. Взгляды бояр устремились на Алексия, до сих пор безмолвно внимавшего обсуждениям. Митрополит поднял свой горящий взор:

– Нет, не все! Поскольку тверской князь не намерен исполнять послание вселенского патриарха, призывающее его к миру и любви на Руси, я, как патриарх всея Руси, отлучаю его от церкви с сего дня! О том велено будет церковным слугам моим повестить во всех храмах митрополии!

В те времена церковное проклятие значило очень многое. Простой тверской люд мог усомниться в праведности своего господина и не поддержать его в борьбе, заслышав с алтаря такие слова. Поэтому решение Алексия прозвучало в думской палате подобно грому среди ясного неба.

В этот момент дверь приоткрылась. В палату заглянул сын думского боярина Ивана Мороза, до этого стороживший с гриднями въезд на княжий двор.

– Там из Твери татарин прибыл от посла татарского. Грамоту привез. Впускать?

Бояре вопрошающе посмотрели на воспрянувшего духом от всего услышанного Дмитрия.

– Давай его сюда! – громко приказал великий князь.

Вошел одетый в запыленную легкую кольчугу посланец, с поклоном передал запечатанный свиток перенявшему его Федору Кошке и, пятясь задом, покинул палату.

– Дозволь, княже? – взялся за печать Федор. Дмитрий кивнул. Боярин развернул бумагу и прочитал:

– «Повелеваю князю Московскому Дмитрию быть во Владимире к ярлыку на великое княжение, дарованному великим ханом Большой Орды Мамаем своему улуснику князю Тверскому Михаилу. Сарыходжа-бей».

Дмитрий заметно побледнел под устремленными на него взглядами. Затем кровь вновь прилила к его лицу. Четким голосом он приказал:

– Ответить в Тверь: «К ярлыку не еду, Михаила на княжение Владимирское не пущу, а тебе, послу, путь чист!» Передать сие грамотой послу, пусть везет не мешкая!

– Посла б задарить не мешало, княже, – подсказал поднаторевший в посольских делах Федор Кошка. – Хорошо, коли уже сейчас Сарыходжа увидит милость твою!

– Добро! Выдайте послу шубу на куницах и перстень с сапфиром для самого посла!

Итак, все отныне для великого князя Владимирского Дмитрия, для его верных слуг, что дружно вели московский корабль сквозь любые бури, стало ясно. Каждый начал исполнять то, что от него требовалось. Зашевелились и поползли кованые рати, поскакали по деревням и селам боярские гонцы. Боярин Кошка договорился с Иваном Федоровым о скорой встрече в Твери. И никто из них даже не подумал, что впервые за минувшие сто с лишним лет Русь решала свою судьбу вопреки воле Орды!..

 

Глава 18

Федор Кошка прибыл в Тверь на третий день после заседания боярской думы. Приехал один, надев неброскую одежду. Ворота города тщательно охранялись усиленной стражей, каждого въезжающего допрашивали о цели приезда. Но московский боярин не собирался рисковать и врать: все было оговорено с Иваном Федоровым еще в Москве. Кошка заехал на постоялый двор, остановился в отдельной комнате, отобедал. Иван потихоньку навестил его сам.

– Ничего не изменилось, боярин?

– Нет.

– Тогда на закате пойдем. Татарин после обеда непременно поспит. Глядишь, подобреет.

– Я тоже сосну чуток с дороги. Разбудишь.

Когда малиновый диск солнца окрасил кровавыми цветами горизонт, обещая миру перемену погоды, два человека с небольшим мешком достигли в овраге подземного хода. Пройдя первую дверь, Федор переоделся в дорогие одежды, сунул в карманы подарки для татарского посла. Перекрестился.

– Ну, с Богом!

– Может, я тоже с тобою пойду, Федор Андреевич? Вдвоем, глядишь, проще будет бежать, коли замятня какая случится…

– Коли что не так пойдет, ты меня за дверь впустишь и замкнешь ее! Мыслю, хватит времени у обоих тогда убежать. А уж ежели схватят, тебе повестить князю, что со мною произошло. Нельзя его в неведении оставлять ни в коем разе. Ну, отворяй да проверяй!

Спустя несколько минут московский боярин шел по терему, направляясь к гостевым палатам. Несколько встречных слуг с интересом глянули на незнакомца, но ничего не произнесли. Наконец, Федор увидел двух нукеров, стоявших у большой двустворчатой двери. Достав из рукава серебряную пайцзу с изображением летящего сокола, Кошка смело подошел к ним.

– Сарыходжа-бей у себя? – произнес он на чистом татарском. Нукеры переглянулись, спустя мгновения один молчаливо кивнул в ответ.

– Доложите, что его хочет видеть московский посол в Орде. Он меня знает.

Отступив к противоположной стене, боярин покорно скрестил руки на груди.

Один из стражей исчез за дверью. Спустя минуту появился вновь, оставив ее открытой. Федор поспешил покинуть коридор.

Сарыходжа возлежал на широкой кровати, прикрывшись одеялом из закамских куниц. Возле него стоял резной столик из мореного дуба. Полусъеденная печеная утка, кувшин с темным хмельным медом, тарель с изюмом и сотовым медом – все говорило о недавней легкой трапезе. Лицо татарина лоснилось от выпивки и сытости.

– О, Федор! Ты привез мне новую грамотку от твоего князя? Первая была слишком дерзкой, великому хану это может не понравиться.

– Дозволь сначала вручить тебе, как послу великого хана, подарки от моего господина?!

Федор сунул правую руку в карман. Из его широкой жмени на одеяло перед Сарыходжой посыпались отборные самоцветы. Татарин невольно протянул к ним руку, и Кошка с удовольствием увидел на безымянном пальце переданный в Москве через посла перстень с сапфиром.

– Это тебе, князь, как залог нашей вечной дружбы и уважения, – стараясь казаться невозмутимым, напыщенно произнес московский боярин. – А вот это кольцо Дмитрий просил передать для твоей любимой жены!

Большой алый рубин в золотой оправе добавился к подаркам.

– Надеюсь, Сарыходжа-бей, ты сам никогда не сомневался в преданности великого князя Дмитрия великому хану Мамаю?

Посол с трудом оторвал взгляд от московских даров, но рука его продолжала перебирать их, словно четки.

– Великий князь теперь Михаил, – проговорил он.

– Пока нет! Ты ведь прекрасно знаешь, что главным на Руси князь становится после венчания на княжество во Владимире. Владимир не хочет принимать Михаила. Вся земля не хочет. Разве князь может идти против воли земли? Вот Дмитрий и собрал полки, чтобы выполнить ее волю.

– Я заставлю твоего князя поклониться ярлыку!!!

– Как? За тобою не стоят тумены, Сарыходжа. Я знаю, что Мамаю они сейчас нужны самому против Урус-хана, против Ольгерда. Михаил не пройдет во Владимир своими полками, значит, ты не выполнишь волю Мамая! Он ведь может со временем сменить гнев на милость, серебро всегда способно на многое. Дмитрий вновь будет приласкан, а вот ты?.. Ты ведь знаешь, что бывает с ослушниками ханской воли? Слабые обречены на смерть, верно?

