Океан сказаний

Сомадева

КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ

Книга о Мадиравати

(перевод И.Д.Серебрякова)

 

 

Те, кто без промедления вкусят сладость Океана рассказов, возникших из уст Хары, взволнованного страстью к дочери великого Повелителя гор, — а сладость их воистину подобна животворной амрите, извлеченной Богами и асурами из глубин Молочного океана, — те беспрепятственно обретут богатства и еще на земле достигнут сана Богов!

 

13.1. ВОЛНА ПЕРВАЯ

И да пошлет вам благо Сокрушитель препятствий, с которым в сумерках между йугами пританцовывает, то вздымаясь, то опускаясь, вселенная! Да будет ниспослано вам счастье благосклонным взором третьего ока Шивы, измазанного лаком прикоснувшейся к нему ступни Гаури!

Мы поклоняемся Сарасвати воплощению речи, доставляющей радость ценителю, пчеле, устроившей свое жилище в лотосе духа величайшего поэта! Истомленный разлукой, все еще не нашедший Маданаманчуку, сын царя ватсов Нараваханадатта скитался у подножий гор Малайских и в раскинувшихся по склонам их лесам, прекрасным весной, но нигде не мог он найти свою Рати. И казалось ему, что нежный побег манго, усеянный пчелами, — это тетива лука Камы, и чувствовал он, будто стрела, спущенная с той тетивы, разила его сердце. И невыносимо было уху царевича слышать сладостный призыв кояла, похожий на укоры Бога любви. И даже прохладный, желтоватый от цветочной пыльцы ветерок с вершин гор Малайских, когда прикасался к телу царевича, казалось, обращался в пламя страсти. И покинул в конце концов истомленный разлукой Нараваханадатта чащи, наполненные оглушающим гулом пчелиных роев.

Шел он и шел, охраняемый Богами, устремляясь к Ганге, и дошел до озера на опушке леса, на берегу которого под деревом сидели два красивых юных брахмана, погруженных в беседу, а те, заметя его, похожего на Мадану, поклонились и так к нему обратились: «Слава тебе, владыка! Скажи, о цветолукий Бог, как случилось, что бродишь ты здесь, лишенный своего лука, сделанного из цветов? И где же твоя спутница Рати?» А им на это ответил сын повелителя ватсов:

«Нет, не Кама я, а просто человек! Но, истинно, пропала моя Рати!» И после этого он им рассказал все, что с ним случилось, и сам, в свою очередь, спросил их: «А кто вы и о чем ведете здесь беседу?» Тогда один из них смиренно ответил: «Как можем мы, достойный, перед подобными тебе раскрыть нашу недостойную тайну? Но все же расскажу я тебе о ней, ничего не тая, из уважения к твоей просьбе, а ты соблаговоли выслушать.

Есть в краю калингов город, названный Шобхавати. Никогда не проникал туда Кали, не знали там злодеев, и жители не испытывали чужеземных вторжений — уж так он был создан творцом. Жил в нем брахман Йашаскара, мудрейший из мудрых, совершивший множество жертв, а у него была добродетельная супруга по имени Мекхала. Когда уже были они в годах, родился у них единственный сын — это был я. Когда же достиг я положенных лет, надели на меня брахманский шнур, и стал я учиться, а пока учился, случилось так, что в той стране не пришли вовремя дожди — поразила землю жестокая засуха, и наступил голод. По этой причине батюшка и матушка, забрав меня, все свое имущество и всех слуг, переселились в город Вишалу, ставший обиталищем счастья и мудрости благодаря тому, что Лакшми и Сарасвати, перестав ссориться, поселились в нем обе. Дал нам приют купец, друг отца, и стали мы там жить.

Определили меня для обучения наукам к наставнику, и стал я у него жить вместе с другими учениками, моими ровесниками. Подружился я с одним из них, добродетельным сыном кшатрийа, по имени Виджайасена — был он из высокого кшатрийского рода. Однажды в дом нашего наставника пришла вместе с моим другом его сестра по имени Мадиравати, и понял я тогда, что творец создал луну, доставляющую радость людским очам, лишь после того, как сотворил ее лицо, а Бог любви, я думаю, увидав ее стан, посчитал его шестым оружием покорения вселенной, более сильным, чем его пять стрел.

