Доэ была в отчаянии.
С тех пор, как Харт выдворил Вадима, миновало несколько безвременных оборотов: так Харт называл дни в предложенном Доэ мире. Ничего в этом мире не изменилось после того, как Вадим исчез. Лишь за лесом выросла скала, которую про себя Доэ называла Волчьим Камнем. Про волков ей рассказывал один из мертвых в Трифаре.
Утёс был похож на волка, что воет на луну.
Доэ трижды ходила к тому камню: когда он вырос из ниоткуда, появилась и тропинка, ведущая к нему.
Лес был похож на тот, что отделял сад Доэ в Трифаре от другого сада, к которому Доэ бегала с детства и который впоследствии оказался не садом, а, как сказал Вадим, «образом вселенной».
По пути Доэ вспоминала вечер, когда Харт изгнал Вадима.
Они сидели втроем на берегу озера. В сгущающихся сумерках трепыхался костер, в который Харт подбрасывал щепки. На траве лежала баклажка с пивом, а в корзине было ещё две. Вадим с Хартом беседовали на темы, от которых Доэ стало скучно, и она решила прогуляться по берегу, а когда вернулась, баклажка была уже пуста, и Вадим с Хартом беззаботно шумели.
Вадим рассказывал курьезные случаи из медицинской практики. Это было занятно, и Доэ подсела ближе.
Десять лет Вадим проработал в хирургическом отделении. Он вскрывал хомунам животы, чтобы починить то, что там неисправно. А в костном мире поломки не редкость. Таковы особенности поверхностного уровня оболочки, в котором Доэ никогда не была.
Откупорили новую баклажку. Приложившись к ней, Вадим долго не отрывался, и Доэ смотрела с удивлением. Почувствовав её взгляд, Вадим неожиданно прыснул.
«Помнишь, – спросил он, – ты интересовалась моими друзьями?»
«Да, – кивнула девушка. – Я хотела, чтобы ты мне о них рассказал».
Вадим развел руками:
«У нас говорят: скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
Друзей у Вадима было немного. Почти всё своё время он проводил на работе. Начальник, которого он прежде считал своим старшим товарищем, доверия не оправдал. Зато парень по имени Эдуард неожиданно стал сообщником, и они добрались до Кантарата. Эдуард и поныне находится там, и Доэ показалось, что Вадим не против с ним увидеться.
В тот вечер Вадим не раз вспоминал о своем пути из поверхностного уровня в Пустыню.
Он до сих пор не взял в толк, как ему удалось обойтись без помощи проводников и самостоятельно одолеть все преграды. Вадим спрашивал у Харта, но тот отмалчивался.
Доэ пожимала плечами. Она прекрасно знала, как сама переходит с уровня на уровень, хоть и не могла объяснить. Вопросы Вадима казались ей диковинными, а его желание понять суть явлений – необъяснимым.
По сути, истинное проявление любознательности она видала прежде лишь в тех Спящих Трифара, которые, пробуждаясь, становились мертвыми, да и то интерес этот был всегда омрачен страхом.
Остальные обитатели уровней были ко всему равнодушны. Спящие день ото дня брели по улицам Города. «Улыбастики» в красных комбинезонах следили за порядком и жестоко наказывали всякого, кто пытался его нарушить.
В Пустыне обитали безразличные ко всему кантаратские. Мало кто из них мог видеть Доэ, когда она забредала на территорию Кантарата, и никто из тысяч кашатеров на этом уровне не мог с ней справиться. Из мыслей кантаратских однажды она уловила, что всем им запрещено воспринимать её как реальность. Бродящая по Пустыне девушка – призрак, – такой была установка. Всем заправлял начальник Кантарата по имени Балмаром.
Иногда Доэ проходила рядом с высокими светлыми зданиями, заглядывала в окна, взмывала к верхним этажам. Всё в Кантарате было однообразным и неизменным…
В Пустыне жили гигантские тузоры. Твари охраняли Кантарат, но для большинства кантаратских были невидимы: тузоры и кантаратские обитали в разных слоях Пустыни.
