осковские рати, сосредоточившись у Лопасни 30 августа, тотчас же начали частями переправляться через Оку. Благодаря стараниям Тимофея Вельяминова было возведено два широких моста в виде толстых досок, укрепленных на больших, связанных между собою пустых бочках. По ним переправлялись пешие воины и повозки; конники преодолевали реку вплавь, на бродах. Поспешая, Дмитрий Иванович повел свои войска сразу же дальше, оставив у Лопасни Вельяминова: он должен был собрать опоздавшие дружины и ополчения и догнать потом главные силы. Великий князь вновь подтвердил свой строгий приказ: на пути следования не причинять никаких тягот жителям рязанских деревень и городков.
Первые два перехода были пройдены быстро, без остановок и отдыха.
Поход этот был особый, похожий на изгон. С войсками следовали лишь повозки с продовольствием и военным скарбом. При них не имелось тяжелых осадных орудий — таранов, туров, лестниц и прочего, так как целью похода было не взятие крепостей или городов, а прежде всего уничтожение живой ратной силы врагов. Поэтому передвижение проходило быстро.
К концу второго дня, когда войска достигли верховьев реки Прони, неожиданно хлынул кратковременный, но сильный дождь. Все вымокли до нитки, образовалась грязь, забурлили степные ручьи. Пришлось сделать остановку на ночь у небольшого леса.
Пересвет, когда-то бывавший в этих местах, провел своих друзей и некоторых других ратников чуть подальше и в сторону, по направлению к маленькому селеньицу Гремячее, и там с гордостью показал всем невиданное чудо — большую пещеру. Тут было сухо, и сюда сразу же потянулись ратники. Вскоре у входа в нее собралась уйма народу.
Пещера была довольно широкой и тянулась почти на 70 поприщ. Она имела различные помещения — небольшие кельи, гроты, проходы и значительных размеров хоромы. Удивлению ратников не было предела.
— Гляди-кась, дырища какая в земле! Матушки мои!
— И кто ж сотворил ее? Не иначе господь бог. Людям-то куда ж такое осилить.
— А может, и люди. В старину-то, сказывают, во какие богатыри водились.
Пересвет предусмотрительно занял один из углов крайней кельи, и они вместе с Ослябей принялись умащиваться. Тут же разместились и другие ратники. Алена, захватив сухую рубашку, вышла из кельи и направилась по главному проходу в глубь пещеры, чтобы найти укромное местечко и переодеться. Идти пришлось порядочно. Но вот людей не стало видно, да и свет, шедший от входа, стал слабее. Наконец она юркнула за выступ и огляделась. Никого не было. Но как только она сняла мокрую рубашку и начала развертывать чистую, сухую, появился какой-то ратник: он тоже искал укромное местечко. Алена закрыла рубашкой грудь и грозно вскинулась на него:
— Тебе чего тут надо? А ну, пошел назад!
Ратник вздрогнул от неожиданности, попятился и спорить не стал: ушел искать другое удобное место. Когда Алена уже застегивала новую рубашку, мимо прошли два пожилых воина. Алена не стала их окликать, а просто отвернулась. Находясь долго среди мужчин, она уже привыкла к ним. Но тут появились еще два молодых ратника. Не заметив Алену, они прошли за соседний невысокий выступ и остановились. Алена завернула мокрую рубашку, взяла ее под мышку и уже собралась уходить, когда вдруг увидела нечто совсем невероятное: молодые ратники, наполовину высунувшись из-за выступа, горячо обнимались и целовались. У одного из них свалилась шапка, и Алена изумленно уставилась на него: это была женщина.
— Вот как! — прошептала ошеломленная Алена. — А я-то думала, что одна тут. Стало быть, не всех воеводы узнали и прогнали по домам.
— Желанная моя, женушка! Светик мой ненаглядный! Соскучился как! — доносился до Алены страстный шепот ратника-мужчины.
— Любый, любый мой! — только и говорила женщина-ратник, захлебываясь от счастья.
И опять Алена удивилась и подумала: «Знать, они муж и жена. Вишь, вместе на басурман пошли. Видно, нехристи их тятьку либо матку сгубили, вот они и пошли…»
Восхищаясь молодыми ратниками, Алена вспомнила Ерему: «Вот и я бы так-то… с ним была». Сердце ее заныло, но она тут же остановила себя: «Да куда там! Ежели я ему покажусь, он же, шальной, враз закричит: «Алена!» — и все сразу прахом пойдет… Вот бы встретить его одного! Да как тут встретишь, в таком людском месиве!»
Муж и жена скрылись за выступом и отдались жарким объятиям. Алена стояла неподвижно: она не хотела показать, что явилась невольным свидетелем их счастья. Но что-то тревожило ее. Мужественно избрав судьбу девушки-воина, она как бы отстранилась от всего земного. Но природа брала свое: в Алене незаметно для нее самой уже созрела женщина, и поэтому подспудно все сильнее росла в ней тоска по мужской ласке.
Наконец женщина подобрала волосы и надела шапку. И тут случилась беда: Алена увидела у себя под ногами змею и так истошно закричала, что ратники подбежали к ней.
— Ты чего?
— Змея вот! — едва выговорила Алена, не в силах преодолеть дрожь.
Женщина-ратник смерила Алену уничтожающим взглядом и басовито сказала:
— Да то ж не змея, а уж. Аль не видишь, у нее на голове желтые глазки по бокам. Эх ты! Мужик называется. Заорал, словно девка.
Женщина-ратник еще раз насмешливо посмотрела на Алену и, обхватив своего мужа за спину, размашисто зашагала вместе с ним, довольная. Пристыженная Алена молча поплелась за ними к выходу из пещеры.
