Хилл бие Кройце, Стриж
436 г. 18 день Журавля. Роель Суардис.
«Придурок ты, Стриж, а не шер искусства. — Он сидел за спинетом, глядя на закрывшуюся за Шуалейдой дверь и трогая металл на шее. — Размечтался».
Стриж коснулся клавиш, сыграл простенькую мелодию, прислушался: снова показалось, что стены башни резонируют, как дека гитары. Достал из-под себя «Основы», открыл на странице с миниатюрой, изображающей Безумного Барда.
Вспомнилось, как он морочил слуг Пророка: ведь получилось! Они пошли туда, куда звала гитара. Почему же не выходит сейчас? Она должна была отпустить его. Пожалеть, усовеститься и…
Стриж захлопнул книгу и рассмеялся. Бред! Принцесса, колдунья — пожалеет игрушку?! Сейчас. Но, шис дери, когда она сняла ошейник, было так… так… Проклятье! Как здорово было поверить, что подкидыш, отданный матерью даже не Райне, а Хиссу, может быть настоящим шером! Ровней этой высокомерной девчонке, считающей себя вправе играть им.
Стриж снова опустил руки на клавиши, пробежался пальцами, закрыл глаза — и позволил тоске и злости литься звуками. Лишь когда внутри стало пусто, в животе забурчало, а руки заныли, Стриж остановился. Толку злиться? Ведешь себя как игрушка — получай красивый ошейник и жди, пока она вспомнит, что тебе надо иногда обедать.
Тигренок, шис подери! Надо менять образ. Пока она не видит в нем человека, никакая музыка не поможет.
Заглушив бурчание в животе персиками и виноградом, Стриж забрался на подоконник и распахнул окно. Мокрый холодный воздух — самое то, чтобы освежить мозги. А применить их по назначению давно пора: как говорит Ульрих, удача не жалует ленивых. Для начала стоит проверить границы клетки.
Стриж осторожно тронул голубую пленку. Ничего не случилось. Высунул руку, потом выглянул в окно сам — снова ничего не случилось, только шее стало тепло. Ошейник? Стриж провел пальцем по металлу, нащупал гравировку, прислушался…
Шис дери, это ж не ошейник, а замок на гномий банк! Столько магии было разве что в том дракончике-убийце. Правда, этот… Нет, не может быть!
Но руки уже сами взялись за металл — и полоса звездного серебра замерцала в его ладонях. Выгравированные руны подчинения — старания Ульриха обучить приятеля основам рунной магии не пропали даром — текли и истончались, превращаясь в руны защиты и еще что-то незнакомое.
«Сколько же здесь слоев? А сколько силы?» — Стриж погладил металл, и тот отозвался вибрацией и теплом.
Полюбовавшись произведением искусства, Стриж вернул его на место и улыбнулся. Одно дело заклепанная кузнецом железка, и совсем другое — артефакт ценой в баронское поместье. Похоже, у колдуньи на Тигренка большие планы. Ха! Хочет играть всерьез, будет ей игра всерьез!
Итак, ваш ход, мастер «Тигренок».
Стриж оглядел парк. Под окном газон с кустами роз, в пяти шагах от стены — дорожка, обсаженная кипарисами. Десяток садовников: подстригают олеандры вдоль аллей левее башни, метут дорожки и высаживают цветы за фонтанами, шагах в пятидесяти. Дюжина гвардейцев, постоянно марширующих вдоль фасада, как раз удаляется направо: пять минут форы, достаточно.
Стриж спрыгнул со второго этажа на газон и отбежал под прикрытие кипарисов.
Едва он спрятался, как со стороны парадного подъезда послышался стук копыт и голоса. Садовники, подметающие дорожки, разом повернулись туда, поглядеть на выезд. Тех, что слева, скрывали три ряда кустов и деревья.
