Светка Еремина была хорошая девочка. Она училась на одни пятерки и принимала активное участие в общественной жизни класса. А Ромка Зеленцов, наоборот, был двоечником и хулиганом. Активное участие он принимал только в драках, в порче школьного имущества и в срывании общественно-полезных мероприятий. Например, вместо того, чтобы собирать металлолом или писать поздравительные открытки ветеранам войны и труда, он играл в карты на деньги, бил стекла и неприлично выражался.

В третьем классе учительница Анна Гавриловна посадила Зеленцова за одну парту с Ереминой, надеясь подвергнуть его облагораживающему влиянию.

Но Ромка Зеленцов облагораживаться не захотел. Это вовсе не входило в его планы.

В первый же день он изобразил на парте большого скелета с бантом на голове и подписал: “Это ты”. Светка взглянула, пожала плечами, стерла бант, а к словам “Это ты” пририсовала стрелку, указывающую в Ромкином направлении. Тогда Ромка стер слова “Это ты” и подписал просто “Ерема”. Тогда Светка стерла “Ерема” и подписала “Зеленка”. Тогда Ромка попытался стереть свое имя, а Светка попыталась ему воспрепятствовать.

За этим занятием их и застигла Анна Гавриловна.

Оставшуюся часть урока они простояли в разных углах, грозя друг другу кулаками и корча многообещающие рожи. И это было только начало.

В качестве Светкиного соседа по парте Ромка Зеленцов увлеченно отравлял ей существование. А именно: дергал за косы, толкал под локоть, подкладывал кнопки на сиденье, подмешивал какой-то дряни в чернила. И так далее. Светка же соответственно пинала его ногой под партой и не давала списывать на контрольных.

Но спустя некоторое время они не то чтобы помирились или, упаси Бог, подружились, а просто несколько притерпелись друг к другу.

Светка довольно быстро поняла, что бессмысленно обижаться на людей, подобных Зеленцову. Это все равно, что на плохую погоду обижаться или на соринку, попавшую тебе в глаз.

Ну и Ромка, видя такое отношение, постепенно перестал ее терроризировать, а если и пакостил иногда, то лишь по инерции, без прежнего энтузиазма. Чего зря стараться? Ну, зальешь ей чернилами тетрадь… Другая бы нюни распустила, ябедничать побежала, а эта лишь вздохнет, посмотрит с сожалением, вырвет испорченный лист и дальше пишет.

Уже к концу первой четверти Анна Гавриловна с удовлетворением отметила, что ее мудрое и дальновидное решение посадить плохого Зеленцова с хорошей Ереминой начало приносить некоторые плоды. Рома подтянулся почти по всем предметам, чаще выполнял домашние задания, реже получал двойки на контрольных.

Секрет его успехов и достижений был прост — и контрольные, и домашние задания он, по мере возможности, списывал у Ереминой. На сей счет Анна Гавриловна не питала никаких иллюзий.

“Но это ничего, — размышляла она. — Важно, что у мальчика появилось желание, если не быть, то, по крайней мере, казаться лучше, чем он есть на самом деле. А значит, ему не так уж безразлично мнение окружающих…”

Она старалась почаще хвалить Зеленцова, чтобы способствовать развитию зародившихся в нем положительных качеств. А Ромка только посмеивался. И сдувал у Ереминой почти в открытую.

“Надо набраться терпения, — убеждала себя Анна Гавриловна, стараясь не замечать вопиющего Ромкиного нахальства. — Сложный ребенок. Педагогически запущенный. Это понятно — растет без отца. И с наследственностью там не все благополучно. Отец из тюрем не вылезает. А мать абсолютно не способна повлиять на сына. Только плачет да жалуется на судьбу. К мальчику нужен особый подход. Индивидуальный…”

Но попробуй найти подход к Ромке Зеленцову! С ним говоришь по душам, а он кривляется и скалит зубы. Ему делаешь замечание, а он грубит.

Анна Гавриловна была искренне убеждена, что неисправимых детей не существует. Конечно, ребенок — это не кусок глины, из которого можно слепить что угодно. И не камень, от которого при помощи молотка и зубила требуется отсечь все лишнее. Нет, педагог пользуется совершенно другими инструментами. Терпение и любовь — вот что способно размягчить любое, даже самое окаменевшее сердце.

Но это в идеале. А если в классе почти сорок человек, где на всех терпения и любви набраться? Не столько о воспитании думать приходится, сколько о дисциплине и успеваемости.

В начале третьей четверти случилось ЧП: Ромка Зеленцов попался на воровстве. Он в раздевалке деньги из карманов вытаскивал. Там его и поймали. На месте преступления.

Анне Гавриловне был объявлен выговор за плохую воспитательную работу в классе. Ромку немедленно исключили из пионеров. Пятно позора легло не только на весь класс, но и на всю школу.

Приходила Ромкина мать и плакала. Умоляла не передавать дело в милицию. Говорила, что если Ромку отправят в колонию, то ей незачем больше жить. Обещала вернуть все деньги, которые пропали.

Деньги она вернула. Кому тридцать копеек, кому пятьдесят. А Петька Шлыгин, воспользовавшись случаем, заявил, что у него пропало из кармана двадцать пять рублей. Хотя это вряд ли. Откуда такие деньги в кармане у третьеклассника? Но ему тоже вернули.

Несколько дней Зеленцов не показывался в школе, а потом пришел. Тихий, понурый, на себя не похожий.

Все ребята, конечно, сделали вид, что не заметили его появления. Одни демонстративно отвернулись, другие исподтишка кидали на Зеленцова взгляды, полные ужаса и отвращения. Ведь раньше никому не приходилось видеть так близко настоящего вора.

Многие думали, что воры существуют только в книжках и в кино, а в жизни их не бывает.

Светка Еремина открыла первый попавшийся учебник и притворилась, что внимательно его читает. Она не знала, как ей быть. Так и сидеть рядом с Зеленцовым? А вдруг он что-нибудь спросит у нее? Или списать захочет? Наверное, вору нельзя давать списывать?..

“Ладно, — подумала она, — если он начнет списывать, я отвернусь, как будто не вижу. А если что-нибудь спросит, скажу. что не знаю…”

В класс заглянули незнакомые ребята.

— Вот он, Зеленцов, видите, — у окна сидит, — уловила Светка громкий шепот в дверях. — Вон девчонка белобрысая с бантами, а рядом он…

Светка вспыхнула. Это про нее. Она — белобрысая девчонка с бантами. И на нее показывают пальцами, потому что она сидит рядом с вором. Какой ужас!

А разве она просила сажать ее с Зеленцовым? Разве она по своей воле с ним сидит?

Между ними нет абсолютно ничего общего!

Но ведь это каждому не объяснишь. И могут подумать. что раз они сидят вместе, значит… Неизвестно что могут подумать!

На переменке она подошла к учительнице.

— Анна Гавриловна, — дрожащим голосом произнесла она, — я не хочу сидеть с Зеленцовым…

Анна Гавриловна вздохнула. Помолчала немного.

— Ну хорошо, — сказала она, — можешь пересесть к Немиловой.

Светка сгребла с парты свои учебники и тетради, стараясь не смотреть на Ромку. Но все-таки посмотрела. Случайно. Он сидел, напряженно разглядывая большое чернильное пятно на своем пальце. Уши у него были пунцовые.

И почему-то Светке вдруг стало стыдно. Непонятно, почему. Как будто она сделала что-то очень плохое. А ведь ничего плохого она не сделала! Она просто пересела к Лене Немиловой, вот и все. Ей Анна Гавриловна разрешила!

А до Ромки Зеленцова ей нет никакого дела. И жалеть его она вовсе не обязана. И даже вообще не имеет права его жалеть. Он сам виноват! Сам! Никто не заставлял его воровать деньги.

В общем, Светка пересела на соседний ряд, к Лене Немиловой, а Ромка остался один. Совсем один.

Больше с ним никто сидеть не согласился.

Никто не разговаривал с ним на переменках. Никто не подсказывал, если он отвечал у доски. Никто не давал списывать домашние задания. А на физкультуре, когда проводили эстафету, ни одна команда не соглашалась взять его к себе. Хотя он бегал лучше всех в классе.

Однажды он принес в класс большого паука в коробочке и специально во время переменок выпускал его на парту. надеясь, что кто-нибудь заинтересуется и спросит: “А что это такое?”, но никто не спросил.

А потом Анна Гавриловна отняла у него паука и выбросила в окно вместе с коробкой.

Она была сердита на Ромку — ведь по милости этого маленького негодяя ей было объявлено первое в жизни административное взыскание. Причем незаслуженное. Разве мало она возилась с Зеленцовым? Разве не делала все, что возможно, пытаясь исправить его? А он свел на нет все ее старания. Обидно. Поэтому при виде Зеленцова она испытывала вполне естественное раздражение, которое не всегда удавалось скрыть.

Конечно, Анна Гавриловна держала себя в руках, разговаривала с Ромкой не повышая голоса, однако без крайней надобности к нему не обращалась и похвалами не баловала.

Да и за что его хвалить? За то, что на уроках стал тихо сидеть? Так ведь ему ясно было сказано, что при первом же замечании он загремит в колонию для малолетних преступников.

Класс только выиграл бы от этого, не говоря уже о самой Анне Гавриловне… И родители были бы довольны. На собрании многие возмущались, что Зеленцова оставили в школе. Отец Пети Шлыгина заявил, что если его сына не оградят от растленного влияния Зеленцова, то он ни за что не отвечает. А мама Леночки Немиловой сказала: “Конечно, гуманность — это хорошо. Но гуманными надо быть по отношению к честным людям. А преступников необходимо изолировать от общества”.

Безнаказанность развращает. Горбатого могила исправит. Паршивая овца все стадо портит. В таком роде высказались почти все родители.

Анна Гавриловна разделяла их беспокойство. Да, в классе сложная обстановка. Дети глубоко переживают случившееся. Разумеется, она проявила слабость и мягкотелость, позволив матери Зеленцова разжалобить себя. Наверное, ей как педагогу это непростительно. Ведь на одной чаше весов спокойствие и благополучие тридцати шести нормальных, хороших детей, а на другой — судьба одного двоечника и хулигана. О каком выборе может идти речь? Она обязана была проявить твердость и принципиальность. Но почему-то не сумела.

Зато дети в этом смысле оказались на высоте. Они просто-напросто перестали замечать Зеленцова. Точно его вообще нет в классе.

Видимо, существует в здоровом детском коллективе какой-то иммунитет к пороку. Отторгается чужеродное тело.

Даже когда собирали макулатуру, и Зеленцов привез на садовой тачке целую гору старых газет и журналов, никто не выразил ни удивления, ни восторга по этому поводу. Хотя, если уж на то пошло, именно благодаря Ромке класс занял первое место по школе и был награжден культпоходом в цирк. Но дети дружно проигнорировали этот факт. Неприятно им было считать себя чем-то обязанными Зеленцову.

Так что опасения родителей оказались явно преувеличенными. В том смысле, что дурной пример заразителен и с кем поведешься, от того и наберешься. Ни водиться с Ромкой, ни брать с него пример одноклассники решительно не собираются.

Даже тихая, покладистая Света Еремина взбунтовалась и отказалась сидеть с ним за одной партой.

Хотя… все эти столь очевидные признаки нравственного здоровья и психологической неуязвимости детей почему-то не слишком радовали Анну Гавриловну. Скорее наоборот.

Но ведь силой же не заставишь их дружить с Зеленцовым. Да и права она такого не имеет…

Пересев от Ромки, Светка никак не могла отделаться от неприятного, томительного ощущения своей вины перед ним. Это и удивляло, и раздражало ее.

С какой стати?

В чем она виновата?

Это неправильное чувство. а значит, испытывать его нельзя. Но заставить себя не думать о Ромке она не могла.

Как могло получиться, что обыкновенный мальчик вдруг стал вором? С чего это началось? Было ли ему страшно и стыдно. когда он лазил по чужим карманам? Или, может быть, ему это нравилось?

А вдруг он просто не знал, что это нехорошо? Ему никто не объяснил, вот он и не знал. Тогда получается, что он не так уж сильно и виноват?

Интересно. а можно из вора снова превратиться в честного человека или он теперь так навсегда вором и останется?