Однажды Доэ пришлось убить тузора. Это было вынужденное убийство, оно случилось в тот день, когда Вадим впервые вышагивал по улицам Пустыни. Он ещё не мог выпрыгнуть из того слоя, где жил тузор, и, если бы не реакция Доэ, его самого ждала бы смерть.
Что-то кольнуло её в самое сердце, когда она лишила жизни бедную тварь.
Скоро она забыла о тузоре. Но Вадим всё помнил.
Он был убеждён, что причастен к погибели тузора, и дал ей понять, что сожалеет об этом.
Что-то всё время не давало Вадиму покоя.
Как-то раз он сказал, что вселенной правит некий закон – закон вины. Харт недовольно щурился, когда Вадим это говорил, а она молча слушала.
Вадим толковал об этой самой вине, и с чем-то он был решительно не согласен. Он спорил сам с собой. Вина – это долговая тюрьма, говорил он. Это горючее, на котором работает генератор вселенной.
Доэ пожимала плечами. Она беспокоилась: не утратил ли Вадим разум, прорываясь сквозь толщу черни?
«Вина», – вновь повторял Вадим и веточкой рисовал на земле змейку.
Для Доэ это было всего лишь слово.
…Когда открыли третью баклажку, Вадим ещё больше разговорился. Он упомянул психиатрический диспансер, в котором лежали спящие тела – его и Доэ.
«Они как якоря, – сказал Вадим. – Мы должны к ним вернуться. Надо забрать».
А Харт по-прежнему нахмурился.
«Что значит якоря?» – спросила Доэ.
Вадим стал рассказывать о морях, парусниках и путешественниках.
Доэ закрыла глаза, поплыла по волнам, но неожиданно Вадим загоаорил о её садике в Трифаре.
«Тот картонный дом… – сказал он. – Кажется, я знаю, что это такое».
Доэ не хотелось слушать о доме, ей было интересно о парусниках.
«Когда я выпрыгнул из окна, – продолжал Вадим, – то успел увидеть заднюю стену здания, прежде чем провалился в сознание. Хочешь – верь, хочешь – нет, но это одна и та же стена. Тот картонный дом не спроста в твоем саду. В нём дверь к нашим телам. Я уверен в этом. Доэ, мы найдем способ туда войти. Слышишь? Нам надо снова вернуться в Трифар!»
И только лишь он это сказал, как Харт окончательно вышел из себя. Он как заорёт:
«Нет!»
«Почему?» – пожал плечами Вадим.
«Идиот! – обругал его старик. – Ты просил о помощи, а я предупредил, что оба вы обречены. Ваше единственное укрытие – вот это место. – И он ткнул пальцем в траву. – Стоит только высунуться, тут же вас обоих и кокнут. У них найдётся оружие, которым можно уничтожить вас навсегда».
Вадим промолчал, но Доэ почувствовала его упрямство.
Харт разгреб костер, достал печёные картошки. Они были так горячи, что Доэ едва удерживала их в руках.
Но это её нисколько не развеселило.
Ни живописная природа, ни вечер у костра, ни сотворённое чудесным образом пиво не могли улучшить вечер.
Доэ чувствовала себя зависимой. Прежде, во всех уголках вселенной, где она бывала, всё случалось по её желанию. Ей нередко доводилось бороться с обстоятельствами, но всякий раз она побеждала.
Здесь, в этом мире, Харт не давал ей почувствовать себя сильной. Её угнетало, что она не может больше летать. Тело было тяжелым: ходьбе оно предпочитало стояние на месте, а сидячему положению – лежачее. Даже мысли – и те стремились к равновесию.
Харт большей частью был погружен в себя.
С первой минуты, как все трое оказались среди колосящегося поля во вселенной Иного Подобия, он перестал уделять внимание Доэ. Вместо этого он все косился на Вадима.
Странно, – думала Доэ.
Они давно были знакомы с Хартом. Старик любил её и был единственным мужчиной, которого она прежде считала своим другом.
А что, если это ревность? – думала Доэ. Впрочем, о ревности ей было известно мало, да и вряд ли всемогущий Харт мог до такого низойти.
Так или иначе, Харт её совершенно перестал замечать, зато то и дело поглядывал на Вадима.
