Если время появления «богочеловечества» не было случайным, если последователи Маликова сознательно выбрали «новую религию» в качестве альтернативы нарастающей тенденции к насилию в разночинской молодежной среде, то деятельность «богочеловеков» должна была нести в себе черты этой альтернативности. Другими словами, проповедь нового учения должна быть обращена в первую очередь к революционерам и молодежи. А для этого «богочеловечество» должно было приобрести черты законченности, то есть относительной ясности, непротиворечивости и полноты. Отсюда — первая форма деятельности «богочеловеков» — последовательное изложение основ «новой религии» как в письменной, так и в устной форме, подчиненное общей задаче — полемике со сторонниками революционного насилия.
Первым письменным вариантом теории «богочеловечества» был, вероятно, набросок тезисов, сделанный Маликовым не ранее конца марта 1874 г., о котором впоследствии рассказал на допросе Я.А. Ломоносов. Там доказывалось, что «человечество не может жить без религии». Причем эта мысль «более других развита и обставлена доказательствами из истории древних времен Египта, Индии, Греции и Рима» [12,72].
Этот набросок Маликова не удовлетворил, и он написал жене в Петербург два письма с развернутым изложением своих взглядов, явно рассчитанным на распространение. Судя по тому, что второе из этих писем заканчивается пятью тезисами, продолжение которых легко отыскать в тезисах Махаева и Айтова, основатель «богочеловечества» решил сначала именно в тезисной форме (которая более чем какая-либо другая способствовала усвоению логики автора) сформулировать отдельные положения своей теории, а затем приступить к «систематическому» изложению своих взглядов в книге. Книга эта написана не была, ни в то время, ни позднее, хотя существуют свидетельства тому, что теоретическая работа продолжалась и в России, и в Америке, и после окончания американской эпопеи. Почему результаты этой работы не приобрели печатный вид, точных свидетельств нет. На эту тему можно только рассуждать с большей или меньшей долей приблизительности. И вот несколько соображений.
Выше уже говорилось о том, что все знавшие Маликова подчеркивали его замечательный ораторский дар. Речь его была сильна не столько логикой, сколько неподдельной страстью и повышенным «градусом» эмоциональности. Он не выстраивал речь заранее, как это делали знаменитые ораторы прошлого. Его талант был в импровизации и лучше всего раскрывался в полемике, в опровержении слов оппонентов, в том, чтобы подхватить, развить и поднять до чрезвычайных высот случайно брошенное замечание собеседника, увлечься самому и увлечь за собой слушателей. Такое дарование раскрывается лучше всего в устной, а не в письменной форме. Подобно М. А. Бакунину, автор «богочеловечества» лучше всего аргументировал свою мысль, когда ясно представлял себе оппонента или собеседника. Поэтому самые яркие фрагменты его теории содержаться в письмах, обращенных к конкретным лицам (жене, Н.В. Чайковскому, В.Г. Короленко, Л.Н. Толстому). Когда же ему надо было писать «для всех», речь его становилась сухой, аргументы теряли накал полемичности, появлялась несвойственная его устной речи холодноватая ирония. «Богочеловечество» же (особенно при его появлении) невозможно себе представить без высокого накала чувств. К тому же «проговаривая», раз за разом, свои мысли, А.К. Маликов терял ощущение новизны, столь необходимое каждому литератору для того, чтобы получился качественный письменный текст.
Другим вариантом объяснения того, что весной — летом 1874 г. не появилось ни книги, ни брошюры с изложением «новой религии», может быть следующее: Маликов и его последователи старались, насколько это было в их силах, остановить тот поток насилия, который они предвидели в ближайшем будущем. Для этого им нужно было «распропагандировать» как можно больше сторонников в революционной среде. А при отсутствии стройной организации «богочеловеков» (на создание которой времени не было), это было возможно лишь «методом первых христиан» — личным примером и устной проповедью.
