Торгул не забыл своего обещания. Утром, после завтрака, пока сворачивались юрты, собирались вещи для длительной кочевки, хан призвал Ивана к себе и указал на столь знакомое ярмо:

— Оно твое с сегодняшнего дня! Мне больше не потребуется. Делай с ним что хочешь. Молодец, багатур! Был бы ты монголом, был бы тысяцким! Ты можешь водить рать!!

Иван не сразу поверил в произошедшее.

— Ты даришь мне свободу, хан?

— Теперь ты такой же свободный, как и все нукеры в моем отряде. И запомни: теперь, после каждого твоего поединка, пятая часть добытого — твоя! Торгул дважды не говорит!

— А… если я не пожелаю драться?

Вопрос явно удивил хана. Он насмешливо поднял брови вверх:

— Не захочешь драться? Тогда ты не воин, и твое место среди погонщиков волов, а не в седле лихого скакуна. Я не стану заставлять тебя, Иван, но тебя перестанут уважать другие.

Русич подумал, что Торгула нукеры не перестали уважать, хотя он ни разу не вышел в круг горящих кровавым азартом глаз.

— Забери Зухру, отныне она только твоя. Я дарю тебе все: оружие, коня, четырех волов, арбу, юрту.

— Лучше б ты мне вчера подарил одного Тудана, — вдруг сорвалось с губ тверича то, что всю ночь не давало уснуть.

— Ты становишься дерзок! Не забывай, что моя милость также имеет границы!

Иван опомнился и тотчас низко поклонился. Сегодняшний день и так уже принес немало хорошего, и не стоило перечеркивать приобретенного нерасчетливым словом или выходкой.

Но у Торгула была цепкая память. Разрешив разогнуться, он пристально глянул в серые глаза и спросил:

— О каком брате и женщине ты вчера спрашивал Тудана? Когда и где вы успели с ним познакомиться? Говори, я слушаю.

Выслушав печальную повесть об Андрее и Любане, Торгул пощипал пальцами редкую бородку, фыркнул носом:

— Теперь нам обоим интересно, чтобы Амылей встал передо мной на колени. Если он не смирится — он умрет! По закону мести должен быть вырезан весь род кровника, чтобы дети не могли мстить за отцов.

Заметив протестующий жест Ивана, хан успокаивающе поднял руку:

— Но эту женку, что он украл под Тверью, и ее детей я обещаю отдать тебе, а за это ты мне послужишь саблей так, как не служил даже Михаилу. Пока еще великому князю Руси…

«Почему пока?» — выплеснули широко раскрытые глаза Ивана.

— Юрий Московский приехал в Сарай по строгой грамоте Узбека. И тот, насколько я знаю, уже сменил гнев на милость. А ваш Юрий — хитрая бестия! Будь я на троне — я б рубил таким головы! Хитрая лиса всегда будет стараться обмануть, в том числе и своего хозяина. Данник должен быть честным и в меру сильным, чтобы его земля платила выход в срок и беспрекословно. Если он станет слишком сильным, ему можно пустить кровь, заставив дать русские полки для наших войн или наведя на Русь свои тумены. А такие, как Юрий, и дань не соберут, и в срок ее не отдадут. Согласен ли, русич?

Торгул, конечно же, не ждал ответа. Грустно усмехнувшись, он добавил:

— Потому я и кочую по степи, что не хочу и не могу быть рядом с такими, как этот Юрий! Мой отец был сильным и честным, за это его и сломали. Я сменил веру, но пресмыкаться перед жирными мешками, что окружили Узбека, не желаю. Уж лучше вольный ветер, быстрый конь и смерть в бою, а не по навету злопыхателя. А Амылей может задарить беглербека, и тогда неизвестно, как все повернется на суде… Потому я и хочу найти его раньше, чем он узнает о Тудане.

— Почему ты сказал «пока великий князь»? — не удержался-таки Иван. Слова о приезде Юрия Московского в Орду ему ровным счетом ни о чем не сказали. Удельных князей частенько можно было увидеть в те времена в ставке великого хана, такова уж была незавидная судьба русских правителей.

