аступило утро 8 сентября 1380 года.

Мамай резко отбросил полог золотистого шатра и, сделав несколько быстрых шагов, остановился на гребне Красного холма, устремив взгляд вперед. Но он ничего не увидел. Густой вязкий туман прикрыл все вокруг непроглядной завесой, словно ночью чья-то рука бросила на землю огромную пушистую охапку белого пуха. На траве бисером рассыпались капельки росы, тянуло сырой прохладой.

Хан оглянулся назад, скользнул глазами по разодетой свите, почтительно остановившейся за его спиной, по шеренге мурз и темников, застывших в ожидании ханских приказаний.

Он плохо спал в эту ночь, накануне выпил много арзы, и лицо его было бледным и злым.

Неожиданно из тумана вынырнул Челибей. Он спрыгнул с коня и легко взбежал на холм. Мамай крутнулся к нему с немым вопросом.

— Московиты стоят, неустрашимый! — склонился в глубоком поклоне Челибей.

— Так! — хан зло хлопнул плетью по длиннополому темно-синему чапану.

В глубине души он очень хотел, чтобы русские отступили без битвы. Его всю ночь давили мрачные предчувствия. Но раз они не ушли, он не станет раздумывать. В конце концов с ним до трехсот тысяч воинов, прославленные победами и храбростью мурзы и темники. И если московиты с наглой смелостью забрались так далеко в степь и даже Дон пересекли, то они сами себя посадили в капкан. У него достаточно сил, чтобы примерно наказать их за эту дерзость.

Мамай был опытным и довольно осторожным военачальником. Но и им владело не всегда оправданное, но глубоко укоренившееся еще со времен блистательных походов Чингисхана и Батыя убеждение в непобедимости ордынских войск. За время полуторавекового господства над Русью это убеждение перерастало иногда в безмерное бахвальство и явное принижение возросших за это время воинских способностей русских людей. Подобное упоение прежними победами над русскими не было чуждо и Мамаю.

Туман понемногу рассеивался, и сквозь белесую мглу все яснее очерчивалось расположение московских ратей. Впереди Мамай увидел Передовой полк, а за ним множество воинов по всей ширине Куликовской долины. И в нем вновь шевельнулось беспокойство. Не оборачиваясь, он спросил:

— Хазмат, от Ягайло и Олега есть вести?

Хазмат выступил из рядов свиты на два шага и низко поклонился:

— Нет, о великий.

Хан снова ударил плетью по чапану и опять устремил взгляд в сторону русского лагеря. Он размышлял.

«Да, были случаи, русы побеждали некоторых мурз. На Воже разбили даже такого искусного воителя, как мурза Бегич. Но силы-то у мурз были слабые. А ныне где ж московитам устоять против всей мощи Золотой Орды?»

Правда, вчера вечером юртджи доложили: излюбленный способ ордынцев глубокий обход конницей справа или слева войск противника, тут неприменим, не позволяет местность. Это не понравилось Мамаю. Тогда он решил применить другую хитрость: нанести одновременно удар пешими воинами по Передовому полку врага и конницей по его правому краю. Удастся смять правый край и зайти в тыл или хотя бы в бок главным силам, отрезая их от оврагов, — уже половина победы. «А ежели нет, все едино выгода будет: русы подумают, сюда я направлю главный удар, и ослабят свой левый край. Вот тут они и попадутся. Я уничтожу Передовой полк, сломлю их левый край, отсеку от донских переправ и загоню в кут между оврагами и Непрядвой. Тут им и карачун придет».

Мамай даже несколько приостановился в своих размышлениях, предвкушая быструю победу и как бы уже утоляя злобную жажду крови.

«Так-то, князь московский. Прилетел ты сюда, в степи, тут и сгниют твои кости… Смел твой поход на Дон, но дерзостен и безрассуден, и ты заплатишь за него своей жизнью!»