Увидав ее, и услышав от друга ее имя, и узнав о ее семье, я немедля оказался во власти Бога любви, и вся душа моя устремилась к ней. Она же украдкой поглядывала на меня, робко и ласково, и пушок, поднявшийся на ее щеках, говорил о зародившейся любви. Долго оставалась она там под предлогом игры, а затем поспешила домой, бросив на меня искоса взгляд, истинный вестник любви. Я же, мучимый разлукой с ней, ушел домой и, кинувшись на пол, стал биться, словно рыба, выброшенная на берег: «Увижу ли я когда-нибудь ее милый лик, хранилище совершенства, прелести и красоты? Счастливы подруги ее, на которых с улыбкой смотрит она и с которыми непринужденно болтает своими прелестными устами». В таких и подобных им мыслях с трудом провел я остаток дня и ночь, а на следующий день снова пришел в дом наставника. Подошел ко мне дорогой друг Виджайасена и по секрету, радостный, вот что мне сообщил: «Услышав от моей сестры Мадиравати о тебе, как о моем друге, матушка моя захотела тебя повидать, ибо ты ей понравился. Так пойдем ко мне домой, и если ты ко мне благосклонен — да будет наш дом украшен пылью от твоих лотосоподобных ног!» Такая речь друга освежила меня, словно нежданный проливной дождь — путника, бредущего через песчаную пустыню. Согласился я. Пошли мы к нему домой, и увидел я его матушку, и был принят ею, как гость, и был счастлив тем, что смог повидать возлюбленную.

Потом Виджайасену позвал отец, и он ушел от меня, а ко мне подошла сводная сестра Мадиравати и, поклонившись, заговорила: «Взращена у нас в саду, царевич, царевной нашей Мадиравати лиана малати, и покрылась она вся только что раскрывшимися цветами, радостное сияние которых, нежность и свежесть возвещают приход Мадху. Хотя и трудно было собирать цветы из-за вившихся над ними пчел, но царевна наша сама их собрала и сделала из них, словно из жемчугов, гирлянду — посылает она ее тебе как новый подарок дорогому другу!» И при этих словах дала мне лукавая девушка гирлянду, а вместе с ней листья бетеля, камфору и пять плодов. Надел я на себя гирлянду, сделанную собственными руками моей любимой, и испытал счастье большее, чем от множества сладостных ее объятий, а затем, положив в рот бетель, обратился к подруге моей возлюбленной с такими словами: «Что говорить мне о том, милая, сколь велика в сердце моем любовь? Если смогу я жизнь свою отдать ради твоей подруги, значит, не напрасно я родился — она повелительница моей жизни!» И при этих словах отпустил я ее, а сам с вернувшимся в это время отправился в дом наставника. А на другой день Виджайасена вместе с Мадиравати, к радости моих родителей, пришел к нам в дом. Стала день ото дня расти от таких взаимных посещений скрываемая нами страсть.

Однажды старая женщина, прислуживавшая Мадиравати, сказала мне по секрету: «Послушай, высокодостойный, что я тебе скажу, и запомни это. С того самого времени, как милая моя Мадиравати увидела тебя в доме наставника, грустит она, и в рот ничего не берет, и собой не занимается, и чахнет — не радуют ее ни музыка, ни забавы с попугаями и другими птицами. Не приносят ей облегчения ни овевание листьями кадали, ни умащение маслом сандаловым. Даже лунные ночи, прохладные, как зимний снег, опаляют ее, и день ото дня она становится все тоньше и тоньше, словно серп луны в темную половину месяца, и только беседа с тобой может успокоить ее. Об этом рассказала мне дочь моя, знающая обо всех делах и следующая за Мадиравати как тень, не оставляя ее даже на мгновение. А однажды довелось мне самой по секрету поговорить с Мадиравати, и она сама мне сказала, что душа ее к тебе привязана. Так что теперь, любезный, поступи так, чтоб желание ее поскорее исполнилось, если хочешь, доблестный, чтобы она осталась живой». И я, обрадованный ее словами, словно орошенный амритой, промолвил: «От тебя это зависит, а я — в твоей власти». И она обрадовалась, слыша это, и ушла, как пришла, а я, возложив на нее все свои надежды, вернулся, довольный, домой.