— Юрий уже давно вьюном вьется вокруг сестры Узбека Кончаки, — усмехнулся Торгул. — Он явно хочет разделить с ней ложе и кров. Этого тебе мало? Ярлык на великое княжение станет лучшим подарком от шурина. А обоим, Михаилу и Юрию, на Руси места не будет! Тигр не замечает шакала, а шакал боится тигра, только пока тот силен. Как только станет больным — шакал его придушит!

Торгул глубоко вздохнул, словно переводя дух после долгой речи, и неожиданно для Ивана закончил:

— Знаешь, почему я говорю тебе это и не боюсь? Потому что вижу — ты тоже сильный и честный! Если б у меня был тумен таких, как ты или Нури, я б пошел на Узбека и вернул Орде ее истинную веру и славу Темучина. А эти могут воевать только со слабыми! От Гедимина литовского бегут, от жалкого Абу-Саида бегут, едва завидев его сотни. Скоро от любого побегут, в ком удаль ратная есть. Все, иди и молчи о том, что услышал. Нам пора выступать. Помоги мне взять Амылея, Иван, и я отдам тебе твою землячку и ее детей, обещаю!

Торгул отвернулся, но Иван успел заметить невольные слезы, навернувшиеся на глаза хана. Только сейчас русич явственно почувствовал, какая трагедия произошла в Орде с приходом к власти Узбека и ислама как новой религии. Великая степь незримо раскололась на две половины, из которых одна, прошлая, обречена была на небытие. Горячий хан Торгул был всего лишь ее крохотным осколком…

Они выступили к обеду и спустя несколько длинных переходов были под столицей золотоордынников.

Но ни Амылея, ни его семьи на Итиле не оказалось. Судя по слухам, он собрал своих нукеров и поспешно откочевал вместе со всеми стадами, табунами, гуртами, слугами и невольниками в дальние степи за Яик. Идти туда, на широкую чистую реку, несущую свои холодные воды от длинной гряды гор, Торгул не рискнул. Там власть Узбека уже заканчивалась, поскольку земли подпали под влияние последователей бунтарского хана Ногая, ушедших из Причерноморья к южному Уралу. Кочевать относительно спокойно там мог лишь тот, кто имел родню или хороших знакомых среди высшего звена ногайцев. У молодого Торгула таковых не оказалось.

В блужданиях по степям для Ивана прошел еще один год. Бежать не было смысла, одиночка в тех местах всегда был лакомой добычей для алчных вольных разбойников. Не просил помощи в возвращении и у Торгула, справедливо решив, что милость хана лучше внезапной вспышки гнева и что приобретенная свобода лучше каких-либо рискованных поступков. Лишь в воспоминаниях и молитвах он возвращался порою в маленькую лесную деревушку.

Судьба сама все разложила по полочкам. Поздней весной, когда степь дивно изукрасилась цветами, стойбище хана Торгула нашел посланец великого хана и передал грамоту, в которой повелением беглербека хозяин Ивана вызывался в Сарай для суда по жалобе нойона Амылея.

Прочитав ее содержание, Торгул окаменел. Медленно поцеловал печать на письме, чтобы гонец видел знак его преданности и покорности, и устно ответил, что явится ко двору через две недели. Одарив, отпустил и до вечера просидел в своем шатре один. Поздней ночью вызвал к себе русича.

— Ты не пойдешь со мной в Сарай, Иван! — негромко произнес молодой хан, глядя на прыгающий огонек жирника. — Тебе там нечего делать…

И вдруг порывисто перевел горящие глаза на своего нукера:

— Поклянись на своем кресте, что не успокоишься, пока не прикончишь Амылея!!!

— Я уже дал такой обет Пресвятой Богородице, хозяин! — непонимающе ответил русич. — Это сильнее, чем нательный крест.