Если кто и мог ответить Светке на эти вопросы, так, наверное, один Ромка. Но ни о чем спросить его Светка не могла. Ведь она с ним не разговаривала. Так же, как и другие ребята.

Ромка был отгорожен от всех невидимым барьером.

По одну сторону этого барьера находятся честные люди, которые имеют право уважать себя и гордиться собой. Они никого не боятся и ничего не стыдятся. Здесь и Анна Гавриловна, и Светка, и все остальные.

А по другую сторону — вечный мрак, липкая грязь, ложь, страх, гадкие мысли, отвратительные поступки. Лучше туда вообще не заглядывать. Но там — Ромка. Один.

Светку интересовало, что происходит с человеком, когда он переступает через этот невидимый барьер. Что меняется? Что появляется или. наоборот, исчезает в нем?

Может быть, совершив недозволенный поступок, человек весь покрывается сыпью или обрастает шерстью? А может, у него когти на руках и на ногах начинают загибаться? Или другие какие-нибудь признаки появляются. Которые сразу можно заметить.

Но сколько она ни разглядывала Ромку, ничего такого чрезвычайного в его внешности не обнаруживалось. Красные оттопыренные уши. Стриженый машинкой затылок. Короткий чубчик спереди. Хмурое лицо. Чернильное пятно возле подбородка.

Он ничем не отличался от других мальчишек из их класса.

Значит, вор — точно такой же человек, как и все?

И значит. любой человек может стать вором, если захочет?

Но как можно этого захотеть, если заранее известно, что это нехорошо?…

Чем больше Светка думала, тем больше вопросов у нее возникало. А поскольку задать эти вопросы было некому, то она и решила наконец все выяснить сама. Экспериментальным путем.

Это не так уж сложно. Надо совершить какое-нибудь небольшое преступление. Ну, такое… не очень серьезное. Как бы понарошку. Украсть что-нибудь. Не по-настоящему, конечно. Просто потихоньку взять на время, а потом вернуть обратно. И чтоб никто об этом не знал. Ведь только так можно выяснить, что чувствует человек, когда ворует.

Светка вынашивала свой замысел несколько дней. Долго не могла придумать, что бы ей украсть. И где.

Сначала попыталась стащить булочку в хлебном магазине.

Булочки лежали на подносе, на самом краю прилавка. Светка с отсутствующим лицом прошлась туда-сюда по магазину, потопталась у витрины с конфетами, потом осторожно приблизилась к булочкам, быстро огляделась по сторонам. Как бы невзначай оперлась о прилавок. Постояла так несколько секунд, привыкая… Но тут продавщица повернулась к ней и приветливо спросила: “Тебе чего, девочка?” И Светка смалодушничала. “Мне… булочку с маком”, - чуть слышно прошептала она и достала из кармана две монетки по три копейки.

На вкус булочка напоминала древесные опилки, смешанные с глиной. Но пришлось ее съесть. Не выбрасывать же…

В общем, с первого раза у нее ничего не вышло. Но она не отчаялась. Просто решила, что в магазинах воровать не очень-то удобно. Во-первых, рискованно. Заметить могут. А во-вторых… Как потом вернуть то, что взяла? А если не вернуть. то получается никакой не эксперимент, а самая настоящая кража.

Конечно, безопаснее всего украсть дома. Взять у бабушки деньги, а потом положить на место.

Ну и что? Какая же это кража? Слишком просто получается.

Нет уж. Воровать — так по-настоящему. У чужих людей. А иначе эта затея не имеет никакого смысла.

“А если в школе попробовать? — прикидывала Светка. — В своем классе…”

Нет, по сумкам она лазать не будет, это уж слишком. Но ведь ребята часто оставляют разные предметы прямо на партах. Запросто можно взять что-нибудь. А потом незаметно вернуть. И все.

Светка знала по собственному опыту, что когда человеку необходимо сделать что-нибудь неприятное, то лучше не откладывать. Например, лекарство горькое выпить. Или в холодную воду нырнуть. Чем дольше тянешь, тем сильнее боишься. Чем сильней боишься, тем труднее решиться. Поэтому ни в коем случае нельзя давать себе время на размышления. Вдохнул поглубже — и ныряй. В воду. Или в кабинет, где прививки делают. Несколько неприятных мгновений — и вот уже все позади. Больше бояться нечего. На душе легко. Сделал дело — гуляй смело…

В тот день Светка пришла в класс пораньше. Из ребят еще никого не было. Только Анна Гавриловна что-то писала, сидя за своим столом.

— А-а, Светочка, — рассеянно кивнула она, — что-то ты рановато сегодня…

“Заметила!” — вспыхнула Светка и, отводя глаза, пробормотала:

— Да так… часы у нас… сломались.

Но Анна Гавриловна, не обращая на нее внимания, снова уткнулась в свои бумаги.

Светка перевела дух. Надо успокоиться, чтобы случайно не выдать себя. Села на место, раскрыла портфель, принялась медленно медленно перебирать учебники и тетради. Достала дневник. Первый урок — русский язык. Проверила домашнее задание. Вставила пропущенную запятую.

Класс постепенно заполнялся.

Пришла Ленка Немилова. Почему-то чересчур пристально посмотрела на Светку.

— Ты чего сегодня такая?

— Какая? — насторожилась Светка.

— Да какая-то не такая…

“Догадалась!” — поежилась Светка, но, взяв себя в руки, натянуто улыбнулась и сказала:

— Голова болит.

— А-а, — сочувственно протянула Ленка.

Подскочил Шлыгин и пропел, кривляясь:

— Ерема, Ерема, у тебя не все дома!

“Предупреждает!” — вздрогнула Светка.

— Отстань от нее! — сердито сказала Ленка. — У нее голова болит.

— А я доктор! — сообщил Шлыгин. — Я добрый доктор Айболит. Лечу умственно больных. У кого тут с головой плохо? Будем ампутировать!

— Дурак! — исчерпывающе сказала Ленка.

На уроке Светка была невнимательна. Слушая вполуха Анну Гавриловну, все шарила глазами по классу — прикидывала, что можно взять и как это лучше сделать. Что-нибудь небольшое. Пенал. Коробку карандашей. Линейку можно. Неважно что. Главное — сам факт. Тайком взять то, что тебе не принадлежит. Украсть. Но потом, конечно, вернуть.

Прозвенел звонок, ребята вскочили с мест. Мальчишки, толкаясь, побежали к дверям. Девчонки сбились в кучку — о чем-то шепчутся и хихикают. Анна Гавриловна вышла из класса.

“Пора!” — подумала Светка.

И тут же у нее похолодело в животе, руки стали влажными и липкими. Она с трудом выдавила из-за парты свое обмякшее тело. Во рту пересохло. В горле запершило.

Светка прислонилась к парте — сейчас, только передохну немного. Никто на меня не смотрит. Нужно пройти вдоль ряда и взять первое, что попадется под руку.

А потом спокойно выйти из класса. Как ни в чем не бывало.

Ну чего здесь трудного?

Светка двигалась между рядами на негнущихся ногах. Глаз поднять она не решалась. Наверное, сейчас все повернулись в ее сторону. И все уже знают, что она собирается сделать.

Ей казалось, что это длится целую вечность. Она идет по классу, а все на нее смотрят и ждут. И молчат. А может, у нее просто уши заложило…

Ее руки болтались вдоль тела, как веревки. Тряпичные пальцы не гнулись.

Так она и дошла до двери, ни на что не решившись. И только в коридоре перевела дух.

Да, не такое уж это легкое дело — воровство. Хорошо еще, что она понарошку. А каково взаправдашним ворам?

“Ничего, — подумала она. — Конечно. с непривычки тяжело. Попробую на следующей переменке…”

Попробовала. Но повторилось то же самое. Руки просто-напросто отказывались ей повиноваться. Весь организм бурно протестовал — разболелся живот, к горлу подступала тошнота, голова кружилась.

В общем, после нескольких попыток Светка вынуждена была сознаться себе, что украсть она не способна. Барьер оказался для нее непреодолимым.

Впрочем, это открытие принесло ей не столько огорчение, сколько облегчение. Не способна, так не способна. Ничего не поделаешь.

Зато как приятно снова почувствовать себя честным человеком!

“Бедный, глупый Ромка! — снисходительно подумала она. Ему-то уже никогда не удастся испытать это чувство…”

Из-за каких-то несчастных копеек он потерял бесценное сокровище, которое ни за какие деньги не купишь, — право считать себя честным человеком…

Да если бы ей предложили даже сто тысяч, даже двести — и то она не согласилась бы оказаться сейчас на месте Ромки Зеленцова!

Кстати, место его, то есть парта, вот уже три дня пустует. Должно быть, Ромка болен. А никому из ребят и в голову не пришло навестить его.

“Так ему и надо! — не без злорадства подумала Светка. — Будет знать, как воровать…”

На большой перемене все рванули в буфет, а Светка замешкалась — у нее шнурок развязался.

— Займите мне очередь! — крикнула она вслед девчонкам, нагнулась чтобы зашнуровать туфлю, и тут ей на глаза попались варежки Ленки Немиловой, они в ящичке под партой лежали. Новые вязаные варежки, очень красивые. Ленка их в раздевалке не оставляет — боится, что стащат.

“О! — весело подумала Светка. — Ленкины варежки. Запросто можно украсть…”

В классе никого. Лежат себе варежки почти на виду. Заходи, кто хочешь, и бери.

“А что, если… — хихикнула она. — Я же как раз собиралась. Вот и случай подходящий!”

Главное — не думать. Вдохнул поглубже и — как в воду с головой.

Светка быстро протянула руку, быстро схватила варежки, сунула их под фартук и выскочила из класса.

Что она при этом чувствовала? Да ничего особенного. Некоторое возбуждение. Сердце колотилось чуть сильнее обычного.

“И ничего страшного, оказывается, — удивленно думала она. — Взяла, и все. Все-таки смогла! Только…куда же мне их теперь девать?”

Вот об этом-то она и не подумала.

У себя оставлять, конечно, нельзя. Через несколько минут Ленка обнаружит пропажу. Наверное, вызовут милицию, начнут всех обыскивать.

Эта мысль несколько встревожила Светку, она уже готова была вернуться назад и положить варежки на место, но тут заметила Анну Гавриловну, быстрым шагом направлявшуюся в класс. Поздно!

Светка шмыгнула к лестнице, скатилась вниз. До звонка остается так мало времени. Надо скорей куда-то спрятать эти проклятые варежки!

Она выбежала на улицу прямо в тонком форменном платьице. Лил дождь со снегом. Дул пронизывающий ветер.

Куда? Куда же их девать? Она в отчаянии оглядывалась по сторонам. Наконец заметила небольшую щель под крыльцом, кое-как втиснула варежки туда, заткнула дыру чем под руку попало, забросала мусором…

В класс она вбежала за секунду до звонка. Платье и волосы у нее были мокрые, руки в грязи.

Ленка плакала, опустив голову на парту. Ребята столпились вокруг нее.

— Что случилось? — с фальшивым участием спросила Светка.

— У Ленки варежки украли, — ответили ей.

В тот день класс оставили после уроков. Пришла Ленкина мама, обозвала дочь растяпой и пообещала, что дома еще поговорит с ней, как следует. Также она сказала, что это не дети, а какая-то шайка разбойников и что давно пора вывести их на чистую воду.

В присутствии директора и завуча обыскали и допросили всех по очереди. Варежки не нашлись. Ребята говорили, что ничего не видели и не знают. И Светка сказала, что ничего не видела и не знает.

Конечно, многие обратили внимание на ее облезлый вид. Но она, путаясь и краснея, соврала, что в умывальнике какие-то незнакомые девочки облили ее водой. К счастью, в подробности никто не вникал, потому что всем было не до нее.

Ребят продержали до самого вечера, но, так ничего и не выяснив, отпустили по домам.

На Светку, конечно, никто не подумал. И вообще ни на кого не подумали. Из всего класса могли подумать только на Ромку Зеленцова, но как раз его-то в тот день в школе не было.

Светка решила, что варежки вернет завтра. Лучше бы, вообще-то, сегодня — очень уж жалко было Ленку, которой ни за что, ни про что попадет дома. Да и Анна Гавриловна просто ужасно расстроилась. Второй случай воровства в классе. Директор сказал, что поставит серьезный вопрос на педсовете о воспитательной работе в третьем “В”. Все ребята возвращались из школы такие подавленные.