Стриж метнулся через дорожку, замер около кипариса, огляделся: никто не видит. Поправил кружевной ворот так, чтобы не видно было ошейника и, нацепив на лицо выражение «благородный шер скучать изволят», вернулся на дорожку и вальяжной походкой направился к клумбам. Не обращая внимания на садовников, остановился около самой большой, оглядел её — в меру скептически, в меру равнодушно — и шагнул прямо в середину, сминая только что высаженные желтые колокольчики.
— Но, Ваша Ми… — испуганно вскрикнул ближний садовник и осекся под презрительным взглядом. — Что угодно Вашей Милости?
Выдержав паузу, Стриж повелительно указал на лиловую хризантему. Садовник с облегченным вздохом кинулся к ней, срезал и с поклоном подал «милости». Вовремя сдержав кивок — с чего бы шеру кивать какому-то там садовнику?! — Стриж забрал цветок и прогулочным шагом направился прочь.
«Беги, Стриж, беги! Так просто!» — дрожало внутри перетянутой струной. Ноги сами норовили повернуть в парк, подальше от дворца. Вот на ту тропинку, и прямиком к улице Трубадуров, а там рукой подать до Наставника.
Но, лишь глянув в сторону густых крон Фельта Сейе, он развернулся и пошел к боковому подъезду, знакомому со вчерашнего дня. Притворяясь очень занятым самим собой придворным, он добрался до покоев Её Высочества. И понял, что опоздал: башня сверкала, гудела и дрожала, словно внутри бушевал ураган. Хотя… почему словно? Шуалейда вернулась и не нашла игрушки на месте.
Стриж остановился. Соваться туда?! Чистое самоубийство. Бежать — тем более. Ну и нечего тогда бояться. Раньше смерти не умрешь.
Подмигнув гвардейцам у дверей, он спрятал лиловую звезду, так похожую на её глаза, под полу камзола, и шагнул в башню Заката.
Шуалейда
Шу не успела ответить себе, что собирается делать с Тигренком, как он нашелся — прямо у дверей башни.
«Сумасшедший? Наглец! Где он был? Почему вернулся?.. Он что, меня не боится?! И что он будет делать дальше?»
К тому моменту, как Тигренок дошел — медленно, словно фланирующий по набережной бездельник! — до кабинета, эфир кипел красковоротом, смазывая очертания реальности и грозя снести до основания весь Роель Суардис.
— Я не разрешала тебе покидать башню, — очень ровно сказала она.
Он пожал плечами, оглядел ее с ног до головы и улыбнулся. Ширхаб дери, как он улыбнулся! От восхищения и откровенного вызова в синих глазах у Шу дрогнули колени — и порыв урагана, порвав тонкую нить самоконтроля, с торжествующим воем метнулся: смять, растерзать! — пронесся по кабинету и вылетел в окна. Показалось, кто-то закричал, тонко и отчаянно.
«Нет!» — Шу зажмурилась, понимая, что поздно, никто не выдержит такого буйства стихий.
Мгновенье она прислушивалась к шороху и треску оседающих обломков, не решаясь открыть глаз. Еще мгновенье — пыталась понять, почему так холодно. Наконец, взглянула… и чуть не завизжала: живой! Шу почти бросилась ему на шею, обнять, убедиться, что ничего с ним не случилось… но остановилась, поймав торжествующий взгляд.
Тигренок, глядя на Шу, как на добычу, аккуратно отцепил от камзола белого котенка: тот впился всеми когтями, шерстка дыбом, уши прижаты, крупно дрожит. Опустил на пол — только сейчас Шу осознала, что рукав его камзола порван и окрашен кровью, на щеке алеет глубокая царапина, а сам он пахнет болью, азартом и желанием. Вкусно, до головокружения вкусно, и хочется еще…
Словно в ответ, Тигренок перевел взгляд на ее губы, сделал шаг, протягивая к ней руку — и наткнулся на невидимую стену ладонью. Нажал, словно пытаясь сломать и добраться до Шу: барьер поддался, прогнулся…
«Нет!»