— Хорошо. Теперь объясню, почему я тебя уже завтра отпускаю. Я слышал про этот суд: серебро Амылея блестит ярче моего! Догадываюсь, чем он может закончиться. Эта хитрая лиса обложила меня со всех сторон! Я поеду в Сарай, как и обещал, хотя мог бы убежать под руку Гедимина. Но бегают трусы, а я уже однажды струсил, предав отца и его веру! Я поеду в Сарай и постараюсь зарубить эту гниду безо всякого суда Узбека, поскольку его приговор мне уже известен. Но боюсь, что это будет сделать трудно: шакал показывается на людях только с десятком телохранителей. Пообещай еще раз, Иван, уже не своему Христу, а мне, что ты сделаешь это за меня! Хоть когда-нибудь?! Без тени Амылея мне скучно будет скакать по заоблачным полям! А по этим степям он мне делать этого уже не позволит…

Повисла долгая пауза. Иван был столь ошеломлен услышанным, да и самим видом постоянно гордого и насмешливого хана, что долго не мог привести мысли в порядок. А Торгул в ожидании смотрел на него, и лишь глаза выдавали ту мучительную борьбу, что шла сейчас в человеке.

— Но… я не совсем понимаю, хозяин… Будучи простым кочевником, я никогда не смогу сделать то, что не смог сделать под твоим сильным крылом!

— Не называй меня больше хозяином. И ни в коем случае не оставайся в степи. Я отдам тебе свою пайцзу, она охранит от любого монгола, кто ходит под Узбеком и чтит его власть. На ней ведь нет имени, только гордый сокол! Я дам тебе в провожатые Нури с двумя десятками людей, он проводит до Рязанской земли. Я дам тебе достаточно золота и серебра. Ты поедешь на Русь, Иван! Возможно, там ты найдешь способ достать Амылея, когда он разнежится от вина, баб и побед и будет беспечен, словно объевшийся жирный кот. Ты ведь постараешься сделать это, да?! И у тебя должно все получиться, я ведь вижу, что твой Бог даже здесь тебя не оставил!..

— Я сделаю это, Торгул, даже если мой последний вздох отлетит вместе с его!! Но почему ты отсылаешь меня на Русь, говоря об Амылее?

— Здесь, подобно гюрзе, за ним будет следить Нури, он дал мне клятву на крови. Месяц, два… а потом… потом Амылей уйдет на Русь, Иван!

— Зачем?

— Да затем, что Юрий Московский женился на Кончаке! Теперь князь возвращается в Москву, и шурин дает ему с собой два тумена конницы. Один из туменов поведет темник Кавгадый. А Амылей давно сошелся с Кавгадыем, и тот берет его с собой тысяцким в походе на Русь. Именно через Кавгадыя серебро Амылея дошло до беглербека, хранителя ханской печати, и до любимой жены Узбека! Теперь ясно?

— Берет тысяцким, еще не зная решения ханского суда?

В ответ Торгул лишь печально усмехнулся.

Они проговорили еще долго, Иван вернулся к себе лишь с первым криком петуха. Но так и не смог уснуть. Свершалось то, о чем он мечтал столь долго, лежа вот на этом ватном тюфяке или щурясь в седле от яркого степного солнца. Русь становилась осязаемо-близкой и доступной. Однако вновь становилась далекой Любаня с ее детьми и его желанием вернуть женщину к родному очагу и могиле отца. Судя по тому, что он успел услышать от Тудана, жизнь черной жены была для Любани не в радость.

Торгул, несомненно, был прав в их долгой беседе: попытка Ивана встретиться с Амылеем и выкупить у него жену могла вызвать массу вопросов, ответы на которые были б для русича нежелательны и опасны. Оставалось лишь вновь положиться на Господа и свою судьбу. Почему бы и нет, раз даже вынужденный мусульманин уверовал на изломе своего жизненного пути в силу Исы?! А фаталистом на месте Ивана стал бы любой, прошедший тропою тверича и оставшийся живым и свободным.

Следующим утром некогда единый отряд Торгула разделился. Большая часть пошла на Сарай. Меньшая, выполняя волю хана, направилась вдоль великой реки к Нижнему Новгороду. Иван убедил Торгула в правильности именно этого пути: идти ближайшим путем через Рязань и, следовательно, Москву было для тверича опасно, там свои братья по крови могли оказаться гораздо опаснее вольных лихих джигитов.