В.И. Алексеев, вспоминая те времена, писал: «Деятельность наша (…) свелась к мирному просвещению круга наших знакомых» [2,239]. Такого рода пропагандистскую деятельность первым начал сам Маликов. Во время его «проповедей» почти все слушатели находились под впечатлением страстной, выразительной и метафорической речи. Подхваченные потоком образов, они незаметно для себя соглашались с оратором. Однако по прошествии некоторого времени (для одних — минут, для других — дней), «внушение» речи Маликова переставало действовать, и слушатели требовали ясных и логичных (желательно — письменных) аргументов. Маликов волей-неволей должен был изложить свою теорию на бумаге. Сразу после Пасхи он передал в Петербург (вероятно со студентом Воронцовым) свой первый набросок теории «богочеловечества». Затем последователи уже упомянутые выше два письма к жене, ставшие ответом на недоуменные вопросы тех, кто познакомился с первым наброском. В конце второго письмо Маликов сделал приписку: «… пусть над этим подумают мои критики (…). Пусть они постараются проверить следующие тезисы наши» [13-1032,10]. Тезисы эти, начиная с шестого, видимо, были переданы «критикам», поскольку в «деле» Маликова (куда попало это письмо) их нет.
Почти сразу в пропаганду идей «богочеловечества» включились две знакомые А.К. Маликова: К.С. Пругавина и Л.Ф. Эйгоф. Свидетельство тому — письмо Я.А. Ломоносова, в котором тот обращается не к создателю «богочеловечества», а к Л. Эйгоф, как его верной последовательнице. По воспоминаниям Е. Дубенской, одним из первых «апологетов маликовского учения», стал его знакомый по Орлу и родственник, участник демократического движения 1860-х гг. Е. Оболенский [29,172].
Наиболее значительной стала попытка «распропагандировать» своих бывших единомышленников, предпринятая Н.В. Чайковским в Москве в конце апреля — начале мая. Три свидетеля этих событий оставили свои воспоминания, из которых складывается довольно представление о том, как это было. Сначала в Москве стало известно о том, что Чайковский едет из Орла, чтобы поделиться своим знанием о «новой религии», сторонником которой он стал. Это известие заставило нескольких участников революционных кружков отсрочить свое отправление «в народ» с тем, чтобы послушать «талантливого и популярного пропагандиста» [48,33]. Собрание, на котором выступил Чайковский (а оно, скорее всего, было только одно) состоялось в квартире члена московского отделения кружка «чайковцев» Натальи Александровны Армфельд [83,93]. Чайковский был полностью уверен в своей правоте, говорил эмоционально, но отвлеченно и не вполне ясно. Содержание его речи Л.А. Тихомиров передал так:
«Человечество возродиться любовью и добровольным убеждением (…). Революционеры! Вы так же несчастны (…) вы обращаетесь только к уму, но забываете чувство. Не ждите какого-нибудь блага от кровавой войны между людьми: война родит войну и так далее без конца (…). Бойтесь насилия, лжи, лицемерия. Все люди — люди, следовательно, врагов не существует…» [73,48].
Выслушав речь Чайковского, его товарищи задавали ему вопросы, требуя доказательств правоты его новых взглядов. Тот отвечал уклончиво, поясняя, что теория еще не разработана. Больше всего Чайковский говорил о собственных чувствах и той гармонии, которая воцарилась в его душе, как только он признал правоту Маликова. Крупной полемики не получилось. Двое мемуаристов (Лукашевич и Тихомиров) написали о чувстве горечи и печали по поводу «перелома в миросозерцании того, кто еще недавно занимал в нашей среде выдающееся положение» [48,22]. М.Ф. Фроленко же запомнил, что речь Чайковского возбудила определенный интерес среди слушателей и привлекла внимание «к тому труду, который задумал Маликов» [83,97]. Тот же Фроленко оставил описание еще одной попытки пропаганды «богочеловечества» среди революционеров, предпринятый одним из неофитов «новой религии». Этот не названный «богочеловек» (скорее всего — В. И. Алексеев) «принял какой-то восторженный вид и запророчествовал»:
«Вот я вам предсказываю: не пройдет и месяца-другого, как вы будете арестованы и все ваши начинания, планы рухнут. Мне жалко вас! Одумайтесь!., иначе пожалеете очень скоро» [83,98].
