Никогда не думал, что буду так нервничать. Когда поехали на гору, за руль сел племянник Петра. Я — пассажиром. Сижу, смотрю, как паренек тачку ведет. Слюдянка — город маленький, но практика у пацана неплохая.

Понемногу стал успокаиваться. Когда Петр паренька инструктировал, тот слушал внимательно и указаниям не морщился. Отношения у дядьки с племянником правильные. С таким тылом можно спокойно вниз нырять.

Разобрали груз. Александр, на что у нас рук не хватило, взял. Небольшая кучка таки осталась.

Петр командует:

— Донесешь. У входа в штольню оставишь. Нас не жди, езжай домой. Сами перетаскаем.

Пошли.

Иду и думаю, что вот он, мой первый поход в недра, да еще такой экстремальный.

Серега что-то почуял и подбадривает:

— Все бывает когда-то в первый раз и когда-то в последний.

Обрадовал!

Развивать эту тему не стал — незачем беду звать рассуждениями о последнем разе. И так снова почувствовал и дыхание между лопаток, и взгляды настороженные.

Когда с подворья петровского выезжали, все головой крутил, смотрел, может, замечу кого. Пусто. Ничего не вижу, но чую — смотрят.

С Лысым поделился, а тот и говорит: мол, когда в первый раз под землю собирался, тоже чудилась и снилась всякая хрень, так что не переживай.

Когда к штольне подошли, увидел я сгущающуюся в каменной щели темноту. Запереживал о клаустрофобии: «Вдруг шагну сейчас туда, — думаю, — и в панике назад побегу?» А темнота густая такая на меня из щели глядит, жирная. Дыхание между лопаток усилилось и… пропало вдруг. Взгляды только остались.

«Чертовщина», — думаю и за Петром иду.

На самом входе Аня скомандовала остановку и раздала каски. Я воспротивился было: мол, каски для лохов. Лысый смотрит на меня как на идиота и пальцем манит.

Подхожу.

— Гляди, — говорит он и рот разевает.

Оказывается, какой-то камень зуб ему в свое время в Тофаларской пещере отколол.

— Если б чуть побольше был, то прощай, челюсть. Тут сколько метров ориентировочно? — спрашивает Серега у Петра.

— Около ста.

— Видишь? Любая мелочь как пуля башку прошибет, если что…

Стыдно мне стало. Прилаживаю касочку на голову.

Аня смеется.

— Тебе идет, — говорит, а сама фонари проверяет и внутрь штольни внимательно смотрит.

Петр планчик, племянником нарисованный, разглядывает. Тот сказал, что от входа до места не больше сотни метров. Я носильщиком стал.

Лысый командует:

— Грузись больше. Нам с Анечкой перед спуском руки беречь надо, а ты сейчас — тягловая сила.

Взвалил на себя баулов под завязку. Прямо челнок какой.

Петр улыбается: мол, главное — в штольню зайди, а дальше, как на бульваре. Широко.

Заходим. Я третий. За спиной Лысый сопит. Загрузила его Анечка тоже неплохо: мол, нечего сачковать… Фонарики по стенкам штольни мечутся. Впечатлений масса, от изменения температуры до подземных запахов. Камнем пахнет и вечностью.

Идем глубже. Клаустрофобии нет. Когда вход за поворотом исчез, пропали взгляды, так я и не понял — казались они мне или нет? Под ногами хлюпало, но недолго. Неожиданно воздуха стало не хватать. Тащусь с грузом, а рот как у рыбы разевается. Паника стала наваливаться, чуть вещички не побросал. «Вот уж, — думаю, — весело командировочка начинается, и что дальше?»

Тут Лысый говорит вдруг сзади:

— Давай передохнем чуток.

Место сухое. Присел, как стоял. Серега рядом. Фонарем только моргнул в затылок Петру пару раз и пристроился на ящике, который тащил. Я сижу, отдышиваюсь и переживаю про себя. «Надо же, герой какой. Еще идти не начали, а уже странности появились».

Воздуха вроде больше стало. Тут Петр вернулся из черноты, фонарем слепит.

— За поворотом метров пять. Дотащитесь?

— Конечно, — на ноги поднимаюсь.

Прислушался к себе, вроде прошло. Петр обратно ушел, а мы — к месту спуска. Поворот. Анечкин фонарик мелькает. Делает что-то девчонка.

Груз около петровской кучи сбросили, и Серега сразу потащил какие-то петли и крючочки.

— Как пойдем? — Анечке кричит. — Станцию бьем, или есть за что арканиться?

— Вон рельс торчит, — тыкает пальцем девчонка. — Только его пробовать надо.

Точно, из кучи, что сверху, рельс выглядывает, загнутый, как крючок для мяса. Не порадовала меня такая аналогия. Хищно так торчит крючок. Жертву ждет.

Гляжу, Серега в героя играть собрался. Веревку потащил.

— Шевелила? — спрашивает.

— Нет пока.

Подходит товарищ мой к крюку, на самый краешек черного провала, и рукой его толкает.

— Давай я повисну, — предлагаю. — Все равно Серегина проба, по мне, пустой звук. Я его по весу вдвое.

Оба на меня как на идиота глянули.

— Без страховки? — Анечка спрашивает.

— А он чего собрался? — ткнул я пальцем в сторону Лысого.

— Мы же говорим, пошевелить. Если не гуляет, тогда на страховке повиснем, чтобы проверить.

Махнул я рукой и обратно за вещами пошел. Каждый должен свое дело делать: мне — грузы таскать, а у альпинистов собственный выход.

