ОТ АВТОРА

Подобно миллионам моих соотечественников-американцев, я гляжу сегодня с тревогой и надеждой, как ваша великая страна вступает в новую, неведомую для нее эру, имя которой — демократия. Мы радуемся решимости вашего народа и его лидеров, мы всем сердцем желаем мира и достатка вашим городам и селам.

Я давний читатель и почитатель русской литературы, я преданный поклонник Чехова, я уже трижды побывал у вас, и для меня это еще и личная радость: убедиться воочию, что народ, столь много давший миру, и сам не устает расти. Я верю, недалек тот день, когда наши великие нации, Америка и Россия, осознают равную ответственность за жизнь и свободу всех людей этой планеты. Конец тысячелетия на дворе, и так хочется увидеть конец нашего противоборства и начало сотрудничества в тех неотложных делах, которые нам друг без друга уже не решить.

Это вступительное слово, как и вся книга, написаны человеком, который у себя на родине слывет политическим консерватором. Действительно, я глубоко привержен американской конституции и склонен строго, даже буквально толковать обещанные ею свободы — многопартийную систему, независимость прессы, которая принадлежит кому угодно, но не правительству, и превыше всего право любого гражданина высказать любую критику в любой адрес. Потому я и написал своего "Кумира" — чтобы напомнить все это самому себе, моим соотечественникам, которые порой воспринимают свои гражданские вольности как нечто само собой разумеющееся, не стоящее особых забот, а также и некоторым иным, полагающим себя вправе ни с какими такими правами не считаться.

Теперь, читая роман, вы, быть может, согласитесь со мной, что демократия — это не конец пути, но сам путь, движение к заветной цели. Каждые четыре года мы у себя в США пользуемся правом свободно избирать своего президента. Впрочем, пользуемся ли? Так ли свободен наш выбор? Или нам его навязывают могущественные манипуляторы из правительства и большого бизнеса, прессы и телевидении? Могут ли простые избиратели верить, что кандидат, домогающийся их голосов, говорит, что думает, а не пустые трескучие слова, сочиненные для него ловким борзописцем? И действительно ли рвущиеся к власти партии выставляют на наш выбор самых достойных, самых способных — или же тех, кто способен лишь произвести впечатление…?

Вес эти вопросы, увы, слишком знакомы моим соотечественникам, а теперь, похоже, и вы, совершенствуя механизмы собственной демократии и выборов, тоже не избежите подобных проблем.

Однако, говоря все это, рискну заметить, что не считаю свой роман книгой политической, то есть книгой о борьбе партий, классов, кланов. Мне всегда были интересней такие неотъемлемые людские устремления, как, например, власть и секс. И неразделимые, не правда ли? Ведь почему-то, когда речь идет об этих вроде бы весьма различных сферах, слова на всех известных мне языках (и на русском тоже?) слышишь одинаковые — о победах и проигрышах, уступках и уловках, кто кого и что почем. Словом, я писал не о том, как функционирует машина демократии, но о живых людях, затянутых в эту машину, и вот теперь они всеми правдами и неправдами пытаются раскрутить ее колеса и шестерни в нужную им сторону. Кто-то, чтобы преуспеть, а кто-то, чтобы спасти — кто свою душу, а кто шкуру. Такие люди найдутся — они узнаваемы! — в правящих кругах любой страны — и нашей, и вашей.

В романе, среди прочего, вы прочтете и о недавней войне в Никарагуа — и почувствуете, надеюсь, что здесь я не исповедовал ни одну из враждующих идеологий — я лишь за то, чтобы эта бедная страна сама могла определить свой путь, свою судьбу.

И еще. Роман этот вышел уже на десяти языках, в двадцати странах, по нему снят шестичасовой телефильм; он был показан за неделю до прошлых президентских выборов и вызвал скандал, про который, кажется сообщали даже ваши газеты: один из выдуманных мною героев и один вполне реальный герой тогдашних телеэкранов оказались на удивление схожими. Смешно было бы объяснять, что роман был закончен, а фильм начат задолго до избирательной кампании, а если что-то из описанного мною сбылось, то ведь это непреднамеренно!

И последнее. О моей героине. О женщине по имени Салли Крэйн, которую я сам себе нарисовал и которая все пять лет, что я писал се, была моей любовью, и страстью, и проклятием. Если бы я оставил ее в живых (а этого, как я ее ни жалел, мне не удалось!), она бы порадовалась, узнав, что обрела теперь еще и русских поклонников. Но, знакомя ее с вами, отдав ее вам, я надеюсь, что вы поймете ее и полюбите вместе со мною. И тогда, какая б ни была, она поможет нам лучше понять и себя, и друг друга.

Стив Сомер

 

ВТОРНИК

9 августа, 1988

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

7.55.

Коридор цокольного этажа Капитолия был забит людьми и гудел, как растревоженный улей. Перекрывая шум толпы, что-то кричали служащие, расталкивали собравшихся локтями сотрудники секретной службы, и, зажатая посредине, Салли Крэйн никак не могла взять в толк, почему администрация США, при своем всемогуществе, бессильна организовать достойную встречу полковника Октавио Мартинеса и утихомирить разбушевавшиеся страсти.

Салли была одной из тех умных и решительных женщин, которые начали во множестве появляться в Вашингтоне при президенте Картере. Белокурая (при этом волосы были ее собственными), с голубыми широко расставленными глазами и румяными щеками, она чем-то смахивала на веснушчатого ребенка, целыми днями играющего на вольном воздухе. Походка ее отличалась естественной непринужденностью, свойственной, как правило, высоким женщинам, уверенным к тому же в своей неотразимости.

Расточая улыбки и кивая на ходу тем, кого она случайно задела локтем, Салли весьма энергично пробиралась к месту, где находился Мартинес, чувствуя, что постепенно начинает задыхаться от толкучки и невыносимой летней жары. Наконец ей удалось протиснуться к дверям, где было немного посвободнее, и она стала ждать, чтобы ревущая толпа сама доставила Мартинеса к ней.

Она уже могла разглядеть его лицо в дальнем конце коридора: полковник выглядел весьма импозантно в своем берете и солдатской робе. Смуглый красавец, он демонстрировал свою ослепительную белозубую улыбку из-под пышных усов, стараясь пожать каждую из жадно тянувшихся ему навстречу рук.

Салли была хорошо осведомлена о тех сражениях, которые он вел в никарагуанских джунглях, она следила за ними со смесью профессиональной беспристрастности и сентиментальной гордости. Для нее это был человек-легенда: бывший преподаватель алгебры в средней школе, он стал свидетелем того, как его крохотная, трудившаяся в поте лица страна перешла от олигархии богатых к диктатуре бедных. Между тем он, как и прежде, продолжал раскрывать тайны синусов и косинусов совершенно равнодушным к этому юнцам. Год за годом учебники все ветшали, а ряды учеников перед его учительским столом все редели.

И в один прекрасный день он увидел, что парты пустуют потому, что ученики его находятся совсем в другом месте — среди холмов провинции Инотега с винтовками М-16 в руках: многие из них навсегда оставались лежать там в раскисшей грязи. Тогда он расцеловал на прощанье жену и сыновей, сунул несколько пар носков в старый портфель, сел на скрипучий желтый автобус и, доехав до конечной остановки, отправился искать своих учеников в окрестных джунглях.

Первый убитый им человек был убит мачете: кровь из шеи брызнула в лицо Мартинесу, и его вырвало. После этого ему вручили пистолет, а когда был убит один из контрас, он унаследовал его М-16. Той зимой Мартинес возглавил нападение на Окотал и удерживал этот городок в течение трех дней, сражаясь против целого батальона правительственных войск. Благодарные контрас присвоили ему звание майора своей так называемой армии, а ЦРУ стало всячески его проталкивать, пока он наконец не сделался Полковником — лидером, вдохновляющей силой, неуловимым Лисом.

И вот теперь президент Бейкср и его администрация указывали на Октавио Мартинеса и его войну как на пример истинно народной революции, которая может принести подлинную демократию этому бурлящему перешейку в самом центре Западного полушария. Бывшего преподавателя алгебры в срочном порядке переправили в Вашингтон: чтобы он выступил здесь перед членами разных комитетов, рассказал бы о босоногих борцах за свободу из никарагуанских джунглей, как они молят Святую Деву о том, чтобы до янки дошли их призывы о помощи. Одним словом, героический полковник Мартинес должен был стать как бы противовесом другому полковнику — Норту, Ирангейту и незаконному использованию выделенных конгрессом средств — все это было еще свежо в памяти многих.

Неожиданно толпа отхлынула — и Салли на сей раз решила не упускать своего шанса. Прижав к груди альбом с наклеенными вырезками, она нырнула в образовавшийся проход между агентами секретной службы и оказалась так близко к Мартинесу, что почти наскочила на него. Тогда она прокричала ему прямо в ухо, чтобы он смог услышать ее в этом бедламе:

— Полковник! Я Салли Крэйн! Представитель сенатора Фэллона по связи с прессой!

Мартинес продемонстрировал ей одну из своих отработанных белозубых улыбок, жестом дав, однако, понять, что сам не понимает ее.

Салли изо всех сил старалась удержаться возле него, пока толпа несла их обоих вниз по коридору — к выходу на ступени Капитолия, к утреннему свету. Она переключилась на испанский.

— Меня зовут Салли Крэйн. Я представитель сенатора…

В ответ Мартинес только растерянно пожал плечами.

Салли перевела дух и прокричала то же самое по-португальски. Мартинес в ответ вежливо улыбнулся и покачал головой. Толпа у выхода все-таки оттеснила ее, и, стараясь сохранять достоинство, она закричала ему вслед:

— Je suis Sally Crain!

Но он к этому времени был уже далеко впереди, на самых ступенях, где ее слов нельзя было расслышать.

Уступив натиску бурлившей вокруг толпы, Салли позволила ей вынести себя ближе к ступеням. Там она остановилась, ослепленная резким светом зарождавшегося дня, и, переведя дух, в недоумении тихо проговорила:

— Черт возьми, да на каком же языке он тогда говорит?

И вдруг — словно с неба спустившись! — перед ней выросла фигура Мартинеса. Он с нежностью взял ее под руку и приблизил к себе — толпа тут же подхватила их обоих и повлекла на площадку перед входом. Салли подняла голову, не веря своему везению, а напиравшая толпа еще теснее прижала их друг к другу. Она могла хорошо чувствовать грубую ткань его робы на своей руке, ощущая, как движется под тканью его тело. Глаза Мартинеса были темными и горящими, голос глубоким, способным перекрыть шум толпы. Казалось, что на какое-то мгновение они остались здесь совсем одни.

— Я говорю на всех этих языках,— начал он.— Ваш испанский превосходен. Зато португальский…— Он покачал головой.

Салли остановилась, разинув рот, и в этот момент толпа снова развела их, увлекая его вниз по ступеням к трибуне и сновавшим вокруг телевизионщикам.

Салли все стояла на том же месте, чувствуя себя уязвленной и чуть смешной. Обернувшись через плечо, Мартинес снизу подмигнул ей. Неожиданно она ощутила странную легкость и громко расхохоталась:

— Плевать!

Она стала спускаться к нему по ступеням, вдруг почувствовав себя девчонкой, потерявшей голову.

Когда Салли удалось наконец приблизиться к деревянной трибуне, Мартинес обходил строй упитанных должностных лиц в темных костюмах, пожимая протянутые руки. Она взглянула на часы: 8.09. Сейчас, Салли знала это, в нью-йоркской студни 3-"Б" телекомпании Эн-Би-Си Уиллард Скотт должен заканчивать сводку погоды по программе "Тудей". Находящийся в аппаратной продюсер Стив Чэндлер по внутренней связи соединяется с Брайан-том Гамбелом, чтобы тот не забыл сообщить телезрителям, что сразу же после передачи очередного рекламного объявления "Тудей" начнет прямую трансляцию из Вашингтона.

Салли знала все это потому, что твердо обещала Чэндлеру: ровно в 8.11, минута в минуту, на трибуну поднимется сенатор Терри Фэллон, чтобы официально приветствовать Мартинеса. Кроме того, она обещала ему, что на следующий день, в среду, Гамбел сможет получить личное интервью с Терри и Мартинесом — при условии, что Чэндлер даст прямую трансляцию сегодняшней официальной церемонии встречи. Чэндлер вынужден был на это пойти, хотя и понимал, что его используют самым бессовестным образом.

Он, как и Салли, прекрасно знал, что если одна из трех ведущих телекомпаний передаст это событие по прямому эфиру, то две остальные должны будут последовать ее примеру — или уступить конкуренту эксклюзивный репортаж. Таким образом, трансляция встречи во вторник и последующее интервью в среду обеспечивали сенатору Терри Фэллону возможность показать себя всей Америке в течение двух дней подряд. К тому же, поскольку утренняя программа новостей не имела достаточно высокого рейтинга, не исключено, что церемония встречи может быть повторена в дневной и вечерней программах, если за день не наберется других событий.

Чэндлер отлично понимал это и, более того, осознавал, что и Салли понимает вес не хуже, чем он. Она превосходно использовала конкуренцию между телевизионной "тройкой", чтобы помогать Терри Фэллону делать карьеру. Чэндлер, однако, шел у нее на поводу, зная, что Салли сумеет договориться с секретной службой, чтобы та установила трибуну с сенатской стороны Капитолия, где утреннее солнце будет находиться за спиной ораторов: пусть над их головами и появится ореол, зато оно не будет светить им прямо в глаза. Он также знал, что Салли вытащит сенатора из его кресла РОВНО в 8.11 — точь-в-точь. И еще он был уверен, что Терри Фэллон, что бы ни случилось, будет выступать не дольше двадцати пяти секунд — идеальное время для видеосюжета в программе новостей. Наконец он не сомневался, что Салли провела с сенатором соответствующую работу, и он постарается встать лицом к камере с изображением павлина. В общем, Чэндлер был настолько уверен в Салли, что его ничуть не удивило, когда он увидел ее на трибуне… за большой государственной печатью Соединенных Штатов Америки, в момент передачи рекламного объявления перед самым началом прямого включения Вашингтона.

На телекамере Эн-Би-Си замигал красный глазок, а Салли уже была на трибуне, поглядывая вниз на копошащихся телевизионщиков и обсуждающих последние сплетни репортеров, которые со всех сторон облепили трибуну. В лицо ей уставилось по меньшей мерс двадцать микрофонов. Она проверила часы: 8.10.

— Сенатор Фэллон сделает сейчас короткое…— начала она, но тут же поняла, что микрофоны еще не включены и она говорит сама с собой.— Видео, откройте номер четвертый! — произнесла Салли.

В ту же секунду в воздухе раздался резкий свист электронного включения, заставивший многих втянуть головы в плечи и заткнуть уши.

— Спасибо!…— отдался эхом через всю площадь голос Салли, после чего звукооператор смикшировал шумовой уровень. Увидев, как толпа сразу же успокоилась, она невольно улыбнулась: еще не было случая, чтобы фокус не сработал.

— Спасибо! — еще раз повторила она, и ее голос разнесся от ступеней Капитолия до Расселовского центра на другой стороне улицы.— Сенатор Фэллон сделает сейчас короткое приветственное заявление. Оно отпечатано на белых листках с синей каймой.

Она подняла над головой отпечатанный текст, с тем чтобы репортеры могли найти у себя соответствующую копию.

— После этого выступит полковник Мартинес. Его текст…— Она оглянулась через плечо на Мартинеса: в его глазах светилась плутовская улыбка, при виде которой Салли не могла сама сдержать улыбки.— Отпечатан на английском.— Она подняла в воздух очередной листок.— Он красного цвета. А переводы — желтого! — Она взметнула над головой желтый листок.— Если представителям зарубежной прессы он понадобится, разыщите Бетти.— Она помахала рукой, и ее секретарша Бетти, стоявшая за спиной телевизионщиков, помахала в ответ, чтобы ее могли увидеть. К ней сразу же кинулись четверо или пятеро иностранных корреспондентов, жаждавших заполучить текст перевода.

Салли окинула глазами телеоператоров. Тут были представлены все крупнейшие компании: Эн-Би-Си, Си-Би-Эс, Эй-Би-Си, Би-Би-Си, Си-Би-Си, Ти-Эф-Ай и другие — из Латинской Америки, из стран за "железным занавесом". То, что скажет сейчас Терри, донесется до самых отдаленных уголков не только Америки, но и практически любой страны мира. И все это организовала она, распланировав каждую мелочь, каждую деталь. Утренний свет бил ей прямо в глаза. Снизу на нее глядели десятки телеоператоров и репортеров. Наступила тишина: слышался лишь шорох ветерка с Потомака и хлопанье полотнища флага перед куполом Капитолия. Салли подставила лицо ветру и от удовольствия зажмурилась.

— Включайте камеру! — скомандовала она, и руководители съемочных групп повторили за ней эти слова.

По каналу Эн-Би-Си Брайант Гамбел, сидя перед камерой, произнес:

— …перед ступенями Капитолия, где сенатор Терри Фэллон будет сейчас приветствовать никарагуанского борца за свободу, который…

Салли с улыбкой произнесла перед микрофонами:

— Леди и джентльмены! Слово имеет сенатор из Техаса достопочтенный Терренс Фэллон!

При первом же звуке аплодисментов она отошла к краю трибуны и затем спустилась по ступенькам, чтобы, стоя внизу, иметь возможность лучше видеть Терри.

Легким пружинистым шагом он пересек сцену. В его походке было столько от юноши-спортсмена, что ей все время приходилось напоминать себе, что перед ней сенатор, один из тех ста человек, что определяют судьбу всей нации. Когда Хулио Рамирес, представитель правительства контрас в изгнании, предложил, чтобы речь на встрече Мартинеса произнес именно Терри, Салли сразу же ухватилась за эту возможность. Что касается Белого дома, то у него была двоякая причина для поспешного согласия. Во-первых, сенатор Фэллон занимал лидирующее положение по проблеме Центральной Америки: он не склонялся на сторону ни Кастро, ни Ортеги, ни сандинистов. Он был твердо убежден, что борьбу за правое дело там следует вести так, как того желали и Белый дом, и американские избиратели: наши деньги, наши пушки, наши советники — их кровь. Вторая причина была даже еще более очевидной: открытая улыбка "парня из Техаса" с ямочками на щеках завоевала ему популярность с того самого дня, как он появился в палате представителей от Хьюстона в 1978 году.

Некоторые сомневались: а достаточно ли этих внешних данных и вполне умеренных политических взглядов, чтобы добраться до сената. Однако ему самому не пришлось этого делать. В 1984 году сенатор от Техаса Калеб Везерби попал в сети ABSCAM, после чего губернатор штата распорядился, чтобы Терри занял его место в сенате. За одну ночь конгрессмен Фэллон стал сенатором Фэллоном. И в Вашингтоне его заметили: похоже, что он был из тех молодых людей, которым предстоит большая карьера.

Брайант Гамбел между тем продолжал:

— …перенесемся в Вашингтон, где сенатор Терри Фэллон…

В своей студии 3-"Б" Стив Чэндлер произнес заветное "начали" — и Эн-Би-Си на всю страну показала крупным планом Терри, стоящего на трибуне. В аппаратной кто-то из дежурных даже присвистнул, а его напарник с завистью произнес: "Потрясающе!"

Чэндлер, сидя в студии, рассмеялся.

— Суперсука! — громко произнес он; люди в аппаратной уже привыкли к тому, что в его устах это наивысший профессиональный комплимент.

Терри был встречен теплыми аплодисментами, которые становились все громче, пока он не поднял руку, прося тишины.

— Соотечественники!— начал он звучным голосом, словно декламируя. Толпа тут же стихла, после чего голос оратора резко изменился, как его учила Салли: теперь он звучал почти нежно, а в глазах зажегся мягкий свет.— Мои дорогие соотечественники…— повторил он.— Более двухсот лет мужественные мужчины и женщины нашего полушария несли флаг свободы в битве с силами угнетения. С 1981 года полковник Октавио Мартинес возглавляет смелую, подлинно историческую борьбу за освобождение его родины, Никарагуа, от коммунистических диктаторов.

Салли слушала снизу, следя, как легкий ветерок обдувает на висках кончики его рыжеватых волос. Она наблюдала за тем, как его глаза выхватывают из толпы одно лицо за другим; как он, приветствуя их, будто говорит с каждым из стоявших там людей наедине; как его улыбка готова была вот-вот появиться для каждого из них; как сам разворот его плеч вселяет в них уверенность, что все в этом мире в конце концов будет хорошо.