Шу оттолкнула его все той же стеной воздуха, улыбнулась — медленно, с вызовом — облизнула губы и приказала:
— Подай хлыст.
По лицу Тигренка скользнуло недоумение, затем понимание, тут же вспыхнул азарт… и он поклонился, прижав руку к сердцу, до невозможности изящно и издевательски, словно всю жизнь провел при дворе.
Через миг он был — безмятежное спокойствие, только в глубине синих глаз проскакивали золотые искры. Перешагнув котенка, он прошелся по шаткому нагромождению обломков, словно настоящий тигр по ветке дерева, и уверенно вытянул из мешанины некогда висевший на стене хлыст. Глядя Шу в глаза, провел хлыстом по ладони, проверяя гибкость, легко ударил по отвороту сапога. Шу вздрогнула. Он легко спрыгнул с опасно накренившегося книжного шкафа, остановился в шаге от нее, приподнял уголок рта: уверена?
Шу презрительно дернула бровью — уж она-то умела ставить на место слуг!
Едва заметно пожав плечами и улыбнувшись, Тигренок склонил голову и подал хлыст. Почтения и раскаяния в нем не было ни на динг, зато наглости и хищной опасности — на золотой запас гномов.
«Уверена, что это необходимо?» — сквозь голодный гул крови прорезался голос совести.
«Он мой. Он будет меня слушаться!»
— Снимай рубаху и на колени, — велела Шу.
Тигренок коротко глянул на нее, потянул с плеч камзол и отвернулся. Аккуратно сложил камзол на пол. Скрутил волосы в узел, потянулся, снимая рубаху, — мышцы под светлой кожей напряглись, заиграли, так что Шу показалось — батист скользит по ее коже…
Она до боли в пальцах сжала хлыст. Попроси прощения!
Но он, даже не склонив голову, опустился на колени — словно ее здесь не было.
Закусив губу с досады, Шу провела кончиком хлыста по ложбинке вдоль спины, почти почувствовав на губах вкус его золотистой кожи. Он резко вздохнул. Хлыст легко коснулся плеча — не удар, а поцелуй. Пауза. Еще касание, снова пауза…
Надолго его спокойствия не хватило: плечи напряглись, опущенные руки сжались в кулаки. Он дышал неглубоко, в такт ритмичным касаниям, и пах злостью пополам с возбуждением.
Вместо следующего удара хлыст остановился в волоске от кожи. Тигренок едва заметно вздрогнул, напрягся еще сильнее — и хлыст скользнул кончиком от шеи до поясницы: медленно, чуть касаясь. И тут же легко ударил. Тигренок резко вздохнул от неожиданности, не успел опомниться — и хлыст ударил сильнее, оставив на коже розовую полосу. И еще раз — рассек кожу, окрасился кровью.
Теперь вздрогнула сама Шу: глоток боли, как глоток выдержанного вина, вскружил голову и растекся сладким жаром… мало, мало! Но хватит, чтобы поделиться с ним, привычно, как дыхание, в такт ударам хлыста: боль — наслаждение, разделенное на двоих.
«Что, ошейник не защитит? Это не опасно, мой милый», — она уже не понимала, думает или говорит вслух, не помнила, кто перед ней — Тигренок или Дайм. Мир кружился стонами и дрожью, сверкал вспышками стихий — золотыми, синими, негой и страстью, смерчем и полетом… Она сама была этим хлыстом, ласкала скользкое от пота и крови тело, дрожала вместе с ним, вместе с ним кричала — мой!..
Свистнув в последний раз, хлыст замер, сведенный судорогой наслаждения, мир вспыхнул и закружился, утопил её в потоках стихий и выплеснул в реальность: задыхаться, хвататься за воздух в поисках опоры, ловить пересохшими губами дождь…
В лицо ударил ветер, швырнул горсть мокрых листьев. Шу вздрогнула, отлепив от лица лист каштана, обвела взглядом оплывшие стены, разбитые окна и искореженную мебель, опустила глаза…
Он лежал на полу, спрятав лицо в согнутый локоть. Неподвижно. Убила?!.. Нет, слава Светлой: исполосованная спина дрогнула — вздохнул.