После целого ряда «проповедей» Маликова и его сподвижников, слушателями которых были только участники освободительного движения, главным образом студенты, спонтанно возникло новое направление в пропаганде идей «богочеловечества» — в «народе». Инициаторами и исполнителями такого рода пропаганды стали участники кружка «артиллеристов» Теплов и Айтов, уже отправившееся «в народ», однако узнавшие о «новой религии» и ставшие, вскоре, ее приверженцами. Импульс «хождения в народ» они не утеряли и решили соединить прежнее свое намерение с пропагандой совершенно новых идей. К тому же они не располагали таким авторитетом в революционной среде, как Маликов, Чайковский и Оболенский и, видимо, понимали, что товарищей убедить не смогут. Попытка распространять идеи «богочеловечества» в крестьянской среде закончилась очень быстро. Теплов и Айтов не только не приобрели себе сторонников, но изложить свои взгляды получили возможность только после ареста, последовавшего примерно через неделю, после их отъезда из Орла. Принципам «новой религии» не противоречила пропаганда среди полицейских и жандармов, что и пытался делать Айтов в Калужском жандармском управлении, без особого, впрочем, результата. Мы можем знать о содержании одной из «проповедей» идей «богочеловечества» Айтова в полицейском участке, из пересказа секретаря калужского полицейского управления Ефима Ненарокомова: «Далее Айтов убеждал, что люди должны иметь все общее, не отказывая ни в чем помощью ближнему, приведя в доказательство текст из Священного писания, в коем объяснено при сотворении первочеловека, а именно: раститесь, плодитесь и обладайте землею. (…) в скором времени не будет никаких сборов и правительства (…) а будет земная блаженная жизнь для тех, кто будет подчиняться новому порядку, для которого он готов переносить все трудности и всякие лишения, даже не страшиться смертной казни, потому, что тогда человек вполне доволен, если он из любви к ближним терпит лишения, тут только он соединяется с божеством; Бога же на небесах нет и нигде нет, а само божество появляется и возрастает в человеке по мере любви к ближнему» [15-1,67–68].
Результаты пропаганды среди революционеров также были достаточно скромными. Несколько деятелей освободительного движения (сам А.К. Маликов, Н.В. Чайковский, С.Л. Клячко, В.И. Алексеев, Д. Айтов, Н. Теплов) и ряд близких к этому движению молодых людей — К.С. Пругавина, Л.Ф. Эйгоф, Е.А. Маликова, орловский семинарист Хохлов — объявили себя «богочеловеками». Еще несколько человек сочувствовали «новой религии» и были последователями Маликова в течение некоторого времени. Это, уже упоминаемый прежде Л.Е. Оболенский, а также, хороший знакомый Маликова Алексей Алексеевич Бибиков. В 1866 г. Бибиков был арестован вместе с Маликовым по делу о пропаганде среди рабочих Малыдевского завода, а в 1871 г. был освобождён из под гласного надзора. Революционную деятельность он оставил, но связь с со старыми товарищами поддерживал. Еще нескольких человек, примкнувших ненадолго к Маликову, назвал (без упоминания имен) брат К.С. Пругавиной — A.C. Пругавин. Это Святский (видимо, Владимир Иванович, привлекавшийся и оправданный по делу Нечаева, в то время — студент Петербургского Земледельческого института), Смольянинов (вероятно, Николай Иванович, в то время студент Технологического института, арестованный в марте 1874 г.) и Козлова [66,169].
При этом уже весной 1874 сформировалась небольшая группа единомышленников, осознавших себя чем-то целым, в общем виде была сформулирована теория, базировавшаяся на принципах социализма и федерализма, но отрицавшая насильственный путь достижения идеала. «Богочеловечество» было объявлено альтернативой революционному пути общественного развития. Однако преодолеть тенденцию к эскалации революционного насилия «богочеловекам» не удалось. Их пропагандистская кампания весны — лета 1874 г. цели не достигла.