Полковник, похоже, не смотрел в сторону, где стоял Терри, и не прислушивался к тому, что он говорит. Он смотрел прямо на Салли. Затем кивнул головой, указывая на Терри,— кивнул, чтобы показать ей, что понимает, какие чувства она должна испытывать по отношению к этому стройному молодому человеку, стоящему сейчас на трибуне. Да, в этом никарагуанском герое было что-то неизъяснимо привлекательное, что-то победоносно-соблазнительное. Смутившись, Салли потупила взор.

Фэллон между тем продолжал:

— Я горжусь тем, полковник, что мне выпала честь приветствовать вас здесь от имени народа Соединенных Штатов. И от имени всех людей, которые любят свободу и мир.

Стив Чэндлер бросил взгляд на часы в своей студии: прошло ровно двадцать пять секунд.

Мартинес поднялся и подошел к оратору на трибуне. Должностные лица, зрители и даже репортеры разразились аплодисментами. Терри сжал сперва его ладонь, а затем и руку. Аплодисменты усилились. Должностные лица повскакали со своих мест, отбивая ладони. Рукопожатие мало-помалу перешло в теплые объятия: двое молодых людей сердечно обнялись на трибуне. Толпа внизу пришла в неистовство. Стоял такой невообразимый шум, что никто не услышал выстрелов, прозвучавших не громче разрыва китайской хлопушки где-то на соседней улице. Когда смолк последний выстрел и замерли рукоплескания, в наступившей тишине двое на трибуне показались Салли пьяными танцорами, которые липнут друг к дружке, чтобы не свалиться на пол. Они как бы повисли друг на друге, и, если бы не кровь, залившая их пиджаки и сейчас струящаяся по ногам; если бы не вид белых костей, торчавших из развороченной пулями спины Мартинеса; если бы не кровавое месиво, забрызгавшее одежду, воротнички и лица насмерть перепуганных должностных лиц, стоявших прямо за ними,— если бы не все эти ужасные детали, толпа, скорей всего, решила бы, что ей показали эффектный номер какого-нибудь бурлеска, а не политическое убийство.

— Мать их…— начал было Стив Чэндлер, но тут же осекся.

Когда двое стоявших на трибуне мужчин рухнули на помост, от взметнувшегося над толпой крика зашкалило аудиометр в студии 3-"Б" нью-йоркского отделения Эн-Би-Си.

Контр-адмирал Уильям Раух, директор ЦРУ, приступил к чтению колонки "Уличные разговоры" в журнале "Уолл-стрит джорнэл", когда в его спальне затрезвонил красный телефон. Он снял трубку:

— Слушаю, сэр.

— Вы смотрите телевизор?

— Нет, а что?

— Не мешало бы…

Трубка на другом конце замолчала.

Раух тут же выскользнул из-под одеяла и включил телевизор.

Ему не раз в своей жизни пришлось видеть, как убивают людей, не раз доводилось самому отдавать приказы, посылая людей в бой на верную смерть. Но то, что он увидел сейчас на 19-дюймовом экране, наполнило его сердце не испытанным прежде ужасом.

Руководитель съемочной группы Эн-Би-Си вопил в микрофон у подножия Капитолия человеку в наушниках:

— Грант! Наверх! Сию же минуту! Трупы крупным планом! Умри, но добудь мне эти кадры!…

На мониторе в центре студии крутились кадры столпотворения, царившего на трибуне возле Капитолия, пока оператор Эн-Би-Си изо всех сил пытался взобраться наверх. Через ревущую толпу протискивались агенты секретной службы с автоматами "Узи" в руках. Один из них указал на Расселовский центр напротив.

— На крышу! — закричал он в переносную рацию.— Туда! Быстрей!

Оператор Эн-Би-Си, тем временем прошмыгнув мимо агентов секретной службы, очутился в самом центре возвышения, где стояла трибуна. У его ног лежали тела Терри Фэллона и Октавио Мартинеса, безжизненные, как сломанные куклы. Опустившись на колени в лужу растекшейся крови, врачи и агенты пытались оказать жертвам первую помощь. Однако репортеры и фотографы, лезшие на сцену со всех сторон, мешали им работать. Размахивая пистолетами, сотрудники секретной службы старались сдержать натиск репортерской братии.

На центральном мониторе появилась блондинка — это была Салли Крэйн,— отчаянно пробивавшаяся сквозь толпу журналистов. Вот она склонилась над двумя распростертыми у ее ног телами — и страшный крик вырвался из ее груди.

Вся ее жизнь как бы оборвалась от мгновенного извержения огня, обрушившегося на трибуну. Она бросилась к ступенькам, но ее сбили с ног разбегавшиеся со сцены должностные лица. Когда она сумела подняться, на сцену уже устремились десятки репортеров, и их водоворот увлек ее за собой наверх, где она стала свидетельницей ужасающей сцены. Вокруг двух тел образовался плотный круг из фотографов и видеооператоров, стремившихся сделать свой кадр и отпихивавших всех остальных.

Сперва Салли попыталась протиснуться через это кольцо. Потом она пустила в ход локти и наконец кулаки, пока кольцо не расступилось, чтобы пропустить ее внутрь. И тогда она увидела Терри.

Его костюм был весь пропитан кровью. Один из врачей быстро отрезал полу пиджака, чтобы добраться до зияющей пульсирующей раны с правой стороны, чуть выше пояса. Разодрав рубашку, врач изо всех сил пытался остановить кровотечение, в то время как агент секретной службы делал все возможное, чтобы отогнать подальше репортеров и пробившуюся в центр круга Салли. Но она знала, где было сейчас ее место. Встав на колени, она обхватила голову Терри руками и держала ее, прижав к своему телу, словно тем самым могла перелить в это обескровленное лицо свою жизненную силу.

Последним человеком у ступеней Капитолия, кто осознал, что произошло, был… Терри Фэллон. Только что он обнимал Мартинеса — и вот уже тот почему-то подпрыгивает и тут же обрушивается на него всей своей тяжестью. Терри пошатнулся, отступил на шаг, чтобы помочь Мартинесу удержать равновесие. Из-за резкой боли в правом боку ноги его подкосились, и он тут же грохнулся на спину, прямо на стоявшие за ним пустые складные стулья. При этом он ударился затылком о деревянный настил, его лоб загудел от тупой боли. Он почувствовал, как к горлу поднимается рвота. Через мгновение брючины стали влажными и горячими, будто он обмочился. И, только увидев краем глаза, что его пиджак и брюки пропитались кровью, он понял, что в него стреляли. Глаза его закатились, он потерял сознание.

Затем — через миг, а может, и через вечность — он услыхал вдалеке голос, зовущий его по имени. Это был голос Салли, в нем звучала боль. Ему стало нестерпимо слышать эту боль в ее голосе — еще более нестерпимо, чем испытывать собственную боль в правом боку. Ему хотелось одного — заснуть, уйти в черное небытие, где не будет всего этого кошмара. Но голос звал его, и он отшвырнул прочь черную завесу и поднялся, как поднимается из мрачных глубин ныряльщик к манящему его свету. Голос звал — и он приоткрыл глаза, чтобы найти Салли, чтобы утешить ее.

Она стояла рядом с ним на коленях, прижимая к себе его голову: ее юбка и руки были в крови. На лице Салли был написан такой ужас, что на какое-то мгновение он решил: она ранена. Но едва она увидела, что Терри открыл глаза, как волна радости тут же прогнала ужас прочь. И тогда он понял, что ранен он, а не она и это ему надо сейчас проявить все мужество, на которое он способен, невзирая на боль.

Схватив ее руку, он попытался встать. Но эта рана в боку потянула его вниз, словно свинцовая гиря, и пульсирующая боль во лбу ослепила, лишив веры в себя.

— Оставайтесь лежать, сенатор! — приказал чей-то грубый голос совсем рядом с ним.

Но он не собирался больше лежать. С мучительным усилием он сумел приподняться на локте.

— Помоги мне, Салли! — попросил он тихо.

И вот, несмотря на обступивших его агентов, на протесты врачей, пытавшихся удержать его, Терри Фэллон поднялся на ноги и огляделся вокруг: все, что он увидел, был один сплошной хаос.

Вокруг тела Мартинеса, подобно шакалам, кружили операторы и репортеры; вспышки следовали одна за другой не переставая. Полковник лежал в луже крови, запрокинув голову, с открытыми глазами, с открытым ртом. Врач, копошившийся возле тела, пытался оживить его с помощью уколов, но глаза лежавшего на полу уже подернулись туманом. Тут Терри понял: Октавио Мартинес мертв.

Шагнув в сторону от агента секретной службы, нависшего над ним, Терри прошел сквозь орущую толпу телеоператоров, а затем и напиравших сзади фотографов. Держась за плечо Салли, чтобы не упасть, он приблизился к трибуне, уставленной микрофонами.

Стив Чэндлер вопил по внутренней связи, соединявшей его с руководителем съемочной группы в Вашингтоне:

— Давай мне Фэллона! Давай мне его. Черт возьми, да покажите же кто-нибудь его рану!

На экране крупным планом всплыл окровавленный кусок рубашки Терри.

— Глаза! Господи Боже! Дайте мне его глаза!

И на экране монитора тут же выплыли горящие решимостью глаза Терри, который, преодолевая боль, пробирался к трибуне.

— На место! — заорал Чэндлер.— Трибуна! Дайте мне трибуну! Включайте микрофон!

Теперь Терри изо всех сил держался за край трибуны, чтобы устоять на ногах. Салли поддерживала его за локоть. Ее лицо и руки были перепачканы кровью.

Терри между тем попытался что-то сказать, но его голос пресекся от боли:

— …что-нибудь слышно?… кто-нибудь меня слышит?…

Но в суматохе и возбуждении, охвативших толпу, ринувшуюся теперь на сцену, его тихий голос, в котором пульсировала не проходившая ни на секунду боль, остался неуслышанным.

Терри еще крепче вцепился в трибуну, стараясь встать поустойчивее.

— Как можем мы… в этот скорбный час… поворачиваться спиной… когда наши друзья тут… истекают кровью?

— Чэндлер? Мы снимаем! Снимаем! Как изображение? О'кэй?! — кричал в свой микрофон руководитель съемочной группы Эн-Би-Си.

— О'кэй! Вас видит вся Америка — от побережья до побережья!

Те, кто смотрели в то утро телевизор, никогда не забудут увиденного. Пройдут десятилетия, но, если вы тогда спросите старика или пожилую женщину, где они были в то злополучное утро и что делали в тот момент, когда Терри Фэллон упал, сраженный пулей, они ответят вам без запинки. Так же, как во время убийства Джона Кеннеди, или его брата Роберта, или Мартина Лютера Кинга. Момент, в котором как бы сконцентрировалось само время, тогда как остальная часть дня, месяца и даже года полностью улетучилась из памяти.

В то утро семьдесят пять миллионов американских семей наблюдали у себя дома за высоким молодым американцем, чья белая рубаха и красный галстук на их глазах стали темными от крови. Струйки крови сбегали по его лицу, он еле держался на ногах, поддерживаемый молодой блондинкой и седоватым агентом секретной службы, но все же нашел в себе силы отыскать нужные слова и высказать то, что чувствовал в этот момент он сам и те, кто видели его по телевизору, да и все американцы.

Его глаза горели каким-то потусторонним светом, словно он только что возвратился из путешествия в мир неизведанного и знал теперь нечто такое, чего не знает никто. Рядом с ним над павшим солдатом склонился священник с окровавленными руками, шепча слова заупокойной молитвы. За ним взад и вперед сновали вооруженные люди и репортеры, так и не пришедшие в себя после случившегося. Но на трибуне, возвышаясь над большой государственной печатью Соединенных Штатов, стоял человек и находил единственно нужные слова, с тем чтобы страна поняла его. Этим человеком был Терри Фэллон.

— Он не являлся политиком… Нет, просто человек… с простой человеческой мечтой, чтобы… его дети росли свободными.

Вскоре в программе "Вечерние новости" Джон Чанссл-лор поведал телезрителям Эн-Би-Си о своей первой встрече с Терри Фэллоном:

— Было трудно поверить, что кто-то способен сделать карьеру в сенате Соединенных Штатов без поддержки мощного лобби, не запятнав себя политическими компромиссами, не дав прокурить себя дыму сигар в укромных кабинетах, где заключаются все сделки, но Терри Фэллон сумел обойтись без этого…

Повсюду в тот день — по радио, телевидению, в газетах — вас настигали слова Терри и его лицо, обвиняющее и одновременно бросающее вызов судьбе.

— Октавио Мартинес умер, чтобы… мы осознали правду,— провозглашал Терри, и было видно, как его пальцы отчаянно цепляются за край трибуны, помогая ему справиться с головокружением.— Его борьба — наша борьба. Его дело… наше дело. И его мечта… мы не имеем права позволить, чтобы она была похоронена вместе с ним.

Дэн Разер и Диана Сойер вместе следили за повторением этих кадров по специальной программе Си-Би-Эс "Смерть героя". Разер однажды побывал на базе контрас в Гондурасе, взял интервью у Мартинеса, окруженного своими боевыми друзьями.

— Но это ведь и наша борьба, Дэн? — настаивала Диана.— Наша, а не политиканов?

Разер потер переносицу и ответил:

— Да, наша. Или наших детей…

Уже после полуночи Тед Коппел завершил свои интервью с госсекретарем Крэнстоном и министром внутренних дел Никарагуанской республики Томасом Боргом. Они в течение получаса бросали друг другу горькие упреки и сердитые обвинения. Коппел хотел закончить вечернюю программу ключевым вопросом, который вырисовался в ходе дебатов. Тогда он снова прокрутил последние слова Терри Фэллона, сказанные им перед тем, как санитары уложили его на носилки и отвезли в "Уолтер Рид".

На экране появилась ставшая уже знакомой за это время картина. Толпа агентов и репортеров,' притихшая и растерянная, окружает троих стоящих на трибуне людей. Седоволосый сотрудник секретной службы слева от Терри не в силах сдержать слез. Салли Крэйн устремила на Терри взор своих голубых чистых глаз, сверкающих на ее полном решимости лице. Она смотрит на него с выражением надежды и восхищения. Окровавленными руками оба поддерживают его под локти, а за его спиной трепещет на ветру американский флаг.

— Доколе, Америка? — вопрошает Терри, и в его негромком голосе слышны боль и мужество.— Доколе такие вот люди, как этот, будут погибать, прежде чем мы захотим их услышать? Сколько еще пройдет времени, пока мы поднимем наши головы… откроем наши сердца… сожмем кулаки… чтобы наши дети, их дети смогли жить в условиях свободы и мира?

После этих слов наступило молчание. Само время, казалось, остановилось.

Человек по имени Лу Бендер смотрел всю передачу от начала до конца.

Для него убийство Мартинеса было всего лишь неудобным инцидентом — скандалом, с которым следовало покончить как можно скорее и решительнее. И которым следовало воспользоваться.

Слова Терри были для него просто бормотанием идеалиста, впавшего в состояние шока. И весь поток теленовостей, обрушившийся на страну — все эти "Специальные выпуски", "Экстренные сообщения", "Ночные новости", "Тудей" и "Гуд морнинг, Америка",— тоже всего лишь классический пример того, как три акулы американского телевидения набрасываются на любую сцену насилия, так что террористический акт, совершенный каким-то темным одиночкой, сразу обретает глобальные масштабы. И когда Лу Бсндер выключил свой телевизор в семь тридцать на следующее утро, он испытывал отвращение от того кровавого спектакля, свидетелем которого стал.

Но он был вторым человеком в мире, понявшим: если Терри Фэллон сумел выжить, ему уготовано судьбой стать самой могущественной в стране личностью.

 

СРЕДА

10 августа, 1988

ДЕНЬ ВТОРОЙ

8.40

Лу Бендер прошел мимо секретарши президента, даже не удостоив ее кивком, и, толкнув дверь, вошел в Овальный кабинет. Сэм Бейкер повернулся в кресле, приветствуя его.

— В чем дело, Лу?

Бендер швырнул на разделявший их стол свежий номер "Нью-Йорк таймс".

— Вот наш человек!

Президент Бейкер молча взглянул на тянувшийся через всю полосу заголовок, набранный аршинными буквами:

ПОЛКОВНИК МАРТИНЕС УБИТ НА СТУПЕНЯХ КАПИТОЛИЯ.

Ниже, более мелким шрифтом, следовало:

"Сенатор Терри Фэллон выступил с обращением, которое потрясло нацию".

Текст сопровождали два фото: одно запечатлело убитого Мартинеса, другое — стоящего на трибуне Фэллона с видом посетившего землю Мессии.

— Наш? Потому что остался жив?

— Потому что стал знаменитым!

— Но что он за человек? Из чего сделан?

— Из того же, из чего делаются все стоящие кандидаты в вице-президенты,— из типографской краски.

Президент откинулся на спинку своего старого кресла. Он знал Лу Бендера уже двадцать девять лет. Опыт шести кампаний по выборам в конгресс и сенат и одной долгой битвы за место в Белом доме свидетельствовал: на суждения этого человека можно полагаться.

Седеющий политик в черном костюме, белой накрахмаленной рубашке с тонким черным галстуком, не достававшим до пояса. Коренастый, небольшого роста, с настороженными глазами, над которыми нависла копна седоватых волос, с изящными руками, которые постоянно находились в движении. Предстоящие президентские выборы, где Бейкеру надо было бороться за второй срок, были для Бендера лебединой песней. Впрочем, каков бы ни оказался результат, победа или поражение, для них обоих это была лебединая песня. Они плелись в хвосте и знали это. А до съезда партии оставалось всего восемь дней.

— Но у нас же есть вице-президент,— проговорил наконец Бейкер.— И зовут его Дэн Истмен. О чем идет речь, не понимаю?

Бендер сунул руки в карманы брюк и начал упорно разглядывать начищенные носки своих башмаков.

— Действительно, о чем идет речь? — повторил он с таким видом, словно ему на все наплевать.

Президент видел: Бендер считает, что Терри Фэллон — подарок судьбы, тот самый ход конем, который спасет правящую партию и обеспечит победу на выборах. В глазах Бендера застыло выражение, какое бывает у бультерьера, когда даже смерть не заставит его разжать челюсти. Выражение, которое президент Бейкер обожал и которого опасался. Ибо знал: за ним стоит решимость идти напролом — и до конца.

Четыре года назад они заключили союз с Дэном Истменом, медведеподобным губернатором Пенсильвании. Сын механика из троллейбусного парка, с ладонями размером с вратарскую перчатку, он был политиком в духе старых добрых времен: громогласным, готовым столкнуть со своего пути любого, но вместе с тем и повиниться, если было в чем. Словом, в этом своем качестве он прекрасно дополнял сенатора Сэмюэла Бейкера, выходца из семьи виргинских аристократов-плантаторов, удачливого адвоката с Уолл-стрита. Так считал Лу Бендер. А в такого рода вопросах он никогда не ошибался. На выборах тандем Бейкер — Истмен полностью доказал его правоту.

Тот вечер, четвертого ноября 1984 года, был пиком их популярности. С того момента, почти без отклонений, популярность эта стала падать. Похоже, они соревновались в скорости с кругом, вращающимся все быстрее и быстрее. Какое-то время они еще могли вербовать себе новых сторонников взамен прежних — тех, кто их предал. Шли месяцы, но стоявшие перед страной проблемы упрямо не поддавались лечению, как злостная сыпь на теле. Каждый день Сэм Бейкер бежал все быстрее, ему было все тяжелее. Но и колесо, скрипя, крутилось все быстрее.

Когда-то дружественные, газеты стали понемногу коситься, а затем и вовсе отвернулись от былых фаворитов. Тон телекомментариев делался все менее примирительным, все более критическим. Опросы общественного мнения — "Нью-Йорк таймс", Си-Би-Эс, Эн-Би-Си, Ассошиэйтед Пресс, Эй-Би-Си, "Вашингтон пост", Национальной женской организации и Объединения гомосексуалистов — эти общепризнанные выразители взглядов в стране свидетельствовали: к концу третьего года пребывания у власти тандем Бейкер — Истмен никого больше не устраивает.

В декабре минувшего года представительная партийная делегация заявилась на ранчо Бейкера в Санта-Фе: шестеро переминавшихся с ноги на ногу мужчин в синих костюмах и белых рубашках, с красноватой пылью на загнутых по тогдашней моде носках черных ботинок. Старый Чарли О'Доннелл, спикер палаты представителей, взял слово от лица всей группы. Сперва он перечислил все достижения администрации Бейкера — Истмсна. Пожалуй, он расточал чересчур уж много похвал налоговой реформе, возобновлению программы космического "Шаттла", прогрессу в международной торговле и промышленному возрождению. Но в конце его монолога неожиданно всплыл один простой вопрос: не согласится ли президент Бейкер на предстоящем съезде отказаться от выдвижения своей кандидатуры ради блага партии?