Хан проследил за косматым туманом, поднявшимся из ближайшей лощины, с гримасой подумал о союзниках: «Какой теперь в них прок! И без них управлюсь» — и повернулся к свите и темникам. Положив левую руку на саблю и слегка сдвинув назад островерхий, с золотыми галунами войлочный малахай, он властно сказал:

— Ныне мы повторим славные подвиги ослепительного. Как вести бой, мне не надо напоминать вам, мои славные, бесстрашные батыры. Тень великого воителя вселенной всегда с вами, а он никогда не разлучался с победой! Передайте вашим воинам: трусы умирают много раз, храбрые же лишь однажды, но зато слава их живет вечно. Идите, и пусть могущественный бог войны Сульдэ сопутствует вам повсюду! Ни один враг не должен остаться живым!

Мамай был доволен собой. Уверенные, проникнутые решимостью и твердостью слова всегда прибавляют сил воинам. Темники склонили головы и приложили левые руки к груди. Но вдруг один из них сделал шаг вперед и еще ниже склонил голову.

— Слова твои, неустрашимый, на глазах и головах наших, но с нами нет сил союзников.

Хан дернулся, словно от удара ножом.

— Ну?! — крикнул он.

Темник развел руками, замялся.

— Я подумал, о великий, ежели русы сами вышли на нас, знать, сила у них большая…

— Ну?! — уже срываясь, заорал Мамай.

Темник совсем растерялся, глянул на стоявших позади и склонился еще ниже.

— Может… Может, подождать Ягайло с Олегом…

— Подождать?! — рявкнул хан и выпучил глаза. Он сделал шаг к темнику и взмахнул плетью. Тот в страхе попятился.

Мамай кипел, как смола в котле. Он не любил, когда подчиненные угадывали его тайные беспокойные мысли. Да, благоразумнее было бы собрать все союзные силы перед решительной схваткой. Но как можно ждать, ежели враг дерзко перерезал дорогу всегда победоносному золотоордынскому войску? Какие мысли появятся у воинов, которым он обещал скорую победу и богатую добычу? Как они воспримут то, что сам властелин воды и суши на виду у врага топчется на месте, ожидая каких-то жалких союзников? Заронить в головы лихих воинов сомнение в победе крайне опасно, это может обернуться поражением.

— Подождать? — наступал на перепуганного темника Мамай. — Ждать, когда враг посмел закрыть нам путь? Стоять на поле боя, пока у моих батыров ослабнет жажда крови? Победа — птица! Будешь ждать, она улетит к врагу!

Хан передохнул от переполнявшей его ярости и, указывая на помертвевшего темника плетью, распорядился:

— Хазмат! Убери эту дохлую собаку в обоз. В тумен пошли другого батыра.

Он резко крутнулся и пошел к шатру. Тургауды поспешно отдернули полог, но Мамай остановился у входа.

— Челибей!

Тот подскочил к хану и, склонившись, замер. Мамай сам дал ему титул Темир-мурзы, но продолжал называть по-прежнему.

— Ты начнешь битву поединком. Вожский свой позор ты вернешь русам на конце своего копья!

Челибей молча приложил левую руку к груди. Хан был уверен: его любимец победит в поединке, и это послужит для воинов воодушевляющим примером.

Усаживаясь в шатре на ковер по-восточному, Мамай наткнулся на книгу с поэмой золотоордынского поэта Кутьбы «Хосров и Ширин». В походах хан любил, когда ему читали стихи из этой поэмы. Но сейчас он сердито отбросил книгу. Не взглянул и на золотисто-оранжевую дыню «гуляби», присланную ему в подарок из-под Самарканда. Ему было не по себе. Он сел на ковер и уперся взглядом в одну точку. В предстоящей битве все как будто было учтено: темникам и мурзам даны точные указания, намечены способы ведения боя. И все же его что-то тревожило.

Вспомнил о своих сокровищах, которых было накоплено немало. Но часть их была надежно спрятана в тайнике в столице, а другая, большая, находилась в Крымском улусе у верных друзей, которых он приобрел, когда был там правителем.

Стало быть, и с богатством все обстояло благополучно. Почему же его не покидало какое-то смутное, тягостное предчувствие беды? Он так и не смог уяснить причину своего беспокойства.

