Время — лучший учитель,

но, к сожалению, оно убивает своих учеников.

Берлиоз Гектор

Бертран онемел. Хватило одного взгляда на растрёпанную девушку, сжавшуюся на диване, чтобы спину снова продрал ледяной ветер. Тогда он был совсем молод, вечно голодный юнец… тогда тоже царила осень, такая же непривычно холодная и странная, не предвещающая ничего хорошего…

Ноябрьский мистраль завыл нудно и протяжно, забираясь холодными лапами под старое пальто. Бертран поёжился и почесал гладко выбритый подбородок, безбожно натёртый жёстким крахмальным воротничком.

Церковь святого Бенедикта соседствовала со старой библиотекой из красного кирпича и небольшой аптекой. Обычно тёмный переулок полыхал закатным пурпуром, поэтому Бертран не сразу заметил, что у чёрного хода в храм, хихикая, обжимались двое. Влажные звуки поцелуев разносил ледяной ветер.

— Пошли прочь! — рявкнул молодой человек.

Вспугнутые влюблённые, оба мальчишки, прыснули в проулок. Диакон осенил себя крестом и проводил парочку неодобрительным взглядом.

В храме было немногим теплее, изо рта вырвались клубы пара. Сквозь стрельчатые окна и разноцветные витражи, изображающие Христа в Гефсиманском саду, рвались последние солнечные лучи, словно копья воинов архангела Михаила. Аквамариновые, оранжевые, изумрудные, они, словно пронзали скамьи, ажурные колонны и статую Девы Марии на западном престоле, застревая в тенистых углах. По белому мрамору тяжёлого католического креста крались алые пятна.

Диакон задвинул засов и подул на озябшие пальцы. Паллиумы в сакристии понурились на вешалках, лишившись сутулых плеч владельцев. Повесив пальто, Бертран достал из кладовой щётку, вымел пол, затем пришла очередь ведра с водой и тряпки. Скоро колючая шерстяная сутана взмокла от пота, а бледные щёки украсил румянец.

Пресвитеры уже давно дома, ужинают и пьют чай со своими жёнами, отец Антуан любит клубничный, а отец Раймон — с бергамотом. Старый сторож Мишо помер позавчера, в среду, поскользнувшись на свежем льду и свернув тощую шею. Бертран сам вызвался охранять церковь но ночам, святые отцы только радовались такому решению, потирая морщинистые руки. Они не знали, что за магнит тянул его сюда.

"В конце концов, они многого не знали", — улыбнулся служитель, проведя по густой шевелюре, словно припорошенной инеем.

Три года назад, увидев на утренней мессе, что юнец, что околачивался с остальными бродягами возле церкви в дни раздачи бесплатной похлёбки, поседел за ночь, отец Антуан не оставил этот факт без внимания. Бертран начал заикаясь, но дальше ложь полилась легко и свободно, словно он всю жизнь только и делал, что лгал. Он нёс что-то о святом Бенедикте, что привёл его в этот храм, пообещав кров и пищу, если он будет служить богу. А когда молодой человек попросил доказательств, призрак разверз перед ним геенну огненную. И было это так ужасно, что волосы встали дыбом.

Пресвитеры долго и горячо шептались у исповедальни, пока Бертран жадно уписывал горячую похлёбку в кладовой. Ещё несколько часов назад он лежал в лесной яме, в которой заночевал накануне, проснувшись и заледенев от ужаса: по нему ползало не менее трёх десятков змей, привлеченных теплом человеческого тела. Парень почти не помнил, как выбрался и, дрожа, побрёл в сторону города.

Отец Антуан оставил прихожанина служкой, а через полтора года отец Раймон отправил письмо прелату Марсельскому. Тот не замедлил приехать и долго пытал седого юношу, стараясь отыскать в его льдистых глазах хоть один намёк на ложь. Служка отвечал терпеливо, пока не сомлел в глубоком обмороке, что, конечно же, не могло не умилить пресвитеров. Было принято решение хиротосанить юношу, которому явно покровительствовал основатель ордена, сам святой Бенедикт. Так церковь получила симпатичного диакона, который седой шевелюрой в сочетании с обаятельной улыбкой сумел привлечь новых прихожан и увеличить пожертвования.

Когда Бертран закончил, солнце село, наполнив храм сумерками. Христос на витраже пропал, зато физиономия Петра так налилась тьмой, будто он снова собрался предать учителя. Диакон зажёг несколько свечей и принялся чистить подставки от воска, пытаясь утихомирить суматошный стук сердца. Затем он вымыл и натёр до блеска потир, перекрестился и, взяв свечу, спустился в подвал, обгоняя по стёртым ступеням бесноватые тени. Она звала. Так же сильно, как и накануне. Горячий воск тихо плакал на запястье, разделяя немой восторг диакона.