Ясно одно: там, у костра, в их последний вечер, что-то пролегло между Вадимом и Хартом.
С картошкой расправлялись молча.
«И всё таки надо вернуться», – наконец сказал Вадим.
«Пройди три мира, а потом умри», – буркнул Харт.
Что он такое говорит? – подумала Доэ и, чтобы погасить назревающий конфликт, спросила: «Что нас всех ждёт?»
Вместо ответа Харт с пыхтением поднялся и пошёл проверять закидушки, расставленные вдоль берега.
Доэ откинулась в траву, а Вадим нагнулся к ней и неожиданно коснулся своими губами её губ.
Было чудно и как-то глупо. Но Доэ не стала воспротивиться.
Когда Вадим склонился над ней, в нём не было мыслей, иначе она могла бы их прочесть. От него веяло чем-то сладким.
А потом её охватила волна чувств.
Он продолжал прижиматься губамит, и из губ оазовалось огненное кольцо, и оно пульсировало, источая волны сияния, от которых вся вселенная Харта содрогнулась.
Она застонала и, наверное, потеряла сознание…
Когда Доэ пришла в себя, Харт уже вернулся.
Он подозрительно посмотрел на девушку (что случилось?), уселся у костра, потянулся за баклажкой.
Вадим улыбнулся и опять потянулся к Доэ, собираясь ей что-то шепнуть.
Харт сделал едва уловимое движение рукой, словно хотел согнать комара. И Вадим исчез.
С тех пор Харт не произнес ни слова.
Доэ трижды была у Волчьего Камня. Здесь тропинка заканчивалась. Дальше начиналась труднопроходимая чаща.
Она пыталась забраться на скалу, чтобы сверху разглядеть местность, но пальцы скользили по гладкому граниту, и Доэ падала на камни.
Прошло несколько вневременных оборотов. Погода стояла однообразная. Старик по-прежнему расставлял свои закидушки, путался в леске, бродил по колено в воде. У него всё так же не клевало.
Множество раз Доэ заводила один и тот же разговор. Она осыпала Харта вопросами. Где теперь Вадим? Почему так вышло? Как отсюда выбраться?
Харт молчал.
Один раз Доэ не выдержала и хлопнула старика по спине. Хлопок вышел негромкий: звук погасила войлочная жилетка. Старик даже не обернулся.
И тогда она взорвалась.
– Почему я всё время думаю о нём?!
Слова её пронеслись над озером, оттолкнулись от леса и вернулись обратно.
– Почему я должна прятаться?
Харт, склонившись над кипящим котлом, заваривал травяной чай.
– Почему этот старик все время молчит? – крикнула Доэ, взывая к небу.
Она оббежала Харта и в ярости пнула ногой котёл. Мятая жестяная посудина перевернулась, и вода зашипела, пролившись в огонь.
– Я хочу уйти! Слышишь? Я не привыкла сидеть на одном месте!
Харт медленно выпрямился и застыл, задумчиво глядя вдаль.
– Выпусти меня! Я хочу вернуться!
Старик был неподвижен.
– Если ты меня не выпустишь, я уйду сама!
И вдруг она поняла, куда смотрел Харт.
Взгляд старика был направлен в сторону утёса, одиноко возвышавшегося над лесом.
Не говоря больше ни слова, Доэ зашагала к Волчьему Камню. Это было уже в четвёртый раз.
Она шла всё быстрее и, наконец, побежала. Мимо проносились стволы вековых сосен и елей.
Тропинка сужалась. По рукам и лицу била колкая хвоя. Веяло сыростью и гнилью.
Редкие капли дождя, пробившись сквозь кроны, иногда попадали на открытые участки тела.
Доэ устала, но не останавливалась.
Она бежала, слушая своё шумное дыхание…
Волчий Камень вонзался в небо звериной мордой.
Его вершина потемнела, напитавшись дождевой влагой. Возле щелей и ложбинок вились насекомые в поисках укрытия.
Камень был таким же, как прежде. Тропинка изменилась. Она огибала скалу и вела дальше – туда, где в прошлый раз темнела непроходимая лесная чаща, а теперь зияла пепельно-серая Пустота.