Ратники Большого полка поднялись рано, едва только сквозь густой туман забрезжил свет. Они сытно позавтракали и сразу же начали обряжаться в военные доспехи. Затем дружины и ополчения со своими значками стали занимать боевые места справа и слева от великокняжеского стяга. Выполняя указание великого князя, воевода Бренк отбирал наиболее рослых и крепких воинов для пополнения Передового полка. Отобрал он и Пересвета. Ослябя и Алена тотчас же начали просить взять их тоже, но Бренк отрезал:

— Вам быть тут, в московской дружине. Великокняжеский стяг кто охранять станет? Вам почет князем оказан, а вы все свое торочите!..

Пришлось подчиниться.

Обнимая крепко Пересвета, Ослябя хлопал его по спине и даже всхлипнул немного.

— Зрю, брате, раны тяжкие на теле твоем. Падет глава твоя на сырую землю…

— Да не причитай ты, брат Ослябя, — отбивался от него Пересвет. — Ить я пока не покойник.

Он привлек к себе Алену и слегка потрепал ее за подбородок.

— Ну, Лексей, Прощевай! Останешься жив — поминай непутевого монаха Александра Пересвета. Будешь добром поминать али как? — склонил он голову набок.

Алена торопливо закивала и трепетно припала к его плечу, слезы бусинками покатились по ее щекам. В этом огромном скопище людей он был единственным, к кому она привязалась всем сердцем, как к родному отцу. Пересвет принялся ее утешать:

— Ну, ну, сие уж совсем негоже. Такой добрый молодец и плакать.

Из толпы ратников выскочил вдруг Юрка-сапожник и стал рядом с Пересветом.

— А я тоже иду!

— Как, и ты в Передовой идешь? — удивленно спросила Алена.

— Иду! Воевода выбрал. Да и как без меня Передовой может устоять? Ни в жисть!

Алена искоса взглянула на Юрку. В шлеме, ладно пригнанной кольчуге, с мечом на поясе он и впрямь выглядел богатырем. В ее голове скользнула мысль: «Балабон, а, видать, храбрец». А Юрка бахвалился дальше:

— Да весь полк может мечей не вынимать, мы вот с ним одни с Мамайкой справимся. Правда, монах?

— И когда ты, Юрий, перестанешь вот эдак хвастать? — с осуждающей усмешкой произнес Пересвет.

Юрка тут же нашелся:

— Сегодня начал, через неделю кончу.

Он хотел еще что-то сказать, но Ослябя сгреб его в охапку и начал обнимать, горячо приговаривая:

— Храни тебя господь, раба божьего, пустомелю!

Юрка освободился от объятий Осляби, спросил:

— Может, и ты, Аленя, обнимешь меня?

Алена лукаво, с ехидцей зыркнула на него.

— А ты девок ругать не будешь?

— Дались тебе девки! Да я их всех люблю, пропади они пропадом!

Алена быстро обняла Юрку, крепко и горячо поцеловала его, чувствуя, как тревожно вдруг кольнула ее близость мужской плоти. Она тут же отскочила от него и отвернулась. Ее испугала вспыхнувшая в ней жажда мужской ласки. Юрка удивленно посмотрел на нее. Ему почудилось, что на него пахнуло необычным теплом, по-женски ласковым и нежным. Но он ничего не сказал.

Вскоре Пересвет, Юрка и другие отобранные ратники ушли вперед. Алена смотрела им вслед, и ей казалось, что плотная завеса тумана поглотила их навсегда.

Завершив отбор ратников, воевода Бренк велел московской дружине построиться вокруг стяга. Ослябя и Алена заняли в ней свои места.

А великий князь в это время объезжал полки и в коротких горячих речах, вспоминая прежние прославленные битвы, призывал всех воинов сражаться до последнего вздоха.

— Помните, други, за себя бьетесь, за жен своих и детей, за волю земли родной!

Потрясая оружием, ратники отвечали ему громкими одобрительными приветствиями.