В келье Ослябя уже улегся, но все ворчал на Пересвета:
— И чего ты топчешься, прости господи. Вот боярская закваска… Никуда не денется твой Лексей. Да вот он, возьми его хоть за алтын…
Алена увидела, что Пересвет приготовил ей ложе из сухого пахучего сена, сказала с благодарностью:
— Спасибо, отец Лександр.
Она легла, но спать не хотелось. Все думала о ратниках — муже и жене. «Совсем молодые, как и я. Хоть бы они живы остались».
Пересвет лег голова к голове с Аленой, но ворочался, не спал. Видно, одолевало его что-то. Ослябя уже похрапывал, спали и другие ратники, разместившиеся в келье.
— Лексей, ты не спишь?
— Нет, отец Лександр.
Пересвету вдруг захотелось излить душу перед этим юнцом, к которому он так привязался.
— Вот Ослябя меня все боярством попрекает… Точно, был я боярином брянским, а потом взял да и ушел с боярства, потому как несправедливо оно деется. Князья, бояре да и игумены некие монастырские богатеют и жиреют, а смерды, черные люди нищи и наги. Сие по Христовой заповеди?
Пересвет подождал: может, юнец чего ответит, — но тот молчал.
— Сказал я своим вотчинным людям — закладням, холопам, дворским, да и смердам тож: оброка мне никоторого не надо, живите по своей воле… И живут они так уж лет пять… А в ту пору князь брянский с бояры на меня взъярились: мол, пример недобрый подаю… И ушел я с Брянщины и прибился к Троицкому монастырю, к отцу Сергию. Сия Сергиева обитель снедь своими трудами добывает, монастырская братия на полях орет, за скотом ходит, ремесла разные справляет. То мне любо… Одначе каюсь, малец, сам я доволен, а черные люди, как и прежде, нужду и притеснения терпят. И выходит, я им никакой помощи не оказал. Не от бога сей порядок на земле заведен, а от людей, кои в сытости да в корысти погрязли… Так-то!.. И в какой час оно, царство божие, придет, никому не ведомо.
— Отец Лександр, — тихо сказала Алена, — татей да душегубов у нас много. Сие все оттого?
— Оттого, Лексеюшка, оттого. Тошно жить смердам и холопам под кнутом боярским. Вот и убегают в леса, татями да лиходеями становятся. Невмоготу им терпеть такое боярское лихоимство… Живут в лесах по-звериному да по-звериному ж и людей грабят да убивают. Пить-есть-то надо! А в чем их вина? Они такие ж русские люди, их и к нашему войску прибилась немалая толика… Вразумлять надобно богатеев божьим словом. Надо им жить, как Христос завещал, как велят заповеди его. Меньшим черным людям тяготы не чинить, не измываться над ними. Вот и не будет душегубства. Эх, грехи наши тяжкие…
Пересвет помолчал, пошевелился, прислушался: вроде не спит малец.
— Я вот князя нашего, Митрея Ивановича, крепко почитаю, а по правде сказать, и люблю. За веру, за люд православный стоятель он добрый. Живота своего не щадит. А все ж он князь… Над черными людьми его тиуны да приставы вон как лютуют… Вот, даст бог, побьем мы ордынцев, от ханских поборов избавимся, а княжеский да боярский оброк все едино останется. Да-а, поди раскумекай, где правда в сей жизни, а где кривда. Бог-то отчего терпит такое злое лихо?
Пересвет задал этот вопрос не столько молодому ратнику, сколько самому себе, но ответа на него тоже не знал. Он только горестно вздохнул и пробормотал:
— А я чем могу помочь страждущим? И как им можно помочь? А надо бы, страсть как надо!.. Томится во мне человек, жаждет добра бедным, а как его учинить — не ведаю…
Пересвет вновь прислушался. «Юнец, видно, спит», — решил он. Но Алена не спала. Она не постигла всего, о чем с такой горечью говорил монах, но всем сердцем почуяла, какой высокой доброты и разума был этот человек.
…Дмитрий Иванович тоже поместился в одной из келий пещеры. Плотники вмиг смастерили ему топчан, а отроки принесли сена и покрыли его плотным рядном. Но князю было не до отдыха: только что возвратился из разведочной сторóжи Боброк, и они углубились в те записи на листах, которые сделал воевода.
— По дороге к Дону, — показывал Боброк, — я отметил три места, кои для нас были бы выгодны при сражении. Но лучшее место — у Дона, по правому его берегу. Куликово поле прозывается. Ежели Мамай запоздает и не поспеет к нему, тут мы и станем, путь ему пересечем. Стало быть, поспешать надо, княже, поспешать.
В княжескую келью пришел князь Владимир Андреевич, и они до позднего вечера выясняли выгоды отмеченных Боброком мест предполагаемого сражения и мысленно расставляли на них войска. Однако все сходились на том, что Куликово поле лучшее место. Лишь бы Мамай не подоспел туда раньше.
На следующее утро, когда войска строились, чтобы двигаться дальше, в княжескую келью быстро вошел Бренк и в некотором замешательстве остановился у входа. Князь, застегнув на петли легкий темно-зеленый кафтан, как раз прилаживал широкий пояс с прицепленным к нему мечом. Он взглянул на Бренка и коротко спросил:
— Случилось чего, Андреич?
— Княже, прибыл Софоний, ближний боярин князя Олега рязанского, с небольшой дружиной конных ратников из удельного Пронского княжества.
Князь удивленно поднял брови:
— Зачем он прибыл?
— С нами на Мамая собрался.
— На Мамая?! Вот так дела! Ну, зови его.
Софоний вошел в келью, низко, но с достоинством поклонился.