Бертран откопал её вчера ржавым заступом, звенящим о стылую землю, и несколько часов не мог оторваться, разглядывая со всех сторон и не находя изъяна. Она была прекрасна. Неведомый мастер высек божественное тело из белого мрамора, вклеив кусками розового кварца соски, ноготки и даже уголки прикрытых глаз — бездонно-агатовых, как глухая полночь, как первозданный Хаос. Полные зовущие губы алели рубинами на лице сердечком, обрамлённом водопадом волос иссиня-чёрного камня. Она застыла в позе танцовщицы, удивительно живая и настоящая. В первую ночь он опомнился лишь под утро, тесно прижавшись к полным бёдрам и обнимая тонкую мраморную талию. Вторую нараспев читал Евангелие от Марка в слепой надежде оживить. Холодная статуя захватила целиком разум и душу, он весь день изнывал от желания обнять её, собирая пожертвования на западном престоле. И лишь назойливые видения, что вдруг стали сопровождать редкие сны, пугали Бертрана. По рубиновым губам бежала чья-то тёплая кровь, и прелестница улыбалась так, что заходилось сердце, только что сдавленное страхом: а чья же кровь?..

Юноша томно вздохнул. Он никогда не видел такой красоты, да и откуда? Разве можно считать за женщин бородавчатую садистку-надзирательницу Мари в приюте, толстуху Фюи с жёлтыми прокуренными зубами или воробышка Жаннетту?

"Жаннетта, piaf…"

Ей было пятнадцать, но выглядела она младше года на два. Жаннетта проводила у храма больше времени, чем дома, но это мало кого удивляло, все знали, что отец-грузчик бьёт дочь, а мать скользнула под лёд прошлой весной, когда полоскала бельё. Бертран не жалел для неё похлёбки, вспоминая себя в приюте, но не мог не отметить, что девушка проявляет к нему интерес. Большие глаза цвета свежезаваренного чая загорались огнём при виде молодого диакона, а бледное лицо расцветало улыбкой, когда широкая ладонь проводила по светлым волосам, растрёпанным, как воробьиные перья.

Бертран вздрогнул, услышав чей-то стук. Торопливо забросав статую ветошью, он поднялся по лестнице и хлопнул крышкой подвала. Звук шёл от центрального входа.

— Кто там?

— Это я, отец Бертран…

Последнее слово унёс вой ледяного осеннего ветра, но диакон и без него понял, кто за дверью. Лишь один человек называл его "отцом", нарушая церковную субординацию. Отодвинув засов и тяжёлую створку, он выставил перед собой свечку. Апельсиновый треугольник света выхватил из мрака подростка, закутанного в старую шаль. Из-под низко надвинутой вязаной шапочки, во все стороны торчали вихры светлых волос. Недолго думая, Бертран впустил девушку внутрь и задвинул чугунный засов.

— Ты что здесь делаешь в такой час? И сколько тебе повторять: я не отец, а всего лишь диакон…

— Отец с Гюставом деньги получили, — шмыгнула разбитым носом Жаннетта. — Они там празднуют… на столе плясать заставляли…

Бертран привычно разогрел похлёбку на каменке в кладовой и нарезал хлеба, пока гостья умывалась в медном тазу. Наскоро помолившись, они разделили поздний ужин и чашку чая. Девушка даже развеселилась, когда диакон закутал её в меховой жилет Мишо и уложил на тюфяк.

— Ты должна уйти до рассвета, пока не явится отец Раймон, — погрозил пальцем юноша. — Тебе скоро шестнадцать, представь, какие слухи поползут, если тебя здесь найдут! Нам обоим тогда несдобровать.

— Не уходи, — попросила в ответ Жаннетта, моля влажным щенячьим взглядом.

Бертран вздохнул и сел рядом, но тепло сразу разморило гостью, и она заснула, по-детски приоткрыв рот. Притворив дверь кладовки, диакон начал мерить пол широкими шагами — от престола до входа и обратно. Она звала. Она требовала. И что самое ужасное — он хотел подчиниться. Сделать всё, лишь бы она хоть раз улыбнулась.