Брызнули, прорезая туман, первые лучистые иглы солнца и засверкали огненными искрами на шлемах, калантарях и оружии русских ратников, застывших строгими необозримыми рядами в нетерпеливом ожидании. Над ними поднимались темно-алые полковые стяги, а над Большим полком реял распущенный прямоугольный великокняжеский стяг с изображением Христа. Туман клубами уходил вверх, словно освобождая людям поле для смертного боя.

Подъехав к Большому полку, Дмитрий Иванович спешился и подошел к Бренку.

— Ну, Андреич, как уговорились, обряжайся в мою одежду.

— Княже, может, я пойду в Передовой, а ты тут, при стяге, останешься?

— Нет уж, воевода, будем делать, как решили, — твердо сказал князь, передавая Бренку свой ярко-красный плащ и боевой знак великокняжеской власти в виде небольшого темно-красного флага из шелка. Отдал и своего известного всем воинам серого в яблоках жеребца. — Сам знаешь, когда ратники видят князя при стяге, у них дух боевой крепче. Вот и ратоборствуй тут заместо меня. Помни, Большой полк — хребет всему войску. Оберегай его, сколь возможно…

— Болит душа моя за тебя, княже, — печально сказал Бренк. — Ить Передовой полк почти гибель верная.

— На то он и Передовой! — ответил князь и, стремясь, как видно, скорее закончить тягостное прощание, добавил: — Дай я тебя обниму, Михайло Андреевич…

Плотно сжатые губы его дрогнули, он отвернулся, подошел к буланому коню Бренка, взялся за луку и негромко, глядя в землю, сказал:

— Победим — опять свидимся.

Дмитрий Иванович вскочил на лошадь и в доспехах простого воина ускакал в Передовой полк. Князь остановился в середине первого ряда, и все увидели, как высоко поднял он обнаженный меч.

…Засадному полку, затаившемуся в Зеленой дубраве, нужны были уши и глаза. По приказанию Боброка Ерема и еще несколько ратников взобрались на самые высокие деревья и скрылись в густой листве. Оттуда им были видны и златоверхий шатер Мамая, и ордынские тумены, стоявшие позади Красного холма, и две темные плотные стены враждебных войск.

— Сидеть там тихо! — говорил им Боброк. — Ежели кто будет шерошиться, стрелой сражу на месте. Глядите зорко. Чего увидите, молвите негромко, но внятно.

Обессилевший туман уже вился над головой прозрачной синеватой дымкой. На капельках росы заиграли веселые лучи ослепительного сентябрьского солнца, застрекотали отогревшиеся кузнечики, засвистали в траве суслики. И вдруг сразу смолкли. Две силы, два мощных грозных вала медленно двинулись навстречу друг другу…

— Пошли! — приглушенно сообщил вниз Ерема.

Воевода Боброк и князь Владимир Андреевич, раздвинув кусты, устремили взоры вперед. Началось!

«И было страшно видети две силы великие, сходящиеся на кровопролитие, на скорую смерть».

— Стали! — донесся сверху голос Еремы. — Какой-то басурман выехал наперед… Здоровенный! Кажись, похваляется, на поединок кличет!

Ратники внизу зашевелились: неужто в Передовом полку никто не сыщется, чтоб утихомирить похвалыгу?

Челибей, исполняя желание Мамая, выехал на середину между войсками и, подбоченясь, крикнул, подбирая самые оскорбительные слова:

— Эй вы, свиной помет! Я батыр великого властелина воды и суши! Пока ременные арканы не стянули ваши ослиные шеи, ползите по-собачьи к ногам неустрашимого! Он вас плетью обласкает!

По рядам русских ратников прошел грозный гул. Стоявшие в первой шеренге Васюк, Гридя и Юрий хорошо слышали обидные слова, и возмущение охватило их, как пламень.

К великому князю пробился Ахмат. Он не отрывал глаз от Челибея. Наконец-то наступил час его мести, и он не вложит в ножны саблю до тех пор, пока ненавистный ему человек, погубивший совместно с ханом весь его аил, не превратится в падаль. Ахмат коснулся княжеского стремени и поднял на князя умоляющий взгляд.