Вернуть бы варежки сейчас, и дело с концом. Сразу все уладится. И все успокоятся.

Но не было никакой возможности незаметно достать их из потайного места и подсунуть Ленке. Поэтому Светка ушла из школы вместе со всеми. Хотя, конечно, у нее на душе скребли кошки.

“Ладно, — подумала она, — за один день ничего страшного не произойдет. Зато представляю, как завтра все обрадуются!”

А все же ловко у нее получилось! Такая суматоха поднялась. И никому даже в голову не пришло, что виновница — она.

Но ведь это же просто шутка! Это же не на самом деле. Завтра… Завтра все будет хорошо.

А наутро Светка не смогла встать с постели. Градусник зашкалило. Бабушка переполошилась, вызвала скорую, Светку отвезли в больницу и оставили там на целый месяц. Двусторонняя пневмония.

В больнице у нее за месяц перебывали все ребята из третьего “В”. Приносили яблоки, мандарины, конфеты. Рассказывали разные смешные случаи. Как Вовка Мятлов вместо “корочка лимона” прочитал в учебнике “корочка лимонада”. А Шлындин в предложении “Путники прошли через сад” вместо “с” написал “з”. И какой хохот стоял в классе, когда Кандыков, читая басню Крылова “Ворона и лисица” вместо фразы “От радости в зобу дыханье сперло” сказал: “От радости в заду дыханье сперло”… И еще событие — в классе новенький. Дима Зиновьев. Симпатичный, как дружно отметили все девчонки. У него отец генерал, а мама врач. Их сюда из Германии перевели.

В общем, жизнь продолжалась.

— А варежки? — тревожно допытывалась Светка. — Варежки Ленкины нашлись?

— Нет, отвечали ей. — Так и не нашлись. Наверно, кто-то посторонний взял…

Как только Светку выписали из больницы, она в тот же вечер побежала к школе. Разгребла щепки и кирпичные крошки, просунула руку в отверстие. Варежки были на месте. Мокрые, разбухшие. Яркий узор полинял. Нитки расползались под руками…

Она засунула их обратно поглубже. А сверху натолкала всякого мусора.

Там они, наверное, и лежат до сих пор. Если окончательно не сгнили.

На другой день Светка появилась в школе. Ребята так обрадовались, сразу окружили ее.

А про варежки уже никто и не вспоминал. Все забыли. Даже Ленка. Тем более, что наступила весна. Солнце пригревало. Листья на деревьях зазеленели. Кто в такую теплынь варежки носит?..

Светкино место оказалось занято. Там новенький сидел. Дима Зиновьев. Который из Германии.

Анна Григорьевна сказала:

— А-а, Светочка наша вернулась. Очень хорошо. Ну что ж, Дима, придется уступить место законной хозяйке.

— Не надо! — вдруг сказала Светка. — Я сяду на другое место. С Ромой Зеленцовым.

Все сразу замолчали и повернулись к ней. Анна Гавриловна тоже сначала немножко удивилась, а потом глаза ее странно блеснули и, обняв Светку, она произнесла дрогнувшим голосом:

— Молодец, Еремина! Это поступок, достойный уважения. Я горжусь тобой. Ты самая умная и благородная девочка в нашем классе.

Все смотрели на Светку, когда она шла к третьей парте в среднем ряду, где сидел в одиночестве Ромка. Там было ее законное место. Рядом с вором. Теперь она знает, что ничуть не лучше его. Разница лишь в том, что кроме нее об этом никто не подозревает.

Она шла, опустив голову, и щеки у нее горели. А когда садилась за парту, вдруг наткнулась на Ромкин взгляд. И ее это чуть не добило. Он смотрел на нее… как на божество. На перемене он угостил ее пирожком с яблоками. Светка взяла. И съела, давясь непролитыми слезами. После уроков он пошел провожать ее до дома. В одной руке он нес свой портфель, а в другой Светкин.

С того дня он стал ее тенью. Утром ждал возле дома. В школе не отходил ни на шаг. Вечерами крутился во дворе, то и дело поглядывая на ее окна.

Несмотря на то, что отношения с ребятами в классе у него тоже вскоре наладились и никто больше не вспоминал о его темном прошлом, Ромка все равно не переставал липнуть к Светке. Ей пришлось смириться с этим, и до самого окончания школы они продолжали сидеть за одной партой.

Светка приговорила себя к нему, точно к пожизненной каторге. И принимала его обожание, как заслуженную кару.

Хотя влюблена была по самые уши в новенького Диму. Который из Германии. И ей казалось, что он тоже временами бросает на нее весьма и весьма заинтересованные взгляды. Особенно, когда они учились в старших классах. Но дело одними лишь взглядами и ограничивалось. Ромка стоял насмерть. В свое время он предусмотрительно записался в боксерскую секцию, — наверное, предвидя, что других способов оградить Светку от поклонников у него не будет. Поскольку занятия боксом шли довольно успешно, никто из мальчишек приблизиться к ней не осмеливался. Все предпочитали держаться на безопасном расстоянии.

— Кто Светку тронет, будет иметь дело со мной! — неустанно повторял Ромка.

А когда он уезжал на соревнования или на сборы, к Светке приставлялись два-три телохранителя, которые несли вахту посменно. И слали Ромке подробные донесения о том, как она проводит время без него.

А как она проводила время? Нормально. Ходила в библиотеку, в танцевальный кружок, в драматическую студию при Доме пионеров. Иногда в кино с подружками.

А на школьные вечера отдыха не ходила. Что ей там делать? Все равно никто не приглашал ее танцевать. Другие девчонки нарасхват, а она сидит одна в уголке и скучает.

Светка давно уже привыкла к этому. И все в городе привыкли. Случалось, что какой-нибудь мальчик, — не из их района, естественно. — по неведению своему начинал цепляться к ней. Но его немедленно отзывали в сторону и проводили среди него разъяснительную работу. После чего, при встрече со Светкой, тот спешил перейти на другую сторону улицы.

Нрав у Ромки был бешеный. Хотя ростом он так и не удался. “Метр в прыжке”, - как говорили о нем злопыхатели.

Чтобы выглядеть вровень со Светкой, ему приходилось носить туфли на о-о-очень толстой подошве.

Поэтому все рослые парни были его кровными врагами. Он только и ждал повода, чтобы рассчитаться с ними за несправедливость. допущенную природой.

Не раз во время таких разборок к Светке домой прибегали какие-то перепуганные люди, умоляя усмирить разбушевавшегося Ромку. Не допустить кровопролития.

Она выскакивала из дому в халатике и в тапочках на босу ногу и неслась в указанном направлении. Протискивалась сквозь толпу, — узнав ее, народ тут же расступался, — окликала “Рома!”, и дикий зверь на глазах у всех превращался в кроткого агнца.

— Ты хочешь, чтобы тебя посадили? — укоризненно выговаривала ему Светка. — Дождешься! Укокошишь кого-нибудь случайно и загремишь лет на пятнадцать.

Это остужало его мгновенно. Он же понимал, что Светка не будет его пятнадцать лет дожидаться.

Еще из-за этого отчасти Светка терпела его. Знала, что никто, кроме нее, не справится с Ромкой, не удержит его в критической ситуации.

Но главная причина была в другом. Светка считала, что Ромка — это наказание, которое послано ей за совершенную когда-то непоправимую ошибку. Это ее крест. И она не имеет права сбросить его.

Конечно, если бы существовал какой-нибудь другой способ искупить вину, она распрямилась бы с облегчением, избавившись от непосильной ноши. Но никакого другого способа не существовало.

Признаться? Рассказать всем?… Нет! Что угодно, только не это.

Лучше уж… пусть Ромка.

Давняя история с варежками не давала Светке покоя.

Тогда же, в третьем классе, она принялась учиться вязать.

Думала: “Свяжу точно такие же варежки и отдам Ленке. И все. Скажу, что нашла где-нибудь…”

Но у нее ничего не получалось. То есть получалось, но не так хорошо, как надо было.

Светка распускала и начинала все сначала.

Бабушка удивлялась:

— Что ты все рукавицы-то вяжешь? Связала бы что-нибудь попроще — шарфик бы какой или шапочку. А то все рукавицы да рукавицы… Это и у опытной-то мастерицы не у каждой получается. И на что они тебе сдались? Нешто у тебя рукавиц нет?

Но Светка кроме варежек ничего не хотела вязать.

Она рылась в журналах, срисовывала узоры, подбирала нитки по цвету. Вязала один образец, другой…. Распускала и вновь набирала петли.

И вот наконец у нее получилось. Целую осень вязала. Это было уже в восьмом классе.

Бабушка даже ахнула.

— Да это же только на выставке показывать! Такую красоту и надевать жалко. Дай-ка я приберу куда-нибудь, чтобы не потерялись ненароком.

— Нет, сказала Светка. — Я их подружке подарю.

— И не жалко? — поразилась бабушка.

— Нисколечко!

А как подаришь ни с того ни с сего?

Чем объяснишь этот странный подарок?

Пришлось дожидаться Ленкиного Дня рожденья.

Конечно, Светка опасалась, что все заинтересуются, а почему она именно варежки подарила? И может быть, догадаются, почему…

Ну и пусть! Теперь уже все равно.

День рождения у Ленки был в конце зимы.

Пригласила она почти полкласса.

Когда Светка, волнуясь и краснея, протянула Ленке варежки, та очень удивилась.

— Варежки? Ну, Светка… Кто в наши годы варежки носит? Это же для дошкольников. Сама вязала? — равнодушно поинтересовалась она.

— А помнишь, Лен, — осмелилась спросить Светка, — как у тебя в третьем классе варежки украли?

— У меня? — пожала плечами Ленка. — Не помню… Может, ты что-то путаешь? Это же было в доисторические времена.

И, небрежно бросив Светкин подарок на тумбочку, она повернулась к только что появившемуся на пороге Диме Зиновьеву.

Тот вручил имениннице желтый тюльпан и набор заграничной косметики.

— Ой, Ди-и-има! — завизжала, запрыгав на месте, Ленка.

Немедленно раскрыла коробку, принялась хвастаться. Девчонки заахали, заохали, все захотели накраситься, но Ленка сказала: “Фигушки!”, коробку спрятала и пригласила гостей к столу.

Была бутылка шампанского — на пятнадцать человек одна — и много разнообразной еды. А потом пирог с пятнадцатью свечами.

Поев, стол убрали, стулья раздвинули и стали танцевать.

Светка сразу затосковала. Естественно, ее никто не приглашал, потому что Ромка сидел рядом, как цепной пес. Сам не ам и другим не дам.

А она так любила танцевать! И умела это делать лучше всех девчонок вместе взятых. С первого класса занималась хореографией. Ее даже как-то в столичную балетную школу хотели забрать, но бабушка не позволила. “Вот умру, — сказала она, — тогда поезжай куда хочешь. А пока живая, будешь со мной”.

— Ром, пойдем потанцуем, — наконец с тяжелым вздохом предложила Светка.

Он послушно встал и затоптался рядом, как дрессированный медведь, держа почти на весу возле ее талии свои тяжелые чугунные ладони. Танцевать он совсем не умел.

Светка уловила насмешливый Димкин взгляд и покраснела до самой макушки.

Зато на быстром танце она взяла реванш. Включили рок-н-ролл, и тут Светке не было равных. Остальные просто скакали под музыку, а Светка выдавала натуральный рок. Сначала мальчишки, а потом и девчонки, не выдержав столь невыгодного для них контраста, расступились, освободили место. Остались только она и Дима. Ну и Ромка, конечно, где-то сбоку переваливался с ноги на ногу.

А Димка танцевать умел! Он был классным партнером.

Они двигались синхронно, понимая друг друга без слов — по жесту, по взгляду. Димка не сводил с нее восхищенных глаз, а Светка была на верху блаженства.

Это был полный триумф. Даже занимая призовые места на всяких там смотрах художественной самодеятельности, она не чувствовала себя такой счастливой.

Пластинку поставили по второму, по третьему разу. Мальчишки кричали: “Еще! Еще!”

— Хватит! — вдруг зло сказал Ромка. И выключил проигрыватель.

Все замерли. Что-то будет…

Ромка буравил глазами Диму и яростно дышал. Светка заметила, как Димка напрягся и побледнел, как испуганно заметались его глаза.

“Опять? — с отчаянием подумала она. — Да когда же это кончится?”

