Талбек, столица Саранского княжества, ночь на святого Варфламия мученика [7] , лето Господне 5098 от сотворения мира

Господи, благородные доны, если бы вы только знали, как я люблю фарсы! Эти скучнейшие миракли с Темным на ходулях, ангелами с серыми от пыли матерчатыми крыльями. Это так вульгарно и ничуть не поучительно для народа. Даже наоборот, горожане и крестьяне после такого, с позволения сказать, священнодейства совсем перестают верить в вышние и адские силы. Другое дело — фарсы. Здесь все как в жизни. Похотливый поп отпускает грехи аппетитной крестьянке прямо в кровати, жадного купца проводит деревенский дурачок, ну и так далее. Так оно ведь и есть в жизни, благородные доны.

Все эти длинные, скучные жесты северян напоминают поле, усеянное смердящими трупами. А в фарсах — жизнь, борьба, радость. Поэтому я и люблю фарсы. А еще потому, благородные доны, что они так близки к тому, чем я в своей скорбной земной юдоли занимаюсь.

Какие только истории не разыгрывались перед глазами моих бдительных слуг, какие семейные драмы, жульничества и заговоры! И если когда-нибудь, по прошествии многих веков, если не наступит в ближайшее время Судный день (во что я вовсе не верю как истинный арианин), мои дальние потомки аккуратно перепишут и переплетут мою книгу в хороший кожаный переплет, там будут все самые смешные, неподдельные саранские жесты, записанные мною со слов моей «тихой гвардии», как я их ласково зову.

Но гвардию, скорее, должно было назвать тишайшей, это более справедливо. И подтвердить сие гордое звание им придется сегодня. И, ох, как придется при этом расстараться.

Фарс под названием «Самозванец, или Король-простак» с самого начала мне пришелся по душе. Единственное, о чем я печалился, благородные доны, так это о том, что не я его придумал. Но провидение — лучший придумщик, нежели смертные.

А ведь мне следовало все это измыслить самому. Какой стыд, благородные доны! Ведь все так просто! Этому парню — не знаю, откуда он только взялся — не пришлось и врать-то. Мои люди лицезрели эту умилительную картину. Наш достопочтенный баран дон Риго с умилением встречает истинного короля. И плевать нашему хранителю великой тайны, которую знаю не только я, но и некоторые любовницы приближенных наместника. Да, любовницы знают, а наместник, кстати, нет. Вот что забавно-то, благородные доны! Приход, расход он хорошо считает, не спорю, княжеская сокровищница при нем значительно пополнилась, а вот в дворцовых интригах он понимает не более, чем вареный окунь. Думает, что за деньги все можно купить. Не самое, конечно, ужасное заблуждение, но все-таки фатальное. Для него. Как выяснилось.

А парень хорош — голову снес наместнику. Я аж чуть не присвистнул, но вовремя сдержался, тронный зал все-таки, не корчма. К такому повороту даже я не был готов. Нет, все-таки он не шпион. Он либо сумасшедший, либо его в самом деле послало провидение. Так мой любимый жанр уличных постановок медленно превращается в скучнейший жест.

По примеру того, небезызвестного, где в Рогосском ущелье погиб наш доблестный и любимейший вассал нашего великого короля-ванда. Как бишь его звали-то? Рыцаря, конечно, никто не знает уж, как звали, а в жесте прозывается он доном Ротландо.

Во дворце оказалось, что не такой уж и дурак наш доблестный дон Риго, герцог Сарский, но предположить, что это его проделки, так же невозможно, как и то, что это дело рук адрианопольского кесаря. Они там хоть люди и утонченные, наследники древней империи, второй Рим, ан так не умеют играть, в этом я поручусь, благородные доны.

Так, что у нас теперь остается? Или сумасшедший, или… Я мысленно осенил себя крестным знамением. Потом спохватился и злобно сплюнул, опять же мысленно — мы же продолжаем в тронном зале оставаться. А новоявленный король вместе с напыщенным доном Риго отправились с народом говорить, да не откуда-нибудь, а с королевского балкона. Хотя ни короли, ни князья с него сроду не говорили, даже наместники своим присутствием не осеняли. Только глашатаи, да и то не очень часто.