Сэм Бейкер знал, что О'Доннелл прав. Он знал: если его выдвинут, ему предстоит труднейшая борьба, в которой он может и не оказаться победителем. Но он не мог и помыслить о том, чтобы подать в отставку: неужели ему суждено, как обыкновенному старику, часами сидеть в качалке, день за днем, пока за ним не придет смерть?

— Я сожалею, джентльмены,— ответил он после паузы,— но…

Тогда О'Доннелл повернулся к Дэну Истмену.

— Да идите вы все куда подальше,— таков был его ответ.

Прошло восемь месяцев. До съезда партии, которому предстояло назвать кандидатов в президенты и вице-президенты, оставалось всего восемь дней. Предсказание О'Доннелла полностью сбылось: партия оказалась разделенной. Возможно, она и не могла отказать нынешнему президенту в праве на выдвижение, но среди партийных функционеров царили все усиливающиеся разброд и уныние. Вее открыто говорили то же, что сказал один из бывших друзей Бейкера Джордж Уилл из "Ньюсуика": "Все, что надо президенту Бейкеру для переизбрания,— это 50 миллионов голосов и чудо". Но в политике не бывает чудес, а бывают фокусы.

У Бейкера, однако, не было к ним особого пристрастия. Политика, основанная на голом расчете, казалась ему отвратительной, как если бы это был ребенок-уродец, пусть и ваш собственный: бесполезно отрицать отцовство, но невозможно и обнимать такого монстра без содрогания.

— Я приказал установить для Фэллона охрану по первому разряду,— сообщал между тем Бендер.— Как у Истмена и у тебя.

Но Сэм Бейкер, отвернувшись, смотрел в окно, думая о чем-то своем.

— Мистер президент!

Бейкер наконец обернулся и проговорил:

— Прости, Лу!

— Я говорил, что распорядился установить для Фэллона охрану по первому разряду.

— Зачем? Ведь мишенью был не он!

— Теперь он сам сделал себя мишенью! — Бендер взял сигару из коробки, лежавшей на президентском столе.— Это факт, что многие наши избиратели хотят, чтобы мы убрались из Центральной Америки.— Бендер откусил кончик сигары и выплюнул его в мусорную корзинку.— Кроме того, он стал… кумиром партии. Зажигалка есть?

— Нет.

Бендер умолк и поглядел на президента.

— В чем проблема?

— В Дэне Истмене.

— С ним никаких проблем!

— Но, Лу, все это дурно пахнет.

Бендер подошел к президентскому столу, открыл правый верхний ящик и вытащил спичечный коробок. Такие трения у них случались не раз.

— Вот что я тебе скажу…— Бендер провел языком по срезу сигары.— Мы поступим так. Мы попросим Фэллона выступить с главной речью на съезде на следующей неделе. Цосле всего, что случилось, делегаты сами отдадут ему вице-президентство.

— А Истмен?

— Если делегаты захотят Фэллона, тут уж ничего не поделаешь. Ему придется уступить.— Бендер пожал плечами и улыбнулся.— Фэллон получит свой пост, ты — свой — на второй срок. А Истмен уйдет, и на его трупе не останется ничьих отпечатков пальцев. Так?

— Посмотрим.— Президент откинулся на спинку кресла.— А теперь извини меня, Лу.

Но Бендер не сдвинулся с места.

— Так или?…

— Я же сказал, Лу, мы посмотрим.

В этот момент зазвонил внутренний телефон. Президент нажал кнопку:

— Да, Кэтрин?

— Спикер О'Доннелл, сэр.

Президент посмотрел на кнопки селектора: ни одна не светилась.

— По какому аппарату, Кэтрин?

— Он здесь в приемной, сэр.

Президент выключил селектор и посмотрел на Бендера:

— О'Доннелл? В такое время? Что, ты думаешь, ему надо?

Бендер чиркнул спичкой:

— Стервятники обычно налетают, пока труп не остыл. При этих словах Сэм Бейкер понял, что его ожидает: целый день принимать политических мудрецов и маклеров с одним-единственным предложением — долой Истмс-на, да здравствует Фэллон. И ему надо будет сидеть и слушать их, кивать головой, признавая их правоту. Но только он один мог принять окончательное решение насчет отставки Истмсна. И только он один будет потом жить с пятном на совести.

Лу Бендер тем временем зажег сигару, медленно вращая ее между пальцами. Затянувшись, он выпустил струйку удушливого дыма.

— Давай не будем миндальничать. Одного мученика для этой кампании хватит…

8.50

Долгие годы Салли Крэйн работала ради того, чтобы обеспечить популярность выборным должностным лицам, создать им "имидж", то есть заставить публику увидеть в своих избранниках те или иные завидные качества. На этом пути были у нее и победы, и поражения. Одни ее надежды воплощались в жизнь, другие рушились.

Но того, что она пережила за последние сутки, она не испытала за всю свою жизнь.

Когда санитары спустили Терри со ступеней Капитолия к поджидавшей машине "скорой помощи", она уцепилась за стальной каркас носилок и побежала рядом. Вокруг себя она видела плачущих людей. Какая-то пожилая женщина бросила на носилки свои четки, когда процессия, сопровождавшая Терри, двигалась по улице.

Сперва агенты спецслужбы не хотели пускать Салли в машину. Но она держалась за носилки изо всех сил и сердца их смягчились.

Пока "скорая помощь" неслась по улицам Вашингтона, предваряемая сиренами полицейского эскорта, врачи трудились над раной Терри, прочищая и обрабатывая ее. Они начали делать внутривенное вливание — по инструкциям, которые им давали по радио из военного госпиталя. Салли держала Терри за руку, пока он не потерял сознание. Когда это произошло, один из врачей прижал голову Салли к своей груди и не отпускал ее всю дорогу до госпиталя.

В реанимации Терри ждало сразу шестеро врачей, чтобы тут же отвезти его в операционную. Пятьдесят пожилых ветеранов из местного отделения Американского легиона — активисты избирательной кампании в голубых козырьках и с лентами цвета своей партии, которые прибыли (некоторые в инвалидных колясках) предложить свою кровь, записывались в очередь, споря, кто пришел первым и кто имеет больше заслуг, чтобы удостоиться чести стать донором. Через десять минут прибыл священник из вашингтонского епископата и сообщил Салли, что папа собирается отслужить мессу во здравие сенатора у себя в Риме во время вечерни. Вместе с ним приехали две монахини, отправившиеся наверх в часовню: там они собирались пробыть весь день и ночь, молясь об исцелении страждущего.

Ничто из предыдущего опыта Салли не приучило ее к тем проявлениям человеческой любви, готовности к самопожертвованию и бескорыстию, с которыми она сейчас столкнулась. Она сидела теперь одна в небольшой комнате ожидания, глядя из окна вниз на беззвучно снующие по улице машины. В одиннадцать явился хирург, полковник медицинской службы, с сообщением, что операция закончена. Рана Терри была болезненной, он потерял много крови, но жизненно важные внутренние органы, слава Богу, не пострадали. Ему необходим отдых, но за жизнь его опасаться не приходится. Салли поехала домой переодеться. Когда к полудню она вернулась обратно в госпиталь, ей позволили повидать его.

Двери палаты, где лежал Терри, охраняли армейский сержант и капрал. Сравнив внешность Салли с фото на ее удостоверении и сверившись со списком, они пропустили ее.

Палата была освещена тусклым оранжевым светом утреннего солнца, с трудом пробивавшимся через закрытые занавеси. Армейская санитарка, сидевшая у постели Терри, молча встала, уступив свое место Салли. Тишину в комнате нарушало лишь негромкое равномерное тиканье кардиомонитора. В массивной кровати, снабженной к тому же какими-то хитроумными механизмами, Терри выглядел маленьким и беспомощным: простыня, казалось, вообще никого не накрывает. В нос ему вставили катетер. Лицо его было почти пепельным, влажным и холодным.

Какое-то время Салли просидела у кровати, тупо уставившись на нее. Затем она протянула ладони и сквозь простыню нащупала тело Терри. Опустив голову на руки, она погрузилась в забытье.

Она не слышала, как, сменяя одна другую, входили и выходили из палаты сестры, наведывались врачи. Всю ночь она просидела в одной позе: с опущенной головой, с раскинутыми, как у просительницы, руками, пальцы которых там, под простынями, чувствовали пусть слабое, но теплое биение жизни. Не слышала она и прибытия шумной оравы репортеров на следующее утро. И только когда Терри пошевелился и ее пальцы ощутили это движение, Салли приоткрыла глаза. Какое-то мгновение она не отдавала себе отчета, где находится. Затем резко выпрямилась: прямо на нее смотрели глаза Терри. Тут Салли разом вспомнила все, где она и что с ней. Она повернула голову в сторону двери, из-за которой доносились приглушенные голоса репортеров.

— Они тебя разбудили! — Салли привстала.— Пойду попрошу полицию, чтобы их убрали из коридора.

Терри пошевелил губами, словно желая что-то сказать: губы были сухие и потрескавшиеся, говорить ему было трудно:

— Не надо… ходить… сейчас.

Она подошла к раковине, смочила кусок марли и мягко приложила его ко рту Терри. Он с облегчением облизал губы.

— Как я… в порядке?

— Тебя сошьют и склеят.

— А это что… серьезно?

— Нет.— Она опять села рядом.— Все будет о'кэй.

По его лицу вдруг пробежала тень тревоги.

— Но как… как это могло случиться?

Она взяла его руку в свои ладони.

— Не знаю. Не могу понять.

Прошло еще немного времени, в его глазах промелькнула та озорная искорка, какая бывает у мальчишек (такой мальчишка, она знала, сидит в нем самом).

— А что газеты? Как они это называют: счастливая случайность? Перст судьбы?

Салли сжала его руку так крепко, как будто, ослабь она свое пожатие, он навсегда уйдет от нес.

— Они называют тебя героем!

Он приподнял другую руку и, прикоснувшись ладонью к ее щеке, улыбнулся с мягкой иронией:

— Неужели?

Она прижалась лицом к его успокаивающей ладони и — впервые за долгое время — разрыдалась.

9.05

Как раз в это время президент, положив локти на стол, подался всем корпусом вперед, внимательно прислушиваясь к тому, что говорили двое сидевших перед ним мужчин.

Один из них, в темном костюме, лысый энергичный живчик, был адмирал Уильям Раух, директор ЦРУ. Другой, в твидовом пиджаке, крепыш ирландец — директор ФБР Генри О'Брайен. Люди эти не слишком симпатизировали друг другу. В простенке между окнами, не принимая участия в разговоре, но и не устраняясь вовсе, стоял Лу Бендер.

— Но откуда вы взяли, что это Петерсен? — наконец спросил Раух.

О'Брайен обратился к своему блокноту. Типичный полицейский, всю жизнь прослуживший в полиции, он оставался им и сейчас. Его отличительными чертами были методичность и пунктуальность, а его богом — факты. Собеседников это порой выводило из себя.

— Наши агенты получили точное подтверждение. Две секретарши видели убийцу в северном крыле здания возле лестницы номер шесть, ведущей на чердак.

— ФБР ошибалось и раньше,— сухо заметил Раух.

— Хватит, Билл. Они раздобыли его фото из архива.

— Одно на двоих?

— Два! Он был агентом ЦРУ целых пять лет.— О'Брайен захлопнул блокнот.— Короче, это ваш человек!

Раух вжался в кресло.

— Был. Пока не начал собственное дело.

— Но почему? — поинтересовался президент.— Как это случилось?

Раух пожал плечами.

— Наркотики. Деньги. Откуда нам знать, почему эти парни так себя ведут?

— Совесть? — спросил из своего угла Бендер.

Раух взглянул на него через плечо.

— В случае с Петерсеном это исключается.— Он обернулся к президенту:— Безупречный убийца.

— На кого он работает? — тут же спросил президент.

Раух развел руками.

— Так, ясно. А где он сейчас?

— Мы найдем его! — твердо заявил О'Брайен.

Чуть слышно, будто говоря сам с собой, Бендер произнес:

— А хотим ли мы этого?

В комнате воцарилась тишина. О'Брайен в замешательстве заморгал глазами и посмотрел на Бендера так, словно не был уверен, что тот действительно задал свой вопрос.

— Я просто размышлял вслух, Генри! — бросил Бендер.— Меня заботит: а что подумают наши друзья в Латинской Америке, узнав, что Мартинеса убрал бывший сотрудник ЦРУ?

— Ну, что касается нас, то, чем раньше мы с ним расквитаемся, тем лучше,— как бы между прочим вставил Раух.

О'Брайен выпрямился:

— Давайте внесем ясность. Союзника американского правительства убивают на ступенях Капитолия. И вы говорите, что не хотите, чтобы был найден его убийца?!

Голос Бендера прозвучал тихо, даже вкрадчиво:

— Но никто не говорил, Генри, что мы не хотим найти убийцу.

Дело пытались замазать — ноздри опытного О'Брайена явственно учуяли запах белил.

— Послушайте, что я скажу,— проговорил он.— ФБР должно провести расследование. Или в конгрессе начнется такой цирк, по сравнению с которым комиссия Уоррена просто детский лепет.

Он так и сверлил Рауха глазами. Но директор ЦРУ сидел молча, глядя прямо перед собой. Бендер сзади подошел к О'Брайену и положил руку на спинку его стула.

— Расследование расследованию рознь!

— Я не верю собственным ушам! — воскликнул О'Брайен.— Ведь речь идет о преднамеренном убийстве!

Он взглянул на президента. Но Сэм Бейкер уже понял все. С этим убийством связано еще кое-что — и это "кое-что" является страшной тайной. Ее, возможно, знает Лу Бендер, но он, президент, не должен знать ничего.

— Благодарю вас, джентльмены,— произнес президент, вставая.

Раух тут же встал, однако О'Брайен оставался сидеть: он моргал глазами, оглядывая по очереди всех троих, и вид у него был крайне растерянный. В этот момент зазвонил внутренний телефон.

— Да, Кэтрин?

— На проводе вице-президент Истмен, сэр! И еще пришел мистер Флаэрти.

— Хорошо.— Президент нажал на кнопку пульта, который соединит его с Истменом, как только он снимет трубку.

Бендер прочистил горло. Бейкер взглянул на него. Пэт Флаэрти возглавлял социологическую службу Белого дома, занимаясь опросами общественности: если он явился к президенту по своей инициативе, значит, речь шла о событиях исключительной важности.

Президент еще раз посмотрел на мигающий глазок пульта, означавший, что Истмен все еще на проводе, и нажал кнопку селектора:

— Пусть Флаэрти зайдет, Кэтрин.

Почти в ту же секунду дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Флаэрти, размахивая отпечатанной на принтере компьютерной сводкой.

— Этот парень Фэллон побьет Косби От 88 до 91 процента голосов! С ним вы победите, и вне всякого сомнения, господин президент!

Президент уставился на Бендера. Тот, по обыкновению сунув руки в карманы брюк, глядел на начищенные носки своих ботинок.

Бейкер нажал кнопку селектора.

— Кэтрин!…— Он остановился: сейчас ему предстояло сделать шаг, который вполне мог оказаться непоправимым.— Скажите вице-президенту, что я сам ему перезвоню.

О'Брайен наконец встал. Поглядел на Бендера. Затем на Рауха. Не говоря ни слова, он оттолкнул Флаэрти с дороги и выскочил из комнаты.

10.05

— Иди в задницу! — заорал Джо Манкузо и попер вперед так стремительно, что Дэйв Росс отскочил от стеклянной перегородки и должен был развернуться, чтобы послать мяч в цель. Со стороны похоже было, что они бьются врукопашную, а не играют в ручной мяч.

— Говнюк! — снова заорал Манкузо, когда "свеча" Росса перелетела через его голову. Он повернулся, чтобы догнать ее, опять налетел на Росса, отпихнув своего молодого коллегу в сторону.— Чего лезешь?!

— Сам говнюк!

Манкузо еле-еле достал мяч и резким ударом слева срикошетил его о бортик, сам же окольным путем бросился назад, чтобы избежать очередного столкновения. Прошмыгнув мимо Росса, он пропыхтел:

— Я тебя придушу, щенок!

— Только попробуй! — Росс встал в позицию в левом углу, где у самых его ног отскочил от пола мяч, посланный Манкузо. Росс преспокойно послал его в правый угол.

Манкузо налетел на него, давя плечом:

— А ну, отойди!

Росс чуть не потерял равновесие, кинувшись за мячом, который Манкузо кинул в дальний левый угол. Теперь Манкузо был у него в ловушке, и Росс изо всех сил швырнул мяч наискось через всю площадку.

Однако его более пожилой партнер умудрился перехватить мяч в полете и послать рикошетом об правую стенку. Росс в прыжке бросился на него.

Тут Манкузо выставил вперед ногу, и не ожидавший подвоха Росс, приземлившись, шмякнулся потным лицом о навощенный кленовый пол, по которому он вдобавок еще проехался. Мяч проскочил возле его вытянутых рук и укатился в дальний конец площадки.

От злости Росс, лежа на полу, сжал кулаки. Но, взглянув на Манкузо, увидел, что тот смеется.

— Ты, старый мошенник! — едва выдохнул запыхавшийся Росс.

— Ну и купил же я тебя, старик! — И Манкузо подал ему руку.

Росс не выдержал и рассмеялся. Гандбол был единственным, что их хоть как-то сближало в эти два года. Вообще-то в гандбол Росс раньше не играл: его коньком был сквош, которому он научился еще студентом в Йельском университете, а усовершенствовался в Джорджтаунском. Как-то в раздевалке спортивного зала Гуверовского ведомства он столкнулся с Манкузо, облачавшимся в шорты.

— Как насчет партии в сквош? — осведомился Росс.

— А в гандбол?

— Может, все-таки сквош? — Росс помахал легкой элегантной ракеткой.

— Это для девчонок! — И Манкузо швырнул ему пару грязных старых перчаток для игры в ручной мяч.

Больше из упорства, чем из любопытства, Росс освоил эту игру. Бывали дни, когда оба они составляли прекрасный дуэт: темноволосый мускулистый парень, который казался еще школьником, но бил с обеих рук, посылая мяч со скоростью шестидесяти миль в час, и его упрямый, как вол, стареющий партнер, который гонялся за каждым мячом — казалось, на последнем издыхании, хотя никогда не выдыхался.

Росс знал, что ему предстоит, когда Бюро выделило ему Манкузо в качестве напарника. После тридцати лет в ФБР старый хрен был вроде пожизненного заключенного, став законченным мизантропом: ни карьеры, ни семьи, ни друзей.

Он все еще числился рядовым агентом, в то время как его товарищи давно стали кто специальным уполномоченным, а кто легендой. Его считали невезучим, неуклюжим молчуном. А поскольку сейчас его время близилось к пенсии, он сделался еще более неразговорчивым и замкнутым. Росс просил выделить ему в напарники кого-нибудь другого. Он готов был даже перейти в отдел иммиграции, но напрасно. Его связали с Манкузо, а Манкузо — с ним. До скончания века — или до пенсии.

Росс взял свою голубую спортивную сумку фирмы Ральфа Лорена и бросил полотенце прямо в лицо Манкузо.

— Еще раунд — и я отваливаю обратно на работу.

Тут Манкузо повернулся в сторону от площадки.

— Гляди, цыпленок! Быки!

В коридоре за стеклянной стенкой в своем двубортном розоватом в полоску костюме стоял Барни Скотт, глава группы специальных агентов ФБР. Стоял, сунув руки в карманы брюк и посверкивая глазами.

Манкузо и Росс сошли с площадки.

— Привет, шеф,— бросил Росс, вытирая полотенцем пот на шее.

— У тебя же перерыв в двенадцать, Росс?

— Он решил пораньше прерваться, чтоб перекусить,— заметил Манкузо.

Скотт презрительно осклабился:

— У тебя, Джо, ланч, по-моему, длится с 79-го года. Шел бы ты скорей на пенсию, чтобы Бюро могло спокойно работать.

— Мне до пятидесяти пяти всего три месяца, Скотти. Потом я и сам уйду — и войду в историю. А ты можешь идти — ко всем матерям!

Манкузо отвернулся. Скотт ткнул указательным пальцем ему в плечо:

— Будь моя воля, лишил бы я тебя пенсии за несоблюдение субординации!

Оба в упор посмотрели друг на друга: тридцать лет, как они вечно спорили — и уступать никто не собирался.