В голове было звонко и пусто, как в колоколе. Шу с трудом разжала пальцы. Хлыст упал. Показалось, от этого звука начали рушиться стены. Но нет, это всего лишь за окном начался ливень.
— Тигренок? — тихо позвала она и шагнула к нему: вылечить, снять проклятый ошейник, отпустить его — нельзя так со светлыми шерами!..
Он обернулся и поднял бровь: наигралась?
— Вставай.
Она швырнула ему одежду. Из камзола что-то — нож?! — выпало, Тигренок поймал его у самого пола, извернувшись змеей. Одновременно Шу кинулась к нему, перехватила руку. И оказалась прижатой к полу — не пошевелиться, только смотреть в непроницаемые глаза, вдыхать запах пота, злости, желания и крови, чувствовать каждую мышцу напряженного мужского тела. Несколько мгновений они играли в гляделки. Вдруг он усмехнулся и впился в её губы — скорее укус, чем поцелуй. Шу задохнулась от неожиданно острого жара, ответила, но он отшатнулся, глянул насмешливо и зло, вложил ей в ладонь то, что она пыталась отнять — и вскочил.
Простучали шаги вниз по лестнице. Затихли. Она осталась в разгромленном кабинете одна, наедине со сквозняком и… цветком?!
Взглянув на смятую, надломленную хризантему, Шу тяжело сглотнула и зажмурилась. Дура! Он не пытался сбежать. Он всего лишь сходил в сад и вернулся. Сам. Принес тебе цветок… А ты? Так привыкла к боли Дайма, что без этого уже не можешь?
…поцелуй — глоток расплавленного олова…
— Печать Верности, Шу. Два слоя-плетения, добавленные специально для меня Пауком Тхемши и Пресветлым Парьеном. Мне больно касаться женщины, любой женщины. И я никогда не смогу быть тебе мужем.
Лес Фей насмешливо шумит ветвями: трону империи не нужны лишние претенденты.
Без ментальных щитов Дайм наг и беззащитен, как новорожденный. Любой из кронпринцев империи отдал бы половину своей казны за его унизительную тайну. Бастарду не стать настоящим сыном, лишь псом, чья верность — цепь.
Дайм касается руки Шу, и подаренная Печатью боль захлестывает её…
— Прости.
Феи кружатся над глупыми влюбленными, смеются, осыпают их сладкой пыльцой циль.
…боль трансформируется в энергию, в наслаждение: я темная, боль и страх — моя пища! Ты не успеешь почувствовать боли — она моя.
…наслаждение и энергия возвращаются к Дайму: я светлая, я умею лечить и дарить счастье! Ты не вспомнишь о Печати, пока ты со мной.
Бирюзовые глаза любимого и учителя сияют ошеломленным восторгом: моя сумрачная принцесса, у тебя получилось!
Поцелуй — глоток расплавленного олова, обжигающе сладкий…
Но последний слой не поддается Сумраку — слишком простой и надежный.
— Я люблю тебя. Мне не важно, что я никогда не стану тебе женой, Дайм.
Феи смеются: маги разума, маги правды и иллюзий, маги, которые лгут себе с открытыми глазами…
Шу расправила лепестки, выпрямила стебель, вдохнула горьковатый аромат. Снова закрыла глаза и сосредоточилась: когда-то Дайм объяснял, что растения можно лечить так же, как людей. Через несколько биений сердца она открыла глаза. В ладонях сияла капельками влаги сиреневая хризантема — подарок светлого шера. Самая прекрасная хризантема на свете.