— Бью челом тебе, великий князь московский! Прими меня, рязанца Софония, с малой дружиной пронцев в свое войско. Хотим с тобой на ордынцев идти.
Князь пронзил рязанца острым взглядом, но тот выдержал его смело, без смущения.
— Та-ак! — проговорил князь, усаживаясь на лавку. — Садись, боярин, и поясни мне все толком.
Софоний сел напротив, на другую лавку. Бренк остался стоять у входа.
— Великий князь наш Олег Иваныч собрал войско большое у старой Рязани да там и стоит до сей поры с самого лета. В войске нашем несогласие объявилось. Некие бояре и простые ратники не одобряют союза князя Олега Иваныча с Мамаем и князем литовским Ягайло. Промеж воинов такая молва: «Московские рати за святое дело идут биться с безбожным Мамаем, а мы им в спину хотим ударить, собираемся учинить измену Руси православной». Князь наш Олег Иваныч от молвы сей в большой тревоге. А как проведал о твоей переправе чрез Оку и о ратях твоих бесчисленных, то и вовсе в смятение пришел. Позвал меня до другого ближнего боярина Епифана Кореева и расспрос нам учинил: «Откель такие силы насобирались у московского князя? Мы с Ягайло чаяли, ему в дальние места подаваться надо, в Новгород Великий али на Двину, а он ныне грядет противу самого Мамая». Князь Олег Иваныч надеялся: пойдешь ты чрез рязанские земли, и ему легче будет своих ратников супротив тебя направить. А ты вон как обошел его, по краю Рязанщины двинулся. Сей поход твой, великий князь, вельми смел, и то мне по нраву… Потому ныне наш князь Олег Иваныч и мечется, чего делать, не знает. О твоей переправе через Оку и походе к Дону он известил Мамайку, а меня вот послал сюда с пронцами проведать о твоем войске, велико ли оно и стойко ль супротив ордынцев. Ну, а мы совсем к тебе пришли. Хотим за Русь постоять, супротив врага нашего общего ратоборствовать. Вот и весь мой сказ. Как на духу тебе все выложил, а уж ты решай, примешь нас к себе али нет.
Великий князь поднялся, встал и Софоний.
— Приму, боярин. Раз вы с чистым сердцем пришли, как не принять. Причисли их, Андреич, к полку Правой руки.
Московские рати вновь двинулись со всей поспешностью на юг и уже 6 сентября достигли местечка Березуй, неподалеку от Дона.
Здесь войска были остановлены для отдыха. Нужно было также подождать, чтобы к главным силам могли присоединиться подходившие полоцкие и брянские дружины и опоздавшие группы ратников, собранные у Лопасни воеводой Вельяминовым.
Великий князь разместился в своем походном квадратном шатре, куда с княжеской повозки были перенесены и покрыты ковриками небольшой стол, две скамьи и складная кровать с постелью. Распорядившись вызвать брата Владимира и Боброка, князь присел к столу и развернул письмо Сергия, переданное ему только что прибывшим Тимофеем Вельяминовым. Читая причудливую вязь древнеславянского полуустава, Дмитрий Иванович все более удивлялся тем мыслям и советам, которые излагал в своем письме Сергий. Вошли Владимир Андреевич и Боброк. Князь поднялся им навстречу.
— Послание отца Сергия получил… Тревожится старик. Старается прибавить нам бодрости и мужества. Благословение свое шлет нашему оружию… Мудр вельми сей человек. Возвернемся — почитаете, — сказал князь, пряча письмо в ларь, отделанный позолотой.
Минуя отроков, стоявших у входа в шатер, они сели на приготовленных лошадей и с места подняли их в галоп. Вскоре они подскакали к Дону и остановились словно зачарованные на высоком берегу сверкавшей под солнцем широкой, привольной реки. Положив руку на головку меча, Дмитрий Иванович молча смотрел на мощное, величавое течение. Гулливый ветер трепал волосы князя, подбрасывал полы его кафтана и остервенело срывал мелкие брызги с кудрявой стремнины реки. Вот он, синий Дон, буйный и могучий, разрезающий необъятный степной простор игривой серебряной лентой. Великая река!
задумчиво, как бы про себя, проговорил Дмитрий Иванович слова князя Игоря из любимого им «Слова о полку Игореве».
В те, теперь уже далекие детские лета, когда митрополит Алексий, заменивший Дмитрию Ивановичу отца, по складам учил его читать эту славную повесть о ратном подвиге храброго Игоря Святославича, она казалась лишь увлекательной сказкой. А ныне? Ныне он сам во главе русских ратей стоит на берегу полноводного Дона. Как и тогда, при походе Игоря, разносился вокруг «рев в стадах звериных». Как и тогда, может быть, встрепенется зловещий черный Див и даст знать вражьей силе о приходе русичей к Дону. Как и тогда,
Нет! Не поиски славы и не стремление испить шеломом донской воды привели сюда московского князя. Его привели столетия смертельной борьбы Руси с захватчиками.
Грозная, беспокойная южная степь!
На этих бескрайних просторах некогда безуспешно водил свои полчища персидский царь Дарий, тяжелой рукой завоевателя давил славянских предков гот Германарих, бушевал, сметая все вокруг, «бич божий» Аттила, облагали непосильной данью славянские племена аварские и хазарские каганы и уводили русичей в рабство коварные печенеги и половцы. А кто сочтет, сколько за сто сорок лет владычества золотоордынских ханов полегло тут русских костей, омытых дождями и водами степных рек?!
Степь!