На следующий день пришел из Удджайини к отцу Мадиравати сын знатного кшатрийа просить ее себе в жены, и согласился тот отдать ему ее. Я же узнал эту страшную для меня весть от его слуг, и поразила она меня — словно ударом ваджры сброшен был я с небес. Надолго нашло на меня помрачение, и стал я словно одержимый бесом. Когда же пришел я в себя, подумал: «Что за смысл сокрушаться? Посмотрим, что делать, — ведь достигает желанного тот, кто не сокрушается». Надеясь на это, провел я несколько дней, и поддерживали меня вести о возлюбленной, которые доставляли мне ее подруги.

Но вот дала мне знать Мадиравати, что уже определен день, благоприятный для свадьбы. А потом и сам этот день уже наступил в суете и приготовлениях, и заперли ее в отцовском доме так, что никуда по своей воле выйти она уже не могла. И вот уже дружки и родня жениха под звуки труб и рогов вступили в дом.

При виде всего этого пришел я в отчаяние — увы, разбита жизнь моя! — и, решив, что лучше мне умереть, чем жить в разлуке с любимой, вышел из города, взобрался на баньян и, сделав петлю, собрался покончить и с собой, и с бесплодной мечтой о соединении с возлюбленной. Прыгнул я с дерева с петлей на шее и потерял сознание, а придя в себя, увидел, что лежу на руках у какого-то молодца, обрезавшего веревку. «Вот кто спас мне жизнь!» — подумал я и сказал ему: «Хоть и явил ты свое сострадание, великодостойный, но мне, страдающему от разлуки, смерть слаще жизни! Свет луны для меня — огонь палящий, яства — яд, цветущий сад-мрачная темница, цветы в венке — отравленные стрелы, сандаловые умащения — жгучие уголья, песни терзают слух мой. Что, скажи мне, друг, для таких, как я, убитых разлукой, злосчастных, осталось в этой изменчивой жизни!» И тут, когда он стал меня расспрашивать, поведал я подробно ему, другу, поспешившему на помощь в беде, о любви моей к Мадиравати.

А тот, добродетельный, упрекнул меня: «Что же ты, сама воплощенная мудрость, а растерялся! Сам отказываешься ты от плода, ради которого все совершается! Расскажу вот я тебе свою историю, а ты слушай.

Есть на земле страна, которую называют Нишадой, а покоится она на лоне Гималаев — единственное убежище справедливости, изгнанной из всех других стран демоном Кали, родина правды, жилище Крита-йуги. Никогда там не слышали люди о нужде и не гнались за накоплением сокровищ, а блаженство всегда вкушали со своими женами, а не в притонах. Я же — сын тамошнего брахмана, повсеместно прославленного добродетелью. А из дома меня погнало любопытство — хотел я посмотреть, как люди живут в других странах. Скитаясь везде, встречаясь с разными наставниками, пришел я, друг, наконец в город Шанкхапуру, находящийся недалеко отсюда. Есть там большое озеро под названием Шанкхахрада, полное чистой воды, охраняемое царем нагов Шанкхапалой.

Поселился я в доме у наставника. Но вот однажды пошел я полюбоваться праздником церемониальных омовений на то озеро. Берега его были переполнены бесчисленным множеством людей, пришедших из разных стран, и было оно похоже на океан, взбудораженный пахтанием, начатым Богами и асурами. Смотрел я на то великое озеро, и казалось, что от него становились еще прелестнее женщины, купавшиеся в нем, меж тем как оно само словно ласкало руками — волнами округлые перси и бедра женщин, у которых развязались вплетенные в волосы гирлянды цветов и распустились надетые на них венки. И, обнимая красавиц, озеро само становилось желтоватым от притираний и умащений. Пошел я на юг от него и там увидел рощу, покрытую цветами тапиччха, точно дымом, вспыхивающими среди них, словно угли, цветами кимшуки и полыхающую пламенем расцветающей ашоки. И потому похожа была та роща на тело супруга Рати, воспламенившегося от молнии, извергнутой из глаза Хары. В роще увидел я девушку, собиравшую цветы у входа в беседку, образованную лианами атимуктаки, — игривый взгляд ее как бы грозил лотосу, заложенному за ухо, а взвивающиеся лианы-руки обнажали грудь, черные же волосы ее рассыпались по спине и казались тьмой, ищущей убежища в страхе перед лунным сиянием ее лица. Право же, создана она была рукой самого творца, набравшейся опыта после сотворения Рамбхи и других небесных дев, и лишь потому, что мигали ее глаза, можно было понять, что она из смертных.