— Я ничего не слышал! — сказал Росс.

Скотт напустился на него:

— А ты, Росс, держал бы язык за зубами. Тебе-то до пенсии еще не один год пилить. И пока что пинать тебя под зад коленкой будет не кто-нибудь, а я!

Манкузо тихо выругался по-итальянски и, сделав похабный жест рукой, рассмеялся.— Ладно,— сказал он Россу.— Пошли.

Они направились к раздевалке.

— Обойдетесь без душа! — крикнул.им вдогонку Скотт.— Вас обоих хотят видеть на шестом этаже.

Манкузо фыркнул.

— Хотят? Может, пошлют в отпуск в Акапулько? — И он подтолкнул Росса локтем, на что тот ответил таким же образом.

Оба рассмеялись.

— Это связано с убийством Мартинеса,— прибавил Скотт.

Манкузо и Росс, переглянувшись, замерли.

— И не вешайте… сами знаете что! — Скотт тоже сделал похабный жест рукой, в итальянском духе.

10.10

— Безобразие! Прямо шуты гороховые! — фыркнул Генри О'Брайен. Росс стоял посреди комнаты со своей голубой спортивной сумкой, Манкузо — с полотенцем, оба потные и смущенные: как-никак, а эта длинная, отделанная дубовыми панелями комната была кабинетом директора ФБР и невысокий седой человек, сидевший в дальнем углу, был их шефом.

— Манкузо, я назначаю вас старшим группы по расследованию убийства Мартинеса. Вам в помощь выделяется Росс,— изрек О'Брайен.

В комнате повисло тягостное молчание.

— Н-да,— шаркая ногами, проговорил наконец Манкузо.— Мне ведь через три месяца на пенсию, босс.— Он называл О'Брайена боссом, чтобы по ошибке не назвать Моргунчиком,— такое прозвище на него навесили сразу же после его прихода в Бюро в 1957 году.

— Знаю,— ответил О'Брайен.— Когда наступит время вашего ухода, мы назначим старшим другого. Если дело еще не закроют.

— Если?

О'Брайен, однако, сделал вид, что не слышит вопроса.

— Ваша задача — держать обстоятельства этого дела, и в особенности имя убийцы, в тайне. По соображениям национальной безопасности.

Манкузо почесал большим пальцем лопатку:

— Тогда как же мы…

— Старайтесь сделать все возможное,— прервал его О'Брайен.— Вот и все.

Манкузо и Росс стояли теперь молча.

— Я же сказал: "Вот и все".

— Хорошо, сэр!

Они вышли и закрыли за собою дверь.

Росс, шагая следом за Манкузо, едва мог скрыть возбуждение. Как только они остались в холле вдвоем, он сжал его руку:

— Боже! Дело Мартинеса!

— Чему ты радуешься? Тут все расписано наперед!

— Как это?

Манкузо только махнул рукой и вышел, не прибавив ни слова.

10.10

Толстенький, полный энергии Кристофер Ван Аллен, пятясь, втиснулся в дверь больничной палаты Терри. Когда он повернулся, Салли увидела, что руки его заняты целой кипой газет.

Она попросила у заведующего отделением его деловой блокнот для записи всех телеграмм, цветов и корзин с фруктами, которые начали прибывать часов с девяти. Через час комната была вся в розах, хризантемах, ананасах и шоколадных конфетах. Терри полулежал в кровати, потягивая через соломинку апельсиновый сок: он был еще слаб, но с каждой минутой чувствовал себя все лучше.

Крис был в восторге.

— Значит, так. Три специальных телевыпуска новостей! Все газеты!

Он плюхнул всю кипу на кровать к ногам Терри и взахлеб продолжал перечислять:

— Нью-Йорк, Чикаго, Л.А., Детройт… Да, я говорил, что сама Барбара Уолтере просила об интервью?…— Крис раскинул веером принесенную им кипу газет в изножье кровати, вытащил из нагрудного кармана носовой платок и утер одутловатое лоснящееся лицо.— Господи! Ваше имя, Терри, на устах у всех!

Еле живая от усталости, Салли взяла номер "Детройт фри пресс" и механически пробежала глазами заголовок и фотографии Терри и Мартинеса. Терри с полнейшим безразличием уставился в пространство.

Похоже было, Крис вот-вот лопнет от распиравшей его радости.

— Господи, вы что, улыбнуться не можете?!

— И забыть, что Октавио Мартинес жил, а теперь его нет?

Устыженный, Крис так и остался стоять, с открытым ртом.

Зазвонил телефон, Салли сняла трубку.

— Да? — Ее лицо неожиданно вытянулось. Она прикрыла трубку ладонью.— Это президент!

Она передала телефон Терри и, поднявшись, отошла от кровати.

Терри прокашлялся, затем взял трубку.

— Да, мистер президент? — Он подождал, выслушивая собеседника.— Значительно лучше, благодарю вас. Да. Да, сэр. Как только смогу.

Он протянул трубку Салли и откинулся на подушку, уставясь в потолок. Салли и Крис стояли молча.

Но Крис вскоре не выдержал и стал тихо поскуливать:

— Терри, ну расскажите же нам.

Но Терри даже не посмотрел в их сторону. Голос его звучал механически:

— Он сказал, что должен поговорить со мной, как только я поправлюсь.

Крису некоторое время удавалось сохранить на лице невозмутимое выражение. Но вскоре он не выдержал и звонко хлопнул в ладоши.

— Да мы их всех к такой-то матери! — заорал он, не соображая, кто может его услышать…

11. 55

Доктор Пол Саммерс в своем безупречно белом халате и толстых круглых очках без оправы напомнил Россу их профессора зоологии в Йельском университете. И вообще всякий раз, когда ему доводилось бывать в фэбээровской лаборатории судебной медицины, Росс неизменно вспоминал свою студенческую жизнь. Сейчас, сидя рядом с Джо Манкузо (тот, преспокойно положив ступни ног на спинку стула, ковырял пальцем в ухе), он подробно записывал все разъяснения.

— В общем, перед нами работа высочайшего класса,— заключил д-р Саммерс.

— А что такое? — поинтересовался Манкузо.

Саммерс поднял фотографию гильзы, сделанную в необычном ракурсе, позволявшем видеть даже мельчайшие детали.

— Вот видите? — Он использовал карандаш вместо указки. — Эти отметины свидетельствуют о том, что стреляли из винтовки системы "Хеклер энд Кох ХК-91". А горизонтальные полосы…

— Ясно,— прервал его Манкузо.— А что это за пушка?

Саммерс сделал паузу и поверх очков поглядел, на Манкузо. Потом спокойно положил фотографию и взял со стола винтовку. Он потянул на себя затвор: раздалось резкое металлическое клацанье.

— Автоматическая,— пояснил он.— Пятизарядная — или с обоймой на двадцать патронов. По десять в секунду.

— Кому эта игрушка положена?

— Никому. Специалистам.

— Угу…

— Снайперам из НАТО.

Росс оторвал взгляд от бумаги.

Саммерс положил оружие и взял еще один фотопринт — на сей раз это была сама пуля.

— Скорострельная, калибр 7,62. Опытный стрелок может спустить курок — и загнать всю очередь в десятку,

— А пули?

— Какие душе угодно! С мягким наконечником, пустотелые, тупоносые. Тефлон и стальной корпус. На выбор, в зависимости от того, чем ваша "мишень" защищена. И еще — какую смерть вы ей предназначили.

— А какой смертью умер Мартинес? Тяжелой? — спросил Росс.

— Первая же пуля оказалась смертельной. Остальные девятнадцать,— он пожал плечами,— так, на всякий случай.

Саммерс сложил фотопринт с изображением первой пули. За ним оказался другой фотопринт, запечатлевший вторую, идеально поразившую цель. Конец пули был деформирован, оплыл, металл сплющился: с дюжину острых как бритва краев зловеще поблескивали.

— Начинка — торид. Выпускается в Довилле компанией "Армс Ариадна". При столкновении пули с объектом происходит грибовидное растекание металла. Входное отверстие небольшое, но пуля рвет внутренности на куски. Если встречает кость, дробится. И кость тоже. Фэллон еще не знает, как ему повезло.— Саммерс отложил изображение пули в сторону.— А вот тут медяшки.— Доктор кинул полиэтиленовый пакет Россу.— Эти гильзы ребята из разведгруппы нашли на крыше Расселовского центра.

Росс поднял пакет и поднес его ближе к свету. Пустые медные гильзы зазвенели. Он расстегнул пакет и высыпал его содержимое на ладонь: гильзы от этих смертоносных патронов были почти невесомы. И почему-то в царапинах.

— Их что, уже раньше использовали?

— Профессионалы сами набивают гильзы. Тут все по второму разу.

Шесть гильз были одинаковые — медные. Седьмая — черная.

— В чем дело? — заинтересовался Росс.

— Калибр тот же самый, это не чистая медь, а сплав,— пояснил Саммерс.— При стрельбе самодельными патронами это встречается довольно часто.

— А что же вы нам скажете? — нетерпеливо спросил Манкузо.

Саммерс взял свою записную книжку и, присев на край стола, начал ее листать.

— Я производил вскрытие трупа Мартинеса. Вас это интересует?

— Да пошел он к едреной матери,— буркнул Манкузо.— Ну тюкнули парня, ну умер. Подумаешь тоже…

— Но он бы и так умер.

— То есть как это? — изумился Росс.

— У полковника Мартинеса был СПИД!

Росс перестал писать.

Прямо над его ухом Манкузо брякнул:

— Значит, он педик. Там у них таких полно.

— Но он был женат. У него трое…— Саммерс полистал книжку, вздохнул и, покачав головой, уточнил:— Нет, четверо детишек.

— Ну и что, значит, он работал и задом и передом.

— Но он был набожным католиком. Каждый день молился.

Манкузо поднялся со стула.

— Послушайте, док, все эти херувимчики только тем и занимаются…

Саммерс положил записную книжку на стол.

— Вы, Манкузо, просто подонок! Подозреваете человека, который…

Манкузо пожал плечами, поправил галстук.

— Куда это вы клоните, док? — Росс насторожился.

— Два дня назад этот полковник был в госпитале "Уолтер Рид" на обследовании. Полном обследовании. Как положено военнослужащим. Сердце, кровь — словом, все… И вот вчера его душа отлетает на небо.

— Ну и?…

Саммерс снял очки.

— В понедельник анализ показал, что СПИДа у него нет. А во вторник — что есть. Тут может быть только одно объяснение.

— Ну и?…

— Кто-то там в госпитале впрыснул ему зараженную кровь.

Наступило продолжительное молчание.

— Ловко сработано,— буркнул Манкузо.

12.10

Терри чувствовал себя уже лучше. Руки перестали дрожать, зрение прояснилось. Он сидел на кровати, подложив под голову подушки, и, водрузив очки на кончик носа, перебирал груду лежавших перед ним на одеяле телеграмм. Рядом с ним сидела Салли, положив свой желтый блокнот на край кровати. Она пыталась разобрать сделанные сю же самой стенографические записи, но не могла.

— Прошу прощения. Этот сенатор… Фултон или Фулам?

Терри снял с носа очки.

— Ты устала,— произнес он с нежностью.

С утра на них обрушился прямо-таки поток телефонных звонков. В конце концов Салли договорилась с телефонисткой на коммутаторе, чтобы та больше не соединяла их с городом, а лишь записывала, кто звонит. В палату без конца входили сестры, неся корзины с цветами, шоколад и фрукты. Тогда Салли попросила начальство, чтобы им доставляли только визитки, а приношения распределяли между другими пациентами.

То и дело забегал Крис Ван Аллен с очередной телеграммой от какого-нибудь сенатора, от главы правительства одной из зарубежных стран, от губернатора штата, от избирателей, от друзей. У Салли просто голова шла кругом.

— Я не устала,— ответила она.— Совсем нет.

Терри улыбнулся и, накрыв ее ладонь своей, чтобы Салли перестала наконец записывать в блокноте, спросил:

— А не сбегать ли тебе за парой порций сливочного мороженого?

В ответ Салли тоже улыбнулась.

— Я-то сбегаю. Но там же у двери стража…

Терри откинул голову на подушки.

— Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете?

— Чего?

Он поглядел на нее. В ее глазах светилось столько заботы и нежности, что он понял: она принесет ему все, о чем он ни попросит.

Он почесал успевшую отрасти за это время щетину:

— Побриться!

Она улыбнулась и провела кончиками пальцев по его щеке.

— Вид у тебя вполне подходящий.

В дверях послышались звуки — и они с Терри тут же отстранились друг от друга.

— Господи! — воскликнул, вбегая с горящими глазами, Крис Ван Аллсн.— Там в холле сам спикер О'Доннелл!

Крис широко распахнул дверь, и в нес вплыл спикер палаты представителей Чарли О'Доннелл. Седой крупный мужчина, он был крупен во всем — в размере ботинок, улыбке, скулах,— кроме глаз, сероватых, со стальным отливом, и маленьких.

— Терри! Терри, мальчик мой! Как вы?

— Поправляюсь, сэр,— ответил Терри.— Извините, что не встаю. Салли, дай спикеру стул.— И Терри постарался повыше приподняться на подушках. От его ерзанья воткнутая в вену игла шевельнулась, и он невольно поморщился.

— Больно?

— Да нет,— махнул рукой Терри.— В меня столько понатыкали этих иголок, что стоит только почесаться, как что-нибудь обязательно отлетит.

Салли уступила свой стул О'Доннслу.

— Спасибо, дорогая,— поблагодарил тот и плюхнулся на сиденье.— Страшная трагедия! Просто ужас! Можем мы побеседовать наедине? — Это было произнесено без всякого перехода. Голос звучал резко, даже агрессивно.

— Конечно! — Салли тут же повернулась и вышла.

В коридоре ее поджидал Крис Ван Аллен.

— Вот это да! О'Доннелл собственной персоной! — Крис поглядел на Салли.— Да на тебе лица нет. Я сейчас раздобуду кофе! — И он нежно прикоснулся к ее руке.

Если что-то и нравилось ему в Вашингтоне, так это две вещи: политика и Салли Крэйн. В день окончания колледжа в Дартмуте он отправился поездом в Нью-Йорк, пересел на "Метролайнер" и прибыл в Вашингтон к сенатору от Техаса Калебу Везерби, в аппарате которого стал работать.

Везерби рад был заполучить Криса Ван Аллена к себе. Он тем самым упрочивал свою связь с "Ван Аллен, Берне и К°", чья банкирская контора располагалась в доме номер 30 на Уолл-стрит. Своим друзьям Везерби признавался, что он бы и пальцем не прикоснулся к этому педику, если бы это не было единственным способом пустить в оборот 160 миллионов долларов. Большинство сотрудников сенатора от Техаса думало точно так же. Все это были выходцы из семей нуворишей, носивших кованые ковбойские башмаки, чтобы все видели, с кем они имеют дело. Крис же был на их фоне белой вороной — настоящий аристократ с Восточного побережья, с соответствующей фамилией, соответствующей семьей, связями, но соответственно извращенными половыми влечениями.

Салли понимала, что Крис Ван Аллен обеспечивал сенатору Везерби доступ в высшее общество (это была все та же рейгановская элита). За Крисом стояли "старые" деньги — таких было накоплено немало в его семье. Ее генеалогия и влияние простирались к социальному и политическому Олимпу — и на Восток, и далеко на Юг, и на Запад. Многие из тех, кто не удостоил бы беседой даже самого Ханта, не мог не снять трубку, чтобы ответить на звонок одного из Ван Алленов. Словом, для Калеба Крис был той самой визитной карточкой, которая необходима любому, мечтающему о вице-президентстве, как мечтал Везерби.

Крис и Салли много времени проводили вместе. Она немало знала про него, а он знал, что она знает. Они частенько засиживались допоздна в ее джорджтаунской квартире: сидя у камина, они попивали божоле, закусывая деликатесами, заказанными в китайском ресторанчике, и предавались мечтам. Салли была доброй по натуре, и Крис привязался к ней, как ни к одной женщине. Но с арестом Калеба все рассыпалось.

Везсрби до своего избрания в сенат был нефтяным дельцом, его состояние оценивалось в 40 миллионов долларов — грязь из-под ногтей он так и не успел отмыть. И когда прикинувшийся нефтепромышленником агент предложил ему взятку — 150 тысяч долларов наличными, чтобы он, используя свой политический все, надавил на Агентство по охране окружающей среды и оно посмотрело сквозь пальцы на аренду нефтяного участка под номером WT 11915, его сфотографировали в момент, когда он давал согласие на эту сделку. И еще раз после вручения портфеля с деньгами. "Нефтепромышленник" и его напарник тут же предъявили удостоверения сотрудников ФБР, на Везсрби надели наручники, а его карьера оказалась похороненной на участке под номером WT 11915.

Через год фото Везсрби с двумя поднятыми в виде буквы "V" пальцами появилось на четырнадцатой полосе "Нью-Йорк таймс" со следующей подписью: "Экс-сенатор Калеб Везерби вступает в федеральную тюрьму с льготными условиями содержания в Льюисбергс для отбытия семилетнего срока наказания за взяточничество и согласие на преступную сделку". К этому времени губернатор

Техаса уже назначил Терри Фэллона на место Калеба в сенате.

Фэллон нагрянул в штаб-квартиру Везерби, словно тайфун. Семейственность и блат, с которыми он повел решительную борьбу, исчезли. В первый же месяц одиннадцать из двадцати трех сотрудников получили уведомление об увольнении. Остальных вытеснили опытные профессионалы — впрочем, многие ушли сами, не выдержав долгих часов работы и нагрузок. Хорошие работники, однако, оценили эти перемены — и Крис Ван Аллен оказался одним из них.

Терри Фэллону, казалось, не мешало, что Крис гомосексуалист. Он даже проявил почти отцовский интерес к молодому человеку, которого вскоре сделал своим связным для политических контактов с партийными функционерами. Это позволило Крису проникнуть за кулисы политического театра Вашингтона. Вместе с тем перед ним открылись и новые возможности в чисто сексуальном плане, которыми Крис не преминул воспользоваться. Изрядную часть той информации, которую он раздобывал, составляли откровения его партнеров. В результате офис Фэллона считался одним из самых информированных на Холме.

Единственным разочарованием для Криса было то, что ему пришлось разделить с сенатором своего единственного друга Салли. И Салли и Терри были из Хьюстона и, главное, успели где-то когда-то познакомиться. Теперь они проводили все больше времени вместе — беседовали, работали, строили планы. Жена Фэллона находилась в психиатрической лечебнице в Кливленде. Салли со своей стороны идеально замещала ее — на званых обедах и концертах — привлекательная, с хорошо подвешенным языком, снискавшая известность и уважение в столице своей репортерской работой в "Пост" и службой у Везерби в качестве его секретаря по связям с прессой. На эту тему почти не сплетничали: все знали, что раз в месяц Фэллон навещает жену в кливлендской лечебнице для умалишенных. Великосветские сплетники, наоборот, даже хотели бы, чтобы Терри развелся с женой и сделал Салли миссис Фэллон. Но понимали: он на это никогда не пойдет — не тот человек.

Правда, сам Крис вначале так не думал. Судьба Салли немало его беспокоила. Терри Фэллон был мягок и при влекателен. Салли же думала только о работе, и у нее почти не оставалось времени на самое себя. И если бы кто-либо с наружностью Терри проявил к ней интерес, это наверняка вскружило бы ей голову. Терри, однако, неизменно соблюдал приличествующую его положению дистанцию. И чем больше Крис за ними наблюдал, тем больше приходил к выводу, что Салли вполне может оставаться другом и для него, и для Терри. И это было превосходно. Пока такое равновесие сохранялось, Крис был намерен делать все от него зависящее для продвижения карьеры сенатора. Но если бы он понял, что Терри уводит от него Салли… О, тогда бы в нем вспыхнула настоящая ревность. А в таком случае никто не мог бы сказать, на что Крис решится.

Сейчас он сопроводил Салли в больничный кафетерий. Взяв поднос, она, ссутулясь, опустила на него руки.

— Ты измотана,— сказал Крис участливо.

— Нет, все о'кэй.

— Возьми номер в "Мейфлауэр" — хоть выспишься!

Она зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони.

— Когда все уляжется, не раньше.

Нажав на кнопку автомата, Крис наполнил две чашечки черным кофе.

— Салли, это не уляжется еще пять лет…

— Думаешь, он его получит?

— Вполне вероятно.

Крис поставил кофе на поднос, протянув кассиру долларовую бумажку, и они направились к свободному столику. Когда они сели, Салли обхватила горячую чашку ладонями, словно у нее не было сил ее поднять.