Вековая борьба велась с нею не на жизнь, а на смерть. С необъятных просторов Азии, словно морские волны накатывались на прикаспийско-волжские, а затем и на причерноморско-днепровские степные равнины многочисленные разноязычные воинственные племена, угрожая самому существованию славянских народов. И в этой борьбе тяжким ратным трудом многих поколений созидалась и мужала русская земля.
Жестоко мстил хазарам за кровавые набеги ответными походами вещий Олег, а князь киевский Святослав, талантливый вождь непобедимых русских дружин, окончательно добил грабительский Хазарский каганат. В эти края, оберегая русскую землю, ходили на ратное противоборство с печенегами былинные богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович, тут убил в поединке косожского князя Редедю Мстислав тьмутараканский, громил половецкие вежи дальновидный и суровый Владимир Мономах и тяжко умирали, проклиная княжеские распри, герои Калки. Сюда же приходил и князь Игорь новгород-северский.
Много русских жизней поглотила ты, ненасытная степь!
Прикрыв ладонью глаза от солнца, Дмитрий Иванович неотрывно озирал через ширь Дона холмы, овраги и расширяющуюся к югу равнину Куликова поля. Быть может, на этом поле меч решит наконец стародавний спор Руси со степью.
Князь Владимир Андреевич и воевода Боброк хорошо понимали, какие мысли охватили великого князя. Их тоже до глубины души тронули строки из «Слова о полку Игореве», которые вслух произнес Дмитрий Иванович, и они, сдерживая нетерпеливых коней, не нарушали молчания. Наконец Дмитрий Иванович встрепенулся, сказал с легким смущением:
— Я малость задумался… Ну ничего, давай, Михалыч, поясняй. На листе одно, а тут все будет поярче.
— Вот тут справа, княже, — начал Боброк, взмахивая плетью, — речка Непрядва в Дон стекает, а чуть подалее к ней слева примыкают глубокие овраги — Нижний, Средний и Верхний Дубняки. Овраги густо лесистые, а берега Непрядвы болотистые. Стало быть, по своему степному обычаю Мамай не может двинуть сюда свою конницу, дабы зайти к нам в тыл или сбоку ударить. Ежели мы поставим у Дубняков полк Правой руки, он будет ожидать врага лишь спереди, не опасаясь за свой затылок.
— Добро! — согласился князь.
— В середине, рядом с полком Правой руки, станет наш Большой полк с твоим стягом, а сюда, ближе к Дону, где берет начало речка Смолка, впритык к Большому полку придвинем полк Левой руки. Сей полк и левый бок Большого полка поддержит, и переправы наши через Дон прикроет.
Дмитрий Иванович подумал, мысленно прикинул, как будут стоять полки.
— Все так, Михалыч, да ведь Мамай тож не лыком шит. Сюда-то, на Левый полк, он и ударит всей силой. Ему надо переправы наши захватить для Ягайло и Олега, а нас к Непрядве прижать да и скинуть на ее болота.
— О сем подумал, княже, подумал, — проговорил Боброк. — Тут, позади полка Левой руки, надобно изрядный добавок ратей поставить. В случае неустойки они полк Левой руки подопрут.
— Разумно! — одобрил князь. — А ты как мыслишь, брате?
— Мыслю так же, — ответил Владимир Андреевич и добавил: — Опричь того, хорошо б сюда повозки наши перевезти да и поставить их в тесный ряд. Ежели ратники полка Левой руки попятятся, то за повозки скроются, а ордынские конники в стену упрутся. Тут их в самый раз и лупить.
— Мудро, брате, мудро! Так и сделаем… Дальше, Михалыч?
— Слева, княже, — снова махнул плетью Боброк, — как видишь, по самому берегу Дона Зеленая дубрава раскинулась и через нее речка Смолка протекает. Стало быть, и с сего бока конница Мамаева не сможет в спину нам ударить.
— А ежели Мамай часть своих туменов пошлет пересечь Дон во-он там, ниже по течению? — вставил Владимир Андреевич.
Боброк отрицательно качнул головой.
— Нет, не станет он посылать. Далековато. Да и незачем: ведь он надеется на союзника своего, на Олега рязанского. Вот тот может устремиться сюда, к нашим переправам. Тогда нам придется пожечь их. Не забудь, княже, ведь и Ягайло тож сюда поспешает. Сойдутся они тут, и переправы все едино жечь придется.
Окидывая взглядом предстоящее поле брани, Дмитрий Иванович вдруг зацепился взором за Зеленую дубраву. Ему в голову неожиданно пришла новая мысль.
— Михалыч, а довольно ли густа сия Зеленая дубрава?
— Изрядно, княже. Через нее всадникам Мамаевым сразу не пробиться.
— Я не о том, воевода. Сколь ратников она вместить может?
Боброк сразу догадался, куда клонит князь, и радостно всплеснул руками, но его опередил Владимир Андреевич:
— А ежели в сию дубраву малую толику войск в засаду поставить?
— Ты мои думки воруешь, брате мой дорогой! — рассмеялся Дмитрий Иванович. — Да, кажись, и нашего Дмитрия Михайловича ты обокрал. А, Михалыч?
Боброк смущенно усмехнулся, повертел головой.
— Сколь раз я к сей треклятой дубраве приглядывался, а до конца так и не обмыслил. Обязательно тут надо засаду поставить!
— И не малую толику, а целый Засадный полк! — сказал великий князь. — Тут надо собрать увесистый кулак, лучших наших всадников. Как знать, может, сей Засадный полк и принесет победу.
Дмитрий Иванович посмотрел на соратников с веселым добродушием.
— Ну, други мои, все как будто решили, теперь и отдохнуть можно.
Он соскочил с коня и пустил его пастись, то же сделали и его спутники. Запасливый Боброк достал из переметных сум плоскую медную посудину с затычкой и, когда все уселись на траву, предложил:
— Княже, кумыс у меня тут. В горле-то пересохло. Глотни малость. Всегда вожу с собой сей живительный напиток.