И только лишь увидел я газелеокую, как пронзила она мое сердце, словно дротик Мары, властно подчиняющий себе все три мира. Да и она, заметив меня, тотчас же попала под власть Смары и, забыв о своем занятии, от любви совершенно обессилела. Вспышки рубина в середине ожерелья на ее вздымающейся груди были подобны пламени страсти, вырывавшемуся наружу из ее сердца. Каждый миг она оборачивалась ко мне и бросала взгляды, и, когда зрачки устремлялись в уголки глаз, очи ее становились еще прекрасней. Так мы стояли и смотрели друг на друга, как вдруг раздались полные ужаса крики людей — разбегались они от слона, обезумевшего от донесшегося до него запаха диких собратьев. Порвал тот слон цепь, сбросил корнака и с анком, болтающимся у него на ухе, мчался в нашу сторону. Заметив это, кинулся я к возлюбленной, служанки которой разбежались, схватил ее на руки и бросился в середину толпы. Но только пришла она в себя от страха и ее служанки вернулись, как привлеченный шумом толпы слон кинулся на нас и тут среди всеобщего смятения она исчезла, куда-то унесенная слугами, и меня отнесло людским потокам совсем в другую сторону.

Когда же утихло смятение, вызванное слоном, стал я разыскивать ту стройнотелую, но не мог найти — ведь не знал я ни имени ее, ни рода, ни где она живет, и, с опустошенной душой, блуждая, словно видйадхар, утративший знания, кое-как добрался я до жилища наставника. И был я тогда словно в тяжком забытьи, и содрогался при мысли о том, что пропала моя любовь, и вспомнил, какое испытывал счастье, держа ее в объятиях. Время шло, и неотвязная Дума, словно из сострадания, свойственного добрым женщинам, убаюкала меня, открыв мне надежду на встречу с прекрасной. Но не было ничего слышно о ней, и я, с истерзанным сердцем, мучаясь душой, упал на ложе, и все более жестокой становилась моя боль. Вместе с мужеством моим иссяк и день. Зашло солнце, лотосы закрыли свои чаши, и ужас лег на мое лицо, и словно вместе с моими мечтами о любимой разлетелись неразлучные пары ратханг. Затем поднялся Месяц, лучший друг Бога Любви, благовестное пятнышко на челе Востока, праздник для очей счастливцев, повелитель ночи. Раскинул он свои напоенные живительной амритой лучи, а меня они обожгли, словно пламя, и сиянием своим, порождающим надежды, убил во мне всякую надежду на жизнь.

Тут один из моих соучеников, видя, что пришел я в отчаяние и тело мое в лунном сиянии, словно на костре жаждущее обрести смерть, обратился ко мне: «Почему это ты так несчастен? Не видно, чтобы ты был болен или ранен, а если одолеваем ты жаждой богатства или любви, то послушай, что я скажу тебе. Те богатства, которые от чрезмерной алчности добываются похищением чужого имущества или с помощью обмана, не прочны. Деревья, источающие яд богатства, коренятся в грехе, и рождают плоды грехов и под их тяжестью вскоре рушатся. На земле стремление к деньгам порождает лишь мучения, связанные с приобретением тех денег, а на том свете великую адскую муку до той поры, пока светят звезды и месяц. Любовь же если недостижима, то обращается в пагубу, а если незаконна, то становится предвестником адского огня. Предприимчивый и энергичный человек благодаря добрым делам в прежних рождениях, обладающий умом и трезвостью, достигает успеха и в богатстве, и в любви, не то что трус, вроде тебя! Так что, любезный, укрепи мужество и ступай к успеху в желанном!»

Не помню уж, что я ответил на эти слова, но, скрыв свои надежды, провел ночь спокойно, а потом пришел сюда в надежде, что, может быть, живет она в этом городе. Пришел я сюда и увидел тебя с петлей на шее, а когда был ты вызволен из петли, узнал о твоей беде и поведал о своем горе. Вот так, друг, пытался я разыскать ту стройную, а ведь ни имени ее, ничего другого о ней не знаю. Но как же ты, как недостойный трус, бросил всякие, даже самые естественные для мужественного человека попытки добыть свою Мадиравати, хотя она и в пределах досягаемости? Или не слыхал ты никогда сказания о том, как Рукмини, хоть и отдана была за повелителя чедиев, оказалась похищенной Хари?».