— В городах у президента положение аховое,— продолжал Крис.— Программа помощи бедным — это же его пропал. Пресса пишет о нем, как о старом пердуне, ты сама знаешь. Похоже, так оно и есть. А Терри молод. И уже ветеран. В глазах женщин и всех черных он Рэмбо. Словом, для Бейкера это идеальный партнер.

Салли положила локоть на пластиковый столик, опустив подбородок на ладонь. Она терпеливо слушала, но трепет ресниц выдавал ее возбуждение.

— Вее это говорит о том,— заключил он,— что мы с тобой на пути к четырем самым головокружительным годам в нашей жизни.— Крис остановился и посмотрел на Салли.— Да пойми же ты, черт подери, что я тебе втолковываю: наш Терри станет вице-президентом! А ты спишь…

12.20

Где рассчитанными намеками, а где прямым текстом спикер Чарли О'Доннелл подытожил сказанное:

— В общем, Терри, дела обстоят именно так. Это точка зрения руководства партии. Президент еще не принял никакого решения. Но партии надо знать: примете ли вы в принципе подобное предложение.

Терри поудобнее откинулся на подушку.

— А как думаете вы, Чарли?

— Я думаю, что человек, которого призывает страна, должен ответить на ее призыв. Разве что его жизнь будет подвергаться опасности…

— А вы полагаете, что дело зашло так далеко?

Умудренный опытом спикер сцепил ладони:

— Мы все, кто занимает высшие посты, на мушке. Один раз Бог вас миловал. И никто не осудил бы вас, если бы вы не захотели снова искушать судьбу.

Терри знал, что его собеседник следит за каждым его словом. После долгой паузы он наконец промолвил:

— Передайте руководству партии, что я все обдумаю.

Глаза О'Доннелла засверкали от восхищения.

— Да благословит вас Господь, сын мой! — воскликнул он, тяжело поднимаясь со стула.— И вот еще что, Терри.— Он склонился над кроватью.— Нам надо знать, нет ли… не было ли в вашей прошлой жизни каких-то вещей, которые следовало бы сейчас обговорить? Чего-нибудь такого, что могло бы потом всплыть?

Терри смотрел на него с убийственной серьезностью.

— Ну вот я, знаете, никогда не пропускал программ Донахью.

Пожилой спикер рассмеялся, а следом за ним и сам Терри. Потом он переменил тон:

— Харриет… Вы ведь знаете про мою жену. А больше мне абсолютно нечего сказать.

О'Доннелл протянул ему руку. Терри посмотрел на нее и, поудобнее повернувшись, пожал. Похоже, что в этот миг было принято историческое решение.

О'Доннелл крепко встряхнул руку Терри и разжал пальцы. Терри, однако, не выпускал его руки.

— А что с вице-президентом Истменом?

— Да,— ответил О'Доннелл,— тут…— Он закивал головой.— Дэн Истмен служил партии пятнадцать лет. И если надо, он послужит ей тем, что уйдет со своего поста.

Терри с новой силой сжал руку своему пожилому собеседнику.

— А он? Как он это воспримет? — В голоее Терри звучала подлинная озабоченность.

— Ну, особой радости он не испытает.— О'Доннелл был краток.

14.40

Дэн Истмен знал: за его спиной что-то происходит. Прошло уже пять часов, как он звонил президенту — тот не откликнулся.

Он стоял, уперев кулаки в стол, а Тед Уикофф, его политический советник, докладывал ему новости, поступившие на их компьютер.

— Вот неплохое известие: ваши шансы держатся стабильно.— Уикофф указал на колонки цифр, помеченные галочкой.— Большинство помнит: вице-президент страны — Дэн Истмен. И это большинство оценивает вашу деятельность как хорошую или отличную. Но проблема в другом.

Уикофф обратился к следующей колонке, напечатанной жирным, бросавшимся в глаза шрифтом':

— Список Бейкера — Истмена — 47 процентов. Проигрыш. Список Бейкера — Фэллона — 53. Выигрыш!

Резким движением руки Истмен смел со стола все, что там было. Оглянулся на висевшее за спиной фото президента. Сэм Бейкер ему нравился и в то же время вызывал недоверие. Потому, что был сыном богача, виргинским джентльменом, выпускником Гарварда, юристом с Уолл-стрит — словом, всем, чем сам Истмен никогда не был, чему он с детства завидовал и что презирал. С самого начала их политический союз складывался нелегко. Вскоре после победы на выборах они крупно поссорились. Он вообще держался подчеркнуто независимо. К примеру, обозвал экс-президента Картера клопом, а Генри Киссинджеру заявил прямо в лицо, что тот "самолично проиграл войну во Вьетнаме". Когда вновь подскочили банковские учетные ставки, он сказал репортеру "Вашингтон пост", что финансовое ведомство ползает перед банками на брюхе, а расплачиваются за это американские налогоплательщики.

Телефонная трубка президента, казалось, вот-вот разлетится на куски от бесконечных жалоб на выходки Истмена. Жаловались все: политики, лидеры конгресса, члены кабинета, сотрудники Пентагона, представители общественности. В конце концов Бейкер решил устроить Истмену хорошую выволочку.

— Вы ставите меня в неудобное положение,— начал он.

— Я говорю то, что думаю.

— Из-за вас мы теряем поддержку на Холме. Если мы всех против себя восстановим, то попросту не сумеем добиться принятия тех законов, которые необходимы стране.

— Я не люблю мошенников,— отвечал Истмен.— Махинаторов. Лжецов.

— Пусть так,— увещевал Бейкер.— Но нельзя же лезть на рожон.

— Что ж. Вы и не лезьте. А я знаю разницу между добром и злом!

Сэм Бейкер долго смотрел на своего вице-президента.

— Хотел бы я, чтобы все было так однозначно…

И вот теперь в руках президента новая козырная карта — Терри Фэллон. И уж конечно, безжалостные в подобных делах советники заставят президента разыграть эту карту.

Подобрав с полу бумаги, Тед Уикофф положил их Истмену на стол.

— Он посылал к Фэллону спикера О'Доннелла. Не о погоде же они разговаривали! Надо остановить Фэллона! Пусть Найлс проверит, как его избрали в конгресс. Скажи Дэйвису, чтоб он перевернул все архивы…

— На это у нас нет времени. Через неделю съезд.

— Значит, ты говоришь, что Бейкер и я не сможем выиграть?

— Вы не сможете! Ваша задача — доказать, что Бейкер и Фэллон тоже не победят.

— Умник нашелся. Может, скажешь еще, как это сделать?

— Раздобыть компрометирующий его материал. Что-нибудь грязное. И подсунуть газетам. И рыться надо не в его послужном списке, а в списке его блядей!

Обойдя стол, Истмен вплотную придвинулся к Уикоффу, покрутил пальцем перед его носом:

— Слушай, что я тебе скажу, недоносок. Мы в эти грязные игры не играем!

В ответ Уикофф только ухмыльнулся:

— Ни в коем случае, сэр!…

18.30

Вечерняя тень от обелиска Линкольна, все удлиняясь, доползла по ступеням до самого пруда. Манкузо шел по кромке берега, глядя на спокойную гладь воды. На нем был неряшливый, в пятнах, галстук, съехавшие синтетические носки и дешевый костюм от Сирса. Словом, ординарный обыватель, старая калоша: сморщенное лицо, задубевшая кожа, небритый. Рядом с ним элегантный, в твидовом пиджаке, Росс напоминал молодого адвоката.

— Ну, так что ты об этом думаешь? — Росс прервал тягостное молчание.

— Думаю, дело вшивенькое.

Росс не разделял такого мнения.

— А по-моему, потрясающее задание. Только подумай! Кто-то заражает парня СПИДом. Потом Петерсен его приканчивает. Один труп на два убийства! Первый класс.

— Н-да,— промямлил Манкузо.— Да еще большие люди замешаны. Этот тип у О'Брайена в офисе. Это же Бендер. Из Белого дома. Эх, малыш, тут большая игра.

— Что ж, я к ней готов.— Росс от удовольствия потер руки.— Куда двигаем?

Манкузо подошел еще ближе к воде и поглядел на свое отражение.

— Может, сюда. Может, туда. А может, ни туда ни сюда.

— Что ты предлагаешь? — встревожился Росс.

— Заняться бумажками. Побольше видимости. И главное — не тать волну. Вот чего они от нас хотят.

Росс отказывался этому поверить.

— Но Джо…

— Старый инвалид и зеленый юнец — чтобы расследовать такое дело? Пораскинь мозгами. Если бы они всерьез хотели его размотать, да они бы дивизию на это бросили!

— А мне плевать. Я хочу найти убийцу.

— Хотеть-то хоти.— Манкузо пошел вокруг пруда.— Только понимай: тут сразу два спектакля. Один наш, а другой… И нашего выхода там уже ждут…

Он окинул взглядом восточный берег пруда: там, вдали, памятник Вашингтону золотился на фоне уходящего летнего дня. Сколько он себя помнил, сколько гулял тут, вид этого монумента всегда волновал сердце Манкузо. Вот и теперь…

Он поднял воротник. Скоро ночь, и, похоже, будет дождь. Он знал: тайну этого убийства им все равно не раскрыть. А если они будут очень уж стараться, то… сохранить бы свою шкуру.

Манкузо посмотрел на устремленный ввысь обелиск:

— Если бы правительство работало, как надо, здесь можно было бы жить…— И он зашаркал дальше, не оглядываясь.

18.40

В Балтиморе уже пошел дождь. Грязные дождевые капли заляпали оконное стекло мотеля. Да, здесь и дождь не такой, как в тропиках. Он жесткий, даже жестокий, от него стынет кровь, немеют душа и тело.

Рольф Петерсен, голый, лежал на скомканных простынях. В свои сорок два года это был не тронутый сединой блондин, мускулы так и бугрились под гладкой кожей. "Смит и Вессон" калибра 44, снятый с предохранителя, валялся у него под рукой. В этот момент Рольф думал о дожде там, в джунглях, к северу от Манагуа: как легко барабанили по крыше дождевые капли, как пахло туманной сыростью и теплой землей из-под дощатого пола. Эти запахи смешивались в его памяти со сладострастным запахом, который источало в ночи тело его любовницы. Оно извивалось и выгибалось, подбрасывая его с койки. При мысли-об этом его охватывали яростное желание.

После того как они сражались и убивали, они предавались любви. С такой же жестокостью. Словно оргазм подтверждал: да, они выжили! Только что они шагали по окровавленным лицам своих врагов — и вот уже катались по полу, шипя и пыхтя. А потом размазывали по телу белую липкую жидкость, словно втирая в себя семя жизни.

Мотель, в одной из комнат которого он лежал, находился чуть южнее Балтимора, а он вспоминал сейчас джунгли — за две тысячи миль отсюда. В мире был только один человек, знавший, где его можно разыскать. Он дотронулся до холодящей ручки револьвера: да поможет Господь тому, кто также захотел бы узнать это…

 

ЧЕТВЕРГ

11 августа, 1988

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

5.25.

Около полуночи Салли завернулась в одеяло и задремала в кресле рядом с кроватью Терри. После того как Крис Ван Аллен отправился домой спать, она еще долго сидела возле Терри, прислушиваясь, как монотонно и ровно звучат, усиленные монитором, удары его сердца, как шуршит за окном дождь. Она знала: Терри может проснуться среди ночи, и ей надо быть рядом, если ему понадобится ее помощь.

В два часа ночи ее разбудила палатная сестра, отвела в свободную комнату напротив, принесла ей свежую ночную рубашку, халат и задернула занавеску. Салли договорилась, чтобы все телефонные звонки переадресовывали теперь сюда. Разделась и скользнула наконец под чистые простыни, чувствуя, как ее расслабленное тело вдавливается в толстый податливый матрас. Болели плечи, пальцы правой руки сводил писчий спазм. Она откинула голову на подушку и блаженно закрыла глаза. Но сон не шел…

Спикер О'Доннелл… Она вспоминала, с каким выражением на лице переступил он порог палаты. В его глазах горело нетерпение: поскорей бы уладить дело, ради которого он здесь. В присутствии этого человека она всегда чувствовала себя неуверенно. Да, в конгрессе были люди более ловкие и проницательные, нежели он. Но О'Доннелл — хозяин игры. Ни у кого в Вашингтоне нет такого влияния: ни у председателя Объединенного комитета начальников штабов, ни у самого президента. Никто не был лучше его информирован — ни обозреватель столичной "Пост" Бен Брэдли, ни сам директор ФБР. Ни к кому не относились с таким почтением, даже к председателю Верховного суда. И никто не был так опасен, как он.

Чарли О'Доннелл мог вознести и растоптать любого. За тридцать лет своего пребывания на Холмс он сумел создать здесь сеть собственных осведомителей, обзавестись кругом обязанных ему всем людей. Он стал не просто сильным, а всесильным.

От него зависело, будет ли тот или иной законопроект обсуждаться или его положат под сукно. Он мог продвинуть "горячий" вопрос, а мог и задвинуть. Может быть, он и не был в состоянии обеспечить принятие любого закона, которого хотел, но в его силах было собрать достаточное количество голосов, чтобы похоронить любой билль — даже, как утверждали остряки, Билль о правах.

И вот он сам, собственной персоной, появляется в больничной палате Терри Фэллона с посланием от самого президента…

Лежа неподвижно в сгущающейся темноте, Салли думала о будущем, которое им всем предстоит. Она вступала теперь в мир высшей, абсолютной власти. Мало-помалу глаза ее закрылись, перед ней поплыли радужные видения: сначала это были желтые и золотые лучи, затем раскаленная добела головокружительная спираль — она устремлялась все выше и выше и наконец превратилась в слепящее белое пламя, низвергавшееся из печи, где плавилась, кажется, та энергия, что гонит звезды по их орбитам. Вселенское пламя обожгло ей кожу, от него зашевелились волосы на голове. Она изо всех сил старалась набрать в легкие побольше воздуха. В этом горячем дыхании сплавились воедино ужас, восторг и самое жизнь: это было все, чего она боялась, и все, о чем она мечтала.

На самом деле это был телефон. Звонил Крис.

— Послушай, тебе наверняка понравится.

Салли и Крис всегда перезванивались по утрам — в половине шестого. Звонил он сам, так что она никогда не знала, где и с кем он провел ночь, если только он сам не хотел об этом рассказать. На сей раз он хотел.

— Тед Уикофф! Представляешь?

От удивления Салли даже приподнялась на локте.

— Тот тип, что работает у Истмена?

— Ну да!

— Ты прав, я не могла бы себе и представить…

Крис сидел за белым узорчатым металлическим столиком в тенистом дворике своего дома в Джорджтауне. Первые лучи еще невидимого солнца окрашивали небо в розоватые тона: раннее летнее утро благоухало жасмином. Его слуга Морис, гибкий мулат родом с Ямайки, вышел на заднее крыльцо в белом полотняном сюртуке и поставил на столик перед хозяином чашечку cafe au lait, положив рядом пачку сигарет с золотыми фильтрами.

— Он дрыхнет сейчас у меня в комнате наверху,— продолжал Крис.— Вид у него, доложу я тебе…

— Но он всегда казался вполне… нормальным.

— Дорогая, ты просто не понимаешь некоторых вещей. Может, это я разбудил дремавшего в нем зверя.— Он хохотнул.— Я ведь могу быть такой привлекательной…

Салли не могла удержаться от смеха.

— Угадай, о чем он хотел со мной говорить! Даю тебе три попытки.

— Терри?

— Терри, Терри — только Терри. Ах, как он его боготворит! Как уважает! И как хотел бы работать на него вместе с нами, когда Терри станет вице-президентом.

При этих словах Салли поднялась:

— Ты ничего ему не сболтнул, Крис?

— Салли, клянусь! Ты же знаешь, я прекрасно чувствую, когда меня хотят использовать. — Крис отхлебнул еще глоток кофе.— Теперь слушай. Уикофф божится, ему, мол, известно из официальных источников, что у Терри из-за потери крови поврежден мозг, что он умственный инвалид и теперь способен влачить только растительное существование.

— Что? Это смехотворно!

— Может быть. Но весь город будет сегодня пережевывать эту новость за завтраком — вместе с яичницей и беконом. Не забывай: это же "туманное дно".

— Но кто, черт побери, распространяет подобные слухи?! — Салли чувствовала, как от гнева кровь приливает к вискам.

— Ты хочешь услышать это от меня? — В голосе Криса прозвучала издевательская ухмылка.— Тот, кто дрыхнет сейчас в моей спальне.

Какое-то время Салли сидела на кровати молча. Итак, карусель завертелась. Команда Истмена хочет, чтобы их патрона выдвинули на съезде, и без боя они не сдадутся. Пока это лишь пробная стычка, пристрелка перед решающим сражением. Но теперь, до самого съезда, выдвинут там Истмена или нет, он будет выискивать уязвимые места в позиции Терри. И если найдет — атаковать станет безжалостно, так что контратаковать надо, не теряя ни минуты.

— Может, устроим пресс-конференцию в палате? — предложил Крис.

— Исключено.— Салли спустила ноги с кровати, накинула халат, для чего ей пришлось переложить трубку с одного плеча на другое.— Доктора… больница… все это может только напугать прессу. Нельзя допустить, чтобы появились снимки, где Терри и впрямь похож на инвалида. Перед камерой мы будем позировать не сейчас, а когда выйдем из палаты. Можешь сейчас сюда подъехать?

— Хорошо, босс. Вот только пропущу рюмашку с похмелья.

— Даю тебе двадцать минут.

— Слушаюсь, бвана.— Крис повесил трубку.

Салли взглянула на часы: почти половина шестого. Скоро в эфир выйдут первые утренние программы новостей. Это Вашингтон — и слухи здесь дело нешуточное. В эти игры здесь играют профессионалы. Жестокие, порой смертельные игры. Она набрала код Нью-Йорка, затем домашний номер Стива Чэндлера.

— Как там твой парень? — сразу же начал Стив.

— О'кэй.

— Что с мозговой травмой?

Так, значит, эта утка уже успела долететь до Нью-Йорка.

— Полный блеф!

— Тогда покажи мне…

— В свое время.

— А как насчет выдвижения на второе место?

— Пока никаких комментариев.

— Но у него побывал О'Доннелл…

— Визит вежливости.

Провести Чэндлера, однако, было не так-то просто.

— Ты бы хоть немного рассказала — в общем плане?

— Не сегодня.

— За тобой интервью. Мы же договаривались.

— Не все сразу, Стив.

Чэндлеру ответ не понравился, но он знал: Салли права. Ставки теперь куда выше, чем прежде.

— О'кэй! Так что у тебя есть для меня?

— В семь тридцать мы отсюда выметаемся.

— Кто-нибудь про это знает?

— Никто.

— Спасибо, — поспешно закруглился Чэндлер, нажав кнопку, соединявшую его с вашингтонским бюро Эн-Би-Си.

Терри еще как следует не проснулся, когда Салли заявила:

— Пора перебираться домой!

— Но почему? — заморгал он.

— Ничего не поделаешь, надо.— Салли протянула ему белую карточку.— Прочти и запомни.

— Как скажешь,— вымученно улыбнулся он.

В шесть утра Салли сообщила начальнику госпиталя об их решении.

— Как? Сенатору надо оставаться у нас минимум неделю.

— Извините, генерал, но таким временем мы не располагаем.

— В этом случае мы снимаем с себя всякую ответственность…

Через пять минут в коридоре у дверей палаты уже стоял агент секретной службы Браунинг, высокий, мускулистый, совершенно бесцветный, как все сотрудники этой службы.

— В семь тридцать? — обеспокоенно спросил он.

— Да.

— Сегодня?

— Да.

— Но это…— он посмотрел на свои часы,— через полтора часа, мэм.

— Совершенно верно.

— Мисс Крэйн, я настаиваю…

— Не надо.

Он попытался ее урезонить:

— Здесь, в госпитале, он в безопасности, а дома — нет.

— С каких это пор сенатор у себя дома — не в безопасности?

— Мисс Крэйн, сенатору сейчас положена охрана по первому классу. А его дом мы пока не обследовали…

— Положена? Чье это распоряжение?

— Белого дома,— произнес он со значением.

— Семь тридцать! — Салли была неумолима.— Секунда в секунду.

Браунинг кивнул.

— Хорошо, мэм.

В семь двадцать пять агент Браунинг вернулся, чтобы прочесть им короткую лекцию. Салли и Крис выслушали се, стоя у постели Терри.