Федор пригнулся к лицу Сарыходжи и горячо зашептал:

– А вот если б ты оставил ярлык Михаилу и уехал к Дмитрию, то выиграл бы дважды! Во-первых, великий князь озолотил бы тебя! Деньги, вино, белокурые девственницы – каждый день! И во-вторых, ты бы открыл потом глаза Мамаю, подсказав, что Михаил – слабый князь, не способный давать выход и править улусом. Дмитрий же – сильный, способный на очень богатые подарки! Согласись, что о таком будущем можно только мечтать?!

Сарыходжа не нашелся что ответить. Федор улыбнулся глазами и закончил:

– Нет, я не призываю тебя отъехать прямо сейчас! Пусть Михаил поведет своих лапотных смердов на Дмитрия, пусть покажет всем свою немощь! Выжди немного, а уж потом уезжай. Тебе на Москве всегда будут рады! Помни это, Сарыходжа-бей!!

Боярин сделал небольшую паузу, следя за игрой лицевых мышц посла. Удовлетворенный увиденным, согнулся в еще более низком поклоне:

– Дозволь покинуть тебя, мудрый князь?

– Подожди!

Сарыходжа спустил ноги с кровати, налил полную чашу меда.

– Выпей за здоровье великого хана!

Кошка принял хмельное, неторопливо испил.

– Иди! – вновь надев на лицо маску величия, махнул рукой Сарыходжа.

Проследив, как за русичем прикрылась дверь, он вновь принялся неторопливо перебирать излучающие глубокий теплый цвет камни…

 

Глава 19

Михаил Тверской собрал большую рать из удельных дружин и смердов. Многотысячная колонна потянулась к весенней Волге, уткнулась в ее берега и замерла. Посланные вперед конные торопливо вернулись назад и повестили, что у Переславля собрано множество кованой рати, что противоположный берег стерегут сильные заставы москвичей. Переходить на правый берег становилось бессмысленно: это грозило потерей всего войска и полоном. Досадуя, что московские бояре столь быстро и смело сумели собрать ополчение, не убоявшись воли великого хана, Михаил повернул свои полки на север.

Достигнув Ярославского удела Московского княжества, он решил показать свою волю и намерение драться здесь. Город Молога сдался без боя, отворив ворота. Местный князь Федор давал корма, кров, прося лишь об одном – не зорить город и окрестности. Решено было дать воинам недельный отдых.

За все дни этого похода Сарыходжа был то зол, то насмешлив. После тверских палат, после яств, обильного пития и жарких безотказных девиц ночевки в походном шатре в холоде и дыму костра быстро ему наскучили. Все чаще татарский посол вспоминал беседу с Федором Кошкой, его обещания богатств и сладкой жизни. Михаил явно не решался идти на Владимир и принимать бой против Дмитрия за великое княжение, стало быть, это бессмысленное кочевье вдоль вот-вот вскроющейся реки не сулило ни злата-серебра, ни уюта. Сарыходжа видел, что русские попы, со слезами страха за свою жизнь на глазах, но преисполненные какой-то внутренней силой, несколько раз отказывали тверскому князю во входе в храм, и это отталкивало от Михаила простой люд. Смерды испуганно крестились, о чем-то шептались при виде своего господина.

Ратный порыв в них заметно упал. Князь же то и дело беспричинно злился, срывая голос на боярах и слугах. Однажды он заговорил на повышенных тонах и с Сарыходжой в ответ на его вопрос:

– Долго мы еще будем мерзнуть в этих снегах? Ты или воюй Дмитрия, или преклоняй перед ним голову, князь!

– Твое дело быть при мне и являть Москве волю Мамая!!! Дмитрию, кажется, плевать на нее!

– Великий хан давал тебе своих нукеров, ты отказался. Своими силами ты взять трон не можешь. Мне это надоело, я возвращаюсь в Орду и скажу Мамаю, что он ошибся в выборе великого князя. Дмитрий сильнее, стало быть, и выход он будет платить исправнее. Все, прощай, я оставляю тебе ярлык! Делай с ним сам, что хочешь, я же завтра с утра отъезжаю!!!

Князь Михаил изменился в лице. Это было самое страшное, что могло произойти. Отъезд Сарыходжи делал великокняжеский документ простой никчемной бумагой. Он долго пытался исправить свою оплошность, дарил подарки, многократно извинялся. Тщетно!! Посеянные Федором Кошкой и Иваном Федоровым семена дали-таки свои всходы. Следующим утром, взяв у Федора Мологского проводников, татарский отряд переправился через блестящую последним льдом Волгу и скрылся в густых лесах правобережья.

«Это конец! Надежды на Орду не оправдались. Сын Иван напрасно был отправлен в ставку Мамая! Забрать его обратно – значит нарушить слово, данное великому хану! Спасти сына теперь может лишь одоление Дмитрия и подчинение мне Владимира. Своих сил не хватает, а стало быть, нужно опять ехать в Литву и кланяться Ольгерду.

Так прав я был или нет, когда отказался от татарских туменов?! Дед, явись мне, подскажи, как быть далее?!! Может, и впрямь поклониться Москве и подвести черту под полувеком нашей взаимной борьбы?»

Снега начинали кваситься и таять. Следовало возвращаться обратно. Дабы хоть как-то насолить московскому князю и удоволить своих дружинников и смердов, Михаил пошел к Твери иным путем, разрешив брать города и зорить деревни. Бежецкий Верх был взят приступом, разграблен и сожжен. Сотни полоняников потянулись вслед войску. Русичи делали то, из-за чего не были призваны татары!!!

Сарыходжа в Москве был действительно одарен по-царски. Казалось, не было такой прихоти, которую б не удоволили московские бояре. Ежедневно относимый в кровать под руки (ибо Коран запрещает мусульманам пить вино, но никак не хмельные русские меды, о коих Магомет просто не мог в свое время знать!), где его уже ждали сноровистые русские молодки, способные оживить и мертвого, татарский посол уже начинал путать сладкий сон с не менее сладкой явью. Двери княжьих и боярских кладовых были открыты для него нараспашку. Сарыходже нашептывали на уши слова, которые позже он должен был сам сказать Мамаю. Давно пора уж было оставить Москву и продолжать ехать на юг, но разве ж можно добровольно шагнуть из Эдема на пыльную Ордынку?

– Ты, князь, ничего не бойся! Я в Орде большой человек, я настрою умы эмиров за тебя и против Михаила! Михаил – тьфу! Это семя цветка, летящее по ветру и не способное зацепиться и прорасти. Он думает, что, послав к Мамаю сына, заслужит милость великого хана. Милость можно заслужить только серебром и верной службой, а тверичи ни на первое, ни на второе не способны!!

Пьяный посол говорил слова, за которые раньше его неминуемо ждала б в степи быстрая кара. Но в русской столице он чувствовал себя великим! Оттого язык и не знал никакого удержу и опасений.

– Иван в Орде? – не поверив, переспросил Василий Вельяминов.