— Тебе домой пора, Света, — ровным голосом сказал Ромка, не спуская с Димки глаз.

— Ага, — поспешно сказала она. — Мне пора. Пойдем, Рома.

И он уволок ее, точно зверь, ревниво оберегающий свою добычу.

Обернувшись у порога, она успела уловить краешком глаза сочувственный Димкин взгляд, и дверь захлопнулась за ними.

— Почему мы ушли, Рома? — грустно спросила она после нескольких минут тяжелого молчания. — Так весело было…

Ромка ничего не ответил.

Она искоса посмотрела на него и вдруг увидела, что глаза его блестят от слез.

— Светка, — сдавленно сказал он, — я, конечно, все понимаю. Я мизинца твоего не стою. Но я… Ты мне так нужна, Светка! Наверное, я надоел тебе — хуже некуда. Ты скажи, Светка! Одно твое слово — и я исчезну. Сразу. Насовсем. Ты только скажи!

— Ну что ты, Рома, — ласково прошептала Светка и взяла его за руку, как маленького. — Ты уж не исчезай, пожалуйста. Не надо.

Шел влажный, крупный снег. И тут же таял под ногами. Они долго бродили по тихим переулкам пустынного города, держась за руки. Ночь была теплая.

Временами от домов отделялись какие-то тени, загораживая им дорогу. Но, узнав Ромку, угодливо расшаркивались и растворялись в темноте.

Хулиганство в то время у них в городе процветало. Только и слышно было — того-то избили, того-то ограбили…

А как-то раз вообще ужасный случай произошел.

Одна девочка — не из их школы, из другой, — вечером возвращалась домой с катка. Еще не очень поздно было. Но темно. И вдруг на нее налетела целая толпа пацанов. Затащили в кусты, раздели. Изнасиловать не изнасиловали, но всю облапали, истыкали и внутрь какой-то дряни напихали.

Девочка никого из них не запомнила. Да она и вообще ничего толком рассказать не могла. Ее с тяжелым нервным потрясением в больницу положили.

После этого случая всем девчонкам в городе строго-наcтрого запретили с наступлением темноты выходить из дома.

А у Светки вечером — хореография. Ей-то, конечно, бояться нечего — Ромка и проводит и встретит. Да и кто б осмелился на нее покуситься, даже если бы она была одна?.. Только тот, кому жизнь не дорога.

Но Ромка все равно был очень встревожен. Насупился, челюсти сжал. Потом жестко сказал:

— Я их найду.

И нашел. Через несколько дней.

Двоих на скорой в больницу отвезли в бессознательном состоянии. А другие сами наперегонки побежали сдаваться в милицию.

Как-то весной они вдвоем собрались в пригородный лес за подснежниками. Ромка пошел в кассу за билетами, а Светка вышла на перрон.

И тут к ней подходят двое незнакомых парней.

— О, какая девочка! Возьмем ее с собой.

Подхватили с двух сторон под руки и поволокли за угол.

— Рома, — пискнула Светка, не надеясь, что он услышит.

Парни и сообразить ничего не успели. Ромка выскочил, два раза взмахнул кулаками. Оба рухнули на землю и отключились.

— Что они тебе сделали? — тревожно допытывался Ромка, заглядывая Светке в лицо. — Что они тебе сделали?

— Ничего, Рома, ничего, — через силу улыбаясь. успокаивала его Светка. — Все нормально. Пойдем, — заторопилась она, видя, что уже собирается толпа.

Подошел милиционер, посмотрел на Светку, на Ромку, на скорчившихся внизу парней. Понимающе улыбнулся.

— Эй, ребята, вы приезжие, что ли? — спросил он, склоняясь к потерпевшим.

— Д-да, — простонал один, размазывая кровь по разбитому лицу.

Второй натужно кашлял, держась руками за грудь и ответить ничего не мог.

— Поосторожней надо вести себя в чужом городе, — посоветовал милиционер и, обращаясь к Ромке, добавил: — Ты, Роман, можешь идти. Я с ними без тебя разберусь.

Тут как раз электричка подоспела.

Доехали они до станции с ласковым названием Полянка, спустились на деревянную платформу и пошли куда глаза глядят. Лес был еще совсем прозрачный, насквозь пропитанный солнцем. Землю устилал плотный ковер из цветущих ветрениц. Птицы голосили вовсю.

Бродили до самого вечера. А когда Светка устала и захотела отдохнуть, Ромка тут же снял с себя куртку и постелил на землю, чтобы ей удобнее было сидеть. “Тебе не холодно?” — заботливо спрашивал он. И согревал ее тонкие пальцы в своих больших горячих ладонях…

Была ли это любовь? Как сказать?… Cветка очень рано поняла, что никуда от него не денется. Что никого другого он к ней просто не подпустит. Короче говоря, выбора у нее не было… Ну и, конечно. привычка многолетняя, что там говорить.

Когда он ушел в армию, она просто места себе не находила. Утром выходит из дома — его нет. Вечером возвращается — письмо в почтовом ящике: “Светик мой… Светлячок…” Читает и ревет.

Накануне своего отъезда в армию он вдруг решительно сказал ей:

— Сейчас идем ко мне. Дома никого нет. Нам надо с тобой попрощаться по-человечески.

Она сразу поняла, что это значит. Но не испугалась. Чему быть, того не миновать.

В общем-то давно пора. Подружки еще в школе рассказывали ей во всех подробностях, как это происходит, а они с Ромкой… смешно сказать — даже еще и не целовались ни разу. И отнюдь не потому, что она не позволяла ему этого. Просто… он и не пытался.

Дома он зажег свечи, поставил на стол бутылку вина, конфеты. Заставил ее выпить рюмку, чего прежде не позволял ни разу. Потом усадил к себе на колени и начал целовать, едва касаясь губами кожи. Светка затихла. Ромкины руки скользили по ее телу, что-то расстегивая, от чего-то освобождая. Очень скоро она оказалась совсем раздета, но ей не было стыдно.

Светка и раньше почти не стеснялась его. Она относилась к нему… как к домашнему животному, что ли. Она знала, что хороша для него в любом виде. С раздутой от флюса щекой. С ободранными, раскрашенными зеленкой коленками. Покрытая волдырями, когда болела ветрянкой. В коротеньком выгоревшем платьице. В пальтишке на вате с кургузыми рукавами.

И совсем без одежды.

Он отнес ее в постель, придвинул поближе свечи, долго и ненасытно разглядывал, потом снова гладил, ласкал, целовал от пяток до макушки.

Он хорошо подготовился к этому прощальному вечеру. Должно быть. внимательно изучил не одно руководство по сексу, которые ходили в то время по рукам.

Светка дала ему полную волю. У нее просто не было сил оттолкнуть Ромку, когда он делал что-то на ее взгляд непозволительное. Пусть будет все, как он хочет. Как считает нужным. Она все равно в этих вещах ничего не понимает.

Но когда она, вся вдруг задрожав, обхватила его руками, коленями. прижала к себе, что-то шепча, он резко отстранился, крепко сжал ее ладони и сказал:

— Не надейся, Светка. Я тебя не трону. Целенькая останешься.

— Дурак! — вспыхнула она. — Идиот!

— Не скажи! — хитровато ухмыльнулся он. — Не такой уж я идиот, как ты думаешь. Зато, когда вернусь. сразу узнаю, чем ты тут без меня занималась!

Вот какой он нелепый человек, этот Ромка.

— Ну и что ты сделаешь, когда узнаешь? — с раздражением спросила Светка.

— Тогда увидишь, — туманно пообещал он.

Да ничего он ей не сделает! Трепло несчастное. С собой что-нибудь сделает, в это можно поверить. Полгорода поубивает с горя… А Светку даже пальцем не тронет.

— Дождись меня, Светик, ладно? Дождись, моя маленькая, — с тоской в голосе произнес он.

А потом ушел в ванную. И полчаса там стонал и скрежетал зубами. Дурак.

Светка лежала совсем разбитая, с ноющей болью во всем теле. Не могла даже встать и одеться.

И вдруг появляется Ромкина мамаша.

— Что тут происходит? — завопила она с порога. — Разлеглась! Бесстыжая!

Ромка выскочил из ванной с цементно-серым лицом.

— Уходи! Уходи сейчас же, — весь трясясь, заорал он.

— Рома… Рома… — испуганно забормотала мать, пятясь к дверям. — Рома, успокойся…

— Если ты… кому-нибудь… хоть слово… про Светку, — надвигался на нее Ромка. — Ты меня знаешь, мать! Я что-нибудь с собой сделаю…

— Ну что ты, Рома! Сыночек… — шептала она побелевшими губами. — Да я… Да разве я не понимаю? Дело молодое…

— Смотри! — хрипло сказал он, выставляя ее за дверь.

— Ой, Ромочка, Ромочка… — рыдала Светка, торопливо одеваясь. — Что мы наделали! Мне так стыдно, Ромочка…

— Ничего не бойся! — твердо сказал Ромка, обнимая ее. — Слышишь, Светка? Нечего тебе бояться! Ты моя. Пусть только попробуют… Я любому глотку заткну!

На следующий день его провожали. Собрались все — друзья и просто знакомые. Соседи. Учителя.

Светка, выплакавшаяся до самого донышка, висела на нем и ей было абсолютно безразлично, что о ней подумают. А он без конца целовал ее и все шептал на ухо, чтобы она без него… ни с кем… ни-ни!..

Глупый, глупый Ромка… Неужели он не понимал, что у Светки не было никаких шансов изменить ему? Ни один здравомыслящий мужчина, в возрастном диапазоне от шестнадцати до шестидесяти лет, не осмеливался приблизиться к ней даже на расстояние вытянутой руки.

“Тебе не о чем беспокоиться, Ромка, — грустно думала Светка. — Я непременно дождусь тебя. Куда я денусь?..”

И ушел он в армию.

А через полгода вернулся. В закрытом гробу.

На его похоронах Светка выла, как безутешная вдова. Ползала на коленках по земле, молотила кулаками по металлической крышке гроба. кричала: “Рома! Ромочка! Вернись ко мне!..” Ее оттаскивали, она вырывалась, снова кидалась на гроб, билась об него, скребла глухие, гладкие стенки, ломая ногти…

Народу было много. Все рыдали.

После поминок они остались вдвоем с Ромкиной матерью. И та, плача, говорила Светке:

— Ты мне, как дочь родная. Кроме тебя, никого у меня нет…

И всю ночь рассказывала ей про сына. Какой он упрямый был в детстве. Но добрый. И как трудно было растить его без отца.

А потом снова повторяла, не вытирая ползущих по щекам слез:

— Никого у меня больше не осталось на свете, кроме тебя, девочка. Только ты одна можешь понять и разделить мое горе…

Забегая вперед, надо заметить, что именно стараниями Ромкиной матери жизнь для Светки в этом городе вскоре стала невыносимой. Обнаружив, что Светка не намерена весь остаток дней своих оплакивать Ромку, тетя Галя принялась поливать ее грязью и позорить на каждом углу. Из-за нее Светке и пришлось потом уехать. Навсегда.

Но первое время они души не чаяли друг в друге.

Тетя Галя очень сожалела, что у Светки не осталось ребеночка от Ромки. Тогда ей было бы ради кого жить.

“Ну почему ты не родила от него?” — упрекала она Светку. А та и не знала, что ответить. Как она могла родить?

Но время шло, и Светка стала забегать к тете Гале все реже и реже. У нее началась другая жизнь.

Нет, не сразу, конечно. Почти полгода она никуда не ходила и ни с кем не встречалась, хотя все знакомые наперебой убеждали ее, что так нельзя. что нужно встряхнуться, развеяться, забыться. Что какая она дура, что молодость проходит и что никому не будет легче, если она заживо похоронит себя в восемнадцать лет. И соседки и подружки так говорили. А от желающих познакомиться с ней просто отбою не было.

Правда, на улицах к ней приставать не осмеливались. Незримая Ромкина тень все еще витала где-то неподалеку. Но любовные записки в своем почтовом ящике Светка обнаруживала регулярно.

Она стала самой знаменитой девчонкой в этом городе, Своего рода — достопримечательностью, живой легендой. Трогательную и возвышенную историю ее любви знал здесь каждый.

Однажды Светка все же поддалась на уговоры подруг.