— Дозволь, о великий князь, я на него поеду…

Но Дмитрий Иванович резко оттолкнул руку татарина.

— Уйди! — с раздражением сказал он. — Аль думаешь, на Руси богатыри перевелись?! Сам сражусь, коли охотника не сыщется!

Ерема не слыхал, но угадывал смысл хвастливых криков Челибея, и гнев все больше закипал в нем. Из русских рядов никто не выезжал на бой с ордынцем.

— Воевода! — просяще произнес он, наклонив голову. — Дозволь мне сразиться с поганым!..

Боброк сердито погрозил ему кулаком.

— Нишкни, желтопузый!.. Ишь вояка выискался!

Дмитрий Иванович поехал по рядам, и к нему протянулись сотни рук желавших переведаться силой с басурманом. Но князь всех забраковал: на богатыря нужен был богатырь.

Пересвет, находившийся в заднем ряду, узнал от передних ратников, чего ищет князь, и стал пробираться к нему.

— Княже, может, я придусь впору сему нехристю?

Он расправил свои могучие плечи и, как всегда, добродушно улыбнулся.

— Пересвет? Добро, инок! Дать ему коня и копье подлиннее…

Когда Пересвет в полном вооружении сел на коня, князь сказал с чувством:

— Да поможет тебе бог, Лександр! Ты его копьем достань, а сам в сторону отверни…

А Челибей все не унимался:

— Что ж вы топчетесь, трусливые зайцы? Налетайте! Я нанижу вас на свое копье, как дохлых сусликов!

Пересвет перекрестился, поклонился русскому войску и крикнул:

— Молись, басурманская душа, своему поганому богу! Пришел твой последний час! — и сразу рванул коня в галоп.

Ерема чуть с дерева не сорвался и крикнул так громко, что Боброк опять погрозил ему кулаком.

— Есть! Наш ратник обрядился. Вот теперь он басурману задаст!

Ему хорошо было видно, как два всадника, будто два черных комочка, пригнувшись и выставив вперед копья, неслись по зеленому полю с бешеной скоростью навстречу друг другу. И вдруг сшиблись! Упали! И не поднялись — ни кони, ни люди. Противники, пронзив друг друга копьями, так и остались лежать навеки.

И в ту же минуту поле дрогнуло от многотысячных криков. Как темная туча, лавина ордынцев сорвалась с места и ринулась на русских.

— Вперед, други! За мной! — зычно прозвучал голос великого князя.

Теперь, пустив множество стрел и ощетинившись копьями, двинулись шеренги русских.

И грянула битва!

Во главе Передового полка великий князь врезался в самую гущу противников и первым же могучим ударом развалил надвое вражеского темника. Вокруг князя сгрудились конники воеводы Семена Мелика. За ними плотной стеной продвигались пешие воины, в числе которых в первом ряду находились Васюк, Гридя и Юрий. Тут же сражалась и коломенская дружина под водительством Николая Вельяминова.

Передний край войск сразу же сломался, свои и чужие перемешались, сплелись в один беснующийся клубок. Хриплые выкрики, ругательства, треск ломающихся копий, звон мечей, стоны, проклятья и разъяренный вой ордынских воинов — все слилось в неумолчный жуткий гул рукопашного боя. Казалось, по воле какого-то безумца собравшиеся люди затеяли на этом широком поле страшную игру в смерть…

Ордынцы бросались в схватку с яростным ревом. Это был своеобразный прием кочевников: криком и свистом навести на противника страх. Но русские ратники прекрасно знали об этом: с кочевыми ордами они имели дело не первый раз.

— Кроши поганых! — зычно кричал великий князь, нанося удары налево и направо. Прикрываясь щитом от стрел и сабельных ударов, он иногда успевал окидывать быстрым взором поле боя.