– Да. Михаил отослал его к великому хану, чтобы тот сохранял к Твери милость…

Сарыходжа выпил еще чашу темного крепкого меда и уронил в сонном забытье голову на грудь.

Бояре переглянулись. Весть была важная. Присутствие Ивана Михайловича в ставке хана делало достигнутую победу над Тверью призрачною. Кто ведает, о чем теперь будет просить Михаил Александрович Мамая, явив ему ТАКОЙ залог верности и покорности?

– Мыслю, надобно и нам не стряпая своих послов на Дон направлять, – негромко произнес боярин Зернов. – Перекупать надобно Мамая.

– Перекупать – то ноне несложно, – ответил ему прекрасно познавший ордынскую жизнь изнутри Федор Кошка. – А надо так, чтобы у Михаила Алексаныча рука отсохла далее на нас замахиваться.

– Что ты имеешь в виду? – подал голос Тимофей Вельяминов.

– Купить Ивана у Мамая!

– Мыслишь, сие возможно?

– Мамай жаден и коварен. Он бы и мать родную кому угодно продал за серебро, только кому она нужна, старая?

Смешок тихим ветерком пробежал меж бояр. Василий Вельяминов покосился взором на татарского посла. Поняв его, Дмитрий Зернов повелел слугам отнести Сарыходжу в покои.

– Да-а-а, это ты, Федор, лихо придумал! Окажись Иван на Москве полоняником, Михаил сразу утишает!

– Но, думаю, не все так просто, бояре! Ставка Мамая – не торжище, где платишь деньги и забираешь. Князю нашему поначалу самому след туда направиться! Мамая подарками осыпать, милость его к себе вернуть, ярлык великокняжеский подтвердить. А уж потом я найду возможность про Ивана ему на ухо шепнуть!

Бояре надолго задумались. Наконец, Дмитрий Зернов нарушил молчание:

– Верно Федор бает! Ноне же о том с Алексием переговорю. Ехать князю в Орду надобно.

– А Тверь? – подал голос Андрей Иванович Акинфов. – Михайла-то не замирился. Ну как опять Литву наведет?

– На то воеводы есть, – оборвал его Зернов. – Князь Боброк с князем Владимиром Ивановичем пусть этим занимаются. Надобно хотя бы с юга опаску нам отвести от Москвы, бояре, не то колечко получается…

Пожилой боярин был прав! Тверь с севера, Литва с запада, Орда с юга и затаившиеся, но не простившие обиды Борис Городецкий и Василий Кирдяпа с востока, заключив союз, могли легко удушить еще не распрямившуюся во весь рост Москву…

 

Глава 20

История противостояния Москвы и Твери середины 14-го века есть по сути борьба умов и воли двух противников: митрополита Алексия и князя Михаила Александровича. Суровый холодный шахматный расчет с одной стороны и неуемный гейзер страстей с другой. Вот и к описываемому моменту Алексий, казалось, подвел противника к той черте, когда остается лишь смириться и сдаться. Свадьба князя Владимира Андреевича и дочери Ольгерда Елены вместе с договором между Ольгердом и Дмитрием о перемирии, в котором великий литовский князь отказывался от какой-либо помощи своему тверскому шурину, оставляли Михаила в его неистовой борьбе одного. Но и тут Алексий недооценил главного тверича: князь решил отнимать у южного соседа и присоединять к себе земли по частям. Летний поход позволил Михаилу посадить своих наместников в Мологе, Угличе, Бежецком Верхе. Лесные и торфяные пожары помешали ему достичь Костромы, взять на щит этот город и соединиться с Борисом Городецким. Рати пришлось воротить обратно.

Между тем Дмитрий вкупе со своими многоопытными боярами неспешно вершил в Большой Орде свои княжеские дела.

Три долгих месяца просидел он в царской ставке, где и тверичи, и генуэзцы, и римские священники, и иезуиты старательно нашептывали Мамаю против москвичей, каждый желая получить свою выгоду. Пересилить эту волну сплетен и подсказок, ежедневно вливающихся в уши владыки Золотой Орды, можно было лишь еще большим нашептыванием дружественных Москве эмиров. Подарки текли рекой, Сарыходжа, борясь за собственную голову и новые княжеские подношения, без устали помогал боярам. Кончилось привезенное с собою серебро, в ход пошли заемные грамоты. Молодой Дмитрий полностью потерял понимание того, что происходит вокруг, доверившись Вельяминовым, Кобылиным, Бяконтовым и прочим великим боярам, что появлялись порою в шатре лишь для принятия пищи и короткого сна. Они совещались меж собой, давали друг другу советы, только для приличия утешая и поддерживая великого князя. Колесо ордынской политики катилось и катилось, чтобы однажды, когда серебро и мудрость бесед при встречах один на один с первым человеком Орды перевесили чашу весов в пользу Дмитрия Ивановича, он услышал:

– Все, княже! Свершилось! Завтра торжественный прием и вручение тебе ярлыка. Пересилила Москва Тверь!

Мамай был беспринципным человеком. В погоне за блестящим металлом, дающим ему в ближайшее время власть и возможность успешно противостоять Урус-хану и всему левобережью Итиля, он хладнокровно предал Михаила, лицемерно написав при этом следующее:

«Мы тебе дали великое княжение, давали и войско, чтоб посадить тебя на нем; но ты войска нашего не взял, говорил, что сядешь одною своею силою; так сиди теперь с кем хочешь, а от нас помощи не жди».

Окрыленный Дмитрий по возвращении в стольный город поспешно бросил конные кованые полки на Бежецкий Верх, стремясь как можно скорее выбить оттуда тверского посадника. В упорном бою тверской боярин Микифор Лыча был убит, город вновь перешел под руку Москвы. В ответ Михаил скорым ударом тоже конных отнимает у соседа Кистьму, взяв в полон сразу трех воевод. Под давлением московских бояр Кашинский князь Михаил Васильевич складывает крестное целование родичу и вновь задается за Дмитрия. Волжские земли походили на вяло кипящий котел, в коем пузыри появлялись неожиданно то тут, то там. Лишь новая уловка князя Михаила заставила отвести московские полки с берегов великой русской реки.

 

Глава 21

Доподлинно неизвестно, был ли на самом деле заключен ряд между Олегом Рязанским и Михаилом Тверским, или то был лишь ложный слух, умело подброшенный талантливым тверичем боярину Андрею Ивановичу Акинфову. Рязанский и Пронский князья добровольно помогли северному соседу отвести угрозу второй Литовщины, приведя свои полки на помощь князю Владимиру Андреевичу. Коли была хоть искра вражды, Олег повернул бы копья своих воев против Дмитрия. Рязанский князь был ратен Литве, стало быть, не стал бы поддерживать союз этого великого княжества и Твери против Москвы. Поход семьдесят первого года за Оку был большим просчетом великого князя владимирского, переставшего во многом уже не слушать советов старца Алексия. Между двумя княжествами пролегла глубокая трещина, испившая позже немало людской крови. Заделывать ее пришлось опять-таки не мирянам, а иному старцу – Сергию Радонежскому. Но это произойдет спустя долгих пятнадцать лет…

Мелкопоместный боярин Федор Иванович был призван в поход против Рязани вместе с полутора десятками его смердов. Пятеро, имевшие дедовские брони, были посажены на коней, остальные двинулись пешими, везя свой скарб и оружие на четырех возах.