Пока говорил все это мой друг, пришла туда предшествуемая музыкантами Мадиравати в сопровождении родни, чтобы принести в возвышавшемся в этом месте храме, посвященном — семи Матерям, жертву Каме. И сказал я другу: «Обычно накануне свадьбы приходят сюда девушки, чтобы восславить Каму. Потому-то я и сделал петлю на баньяне перед храмом — пусть, мол, придет она сюда и увидит меня, умершего ради нее». А мой друг сказал мне тут: «Давай-ка поспешим войти в храм, спрячемся за Матерями. Посмотрим, может быть, выпадет нам какой-нибудь удачный случай!»

Согласился я с другом, предлагавшим это, вошли мы с ним в храм и там притаились. После этого медленно подошла к входу в храм Мадиравати, сопровождаемая свадебными песнями и пожеланиями счастья. А затем вошла она в храм, попросив всех остаться снаружи, одна, чтобы попросить у Камы исполнения сердечного желания. Когда же все подруги и слуги оставили ее, вознесла она хвалу Каме, а после произнесла: «Зачем ты, о Живущий в сердце, не дал мне милого, который лежит у меня на сердце? Ведь знал ты об этом, а разлучил меня с ним! Зачем ты меня убил? Если не может быть он супругом моим в этом рождении, то смилуйся надо мной, супруг Рати, — пусть будет он мне мужем в другом рождении! Сжалься надо мной и сделай так, чтобы хоть и в другом телесном облике, но чтобы был моим повелителем этот достойный сын брахмана!» И при этих словах, которые мы оба слышали, у нас на глазах девушка в смятении делает из сари петлю и надевает себе на шею, желая разлучиться с жизнью.

«Ступай, — сказал мне друг, — покажись ей и сними петлю с ее шеи». При этих словах друга бросился я к ней: «Не надо! Не торопись, любимая! Вот тот перед тобой, о ком просишь ты ценой своей жизни! Вот перед тобой раб твой, любовь которого проявилась в минуты опасности». Произнося все это прерывающимся от счастья голосом, спешил я освободить красавицу от петли, и, пока она, уже видя меня, все еще находится где-то между радостью и ужасом, друг торопливо прошептал мне: «Уже спустились сумерки — давай выйду я отсюда в одежде Мадиравати и уйду с ее слугами, а ты, одев красавицу в мою одежду, уходи с ней через другую дверь и ступай с ней, пока ночь позволяет идти незамеченным, в другую страну. А обо мне не беспокойся — устроит судьба мое благополучие». С этими словами мой друг, обменявшись с Мадиравати одеждой, вышел из храма и ушел в темноте в окружении ее спутников, а я с Мадиравати, венцом бесценных драгоценностей, выскользнул через боковой ход. И за ночь прошли мы целую йоджану, а утром перекусили и уже при свете дня добрались до города Ачалапуры, где некий добросердечный брахман, сжалившись над нами, приютил в своем доме и вскоре совершил над нами свадебный обряд, как и полагалось по обычаю.

Вот живу я там, счастливый тем, что осуществилось желанное мной. И тревожила меня только мысль о том, что же случилось с моим другом. И вот как раз сегодня, в день летнего солнцестояния, пришел я сюда, на Гангу, совершить омовение и увидел вдруг моего бескорыстного друга. Долго мы в изумлении обнимались, а когда стал я расспрашивать его, что с ним было, ты, божественный, подъехал. Узнай, сын повелителя ватсов, что стоящий со мной брахман и есть тот самый мой истинный друг, которому обязан я и жизнью самой, и обретением возлюбленной».

Закончил на этом свой правдивый рассказ один брахман, и спросил тогда Нараваханадатта другого: «Благодарен я, но расскажи теперь ты, как сумел выпутаться из такого трудного положения. Трудно ведь найти такого, подобного тебе человека, чтобы не считался он ради друга со своей собственной жизнью».