Ратники Передового полка дрались самоотверженно. В невероятной тесноте, скользя по земле, залитой кровью, спотыкаясь о тела убитых, люди рубились яростно и зло. Жгучая ненависть к врагам, скопившаяся за сотню лет, выплескивалась здесь, на Куликовом поле, испепеляющим пламенем.

Стоя спинами друг к другу, Васюк и Юрий умело отражали наседавших врагов, как бы охраняя один другого. А Гридя орудовал своим шестопером. Он так, в одной краской рубахе, и пошел в бой, едва прикрыв грудь и плечи кожухом с прокладками из толстой кожи. Шапку он потерял, и взмокшая куделька его русых волос выделялась среди ордынских малахаев и блестящих шлемов русских дружинников. Оставаясь верным себе, он и в бою лихо покрикивал на свой шестопер:

— Ну, милок, шибче, шибче поворачивайся! — и опускал его со страшной силой на головы врагов. При каждом ударе у него вырывалось грозное «гох», словно он размахивал тяжелым молотом у себя в кузнице. Блеснувший у самого носа кончик вражьей сабли слегка рассек ему щеку, кровь текла по шее, пятнила расстегнутый ворот рубахи. В штанах застрял обломок стрелы. Гридя не обращал внимания на эти мелочи и был неутомим. Он даже успевал между двумя взмахами шестопером вытереть со лба пот рукавом да еще и подмигнуть лукаво Васюку и Юрию.

Усталость и жажда понемногу овладевали ими. Раза два они, как и другие ратники, отбегали назад, где еще держались шеренги Передового полка и куда уползали раненые. Там они жадно, обливаясь, глотали холодную освежающую воду из бочек, малость передыхали и снова устремлялись вперед.

Сразив напавшего на него ордынца, Васюк вдруг увидел, как здоровенный детина бросился к Гриде, и в тот же миг русая копешка волос его друга стала клониться к земле. Не помня себя, кузнец рванулся на защиту.

— Гридя!

Но прямо на него, перескочив через Гридю, налетел тот же верзила с поднятой саблей. Васюк взмахнул мечом, но поскользнулся в луже крови и упал. Ордынец злобно оскалил зубы. Васюк крепко сжал веки и невольно втянул голову в плечи. У него даже мелькнула шальная мысль: куда рубанет сабля?

Однако вместо удара на него грузно навалилось чье-то тело, а голос Гриди откуда-то сверху весело крикнул:

— Дядя Васюк, аль спать собрался? Вставай, приехали!..

Кузнец вывернулся из-под мертвеца и успел заметить, что у того голова проломлена шестопером. Ему некогда было расспрашивать Гридю, как тот неожиданно воскрес. Но вот Гридя опять упал, а когда ордынец в ярком чапане, перепрыгнув через него, кинулся к Васюку, Гридя, как кошка, вскочил на ноги и сзади раскроил врагу голову шестопером.

Это была небольшая, собственной выдумки военная хитрость Гриди, которая, однако, недешево обходилась противнику.

Не менее проворно и смекалисто сражался балагур и весельчак Юрка-сапожник. Выставив щит и действуя мечом, он делал быстрые обманные выпады то влево, то вправо, пока сильным и метким ударом не поражал врага.

Но силы были неравны. На место убитых, раненых и уставших ордынских воинов тотчас же вставали новые, свежие, и Передовой полк русских таял, как льдинка под солнцем. Уже полегла почти вся коломенская дружина вместе со своим воеводой Николаем Вельяминовым, были порублены и окружавшие великого князя конники Семена Мелика, погиб и он сам. Князья Друцкие с оставшимися воинами медленно отступали назад, к Большому полку.

Под великим князем уже давно был убит конь. Он пересел на другого, но и с этого его сбили. Теперь, медленно отступая, он бился пешим. Его кольчуга и латы были пробиты во многих местах, из раны над правой бровью текла кровь, а он, орудуя мечом, все рубил и рубил, словно его руки, покрытые синяками и ссадинами, были железными и не знали усталости. Увидев князя, Васюк крикнул:

— Эй, ребята, ближе к князю подавайтесь! Вишь, на него басурмане наседают!