Оооо-аааа-ууу!!! Толпа завывает. Что они там кричат? «Хайле Саран! Королевство свободных!» Вот те на! Ну, это предсказуемо. Любит, любит толпа такие представления даже более, нежели фарсы. Могу поспорить на десять золотых (а я никогда не спорю, если абсолютно не уверен в выигрыше), что он швырнул голову наместника с балкона, и она так живописненько разлетелась на мелкие кусочки.

Не знаю, как наше новоявленное величество, а я бы именно так и сделал. И что дальше? Что дальше, парень? Проживешь ты эту ночь или нет — зависит теперь от меня. Но опять же не только от меня, но и от мудрецов Крипты. Это люди серьезные, уж ты мне поверь, король. Их предки служили настоящему Ательреду Жестокому, королю-ванду. Нет, не тому, что остался в этих глупых жестах и романсеро. А тому, что ночами спускался в пещеру, над коей стоит Старый замок. И только мудрецы Крипты могут сказать, самозванец ты или нет.

Если самозванец, то глупо будет не использовать такой шанс, правда, благородные доны? А если будет знак — не этот балаган с въездом через Королевские ворота, а настоящий знак, коего мы все с давних пор ожидаем, и, если честно, мало кто верит, что он будет, — то тогда мы к твоим услугам, о Строитель, мы же твои помощники, простые каменщики и штукатуры.

Наш герб — древний знак правителей Нила, око Изиды, вписанное в пирамиду, наш скипетр — простой строительный мастерок, наша держава — человеческий череп — символ бренности и вечности одновременно. Но если ты тот, коего мы ожидаем, то ты это и так знаешь. Но что будет, если знак явится тогда, когда ты будешь убит при штурме дворца, коий, несомненно, случится этой ночью? Что мы будем делать со знаком, когда не будет тебя? Провидение редко снисходит дважды, об этом всегда стоит помнить. Всегда, о благородные доны!

Когда последние из штурмующих дворец упали, сраженные отравленными дротиками, я поспешил к его покоям. Не дай Бог, штурмующие его зацепили. Конечно, они все благородные или слуги благородных, а благородные не убивают отравленным железом. Убиваем им мы, гвардия Ночи.

Я иду по левой, боковой анфиладе, коия ведет из тронного зала в покои наместника, да простит его Господь и упокоит его душу. Вокруг тихо. Прислушавшись, я даже улавливаю легкий топот крысиных лап. Да уж, непохоже, что тут было грандиозное побоище. А ведь еще возле вторых ворот я насчитал пятнадцать тел. Из них шестеро — гвардейцы дона Риго. А сам наследный герцог Сарский, видимо, защищал самого короля. Что ж, посмотрим, чем закончилось побоище.

Из-за поворота, хрипя и шатаясь, выходит воин: в руке окровавленный меч; шлема нет; из того места, где кольчуга не прикрывает шею, торчит дротик. Хрипит еще сильнее и падает, распугивая, вестимо, всех дворцовых крыс. Я морщусь. Добить что ли, не смогли? И вообще, как можно с дротиком почти что в горле по замку бродить?

Около покоев наместника, теперь уже королевских покоев, меня ждет прямо-таки живописная картина. Часть трупов, конечно же, успели оттащить, но, судя по кровавым следам, тут полегло немало знатных рыцарей и простых солдат. Мне вообще трудно представить, как тут все происходило. Коридор узкий — это обороняющимся на пользу. Но штурмующие все-таки сумели прорваться в приемные покои. А там уже и до королевской, бывшей наместнической, опочивальни рукой подать.

Сейчас покои охраняют весьма потрепанные, но в целом боеспособные гвардейцы дона Риго. Мои люди в основном трупы таскают. Что поделать? Им это не впервой, привычные они к такому ремеслу.

— Именем Большой королевской печати! — Я без колебаний иду в королевские покои.

