Странное откровение монгола оказалось не таким уж нелогичным.
Ворочаясь сейчас в рассвете следующего дня, пробивающемся через щели полога, закрывающего юрту сверху, я перебирал соображения с какой-то уже монгольской неспешностью.
Рубан-перерожденец из рода Амурсаны… Такого я не мог представить даже в самом страшном сне.
Беспокойство Хурлы оказалось не беспочвенным. Моего давнего друга беспокоила на сегодня любая неожиданность, способная помешать защите его малой родины — города, когда-то отвоеванного у китайцев Джа-Ламой.
Оказалось, мой «тугарин» родом именно из этих мест и глава вчерашнего застолья — его родной брат. Род старого товарища оказался настолько древним, что терялся в глубине веков аж на тридцатом поколении…
«Ситуация пятьдесят на пятьдесят, — оценил я наш вчерашний разговор, — Сегодня Джинну и нашей команде будет предложено принести присягу на верность давшей приют общине или придется убираться восвояси. Через три дня истекает Китайский ультиматум о возврате исконных территорий…»
Но все предложения-присяги состоятся лишь после обряда посвящения Рубана, что должен начаться ровно в полдень.
Вдохнув еще раз запах верблюжьей шерсти и подкисшего молока, я решительно откинул покрывало, понимая — спокойного дня не будет и сегодня…
Карина спала. Рассматривая тоненькую фигурку, я в очередной раз удивился — где же здесь гнездится та боевая мощь, с которой эта «хрупкая» девчонка не задумываясь, крушит окружающий мир.
Мощь напополам с неземной нежностью… На моем теле еще оставались прикосновения ее ладоней.
Впервые за много дней, оказавшись, наконец, в тихом уголке на окраине Монголии, мы смогли вспомнить-выплеснуть ту страсть, что таилась в каждом из нас.
Ночное сумасшествие прошлось неудержимым цунами смывая заскорузлые воспоминания о нашем пленении, песне перед расстрелом, штурме сухогруза и кошмарах вонючего трюма.
Нам не мешало ни легкое ранение Карины в плечо, ни мое состояние «пятьдесят на пятьдесят» после разговоров с Хурлы. Забытое — «пользуйся сегодняшним днем» неудержимо всплыло на поверхность, улучив лишь малую минуту спокойствия.
Ополоснув лицо и приводя в порядок собственную голову, я решил действовать, используя лишь скрытые способности. Время мое текло по-прежнему чуть медленнее и сыворотка с «птичкой» работала, будто мне ее вкололи буквально вчера.
Сейчас мне нужен был Рубан.
Я устроился в позе Будды подальше от тонких солнечных лучей, пробивающихся в щели полога верхней части юрты. Свет уже не казался мне утренним и разум мой был чист-прозрачен, будто я проспал не менее десяти часов. Если это так, то я мог и опоздать к обряду, что состоится в полдень.
Вдох. Еще один. Медленный выдох и еще раз очень глубоко…
Навыки, полученные в трюме сухогруза, работали неукоснительно, и неожиданно, пробивая войлочные стены, мое трансформированное сознание вырвалось за стены юрты в очередной день Монголии.
Я не опоздал, хотя возжелай я утреннего секса, все могло бы уже закончиться.
Сначала мне показалось, что Рубан, восседающий в юрте, попросту спит в позе лотоса и окружении лам в красных туниках.
Осторожно тюкнулся к нему в голову и понял — мой товарищ находится в каком-то трансе или его попросту чем-то напичкали и теперь готовят к непонятному обряду.
Мысли окружающих были сейчас как на ладони. Лама, что встречал нас в самолете, уже понял: Саня никакое не воплощение Джа-Ламы и попросту готовился сделать из него знамя пусть и посмертное. Однако я к этому не был готов.
«Остановись! — послал я ему первую мысль, — Остановитесь все! — грохнул я ворох образов в пространство юрты, где готовился обряд, стараясь зацепить каждого присутствующего. — Саня, вставай!» — пытался достучаться я до товарища.
Смятение охватило всех кроме того самого Ламы, с которым по собственной дури мысленно поздоровался возле самолета Рубан. Он глянул на часы и, не подавая виду, оборвал ропот других Лам, ссылаясь на множественных духовных врагов якобы всегда мешающих процессу.
«Скажи им что ты не хочешь никаких обрядов, — „стукнулся“ я еще раз к Рубану, — Дурень! Не видать тебе ни одной тёлки после этого долбанного посвящения! — Странно, но эта мысль, что в полном отчаянии „орал“ я сейчас, пробилась, наконец, через Сашкино оцепенение, — Просыпайся! — „вопил“ я в его голове, — Уходи! Я буду с тобой и покажу, куда нужно идти. Спасайся мачо!»
Неожиданно на меня стала наваливаться неясная усталость. Это старый Лама что-то уловил и пытался сейчас нейтрализовать мою атаку, набрасывая видимо «Рубановские» сети и на меня.
«Десять, девять», — пошел отсчет в моей голове и я сообразил — по окончании, я попросту впаду в тот же транс что и Санька. Однако старый лукавец просчитался и, занявшись мной, он упустил контроль над Рубаном.
Мой товарищ неожиданно встрепенулся, повел глазами, и я в угасающем сознании поймал— Сашка уловил всю мыслепередачу.
Счет перервался. Теперь Лама пытался усадить на место Саню, но видимо мой образ полного отсутствия женщин оказался для мачо сильней, и он попросту сдернул с себя белую корону, выпустив на свет соломенные волосы, что чуть не сыграли такую роковую роль.