Князь отпил немного и, вытирая усы, заметил:
— Ничего, хорош! А все ж я больше люблю наш крепкий хлебный квас, от него русским духом пахнет.
Владимир Андреевич прытко соскочил к воде, поболтал в ней рукою и крикнул:
— Братцы! А не искупаться ли нам? Вода-то вон какая теплая.
Дмитрий Иванович взглянул на солнце. Оно уже изрядно спустилось к западу. После некоторого колебания он все же решился:
— Я велел совет князей и воевод собрать в Чернове. Ну да где наша не пропадала, подождут малость. Окунемся разок!
Боброк одобрил предложение:
— Освежимся, все сил прибавится. А то нам, может, и купаться больше не припадет. — Про себя же тихо добавил: — Ежели уж суждено не сегодня завтра на тот свет угодить, так явимся туда чистыми.
Боброк вошел в воду по шею и стал прополаскивать усы и бороду, а князья, молодые, сильные, мускулистые, уплыли чуть ли не на середину реки. Они резвились, как мальчишки, плескали друг на друга серебристой водой. Дмитрий Иванович весело кричал:
— Эй, Михалыч, чего к берегу пристыл? Давай к нам!
— Боюсь, меня сом за ногу утянет! Я сдобный! — отшучивался Боброк.
Выйдя из воды, все трое рядком улеглись на траву, подставили солнцу и без того загорелые тела. Они как бы погрузились в безмятежное спокойствие, забыли о походе, Мамае, о предстоящем сражении.
— Эх, будто десяток лет сбросил! — потянулся Владимир Андреевич, напрягая мускулы. — Так бы каждый день, совсем молодым бы стал.
— Гляди, княже, чтобы с тобой не приключилось, как с той бабой, — усмехнулся Боброк, расчесывая костяным гребешочком бороду.
— А чего с ней приключилось? — заинтересованно повернулся к Боброку Владимир Андреевич. Он сызмальства был любопытным.
— А вот чего. Жили в давние времена старик со старухой. Пошел старик на охоту в темный бор. Далеко зашел и набрел на махонькое озерцо. А жарко было, вот как ныне. Окунулся в него старик один раз, вылез и сразу на десяток лет помолодел, вот как ты. Озерцо то было волшебное. Вдругорядь окунулся — и опять десяти лет как не бывало. Так он и купался, пока не стало ему осьмнадцать. «Хорошо, — промолвил старик, — хватит». И пошел домой. Как услыхала старуха про такое чудо, сразу и устремилась на сие озерцо. Ждет-пождет старик — нету старухи. «Знать, заблудилась, бедолага», — подумал он и пошел ее разыскивать. Пришел к озерцу — глядь, сидит на бережку трехлетняя девчушка и в камушки играет. Перекупалась, знать, старуха-то.
Оба князя громко рассмеялись, выслушав эту нехитрую сказку. А Боброк добавил:
— Ить бабы, они жадные. Им бы так и молодиться всю жизнь.
— А я б тож хотел пятилетним стать, — шутливо произнес Дмитрий Иванович. — Никаких тебе хлопот: живи, воробьев гоняй да мамку с батькой почитай — вот и все заботы.
Он обулся, вобрал рубаху в штаны, застегнул пояс, подсел к уже одевшимся спутникам.
— Ты, Михалыч, так нас байками затешишь, мы и Мамая прозеваем… Давайте вместе одно важное дело решим: на какие полки каких князей да воевод посадим. Тут крепко покумекать надо. Вот как я мыслю. Полк Правой руки отдать под начало князей Андрея Федоровича ростовского и Андрея Федоровича стародубского и дать им строгий наказ: от Большого полка далеко не отрываться, не обнажать его правый бок. Короткая атака — и назад, короткий удар — и опять назад. Для сего распорядись, Михалыч, прибавить Правому полку побольше конных ратей. Лишь в самом крайнем случае, коль ордынцы уж совсем будут одолевать Левый полк, им надо будет сбоку врезаться в тумены вражьи. Сей крайний случай им надлежит самим угадать: воеводы они славные, умные, авось не прозевают тот случай. А до той поры оберегать Большой полк им накрепко. Так ладно будет?
Владимир Андреевич и Боброк согласно кивнули головами.
— В Большой полк поставить пешие дружины и ополчения. К сему полку причислить князей Ивана Васильевича смоленского да молодого Глеба брянского и воевод Ивана Квашню, Дмитрия Минина, Иакинфа Шубу. Великокняжеский стяг препоручаю охранять воеводе Михаилу Бренку с владимирской и суздальской дружинами. Главным над Большим полком быть московскому воеводе окольничему Тимофею Васильевичу Вельяминову. Вы знаете, Вельяминов воевода многоопытный, с полком сим управится. Теперь полк Левой руки… — князь задумался, почмокал губами и даже посмотрел на стремнину Дона. — Сюда тож надо больше пеших ратников ставить, им тут скакать некуда, держись за матушку-землю, и все. Но тут не иначе как жарко будет… Кого ж тут поставить?
— Может, кого из Ольгердовичей? — подсказал Владимир Андреевич.
— Нет, брате. Поставим над полком Левой руки князей белозерских — Федора Романовича да его сына Ивана. Отец зело храбр, стоек, доблестен да и умен вельми, а сын его воин отменно смелый, в бою яко лев. Князья белозерские будут стоять насмерть, не отступят… А князю Дмитрию Ольгердовичу мы дадим рати позади полка Левой руки. А? Мы знаем его воинское мужество, отвагу да и сторожкость… Он сумеет угадать тот час, в какой надобно подать помощь полку Левой руки.