Гвардейцы пропускают. Хоть и смотрят хмуро. А что им еще остается делать? Не приди им на помощь Тишайшая гвардия, сейчас бы их трупы таскали.

В опочивальне застаю трогательную картину, достойную книжной гравюры. Король перевязывает плечо раненому дону Риго, своему первому и, по сути, пока единственному вассалу из древнего рода. Да, король-ванд поступил бы точно так же. Короли древности были первыми среди равных, поэтому ничего и никогда не чурались. Свои орденские обноски новоявленный король уже снял. Облачен он в длинную черную тунику и черные же узкие штаны. Все это обильно заляпано кровью. Слава Господу, не его. Красное и черное — геральдические цвета королевского стяга.

Мы долго друг на друга смотрим. Дон Риго сквозь зубы шипит от боли, а затем король говорит следующее:

— Вы, надеюсь, милостивый дон, стяг мой подняли над главной башней?

— Стяг? — Я округляю глаза. Неужто, и впрямь он мысли читает? Или думаем мы об одном и том же.

— Государь, сие есть не очень благоразумно, позволю вам заметить. Наши враги еще не знают об исходе штурма. Можем мы повременить с этим?

— Можем. Собирайте своих людей, и мы идем в город. Будет ночь Длинных Ножей.

— Как в Тулузоне, когда Святой орден перебил всех тайных манихеев при Целестине III? — не смог я удержаться, чтобы не продемонстрировать свое наиглубочайшее знание истории.

— Приблизительно так, — кивает король — просто так, по-приятельски. — Только мне, благородный дон, плевать, во что и кто здесь верит, мы идем убивать врагов короны и слуг торгашей.

Вот оно как. Значит, король наш любит исконное дворянство и простой народ. А торгашей мы не любим. Не любим, но пользоваться ими наверняка будем. И главное, ни слова благодарности мне за то, что я его от смерти спас. Мог бы хоть что-то сказать. Хотя зачем мне эти слова? Это вон дону Риго слова нужны. Мне же нужно всего лишь место позади трона и еще… место по левую руку от короля в крипте, когда будем молить Великого Каменщика.

— Как пожелает король! — Я склоняю голову.

— Дон Риго! Какие у нас потери?

— Хвала дону Лумо, не очень большие. Он, видимо, людей вел через один из своих крысиных ходов, так что быстро все произошло. Еще и ваше величество фехтует как архистратиг ангельского воинства.

«Скорее, адского», — добавляю я про себя.

— Я сам поведу ваших людей и свою гвардию, — продолжает король. — Вам известны дома семей бунтовщиков?

— Безусловно, мой государь! — Я плотоядно улыбаюсь.

Дальнейшее и пересказывать, благородные доны, не очень-то приятно, а уж наблюдать — тем паче. Я знал всех, кто принадлежал к партии наместника. Знал также и того, кого прочили на место убитого после расправы над королем-самозванцем. Однако то, что наш король — да, теперь он «наш», это ясно — не просто великолепно, а так изумительно фехтует, я и предположить не мог. Нет, он явно не шпион. Мне приходилось устранять и авиньских шпионов, и адрианопольских, отправили мы в лучший мир даже соглядатая великого конунга данов, коий не столько за нами шпионил, сколько вынюхивал про наши сношения с ярлом скэлдингов.

Но, благородные доны, ни один из этих великолепнейших врагов так не фехтует. Может быть, где-то за морем, как говорят, есть великое государство, коие и послало нам такого вот воина. Хотя в байки про пресвитера Иоанна я не верю. Как-то один хитроумный йехуди прикинулся послом этого самого пресвитера, но я его быстро раскусил, пока наместник уши развешивал — слушал байки про дешевые самоцветы да черное и красное дерево и дивную керамику.

Нет, если и есть такая страна, то очень, очень она далеко. Но обычно такие люди, как наш король, приходят из небытия, того самого предвечного небытия, откуда Великий Каменщик смотрит за миром.