«Баль права, — подумала Шу, рисуя в воздухе соединенные руны гармонии, возврата и времени: надо прибрать за собой. — Это была глупая затея».
Рональд шер Бастерхази
436 г. 18 день Журавля. Роель Суардис.
Последствия настойки кха-бриша и высшей некромантии оказались еще неприятнее, чем Рональд ожидал. Он вынырнул из тяжелого сна лишь к четырем пополудни — без сил, с раскалывающейся головой, пересохшим ртом и ломотой в костях.
— Какого шиса не разбудил? — прохрипел он и закашлялся.
Ссеубех не отвечал, хотя был где-то поблизости — с некоторых пор Рональд знал, где находится и чем занимается некромант примерно так же, как знал, где и что делает его собственная рука. Откашлявшись, Рональд открыл глаза и тут же зажмурился от невыносимо яркого света, едва успев разглядеть стоящего рядом с бумажкой в руках Эйты.
— Чтоб тебя!.. Ставни, идиот!
Некромант прошелестел что-то нецензурное насчет отсутствия у фолиантов рук, но Рональд не слушал. К отвратительному состоянию организма добавилось еще более отвратительное ощущение ошибки. Что-то упущено — но что?
Проклиная богов, не давших ему и малой толики дара жизни, чтобы лечить себя, Рональд дождался, пока Эйты наглухо закроет все три окна, сполз с постели и, наконец, открыл глаза. Освещенная единственной грушей циль спальня все равно была слишком светлой. Глаза резало и щипало, казалось, кожу облили кислотой.
— Ну, что там?
— Вашей Темности от Его Высчества Лермы, — проскрипел Эйты, подавая записку на тончайшей рисовой бумаге.
«Дукрист вернулся в Метрополию 17 журавля».
От удивления Рональд забыл про головную боль. Что знает Лерма, на что рассчитывает? Какая выгода ему, кроме как насолить сводному брату?.. Мало данных. Разве что — записка пахнет Пауком…
Рональд смял записку в кулаке и позволил злости коснуться бумаги: она вспыхнула прозрачно-алым, с изящными сиреневыми краями, пламенем. Дивно приятно было бы увидеть, как это пламя лижет костлявые пятки учителя.
Проклятье! Как можно быть таким дурнем! Подумать, что Паук выложит ученику хоть десятую долю правды! Еще бы знать, как давно Лерма заключил союз с Пауком — наверняка перед мятежом, созданием марионеток-магов учитель развлекается не первую сотню лет. Но насколько раньше? Может быть, он заподозрил Рональда? Или это запасной план? Проклятье. Только вмешательства Паука сейчас и не хватало!
— Значит, тебе надо чтобы я знал: за Лермой стоишь ты, — пробормотал под нос Рональд. — И ты думаешь, я помогу ему подгрести под себя Валанту и лишить меня единственного безопасного места? Да скорее Мертвый восстанет.
Быстро подсчитав даты — Дукрист будет здесь не раньше чем через шесть дней, а свадьба короля состоится через пять — он хмыкнул и велел:
— Эйты, подай освежающего.
Рональд встал, держась за спину, обругал всех предков медленного Эйты до седьмого колена. Накинул халат — сил на большее не было. Дошаркал до зеркала, активировал гроздь груш и осекся, не закончив очередное ругательство. Из темной глубины сверкал запавшими глазами морщинистый седой старик. Зеленоватая кожа, серые губы и красные отблески в глазах завершали образ упыря.
Несколько мгновений Рональд рассматривал отражение и прощупывал свою ауру в поисках повреждения. Наконец, нашел тонкий черный жгут, обвивший сердце и прорастающий в артерии: посмертное проклятие шера Блума.