Стоял декабрь, снега уже вовсю забелили леса и поля. Тяжелые дощаники несколько дней перевозили коней, людей и сани через Оку. Коломенский конный полк был переброшен на левый берег первым. Федор со страхом ожидал появления рязанских воев: при ратном таланте князя Олега разбить разорванные рекою полки было б не сложно. Но сторожи уходили в легкую пургу и возвращались обратно с благими вестями: поля впереди чисты! Олег не смог или не захотел испытывать ратное счастье на самом пограничье.

Московские полки вел князь Дмитрий Михайлович Боброк. Узнав, что князь Пронский Владимир изменил Олегу и не дал свои дружины в помощь соседу, опытный воевода не стал спешить. Собрав все силы вместе, он дал людям и лошадям суточный отдых, выслав далеко вперед многочисленные сторожи. Без точного понимания, где противник, в такую круговерть было бессмысленно расставлять рати для боя и двигаться дальше.

Ночь прошла у костров. Под утро стан являл собою сказочную картину, где покрытые снегом и инеем кони и люди лениво шевелились громадной массой. Едва успели испить кипятку с хлебом, как загудели рожки, поскакали воеводы, окриками и бранью строя людей. Олег был нащупан!

Федор оказался в передовом полку. Сквозь разрывы в облаках несмело просверкнуло солнце, и в его робких лучах в полуверсте завиднелись медленно двигающиеся навстречу массы конных. Их было много, несколько тысяч, от топота тяжелых боевых коней уже дрожала земля. Горло неопытного воя невольно перехватили спазмы. Федор концом копья поддел истоптанный копытами снег, положил в рот. В это время раздалось:

– А ну, соколики, вперед! За Москву!!!

Ряды сразу перешли на галоп. Дружный рев сотен глоток покатился над полем:

– Москва-а-а-а!!!

Рязанцы сближались с пугающей скоростью. Помня уроки отца, Федор сорвал из-за спины лук и принялся торопливо пускать стрелы, целя куда-то чуть выше первых рядов. То же делали и соседи. Встречь летели рязанские оперенные посланцы, свистя над головой, втыкаясь в снег, ударяя по железу, порой пробивая кольчатые брони. Казалось, в небе заметалась громадная стая всполошенных диких птиц…

Когда до сшибки остались секунды, Федор отшвырнул лук и наклонил тяжелое копье. Он наметил для удара летящего навстречу бородача, широко разверзшего в оскале рот. Оба сумели отбить острия, разминулись. Конь Федора ударился грудью о круп иной лошади, едва не сбросив при этом седока. В сутолоке копье стало бесполезным, но Федор этого не понял. Не в силах нанести колющий удар, он ударил им, словно оглоблей, сломав древко, но ошеломив рязанца. В тот же миг чей-то союзный меч вмял в череп шлем оглушенного всадника.

– Не зевай! – рыкнул над ухом бас. – Мечом работай, не то срубят тебя, куга зеленая!!!

Встречный бой превратился в сутолоку, никто не хотел уступать и заворачивать лошадей. Лязг железа, мат, предсмертные вскрики, обезумевшее ржание – все сплелось в какофонию рукопашной схватки. Федор бил и бил, лишь раз ощутив, что попал в мягкое, а не в железную твердь. Удара копьем в бок, прорвавшего кольчугу и вошедшего на вершок меж ребер, он даже не почувствовал. Лишь отчего-то стало горячо пояснице, да какая-то непонятная слабость все больше овладевала руками, мешая вздымать меч и подставлять под удары щит.

Спасло его то, что по команде князя Боброка конных завернули назад. Потерявший почти половину своих воев, передовой полк сделал свое дело. Полк правой руки ударил рязанцам вбок, полк левой сумел обойти и ударить сзади. Олег бросил в дело последний резерв, но того сумели остановить и вспятить выстроенные железным ежом пешцы и главный полк.

Спустя два часа поле боя осталось за воеводой Боброком.

Федор лежал на возу. Бронь с него снял слуга, он же пытался неумело наложить повязку на сочащийся кровью глубокий порез. Подошел сухой мужичок, отстранил смерда. Глянув на рану, достал иглу с продетой в нее жилой козули, тремя стежками, словно прореху, зашил ее. Вынул из торбы сухой травы, нажевал лепешку, шмякнул на шов, споро и умело перевязал.

– Не сымай три дня. Потом луковицу разрежь и приложи, посля вновь перебинтуй. Не сумуй, боярин, будешь еще девок любить.

Федор повел глазами по сторонам, ища, чем одарить знахаря. Тот понял, острожал лицом:

– Мы от князя Дмитрия мзду имеем. Лежи спокойно, боярин!

Олег был изгнан из стольного города, вместо него сел Владимир Пронский. Но торжество победителей было недолгим. Дмитрий Боброк увел рати. Олег же быстро оправился от поражения, собрал новые полки, в короткой стычке изгнал из Переяславля-Рязанского и пленил князя Владимира. А вот между рязанским и московским князьями с тех пор поселилась черная неодолимая вражда…

 

Глава 22

Князь Михаил прекрасно понимал, что его кратковременные успехи по Волге не дадут ему победы над Москвой. Дмитрия надо было большой силой принудить к подписанию позорного для Москвы мира. Мамай был потерян, как союзник, оставалась лишь Литва. Дождавшись, когда у Ольгерда закончился срок полугодового перемирия с Москвою, тверской князь выехал в Троки.

В Троках жил Кейстут. Рыцарь во всем, не любитель политических уверток и сомнений, он был проще для Михаила. Кейстут знал и любил войну, именно он сдерживал железные волны Тевтонского Ордена, не давая им захлестнуть Жемайтию и прочие литовские земли. Сейчас, когда немцы зализывали раны после успешных зимних набегов Литвы, когда их тяжелая конница не способна была воевать в снегах, уговорить рослого литвина поддержать Тверь против Москвы было несложно. Дал согласие и Андрей Полоцкий. Теперь решающее слово за поход оставалось за великим литовским князем.

После долгих размышлений и переговоров с братом и Михаилом Ольгерд дал свое согласие на поход в начале лета. Удар литвины решили нанести с двух направлений.

Кейстут, Андрей и Михаил через Дмитров на Переславль, Ольгерд же, дождавшись удобного часа, на Москву. И все б у них могло получиться согласно задумкам, если б не сидел в Москве знавший все волчьи повадки великого литовского князя Дмитрий Боброк!

С первых же месяцев своей службы у князя он добился того, чтобы от границ с Литвой, Смоленском и Тверью все дороги были переняты крепкими надежными сторожами. Дмитрий знал, что главный козырь в руках Ольгерда – внезапность и скорость. Бить его можно было только таким же оружием. Едва слухачи донесли, что литовские полки двинулись на соединение с тверичами, вся ратная сила Москвы начала сводиться в один железный кулак.