Великий князь умолк, как бы мысленно проверяя, правильно ли он расставил воевод. Затем потеплевшим голосом произнес:
— А теперь Передовой полк… У него особая стать. Сюда надобно отобрать поболее пеших воинов, но зато самых лучших из лучших…
Дмитрий Иванович призадумался. Передовой полк! Он примет на себя первый, самый страшный удар вражьих сил и погибнет почти целиком. Такова уж его судьба. Но зато натиск врагов, докатившись до Большого полка, будет уже значительно ослабленным. Стойкость воинов Передового полка может принести важный успех в сраженье.
— Кому же нам препоручить Передовой полк? — в раздумье проговорил великий князь.
Боброк, зажав бороду в кулак, сказал веско:
— Кому ж, как не князьям Друцким.
— И я так мыслю! — присоединился к Боброку Владимир Андреевич.
— Во! Справедливо! — согласился великий князь. — Друцким Дмитрию и Андрею Всеволодовичам… Люблю я сих славных витязей! Кто у нас беспримерно отважнее, храбрее их? Правильно! Друцкие тут будут на месте, не посрамят нас… Погибнут, а не отступят ни на шаг. Стало быть, одобряете?
Дмитрий Иванович хлебнул кумыса из посудины Боброка, поморщился и отставил ее в сторону.
— Ну а Засадный полк я препоручаю вам обоим, други мои… Хвалить вас не буду, боюсь испортить… Вы и руки мои, и половина меня самого, и ответствуете за сию битву, как и я сам. Напутствовать вас не буду, сами промеж себя решите как да чего. Но лишь одно прибавлю: ты, брате, князь Владимир Андреевич, не сетуй на меня, но старшим быть в Засадном полку боярину Дмитрию Михайловичу Боброку. То приказ мой.
— А чего мне сетовать? — отозвался Владимир Андреевич. — Мне Дмитрий Михайлович и так вместо отца.
Он полуобнял Боброка сзади и, взбивая по привычке ус кверху, проговорил с хитрецой:
— Мне даже и лучше! В случае чего твоя плеть ему достанется, а я за его широкой спиной спрячусь.
Дмитрий Иванович знал склонность Владимира Андреевича шутить не всегда к месту и потому заметил полушутя-полусерьезно:
— Я тебя, брате мой хороший, и там достану.
Когда привели лошадей, чтобы ехать обратно, Владимир Андреевич, закидывая повод на шею своего коня, сказал уже без шутки:
— Вот мы тут решили: быть битве на той стороне Дона. А ведь иные воеводы мыслят биться с врагами на сей стороне реки: мол, так сподручней.
Дмитрий Иванович, уже сидя на лошади, помахал плетью.
— Для того я и распорядился совет собрать. Будем всех к единому решению приводить.
Когда они возвратились в великокняжеский шатер, явился Бренк с кашеварами, которые угостили их наваристыми щами и добрыми кусками вареного мяса. Покончив с едой, великий князь уже было приладился к кружке с квасом, но его позвали: прибыл гонец от Родиона Ржевского. Известия были такие: литовский князь Ягайло уже перешел с войсками через реки Жиздру и Оку и продвигается вдоль реки Упы к Одоеву. До Дона ему осталось четыре, а то и три перехода.
Об Олеге великий князь получил известие еще утром: рязанский князь от старой Рязани передвинулся к Пронску, но дальше не трогается вот уже три дня. Ему до Дона потребуется не менее двух переходов. Стало быть, в ближайшие двое-трое суток нападения с тыла можно было не опасаться. Не хватало лишь свежих известий от Семена Мелика о продвижении войск Мамая. Это беспокоило князя: хан, если направит часть войск изгоном к Дону, может помешать спокойной переправе.
Дмитрий Иванович уже хотел было уйти в шатер, как увидел странного всадника, у которого за спиной сидел, свесив голову, еще один всадник. Это был Ерема с раненым Турсуном. Его сопровождала толпа ратников.
— Гляди, нехристя сцапал! — раздавались голоса. — Не воин — ястреб!
Особенно старался балагур и весельчак Юрий, или просто Юрка-сапожник, как его все звали. Он шел рядом, держась за Еремино стремя, и приговаривал:
— Быть тебе, сокол ясный, воеводой! Вот помяни мое слово.
Остановившись неподалеку от княжеского шатра, Ерема попросил ратников осторожно снять Турсуна с лошади, а сам заторопился к князю.
— С пленным? — встретил его Дмитрий Иванович. — Добро, парень, добро! — И, прикрыв левый глаз, добавил с хитрой улыбкой: — У них, стало быть, своя смекалка, а у тебя своя?
Польщенный Ерема смиренно опустил глаза и сказал:
— Сей татарин, княже, брат Ахмата, толмача нашего. Его поранили свои. Кровищи из него вытекло страсть…
— Опять свои? Гляди-кась, как они взъелись на род Ахматов. Эй, а ну давайте его немедля к моему лекарю! — крикнул князь ратникам и опять повернулся к Ереме: — А у тебя какие вести?
Ерема сразу помрачнел, и в его голосе сказалась горечь:
— Боярина Тютчева хан казнил, а меня вот Турсун выручил…
Князь перекрестился и глубоко вздохнул.
— Стало быть, нету больше Захара… — Князь помолчал, опустил глаза и добавил: — Ты, Ерема, зайди ко мне вечером. Поведаешь подробно, как все случилось. — Уже при входе в шатер князь обернулся и крикнул: — Да позови Ахмата!