Услышав рядом шаги, Рональд протянул руку, но ожидаемого бокала с кровью не получил. Удивленный, обернулся к слуге, оглядел его с головы до ног: сухощавое тело с раскосыми глазами и плоским носом цело, природный красный цвет кожи слегка поблек, как и положено умертвию, душа по-прежнему связана заклинаниями, структура управляющих потоков не нарушена, посторонних нитей, ни информационных, ни управляющих, не видно. Нет, вряд ли он шпионит для Паука и после смерти. Но, пожалуй, стоит его упокоить — так, на всякий случай.
— В чем дело?
— Живых нет, — отчитался слуга.
Рональд поморщился: у самого качественного умертвия голос скрипуч и мерзок до зубной боли. Хуже царапанья ржавым ножом по стеклу.
— Синюю, с руной Ешу.
Пока Эйты ходил на нижний этаж за предпоследней бутылкой Эликсира Аль-Аххе, драгоценного декокта со слезами феникса, запрещенного к продаже темным шерам, Рональд еще раз ощупал блумовское проклятие. Неприятно, но не смертельно — если вовремя от него избавиться и не оставить ни кусочка. Иначе прорастет снова.
* * *
Через час с небольшим зеркало показало привычную картину: мужчина в самом расцвете, с едва пробивающейся на висках сединой — только ради благородства облика — и без единой лишней морщинки. И, разумеется, никаких посторонних нитей, пятен и прочих последствий незаконных заклинаний! Слава Двуединым, ни Парьену, ни Дукристу в прошедший час не пришло в голову побеседовать с придворным магом Валанты. Он бы выкрутился, но ни к чему лишние подозрения. И так изящный и простой план непонятно отчего катится шису под хвост.
— Биун у северных ворот, патрон, — прошелестел Ссеубех и добавил, оправдываясь: — Вы велели оповестить.
Хмыкнув вместо ответа, Рональд нацепил личину, поверх нее пелену невидимости и отправился к черному ходу, тому, что подальше от кухни и поближе к темницам. В этот раз послать Эйты в облике Ахшеддина недостаточно — надо не только купить и привести следующую партию каторжан, но и вытрясти из Биуна информацию. Аккуратно вытрясти, чтобы никакой Дукрист не подкопался: магическое воздействие на государственного чиновника третьего ранга с целью получения личной выгоды, параграф седьмой, пункт третий, лишение должностей и титула, ссылка за пределы Империи. Обойдется!
К тому моменту, как Рональд вышел на задний двор, кастелян Гнилого Мешка уже выгнал из закрытой кареты шестерых висельников, скованных попарно, и ожидал у дверей. Тюремные охранники привычно и равнодушно держались поодаль, между рабами и дорогами к бегству. Но перепуганные, избитые рабы не выказывали желания бежать.
— Ваша Светлость, — поклонился Биун. — Как вы и велели, все что есть.
— Почему в таком виде? Её Высочество будет недовольна, — процедил Рональд.
— Простите, Ваша Светлость, — снова поклонился Биун. — Вы не оставляли распоряжения их лечить.
— Доложите по форме, — оборвал его Рональд.
— Так точно, капитан Ахшеддин! — Отчеканил Биун, изображая солдатскую выправку. — Вчера, в два часа пополудни в камере смертников имела место быть драка. Никто не погиб. Зачинщика драки Её Высочество забрала лично еще вчера вместе с еще одним смертником. Остальные здесь.
— Кто-нибудь кроме смертников пострадал? Зачинщик пытался напасть на охрану? Как вел себя по дороге?
— Никак нет, не пострадал. Не нападал. Вел спокойно.
Еще раз оглядев помятых каторжан и кивнув, Рональд велел:
— Документы.
Биун подал папку с приговорами и купчими, дождался, пока «капитан Ахшеддин» проставит на каждой печать королевской канцелярии, и с поклоном принял кошель с традиционной скромной платой. Он с большим удовольствием бы снова привел рабов лично Её Высочеству и получил раза в три больше, но капитан брал рабов не реже двух раз в месяц, а колдунья лишь изредка. О странностях подобной системы Биун не задумывался, не за то ему платят.