Пал Дмитров, не выдержавший осады. Московские бояре горячо требовали вести войска к Переславлю и дать бой под его стенами. Боброк оставался непреклонен, словно скала: НЕТ! Сторожи сообщали, что север княжества зорят лишь дружины Кейстута, половчане и тверичи. Полоненные литвины под пыткой сообщали, что Ольгерда в том набеге нет. Стало быть, не была введена в дело и главная литовская сила.

Пал Переславль, отдавший налетчикам немалый откуп. Михаил, стойно татарам, выжег Торжок, истребив под ним тысячи новогородцев. Роптали уже все, но волынский князь оставался непреклонен. Лучше потерять часть, достигнув победы в целом, чем проявить досрочную жалость и быть битым. Не то ли мы увидим спустя восемь лет и на поле Куликовом? Наконец, в июле сразу от трех сторож пришли вести, что большими силами Литва потекла с запада. Сразу же навстречу были брошены московские рати. Только конные, стремительно оставляющие за собою дорожные версты. Князь Боброк также сделал против Ольгерда ставку на скорость и внезапность. После разгрома Олега Рязанского новому московскому воеводе не смел перечить никто.

Сын Ивана Федор вновь был в коломенском кованом полку. Шли о двуконь, везя оружие, ратную справу и еду в тороках. Специальные десятки выбрасывались далеко вперед, перенимая всех, едущих в сторону Смоленска. Словно татары, единым махом преодолели Оку, миновали Алексин. В преддверии Любутска была дана команда изготовиться к бою.

Ночью костров не разводили, на то был дан строгий запрет. Ранним туманным утром двинулись вперед. На литовский сторожевой полк наткнулись вначале передовые сторожи, а затем навалилась вся конная масса.

В этот раз Федор летел в бой уже более осмысленно. В руке вместо тяжелого копья держал легкую сулицу. Когда до сшибки остались мгновения, с силой метнул ее в летящего навстречу литвина. Рванул из ножен саблю, краем глаза заметив, что мимо проскакал конь без всадника. Отбил щитом насадку рогатины, рубанул второго конного, целя в плечо. Хорезмийский булат распорол кольчугу, словно ткань, отрубленная рука пала вдоль тела. Сбоку сверкнула новая молния, новое движение щитом, ответ, на этот раз куда-то в твердое…

Литвины не выдержали. Теряя всадников, лошади поскакали обратно. Из-за взгорка вылетела еще одна конная лава с криком: «Хур-р-ра-а-а! Москва-а-а-а!!» Сторожевой полк лег на том поле костьми.

Подгоняемые окриками воевод, москвичи продолжали скакать вперед, пока не уткнулись в крутые склоны громадного оврага. Пришлось поневоле натягивать удила. На другой стороне оврага уже выстроились основные силы Ольгерда. Бой затих. Князь Боброк подтянул и расставил вдоль оврага все остальные полки. По его приказу, в некоторых местах, где склоны были менее круты, начали городить засеки. Ольгерду предоставлялось право либо атаковать, либо оставаться в бездействии.

Силы были примерно равны. Князь Боброк опасался нападения дружины Олега Рязанского, чьи разъезды были замечены неподалеку. Но Олег, стойно Кейстуту, всю жизнь исповедовал кодекс рыцаря. Для него Ольгерд был давним и непримиримым врагом, и прийти ему на помощь, дабы наказать московитов за недавний разгром, было сродни потере чести.

Спустя четыре дня, опасаясь подхода новых московских сил, боясь быть отрезанным от Литвы, великий литовский князь первым предложил начать переговоры. На горячие просьбы Михаила возобновить рать он уже не обращал внимания.

В итоге подписанного обеими сторонами трехмесячного перемирия Ольгерд фактически предал своего шурина. Он предоставлял решение всех порубежных вопросов и споров самим русским князьям, клятвенно заверяя о своем дальнейшем невмешательстве. Михаил обязан был вернуть Москве все захваченные им по Волге земли. Дмитрию предоставлялась также возможность покончить с Михаилом посредством Мамая: «А что пошли в Орду к царю люди жаловаться на князя Михаила, то мы в божией воле и в царевой: как повелит, так мы и будем делать, и то от нас не в измену».

Проклиная трусость своего могущественного зятя, Михаил Тверской со своим войском поспешно отбыл под Тверь, опасаясь скорого налета московских конных полков. Но боярская московская дума в новый поход рати не двинула. Упорство тверского князя стало возможно победить иным путем. Федор Кошка из далекой Орды повестил великого князя Дмитрия, что Мамай согласен за десять тысяч серебряных рублей продать Москве сына Михаила Александровича Ивана. Это была громадная сумма, но дело того стоило!..

 

Глава 23

В судьбах государств порою смерть одного человека влечет за собою целый ряд необратимых изменений, способных повлиять на судьбы тысяч. Нечто подобное случилось и в Москве после смерти тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова.

Род Вельяминовых, начиная с первого тысяцкого Протасия, был одним из самых сильных и богатых в истории Московского княжества. Они помогли первому князю Даниилу Александровичу поднять и укрепить маленькое удельное княжество, сыну его Юрию отстоять небольшую деревянную крепость в войне с великой тогда Тверью. Накопленное с годами богатство делало их, пожалуй, самыми богатыми людьми княжества. Исстари повелось, что должность и обязанности тысяцкого, следившего за всей военной и хозяйственной жизнью все более растущего города, передавались по наследству от одного Вельяминова к другому. Как вдруг…

Трудно объяснить, отчего великий князь Дмитрий Иванович решил прервать эту традицию. Неприязнь ли, тянувшаяся еще с детских лет, нежелание иметь во главе города человека, не раз выказывавшего князю свое превосходство. Не сохранилось документов, говорящих о том, как отнесся к подобному решению митрополит Алексий. Но с 1374 года коренным образом изменился способ управления стольным городом, а Иван Васильевич остался не у дел, сохранив богатство, но потеряв власть.

Для сильных мира сего лишение второго обычно страшнее потери первого. Иван проводил день за днем в своем тереме, не в силах понять, как ему жить дальше. И надо же такому случиться, что к этому времени за свое влияние на земли могучего княжества, за свободный доступ к меховым запасам северных лесов, за возможность сменить православную веру на католическую на всей территории Руси, и Владимирской, и литовской, начали активно бороться Генуя, Венеция, Рим…

Богатый купец Некомат Сурожанин, торговавший богатыми южными товарами и имевший в Московии собственные села, долгими вечерами встречался с Иваном и сумел убедить того, что в глазах Мамая, Твери и прочих сильных мира сего тот остается тысяцким. Всего-то нужно было сместить с великого стола князя Дмитрия, привести к власти князя Михаила, и все!.. Союз Орды, Литвы, Генуи уже заключен, осталось лишь начать действовать самому Ивану Васильевичу!..

Боярин Иван Вельяминов, не посоветовавшись с родней, бежит вместе с Некоматом в Тверь, становясь, таким образом, одним из главных врагов молодого великого князя.