Юноша смахнул пот со лба, взял свечу и вернулся в подвал. Ветошь пала к точёным ножкам красавицы, обнажая грудь, готовую вздохнуть. Изнемогая, Бертран прильнул к алым устам, которые показались горячими и солёными. Сверху донеслись двенадцать ударов часов с городской ратуши, но суматошный стук сердца заглушил и их, так что не сразу удалось расслышать:

— Отец Бертран…

Он обернулся и побледнел. Жаннетта, растрёпанная и печальная, сама протягивала хлебный нож. Жилет и шаль она оставила в кладовке, оставшись в платье, которое ей было мало и, наверняка, жало в бёдрах.

— Жанет… — начал он, и тут видение с окровавленными губами накрыло так яростно и жестоко, что Бертран застонал.

Очи налились багровым и всё-всё-всё, кроме статуи перестало существовать. Выхватив нож, он схватил девушку за волосы и полоснул по белому горлу. Тугой горячий поток хлынул прямо в глаза, диакон зажмурился и отпустил жертву. Она почти не кричала, но добить резким ударом в сердце ума хватило. Смочив дрожащие пальцы в крови, Бертран мазал и мазал рубиновые губы, плечи и соски. И падая в тяжёлое забытьё, он увидел то, чего так добивался — мёртвые уста ожили, разомкнувшись в хищной улыбке, но вместо зубов или языка показалась бездна, чёрная, как грех, и бесконечная, как сам Хаос…

Юноша не знал, сколько длилась тьма, но до сознания вернулся слух. Говорили двое, один с явно восточным акцентом, второй с северным.

— Сэм, может, Великий Змей ошибся? Суккуб сломала его всего за три дня!

— Йормунганд никогда не ошибается, ты же знаешь, Джамал. Нужно дать парню шанс.

— День слияния колец миновал совсем недавно. Может, Великий Шеша ещё не пришёл в себя?

— Уроборос не может ошибиться, — вмешался третий голос, удивительно мощный и тяжёлый. — Посмотрите на его волосы, Змей сам отметил его.

— Где я? — прошептал Бертран. Перед глазами плыли разноцветные пятна.

— Почему бы тебе не спросить, где крошка Жанетта? — возмутился "восточный".

Молодой человек попытался и снова потерял сознание…

"Oh, le piaf, mon piaf…" — мысленно простонал кардинал и вдруг понял, что произнёс это вслух.

— В чём дело? — голос Олега вернул в действительность. — Наш балбес расшалился? Ручонки распускает?

Здоровяк закрыл дверь в квартиру и, передав пакеты с продуктами Мартину, демонстративно закатал рукава. Валентин попытался дать дёру, но чтобы пробиться сквозь массивную фигуру кардинала, нужно было стать по меньшей мере призраком. Олег поднял вора за шкирку, пристально разглядывая.

— Бить-то тебя жалко, малец вон как славно навалял. Но надо.

Он быстро ткнул куда-то в область печени, солнечного сплетения и за ухом. Валентин только глухо охал и сдавленно матерился, сильно напоминая марионетку: руки бессильно повисли, голова свесилась набок.

— Выставь его за дверь. Пожалуйста, — попросила Иветта.

— Позже, с твоего позволения, — пробасил Олег, — чует моё сердце, этот поганец нам ещё пригодится. Глядишь, за три дня человека из него сделаем…

Голубоглазый мальчишка — будто брат-близнец недавней маленькой гостьи, уселся на диван, небрежно почёсываясь и с недоверием поглядывая на Валентина. Пижама едва не трещала на широкой груди, штаны еле закрывали колени, болтаясь на бёдрах.

— Ты кто? — пусто спросила Вета. — И откуда здесь взялся в моей пижаме?

— Рррем, — по-волчьи оскалился парень. — Женщин надо защищать.

— Угу, — задумчиво кивнула девушка, потирая виски.

— А особенно матерей.

— Угу…

— А твоя мама любила тебя?

Вета задумалась. Старые воспоминания отдавали болью и нежностью. А ещё мамиными духами — лаванда и роза, когда она склонялась, чтобы поправить одеяло, перед лицом всегда покачивался маленький золотой кулон в виде четырёхлистного клевера.

— Да… конечно, любила…

Затем помолчала и внезапно заговорила: торопливо, неразборчиво.

— Ты знаешь, когда я была маленькая, я страшно не любила вставать по утрам. И она… она говорила мне, что время, которое я просыпаю, собирают в мешки ольшики. И чем больше этого времени, тем быстрее они построят дорогу из своей страны. А потом вылезут из-под кровати и утащат к себе в тёмные норы… Я верила. Каждое утро рано вставала. А когда… её не стало… я наоборот сначала спать по утрам. И просыпать. Будто назло. Чтобы они забрали меня к себе. А вдруг она тоже там, у них?.. Мне иногда даже снились их норы… только это не норы, а большой замок с флагами, на стенах густой плющ, а с потолка, представляешь? Всё время лепестки сыплются!..