Почему так случилось? Одним из основных факторов, повлиявших на отношение революционно настроенной молодежи к теории Маликова, могло быть то, что она приняла облик религии. Революционеры, в целом сочувственно относившиеся к личности Христа, воинственно отрицали всякую «мистику». Воспитанные антирелигиозной средой, сложившейся в гимназических и студенческих кружках, в духе рационализма, любви к «положительному знанию», они должны были, как минимум насторожиться при словах «новая религия». Выше говорилось о чувстве «горечи» испытанной молодыми людьми от проповеди Чайковского. Л.А. Тихомиров добавил к этому свою оценку: «… я уже представлял себе глубокий, непримиримый разлад среди самих революционеров, могущий произойти отсюда» [73,48]. Однако этого не произошло, поскольку восприятию учения Маликова мешали своего рода «фильтры» в сознании большинства революционеров, роль которых выполняли речевые штампы. Словосочетания типа: «вера в народ», «вера в революцию» для них были приемлемы, поскольку вера такого рода не содержала в себе «мистики». Терминология же Маликова и его последователей («богочеловек», «религия», «проповедь» и т. п.) воспринималась как самый настоящий «мистицизм».
Увлечение «богочеловечеством» как правило, принимало характер «обращения». Ему предшествовал серьезный нравственный кризис, приведший к разочарованию в прежних идеалах. Те же, кто такого разочарования не испытал, никак не могли взять в толк, чем же может так поразить и увлечь проповедь Маликова, если отвлечься от его дара убеждения. Своего рода «разлад с собой» испытали почти все революционеры. Однако у большинства он приводил к стремлению «отдать долг», лежащий на «образованных сословиях». В этом своем стремлении они уже, по выражению М.Ф. Фроленко «обретали веру» и успокаивались. «Богочеловеки» же испытали разлад «второго уровня». Их давило противоречие между чувством долга по отношению к народу и нежеланием идти по тупиковому пути эскалации насилия.
Принять теорию Маликова могли только те, кто во-первых, не испытывал отвращения к «мистической» терминологии или преодолел штампы «рационального» мировоззрения, а во-вторых — осознал для себя бесперспективность разворачивавшегося «хождения в народ». Таких сомневающихся было немного, а пробудить сомнения в массе революционеров не в силах был даже Маликов, с его выдающимися ораторскими способностями.
И здесь надо сказать еще об одном обстоятельстве, обусловившим неудачу пропаганды «богочеловечества». «Хождение в народ» было новым делом для участников революционных кружков. «Богочеловечество» тоже предлагало новое дело — нравственное усовершенствование общества. Пример проповеди Христа, столь убедительный для возможной победы идей Маликова в будущем, неминуемо отодвигал эту победу на десятки, а может быть и сотни лет вперед. Ведущие же идеологии народничества призывали менять мир немедленно. У революционной молодежи, чьи убеждения сформировались к середине 1870-х гг. существовало несколько аксиом, закрепленных авторитетом Герцена и Чернышевского, Бакунина и Лаврова. Одна из них — немедленное действие во имя социальной справедливости не только желательно, но и возможно, а значит обязательно. При всех разногласиях в формах и средствах революционной деятельности между Бакуниным, Лавровым и Ткачевым, общее содержание их обращений к «молодежи» одно: она (молодежь) должна испробовать все возможные и доступные ей средства для совершения социального переворота. А средства эти, чем дальше, тем больше, становились насильственными, чему, несомненно, способствовало правительство, не желавшее мириться с какими бы то ни было проявлениями оппозиционных настроений и применявшее всю мощь государственного насилия к тем, кто пытался критиковать существующий порядок вещей.
Летом 1874 г. Маликову и его сторонникам уже стало ясно, что путь мирной пропаганды собственных взглядов в России не имеет перспектив. Во-первых, круг последователей «богочеловечества» определился к июню, и дальнейшего отклика учение Маликова у революционеров не нашло. Во-вторых «богочеловечеством» заинтересовались государственные структуры. 10 июня, после обыска в его доме, Маликов был арестован, а 12 июня по делу «О преступной пропаганде в империи» его допрашивал жандармский полковник Рыкачев [12,36]. Этим и закончился первый этап в деятельности «богочеловеков».