— Сенатор, я — агент Браунинг из отделения охраны президента. Это охрана по первому разряду, что означает: отныне, передвигаясь, вы будете находиться как бы внутри защитного колпака. Впереди вас и с флангов всегда будут находиться наши люди, не считая непременного эскорта из шести офицеров секретной службы. В случае какого-либо чрезвычайного происшествия мы сразу же образуем вокруг вас плотное защитное кольцо. Однако гарантировать вашу безопасность без вашего взаимодействия с нами мы не сможем. Поэтому просил бы вас следовать моим указаниям неукоснительно. Отныне каждое мгновение, проведенное вами на людях, вы должны рассматривать как угрозу для вашей жизни.— И, не дожидаясь ответа на свои слова, заключил:— Спасибо.

Кивнув стоявшему у дверей сотруднику, Браунинг направился к выходу.

— Но нам надо еще выделить немного времени для прессы,— крикнула Салли вслед его удалявшейся спине.

— Сожалею,— бросил он на ходу,— но никаких остановок на пути следования не предусмотрено.

Смешанные чувства вызвало у Салли это путешествие по коридору под недреманным оком секретной службы: на душе было спокойно и вместе с тем тревожно. У каждого из шести офицеров, сопровождавших кресло-каталку, под пиджаком пуленепробиваемый жилет, на боку кобура с пистолетом, а у тех, кто находился по бокам,— короткоствольные автоматы "Узи" для ближнего боя и карабины для отражения снайперов. При их появлении будто сами собой распахивались двери, на нужном этаже поджидали кабины лифтов, а коридоры оказывались пустыми. Ощущение и вправду было такое, будто они находятся под колпаком.

С подобным Салли еще не сталкивалась. Поэтому она испытывала странное ощущение, будто все это происходит с кем-то другим. Людей, от чьих голосов зависело, выберут Терри на его новую должность или нет, отталкивали, держали в отдалении. Встречавшиеся им по пути санитары и сестры сами вжимались в стену. Защитный барьер, двигавшийся впереди них, казался холодной волной, тушившей само желание разговаривать. Так вот он каков, этот парадокс власти: чем ее больше, тем больше за нее боятся.

Но репортеров секретная служба, похоже, запугать не могла. Они обладали правами куда более широкими, чем у простых смертных. И если это были хорошие репортеры, то пользовались они своими правами на полную катушку. Несмотря на столь ранний час, многие из них толпились сейчас у входа перед желтыми заградительными полицейскими барьерами — газетные волки, фотографы, телеоператоры.

Агент Браунинг остановил своих людей в дверях, ожидая сигнала снаружи.

— Извините, агент,— учтиво обратилась к нему Салли.— Но нам правда надо уделить немного времени прессе.

Это было уже чересчур, и Браунинг не сдержался:

— Мисс Крэйн, если вы не прекратите вмешиваться в действия секретной службы, мы вынуждены будем подвергнуть вас аресту — и будем держать вас в изоляции до тех пор, пока не убедимся, что жизнь сенатора вне опасности.

Салли улыбнулась.

— Знаете, мой арест по телевидению — это будет что-то новенькое. Прошу меня извинить.

И она шагнула к дверям мимо Браунинга.

Рев репортерской братии оглушил ее.

— Эй, Салли! Фэллон согласился на выдвижение?

— А угрозы расправиться с ним он уже получал?

— Как Истмен, уходит или нет?

С улыбкой окинув взглядом толпу, Салли увидела знакомое лицо Андрэа Митчелла возле телекамеры с павлином.

— Прошу минуту вашего внимания,— произнесла она, и шум сразу стих.— Сенатор Фэллон сделает сейчас краткое заявление. Простите, но сегодня — никаких вопросов. Уверена, что вы это понимаете.

Она обернулась к дверям и махнула рукой, как бы приглашая к выходу стоявших за кулисами.

Браунинг наблюдал за ней из-под темных очков.

— Чертовка! — проскрежетал он и, как только находившийся снаружи агент постучал по стеклянной двери, скомандовал:— Пошли!

Двое других агентов распахнули дверь, и коляска с Терри выкатилась на открытый воздух.

Защелкали затворы аппаратов с солнечными фильтрами. Засверкали вспышки. Градом посыпались вопросы. Но коляска и весь эскорт двинулись к открытым дверцам кареты "скорой помощи". Салли с невозмутимым видом встала на пути Браунинга и его людей и, похоже, не собиралась уступать им дорогу. Группа устрашающе надвигалась на нее, но Салли не трогалась с места. На какоето мгновение показалось, что ее сейчас попросту сомнут. Неожиданно Браунинг поднял руку — и процессия остановилась.

С яростью поглядев на Салли, он бросил:

— Даю минуту!

— Благодарю!

Она тут же развернула коляску, с тем чтобы камера с павлином оказалась в наиболее выгодном положении. Репортеры наперебой стали выкрикивать вопросы, но Терри оставался невозмутимым, не делая ни малейшей попытки перекричать толпу. Казалось, что у него нет никакого желания с нею разговаривать. И тут произошло такое, чего Салли прежде не наблюдала.

Толпа начала затихать. Репортеры перестали орать. Они завороженно глазели на Терри. А ведь это были те же самые газетные писаки, те же операторы, что вели репортаж о встрече с Мартинесом и стали свидетелями убийства. Но сейчас на их лицах было написано уважение, почтение, даже некий благоговейный трепет. Терри Фэллон был для них уже не просто политиком. Нет, он стал той воплощенной мечтой, тем героем, увидеть и описать которого жаждет душа любого стоящего репортера. Салли сама принадлежала к пишущей братии и знала, что они сейчас должны чувствовать.

В 1974 году Салли начала сотрудничать в хьюстонской "Пост". Она только что возвратилась после двух лет работы в Корпусе мира, в ней все еще жила надежда помочь Америке стать лучше, чем она есть. Между тем в Хьюстоне "нефтяные деньги" низвергались в городскую казну, подобно Ниагарскому водопаду. Отцы города и сильные мира сего оправдывали это тем, что Хьюстону-де предстоит совершить "большой скачок" к всемирной известности. А какая же может быть известность без небоскребов? Чтобы добыть на эти цели деньги, можно было пренебречь требованиями морали. Суды своими решениями помогли расчистить площадь для строительства на месте старых городских окраин — так называемых бэррио. Обитатели трущоб вышвыривались на свалку вместе с золой их очагов и жестяными крышами лачуг. Салли бродила среди развалин, даже более ужасных, чем те, которые она встречала в Центральной Америке за годы своей работы в Корпусе мира, слушала причитания женщин и вопли детей. Об увиденном и услышанном она писала в своих репортажах, герои которых как бы шли за ней по пятам, не отпуская даже ночью. А по утрам, открыв газету, она напрасно искала там хоть что-нибудь из написанного ею. В конце концов, не в силах дольше терпеть, она в ярости предстала перед своим редактором с целой кипой так и не увидевших свет материалов. Перекатывая желтый карандаш между пухлыми пальцами, он молча выслушал ее.

— Мизз Салли,— начал он (босс имел обыкновение называть всех своих сотрудниц "мизз" — среднее между "мисс" и "миссис"),— вы так и не поняли, в чем все дело. А оно заключается в том, что дома приходят и уходят, но Хьюстон и Хобби — остаются…

Он преподал ей тот горький урок, который рано или поздно приходится усваивать всем молодым идеалистам: только сильные мира сего обладают силой, чтобы этот мир изменить.

Лишь один человек в городе, казалось, стремился защищать интересы бедняков. Его звали Терри Фэллон. Он преподавал историю в колледже Райс и добивался выдвижения в муниципалитет от района, в основном состоявшего из бэррио. Искушенные политиканы презрительно отворачивались от него, а печать не удостаивала его даже крохотными материалами на подверстку. Да и сами жители бэррио насмехались над ним, окрестив его "Эль Гринго".

Фэллон, однако, был неутомим: каждую свободную минуту он использовал для того, чтобы снова и снова обходить кривые улочки своих бэррио, убеждая тех обитателей, кто готов был его выслушать, что их борьба в конце концов может увенчаться успехом. По-испански он говорил безукоризненно. Улыбка его была обворожительной. И главное, он имел представление, что именно надо предпринимать. Неудивительно, что пути его и Салли перекрестились. Неудивительно, что оба сразу увидели, как много у них общего. Правда, он был уже помолвлен, но все равно она писала о нем репортажи один за другим. Потом его избрали в муниципалитет. К этому времени Салли уже бросила работу в газете и отправилась на север.

Знакомый из "Вашингтон пост" договорился с редактором Беном Брэдли, что тот примет ее — на пять минут!— для предварительной беседы. За первые три он пролистал ее газетные вырезки, затем, более внимательно, ее неопубликованные разоблачения. Откинувшись на спинку заскрипевшего стула и заложив за подтяжки большие пальцы, он произнес:

— Эти сладкие сопли я бы тоже не стал печатать.— И после паузы добавил, указывая на фото Терри.— Спала с этим парнем?

— Нет.

— Смотри не вздумай спать с теми, о ком будешь писать в моей газете. Ясно? Если тебя трахнет какой-нибудь вашингтонский политикан, ты для всех так и останешься — трахнутой. Иди оформляйся…

Она вернулась в Хьюстон, уладила дела с квартирой, запихнула вещи в машину и снова отправилась на север. В последний день ее пребывания в Техасе хьюстонская "Пост" поместила отчет о прямо-таки сказочной женитьбе подающего большие надежды члена муниципалитета Терри Фэллона на богатой наследнице Харриет Кинг. А через год и два месяца та угодила в психиатрическую лечебницу. В 1978 году Терри прибыл в Вашингтон — уже в качестве конгрессмена Фэллона. Примерно тогда же Салли покинула столичную "Пост", перейдя на работу к сенатору от Техаса Калебу Везерби в качестве его помощника по связям с прессой. Когда же Везерби сел в тюрьму за взятки, губернатор Техаса назначил Терри на его место. Для Салли их встреча в Вашингтоне стала воплощением ее мечты: в глубине души она всегда знала, что они снова будут вместе.

Он был тем, кто нужен людям. Тем, за кем люди идут. Все это она сейчас и читала в глазах репортеров, толпившихся с блокнотами у полицейских барьеров, перегораживавших подъезд к госпиталю "Уолтер Рид".

Как и Салли Крэйн, эти люди верили в него.

В наступившей тишине прозвучали слова Терри:

— Сегодня все американцы скорбят о смерти Октавио Мартинеса. Полковник Мартинес был патриотом и героем в глазах свободных людей всего мира. Я обращаюсь сейчас к его собратьям по оружию, сражающимся у себя в джунглях: "Отомстите за его смерть!" — Голос сенатора звучал теперь ясно и резко, напоминая звук трубы. Глядя прямо в объектив телекамеры Эн-Би-Си, он продолжал:— Я обращаюсь ко всем вам, которые помогали мне переносить мои мучения. Спасибо, и да благословит вас Господь Бог! Что мои раны? Пустяк! Для меня было большой честью получить их…

Салли кивнула Браунингу. В ту же секунду эскорт секретной службы стремительно покатил коляску с Терри к машине "скорой помощи".

— Что вы намерены делать дальше, сенатор? — крикнул Андрэа Митчелл.

— Поеду на съезд,— рассмеялся Терри.— А вы?

Терри победно поднял в воздух оба больших пальца. Сотрудники секретной службы между тем быстро пересадили его с коляски в машину и захлопнули дверцы.

Обернувшись, Салли оказалась лицом к лицу с целым морем фотоаппаратов и телекамер.

— Сенатор Фэллон в течение нескольких дней намерен восстановить свои силы. Он примет участие в работе съезда, где будет происходить выдвижение, в качестве сопредседателя делегации от Техаса. Благодарим вас.

Агент Браунинг схватил ее за руку и подтащил к последнему поджидавшему их черному "олдсмобилю".

— Спасибо! — бросила она на бегу.— Я ваш должник. А долгов я не забываю.

— Я тоже,— ответил Браунинг.

"Скорая" в сопровождении автомобильного кортежа тронулась под вой сирен. Репортеры бросились к своим автофургонам, чтобы мчаться следом. Через мгновение подъезд к госпиталю опустел. На дороге остались лишь двое.

Один из них был Манкузо. Он поглядел вслед удалявшемуся кортежу и сплюнул на мостовую.

— Надеюсь, у Фэллона не брали кровь.

— О Господи, Джо!

Манкузо обернулся к дверям госпиталя. На маленькой карточке у него было выписано чье-то имя. Он передал карточку Россу:

— Этим займешься ты.

7.45.

Было не так просто одновременно пить кофе, читать "Уолл-стрит джорнэл" и следить за телевизором — и все это по пути на работу. Но Говард Стрингер, президент Си-Би-Эс ньюс, имел для этого соответствующий лимузин и соответствующую склонность. Он смотрел репортаж, как Терри Фэллон покидает госпиталь, с любопытством и гордостью. Он всегда испытывал гордость, когда его ребята оказывались на месте вовремя. Но тут Стрингер вдруг вспомнил, что включил не тот канал и смотрит передачу не своей Си-Би-Эс, а чужую программу.

— Дерьмо! — выругался он и схватил телефонную трубку.

Дэйв Корво, продюсер утренней программы, ответил моментально:

— Да, Говард?

— А наши это показывают?

Корво сидел в здании на Вест-стрит, 57, как раз напротив ведущего передачи утренних новостей по каналу Си-Би-Эс. Однако по своим мониторам он мог наблюдать за программами всех трех ведущих телекомпаний страны.

— Ты имеешь в виду Фэллона?

— Да, именно его!

По раздраженному тону Корво легко мог себе представить, что лимит терпения у босса исчерпан.

— Нет, его мы не показали.

— А почему, черт бы вас там всех подрал?

— Вероятно, Салли Крэйн предупредила Чэндлера.

— Салли?

— Да, блондинка, его помощник по прессе.

— Так это она, черт возьми, подкатила его коляску прямо к камере Эн-Би-Си!

— Послушай, Говард,— начал Корво, который, похоже, также начал терять терпение.— Да она же у Чэндлера в кармане, эта бабенка. Чего ты от меня хочешь?

— Доберись до нее! — проорал Стрингер в трубку.— Понял? Я что, один-единственный в нашей дерьмовой конторе, кто понимает, что Терри Фэллон скоро станет вице-президентом Соединенных Штатов?!

7.50.

Манкузо сидел в угловом офисе генерала Грина, начальника госпиталя, и слушал бесконечную череду скучнейших вопросов, которые задавал тому Росс. "Уолтер Рид" был военным госпиталем, так что здесь вас повсюду окружали армейские чины. Манкузо прошел через армию. И особой любви к ней не испытывал.

Отсрочка от службы в армии истекла у Манкузо в мае 1952 года, когда кончились его занятия на юридическом факультете. Через месяц его призвали. Он как раз начал подыскивать себе работу, сошелся с девушкой-ирландкой по имени Мэри Луиз Дюган. Кончалась война в Корее, но перемирие выглядело не слишком прочным. И когда пришла повестка, он решил, что должен идти: так нужно его стране.

После курса боевой подготовки в Форте Брэгг его перевели в скофилдские казармы, неподалеку от Пирл-Харбора. Во время первой же увольнительной он отправился в гавань и записался на обзорную экскурсию.

Стоял один из тех ясных ветреных тропических дней, какие любят изображать на туристических плакатах. Ярко сияло солнце, по небу проносились облака. Их прогулочный баркас остановился возле старых доков на острове Форд: гид подвел всех к борту и предложил заглянуть в воду. Прямо под ними Манкузо различил контуры лежащего на боку линкора "Аризона". От затонувшего корабля поднимались кверху мелкие нефтяные пузырьки, голубоватые пятна туманили поверхность океана. В морской могиле, всего в нескольких саженях от поверхности, лежали тысяча сто моряков, оказавшихся в ловушке, когда японские торпеды поразили стоявший у причала линкор.

Из воды торчала антенна, на ее конце трепыхался звездно-полосатый флаг, подстегиваемый западным бризом. Туристы на баркасе ахали и охали, но Манкузо молчал. В горле у него застрял ком. Там, под водой пирл-харборской гавани, он увидел не только призрачные контуры "Аризоны", но и то, чем кончается желание служить своей стране. Разумеется, у армии на сей счет были несколько иные представления.

Между тем служба шла своим чередом. Сперва его назначили помощником садовника у одного "двухзвездного" генерала. Манкузо подстригал кустарник, поливал цветы и разбрасывал навоз. В конце концов он дослужился до сержанта и был переведен в военную полицию. Это тоже была довольно грязная работа: разнимать дерущихся, вытаскивать пьяных морских пехотинцев из публичных домов, совершать налеты на притоны. За два месяца до того, как кончался срок его службы, к ним заявился вербовщик из ФБР.

Он был весьма красноречив и так и сыпал волнующими историями об агентах-одиночках, выходивших победителями в стычках с матерыми бандитами — и все только за счет собственной твердости и смекалки. 50-е годы, вещал он, будут годами бурного расцвета Федерального бюро расследований. ФБР превращается в интеллектуальную полицейскую организацию нового типа, становясь передовой линией общенациональной борьбы с внутренней коммунистической угрозой. Маккартизм бушевал тогда вовсю. Комитет палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности находился в центре внимания средств массовой информации, а "черные списки" Голливуда все росли и росли. Так что служба в ФБР обещала завидную карьеру молодому юристу, который не только жаждал приключений, но и хотел служить своей стране.

Манкузо принял все это за чистую монету. Он дал свое согласие, уволился из армии и отправился в Сан-Франциско. Мэри Луиз Дюган ожидала его там в номере отеля на Эмбаркадеро: на ней был только беленький халатик — и ничего больше. Через четыре дня они если на автобус до Рино и там поженились, сфотографировавшись на фоне гигантского шестиярусного гипсового свадебного пирога. После чего сразу же полетели в Виргинию, где Манкузо предстояло пройти курс подготовки в училище ФБР в Квантико, рассчитанный на три месяца. Он записался в группу специального обучения электронике. После первого же практического занятия он понял, что речь на самом-то деле идет о подслушивании телефонных разговоров. Мэри тем временем подыскала им для жилья небольшую комнатенку. Несколько месяцев они спали там прямо на полу, постелив простой матрас, прежде чем смогли купить себе кровать. Впрочем, тогда она была им и не нужна.

В те дни микрофоны для подслушивания были еще размером с серебряный доллар, а мини-магнитофоны встречались разве что в произведениях научной фантастики. И вести электронную слежку можно было, лишь установив подслушивающие устройства на всех телефонных линиях, которыми пользовался подозреваемый. Манкузо послали в Лос-Анджелес, чтобы подслушивать телефоны актеров и актрис шоу-бизнеса, которыми интересовался Комитет палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Большую часть своего времени он проводил теперь в подвалах домов по Уилшир-бульвару и Кэнон-драйву. Особенно нравилось ему подслушивать телефоны агентов по рекламе Уильяма Морриса, которые знали самые смешные анекдоты — и самые свежие. Парни из ФБР буквально дрались между собой из-за того, кому достанется Моррис или Джек Уорнер. То были единственные люди в городе, подслушивая которых всегда можно было развлечься.

Получив это первое свое задание, Манкузо попросил показать ему санкцию прокурора. Но старший агент, которому он подчинялся, только отмахнулся, ответив, что такая санкция имеется в "деле".

Вскоре Манкузо понял, что никаких ордеров попросту нет. Подслушивание было незаконным. Оно было просто средством для Гувера разделаться с этой голливудской швалью, раздобыв хоть какой-нибудь компромат для Маккарти. Подслушивания и должны были быть несанкционированными — на тот случай, если бы Маккарти провалился. Тогда Бюро вроде бы оказывалось ни при чем и могло выйти сухим из воды. В 1954 году Маккарти и на самом деле провалился, и Бюро перекинулось на дела, связанные с гражданскими правами.

Манкузо в принципе ничего не имел против черных. Но и особой любви к ним он тоже не испытывал. Так что, когда зимой 1955-го начались все эти волнения из-за "черной власти", Манкузо не мог взять в толк, с чего это вдруг разгорелся такой сыр-бор. В феврале 1956-го его перевели в зональное отделение ФБР в Монтгомери (штат Алабама). То было сердитое время. Черные объявили: если им не разрешат садиться на передние сиденья автобусов, они вообще перестанут на них ездить. В обычных условиях белым было плевать, будут ли черные ездить в автобусах, ходить пешком или сидеть дома. Но в Монтгомери черные составляли большинство автобусных пассажиров, а двадцать "черных" никелей в сумме составляли такой же доллар, как и двадцать "белых". А без этих миллионов "черных" никелей, понятное дело, городская казна заметно бы опустела. Отцы города были в ярости, но ничего не могли поделать.