Князь Михаил Александрович, к тому времени замирившийся с Москвою и признавший главенство Дмитрия, выкупивший из почетного плена своего сына Ивана, принимает беглеца, возвышает его, верит Некомату и в очередной раз очертя голову решается на борьбу за великий владимирский стол.

– Ты готов ехать к Мамаю и заручиться от моего имени его поддержкой? – жарко спросил Вельяминова Михаил.

– Конечно. Возьму с собою Некомата, генуэзцы сейчас в Орде сильнее любого эмира. У Мамая вновь плохо с серебром, последний ручеек течет к нему из Кафы. Мамай просто не решится отвернуться от этого купца, зная, что от нового владимирского князя, прочно севшего на трон, он получит еще одну реку!

– Тогда я немедленно отправляюсь к Ольгерду.

– Думаешь, он нарушит мир с Москвой?

– Я пообещаю ему Ржеву и Можайск. Такой кусок Ольгерд обязательно заглотит.

Иван внимательно посмотрел на Михаила, повернулся было, чтобы покинуть палаты, но вдруг словно запнулся:

– Да, кстати, князь! Давеча у постоялого двора, что подле южных ворот, видел я одно занятное лицо. Я его еще по Москве знаю. Зовут Иван, сын Федоров.

– И что же тут занятного? – слегка напрягся Михаил. – Я Москве ноне мирен, в Твери торгуют и московские купцы.

– А то, что этот боярин многие годы у Дмитрия лазутчиком в Орде служил. Отец говорил, что много пользы Москве приносил, умно дело свое делал. Не тем ли он теперь у тебя под боком занимается? Взял бы, подвесил его на дыбу?! Спокойнее так будет…

Тверской князь стиснул зубы. Ему самому уже давно казалось, что в городе живет соглядай, успешно повещающий московских бояр о всех Михайловых начинаниях.

– Возьми десяток гридней и прочеши там все дома, боярин! Дай Бог, чтобы ты не ошибся!

Тщательный обыск ничего не дал, хотя и обнадежил Ивана. Слуги, обитавшие на постоялом дворе, поведали, что их хозяина действительно зовут Иваном, но добавили, что он родом с реки Тьмы. Трое ратных были оставлены в засаде, но владелец двора более не объявился. К тому времени он был уже далеко.

…Иван Федоров действительно стоял на улице, когда мимо проезжал московский беглец. Взгляды их встретились, пересеклись на несколько секунд. Вельяминов даже натянул поводья, оглянулся еще раз. Для опытного Ивана этого было более чем достаточно, чтобы понять: сын последнего тысяцкого Москвы его признал! А кем сын Федоров был в подчинении Василия Васильевича, для нового тверского боярина секретом не являлось!..

Споро собрав деньги, надев саблю и оседлав коня, московский лазутчик поспешил прочь из города.

Спустя двое суток он был в Москве, добился встречи с Тимофеем Вельяминовым. Тот внимательно выслушал своего слугу, подумал, кивнул:

– Хорошо! Ноне же князю доложу. А ты пока езжай к себе в Починок, отдохни. Потребуешься – призовем!

Для Ивана потянулись дни сладостного расслабления и безделья, но вместе с тем и томительного ожидания. В том, что мир с Тверью будет разорван, пожилой человек не сомневался. А стало быть, ему опять во враждебном городе найдется много работы…

 

Глава 24

Время шло, как обычно, зима постепенно уступала свои права весне. Солнце доводило лед на реках до блеска, исподволь топило на первой луговой черноте снега, и робкие невидимые ручейки, пробираясь под толщами снега, все больше и больше поили водоемы. На Оке уже появились закраины, рыба, почуяв свежие струи, начала активно гулять в преддверии нереста, и починковские мужики, вытягивая сети, лишь сладко покряхтывали, глядя на горы окуней, щук, судаков и белорыбицы. По тому, как много велено было ее коптить и солить, по большой загонной охоте, что провели люди Вельяминова под Коломной, опытный Иван догадывался: получен приказ готовить запасы еды для большого войска. В близости и неминуемости войны убедил его и рассказ Тимофея Васильевича о большом съезде всех, союзных Дмитрию, князей. Вскоре по селам и деревням поскакали княжьи гонцы с приказом направлять к Москве одного конного или пешца от трех изб. Заширкали точильные камни, наводя жала на мечах, секирах, рогатинах. Извлекалась из кладовых смазанная барсучьим салом бронь, нашивались железные полосы на зипуны и овчинные треухи. По всем дорогам неспешно потянулись возы и конные, одиночками и группами. Русь готовилась к новой крови…

Федор заехал на сутки. Вдоволь нахлеставшись вениками в баньке, несколько раз пробежав до полыньи и обратно голышом на радость дворовым девкам, теперь он сидел вместе с отцом за вечерним столом, где по поводу проводов сына отец распорядился выставить и запеченного гуся, и большую корчагу хмельного меда, и разносолы, и слабосоленую, слегка подкопченную стерлядь.

– Пошто сполох, воевода не повестил? – пытал отец сына.

– Сказал, что князь Боброк собирает кованые дружины в кулак опасу ради против Литвы. Князь Михаил туда поехал.

– Куда двигать будете?

– Сперва под Москву. Потом московские воеводы укажут.

Федор посмотрел на Ивана и поинтересовался:

– Тебя боле в Тверь не зашлют Вельяминовы?

– Не ведаю, Федя! Мыслю, что придется, а так не хочется. Тяжело что-то на сердце последние дни. Алена все снится.

– Мать? И чего?

– Да ничего. Появится из ниоткуда, встанет и смотрит на меня. Молча смотрит. Я ее вопрошаю, а она лишь улыбается в ответ. В поту весь просыпаюсь. Давай еще по разу, Федюня!

Утром Иван не выдержал. Собрав коня и снедь, проводил сына вместе с коломенским полком до Занеглимья, сам же отправился на подворье Тимофея Васильевича. Вельяминов принял его.

– Рвешься в бой, старый конь? – улыбнулся не менее пожилой мужчина. – Чуешь, к чему дело клонится? Готовься, через седмицу-другую ехать тебе вновь на Волгу.

– А как же Иван? Вдруг опять встретимся? Это ж прямой путь будет в поруб княжеский да на плаху!

– Не сумуй, Ваня! Родич мой беспутный в Орду подался. Мыслим мы, Орду на помощь Твери позвать с Некоматом хотят ироды. Так что живи без опасу, но на двор постоялый боле не являйся. Дам я тебе адрес верного человека, у него нас ждать будешь.

– Вас?!

Вельяминов едва заметно улыбнулся:

– Алексий настоял в думе, чтоб дали мы Твери удар последний и скорый. Вся земля уже поднимается, в Волоке, Дмитрове да Переславле наготове стоять будет. Едва Михаил надумает взметную грамоту князю нашему прислать, тысяч тридцать как один выступят.

Боярин оглянулся по сторонам и чуть понизил голос:

– Мне Федор Кошка поведал, как ты его до Сарыходжи провожал. Возможно будет еще раз тем ходом пройти?

– Наверное, да, но проверить не мешает.