За поворотом с Петром столкнулись. Идет груженный как медведь.

— Там тебе на раз осталось, — говорит. — Не заблудишься?

Смеется. Лицо довольное.

— Радуешься, что полезли? — интересуюсь.

— А ты думал? Столько лет не был. Даже кровь быстрее побежала.

Глаза в свете фонарика озорно так сверкают. Я вздохнул лишь и на выход пошел.

«Все тут радуются, — думаю. — А мне до моего счастья сероводородного еще шагать и шагать».

Никогда не привлекали меня шахты да пещеры. Лес, море и все, что на земле, — мое. Подземное царство не про меня. Еще когда про Данилу-мастера сказку читал и камушек его, картинка рисовалась вовсе не радужная. Сидит бедолага в темноте, трудится, а его лишь спрашивают: «А вышел ли камушек, Данила-мастер?» Мне тогда даже на своем диванчике детском воздуха не хватало. А тут понесла вдруг нелегкая к самому центру земли…

«Придется привыкать. Научился же морскую болезнь гасить в самом зародыше? Так и здесь, — смекнул я. — А иначе хоть в изолирующем противогазе под землею ходи, чтобы кислород уж точно был». Рассмешила меня эта мысль лучше некуда. Представил я сочувствующие лица Ани с Серегой и понял, что блажь все это и нужно просто работать над собой.

Сразу силы появились. Навьючился я, что твой ишак, и в черный проем без сомнений занырнул.

Когда допыхтел до места, оказалось, ничего интересного не пропустил.

Лысый как раз на «мясном» крюке из рельсы повис, что твой червяк. Руками схватился и болтается. Анечка веревкой страхует.

— Нормально, — качнулся Серега и спрыгнул на край штольни. — Любого выдержит.

— Я килограмм на сорок тяжелей тебя, — опять забеспокоился я.

— Вот Серегу первого и отправим, — подытожила Анечка. — Пускай пока промежуточные станции бьет.

Выяснилось, что по правилам веревка не может быть длиной более тридцати метров. Здесь сто, так что две станции надо делать.

— Долго это? — Петр спрашивает.

— Как скала, — Анечка говорит.

— А что, не в трещины бьются?

— Трещина не всегда на месте, так что лучше уж сразу в стенку. Вдруг второй раз нырять придется, а станции уже стоят.

Внятный аргумент.

Петр уселся метрах в пяти от края, рядом со мной, за возней наблюдать. Крутили они там что-то, вертели. Надели на Серегу какое-то подобие подгузников с петлями. Бормочут что-то свое, альпинистское.

Наконец все готово. Веревку на рельсе закрепили, и повис Лысый в свободном полете над бездной.

— Пошел, — улыбнулся он, исчезая за краем.

Прождали долго. Даже жрать захотелось. Достал сухарь и давай хрумкать. Съел три штуки, когда Анечка сообщила:

— Все. На месте Серж.

«Серж, — заржал я про себя. — Надо же, какой француз». Следующим пошел Петр. Анечка только поинтересовалась, спускались ли мы когда-нибудь, и, получив четкое «нет», сказала, что времени на полное обучение не остается и спустит она нас вниз как мешки с грузом. Петра она все-таки отправила первым, до ящиков.

Нужно было видеть его несчастное лицо под пластиковой касочкой радостно-желтого цвета и руки, судорожно вцепившиеся в снаряжение.

«Ну вот, — задумался я. — Придется снова с собой бороться». Присмотрелся к Ане. «Специально на закуску меня оставила», — я потащил на край увязанный груз. Решил твердо: улыбаться буду, что бы ни случилось. Улыбаться, и как можно радостней.

Петр уже внизу. Скрылась за краем и большая часть мешков с ящиками. Наступил мой черед. Для начала снова пропал воздух. Незаметно продышался, пока надевал подштанники из ремней. По-ихнему — обвязка.

Анечка помогает. Чувствую я, не просто так она меня с собой оставила. И точно! То ручку подольше задержит, то с застежкой возится как-то неумело.

— Волнуешься? — спрашиваю.

Она на меня удивленно так посмотрела: мол, о чем волноваться, а у самой во взгляде мелькает неуловимое что-то.

Давай меня на веревку насаживать, а моих страхов и нет уже.

Стою на краю. Спрашиваю:

— Целоваться будем?

Сколько раз себя после ругал, дурака. Что за натура такая? Не удержался.

А девчонка рукой по щеке проводит ласково и отвечает:

— Внизу посмотрим.

Вот с таким чувством и убыл я в жирную черноту провала. Опускала меня Анечка плавно. Сам я лишь переживал, насколько мужественно выгляжу, когда за край пошел. Думаю и злюсь на себя: «Кто о чем, а вшивый — о бане! Не надо было тебе, дурню, интригу с девчонкой разыгрывать. Любила бы своего чеха неразделенно, а ты со своими психологическими экспериментами — здрасте…» Сильно я на себя рассердился и, когда на промежуточную станцию прибыл, забыл, как на другую веревку перестегиваться. Только тут меня страх стал брать, как понял я, что подо мною семьдесят метров отвесной скалы и помочь некому.

Инструкций Анечкиных я со своими играми и не помню совсем. Говорила же она мне, что делать, а я только: «Да, да. Ага», а сам прикосновения ее ловлю да к дыханию прислушиваюсь.

Скала влажная. Течет водичка с поверхности вниз. Фонарик скупо так светит, а я карабины на обвязке рассматриваю и сообразить пытаюсь, что в первую очередь перестегивать…