Сражался наш король не только виртуозно, но и хладнокровно. Вырезали всех, как обычно бывает в подобных случаях, под чистую, под корень: жен, матерей, детей, кормилиц, младенцев, всю домашнюю челядь, что была в доме. Король старался сам убивать женщин и детей. Не подумайте, что он чудовище какое-то. Бросил он так, между делом, дону Ригу, что кровь женщин и детей на себя должен взять, нечего гвардейцам руки марать. Дон Риго смотрел на него с благоговением, еще мгновение — и на колени бы упал. Про рану свою пустяковую он и забыл уже.

С песьим обожанием вел он своих гвардейцев. Да и мои люди смотрели на короля если не с благоговением, то с восхищением, это уж точно. Умеет он вызвать сильную приязнь у людей, умеет, нечего сказать. Тут во все поверишь — и в видение Крипты, и в разломанное яйцо.

Но до крипты надо было еще дожить. Потому что впереди у нас был штурм самого серьезного дома, почти что замка. После него пятерых моих людей не досчитались и восьмерых гвардейцев дона Риго. Король же в простой гвардейской кольчуге, с шлемом-ведром выглядел просто бесподобно. Щит у него, как и у прочих гвардейцев, был геральдический: красное и черное. Цвета Сарана. Верю, что теперь цвета не княжества, но королевства.

В крипту мы вошли, когда небо уже начало светлеть. Ждали нас долго, очень долго. Уставшие от духоты люди, чадящие факелы. И появился он, с выщербленным щитом и в помятом шлеме. Все смотрели на него как на пришельца с того света.

Он снял шлем. Остриженные под горшок волосы взмокли под подшлемником, коий он тут же сорвал с головы и начал им лицо вытирать. Все ждали, все молчали. Я стоял за спиной новоявленного государя.

Он смотрел на алтарь, где стояли три фигуры: Великий Каменщик, творец мира, Его вечный противник Темный — мститель и воин мести, — а между ними стояла статуя женщины. Широкие бедра, большая грудь, живот, отягощенный плодом. В одной руке серп, в другой прялка. Мать-земля, мудрая и извечная, душа нашего мира.

Тени плясали на стенах древней пещеры, в коей по легенде жили первые люди, что пришли с севера, когда их прогнал оттуда холод. Их рисунки нам дороже икон. Ведь от них нам перешло знание многого, что хочет у нас отнять авиньский престол. Но ничего не забыто из того, что упорно, веками вытравлялось Вселенской Церковью. Ничего. И вера наша арианская есть вера чистая, потому что ничего она старого не забыла, но в себя впитала. Как мать-земля впитывает наш прах, чтобы родить новых детей.

— Где знак? — спросил я у Верховного. Он, как и положено, был в черно-белом плаще, маска закрывала лицо.

Он кивнул на одну из стен. Я посмотрел и не поверил своим глазам. Один из почерневших древних рисунков стал виден необыкновенно четко, будто подновил кто его. А на нем птица из огненного яйца вылупляется и крылья расправляет. Феникс. Птица, что от смерти своей родится, самой смерти не зная. Яйцо огненное суть мир наш, в огне войны и ненависти погрязший. Вот и приходит Темный и выжигает эту ненависть, а святые авиньские отцы говорят, мол, зло он несет. Но несет ли зло зубодер, когда больной зуб вырывает?

Король подошел к алтарю. Посмотрел внимательно. Затем всех нас оглядел. Приблизился к статуе Великого Каменщика, потом — к Мстителю-Темному, но не кланялся, просто смотрел. Внимательно так. Затем к нам повернулся:

— Мы сейчас под старым дворцом?

— Да, — ответил я. — Дворец был разрушен сотрясением земли. Но крипта уцелела.

— Признаете ли вы, стоя под этими древними сводами, мою власть?

— Признаем, — разнеслись голоса.

— Признаете ли вы мою доблесть?

Мы снова ответили.

— Мою мудрость?

Мы ответили. Да, это не было похоже на тот древний обряд, да и он не являлся королем-вандом. Он некто другой, из небытия пришедший.