Был Новый год. Приехал Дима Зиновьев из Москвы — он там в институте учился, в МГИМО, — и решил собрать у себя бывших одноклассников. Тем более, что его родители на всю ночь уехали за город с какими-то знакомыми.

Набралось человек двенадцать. Остальные разъехались кто куда, поступив в техникумы и институты.

К слову сказать, Светка тоже училась в институте. В химико-технологическом. Единственном высшем учебном заведении в этом городе. На вечернем отделении. А днем работала на заводе.

Кроме одноклассников было там также несколько незнакомых парней — Димкины друзья.

Димка как увидел Светку, так и присох. С первой же минуты. Ни на шаг не отходит, в рюмку подливает. Другие тоже возле нее крутились, то и дело танцевать приглашали, а Димка изображал из себя бешеного ревнивца. Скалил зубы, грозно хмурил брови и никого к ней не подпускал.

Кажется, он Ромку передразнивал.

Светке было не по себе от этого, очень хотелось уйти. Но она старалась не подавать виду. Зачем портить людям настроение? Она даже смеялась вместе со всеми.

А потом Димка предложил тост:

— Давайте выпьем за то, чтобы у каждого из нас в новом году сбылось самое большое в жизни желание… И у меня в том числе, — добавил он, со значением посмотрев на Светку.

И все, кто сидел за столом, тоже посмотрели на нее.

Светка потупилась, давя губами улыбку, и… выпила.

Она уже пьяная была, как зюзя. Дима внимательно следил, чтобы емкости не пустовали. Подливал и подливал. А она автоматически заглатывала содержимое. Комната качалась. Чьи-то лица плавали перед глазами, как белые воздушные шары. Кто-то пел под гитару…

Дима предложил потанцевать. Вывел ее на середину комнаты. Но она уже не держалась на ногах. Обхватила его руками за шею, растеклась по нему бесформенной массой.

— Тебе плохо? — спросил он.

— Мне хорошо, блаженно прошептала она, прижимаясь к нему.

И тогда он поцеловал ее в шею и повел куда-то, сказав, что ей надо немного отдохнуть.

А больше она ничего не помнит.

Очнулась от боли, совершенно голая поперек широкой кровати. Сверху на ней лежало что-то большое, тяжелое и ритмично двигалось, причиняя нестерпимую боль. Она закричала.

— Тише, Светочка, тише, — с придыханием произнес чей-то голос, — Я скоро уже… Сейчас…

Голос был знакомый, Димкин, и она послушно замолчала.

Потом он включил свет и долго с недоумением разглядывал яркое пятно на простыне.

— Н-да, — наконец озадаченно произнес он. — Дела… У тебя что — месячные?

Она помотала головой.

— Откуда же… А! — внезапно сообразил он. — Так ты… это… девушка, что ли?

Она кивнула.

— Вот это номер! — хмыкнул он. — Кто бы мог подумать? А почему же ты мне не сказала?

— Я не знала, — постепенно трезвея, ответила Светка.

— Чего ты не знала? — удивился он.

— Не знала, что так получится, — объяснила она и заплакала.

— Да ладно тебе, не реви, — с досадой сказал он. — Надо же что-то делать… Столько кровищи — как будто здесь петуха зарезали. Простыню теперь придется выкинуть. Черт!.. И матрац почти насквозь. Родители увидят — голову мне оторвут.

— Простыню я могу постирать, — робко предложила Светка. — А потом утюгом.

— Это мысль, — согласился он. — А матрац я на другую сторону переверну. Авось, не заметят…

Она оделась, скомкала испачканную простыню, подошла к дверям. И, остановившись в нерешительности, посмотрела на Димку.

— Ты чего? — спросил он.

— Там же… они…

— Ну и что? Все перепились, дрыхнут уже давно. Иди, не бойся. Только тихо!

Все действительно уже спали. Кто где.

Светка на цыпочках прошла в ванную. Сначала помылась сама, потом тщательно отстирала простыню. Отыскала утюг, высушила. Никаких следов не осталось.

— Молодец! — похвалили ее Димка. — Быстро справилась. Все о`кэй. Следы преступления мы с тобой замели… Ну, иди ко мне! — он протянул руки.

— Зачем? — не поняла Светка. И не двинулась с места. Только глядела на него исподлобья.

— Ну, малышка… Ты уже начинаешь капризничать. А была такая послушная. Смотри — дядя может рассердиться! А-та-та по попке сделает.

Он повалил ее прямо на пол, очевидно опасаясь снова испачкать постель.

Светка яростно отбивалась и крутилась, как уж на горячей сковороде. Но Диму лишь смешили ее жалкие попытки выкарабкаться из-под него.

— Сопротивление бессмысленно, — приговаривал он, стаскивая с него трусы. — Событие все равно уже имело место быть. Вы обесчещены, девушка. Мною. Это свершившийся факт. И как порядочный человек я теперь обязан на вас жениться…

Почему-то это подействовало на нее. Магические слова. Хотя даже в том состоянии она не могла не понимать, что это просто дешевый треп. Женится он на ней, как же! Жди-дожидайся. Укатит в свою Москву, и поминай как звали…

Так оно и случилось. Хотя потом Светке передавали, что он разыскивал ее. Всех расспрашивал. Но это было уже после того, как она уехала, никому не оставив своего адреса.

А тогда он задержался из-за нее на целую неделю. Даже на сессию опоздал. Пришлось родителям организовывать для него липовую справку, чтобы из института не отчислили. Ну, для них это не проблема…

— Должен же я вкусить плоды своей победы, — не без самодовольства говорил он Светке, затаскивая ее в очередной раз к себе, когда родителей не было дома. — Я столько лет о тебе мечтал, киска. Но Ромка, сволочь, держал круговую оборону. Не подступиться было.

— Ты и не пытался, — грустно улыбнулась Светка.

— Что я — дурак, что ли? — вытаращил глаза Димка. — Да он бы меня убил с первого захода! Он же просто помешан был на тебе… Слушай, Светка… он ведь пас тебя с третьего класса… И неужели за все это время… ни разу?..

— Нет, — сдержанно сказала она.

— Реликт какой-то… — пожал он плечами. — Ископаемое. Выходит, он берег это сокровище для меня. Ну, спасибо ему за это. И низкий поклон. Пусть будет ему земля пухом!

— Перестань, — попросила она.

— Светка… а ты любила его?

— Не знаю, — ответила она, еле сдерживая слезы.

— Бедная девочка, — он прижал ее к себе, начал с жадностью целовать. — Восемь лет… Как царевна в плену у Змея Горыныча… Наверное, все время ждала прекрасного рыцаря, который придет и освободит тебя? Да?

— Нет, — отворачиваясь от его губ, сказала Светка. — Никого я не ждала!

— Врешь… Ждала. Я же видел, как ты на меня поглядывала! Думаешь, не замечал? Смотрю на тебя сзади и думаю — вот сейчас оглянется. И точно! Посмотрит, как зайчонок перепуганный, и сразу отвернется… Знаешь, я из-за этого в девятом классе даже в каратэ записался. Папаша по блату устроил к ментам. Вот, думал, накачаю мускулатуру и отобью Светку у этого монстра… Но потом тренировки забросил — пришлось на английский налечь, готовился поступать, времени было в обрез. Очень я сожалел об этом. Думал — все. Не видать мне Светки, как своих ушей. Но теперь тебя никто у меня не отнимет! Правда?

Светка вздохнула, ничего не отвечая.

— Ну-ка, посмотри на меня! — приказал он. — Ух, какие глазки! С ума сойти… Слушай, и все-таки я никак не могу понять… Как ему удалось удержаться? Почему он не трахнул тебя? Ведь ты же была целиком в его власти! Лично я бы не удержался… А может вы этим… петтингом занимались?

— Как это? — покраснела она.

— Вот так, — сказал он и потянул ее руку к себе.

Светка резко отдернулась.

— Прости, — сказал он, целуя ее в ладонь. — Прости…

Она отвернулась, закусив губу.

— Говорят, ты на его похоронах так рыдала… — произнес он притворно-равнодушным голосом. — Даже сознание теряла… Это правда?

— Да, — сказала она.

Он помрачнел. А потом вдруг спросил:

— Светка… А по мне ты будешь плакать, когда я умру?

— Ты что, Димка? — покрутила она пальцем у виска. — Вообще уже…

— Да, я вообще… вообще… Я просто шалею от тебя, Светка!.. Глазки… Носик… Грудка такая маленькая… А это что у нас здесь такое?..

— Дим, ну может, хватит? — взмолилась Светка. — Я больше не могу! Мне больно… Хватит!

— Да ты что, Светка? Я же скоро уезжаю! Ну, что ты, глупышка?.. Я осторожно… потихонечку… Вот так…

А потом, когда она уже одевалась, собираясь уходить, снова зачем-то спросил:

— Ты будешь плакать, когда я умру?

— И не подумаю! — сердито засмеялась Светка. — Еще чего не хватало — плакать из-за такого дурака!

Он тоже засмеялся. И они пошли на улицу.

Димка любил гулять с ней по городу. В обнимку. Вышагивал рядом, такой гордый, а Светка ютилась у него под мышкой, не зная. куда деваться от смущения.

Она старалась, по крайней мере, избегать людных мест. А он злился.

— Тебе стыдно со мной ходить? Да? С ним ходила, а со мной стесняешься?

— Нет, но… Все на нас обращают внимание.

— Вот и хорошо! Пускай все знают, что ты теперь моя!

Он, конечно, не удержался и раззвонил о свей победе всему городу. Не преминув похвастаться, что Светка досталась ему в первозданном состоянии. Не бывшая в употреблении. Что, Ромка, придурок, воспользоваться ею по назначению так и не успел…

Светка об этом только потом узнала. Когда все на нее пальцами стали показывать. И хихикать за спиной. А тогда никак не могла понять — зачем он водит ее по всем центральным улицам. Как слона. Напоказ. Люди оборачивались им вслед. До нее долетали обрывки приглушенных разговоров:

— Она… Полгода не прошло… И что они все в ней находят? Ничего особенного…

А однажды. как того и следовало ожидать. им встретилась Ромкина мама. Заметив Светку, она остановилась. Глаза ее резко сузились, став почти неразличимыми на окаменевшем лице. Светка мгновенно поняла, что сейчас произойдет.

— Дима, Дима, — затрепыхалась она. — Пошли отсюда, скорее…

— В чем дело, — удивился он, наклоняясь к ней.

— Отпусти, — шепнула она. пытаясь выскользнуть из-под ее руки.

Но было уже поздно.

— Что же ты не заходишь ко мне, Светочка? — неприятно улыбаясь, спросила Ромкина мать. — Я жду, жду…

— Простите, тетя Галя, — потупилась Светка. — Я… я не могла.

(Господи. хоть бы он руку догадался убрать с ее плеча! Стыд какой…)

— Времени не было? — елейным голосом продолжала допытываться та. — Понимаю… Вижу, как ты занята. И чем…

— Тетя Галя, я завтра к вам зайду, — умоляюще пробормотала Светка. — Я все объясню!

— Чего ж тут объяснять? — Горько усмехнулась тетя Галя. — Я уж и сама все поняла. Быстро же ты утешилась, девочка. Не ожидала я…

— Что вам нужно от моей жены. гражданочка? — ни с того, ни с сего полез в бутылку Дима.

— Это Ромкина мама! — быстро шепнула ему Светка.

— Ну и что? — возмутился Димка. — А какое она имеет право…

— Дима! — отчаянно вскрикнула Светка.

— Жена? — поразилась тетя Галя. — Эта потаскушка твоя жена? Ну и ну! Кто бы мог подумать? Сгодилась, значит, Ромкина подстилка. Прямо из рук в руки еще тепленькую принял. Поздравляю!

— Что? — задохнулся Дима и наклонился к Светке с перекошенным лицом. — Это правда?

— А ты и не знал? — всплеснула руками тетя Галя. — Расскажи ему, Светочка, как я тебя голышом из дома выгоняла. Расскажи. Ему, наверно, будет интересно послушать…

— Что ты молчишь? — орал Димка, тряся Светку за плечи. — Что ты молчишь? Скажи что-нибудь!

Она смотрела на него полными слез глазами и молчала.

Он все понял.

— Ты! — ярость клокотала в его голосе. — Ты!.. Дрянь!

И ударил ее.

А потом резко повернулся и пошел прочь.