Выслушав вопрос сына повелителя ватсов, другой брахман начал рассказывать свою историю:

«В то время, когда вышел я из храма в нарядах Мадиравати, приняли меня ее спутники за нее, окружили, усадили в паланкин и, охмелевшие от вина, плясок и музыки, унесли в пышно разукрашенный дом Сомадатты. А там уже было полным-полно всего и всякого: в одном конце сложены груды наилучших одежд, в другом — украшения, здесь уже кончили приготавливать праздничные яства, там сооружают свадебный алтарь, тут поют служанки, там собрались странствующие певцы, а еще где-то толпились брахманы, ждавшие наступления благословенного момента. Слуги, захмелевшие от праздничного питья и принявшие меня, скрытого под свадебным покрывалом, за невесту, поместили меня на ночь в какой-то покой, и только присел я там, как был окружен множеством женщин, радостно хлопотавших по случаю устройства свадебного обряда.

В этот момент послышался у двери мелодичный перезвон ожерелий и браслетов, и вошла в покои какая-то девушка со своими служанками — словно у змейки, на голове у нее сверкал драгоценный камень, было на ней белоснежное чоли, точно волна океанская, украшенная жемчугами пены, а сама она, в жемчужном ожерелье, исполненная красоты и прелести, подобна была лесной Богине, представшей передо мной в гирляндах из наилучших цветов, и руки ее казались гибкими лианами, пальцы — еле раскрывшимися бутонами. Подсела она ко мне, думая, что я — ее дорогая подруга, и я вдруг увидел, что ведь это же сама похитительница сердца моего явилась ко мне, та самая, которую я встретил, когда приходила она совершить омовение на озере Шанкхахрада, та самая, которую спас я от слона, чтобы тут же потерять ее в толпе. «Что это? Наваждение какое-то, сон или явь?» — переполненный радостью, подумал я при виде своей возлюбленной.

В это мгновение подруги Мадиравати спросили ее: «Что с тобой, почитаемая? Ты, кажется, опечалена?» Тогда она, утаив свою надежду, ответила на это: «Разве неведомо вам, как дорога мне Мадиравати? Пройдет свадьба, и уйдет она в дом свекра. И уж тогда буду я с ней разлучена и не смогу бывать у нее. Разве не причина это для горести? Пожалуйста, оставьте меня с Мадиравати одну — поговорим мы с ней по душам!» Так она всех выпроводила, закрыла дверь на замок и, все еще принимая меня за свою подругу, подсела ко мне и вот что сказала: «Нет, Мадиравати, горя большего, чем твое горе — любишь ты одного, а отец отдает тебя другому! И все-таки, может, ты встретишь его — ведь ты его знаешь, любимого своего! Но расскажу я тебе, что за беда случилась со мной — ведь нет у меня от тебя, как и у тебя от меня, никаких секретов. Пошла я во время праздника совершить омовение в озере Шанкхахрада и отвлечься от печали, вызванной предстоящей разлукой с тобой, и увидела в саду красивого юного брахмана, и был он словно Месяц, сошедший средь бела дня на землю, словно золотой столб для слона красоты, а вокруг лотосоподобного лица его курчавилась бородка, словно роящиеся пчелы около лотоса. Тогда и сказала я себе: «Хорошо, что дочери мудрецов, предающиеся в лесах подвигам во имя веры, не видели этого юношу, а то пропали бы все плоды их подвигов». Только я так подумала, как не знающий пощады Бог любви Кама пронзил сплетенными из цветов стрелами своими мое сердце и лишил меня стыда и страха.

Пока мы с ним смотрели друг на друга, неожиданно примчался туда взбесившийся слон, сорвавшийся с привязи. И этот юноша, видя, что слуги мои разбежались, а я перепугалась, подбежал, подхватил меня на руки и унес далеко в самую гущу толпы. От прикосновения его испытала я небывалое блаженство, словно глотнула амриты, — и что там слон, что страх, — я уже и не знала, где я! Затем слуги мои вернулись, и, когда снова кинулся на нас яростный слон, словно сама разлука, воплотившаяся в телесную оболочку, испуганные, подхватили меня и унесли домой. А куда исчез мой возлюбленный в людской сумятице, я не знаю. С того самого времени вспоминаю я о нем, моем спасителе, ни рода которого, ни имени не знаю, словно о сокровище, моими руками добытом и кем-то похищенном, а по ночам брожу я и рыдаю, как чакравака», призывая сон, уносящий все горести, желая увидеть возлюбленного хоть в грезах. Вот и пришла я к тебе в горе, из которого нет выхода, чтобы ради утешения на тебя посмотреть, да и это теперь будет для меня недостижимо. Так что наступает, Мадиравати, мой смертный час — вот почему снова хочу я полюбоваться тобой!».