— Я дам вам самое дорогое, что у меня есть, — сказал он, и мы замерли. — Я дам вам не богатство и не власть, не деньги и не славу. Но я открою вам путь к знанию. Да поможет нам… — Он замер на секунду, будто размышляя, кого же призвать в заступники. Странно здесь течет время и не поймешь, сколько он молчал: мгновенье или же прошла целая вечность. Я поглядел на водяную клепсидру у алтаря. Всего лишь миг. Но какие слова он сказал, какие слова! — Да поможем мы себе сами!

Мне стало страшно от понимания того, что бредни дона Риго были отнюдь не беспочвенными. Это нам, слугам Крипты, нужны знаки, символы. А ему, наследнику дома Сарсов, ничего не надо было, только сердце свое раскрыть. Сарсы никогда не были людьми Крипты, они были людьми короля. Мы потешались над гордыми и заносчивыми герцогами, каждый из коих был как две капли воды похож на своего предка, что принимал последнее дыхание короля-ванда. А ведь он, дон Риго, оказался мудрее и сильнее всех нас. И, главное, чище. Воистину, да поможем мы себе сами!

Из книги Альберто д'Лумаро «Сны о Саране»

Ночь на святого Варфламия, безусловно, одна из самых трагичных страниц истории нашего многострадального королевства. Чтобы прочувствовать весь ужас той страшной ночи, я рекомендую вам еще раз обратиться к известнейшей картине непревзойденного мастера Бернардо Берталлучи «Ночь на святого Варфламия», которая является частью экспозиции королевского дворца в Талбеке.

Два вопроса, связанные с этими трагическими событиями, продолжают будоражить умы историков и по сей день: кто отдал приказ и каковы были реальные жертвы среди мирного населения. На первый вопрос довольно откровенно пытается ответить Федерик Баррико в книге «История одного заговора»: «Судя по хронометражу событий, который весьма тщательно занесен в хроники, решение превратить попытку покушения в контрудар было принято спонтанно, так сказать, на кровавом полу дворца. В пользу этого говорит и то, какими минимальными силами была осуществлена эта акция». Да с господином Баррико трудно не согласиться, поскольку, действительно, по документам тайной канцелярии в штурме семнадцати наиболее богатых и влиятельных домов талбекской знати принимали участие всего лишь семьдесят королевских гвардейцев и вполовину меньше людей дона Лумо. Именно мобильность этого отряда и позволила им быстро перемещаться по городу, сея смерть и разрушения.

Однако о спонтанности решения говорить все-таки нужно с осторожностью. Возможно, гением дона Лумо было разработано несколько сценариев развития событий этой трагической ночи. В сценариях была предусмотрена и гибель новоявленного короля во время покушения в королевских покоях, а также гибель короля во время контрштурма знатных талбекских домов. В принципе, сценарий развития событий, согласно которому король так или иначе погибает, более всего устраивал дона Лумо.

Попробуем же представить, что могло последовать за этим. Здесь, как мне кажется, могло существовать два варианта. Согласно первому, после смерти самозванца место наместника занял бы человек, угодный «Людям Крипты». Во втором случае — и он наиболее любопытен — место погибшего самозванца занял бы человек дона Лумо. С учетом того, что самого самозванца, человека непримечательной внешности, отличимого только по шраму на лице (вот где эта примета действительно могла пригодиться), видели считанные люди, его место могла занять еще одна марионетка дона Лумо. И кто знает, не погиб ли убийца наместника в ту страшную роковую ночь. Это версию также развивает Пьер ле Дюк в книге «Десять смертей короля Ательреда II», хотя, как мне кажется, по крайней мере четыре из десяти приведенных им «смертей» могут вызывать у серьезных исследователей большие сомнения.

Что же касается реальных данных о числе убитых женщин, детей и стариков, то их число было значительно меньше числа убитых в тулузонской резне манихеев, инспирированной авиньским престолом веком раньше. Вообще же, исследуя эпоху средневековья, надо примирится с тем фактом, что эта история написана исключительно кровью невинно убиенных.