Светка застыла, оглушенная, оцепеневшая. Злорадный торжествующий взгляд тети Гали… Любопытные жадные глаза прохожих… Неприступная спина Димы, стремительно удаляющаяся от нее…

А вокруг крутился и бесновался снег, миллионами иголок вонзаясь в пылающие щеки…

Светка прибежала домой и быстренько прошмыгнула в свою комнату мимо бабушки, пряча от нее ошпаренной стыдом и унижением лицо.

— Грязищи-то сколько нанесла! — проворчала ей вслед бабушка. — Неужели трудно как следует ноги вытереть? Шляешься, шляешься невесть где целыми днями. А в квартире убрать — не допросишься.

— Сейчас, — отозвалась Светка, — сейчас я все уберу.

Нагрела воды, принесла тряпку. Стерла пыль с этажерки, с подоконника, со старенького телевизора. Начала мыть полы…

В этот момент в дверь нетерпеливо забарабанили.

— Светка, открой! — раздался приглушенный голос Димы. — Светка, это я! Нам надо с тобой поговорить, Светка!

— Бабушка… бабушка… — сжалась Светка. — Не открывай ему, бабушка! Не надо! Скажи, что меня дома нет.

— Нет ее, — послушно отозвалась бабушка.

— Светка, продолжал стучать Дима, — я знаю, что ты там. Открой! Я все равно никуда не уйду!

— Хулиганничаешь? А вот я сейчас как милицию вызову! — писклявым голосом пригрозила бабушка.

— Бабушка! Позовите Свету! — взывал из-за двери Дима. — Она мне очень нужна!

— А ну отойди от двери! Весь дом переполошишь, негодник! — ругалась бабушка. — Вот молодежь пошла! Ни стыда, ни совести… Говорят тебе — нет ее.

— А где она?

— А Бог ее знает, где. Она мне не докладывалась.

— Бабушка! Когда придет, скажите, чтобы она мне позвонила. Обязательно! Я телефон на двери напишу. Ладно? Скажете?

— Скажу, скажу. Беспременно скажу. Ступай с Богом отсюда. А то я тебя сейчас с лестницы спущу.

Некоторое время Димка чем-то скрипел и шуршал за дверью. А потом ушел.

Бабушка осторожно приоткрыла дверь, просунула нос в щелочку.

— Ах, паскудник! Дверь испортил! — запричитала она. — Руки бы ему пообрывать. Ты посмотри, что наделал!

Светка вышла посмотреть.

На двери было нацарапано чем-то острым: “Светка, прости меня!!! Позвони!” И номер телефона.

Потом они много раз пытались соскоблить эту надпись, закрасить ее. Но след все равно остался.

До своего отъезда Димка заходил еще несколько раз. Но бабушка, помня Светкин наказ, не открывала ему.

А потом он уехал.

Очень скоро Светка поняла, что оставаться в этом городе ей больше нельзя.

Среди ее знакомых не осталось ни одного человека, которому бы тетя Галя не рассказала во всех подробностях, как однажды она застала Светку в своей квартире, лежащей на постели, в чем мать родила.

А поскольку история ее грехопадения с Димой еще раньше получила широкую огласку, его же стараниями, то многие любопытствовали узнать, как ей удалось — чисто технически — два раза подряд потерять невинность. Девчонки, смеясь, просили поделиться опытом. А парни предлагали попробовать в третий раз — вдруг опять получится.

В городе ее прозвали Вечной Девственницей. И шутили, что у нее там молния вшита.

Проходя по улице, со всех сторон она слышала сдавленные смешки. На работе во время обеденного перерыва несколько подвыпивших грузчиков попытались затащить ее в подсобку для медицинского обследования, как они выразились. Еле удалось вырваться.

Больше на работу она не пошла. За расчетом отправилась бабушка.

На занятия в институт она перестала ходить после того, как один из преподавателей с масляной улыбкой предложил ей позаниматься дополнительно. У него на даче. А когда Светка отказалась, он с огорчением заметил, что без дополнительных занятий сдать экзамен по его предмету невозможно. Очень уж предмет сложный. Никак нельзя без дополнительных занятий…

Когда она шла в магазин, соседи смеялись: “У Светки молния износилась. Новую вставлять пошла”.

Она перестала выходить из дома.

Бабушка робко успокаивала ее:

— Ведь надоест же им когда-нибудь изголяться над тобой. Ведь все время же не будут. Поговорят, поговорят, да и перестанут. Ты уж это время как-нибудь перетерпи, Светочка. Главное, перетерпи…

Светка терпела, сколько могла. Изо всех сил. Но не верила, что это когда-нибудь кончится…

А однажды бабушка вошла в ее комнату радостно улыбаясь.

— Светланушка, пляши! Тебе письмо.

Письмо!

Светка аж задохнулась, увидев у бабушки в руке белый прямоугольник, и вся задрожала от охватившей ее безумной радости.

Ромка! Он жив… жив… Ведь бывают же ошибки! Может быть, в закрытом гробу похоронили тогда кого-то другого? Перепутали… А Ромка просто… ну, отстал от всех. Заблудился в горах. Или попал в плен. Так бывает иногда.

А теперь он нашелся. Он вернется! И сразу все уладится. Ромка сможет защитить ее от кого угодно. От соседей, от грузчиков, от похотливого старикашки. От всего мира. И даже от нее самой…

Светка выхватила из рук бабушки конверт, впилась глазами в обратный адрес…

Нелепая надежда, вспыхнувшая было на мгновенье, сразу погасла.

Письмо было из Москвы. От Димы Зиновьева.

Светка отшвырнула его от себя, как гремучую змею. Закричала, затопала ногами.

— Бабушка… Бабушка… Убери его! Убери сейчас же! Выброси! Сожги… Я не хочу… не хочу… Это все из-за него! Убери-и-и его, бабушка-а-а! — визжала она. — Убери-и-и сию же минуту!

— Хорошо, хорошо, Светочка, — засуетилась бабушка. — Я сейчас его в печке сожгу. Ах ты, батюшки! Беда какая… Может, врача вызвать? Успокойся. деточка… Я сейчас, сейчас… В скорую… Валерьяночки вот пока выпей.

— Не надо мне! Ничего не хочу! Уходи! — кричала Светка, заливаясь слезами. — Оставьте меня все в покое!

Она убежала в свою комнату, заперлась на задвижку, задвинула дверь стульями и. кинувшись ничком на кровать, долго стонала и корчилась, точно от боли.

Ромочка… Ромочка… Вернись! Помоги, Ромка… Нет у меня больше сил. Спаси меня! Только ты знаешь, как это сделать. Я совсем одна… Мне так плохо, Ромка! Я не могу больше без тебя…

А потом она немного успокоилась и стала жалеть, что велела бабушке выбросить письмо, даже не прочитав его.

А вдруг там было что-нибудь очень важное?

Вдруг Дима придумал, как можно все исправить?

Как?

Ну… может быть… он согласился бы жениться на ней? Вряд ли, конечно… Но вдруг? Что ему стоит?

Он женится на ней, и сразу все поймут, что она ни в чем не виновата. Раз он ей поверил…

А она была бы так благодарна ему за это! Так благодарна…

Она бы постаралась… полюбить его. И родила бы ему трех… или четырех детей. Мальчиков и девочек. И все они тоже очень любили бы его.

А если кто-нибудь, когда-нибудь скажет о ней хоть одно плохое слово, то Ромка… то есть не Ромка, а Димка…

Но что он сможет сделать, Димка?..

Да и писем от него больше не было. Никогда. Должно быть, он и думать забыл о ней.

А через некоторое время в их дом пришел гость. Солидный высокий мужчина с умным интеллигентным лицом. Очень вежливый. С благородной сединой. В генеральском мундире.

Это был Димкин отец. Светка сразу догадалась. Хотя раньше они никогда не встречались. Димка на него очень похож.

— Я Иван Петрович Зиновьев, — представился гость. — А вы, по-видимому, Света? Наслышан о вас. Давно мечтал познакомиться.

Светка молчала, настороженно уставившись на него. Она была одна дома. Бабушка ушла на рынок.

Иван Петрович не спеша, подробно оглядел ее (А Светка стояла перед ним — в коротеньком халате, ноги длинные, коленки острые, из рваной тапочки босой палец торчит).

— Ну. что же вы не пригласите меня войти? — дружелюбно улыбнулся он. — Так и будем стоять у порога? Нам с вами есть о чем поговорить. Ведь так?

— Да. Конечно. Проходите, — спохватилась Светка.

— Спасибо, — с достоинством сказал он и вошел, с интересом оглядев и ситцевые занавесочки на окнах, и выцветший самодельный половичок в коридоре, и застиранную скатерку на столе. Сел в продавленной древнее кресло.

— Разговор у нас, Светочка, будет нелегкий, — начал он. И вздохнул. — Даже не знаю, с чего начать… А чаю вы мне не предложите?

— Да. Конечно, — вскочила Светка.

— Впрочем, нет. Не надо, — передумал он, бросив взгляд на чайник с отбитым носиком, на сморщенный батон в целлофановом мешке. — Обойдемся без чая.

Светка снова села, выжидательно глядя на него.

— Дима вам пишет? — доверительно спросил Иван Петрович.

Светка сначала кивнула, а потом помотала головой, не зная, что ответить.

— Так, — побарабанил он пальцами по столу. — Понятно…

“Чего ему от меня нужно? — терялась в догадках Светка. — Зачем он пришел?”

— Вы, конечно, понимаете, о чем я хочу с вами поговорить, Светочка?

— Нет, — честно ответила Светка, — не понимаю.

— Не надо лицемерить, Светочка. Вы все прекрасно понимаете.

Она недоуменно взглянула на него.

— Вчера я виделся с вашей… с матерью Романа Зеленцова, — с усмешкой сообщил он.

— А-а, — сказала Светка, вся подбираясь. — Ну и что?

— Да так… Кое-что уточнил. Некоторые детали. Подробности ваших так сказать, взаимоотношений с ее сыном. Диме, разумеется, я обо всем написал.

— Ну и что? — мертвым голосом повторила Светка.

— Надеюсь, вы не собираетесь ехать в Москву? Вы понимаете, что там вам делать нечего?

— Понимаю, — сказала Светка. Действительно, что ей делать в Москве?

— Очень хорошо, что вы это понимаете! — обрадовался он. — Я не сомневался, Светочка, что мы найдем с вами общий язык. Вы умная девушка, это сразу видно. И красивая. Вы мне даже нравитесь, Светочка, честно вам скажу. В вас есть некая необъяснимая прелесть. Как говорится. загадка вечной женственности… Как мужчина я этого не могу не чувствовать.

Она слегка улыбнулась, покраснела. опустила глаза.

— Да, — повторил он. — именно как мужчина я отчасти понимаю Диму. Но жена… это совсем другое дело. Она прежде всего мать. И ее волнует судьба сына. Видите ли… Она собиралась сама к вам прийти, но я не позволил. Я знаю, как часто женщины в подобных случаях теряют самообладание. При таком щекотливом разговоре необходима мужская выдержка. Поймите нас, Светочка. Дима единственный сын, у него прекрасное будущее, великолепные возможности, и погубить все сейчас — ради какой-то блажи, прихоти… Поставить все на карту из-за случайной, ни к чему не обязывающей связи… У кого угодно могут нервы сдать. Вчера я даже вызывал ей скорую, — сообщил он.

— Сердце? — сочувственно спросила Светка.

— Да. — кивнул он, — нечто в этом роде. Вы понимаете, как нам сейчас тяжело. Обстановка в доме ужасная. Жена вся извелась. Но теперь я смогу ее успокоить. Я очень рад, Светочка, что мы с вами обо всем договорились.

— О чем? — не поняла Светка.

Лицо его дернулось. Он нахмурился.

— Не заставляйте меня называть вещи своими именами, — сказал он. — Мне о вас многое известно. Ваша репутация… Ваша семья… Мы навели справки в соответствующих органах. У меня есть связи… Предупреждаю — за сына мы будем бороться любыми средствами. Любыми! Учтите это, — сурово отчеканил он.

— Хорошо. Я учту, — сказала Светка, уже уставшая от этого бессмысленного разговора.

Пусть борются. Ей-то что?

Он встал.