И, произнеся эти слова, бывшие для моих ушей потоком амриты, пачкая луноподобное лицо свое пятнами черной краски, смываемой с ее ресниц, подняла она вуаль и, взглянув мне в лицо, узнала меня — обрадовалась она, удивилась и даже пришла в ужас. Тогда промолвил я: «Что ж ты, милая, смутилась? Истинно, это я — ведь судьба осыпает иной раз нежданными благами. И мне пришлось из-за тебя испытать нестерпимые муки — уж, видно, таковы причуды судьбы! Но я еще поведаю тебе подробно о том, что мне выпало на долю, а сейчас не время. Не придумаешь ли, милая, как нам отсюда выбраться?» Выслушала она это от меня и сказала как раз ко времени: «Давай выберемся отсюда потихоньку через заднюю дверь — там, за ней, есть сад, принадлежащий моему отцу, благородному кшатрийу. Мы проберемся через тот сад, а потом выберемся из города и отправимся куда глаза глядят».

Спрятала она при этих словах украшения, и выбрались мы с ней тем путем, который она показала. Из опасения погони шли мы всю ночь и проделали долгий путь, а наутро вступил я с возлюбленной в глухие джунгли. Вот пробираемся мы сквозь дикую и безлюдную чащу и, не имея никаких иных утешений, рассказываем друг другу о своих злоключениях.

Но вот подкрался полдень, иссушающий беспощадными лучами солнца землю, лишая ее возможности дать убежище путнику и даже лишая голоса, чтобы пожаловаться, как делает это жестокий правитель, облагающий народ тяжелыми налогами. Устала моя милая, измучила ее жажда, и с большим трудом донес я ее до тенистого дерева, но только усадил под ним и стал обмахивать платком, как вдруг увидел, что мчится к нам раненный кем-то воин, вооруженный луком, и видно по облику его, что он высокородный человек, и он шлет в буйвола стрелу за стрелой и повергает его на землю, так же как Индра низвергал горы на землю, обламывая им ваджрой крылья.

Заметил нас воин, подошел и дружелюбно спросил: «Кто ты и кто она, почтенный, и зачем пришли вы сюда?» Тогда, показав ему брахманский шнур, сказал я ему то, что лишь наполовину было правдой: Я — брахман, а она — моя жена, и шли мы в другую страну по делам. Напали на наш караван разбойники и разграбили его, а мы потеряли дорогу и попали сюда, а теперь, когда увидели мы почитаемого, миновал наш страх». И когда проговорил я это, он, исполненный почтения к моему брахманскому достоинству, сказал: «Я — вождь живущих в лесу и пришел сюда на охоту. Вижу я, что утомились вы от дороги, и теперь вы — мои гости. Пожалуйте отдохнуть в мое жилище, которое находится здесь неподалеку». И с этими словами усадил он мою любимую на своего коня, а сам, идя пешком, повел нас в свое жилье, а там, словно брат родной, потчевал нас и едой, и всем прочим. Видно, и в диких странах где-то и как-то появляются на свет высокоблагородные люди.

Выбравшись из этой глуши с помощью проводников, которых он назначил, добрались мы до одной аграхары — там и стала милая мне женой по закону. А затем, странствуя по разным странам, встретили мы караван и вместе с ним сегодня пришли сюда, а затем пошел я с женой на берег Бхагиратхи совершить омовение. Здесь и нашел я того, которого избрал своим другом, да и тебя, божественный, встретил. Вот и вся моя история, господин!»

Так завершил свой рассказ второй брахман. И пока сын повелителя ватсов всячески восхвалял его, достигшего желанной цели благодаря своей незапятнанной добродетели, министры царевича во главе с Гомукхой, после долгих блужданий в поисках царевича наконец увидели Нараваханадатту, а он их, склонивших к его стопам лица, омытые слезами радости, учтиво и с почтением приветствовал. После этой встречи царевич со всеми министрами, и Лалиталочаной, и еще с двумя брахманами, знающими пути к достижению доброй цели, вернулся в свой город.

Тринадцатая книга по названию «Книга о Мадиравати» окончена.