Не удостоив кастеляна прощанием, Рональд накинул на рабов Аркан Кукольника и повел за собой. Разумеется, едва переступив порог Роель Суардиса и убедившись, что Биун с охранниками его не видят, он спрятал всю процессию под полог невидимости и скинул личину светлого. Если висельники и удивились, виду не показали — под Кукольником им уже было все равно. Рональду тоже: сегодня у него были заботы важнее, чем дарить девчонке репутацию маньячки и людоедки.
* * *
Для допроса и подкрепления сил Рональд выбрал висельника с замотанной вонючей тряпкой рукой, а остальных поручил Эйты: накормить, напоить, разместить по клеткам в подвале. Как всегда.
— Что там у тебя, покажи, — велел он рабу, устроившись в любимом кресле у камина.
Оглядев воспаленный пенек, оставшийся от пальца, сморщил нос и указал на пол. Раб послушно опустился на колени и замер.
— Вернись во вчерашний день, до драки. Дверь в камеру открывается, что ты видишь и слышишь?
Висельник послушно вспомнил все: разговоры охраны, худого белобрысого юношу, почти удавшееся развлечение и внезапное нападение, явление Биуна в последний момент.
Копаясь в гнили и мерзости, по недоразумению называющихся разумом этого червяка, Рональд морщился и поминал шиса. Все было рассчитано до мелочей! Убийца пьет зелье, теряет связь с Тенью и разум, но внешне производит впечатление нормального, только тихого и послушного. Как только он оказывается поблизости от сильного мага, не меньше дуо, активируется второй слой, берсерк. С выучкой ткача и эффектом неожиданности один к одному, что он успеет убить колдунью. Учитывая, что ему как-то удалось оторвать голову Пророку — шанс повышается вдвое. Вероятности, что при неудачной попытке выживет для допроса — один к ста, у Шуалейды тоже неплохие рефлексы на убийство. Но… что мы имеем: Шуалейда жива, мастер теней предположительно жив, состояние его рассудка неизвестно. О покушении ни слова. Причины провала неизвестны. Дальнейшие действия Шуалейды неизвестны. Последствия…
Будь проклята эта Гильдия косоруких и шисов закон, позволяющий им не принимать заказов на членов королевской семьи! Хорошо хоть Мастер Ткач при всем желании не сможет выдать заказчика: во-первых, Хисс не позволит, а во-вторых — видел-то он рабочую личину капитана Ахшеддина.
Но что теперь делать со всем этим? Остро не хватает информации: ничего, кроме внешности, странной устойчивости к менталу и неправильной реакции на зелье, об убийце не известно. Проклятье и еще раз проклятье!
Отшвырнув тело с выпотрошенными мозгами, Рональд почти бегом направился к умывальнику. Желание вымыть руки было непреодолимым, хотя физически он к висельнику не прикасался.
— На алтарь его, — велел слуге.
Только Эйты ухватил висельника за волосы, чтобы тащить в подвал, как эфир взорвался. Башня Рассвета дрогнула. Система глушения связи вспыхнула и с громким шипением погасла. Рональд еле осознавал происходящее, ничего не видя от боли — его самого рвали на клочки, корежили и ломали сошедшие с ума потоки. Все его силы уходили только на то, чтобы сохранить в этом кошмаре сознание и собственную суть.
Все закончилось так же внезапно, как началось. Стены башни Рассвета перестали оплывать, реальность — закручиваться узлами, а сам Рональд смог вздохнуть и подумать: кажется, жив.
— Патрон, патрон! — пробивался сквозь мельтешение радужных пятен и гул встревоженный голос Ссеубеха. — Вставайте, патрон! Да помоги же, ты, бревно!
— Эйты, — выдавил хрип Рональд и сморщился: снова шис знает что с телом. В Ургаш эту всю некромантию, не хочу становиться личем!