– Вот ты и проверь! А как Тверь в осаду возьмем, тем ходом проведешь сотню-другую ночкой темной, чтоб воротную стражу переняли да створки распахнули. Смекаешь?

Иван обдумал услышанное. В плане московских воевод был немалый смысл. Он кашлянул в кулак:

– Надобно будет двум-трем верным людям в овраге вход показать да ключи запасные сделать с моих. Мало ли что со мною в Твери содеяться может…

– Тоже верно. Подберем таких! Пока езжай домой, жди там вызова нашего. Мыслю, Михаил долго с грамотой не замедлит!

 

Глава 25

В начале июня 1375 года князь Михаил, заручившись поддержкой литовских князей, вернулся в Тверь и сразу же начал собирать рати. Через полтора месяца из Орды приехал Некомат с ханским послом Ачиходжою. Ярлык на великое владимирское княжество снова вручен тверскому князю. Тотчас Дмитрию Московскому была послана взметная грамота, в которой Михаил слагал свое крестное целование. Очертя голову, с поднятым забралом он ринул в свою последнюю, самую яростную войну.

Но Москва, стараниями своих мудрых воевод, уже готова была к подобному шагу. Более того, Алексий даже ждал его, и едва тверской гонец вручил думным боярам свиток с печатью Михаила, митрополит благословил Дмитрия Ивановича на праведный бой. Собранные и уряженные войска быстро потекли к Волоку Ламскому, где был назначен общий сбор и откуда началось вторжение на тверские земли.

На помощь великому князю Владимирскому привели дружины князья Суздальские, Серпуховской, Городецкий, Ростовский, Смоленский, Ярославские, Белозерский, Кашинский, Моложский, Стародубский, Брянский, Новосильский, Оболенский, Тарусский. Шла воинская сила почти всей заокской Руси. Тянулись телеги с тысячами пешцев, призванных из московских вотчин. Никогда еще до этого Русская земля не сводила свои силы воедино. Подобное повторится спустя пять лет, чтобы щедро омыть русской и татарской кровью поля и овраги поля Куликова…

Князь Дмитрий Боброк вновь воевал против союзника Твери Ольгерда его же способом – скоростью! Гонцы Михаила не успели еще достигнуть Вильно, как пал взятый приступом Микулин. Накануне Спасова дня, пятого августа, неисчислимая рать обложила Тверь. Запылали пригородные посады и деревни, потянулись вереницы пленных. И уже восьмого числа состоялся первый приступ городских стен. Ни Ольгерд, ни Мамай просто не получили достаточно времени, чтобы собрать свои тысячи за сотни верст от союзного города и привести их на помощь вовремя. А когда литовские князья, выйдя-таки в поход, узнали, какая сила стоит вокруг Твери, они тотчас повернули обратно.

Но жертвами скоротечной войны стали и Иван Федоров вместе со своими двумя спутниками…

…Они прибыли в город на Волге второго августа. Задача была проста: проверить целостность подземного хода, дождаться в лесах подхода великокняжеских сил и явиться к воеводам, чтобы помочь бывалым ратникам проникнуть за городские стены.

Пройдя весь подземный путь, убедились в его доступности. Правда, за второй дверью слышны были голоса, скорее всего охрана внутри княжьего терема была значительно усилена. Но это не смогло б помешать яростному ночному прорыву, когда на стороне атакующих внезапность и предутренняя дрема защитников!

– Иван, давай заночуем в городе? – предложил один из спутников, Митяй. – Обогреемся, поедим в тепле, выспимся как люди. А уж завтра двинем за Волгу приют себе искать.

– Верно бает! – поддержал и Афоня. – Успеем еще у костра прокоптиться да комаров покормить. Айда, пока ворота не закрыли.

Иван сдался. Он и сам был не против нормального ночлега. За городской стеной жил кузнец, «верный человек» Вельяминовых, который бы без лишних расспросов приютил хоть на сутки, хоть более. Ведь Волок Ламский был так далеко! Иван и не догадывался, что три кованых передовых конных полка, в том числе и родной коломенский, уже стремительно накатывались с запада…

Банька и хмельное расслабили всех троих. Из города решили выходить после полудня. Но в воротах наткнулись на ор, шум и гам громадной толпы. Несколько десятков ратных били тупыми концами копий, плетьми и дубинами всех, пытающихся покинуть Тверь:

– Куды, распротак твою мать!!! Назад, сволочи! Вот сейчас саблей рубану! Велено всех в осаду забивать, ворог уже близко. Кто стены защищать за вас будет?!!

За воротами также царила сумятица. Жители окрестных деревень с телегами, скотиной, прочим добром спешили укрыться за неприступными стенами. И там деятельно командовали княжеские вои.

– Все, поспали… – жарко выдохнул Иван. – Все ворота теперь будут переняты, не выпустят нас. Послушал вас, дурак старый! На жбан пива позарился! Вот и будем теперь измену свою князю Дмитрию расхлебывать.

Митяй и Афоня подавленно молчали. Оба были молоды и явно еще не бывали в подобных переделках. Две пары глаз с надеждой смотрели на Федорова.

– Айда обратно, – решил наконец Иван. – Добудем у кузнеца вервие длинное, потом на стену. Может, где возможем на ту сторону спуститься.

Но и стена охранялась на совесть, через каждые десять саженей стоял ратник в полном снаряжении. Многие горожане ходили у заборол, встревоженно вглядываясь в дымную даль с десятисаженной высоты. Московитов нигде не было видно, лишь вдали, у линии лесного горизонта, поднималось несколько дымов от разоряемых деревень.

Еще одну ночь пришлось ночевать в доме кузнеца. Тот сочувственно, но с легкой долей иронии смотрел на гостей поневоле, иногда даже подначивая их:

– Ничё! Стены крепкие, князь Михаил – воин опытный. Поживете у меня месяц-другой, по дому поможете. А там, глядишь, замирятся, выпустят вас на все четыре стороны. От князя свово по филейным частям розог получите, что приказ его не сполнили, – делов то?!

Плохой из кузнеца оказался оракул! Следующим днем княжьи ратники пошли по домам, вытаскивая мужиков на улицу. Из них стали сколачиваться мелкие дружины под руководством опытных воев, за коими закреплялись определенные участки стены. Из оружейных кладовых выдавались мечи, копья, луки, секиры. Кольчуг было мало, железный шлем получил едва ли каждый третий. Иван оказался в ватаге, за которой закрепили часть стены у Тьмакских ворот.

Он видел, как из волжских лесов потекли змейками первые конные сотни. Затем рать повалила сплошным потоком. Воины шарили по брошенным домам в поисках съестного и добра, поджигали избы. Показались многочисленные княжеские знамена. Ставились шатры и шалаши. К вечеру Тверь оказалась окружена плотной полосой осаждающих.

– Вона! Скока против нас понагнали! – слышалось тут и там. – Всю землю подняли! Теперь токмо на Литву надежа.

– Бают, Мамай обещался на помощь подойти.

– А вот татар-то бы и не надо. Я еще Федорчукову рать опосля Щелкана помню. Татаре помогут на куну, зато гривну с тебя сдерут! Одно слово – нехристи!!