Но Ахмат уже был тут. Опустившись на колени перед Турсуном, лежавшим на земле без сознания, он исступленно, с нестерпимой болью пробормотал:
— Турсун, брат мой… Турсун…
Стоявшие вокруг ратники разом примолкли. Только неугомонный Юрка-сапожник изумленно произнес:
— Братья?! Ишь, в полоне свиделись.
Все молча проводили взглядами Ахмата и раненого Турсуна, которого воины уносили куда-то вслед за лекарем. Юрка-сапожник присмирел и горестно вздохнул:
— Хоть и басурмане, а жалко. Ить и они тож люди…
Ерему окружили воины с расспросами, как он ухитрился добыть ордынца, с уважением поглядывали на его подбитый глаз. Он отвечал внешне сдержанно и кратко, как и подобает ратнику, который чуть ли не первый во всем войске открыл счет полоненным врагам. И все же Ерему обуревало чувство самовосхищения: вероятно, по молодости, любование собой ему не было чуждо. На его выгоревших от солнца бровях и завитушках рыжих волос густо лежала серая пыль. Размазывая грязь рукавом, он вытер со лба обильный пот.
— Упарился? — раздался вдруг голос над ухом Еремы.
— Ты, поди, тож упарился б, — повернулся Ерема и осекся: перед ним стоял Пересвет.
Ерема отступил на шаг, хмуро наморщив лоб.
— Опять ты на мою голову?
Пересвет, не обращая внимания на эти не совсем ласковые слова, нагнулся и стал рассматривать плеть Еремы.
— Ты эдакой меня хлобыстнул аль другой? — произнес он мягко, с улыбкой, указывая на татарский арапник в руках Еремы. — Я и по сию пору добрый синячок таскаю.
Ерему опять понесло. Никак не мог он совладать с собой, словно сидела в нем какая-то заноза.
— Будешь под ногами путаться, как хвост кобылячий, я те не так хлобыстну! — глуховато, со скрытой угрозой сказал он.
Пересвет снова улыбнулся добродушно и поднес к самому носу Еремы увесистый кулак:
— А во!..
Ерема сразу вскипел, как вода на сковороде.
— Сгинь, разнечистый дух! — крикнул он и до половины вынул из ножен кривую татарскую саблю. — Ты такое видал?!
Пересвет, не гася улыбки, но делая вид, что грозится, тоже схватился за свой меч:
— А ты эдакое едал?!
Все расступились с шутками и смехом, предвкушая веселое зрелище. Юрка-сапожник прыгнул в круг и, похлопывая себя по бедрам, заюлил вокруг Еремы и Пересвета, приговаривая:
— Вот Ерема стал пыхтеть, на Фому все зло глядеть…
Пересвет снял руку с меча и укоризненно покачал головой:
— Ай дурень, ай малахольный! Чего злом-то кипишь?.. Аль белены объелся?
Но именно улыбка и добродушие Пересвета еще больше подогрели Еремину запальчивость. А Юрка все прыгал вокруг соперников и орал под общий хохот:
— Вот Фома рукой махнул, и Ерему кот слизнул…
Трудно сказать, чем бы все это кончилось, но назревавшую грозную ссору неожиданно погасил великий князь.
— Ну и петухи! — раздался его насмешливый голос.
Все разом стихли. Князь, обернувшись, крикнул:
— Эй, а ну-ка меду сюда, да похмельней!
Мигом появилась бочка, и на нее был поставлен полный жбан меду с двумя кружками. Князь зачерпнул обеими кружками и сунул их в руки противников.
— А ну, ребята, глотните малость!.. Авось охолонете.
Однако и на этот раз событиям не суждено было дозреть до конца. Князю сказали, что прибыл Семен Мелик со сторóжей. Уходя, князь крикнул:
— Пей, пей, чего уставились на кружки, как бараны на новые ворота!
Ерема и Пересвет так и остались стоять друг против друга с кружками в руках. Юрка обошел их, жадно заглянул в кружку Пересвета и глубокомысленно заметил:
— Сей верзила, поди, вместе с кружкой хапнет, а энтот не подюжит.
Но опять все кончилось не так, как хотелось окружающим. Ерема вдруг поставил кружку на бочку и, раздвинув толпу, молча вышел из круга. Он опять клял себя за то, что сорвался и сцепился с Пересветом. «Ну будто дьявол какой сидит у меня в кишках», — думал он с огорчением.
Пересвет тоже не стал пить и отошел в сторону.
— Не питущий я…
— Ай-яй, мед не пьют! — изумленно воскликнул Юрка. — Братцы, аль пропадать добру?
Быстро перекрестившись, он не моргнув опустошил одну кружку, передохнул, сладко чмокнул губами и поспешно схватил вторую.
— Жарко, братцы, того и гляди закиснет…
Кругом стоял гогот. Однако когда Юрка полез с кружкой в жбан за новой порцией, он уже ничего не зачерпнул. Опомнившиеся ратники, охочие до меду, окружили бочку так плотно, что до нее теперь не добрался бы и сам дьявол.
…А великий князь, направляясь в это время на совет, озабоченно слушал воеводу Мелика. Мамай уже давно двинулся от устья Воронежа вдоль левого берега Дона вверх по течению. Не спеша перешел у Гусиного брода на правый берег, пересек у местечка Елец реку Быстрая Сосна. Однако когда Олег рязанский известил его, что московские рати уже приближаются к Дону, он заторопился и сразу же начал переправляться через реку Красивая Меча.
— Пока мы скакали сюда, — заключил Мелик, — Мамай уж поди завершил переправу и всеми силами поспешает к Дону. Пожалуй, послезавтра утром, а то и ночью он уже будет тут.