С помощью слуги Рональд сел на полу, придерживая кружащуюся голову руками. Выпил поданную Ссеубехом воду, равнодушно отметив, что тот отлично управляется и без рук, одним телекинезом, а на выплеск энергии просто начхал. Так же равнодушно осмотрел свою потрепанную ауру, затем защитные системы башни. Большая часть щитов сгорела, там, где проходили нити глушилки, зияли оплавленные дыры.
— Если бы у девчонки было бы вполовину столько мозгов, сколько силы, — хмыкнул Рональд.
— То мы с вами, патрон, давно бы нашли непыльную должность где-нибудь в Тмерла-хен, — продолжил Ссеубех и засмеялся.
— В Баронствах климат лучше, — парировал Рональд и тоже засмеялся.
Через несколько мгновений Рональд оборвал истерический смех и еще раз огляделся. Артефакты-накопители, изображающие лампы, статуэтки и прочие предметы обстановки, частью сгорели, частью светились полным зарядом. Алтарь в подвале дрожал, вокруг него разноцветным облаком пульсировала концентрированная энергия: Линза выбросила столько, что хватило бы снести полгорода. Такого количества не смог поглотить даже Хиссов камень, но и отпускать добычу он не умел.
— Тюф! — позвал Рональд.
В ответ из стены высунулась довольная морда гоблинонежити. Обтянутые сухой кожей челюсти подрагивали, и зеленые огни в пустых глазницах мигали и меняли тон — Тюф не обращал внимания на то, что мертв, и полностью сохранил пакостный гоблинский характер.
— Сначала это. — Рональд указал на дыру, оставшуюся после глушилки.
Гоблин заскрипел и заверещал, выпрыгнул из стены и принялся скакать по комнате, дергаясь, словно сломанная механическая игрушка. От алтаря к нему тянулась темная пряжа, обнимала скелет вместо плоти, на концах пальцев свивалась в черные, алые и фиолетовые нити. Словно игла в руках безумного портного, Тюф мелькал повсюду, штопая камень и эфирные структуры.
— Научите, патрон? — прошелестел Ссеубех.
— Поймаешь гоблина, научу.
Отогнав приступ гордости — дважды дохлый мертвяк впервые признал, что есть хоть что-то, чему стоит поучиться у «патрона» — Рональд потянулся вниманием к башне Шуалейды. Вспышку головной боли, тошноту и выкручивающую ломоту в суставах он проигнорировал: жив и ладно, прочее успеется.
Надежда под шумок проникнуть в башню Заката и разведать, что там произошло, не оправдалась: сине-лиловый монолит не собирался никого пускать внутрь. Даже пару Ахшеддинов — светлый и эльфийка, похоже, прибежавшие к девчонке сразу, как только началась чехарда с эфиром, ошарашенно стояли под дверью и переговаривались. О чем, Рональд не смог разобрать: то ли их щитов буря не затронула, то ли успели восстановить. Скорее первое — судя по тому, что Роель Суардис все же остался цел, алтарь Хисса послужил громоотводом.
— Ладно. Не сегодня, так завтра, — вздохнул Рональд, растирая виски. — Ты рассчитал вектор для скользящей защиты?
— Еще вчера, патрон, — Ссеубех завис перед ним, открывшись на странице с формулами.
— Вот и отлично. Поужинаем у Свандера. Кто знает, вдруг девчонку озарит, и она решится придавить крысу и списать на несчастный случай с Линзой.
— Ваша предусмотрительность меня восхищает, патрон.
— И не вздумай показать Свандеру, что ты не просто деревяшка.
Фолиант издал звук, похожий на фырканье, со стуком приземлился на пюпитр и замер. Деревяшка, так деревяшка. А Рональд хмыкнул: вот так Властелины Мира и сходят с ума. Сначала у них заводятся гоблины, потом начинаются дружеские разговоры с трактатами по некромантии. А потом, глядишь, и сам Темный Брат заглянет выпить бокал коньяку и обсудить погоду в Ургаше.