«Глупо, ах, как все глупо! – билось в висках Ивана. – Русские должны бить русских! Возможно, завтра уже мне придется сбивать со стены своего собственного сына! Или он начнет пускать в отца своего стрелы. Пошто? Из-за того, что один князь никак не хочет жить под другим? Ордынский игумен мне когда-то о татарском раздрае баял, мол, это Орду в конце концов и погубит. Отчего ж мы свой, русский, никак не прекратим? Гордыня княжий мир обуяла, а простой лапотный смерд опять либо в полон, либо в разор, либо в скудельницу… Когда ж эти братние войны на Руси кончатся, Господи? Когда перестанет русич русича мечом половинить?»

(Бедный, бедный Иван! Если бы он мог заглянуть за завесу будущего, ужаснулся б тому, что войны гражданские пятнали и пятнали всю историю государства нашего! Миллионам еще предстояло лечь в сырую землю либо быть просто расклеванными и разорванными под открытым небом по прихоти или гордыне десятка-другого властных глупцов. Бедная Россия, несчастная страна Каинов и Авелей, вновь и вновь пытающаяся подняться над окровавленной собственными же детьми землей в полный рост…)

 

Глава 26

Три дня войска великого князя Дмитрия готовились к первому приступу. Глубокие рвы заваливались вязанками хвороста. Десятки секир стучали день и ночь, готовя громадные туры – башни на колесах. В лагерях вязались длинные лестницы. Подходили отставшие пешие сотни. Прибыли несколько тысяч новгородской рати, горя желанием отомстить тверскому князю за страшный разор Торжка. А вот осажденным подмога так и не явилась. Узнав про ратное многолюдье на волжских берегах, Ольгерд остановил своих конных на границах московского княжества, а затем повернул обратно.

Наконец, на третий день осады ранним утром князь Боброк повелел приступить к стенам. Зажгли Тьмакский мост, чтобы тверичи не смогли ответить ударом на удар. В стены, в стрельни, в город полетели тысячи горящих стрел. Заскрипели колеса туров, башни сблизились со стенами. С их высоких площадок лучники били почти в упор по защитникам Твери, не давая им высунуться из-за заборол. Длинные вереницы пеших потащили лестницы, топча сапогами примет. Нескончаемый долгий крик повис над полем боя.

Иван оказался в самой гуще событий. От стрел, казалось, померк свет. Воевода Дмитро с запасной дружиной сам возглавил отражение натиска. Через заборолы плескался кипяток, на мгновения высовываясь из-за защитных возвышений, ратники и смерды пускали ответные стрелы. Тушились начинающиеся пожары. Женщины отважно оттаскивали и перевязывали раненых, сами порою становясь добычей стрелков с туров. Мост удалось затушить, теперь внизу на околовратных улицах сам князь Михаил строил конных и пеших для ответного удара.

– Туры, туры надобно пожечь!! – кричал ему сверху воевода Дмитро. – Не дают головы поднять, проклятые. Более часа стены не выстоят!

– Еще немного, боярин!! Держитесь!

Иван не мог своей искалеченной рукой натягивать тетиву, ему поручили отталкивать лестницы и сбивать мечом пытающихся соскочить на стену. Он толкал и рубил левой, яростно оскалясь и уже забыв, что перед ним свои. Кровавый пот застилал глаза, каждое лицо превращалось в какую-то смутную маску. Вокруг падали и тверичи, и москвичи. Тяжело заскрипели ворота, послышался яростный крик сотен глоток: «Тве-е-е-ерь!!!» Князь Михаил начал выводить свои дружины в поле.

Очередная лестница поднялась рядом с Иваном и пружинисто завибрировала под торопливо лезущими телами. Он схватил рогач, уперся в жердь, натужился, отталкивая тяжелую лестницу прочь.

– Ива-а-ан? Ты?!! – донеслось вдруг снизу.

Знакомый голос заставил глянуть за заборола. Староста из Митиного Починка, раскрыв от удивления рот, глядел на своего господина с верхней ступени. Топор дрожал в его правой руке. Иван машинально задержался в открытом проеме дольше, чем следовало.

С площадки тура одновременно слетели три стрелы. Десяток саженей – не расстояние для стрелка! Одна ударила в беззащитное плечо, две другие – в грудь. С душераздирающим криком, поняв, что раны смертельны, Федоров оттолкнул-таки лестницу прочь. Ноги ослабели, он сполз на настил, зачем-то потрогал древко одной из стрел.

– Глупо! Как же все это глупо…

Сознание покидало, началось удушье. Иван попытался глубоко вздохнуть, но закашлялся кровью. Чье-то женское лицо наклонилось над ним:

– Скажи хоть, как звать тебя, родный? Кому повестить?

– Глу… – по!..

Мутная пелена закрыла белый свет…

…Бой продолжался до вечера. Тверичи смогли отбить и порубить, спалить туры, разрушить таран. Москвичи отошли, унося раненых. Сотни павших остались лежать на высоких валах, в загаченных рвах. Их уберут позже, московитам будет дозволено пройтись по-над стенами. Христиане должны быть похоронены по-христиански!..

Тверь держалась до первого сентября. Приступы больше не повторялись. Город был окружен высоким тыном с башенками, через Волгу навели мосты. Столицу князя Михаила опытные воеводы решили брать измором, не тратя лишних жизней. А само княжество между тем было подвергнуто страшному опустошению!

Пали Микулин, Зубцов, Городок, Белгород. Сожжены десятки сел и деревень, тысячи полоненных потянулись к новым местам проживания. Хлеба травились конями безо всякой пощады. Князь Михаил Александрович смотрел со стены на многочисленные дымы, на стада коров, пригоняемые для московских котлов, и отчаяние зубной болью грызло его сердце. Пожалуй, впервые за все годы размирья с Москвой он столь ясно понял, что в борьбе за личную славу и власть он предал свой народ, сотворив с ним то, что даже татары не вершили. Наконец князь не выдержал.

– Отче! – обратился он к тверскому владыке Евфимию. – Ступай к Дмитрию, повести, что я готов на мир на любых его условиях. И попроси Господа, чтоб он простил меня, грешного…

Мирный договор после встреч ближних московских и тверских бояр был заключен. Великий князь Дмитрий оказался милостив к побежденному. Князь Михаил остался великим тверским князем, по сути уступив лишь в одном: он и дети его обязались никогда не искать великий стол под Дмитрием и его наследниками, то есть была подписана Мамаева грамота на вотчинное великокняжеское владение Москвой. Тверской князь отныне считался младшим братом Дмитрия, равным князю серпуховскому и двоюродному брату великого князя Владимиру Андреевичу. Столь желанный гражданский мир наконец-таки пришел на русские земли!

…Иван Федоров и два его спутника, также не переживших осады, были похоронены в общих тверских скудельницах. Сын Федор так и не узнал, куда делся его отец. Он решился однажды спросить об этом Тимофея Васильевича Вельяминова, но тот в ответ лишь сокрушенно развел руками…