Князь был крайне встревожен этим известием и не сразу заметил, как перед ним вырос Ахмат. Он уже знал, что Ахмат только что потерял брата, и с сочувствием смотрел на его осунувшееся бледное лицо. Ахмат приложил руку к сердцу и наклонил голову:
— Великий! Дозволь мне служить тебе не толмачом, а мечом.
Ахмат проговорил это глухо, запинаясь. Как видно, ему было трудно решиться на подобный шаг. Князь помедлил немного, спросил:
— Конь и оружие есть?
— Все при мне.
— Ну что ж, служи! Службу твою не забуду. Скачи в полк Правой руки. Я повелю воеводам принять тебя добрым словом.
Ахмат молча поклонился и отошел. Мелик видел, каким задумчиво-грустным взглядом князь посмотрел вслед Ахмату, как на его строгое лицо легла еще одна тень.
Когда они уже подошли к месту, где собирался совет, князь сказал Мелику:
— После совета, воевода, собери свою сторóжу и поезжай в ночь туда, за поле Куликово, порыскай там по лощинам да оврагам с прилежанием. Боюсь, чтобы Мамай подвох нам какой-нибудь не учинил. Побудешь там до завтра, последишь, ежели ордынцы появятся, а под вечер приведешь своих ратников в Передовой полк. Люди все они у тебя крепкие, стойкие, польза от них полку будет большая.
На совете решался лишь один, но важный вопрос: переходить на правый берег Дона или давать сражение на этом берегу? Некоторые участники совета стояли за то, чтобы не пересекать реку, а, имея ее как преграду от Мамая, разбить сначала подходящих с тыла Ягайло и Олега рязанского. Ссылались и на то, что в случае перехода войск на правую сторону Дона Мамай нападет спереди, а Ягайло с Олегом как бы завяжут мешок с тыла и преградят путь к отступлению на Москву, захватив переправы через реку.
Другие приводили свои доводы и задавали противной стороне вполне разумный вопрос: ежели не переходить через Дон, то как же быть с главным врагом, с Мамаем? Выходит, его войско остается нетронутым, весь замысел похода сюда, от Оки до Дона, рушится и Русь не освобождается от ханского гнета.
Великий князь сидел на скамье, опершись на меч. Он не вмешивался в спор, давая каждому высказаться по своей воле. Но вот разговоры смолкли, и князь подал знак Боброку. Тот вышел вперед, кашлянул в бороду и прищуренным взглядом обвел всех присутствующих.
— Вот не ведаю: все ли вы помните сказочку о том, как зимой серый волк рыбу хвостом ловил? Опустил хвост в прорубь да и просидел всю ночь до утра, поджидая рыбку большую и малую. А хвост-то и примерз…
Начало речи Боброка было столь необычным, что участники совета глядели на него с недоумением. Даже Дмитрий Иванович, уже привыкший к шуткам и прибауткам своего воеводы, с интересом повернул голову. Но тот невозмутимо продолжал:
— А конец какой у сей сказочки? Лишился волк хвоста, вот как. Так бесхвостым и побрел в лес. А кто ж совет давал волку хвостом рыбу удить в проруби? Лиса-кумушка — хитрющая зверюшка. Но совет-то был с подвохом! Его коварство дурень волк и не приметил…
Некоторые засмеялись, начиная понемногу понимать, к чему клонит воевода. Боброк выждал минуту и так же насмешливо, но уже более строго перешел к сути дела:
— Вот и нам иные с подвохом совет дают: не переходить через Дон, а тут с врагами сразиться… Мы смелый и мужественный почин совершили, наступали сюда скорым походом от самой Москвы. Для чего? Цель была одна: разбить врагов поодиночке и начать перво-наперво с главного — с Мамая. А ныне нам советуют выпустить сей почин из рук и ждать. А чего ждать? Пока враги наши вместе соберутся? Мамай спереди ударит, а Ягайло с Олегом с тыла мешок захлопнут. Выходит, нам уж не наступать, а кругом обороняться придется. Тут уж не только хвост, как у волка, но, гляди, и голову утеряешь. Мамай уже спешит с войском сюда, к Дону, хочет переправе нашей помешать. Нам опередить его надо и немедля перевозиться через Дон. Им мы отгородимся от Ягайло и Олега, а на той стороне полки будем расставлять на Куликовом поле. Место сие для нас вельми выгодное: оно не сильно широкое, вражеской коннице негде будет развернуться, и зайти по своему обычаю нам в тыл они также не смогут — овраги да болота мешают. А то для нас главное. Вот я все сказал.
Боброк отошел в сторону. Последнее слово оставалось за князем. Он встал, поправил на поясе меч и, положив руку на его рукоять, произнес проникновенно и твердо:
— Други мои и братья! Знайте: мы пришли сюда не Дон охранять, а спасти русскую землю от гнета тяжкого да разорения. Не надо нам было из Москвы выходить, коли ныне будем Мамая опасаться да на Ягайло с Олегом оглядываться. Мои думки — и две позорные жизни хуже одной честной смерти. Перейдем через Дон и, ежели будет на то господня воля, тут и сложим головы наши за матушку-Русь. А ежели победой благословит нас бог, то весь народ русский от вечной пагубы спасем. Пускай каждый из вас твердо помнит: за нами Русь!
Князь справился с охватившим его волнением и добавил:
— Нынче же ночью наводить мосты, а конников подвести поближе к Татинским бродам. Завтра с утра не мешкая начнем переправу.
Князь тут же указал, кто и в какие полки назначаются главными, коих и попросил задержаться после совета для обсуждения боевых задач каждого полка и других более мелких дел, связанных с подготовкой к предстоящему сражению.
Общим руководителем по расстановке боевых сил на самом поле Куликовом был назначен воевода Боброк.