В этот момент Гридя упал, и через него шагнул ордынец. «Ну и хитер парень», — подумал Васюк с восхищением и ловким ударом меча вышиб саблю из рук врага. Он ждал знакомого «гох», легкого шипящего свиста шестопера и глухого хруста рассекаемой кости. Но на этот раз ничего подобного не произошло. В грудь Гриди глубоко вошел обломок копья. Он умер сразу, сжав в посиневших руках окровавленный шестопер.

Когда Васюк и Юрка уже почти пробились к князю, Юрка вдруг привалился к спине Васюка и медленно сполз на землю: наскочившего ордынца он ударил мечом по шее, но тот успел-таки воткнуть свою саблю в Юркино горло.

Теперь Васюк и князь остались вдвоем, почти отрезанные от своих. С бешеным упорством, перескакивая через трупы и скользя по окровавленной траве, они стали пробиваться к сломанному дереву, одиноко стоявшему среди поля. И вдруг, изловчившись, один из ордынцев со всего размаху ударил князя по шлему и вогнул его. Князь на секунду застыл на месте, выпустил меч и рухнул на землю. Васюк зарычал как зверь и зарубил сразу двух нападавших. Ордынцы отхлынули, смешались. Васюк воспользовался этим, подхватил князя под мышки и в несколько прыжков достиг дерева.

Положив князя, он решил обороняться до конца, используя дерево как прикрытие. Ордынцы наскакивали по одному, вразброд, но всякий раз кузнец оказывался по другую сторону ствола, а кто-либо из нападавших оставался с рассеченной головой. Враги отступили, ими овладел суеверный страх.

— Шайтан! Злой мангус! — закричал один из них.

Васюк вытер пот и взглянул на бледное, с плотно закрытыми глазами лицо Дмитрия Ивановича: он не подавал никаких признаков жизни.

Васюк перекрестился. Он снова притиснулся к дереву: враги приближались. В этот миг острая стрела глубоко вошла ему в спину. Кузнец охнул и упал прямо на князя. Над головой его сверкнула сабля. В глаза Васюку брызнули огоньки: красные, зеленые, оранжевые. Дерево и вся земля в последний раз проплыли перед ним вверх ногами, а затем все сразу провалилось в бездонную тьму…

Ерема, которому с дерева как на ладони было видно все поле сражения, то мял свою шапчонку в руках, то нахлобучивал ее на голову. Он видел, что Передовой полк разбит. Его разрозненные кучки частью затерялись в массе ордынских воинов, частью отступали назад, к Большому полку. А этот полк продолжал стоять на месте, и над ним по-прежнему гордо реял великокняжеский стяг.

Ерема не выдержал и крикнул вниз, чуть не плача:

— Княже! Воевода! Отчего ж Большой полк не трогается?

— Не твоего ума дело! — грозно зыркнул на него Боброк. — Знай себе гляди!

Князь Владимир Андреевич давно уже чаще обычного теребил усы. У него не шли из головы слова великого князя при последней разлуке: «Коль погибну я в сей битве, выполни просьбу мою: загынь накрепко поганым ворота к Москве и ко всей земле русской».

— Эх, дорогой брат мой старейший, жив ли ты? — вздыхал он, вынужденный лишь издали наблюдать, как погибает Передовой полк. Все кипело в нем от гнева и великой жалости. Разумом он понимал — так надо, но душа изнывала от нестерпимой боли. И эта боль порождала мысль: а может, Большому полку все-таки нужно ринуться на защиту Передового?

Боброк видел, какие переживания одолевают Владимира Андреевича, он и сам испытывал те же чувства. Но тем более старался быть спокойным и не столько для себя, сколько для князя хмуро проговорил:

— Передовому полку одна судьба: измотать врага подоле и сгинуть. А Большому всю битву вершить надобно!