Она вымученно рассмеялась собственной выдумке и обернулась. Лучше бы она этого не делала, потому что перед ней снова сидела девочка: фигура стала меньше, грудь?же, пижама снова легла почти в размер. Римма улыбнулась и доверчиво потёрлась о плечо.

"Да по мне дурка плачет…" — тоскливо подумала Вета.

— Идём, — тяжёлая рука Олега легла на плечо. — Посмотришь, как Старик проникает сквозь пространство к Началу Начал. Да и Мартину надо помочь продукты разгрузить.

— А он? — девушка кивнула на обездвиженного Валентина, что сломанной куклой стонал в углу, опершись на стену.

— Возьмём с собой, — улыбнулся кардинал. — Надо торопиться.

— А мальчик? Он же де…

— Нет времени. Идём же.

Он посадил вора в углу на его же куртку, а сам занял место Мартина, который раскладывал продукты в холодильнике. Римма рвалась помочь, но девушка строго-настрого запретила, приказав забраться под одеяло и ждать её. Вета покосилась на бледного, как привидение, Бертрана, истово вращающего кольцо, и, вздохнув, оттеснила зеленоглазого хранителя. Чего только не было на полках! Банки с йогуртом, дорогущая ветчина, сыры нескольких сортов, маринованные грибы, копчёная форель, мешки шоколадных конфет, гусиные паштеты, сардельки, яйца, пельмени…

— А это что такое? — она показала две бутылки водки и бутылку мартини.

— Одна тебе, вторую по дороге подарили, — не отрываясь, бросил Олег. — Ребята у вас тут весёлые. Закурить просят, а как дашь… в зубы, так подарки дарят.

Вета пожала плечами и сунула алкоголь обратно, в кармашек дверцы. Булки она убрала в хлебницу, фрукты помыла и выложила на стол в чашке. Вынув нож, она отрезала кусок банана и с аппетитом съела его.

— Кажется, всё, — напряжённо объявил Бертран. На его висках темнели дорожки пота, голубые глаза покраснели. — Давай Старика.

"Что ж это такое ты по-французски шептал?" — подумала девушка.

Зелёноватое облако в центре кухни сгустилось, обретя форму шара, и начало кружиться вокруг своей оси подобно газовой планете. Однако, старика все эти фокусы совершенно не интересовали: он с видом философа-пифагорейца ковырял в носу, затем доставал содержимое и детально рассматривал в свете лампочки.

Мартин занял место Бертрана, когда тот аккуратно взял бога под руку, как престарелого дядюшку, и бережно повёл к вращающейся сфере.

— Иди на глубину, в подсознание, по дорогам древности… Вспомни, вспомни всё, что было с самого Начала!

И вдруг у Иветты обмерло сердце: Валентин неожиданно разогнулся в каком-то отчаянном и неуловимо быстром прыжке, цапнул нож и занёс его над Бертраном.

— Не надо! — взвизгнула девушка, совсем забыв о непробиваемых симбионтах и, понимая, что крик опаздывает, оттолкнула вора в сторону.

Лезвие сместилось от командира к старику, который тут же схватился за живот и громко застонал, осев на пол. Вета запнулась за его ноги и на какую-то долю секунды оказалась в центре бешено крутящейся сферы. Её завертело на месте, как юлу, и вдруг она пропала.

— Мать твою, выродок Хаоса! — проревел Олег, сшибая Валентина с ног тяжёлым ударом. — Не в тот час ты родился на свет!

Вор налетел на стол, и, потеряв сознание второй раз за сутки, сполз на пол, выронив окровавленный нож. Мартин упал на колени перед стенающим стариком, всё ещё не веря в происходящее. Дрожащими пальцами он жал на пуговицы, включая режим лечения, затем расстёгнул плащ и накрыл им страдальца.

— Свяжи этого ублюдка, Олег… — нервничая, он начал картавить. — Посмотги, что он наделал… Нужно было убить его… Что будет, если Он умгёт, а?

Здоровяк хмуро склонился над богом, оставив сферу, очертания которой начали понемногу бледнеть.

— Нет, Олег! — крикнул Бертран. — Я должен вернуть её, держи точку входа открытой столько, сколько сможешь!

Он прыгнул в искривлённое пространство, понимая, что не успевает: девушка уже далеко, крик её затихал с каждой секундой.