— А в заключение, Светочка, я хочу дать вам один полезный совет… Я пожилой человек, не обижайтесь на меня. Когда спите в чужих постелях, впредь постарайтесь быть аккуратнее. Чтобы хозяевам не приходилось каждый раз после ваших посещений выбрасывать матрацы.

Она отшатнулась, как будто ее снова ударили. Только уже не ладонью по лицу. А кулаком. В живот. Перехватило дыхание. Потемнело в глазах.

— Прощайте, Светочка, — с отменной вежливостью поклонился он. — Надеюсь — навсегда…

К возвращению бабушки Светка все обдумала и постаралась взять себя в руки. Спустилась вниз, встретила, помогла дотащить тяжелые сумки. Продукты вынула. по местам разложила.

— Бабушка, — сказала она, — выслушай меня. Только не перебивай, пожалуйста. Я решила уехать отсюда. Насовсем…

— А я-то как же? — немедленно расплакалась бабушка. — На кого ты меня покидаешь? Может, мне уже и жить-то осталось всего ничего. Ты уж, Светочка. дождись моей смерти, а после езжай, куда пожелаешь.

— Не надо, бабушка, — звенящим голосом произнесла Светка, — мне и так тяжело.

— Ну хорошо, хорошо, не буду, — поспешно сказала старушка, утирая слезы.

— Ты сама прекрасно понимаешь, что мне здесь больше жить нельзя, — сказала Светка.

— Я-то понимаю, — закивала бабушка. — Да только мне-то каково? Я ж тебя с пеленок растила. Одна… Без отца, без матери. А на старости лет ни с чем остаться. Кто мне стакан воды подаст? Кто глаза закроет, когда помру?

— Ну бабушка же!

— Молчу, молчу… А куда ж ты ехать-то собралась, деточка?

— Я все решила. Можно поехать к маме. Или к отцу.

Бабушка нахмурилась. Подобрала губы.

— Нет, сказала она. — Туда ты не поедешь. Незачем. Да и адреса я не знаю, — быстро добавила она. — А вот что — поезжай-ка ты лучше к Вере. Квартира у нее хорошая, живет одна. Первое время поможет, а потом как-нибудь обустроишься.

— Хорошо, — равнодушно сказала Светка, думая о своем. Ей было все равно, куда ехать. Лишь бы подальше отсюда. Как можно дальше.

Тетя Вера приходилась бабушке племянницей. И росла в ее доме с восьми лет — с тех пор, как в войну сиротой осталась. Потом выучилась на медсестру, вышла замуж и уехала. Но бабушку не забывала. Открытки поздравительные присылала, в гости наведывалась. Сначала с мужем, потом одна. Овдовела она рано, детьми не обзавелась.

— Город большой, — постепенно успокаиваясь, рассуждала бабушка, — институты там есть всякие. Учиться станешь. Глядишь, и я к вам когда-никогда приеду. А что? Соберусь и приеду. Чай не к чужим людям…

— Бабушка, ты только никому не говори, где я, — попросила Светка. — Никому-никому. Ладно?

— Само собой. Об этом можешь даже не беспокоиться. Не хватало еще на новое место за собой старую славу тащить. Там тебя никто не знает, вот и пускай… А все это пройдет, забудется. Все когда-нибудь проходит…

Да, действительно. Все проходит. Все. И впоследствии Светке еще не раз довелось в этом убедиться.

За один день она собралась, уложила вещи, взяла документы из института, выписалась из квартиры. Хотя бабушка говорила — не надо, подожди пока, мало ли что. Но Светка знала, что все равно никогда не вернется в этот город. Зачем ей прописка?

Тетя Вера обрадовалась ей. И ничуть не удивилась, когда Светка прямо с порога сообщила, что приехала насовсем.

— Вот и хорошо, — сказала тетка. Мне веселее будет.

Она не донимала Светку ни расспросами, ни нравоучениями. Спокойно, без суеты и лишних слов помогла восстановиться в институте.

— Лучше на дневное отделение, — посоветовала она. — И учиться легче, и толку больше.

— А деньги? — заикнулась было Светка. — Мне ж работать нужно, я не могу на дневном.

— Много ли нам с тобой надо? — отмахнулась тетка. — У меня пенсия и еще в больнице полторы ставки…

Пришлось досдать несколько экзаменов, и к осени Светка была принята на второй курс дневного отделения. Год, правда, оказался как бы потерян, но это ничего.

Училась она с удовольствием. Все четыре года получала повышенную стипендию. Закончила с красным дипломом. Поступила в аспирантуру.

В общем, все складывалось просто замечательно. Новые знакомые. Новые друзья. Новая жизнь.

И она была почти счастлива. Почти? Да нет, просто — счастлива. Без “почти”.

Постепенно привыкла не вздрагивать и не сжиматься, если кто-то вдруг рассмеется у нее за спиной. Научилась ходить по улицам с гордо поднятой головой. Научилась беззаботно улыбаться и легко относиться ко всему. В том числе и к любви.

Усвоила одну простую истину: мужчина способен получить от женщины лишь то, чего он достоин. Ты думаешь, что способна дать ему больше? А вот этого не надо! Могут возникнуть проблемы. Будь такой, какой тебя хотят. И не жди ничего другого. Человека, у которого нет иллюзий, никогда не постигнет разочарование.

К мужикам надо относиться так, как они того заслуживают. С юмором. Боже упаси воспринимать их всерьез!

А если не возлагать на них особенных надежд, общение с противоположным полом может быть вполне приятным и необременительным. Для обеих сторон.

Ну не то чтобы Светка так уж жаждала этого общения. Просто… природа ведь не терпит пустоты.

Как только образуется пустота, ее сразу начинают заполнять воспоминания. А вспоминать Светка не хотела. Ничего. И никого. Прошлого больше не существует. Оно умерло. И похоронено далеко-далеко, в городе Н. Оно покоится на старом кладбище, под гранитной плитой, на которой написано: “Роман Игнатьевич Зеленцов”. И две даты. А между ними — черточка. Коротенькая и прямая, как Ромкина жизнь.

Но дороги в город Н. больше не существует. Она заросла бурьяном и крапивой. Она засыпана осколками разбитых иллюзий, завалена обломками несбывшихся надежд. И куда ни ступишь — больно… больно… больно…

Бабушка — великий конспиратор — адреса Светкиного никому не давала. И даже письма всегда слала на теткино имя. Поскольку всюду есть глаза и уши. И на почте тоже. И Светка, отвечая ей, подписывалась тети Вериными инициалами. На всякий случай.

Несколько раз бабушка приезжала к ним. Чувствовала она себя неплохо. И очень рада была, что у Светки все так чудесно складывается. Пыталась пересказывать разные городские сплетни, но Светка ничего не хотела слушать. Ее это не интересовало.

Чтобы не жить одной, бабушка пускала к себе квартиранток — девочек из педагогического училища. В общем, у нее тоже все было нормально.

Закончив аспирантуру, Светка устроилась на работу в НИИ, где для нее уже было зарезервировано место…

И вот тут-то произошла эта ужасная история с Люсей.

Потом в Светкиной жизни появились Гриша и Милочка. И все сразу так осложнилось…

Незадолго до своей смерти бабушка прислала письмо. К тому времени Светка уже три года была замужем за Гришей. Бабушка, конечно, не знала всех замысловатых обстоятельств этого замужества. Она думала, что у Светки все как у людей — муж, дочь… И звала их к себе в гости.

“Светочка, — писала она, — сама приехать к вам я уже не смогу — сил нет. Приезжайте вы сюда, только не тяните очень, а то мне уже недолго осталось. Очень уж хочется повидаться, на правнучку свою посмотреть. А мне, Светочка, все покоя не дает то, что я не рассказала тебе правду про твою маму. Не могу я этот грех на душе оставлять. В письме всего не напишешь. Приезжай, расскажу…”

“Как же я приеду? — растерялась Светка. — Милочку с собой тащить немыслимо… Она не выдержит дороги. Зима. Гришу с работы не отпустят. Может, хотя бы до весны подождать? Тогда проще будет”.

Дальше бабушка по своей застарелой привычке подробно пересказывала все городские новости. Светка пробежала по ним глазами, не слишком вникая:

“Ленку Немилову, одноклассницу свою, помнишь? Замуж вышла за шведа какого-то. Теперь за границей живет… Галя Зеленцова совсем сдала, болеет часто… Петьку Шлындина опять посадили… А ко мне намедни снова длинный твой приходил — адрес просить. Я не дала. А после мамаша его прибегала — за тем же самым. Обходительная такая, вежливая. Подарок мне принесла — платок шерстяной. Я не стала брать. У меня еще тот хороший, что ты, Свет, прошлый год подарила. Она и ушла ни с чем…”

“И чего они все ходят? — поморщилась Светка. — Чего им неймется?”

Нет, какая все-таки бабушка молодец! За столько лет ни разу Светку не подвела, никому не выдала ее местопребывания.

Но поехать все же придется. Бабушке уже за восемьдесят… Да и тайна какая-то ей покоя не дает. Какая тайна? Узнать, конечно, интересно, но сейчас совсем не до этого. Милочка снова болеет…

Вот разве что весной…

До весны бабушка не дожила. Она в конце января умерла. Телеграмму прислали на теткино имя. Та приковыляла, плача, на костылях — как раз незадолго до того ногу сломала в гололед.

— Как же быть-то? — убивалась она. — У меня нога. У тебя дите больное. Выходит, и поехать некому? Родни-то, считай, больше и нет. Чужие люди хоронить будут…

— Я поеду, — сказала Светка.

— Ты? А как же Милочка?

— Не знаю, расплакалась Светка, — ничего не знаю… Я должна поехать!

А Гриша тогда был в командировке.

— Ладно, — решилась тетка, — давай я к себе девочку заберу. Это ж на три-четыре дня всего. Как-нибудь управлюсь. Соседи помогут… в магазин сходить или что… Ни о чем не беспокойся. Поезжай.

И Светка поехала.

После поминок, когда все разошлись, девчонки-квартирантки помогли ей убраться в квартире и тоже убежали — в общежитие к подружкам. Да и что им теперь здесь делать? Все равно придется новое жилье подыскивать. Квартиру-то после смерти хозяйки государство отберет.

Светка осталась одна. Растопила печь. Озноб какой-то внутренний ее бил, — должно быть, продрогла на кладбище.

Она придвинулась поближе к печке, протянула руки к огню и застыла, как изваяние. Ни мыслей, ни чувств. Полное оцепенение. Устала очень за последние два дня.

Бабушка, бабушка… Так и не успела она раскрыть Светке свою тайну. Так и унесла с собой в могилу. Да какое это теперь имеет значение?

В детстве она часто приставала к бабушке с расспросами об отце и матери. А потом перестала, заметив, как мертвеют при этом у бабушки глаза, как дергаются губы.

Если даже ее мать и существует где-то, их разделяет целая жизнь. Их ничто не связывает. Им ничего не нужно друг от друга. И если она ни разу не вспомнила о дочери за все эти годы… Ладно. Ни к чему ворошить прошлое. Лишь настоящее имеет смысл.

Надо бы переодеться, снять траурное платье. Да сил нет. Совсем нет сил…

Раздался нерешительный стук в дверь. Светка даже не сразу обратила на него внимание. Она никого не ждала. Да и стук был очень уж тихий. Думала — показалось. После некоторой паузы стук повторился. Кто бы это мог быть?

Она открыла дверь и остановилась на пороге, вглядываясь и не узнавая стоящего за дверью человека.

— Вы позволите мне войти, Света? — вежливо спросил поздний гость.

О Господи! Это же он… Димин отец… как его там по имени-отчеству?

“Что ему от меня нужно? — с раздражением подумала Светка. — Может быть, вернуть ему деньги за испорченный матрац? Чтобы он успокоился раз и навсегда…”

— Я, конечно. понимаю, что вам не до меня сейчас, — тихо сказал он. — Поверьте, я искренне сочувствую вашему горю… Но если вы в состоянии выслушать меня, — я прошу вас, уделите мне, пожалуйста, хотя бы несколько минут!

— Говорите, — кивнула она, не приглашая его в комнату.

— У нас беда с Димой, — глухо произнес он. — Беда, Света… Институт бросил… Нигде не работает, не учится. Пьет…

— Дима? — удивилась она. — Не может быть!

— Мы просто в отчаянии. Не знаем, что делать. У меня к вам большая просьба, Света, — пожалуйста, поговорите с ним!

