– Шерна! – произнес один извозчик телеги, на которой ехал Симон. Лошадь начала пересекать неширокую реку по золотистому песчаному броду. – Еще верст шесть, и твой Киржач покажется. Дикие места, язычниками заселенные. Вдоль дороги еще ничего, а подале до сих пор жрецы требы правят. Смотри, брат, как бы тебе тут шею не свернули!
– Мор сильно этих краев коснулся? – поинтересовался инок, оглядывая широкий заливной луг.
– Да бог его ведает. Щас деревенька покажется, там мертвяков хватает. Сами уже с полгода рядом не встаем и оттель, если набежит кто, прочь гоним. Месяц назад никого и не видели.
На самом деле едва обоз выехал на взгорок, справа показались почерневшие соломенные крыши нескольких изб. Симон неожиданно соскочил с телеги, прихватил свою суму и произнес:
– Спаси тя Христос, Добрыня, за заботу твою! Дальше пеший пойду.
– Чего ты? Давай до Киржача самого довезу, как подряжался?
– Отсюда начну службу свою править!
Возчик посмотрел на монаха, перевел взор на деревеньку и сокрушенно покачал головой. Прикрикнул на коня, торопя его далее. Симон перекрестил всех, кто проследовал мимо, наложил крест на себя и решительно пошел от дороги.
Тяжелый смрадный дух почувствовался издалека. Не лаяли собаки. На ближайшем лугу паслось несколько коров и табунчик овец, но пастуха рядом не было видно. Дверь первой избы была открыта. Симон вновь перекрестился и заглянул внутрь.
На широкой скамье лежало то, что раньше было мужчиной. На полу у порога чернел лик уже давно начавшей разлагаться женщины. Дружно зажужжали большие черные мухи, потревоженные вошедшим.
Вторая изба была пуста, зато в третьей покоились останки целой семьи. В хлеву лежала сдохшая корова, так и не сумевшая открыть припертые слегой воротца. Под стеной стоял почти новый заступ с непотемневшей еще рукояткой. Симон взялся было за него, затем сокрушенно покачал головой и отставил в сторону. Тревожить многодневные останки показалось ему кощунственным.
Убедившись, что вся деревня вымерла, монах достал из мешка секиру, дошел до леса и из двух тонких сосенок вырубил крест. Вырыл заступом яму на ближайшем бугорке, укрепил его и вновь вернулся к домам. Избы загорались одна за другой. Шесть больших погребальных костров вознеслись к небесам. Симон встал возле креста на колени и долго-долго читал поминальную молитву…
Уже выйдя за околицу за несколько сот саженей, он заметил какое-то шевеление в кустах на опушке. Присмотревшись, Симон увидел десятилетнего мальчишку, настороженно смотревшего на него. Не раздумывая, монах повернул к лесу. Отрок бросился прочь.
– Стой! Стой, дурачок! Чего испугался?!
То ли долгая одинокая лесная жизнь уже заставила скучать по человеческому общению, то ли вид инока, неспешно следующего за ним и не изъявляющего никаких враждебных намерений, но мальчик все же остановился, потом повернул вспять. Набычившись, дождался:
– Ты пошто нашу деревню спалил?
– Из деревни с тобою кто-нибудь еще живет?
Мальчик отрицательно мотнул головой.
– А отец-мать твои где?
– Мамко заболела и велела мне скотину выпустить и в лес убегать. Данька помер допрежь ее, кровью харкать зачал. А тятю не помню, он из похода княжьего под Новый Город не вернулся…
– Данька – брат твой?
– Ага, старший. Пошто пожег, спрашиваю? Где я теперь жить буду?
Симон вздрогнул. Всмотрелся в уже явно недетское лицо.
– А ты сможешь выжить тут один, чадо?
– Вона скока скотины-то! Коров подою, овцу зарежу, мясо будет, из шкуры зипун сделаю…
– Это пока тепло. А снега лягут, чем кормить их будешь? Сено где возьмешь? Изба одна осталась, но в нее входить до холодов не надо, смерть там живет. Может, со мной пойдешь? Как зовут хоть тебя, отрок?
– Митрий. А ты куда идешь, дядя? Тут вроде монастырей да церквей рядом нету.
– На Киржач на реку. Найду целую деревню, там тебя и оставлю.
На лице Дмитрия отразилась неимоверная внутренняя борьба. Видно было, что одиночество ему уже порядком надоело, но уходить от животных, кормивших его, от огородов, на которых росла репа, горох и капуста, мальцу тоже не хотелось. Наконец он решился:
– Говоришь, со снегом можно будет тута жить? Тогда останусь. Лес рядом, дрова будут, не сгину. Сенов сколь смогу – накошу. Иди один далее!
Симон почувствовал, как спазм прихватил горло. Он долго смотрел на Дмитрия, потом перекрестил его и пошел к дороге. Более версты инок молча вершил молитву о сохранении жизни ни в чем не повинного, прикоснувшегося к страшной болезни, но оставшегося пока невереженым чада.
К реке он вышел уже в сумерках. Перебрел заливной луг. Кузнечики прыгали во все стороны, высокая некошеная трава путала ноги. Травостой был хорош, но ничья горбуша его не коснулась. Обозрев окрестности, Симон решил пересечь реку и заночевать на высокой горе, заросшей мощными вязами и золотыми соснами. Лес сулил дрова и возможность постройки шалаша, высота – сухость: вечерние и утренние туманы не коснутся временной стоянки.
Уже достигнув вершины, Симон обратил внимание на старый мощный вяз, украшенный какими-то ленточками, на то, что роща эта явно посещалась людьми, судя по примятой траве. Но искать иное место было поздно, становилось темно. Наломав еловых лап, устроившись под густым хвойным деревом, в случае дождя вполне способным заменить путнику шалаш, инок достал из сумы хлеб, отломил краюху, пожевал. Испил воды из родника, что выбивался из-под земли прямо на склоне, помолился и устроился на ночь.