И все это заварилось из-за какого-то молодого священника по фамилии Кинг. С одной стороны, организуя бойкот автобусов, ничего противоправного он вроде бы не совершал. Но с другой — нельзя сказать, чтобы он особенно способствовал установлению в городе духа братства и взаимопонимания. И вот Гувер решил, что Бюро должно узнать д-ра Кинга немного получше. А самый быстрый путь для этого — прослушивать его телефонные разговоры. Этим Манкузо и занимался в течение семи недель, слушая, как Кинг и его жена занимаются организацией митингов, сплетничают насчет своих соседей, заказывают на дом пиццу и в общем и целом ведут довольно-таки скучную жизнь обычной счастливой семейной пары. Кинг не был коммунистом. Не был изменником. Не был наркоманом. Он просто был человеком со своим взглядом на то, как должен быть устроен мир. В конце концов Манкузо рекомендовал снять телефон с прослушивания. Вместо этого специальный агент, заведовавший отделением ФБР в Монтгомери, вызвал его для беседы.

— Джо, нам с тобой надо поговорить по душам,— начал этот человек по фамилии Гриффите, носивший подтяжки, желтые кожаные ботинки и галстук-бабочку.— Ты не из наших мест, но большинство ребят здесь тебя, можно сказать, полюбили. А это не совсем обычно, когда речь идет о парне из Нью-Йорка и к тому же айтальянце. (Именно так он и произнес это слово.)

Манкузо сидел за столом напротив него в двубортном костюме с накрахмаленным белым платком, три уголка которого торчали из нагрудного кармана. Ему внушили, что м-р Гувер любит опрятно одетых сотрудников, и он ни разу не позволил себе отправиться на работу без свежего платочка в нагрудном кармане.

— Эти ниггеры затевают тут бузу, а ты, похоже, не желаешь вывести их на чистую воду,— продолжал Гриффите.

— Кинг — не преступник,— ответил Манкузо.— Он проповедник.

— Такой же, как дядя моей обезьяны,— возразил Гриффите— И не тебе, а мистеру Гуверу решать, кто преступник, а кто нет. Да и вообще, чего это ты такой добрый к этим черномазым?

— Вовсе нет.

Гриффите пролистал стопку отпечатанных рапортов.

— Твои отчеты написаны так, как будто ты там с ними заодно.

— Ну что ж, если они вас не устраивают, почему бы вам не писать своих и не отсылать по начальству?…

В результате Манкузо перевели на Запад, в Неваду, где подслушивать нужно было не черных, а белых и где могло пригодиться его знание итальянского.

Так началась длинная вереница перемещений и перестановок, когда его бросали то туда, то сюда — а в общем, никуда. И вот сейчас он сидел и слушал, как Дэйв Росс задает свои нудные вопросы в кабинете начальника военного госпиталя "Уолтер Рид".

Генерал Грин вручил Россу пухлую папку.

— Здесь все данные касательно полковника Мартинеса.

— Включая и фамилии врачей, производивших обследование?

— Да, да,— ответил Грин.— Там есть все.

Росс полистал папку.

— И тех, кто делал, например, анализ крови?

— Да. Вот на этой желтой карте.

Росс нашел ее.

Манкузо следил за лицом Грина. При упоминании об анализе крови на нем не отразилось ни малейшего сомнения, ни капли волнения. Если там что и было, так это нетерпение — и еще скука, как у самого Манкузо.

— Этот… капитан Беквит,— спросил Росс,— он и брал кровь, и анализ делал?

— Да.

— Он сегодня на службе?

— Нет. Я уже говорил. В четверг у него выходной. Скорее всего, он дома.

Росс начал перелистывать свои записи, ища упоминание о четверге. Но Манкузо протянул руку и легким щелчком захлопнул блокнот.

— Спасибо, генерал,— сказал он, вставая.

Росс не понял его поспешности, но почувствовал, что пора уходить.

Манкузо повел свой черный форд по мосту, служившему продолжением 14-й стрит. Капитан Беквит жил возле Арлингтона — мост в Виргинию был как бы дорогой в иной мир.

Когда-то холмы к западу от Потомака были покрыты лесами и полями. Манкузо иногда выбирался туда, когда еще была жива Мэри Луиз. Но город, с его правительственными ведомствами, давно "съел" и здешние фермы, и поля, а остатки леса теперь прятали от людских глаз штаб-квартиру ЦРУ. Людям же остались бесконечные улицы домов-близнецов. След человека — прислоненный к забору велосипед, подстриженный кустарник, провисшая баскетбольная сетка, укрепленная на стене гаража,— все это лишь усиливало ощущение потусторонности. Манкузо повернул на север по Кэдвилл-драйв (впрочем, это мог быть и Карсон-драйв, и Карлисл-драйв, и Кэнтер-драйв — так они все похожи друг на друга). Оглядев улицу, он поморщился: еще одно порождение бездушной цивилизации.

Росс начал читать вслух выведенные на обочине номера:

— 3121; 3123. А вот и наш, 3125. Белый.

— Да тут все номера белые,— пробурчал Манкузо и проехал дальше.

— Постой, ты куда?

— Парадную дверь видел? Она открыта, понял?

Росс обернулся. Дверь и на самом деле была приоткрыта.

Завернув за угол, Манкузо припарковался в соседнем квартале. Они вылезли из машины и задами прошли к дому Беквитов. Улица была безлюдна. 8.45. Главы семейств уже разъехались по своим офисам, дети ушли в школу. Домохозяйки, после ухода своих домочадцев, еще сидят на кухне за второй чашечкой кофе. Вокруг стоит странная тишина, как если бы они очутились в городе-призраке.

— Пошли,— произнес наконец Росс и зашагал по дорожке к дому.

Манкузо последовал за ним. Сквозь щель в заборе он осмотрел жилище Беквитов. Занавески в спальне на верхнем этаже задернуты; в одном из окон слышится тихое жужжание кондиционера. Детский велосипед прислонен к стене гаража, на дорожке "бьюик" с голубым номером.

— Вроде все тихо. Ну что ж, подсади.

Росс присел на корточки и сцепил ладони, чтобы Манкузо мог стать, как на ступеньку. Как только он уцепился за верхний край забора, Росс резко выпрямился и перебросил его через забор. Манкузо приземлился, но не смог устоять на ногах. Кое-как поднявшись, он начал стряхивать с брюк пыль.

— Говнюк чертов! Ты что, шутки шутить надумал?

— Извини, я не нарочно…

Росс подтянулся и перекинул через ограду ногу. При этом его брючина зацепилась за колючую проволоку: громкий треск раздираемой ткани сопровождал его до самого приземления.

— Черт! Чуть яйца себе не выдрал,— выругался Росс, стоя на четвереньках.

— Дай-ка поглядеть.— Манкузо взял Росса за руку и развернул его. Брюки были разорваны от паха до пояса.

— Ну что, порвались? — жалобно спросил Росс.— Господи, я же их только-только купил! Сорок семь баков.

— Отнеси их обратно. Скажи, что протекают…

Пригнувшись, они стали подбираться к заднему крыльцу. Под окном кухни оба стали на колени.

Манкузо с трудом отдышался. Какая чушь! Он, пожилой человек, торчит незнамо где с перепачканными коленями, а его напарник вообще, считай, без штанов. И оба зачем-то крадутся по двору за домом, на вид вполне респектабельным, как и само это место. Со стороны посмотреть, прямо подростки на Хэллоуин, да и только. А ведь через три месяца — пенсия!… Да, самое время, чтобы навсегда распрощаться со своим Бюро.

Он поднял голову до уровня подоконника и заглянул внутрь. Обычная удручающе скучная кухня стандартного домика: записочки, прилепленные к холодильнику с помощью магнитных нашлепок в виде разного рода фруктов; какое-то вьющееся растение в подвешенном горшочке, обшитом макраме; несколько сортов леденцов в высокой стеклянной банке…

Но что это? На плите стоит, продолжая кипеть, кастрюля с водой!

При виде ее Манкузо прошиб озноб, рубашка прилипла к телу.

— Опасность! — Он вытащил пистолет.

Росс тут же последовал его примеру.

— Что там?

Манкузо не отвечал. Прижимаясь к стене дома, он заскользил к черному ходу. У двери Манкузо замер. Казалось, он внимательно изучает ручку. Росс не понимал, почему они остановились, и легонько подтолкнул Манкузо. Наконец тот взялся за ручку, она легко повернулась.

Присев на корточки, Манкузо шепнул Россу:

— Прикрывай!

Росс схватил его за руку:

— Нет, лучше ты меня!

— Я вроде говорил тебе не высовываться?

— А я вроде посылал тебя к такой-то матери?

Тогда Манкузо скользнул вбок, чтобы Росс смог занять его место перед дверью. Взведя курок, он медленно повернул ручку. Дверь подалась, приоткрыв пустую кухню. Росс опустился на пол, ползком преодолел порог. Манкузо бросились в глаза его шорты, вылезавшие из рваных брюк. Парень полз, прижимаясь к линолеуму. Когда-то в Квантико, в тренировочном лагере ФБР, он раз сто, наверное, проделывал эту процедуру. Ему твердо внушили, что застигнутый на месте преступления убийца первый раз стреляет обычно выше пояса, а второй выстрел дернувшийся в его руке пистолет посылает, как правило, еще выше. Ему выдали тогда автоматический кольт калибра 45, но Манкузо заставил купить себе простой "Смит и Вессон" 38. Автоматике он не доверял: заедает.

Росс тем временем дополз до угла. Теперь надо было завернуть в коридор. Остановившись на секунду, чтобы перевести дыхание, он оглянулся. Манкузо не было видно, но Росс знал, что тот держит коридор под прицелом. Он подполз ближе к углу и решился выглянуть.

Сразу за углом на полу в коридоре лежала девочка, лет десяти, не больше, в розовой ночной рубашке с кружевцами. Лежала и, не мигая, смотрела Россу прямо в глаза. Он отпрянул назад. Но, выглянув второй раз, заметил, что маленькая лужица крови возле ее щеки уже начала подсыхать и чернеть. Рот ее был полуоткрыт, на лбу шишки, словно оттуда, изнутри, что-то безуспешно пыталось прорваться наружу, чтобы все рассказать.

И еще он увидел: в нее стреляли дважды — в затылок. Туда, под резиночку, которая держала ее светлые, пучком, волосы.

Росс с силой прижал ладонь ко рту, чтобы приглушить невольный вскрик. К горлу подступила рвота. В эту секунду за вертящейся дверью столовой послышалось слабое шевеление. Метнувшись в сторону, он прицелился и заорал:

— Стоять на месте!

Дверь отворилась; из столовой медленно вышел черно-белый коккер-спаниель и направился к кухне.

Остановившись, собака пристально посмотрела на Росса. Он опустил пистолет. Спаниель протрусил мимо и остановился возле тела девочки. Обнюхал ее лицо и начал слизывать с пола кровь.

Росса вырвало.

Он стоял в ванной комнате, вцепившись что есть мочи в края раковины, когда по лестнице спустился Манкузо: вложив свой пистолет в кобуру, он начал исследовать содержимое принесенного сверху бумажника, пока не извлек оттуда удостоверение офицера армии США. Прислонясь щекой к прохладному фаянсу ванны, Росс глубоко вздохнул.

— Капитан Арнольд Беквит,— начал Манкузо.— Гем… Гемато… Понаписали тут, едрена мать! — И запихнул удостоверение обратно в бумажник.

Росс оторвал шматок туалетной бумаги, вытер рот.

— Убит?

— Он еще спрашивает! Лежит там у себя в кабинете. Собаке, похоже, он не нравился.

— А что?

— Да весь труп обмочила.

Росса опять стошнило.

— Ах, эти хлюпики из колледжей! — бросил Манкузо, выходя в холл.

— Да это же не убийство, а самая настоящая бойня,— пробурчал он, когда Росс наконец-то спустил в унитазе воду и вышел из ванной.

Тело женщины средних лет в цветастом халатике они обнаружили на лестнице: женщина лежала головой вниз на второй ступеньке, широко раскинув руки и ноги… На стене рядом с ней виднелись пятна крови.

Манкузо сразу прикинул, как все это было.

— Убийца проник через парадный ход, зашел в кабинет, сказал доктору "здрасьте" — и угрохал его на месте. Тут жена услыхала шум и сбежала вниз.— Манкузо указал на лестницу.— Убийца же стал в этой нише и выстрелил ей прямо в глаз. Выстрел что надо…

Вместе с Манкузо Росс прошел по коридору на кухню.

— Девчонка хотела выбежать через черный ход. Пиф-паф — и ее нету. Работа профессионала.

Манкузо выключил огонь под кипящей кастрюлей. Затем понюхал поднимавшийся оттуда пар:

— Минестрон, мой любимый суп…

Росс прислонился к дверному косяку. Его по-прежнему мутило, кружилась голова.

— Кому, черт подери, это понадобилось?

Манкузо поглядел на него так, словно он сморозил величайшую глупость. В этот момент кто-то заорал с улицы в мегафон:

— Эй вы, в доме! Не двигаться!

Росс и Манкузо тут же грохнулись на колени, успев обменяться беглыми взглядами.

Мегафон снова заорал:

— Я капитан Брустер, арлингтонская полиция. Вы окружены. Бросайте оружие, руки над головой — и выходить по одному.

— Пошли куда подальше! — процедил Манкузо.

Росс пожал плечами, поднялся с пола, открыл черный ход и стал было поднимать руки.

— Кончай! — прошептал Манкузо.

В ту же секунду по окнам кухни полоснул ружейный залп. Росс бросился на пол. Пули изрешетили стены, разбили дверцу плиты и холодильник; с полок над раковиной полетели какие-то миски. Манкузо и Росс прижались к линолеуму, прикрыв головы руками: стрельба продолжалась, на них летели осколки стекла и штукатурка.

— Они что, спятили? — проорал Росс.

— Боятся! — прокричал ему на ухо Манкузо.— Кто-то им донес, что в доме трое убитых. Вот они и примчались…

— Но кто мог донести? Кто?!

— Олух, да тот самый, который убил! Он и…

Его слова заглушила автоматная очередь, на них снова посыпались щепки и осколки фарфора.

Наконец Манкузо улучил мгновение и, перекатившись на спину, вытащил пистолет.

— Что ты делаешь? — крикнул Росс.

— Если не возражаешь, я лучше сдамся.— Манкузо вышвырнул пистолет в разбитое окно.— Сдаемся! — заорал он.— Кончай стрелять!

Стрельба наконец-то прекратилась.

9.05.

Тед Уикофф ждал в приемной перед офисом вице-президента. У него не было никаких новостей — это-то и было самой плохой новостью. Наконец Истмен под каким-то предлогом улизнул с заседания группы планирования НАСА и вышел к Уикоффу.

— Что там у тебя? — спросил он.

— Ничего.

Они прошли через холл к кабинету Истмена.

— Видел сегодня программу "Тудей"?

— Нет,— признался Уикофф.

— Кретин! Они тебя обошли! Я же предупреждал: никаких подлостей! — зашипел он на Уикоффа. когда дверь за ними захлопнулась.— Сказано было — заняться только выяснением того, как он получил свои голоса на выборах.

— Я этим и занимался,— ответил Уикофф.— Там все в ажуре.

— И тогда ты пустил слух, что после ранения Фэллон остался без мозгов? Так? Чтоб ты сдох!

— Ничего я не распускал!

— Врешь!

Некоторое время оба молчали, уставившись друг на друга.

— Конечно, вру,— улыбнулся Уикофф, притрагиваясь рукой к встроенному в книжный шкаф бару.— Не возражаешь, если я немного подкреплюсь?

— Да ведь еще только девять утра!

— Меня лишь интересовало: не возражаешь ли ты?

— Да делай что хочешь! — Истмен уселся на тахту, вытянул ноги и водрузил их на кофейный столик.— Дерьмо вонючее, вот ты кто!

Уикофф налил себе в рюмку неразбавленного виски.

— Позволь кое-что рассказать тебе насчет нашего друга Фэллона…— И он поднял рюмку:— За успех!

Истмен пропустил это мимо ушей. Уикофф отпил глоток, уселся на край стола.

— Вчера я перебрал все источники, выжал из людей все что можно. И что же я узнал про Фэллона?

— Что?

— Ничего!

Он снова отпил из своей рюмки. И повторил:

— Ни-че-го!

Истмен молча следил за Уикоффом, за его улыбкой Чеширского кота.

— Ближе к делу,— потребовал он.

— Парень преподавал историю в колледже. Еще в 1976 году он простой учителишка, а сейчас — подумать только! — уже в сенате. И если мы ничего не предпримем, станет вице-президентом! А мы с тобой отправимся домой в Саут-Филли.

— О чем ты болтаешь? Говори по существу.

— Я и говорю: это просто чудо какое-то.

— Ну и что с того?

— Но чудес в жизни не бывает.

Истмен, казалось, не понимал, о чем речь.

— Говорю тебе, Дэн, за ним ничего не водится. Но человек же не может быть таким чистеньким. Даже Санта Клаус и то не может. Я переговорил с кем только можно, полночи провисел на телефоне, все выяснял, что там у него в Техасе…

— А еще полночи?

Уикофф не стал отвечать на колкость и продолжал:

— А кто обеспечил ему место в конгрессе, ты знаешь?

— Кто?

— Никто! Его избирательный округ в Хьюстоне — район бэррио. А там не разживешься — ни поддержкой, ни деньгами. Только вот с чего это губернатор Тэйлор вдруг выбрал именно его взамен Везерби?

— Ну мало ли почему. Тэйлору нужен был рыцарь на белом коне.

Уикофф рассмеялся.

— Что тут смешного? — фыркнул Истмен.

— Смешна твоя вера. Вера в Американскую Мечту!

Вице-президент встал и, подойдя к двери, распахнул ее:

— Пошел вон!

Но Уикофф не трогался с места.

— Тут замешана одна бабенка,— тихо промурлыкал он.

— Что?! — Истмен притворил дверь.

— Его жена в психушке, с 77-го… И с кем же он, по-твоему, спал все это время? А?… Ни с кем!

— Ни с кем?…— Истмен начал понимать, куда тот клонит.

— Именно ни с кем! — Уикофф снова отпил из рюмки.

— А эта его блондинка? — спросил Истмен.— Помощница по печати?

— Салли Крэйн? Нет!

— Точно?

— Точно. У меня сведения от этого педика Ван Аллена.— Уикофф вернулся к бару.— Нет, вокруг этого парня все мрак, все загадка — и гадость.— Он поставил пустую рюмку.— И если у тебя нет возражений, я бы попробовал во всем этом разобраться.

Истмен некоторое время помолчал, потом открыл дверь и, так и не проронив ни слова, вышел.

9.35.

Манкузо должен был отдать должное арлингтонской тюрьме: жратва там была что надо. Завтрак, во всяком случае, оказался куда лучше, чем у них в Бюро. Ему повезло: Росс потерял аппетит, так что Манкузо съел и его порцию.

— Черт тебя знает, как это ты еще способен есть? — В голосе Росса звучало отвращение.— После всей этой бойни!

Росс повис на дверной решетке их камеры.

— Когда мы отсюда выберемся?

— А куда нам спешить?

— Тебе что, наплевать, раскроем мы это дело или нет?

Манкузо продолжал работать челюстями.

— Ты и в дом не хотел заходить,— не унимался Росс.

— Остынь, парень!…

В грязных штанах и рубахе с расстегнутым воротом, сидевший на краю койки напарник показался Россу в этот момент совсем старым.

— Может, я просто сдрейфил,— докончил Манкузо после паузы.

Росс взглянул на него: в его взгляде можно было прочесть доброту и сострадание.

— Все-то ты придуриваешься, Джо. Ничего ты не сдрейфил, когда эти ребята из арлингтонской полиции стали палить из своих пушек. Я за тобой следил. Они могли сделать из нас ливерную колбасу, а тебе хоть бы хны…

Манкузо пренебрежительно махнул рукой:

— Да эти олухи корове в задницу ведром не попадут.

— Брось мозги засирать, Джо,— добродушно заключил Росс, усаживаясь напротив него на свою койку.— Ты мне лучше скажи: кто-то, значит, пробрался к этому генералу в "Уолтер Рид" раньше нас, так? — тихо спросил он.— И узнал фамилию и адрес доктора Беквита?

— Может быть,— пожал плечами Манкузо.

— Кто-то пытается замять это дело. И все время он на полшага впереди нас.

— Может, и так.

— Но кто он, Джо?

Манкузо покачал головой.

