Следующие два дня, ко мне снова заходили, показывали карту, просили пояснить обозначенные объекты, спрашивали, уточняли, где еще находятся склады, командные пункты, минные поля, укрепленные точки. Это было необходимо для русской разведки, что беспрепятственно проникать в тыл немецких частей. Позже, в плен к русским попадало еще несколько человек, большинство мелкие сошки, рядовой, сержант и старший ефрейтор. Я их не видел, только одному из них делали перевязку. Меня повторно допрашивали. Просили кое-что пояснить, перевести с немецкого кое-какие трофейные документы, одним из них было распоряжение и внутренний приказ по одной из дивизий. Заходили еще офицеры, лейтенант из части и капитан, судя по всему, который был из НКВД, и снова задавали вопросы…
- Кем вы работали до войны?
- Журналистом.
- В партии состояли?
- Нет.
- Обучались в разведшколе?
- Да. Я служил в дивизионной разведке.
- С какого времени вы на фронте?
- С 41-го года.
- Кроме, разведывательной деятельности, диверсии на вашем счету были? Подрывы мостов, железнодорожных путей, складов с боеприпасами, убийство советских солдат, захват пленных?
- Да.
- Где? Сколько?
- Я все не помню.
- Приходилось ли вам допрашивать советских военнопленных в качестве переводчика?
- Да.
- Участвовали ли вы в расстреле мирных жителей, советских военнопленных?
- Нет. Этим занимаются дивизии «СС», айнзацгруппы и специальные карательные отряды. Я к этому отношения не имею.
- Являлись ли вы свидетелем расправы над советскими военнопленными и мирными гражданами?
- Да, в Белоруссии сожгли деревню на моих глазах, это было в 41-м. Я был в ужасе, но помочь ничем не мог.
Мне тяжело было отвечать на эти вопросы.
- Имеете ли вы награды?
- За ранение и рукопашный бой.
- Кто ваши родители?
- Мама полька по отцу, дед поляк, отец немец, бабушка русская, из Одессы. Уехали из России в 17-м году
- Как зовут вашу мать?
- Мария Шнайдер.
- Как зовут вашу бабушку?
- Анна.
- Фамилия?
- Новацкая.
- Ваш дед воевал на стороне белополяков?
- Нет.
- Имеете родственников в Советском Союзе?
- Возможно.
- Кого из родственников?
- Тетя. Сестра моей мамы.
- Имя?
- Татьяна.
- Фамилия?
- Не знаю.
- Поддерживали ли вы, ваша мать, отношения с тетей. Встречи, переписка?
- Нет. Это было невозможно. Я не знаю где она.
- Скажите, вы ненавидели большевиков и советскую власть, поэтому воевали на стороне Германии?
- Вы думаете, я должен был вас любить? Большевики отняли все у моего деда, все что было.
- Это имущество было нажито нечестным путем, за счет эксплуатации рабочего класса.
- Неправда, мой дед много работал, чтобы открыть свое дело!
- Вы поддерживаете Гитлера? Его идеологию?
- Нет. Я его ненавижу.
- Почему?
- Я наполовину поляк, а Гитлер напал на родную Польшу. Я не хотел идти в вермахт, меня пытали в гестапо, сказали, что я коммунист, хотя я им не был.
- Вы могли бы сдаться в плен, почему вы этого не сделали?
- Я не знал, что со мной будет. Поймите! Нам внушали, что русские ужасно обращаются с пленными, не кормят, содержат в ужасных условиях, расстреливают. Я боялся! Я трус, вам этого достаточно?! Что теперь со мной сделают?
- Пока не знаю, мы еще установим степень вашей вины, но ничего хорошего я вам сказать не могу. Ваше досье будет передано в НКВД, им займется особый отдел, там решат вашу участь.
- Меня расстреляют?
- Не могу ничем вас обрадовать, возможно и так. Вы преступник! Сейчас вы не в том состоянии, но после того как поправитесь, мы за вами приедем.
Этот прогноз меня убил. Я понял, что мне не придется ждать ничего хорошего, что бы не произошло, но участь моя будет печальной.
Капитан разговаривал с доктором.
- Вы доктор, как я понимаю товарищ майор? Можно с вами поговорить, задать вам пару вопросов?
- Да, конечно.
- Сколько времени понадобиться на то чтобы пленный поправился, так чтобы его можно было забрать?
- Он у нас уже неделю, дней семь… Дня через три снимем швы. Думаю недели две, он поправится, если не будет никаких осложнений.
- А ситуация существенно не изменится? Отправлять его в госпиталь? Может оставить его пока прямо здесь, все равно не сбежит. Это возможно? Тем более всего на две недели.
- Не знаю. Хотя вообще, наверное можно почему бы и нет. Только согласуйте с комдивом.
- Разумеется! Хорошо.