Воеводы Большого полка — Тимофей Вельяминов, князь Глеб брянский, Бренк, сидевший на лошади в красном великокняжеском плаще под распущенным стягом, — тоже видели мучительную кончину Передового полка, знали, что великий князь подвергается смертельной опасности. Но, помня его строгий наказ, не трогались с места. Да они и сами понимали: двинуть Большой полк на помощь воинам Передового означало оторвать его края от естественных прикрытий и подставить их под удар вражеской конницы. И это тем более было опасно: с Передовым полком дрался только манглай ордынского войска, а главные силы — они это видели — оставались еще почти не тронутыми. Поэтому воеводы неподвижно сидели на лошадях, как будто не слыша ропота рядовых ратников за своими спинами.

Мамай действительно рассчитывал на подобную оплошность русских военачальников, а когда этого не произошло, он подозвал своего любимца, молодого нойона Кулькана, назначенного темником всего джунгара. Хан залюбовался выхоленной черной бородкой, стройным станом и выправкой Кулькана. Указывая плетью вперед, он сказал:

— Ударь-ка своими конными батырами по их правому полку. Собьешь его, заходи в бок их основному полку, я сразу же дам тебе подмогу. Если не собьешь, то заманивай русских конников подальше за собой, мы их тут отсечем и прикончим. Да поможет тебе великий Сульдэ!

Кулькан весь загорелся от восторга: он жаждал победы и славы. С низким поклоном он поцеловал край чапана Мамая, отступил на несколько шагов, приложив руку к груди, и только потом повернулся, сбежал с холма и, вскочив на коня, дал знак своим воинам.

Эта атака была обманной. Она имела целью отвлечь сюда силы русских, с тем чтобы потом нанести главный удар, а именно: всей мощью куля навалиться на Большой полк и тысячами барунгара разбить полк Левой руки и прорваться к переправам.

У оврага Нижний Дубняк закипел бой. Дружинники полка Правой руки во главе с князьями ростовским и стародубским с такой яростью обрушились на врагов, что после короткой, но жестокой схватки те отхлынули, как волна от крутого берега. Князь ростовский столкнулся с Кульканом. От мощного взмаха княжеского харалужного меча сабля Кулькана переломилась надвое.

— Ага, теперь держись! — торжествующе закричал князь.

Кулькан бросил обломок сабли и, завернув коня, пустился наутек вслед за своими воинами. Но князь увязался за ним, быстро нагоняя темника. Кулькан пришпоривал лошадь, оглядывался на преследователя и вдруг, резко повернувшись в седле, ловко бросил аркан. Князь коротко взмахнул мечом, на лету разрубил петлю, уже готовую захлестнуться на его шее, и продолжал скакать. Лицо князя застыло в злой гримасе, а в глазах его, устремленных на богатый малиновый чапан и шелковую чалму ордынца, вспыхивали недобрые огоньки. Кулькан, охваченный ужасом, пригнулся к седлу, и тут княжеский меч рубанул его по голове и сшиб с лошади на землю. Кулькан распластался на траве и быстро засучил ногами. Пальцы его судорожно сжимали окровавленный мусор, а на прекрасном молодом лице, которое уже покрывалось мутной синевой, мелко вздрагивала черная, как смоль, бородка.

Князь, срубив ордынца, шумно вздохнул и только тут, оглянувшись вокруг, увидел, что увлекся и с частью воинов уже изрядно оторвался от Большого полка. Позади, видно по приказу князя стародубского, трубач играл отбой. Разгоряченные боем дружинники недовольно поворачивали коней, громко ворчали:

— Какой леший там в трубу дудит!

— Эх, наказал бог народ, наслал воевод!

Ахмат, находившийся в полку Правой руки, скакал во время боя почти рядом с ростовским князем. Но во время отбоя он не повернул назад, а помчался вместе с отступающими ордынцами в стан Мамаевых войск.

Мамай остался недоволен. Кулькан не оправдал его надежд: правый полк русских не был ни разбит, ни завлечен в ловушку. Эта неудача была первым недобрым знаком. Но Мамаем уже овладел азарт игрока. Он тут же приказал двинуть свой куль и барунгар.

В бой теперь были брошены главные силы обеих сторон. Началась решающая фаза сражения.