Проснувшись утром,  я снова постучался в запертую дверь.

 - Откройте! Есть, кто-нибудь?

 - Чего надо?

 - Выпустите меня!

 - Не положено. Велено тебя охранять, ты пленный и находишься под арестом.

 - В туалет хочу! – стучал кулаками.

 - Это твои проблемы.

 - Мне что, прямо здесь?

 - Мне все равно. Будешь нюхать свое дерьмо.

 Этот был ненормальным. Опять идиот!

 - Я же прошу тебя, будь человеком! Не хочу, надоело мне здесь, я что, в тюрьме?

 - Замолчи! Закрой рот и сиди смирно.

 Я сел на пол, на корточки, и что есть сил заорал, цитируя Пушкина:

 - Сижу за решеткой, в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой…

 Солдат снаружи засмеялся. Я снова начал пинать в дверь ногами.

 - Офицера позовите! А-а-а!!!

 В дверь вошел старший лейтенант.

 - Чего буянишь?

 - Надоело, не могу я так больше! В туалет хочу, а он меня не пускает.

 - Своди его в туалет, – офицер обратился к солдату.

 Тот подчинился.

 - Слушаюсь. Пошли!

 Через пять минут мы вернулись.

 - Товарищ лейтенант, я не хочу больше так сидеть, лучше дайте мне работу, пожалуйста! Я вас очень прошу!

 - Хорошо, я спрошу разрешения.

 Меня отвели на кухню. Там наряд, четыре человека чистили картошку. Повар Ахмед с засученными рукавами, в запачканном фартуке, перьях, держал в руках курицу, которую не успел еще до конца ощипать. Это был дюжий хлопец, почти метра два ростом, кажется из Кавказа. По сравнению с ним я был явно мелковат, при своих 172-х сантиметрах.

 - Вот, помощника тебе привели, – сказал лейтенант. – Ты его тут Ахмед займи, чем-нибудь, дай задание, пусть работает. Но смотри за ним в оба! Понял?

 Повар, молча на меня косился, оглядывая с ног до головы, я смотрел на него.

 - Тэбя как звать?

 - Ханс.

 - Работать значит хочэшь? Да? Ну, пойдем. Ты вообщэ картошку когда-нэбудь чистил? Да?

 - Да.

 Он показал мне на мешки.

 - Ну, вот тэбэ работа. Смотри, чтоб на совэсть, а то зарэжу, как эту курыцу и суп сварю понэл? – при этом он размахивал той курицей, которую готовил.

 Зрелище не для слабонервных! Я посмотрел на него округлившимися глазами, при виде ножа мне опять стало плохо.

 - Ик, – у меня открылся рот. – П-понял, – произнес заикаясь.

 - Тогда давай! Ну, чего смотрышь? Работай, работай! Мнэ целую дэвизию накормыть надо!

 Раздался общий хохот.

 Я подсел к остальным и начал работать. Какое-то время сидели молча, русские хлопцы искоса поглядывали на меня. Наконец один из них решился со мной заговорить:

 - Ты откуда такой?  Чего-то я не понял. Тебя как зовут, ты сказал?

 - Ханс.

 - Ты что, пленный? Ребята, выходит к нам «фрица» что ли сюда подсадили? Чего ему здесь делать?!

 - Ничего, пусть работает, какая нам разница. Не без дела же ему сидеть. Кормят его, пусть свой хлеб отрабатывает, не даром же его кормить.

 - Правильно.

 - Ты старайся, старайся, лучше картошку чисть, а то повар Ахмед тебя точно зарэжет, он шутить у нас не любит. Ферштейн? Ты по-русски вроде хорошо понимаешь?

 Два дня я помогал на кухне, чистил морковку, капусту, картошку, драил котлы, убирался. Потом меня отправляли с лопатой, копать окопы, строить оборонительные укрепления. Кормили вполне сносно, из общей кухни, вместе со всеми, так что свой хлеб я зарабатывал.

 Русские во всю готовились к обороне, проводили связь, строили блиндажи, укрепляли оборонительные сооружения. На много километров протянулись траншеи, соединенные между собой ходами, по какой-то специальной системе, так придумали военные инженеры, всего их было три линии. По крайней мере, было нечто, чего у нас я еще не видел. Постоянно выгружались машины, подвозились снаряды, и другие боеприпасы.