После этого разговора, мне стало плохо, навалилась тоска, я впал в депрессию, не мог нормально спать, не хотелось есть, одолевали мрачные мысли. Если я раньше на что-то надеялся, то сейчас почему-то нет, я полностью осознал всю тяжесть своего положения.
- Ты есть будешь? – спросила Катя. - Я обед принесла.
Она поставила тарелку, там была каша пшенная с маслом, хлеб.
Я молчал.
- Ганс, ты меня слышишь? Чего молчишь?
Говорить мне совсем не хотелось.
- Что с тобой? Ты есть будешь или нет? Скажи же что-нибудь, наконец!
- Нет, не хочу.
- Почему?
- Оставь меня. Не трогай! Сказал, не буду.
Катя явно не понимала, до этого я не выделывался.
Услышав наш разговор, заглянул доктор.
- Что еще?
- Он есть отказывается.
- В чем дело?
Я снова молчал.
- Почему молчите? Решили объявить голодовку? Вам же хуже. Оставь его Катя, не хочет как хочет, пусть выделывается, с голоду сдохнет, так сдохнет, никто не расстроится. Захочет есть, сам попросит, куда он денется.
Тарелку поставили рядом, но я к ней не притронулся, пил только воду и чай.
- Не надо Катя его заставлять, по выделывается, перестанет.
Но когда я не притронулся к еде на следующий день, терпение доктора наверное лопнуло, видимо он сказал кому-то об этом, тем более, что меня угораздило еще и в обморок упасть. Как на грех! После того как мне сделали перевязку в процедурной и укол, я зашел в палату, разговаривал с Катей, казалось все было хорошо. Вдруг внезапно голова закружилась, и я пошатнулся. Заметив это, Катя спросила:
- Тебе что, плохо?
- Нет… все хорошо.
- Я же вижу ты бледный.
- Голова закружилась…я лягу…Сейчас, все пройдет…
Я прилег на постель, немного полежал, и кажется, отошло.
- Все, мне уже лучше. Все хорошо, - успокоил я девушку.
- Точно? Может доктора позвать?
- Не надо! Не надо!
- Ты вчера ничего не ел, я завтрак сейчас принесу… - отозвалась Катя.
- Чаю.
Катя принесла чай и тарелку каши.
- Ешь.
Чай я выпил, кашу не стал.
Когда встал с постели, видимо резко поднялся, сделал два шага и упал, потерял сознание, едва не ударился головой. Очнулся в постели. Надо мной склонился доктор.
- Очнулся? – спросил он меня.
- Что со мной?
- Что с ним? У вас обыкновенный обморок. И все из-за того, что вы ничего ни ели, со вчерашнего дня. У вас еще организм не достаточно окреп после тяжелого ранения, вы еще силы не успели восстановить, и есть отказываетесь! Нет, я больше не буду его лечить. Лечиться он не хочет! С меня хватит, сейчас доложу обо всем командиру, пусть делают с ним что хотят. Не хотите лечиться? Не надо!
- Не надо командиру! Пожалуйста! Доктор! Г-григорий Яковлевич!
- Нет, я вынужден доложить…
- Пожалуйста! Я не буду так больше.
- Вы не желаете лечиться, нарушаете режим, не слушаетесь…
- Я буду вас слушать, я буду делать все, что вы скажете, только не надо командиру, пожалуйста!
- С меня хватит! Я не желаю больше с вами возиться, - доктор был непреклонен, лицо его было суровым. Не смотря на мои мольбы, он поднялся и вышел, наказав Кате смотреть за мной.
- Ты сам виноват, - сказала Катя.
В санчасть зашел полковник Джанджгава.
- Здравствуйте, Григорий Яковлевич!
- Здравствуйте!
- Что за проблемы?
- Да вот, второй день есть отказывается, голодовку объявил.
- Это после визита НКВД?
Он зашел в палату.
- Что здесь происходит?! - Вид его был свирепый, – Вы что, голодовку объявили? Почему отказываетесь есть?!
- Не хочу.
- Вы что, еще будете здесь выделываться?! Не хотите лечиться, я вас выкину из санчасти немедленно! А ну прекратите этот… кардобалет, ни то отправлю вас куда следует, прямо сейчас! Вам ясно?
- Да.
- Развели здесь сопли, как в детском саду! Щенок, паршивый, кто-то здесь цацкаться с ним будет! Вы в плену и будете подчиняться. Если хотите жить, будете выполнять все наши приказы беспрекословно!
Он так орал на меня, что стены тряслись! Его карие глаза прожигали меня насквозь, так что я действительно испугался, настолько он был зол.
- Делать мне больше нечего, как возиться с этим отродьем, выродком, недобитым! Без него дел хватает… - хлопнув дверью, он вышел.
В дальнейшем я просто испытывал перед ним трепет. Боже упаси его еще раз разгневать!
Есть после этого я стал, все что давали, и даже не разбирал