Светка нахмурилась. Что еще они придумали? И зачем?

— Видите ли, — осторожно сказала она, — я завтра уже уезжаю, а у меня столько дел… Вряд ли я смогу выкроить даже полчаса.

— Я понимаю, понимаю, — пробормотал он. — Но вы — наша последняя надежда. Помогите нам!

Светка пожала плечами.

— Но я не знаю, чем я могу помочь. Мы столько лет не виделись с Димой… О чем мне с ним говорить?

— Света, я буду с вами откровенен. Ради сына мы готовы на все. Мы не пожалеем никаких денег…

— Вы предлагаете мне деньги? — с недоумением спросила Светка. — За что?

— Нет, вы не поняли! Дело в том, что… Дима любит вас. И если вы решите пожениться. мы создадим для вас все условия. У меня есть связи, возможности…

— Но я замужем, — сказала Светка.

Он осекся, по его лицу пробежала судорога. Только теперь Светка заметила, как стар и измучен этот человек. В ее душе шевельнулось чувство, похожее на жалость. Но ей вовсе не хотелось его жалеть.

— Вот как? — дрогнувшим голосом сказал он. — И дети есть?

— Да, — кивнула Светка, не вдаваясь в подробности.

— Ну что ж… Выходит, я напрасно злоупотребил вашим внимание. Извините. До свидания.

Он слегка поклонился и вышел. В его движениях все еще чувствовалась военная выправка, но плечи бессильно обвисли и худая жилистая шея нелепо торчала из широкого мехового воротника пальто.

Светка язвительно усмехнулась, пытаясь прогнать некстати нахлынувшую жалость. Как трогательно! Решил облагодетельствовать бедную девочку, спихнув на нее своего беспутного сына-алкоголика. Нашел дуру! Видать уж так приперло, что дальше некуда…

Но Димка… Надо же — спился. Кто бы мог подумать. Но что ей за дело до него? Своих забот хватает.

Она подсела к огню и задумалась. Как там Милочка, тетя Вера? Гриша должен вернуться через три дня. К тому времени она уже будет дома. Вот и нет больше бабушки. Оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с этим городом… Ее невеселые размышления были прерваны громким стуком в дверь.

— Светка! Мне сказали, что ты приехала. Я хочу тебя видеть, Светка! Открой!

“Димка? — обмерла она. — Этого мне только не хватало”.

И не двинулась с места.

Он еще долго барабанил, орал, пытался высадить дверь. Наконец стих.

Подождав немного, Светка выглянула в коридор. И чуть не споткнулась обо что-то, лежавшее на полу. Это был Димка. Он спал на коврике возле порога. Светка нагнулась, потрясла его за плечо. Димка шумно рыгнул. В лицо пахнуло перегаром. Рядом с ним на полу валялась пустая бутылка из-под дешевого вина.

Светка постояла несколько секунд в замешательстве. Что с ним делать? Заволочь в комнату? Но вдруг он проснется, начнет буянить, приставать… Оставить тут? Так ведь замерзнет. Зима все-таки.

Ладно. Она притащила подушку, подсунула ему под голову. Накрыла одеялом. подоткнув со всех сторон. “Прости, Димка. Это все, что я могу для тебя сделать”.

И уже возвращаясь в квартиру, заметила на двери полу стершиеся, но еще различимые буквы: “Светка… позвони…” И цифры внизу.

Та самая надпись, которую они с бабушкой безуспешно пытались когда-то соскоблить и закрасить.

Перешагнув через Димку, она спустилась вниз к телефону-автомату, набрала номер.

— Это квартира Зиновьевых? Вас беспокоит Света. Дело в том. что Дима спит у меня под дверью. Он пьян. Вы не могли бы его забрать? Я боюсь, что он замерзнет.

— Спасибо, — раздался ровный, ничего не выражающий голос Димкиного отца. — Мы подъедем через несколько минут.

Со спокойной совестью она вернулась домой. Услышала, как остановилась машина под окном, потом шум на лестнице, пьяное бормотание Димки, истерический женский плач.

Кто-то снова торкнулся в дверь. Светка открыла. В комнату ворвалась растрепанная, заплаканная женщина в каракулевой шубе.

— Шлюха! — закричала она. — Это ты его сгубила!

— Пойдем, Нина, — бесстрастным тоном произнес появившийся следом за ней Димкин отец. Он обнял жену за плечи и вывел ее на лестницу.

Светка постояла у раскрытой двери, слушая удаляющиеся рыдания:

— Мой мальчик… под дверью у этой потаскухи… Как бездомная собака…

Она пожала плечами: “Надеюсь, на сегодня все”. Закуталась в бабушкин шерстяной платок, пытаясь унять сотрясавший ее озноб. Прижалась к печке.

Это все в прошлом. Прошлое — прошло. Ничего этого нет.

Нет Димки. Нет его чересчур заботливых и любящих родителей. Готовых ради него на все. Например, унизить и втоптать в грязь беззащитную девчонку.

И девчонки этой тоже нет. И города этого нет. Ничего нет…

Надо чем-нибудь заняться. Чтобы не думать. Не думать!

Светка выдвинула ящик комода. Штопаное-перештопаное ветхое старушечье бельишко. Сложила все в наволочку. Завтра выброшу. Коробка с фотографиями. Сунула в сумку. Заберу с собой. Тоненькая пачечка денег. Отдам девчонкам-квартиранткам. Попрошу, чтоб цветы отнесли на могилу — на девятый и сороковой день… А здесь что? Какие-то бумажки, квитанции, телеграммы, извещения о почтовых переводах. Все в огонь! Теперь это уже никому не нужно. Поздравительные открытки. Туда же. Письма… Сложенные аккуратными стопочками, перевязанные тесемками, ботиночными шнурками. Бабушка… Как она дорожила своим прошлым. Каждым мигом его. Каждой вещью, хранящей воспоминания. Вот пачка Светкиных писем. Могла бы быть и потолще. Торопливые небрежные строчки. Дежурные фразы. В огонь! Не надо перечитывать, терзаться, бередить душу. А это от тети Веры. Ну. не тащить же их с собой… А это чья увесистая пачка? Почерк незнакомый. Вместо подписи — витиеватая закорючка.

Но это же… Почему бабушка ничего не говорила? Ведь письма адресованы ей — Свете Ереминой. Странно. Они даже не распечатаны.

Светка вскрыла конверт, и кровь бросилась ей в лицо.

“Светочка, любимая моя, родная, ненаглядная! Ты мне не отвечаешь, а я все равно пишу, потому что это единственное, что еще дает мне силы жить… Если ты не приедешь, все остальное не имеет для меня никакого смысла… Я снял квартиру, устроился на работу. Приезжай! Если ты будешь со мной, я все смогу. Светка! Напиши мне! Хочешь, я брошу все и приеду? Хочешь? Мне никто не нужен, только ты. Почему ты молчишь?…”

Димка. Он писал в пустоту. Светка не получала его писем. После той дикой истерики, которую она закатила, бабушка старательно прятала их. Выбросить не решилась. А зря. Не стоит получать письма из прошлого. Оно всегда непоправимо.

Другие конверты Светка вскрывать не стала. В огонь! Димки больше нет. Время вычеркнуло его из ее жизни.

Еще какие-то письма — от дальних родственников, известных Светке лишь понаслышке, от бабушкиных подруг детства, от совсем незнакомых людей.

Пламя весело потрескивало, конверты чернели, скукоживаясь. Рассыпались в прах. Превращались в пепел. Прошлое исчезало. Оно больше не имело силы. Вот уже комод почти пуст. Остался один последний конверт. Старый, потертый. Весь в каких-то разводах. Даже трудно разобрать, что написано. Светка хотела и его бросить в огонь, но в последний момент передумала.

Достала письмо. Строчки полуразмытые, буквы едва различимы. Чернила выцвели.

“Здравствуй, мама. Я знаю, что не должна тебе писать. Я знаю, что ты меня никогда не простишь. Я не прошу вернуть мне дочь или хотя бы позволить увидеться с ней — ведь даже на это я не имею права. Я только хочу узнать, как ее зовут, — чтобы молиться за нее…”

Светка почувствовала, что пропасть разверзлась у нее под ногами. Ей стало страшно. Она не хотела заглядывать туда. Она не желала ничего знать о той женщине, чья душа страдала и истекала кровью в каждой строчке письма. Но эта женщина была ее матерью.

… Почему она не бросила его в огонь вместе с другими? Нельзя отдавать себя во власть прошлому! Нельзя думать о том, чего нет.

Но поздно. Она уже ЗНАЕТ. А значит, ЭТО стало частью ее жизни.

Светка сложила письмо и сунула его к себе в сумку.

Утром она пошла на рынок, купила цветов и поехала на кладбище. Постояла рядом со свежим бугорком. Поправила покосившиеся венки. Накрошила хлеба для птиц. Положила цветы. Вот и все. Прощай, бабушка!..

А потом разыскала еще одну могилку. Гранитный обелиск со звездой, на котором написано: “Роман Игнатьевич Зеленцов”. И две даты, разделенные короткой чертой.

…Ромка, ты слышишь меня? Я наконец должна тебе сказать это. Ты — единственный, кого я любила. Жаль, что я поняла это слишком поздно. И не успела ничего тебе сказать. Но ты ведь и так знал да? Ты единственный, кто был настоящим. А всех остальных я сама придумала. Их нет на самом деле. Нет и не было никогда.

Светка плакала, обхватив руками заснеженный холмик. Четыре алых гвоздики, разбрызганные по снегу. пламенели, как пятна крови.

Наверное, что-то умерло во мне в тот день, когда тебя не стало. Мне только кажется. что я живу. Ты не должен был уходить, Ромка! Ты не должен был бросать меня здесь одну! Ведь ты же знал, что я без тебя пропаду…

Кто-то тронул ее за плечо.

— Встань, девочка. Ты замерзнешь.

Светка обернулась и увидела тетю Галю, Ромкину мать.

— Я давно здесь стою, — объяснила она. — А ты все плачешь и плачешь. Я не хотела мешать, но подумала — холодно…

Светка только теперь почувствовала, как она замерзла. Зубы стучали. Рук и ног почти не чувствовала.

— Пойдем ко мне, — сказала тетя Галя. — Я тебя чаем с малиной напою.

Светка помотала головой.

— Спасибо. Мне пора домой. Я сегодня уезжаю, а еще столько всяких дел.

— Светочка, я давно хотела тебе сказать… — Тетя Галя немного помолчала. — Давно хотела, но… Ты прости меня! Я ведь не со зла тогда… Просто обида взяла. Этот длинный хвастался всем, какой Ромка дурак, а он умный. А я ведь знаю, что у вас все было! Кому знать, как не мне, правда?

— Да, — сказала Светка. — У нас все было. Все…

— Вот видишь, — обрадовалась тетя Галя. — Я и этому так сказала. А он говорит — неправда. Я, говорит, лучше знаю. Спился он совсем, ты слышала?

— Да…

Димка спился. Ромки больше нет. Она приносит несчастье тем, кого любит. Она разрушает все, к чему прикасается. Какое-то проклятье лежит на ней.

Спустя несколько лет она случайно узнала, что Димка погиб. Страшно, нелепо… “Светка, а ты будешь плакать обо мне, когда я умру?” — вспомнила она. Но как ни старалась, не смогла выдавить из себя ни одной слезинки. Наверное, просто к тому времени она уже разучилась плакать…

Вечером, уладив все дела, она спешила на поезд с тяжеленной сумкой в руке. И вдруг кто-то окликнул ее с той стороны улицы.

Она обернулась и увидела Ленку Немилову, бегущую к ней с распростертыми объятиями.

— Какая встреча! — защебетала та, налетев на Светку. — Ты спешишь? Жаль! Ну хоть в двух словах — как живешь? Замужем? А я теперь в Швеции обретаюсь, знаешь? Вот приехала на недельку своих навестить. А весной на Канары собираюсь…

— Шикарно выглядишь! — одобрила Светка, оглядев Ленку с головы до пят. Длинная дубленка, сапоги на высоченном каблуке, шарф до колен, варежки с ярким орнаментом… Варежки? Она вздрогнула и застыла, не сводя глаз с Ленкиных рук.

— Узнаешь? — засмеялась Ленка, заметив Светкин взгляд. — Твоя работа! Последний писк моды. У нас в Стокгольме все балдеют…