«Скажи им — Джа-Лама уходит и поблагодари за прием…» — «фаршировал» я ему голову пользуясь замешательством противника.
Лама еще попытался удерживать Саню за рукав, но тот все понял и, входя в роль, строго повел глазами, выбрасывая в окружающий мир мыслеобразы моих инструкций.
Окружающие валились на колени. Они даже увлекли за собой упрямо цепляющегося за Рубана ламу. Саня же попросту отбил руку старика легким шлепком и, перешагнув через всю эту кучу малу, откинул полог юрты.
Дружный рев собравшихся около войлочного жилища монголов встретил несостоявшегося Джа-Ламу.
«Я ухожу!» — «орал» в их головах своими образами Рубан. Видимо для полноты эффекта он еще беззвучно открыл рот и картинно тыкнул пальцем куда-то за горизонт.
«Скажи им, что вернешься им на помощь со своим русским войском, — торопливо подсказал ему я и Саня четко выполнил мои указания, — Иду встречать», — бросил я последний образ и открыл глаза.
Оказалось Карина уже не спит, и смотрит на меня из постели, испуганно и совсем по-детски спрятавшись за краем одеяла.
— Ты не человек… — испуганно зачастила она, увидев, что я поднимаюсь, — Ты гудел вот так, — сложила она губы, трубочкой издав звук какой-то этнической трубы, — Гудел и висел над полом…
— Не надо было любимому парню сыворотку ставить, — мстительно качнулся я в ее сторону, — Имей теперь мужа монстра…
Улица встретила меня полуденным солнцем и картинкой «ожившего» Рубана, вышагивающего сейчас между юрт в мою сторону. Следом за ним валила толпа ошарашенных зевак.
Мне теперь не было смешно. Религиозный экстаз монголов, достигший своего апогея, грозил смести нас как щепочки. Я неожиданно понял сомнения Хурлы насчет правильности нашего появления в такой неурочный час — буквально перед самым истечением китайского ультиматума.
Из палатки Джинна высунулась всклокоченная голова Левы. Высунулась и тут же спряталась. Неожиданно я уловил, как Саня «зовет» легионеров на улицу, если те готовы остаться здесь и присягнуть на верность общине.
Замысел товарища был хорош, и теперь от решения команды наемников зависело очень многое.
Я понимал — у Джинна не такой уж большой выбор и двигать с нами в Россию ему совсем уже нет резона — что там всех ждет? Здесь же на вольных просторах Монголии у наемников есть все шансы себя показать, ведь после Чингисхана и трехсот лет непрерывных войн по всему миру страна не так уж много и воевала. Кочевники понемногу растратили свой боевой пыл, герои умерли, не оставив потомства, и весь монгольский запал на мировое господство понемногу растаял, оставшись в глубине веков.
Надежды мои были не беспочвенными — общую концепцию наемника высказал в свое время хохол Лева еще на сухогрузе:
— Мы солдаты удачи, — ответил он тогда на какой-то вопрос Карины, — Нам везде дом родной…
«Посмотрим», — решился я и «напомнил» легионеру о его же словах, мол, сам говорил: «Кривая покажет…»
Удивления у Левы я не заметил, да, в общем-то, все уже было решено. Джинн собирался лишь запросить особых полномочий в части возможной войны — наверняка он уже оценил перспективность монголов как вояк.
«Выходите уже…» — кипятился я.
Казалось, прошла целая вечность, хотя Рубан еще шагал в мою сторону, раскрывая объятия, а толпа в халатах валила за ним следом, будто поклонники за звездой немалой величины.
Неожиданно я увидел красные халаты лам и среди них вышагивал, возвышаясь на целую голову мой «тугарин» Хурлы.
«Выходите же…» — взмолился я, понимая, что старый лама еще поборется за право сделать из Рубана знамя, но тут полог, откуда торчала полминуты назад голова Левы, откинулся и неспешным шагом через порог шагнули фигуры в камуфляжах и с автоматами.
Толпа чуть тормознула, но задние напирали на первых, и неразбериха позволила ламам во главе с Хурлы обойти их с фланга и оказаться рядом с Сашкой.
— Мы уходим! — крикнул я «тугарину», — Они остаются! — указал я на легионеров.
Джинн скомандовал что-то на французском, и наемники лихо вытянулись в одну шеренгу. Долговязый легионер шагнул к Хурлы и что-то четко доложил тому на английском.
Могу поклясться, гигант его понял. Не буквально, конечно, но история Вавилонского разобщения человеческих языков работала прямо на моих глазах только в обратную сторону.
Когда-то в кинофильме «Особенности национальной охоты» режиссер затронул эту тему снятия давних языковых барьеров в пьяном состоянии. Тот эпизод с легкой реплики Булдакова получил название «горячие финские парни». Так вот сейчас «тугарин» что-то гукнул легионеру на монгольском и, черт побери! — и этот его понял…
Недовольство лам неожиданными переговорами не знало границ, однако мой старый товарищ, похоже, по иерархии стоял выше любых вероисповеданий и попросту указал парням в малиновых халатах монахов буквально «на дверь».
Лучше бы он этого не делал, потому как, старый лама сделал неожиданное движение руками, будто что-то скатывал в ладонях и вытянул руки в нашу с Сашкой сторону.
Единственное что я еще успел запомнить, так это золотую пелену, перед глазами, недоуменный взгляд Рубана падающего вниз прямо на истоптанную сапогами землю и удар неимоверно тяжелого молота с грохотом раскрошившего мое пространство…