— А мне кажется, ты знаешь.— Росс начинал терять терпение.

— Нет,— ответил Манкузо.— И если у тебя есть голова на плечах, то и ты не станешь совать туда свой нос…

В этот момент стальная дверь в конце коридора приотворилась. За ней, уперев руки в бока, стоял старший агент ФБР Барни Скотт. Нельзя сказать, чтобы он был в хорошем расположении духа.

— Они? — спросил из-за его спины лейтенант полиции.

Скотт почесал ширинку.

— Выпустить! — приказал лейтенант.

Невидимый им охранник щелкнул рубильником, и дверь камеры со скрипом отодвинулась. Росс протянул Манкузо его пиджак.

— Я тоже сдрейфил тогда, Джо,— тихо шепнул Росс, но скрежет металла заглушил его слова.

9.45.

К тому времени, когда спецслужба закончила проверку дома Терри на предмет наличия там "жучков" для подслушивания, микроволновых передатчиков, взрывных устройств, спрятанных кинокамер и снайперских гнезд, был составлен список многочисленных "можно" и "нельзя", который устроил бы даже самую придирчивую мамашу.

К примеру, нельзя было самим отвечать на телефонные звонки и открывать входную дверь: делать это разрешено было лишь сотрудникам спецслужбы. Нельзя сидеть в гостиной, что окнами на улицу, пока обычное стекло не заменят пуленепробиваемым. Вся почта, подарки и продукты, поступающие в дом, должны подвергаться облучению рентгеном, электронные "обнюхиватели" выслеживали, нет ли где взрывчатых веществ. В обе верхние спальни в передней части дома вход категорически запрещался (чересчур доступная для снайпера мишень), равно как на задний дворик и в бассейн за домом (пока не проверят всех соседей в их квартале).

Терри, облаченный поверх пижамы в домашний халат, устало вытянулся на кожаной кушетке: ему надлежало выслушать очередное поучение начальника спецнаряда. Салли тоже слушала — и мало-помалу перед ней возникали очертания нового образа жизни.

Отныне в их доме всегда будут находиться посторонние люди. Сменяя друг друга, они станут следить и за детишками на велосипедах, и за молочником, и за почтальоном. Люди с оружием, в темных невыразительных костюмах будут стучаться в двери ничего не подозревающих родных и близких коротышки Катрины, датчанки, экономки Терри, или Дженни, его поварихи, задавать им кучу разных вопросов касательно их политических взглядов и личных пристрастий. Кто-то из них наверняка заглянет и к Рою, его садовнику, расспросит его, кто здесь ухаживает за газоном, подстригает фруктовые деревья. Ну уж а Матасуду, механика бассейна, родителей которого, эмигрантов из Японии, интернировали в Штатах во время второй мировой войны, будут допрашивать с особым пристрастием.

Всякому, кто захочет прийти к ним в дом — будь то старинный друг, коллега по партии, заезжая знаменитость или представитель духовенства,— придется предъявлять какое-нибудь удостоверение и проходить через магнитную арку вроде тех, что устанавливают в аэропортах для обнаружения металла, а все приходы и уходы будут фиксироваться на видеопленке, как и номера автомашин…

Салли слушала этот заунывный перечень — и на душе у нее становилось все печальнее, как если бы она навсегда прощалась со своим прошлым. Этот защитный "колпак" всегда будет теперь давить на их плечи. С прежней доступностью, с невмешательством в их личную жизнь — со всем этим будет покончено.

Наконец шеф положил машинописный экземпляр перечня на столик и произнес:

— Благодарю вас, сенатор.

С этими словами он удалился, а Терри, снова откинувшись на подушку, прикрыл глаза.

Салли взглянула на Криса. Вместе они молча следили за Терри, пока не уверились, что он действительно уснул. Тогда они поднялись и на цыпочках направились к двери.

— Уходите? — Голос Терри застал их врасплох.

— Мы думали, что ты…— обернулась Салли.

— Нет, нет.— В уголках его рта пряталась слабая улыбка.— Небольшое переутомление. Все эти меры безопасности. Вооруженная охрана. У нас в доме никогда не было никакого оружия. Что происходит с нашей страной?

Салли вернулась к кушетке, взяла руку Терри в свои ладони:

— Нам предстоит ее изменить. Сделать лучше.

— Не уверен,— откликнулся Терри.— Я больше уже ни в чем не уверен.

— Мы сумеем сделать это, если будем верить, что сумеем. Если начнем прямо сейчас.

Терри улыбнулся, коснувшись ее руки:

— Сейчас вряд ли. Сейчас я буду спать. И тебе советую…

— Но так много надо успеть. Столько дел.

— Дела подождут. Нам всем надо отдохнуть. Возьми себе выходной.

— Хорошо. Я съезжу к себе, соберу кое-что из вещей. Эти дни перед съездом я тогда поживу здесь, в доме для гостей. Крис меня перевезет.

— О чем речь,— бросил Крис,— в моей-то новой бронированной "тойоте"…

Терри приложил руку к ее щеке. Салли прижалась к ней, ощутив тепло в выемке его ладони.

— Но что все-таки происходит с нашей страной? — повторил он так тихо, как если бы он не обращался ни к кому или ко всем сразу.— Или мы все с ума посходили?

10.10.

— …Двое вшивых обормотов… из-за вас весь этот дерьмовый дом в щепки разнесли… до самого рождества только и будем делать, что строчить эти говняные отчеты…— разорялся Барни Скотт, перелистывая папку с материалами патологоанатомического заключения о смерти Мартинеса. Манкузо и Росс, в хлопчатых рабочих комбинезонах, стояли посреди его офиса, переминаясь с ноги на ногу.

— Тут ничего нет насчет СПИДа,— произнес Скотт, захлопнув папку.

— Нет, есть,— угрюмо возразил Росс.— Я сам читал.

Скотт швырнул папку через стол:

— Покажи!

Быстро пролистав ее, Росс нашел желтый бланк. Отойдя в угол, Манкузо со скучающим видом наблюдал оттуда за происходящим.

— Продырявили весь е… дом, как ворона кусок сыра,— снова начал Скотт.

— Не я это затеял…— заметил Манкузо.

— Я тебе разве еще не говорил, что ты кусок дерьма?

— Н-да,— по своему обыкновению промямлил Манкузо.— По части комплиментов ты мастак.

Росс оторвал взгляд от бумаг.

— Что-то не вижу. Вот здесь это было, в этом самом…

— В твоем дерьмовом воображении! — перебил его Скотт.

Манкузо сидел в углу, ковыряя в ухе.

— Позовите доктора,— заметил он,— и все сами узнаете.

— Какого еще доктора?

— Ну этого, как его? Саммерса. Очкастого. Спеца по судебной медицине.

— Позову.— И Скотт сделал для себя пометку.— Не сомневайся.

Росс осуждающе поглядел на Манкузо.

— Хотя…— Манкузо почесал подбородок.— Может, мы его не так поняли и он имел в виду слуховой аппарат?

Скотт насторожился:

— Какой еще слуховой?

— А чтобы слышать, что творится в заднице,— невозмутимо проронил Манкузо.

Скотт откинулся на спинку кресла, взбешенный.

— Выметайтесь отсюда к едреной матери!

Это они и сделали.

Росс нагнал Манкузо в коридоре:

— Зачем ты так?

— А что я такого сделал? — спросил Манкузо, не оборачиваясь.

— Подставил Саммерса! Черт возьми, Джо, ты же отдал его Скотту на съедение.

— Отвяжись!

— Не юли, Джо.— Росс не на шутку разошелся.— Ты его продал!

Они остановились у лифта. Манкузо пожал плечами:

— Жизнь — сволочная штука.

Двери лифта отворились. Манкузо нажал кнопку первого этажа.

— Послушай, Джо,— начал Росс.

В ответ Манкузо, улыбнувшись, стиснул его руку. Прервавшись на полуслове, Росс посмотрел туда же, куда был устремлен взгляд Манкузо,— на решетчатое отверстие переговорного устройства и поблескивавшее над ним око телекамеры.

— Тебе не кажется, что ты слегка преувеличиваешь, а? — спросил Росс, когда они уже шагали вместе по улице.

— Послушай, что я тебе скажу,— ответил тот.— В 54-м по заданию Бюро я отлавливал "комми" для Маккарти. Теперь маккартизм — бранное слово. В 56-м меня послали подслушивать разговоры одного черного проповедника в Алабаме. Сегодня день его рождения — национальный праздник. В 71-м, в Канаде, я выслеживал ребят, которые уклонялись от армии по религиозным убеждениям. Потом Картер объявил им всем амнистию, устроил для них прием. Каждый раз, как Бюро начинает размахивать флагом, можешь быть уверен: его древко будет в дерьме, а нести его поручат — тебе.

Они остановились на углу.

— Ты что, ничему не веришь?

— Да нет, верю. Всему, кроме людей.

Росс покачал головой.

— Герои перевелись, малыш,— процедил Манкузо.— Остались одни бутерброды.

11.50.

Крис отвез Салли домой в Джорджтаун собрать все необходимое. Она почти закончила сборы, но, войдя в ванную, вдруг убедилась, что у нее не осталось ничего из косметики. Быстро натянув поверх летнего платьица свитер, она сбежала по брусчатке холма к ближайшему супермаркету на Висконсин-авеню. Схватив тележку, она стремительно покатила ее между рядами полок, на ходу выхватывая то лак для волос, то крем для рук, то большую пластмассовую бутылку "скоупа". Оставалась еще зубная паста, когда она налетела на чью-то тележку.

— Простите, я совсем зазевалась…— пробормотала она.

Молодой человек усиленно тер колено.

— Да уж лучше бы вам смотреть в оба,— начал он, но, взглянув на нее пристальней, воскликнул:— Салли?!

Она, заморгав, уставилась на него.

Молодой человек выпрямился. Высокого роста — за шесть футов,— с голубыми глазами, он был одет в синий с иголочки блейзер, серые брюки-"бананы", батник и мягкие туфли. Великолепный экземпляр, оценила Салли.

— Я Стив Томас,— представился незнакомец.

Но ни имя, ни внешность ничего ей не говорили.

— Стив, разве не помните? Университет в Эмори, шестьдесят восьмой год? Бурлеск "Дули фроликс"?

Она улыбнулась одной из своих неотразимых улыбок:

— У меня, наверно, старческий склероз. Никак не припомню…

— Ваша подруга Энджи еще встречалась с Джерри Кэмором.

— Господи! — Салли рассмеялась.— Я не вспоминала об Энджи и Джерри лет, наверно…

— Может, вместе позавтракаем?

— Жаль, но не получается. Я ведь выбежала на минутку, кое-что купить и…

— Но поесть-то все-таки надо!

"Да, экземпляр",— снова подумала Салли, уступая его настойчивости.

— Ну разве что по-быстрому.

ПОЛДЕНЬ.

— Две порции со всем, что полагается.

Манкузо протянул уличному продавцу с тележкой пятидолларовую бумажку. Ему не очень-то улыбалось возвращаться в Арлингтон, да еще в полдень, когда все дороги забиты. К тому же здесь, в толпе, без труда можно затеряться. Ожидая свои горячие сосиски с приправой, Манкузо с удивлением наблюдал, как туристы с помощью "Полароида" спешат увековечить себя на фоне бронзовой статуи, изображающей водружение флага на горе Сурибачи. Особенно много было среди фотографировавшихся японских семей. "Чертовы япошки,— подумал Манкузо,— знай себе снимаются, а ведь мемориал-то воздвигнут в честь того самого сражения, где им как следует надавали по шеям. Смешно, как время все переворачивает вверх тормашками".

— Не налегай на капусту, парень! — произнес за его спиной Гарри Уилсон: протянув руку, он унес одну порцию.

Взяв сдачу, Манкузо со своей порцией хот-догов устроился на скамейке рядом с Гарри.

— Приходится теперь остерегаться разных специй,— заметил Уилсон.— От них у меня изжога.

— Что, язва?

— Нет. Просто когда нажрешься бумажного дерьма у себя в конторе, то от тебя несет коровьим говном.

Манкузо был знаком с Уилсоном бог знает сколько лет и понимал, что именно тот имеет в виду. Он перешел в ЦРУ в 61-м, как раз когда заваривалась вся эта каша с Вьетнамом. Когда они встретились в 68-м в Чикаго, Гарри занимался внедрением в группы активистов антивоенного движения; Манкузо делал то же самое для ФБР. По уик-эндам они выбирались вдвоем за город, отдыхали, закусывали пиццей, которую подавали на глубоких сковородках, запивали пивом. После знаменитых беспорядков на съезде демократической партии Манкузо послали охотиться за теми, кто уклонялся от призыва, Уилсон же пошел на повышение в заместители представителя ЦРУ в Тегеране — шаху позарез требовались специалисты по внедрению в группы местных радикалов. Уилсон находился в 1978 году в отпуске в Париже, когда некоторые из его "студентов", за которыми он вел наблюдение, ворвались в американское посольство в Тегеране и начали осаду, связавшую Джимми Картера по рукам и ногам.

И вот Уилсон вернулся в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли и стал там одним из незаметных винтиков — скромным тайным агентом, с чем он вполне примирился. Сейчас он был уже слишком стар и слишком хорошо известен, чтобы заниматься оперативной работой. До заместителя, а тем паче до заведующего отделом он так и не дорос — приходилось довольствоваться ролью вербовщика. Таких, как он, "старичков", у них в ЦРУ было полным-полно: делать им было нечего, но выгнать их не могли — они слишком много знали.

— А чего ты не уйдешь? — спросил Манкузо.

— Да мне в феврале шестьдесят два, Джо. Если я доскриплю, то стану уважаемым ветераном, а если уйду раньше, еще подумают, что я займусь сыском на стороне. А ты же знаешь, Компания не любит, когда ее парни начинают собственный бизнес.

— Как Рольф Петерсен? — спросил Манкузо.

— Да, как Рольф Петерсен.

Какое-то время они сидели молча, доедая свои сосиски. Манкузо искоса оглядел Уилсона. Одет франтом — модный коричневый костюм, безупречная стрелка на брюках, начищенные ботинки, шелковый галстук, белоснежная рубаха, темные очки в стальной оправе. До Манкузо вдруг дошло, почему его друг так и не сделал карьеры: слишком уж он похож на шпика.

— Я тут влип в историю, Гарри,— начал Манкузо.

— Как это?

— Мне поручено найти Петерсена.

Уилсон вытер бумажной салфеткой рот, аккуратно завернул в нее все объедки, выкинул в урну возле скамейки.

— Да, влип,— согласился он.

— Не знаешь, где его искать?

— Не знаю. И не особенно стремлюсь.

Уилсон подставил лицо солнечным лучам и поправил на носу очки, словно собирался немного соснуть.

— Ты не мог бы достать мне его фото? И ваше досье?

Уилсон откинул голову и закрыл глаза.

— Это что, официальный запрос?

— Нет.

— Тогда постараюсь.

Манкузо дожевал остаток своей сосиски.

— Куда думаешь поехать, когда выйдешь на пенсию, Гарри?

— У нас с женой есть место на Веро-Бич. Мотель на двадцать комнат. Еще столько же можно пристроить. А. ты?

— Не знаю. Не думал.

— Жаль, что Мэри Луиз умерла.

— Н-да…— Манкузо поднялся.

Уилсон открыл глаза:

— Послушай, Джо…

— Да?

— Этот Петерсен — говней говна. Лучше бы сразу его пришить. Понимаешь?

— Да,— согласился Манкузо; его голос как-то сразу постарел.— Я видел его работу…

12.25.

— Итак, за быстрый наш завтрак! — Стив Томас поднял бокал бургундского.

— Да вы змей-искуситель! — воскликнула Салли.— Я просто сгорю от стыда, если кто-нибудь из моих знакомых увидит меня здесь в таком виде!

Она подтянула свитер к шее, чтобы хоть как-то прикрыть фривольный вырез платья, дотронулась своим бокалом до бокала Стива.

— Перестаньте скромничать. Вы прелестны!

— Ну конечно. Никакой косметики. Черные круги под глазами. Одета, как школьница какая-нибудь. Даже без чулок!

Так оно и было. Неудивительно, что, когда они заявились в модный ресторанчик "У Клайда", метрдотель поначалу не хотел их пускать. И только после того, как Стив сунул ему десятидолларовую бумажку, он смягчился и подыскал для них укромную кабинку в дальнем конце зала. Теперь Салли сидела в этой самой кабинке, чувствуя себя простушкой, попавшей в среду джорджтаунских интеллектуалов.

— Я занимаюсь недвижимостью,— начал Стив.— В Голдене, Колорадо.

— Около университета?

— Д-да… А вы? Что стало с той девушкой, которую я знал тысячу лет назад?

Салли распробовала бургундское: сладкое, темное, терпкое — аромат самой Франции.

— Что стало… Она долго искала себя. Металась. Сперва это был Корпус мира, потом репортерство в двух еженедельниках. Потом "Хьюстон пост", "Вашингтон пост", политика…

— Впечатляет!

Салли показалось, что он искренен.

— Я была помощницей по печати у сенатора Везерби, пока…

— Везерби, Везерби… Тот самый, который…

— Тот самый!

— Жарко вам пришлось, должно быть?

— Как в песне поется: "Мы прошли огонь и воду".

— Представляю! — В его глазах светились понимание и нежность: Салли он все больше нравился.

— А сейчас я работаю у сенатора Фэллона.

Стив чуть не поперхнулся бургундским.

— Ого! У того самого…

— Того самого!

— Господи! Да я все это видел по ТВ! — Он сам себя оборвал.— Значит, это вы там стояли? И поддерживали его под руку?

— Я.

— Страшно было?

— Страшно.

— Но с вами все в порядке? То есть с ним в порядке? Он…

— …поправляется. Мы теперь работаем у него дома. Там наша штаб-квартира.— Она взглянула на часы.— Мне сегодня надо еще поспеть…

— Бога ради извините, я и понятия не имел. Сейчас позову официанта.

Когда он повернулся на стуле, Салли поглядела на его руку, лежащую на скатерти: кисть сильная, ногти ухоженные. Ни обручального кольца, ни следа от него на загорелом пальце, с которого оно могло быть предусмотрительно снято. И еще в этой руке чувствовалась нежность. Такая вот рука ей и нужна. Может, и правда позволить себе сегодня выходной?

17.35.

Джо Манкузо сидел, как всегда, на крайнем табурете перед стойкой бара "У Герти" на углу 11-й и Ф-стрит. Он заходил сюда после работы, и завсегдатаи говорили, что за последние тридцать лет его не видели тут в будние дни всего три раза: когда был убит Джон Кеннеди, когда "Краснокожие" выиграли Национальное первенство и еще после похорон Мэри Луиз.

Герти поставила перед ним двойную порцию виски "Джек Дэниэл":

— Что новенького, Джо? Игра по крупной?

— Н-да,— неопределенно промычал Манкузо, отпив большой глоток: по телу растеклось приятное тепло.

Герти оперлась локтями о стойку бара, ее пышные груди оказались на уровне его глаз.

— Ну, рассказывай…

— Понимаешь,— Манкузо оглядел бар: все "свои" были на месте — несколько знакомых фэбээровцев и старожилов из министерства труда; три или четыре проститутки, в их числе и его старинная приятельница Мэнди (как обычно, по будням она выходила в "вечернюю смену").— Тут такое дело,— зашептал он, придвинувшись к Герти вплотную.— Кто-то тырит четвертаки из автомата по продаже презервативов в офисе президента.

— Не может быть! Ты шутишь?

— Ничуть! — на полном серьезе отвечал Манкузо.

— Подумать только, прямо у президента в офисе! — В голосе Герти звучало простодушное удивление.

— Ш-ш-ш…

— И что за люди пошли! — сокрушенно покачала она головой.

На табурет рядом с Манкузо неслышно опустился Росс.

— Ну что там у тебя? — тихо спросил Манкузо.

— Мне джин с тоником,— попросил Росс.— Нет, лучше "гимлет".

— И когда только ты кончишь лакать это дамское питье?

— Иди ты знаешь куда!

— Что, плохие новости?

— Дерьмо.— Росс повернулся на табурете.— Оказывается, Саммерс ничего не может припомнить насчет СПИДа.

— Как это так?

— Вот именно. Как это так?

Герти поставила на стойку его порцию, он с удовольствием отхлебнул.

— Ясно… А когда ты ему позвонил, он сказал тебе, что у него весь день расписан по минутам и он не может с тобой побеседовать. Так?

— Что-то вроде этого.

— Н-да…

Они посидели молча, разглядывая длинный ряд бутылок над стойкой.

— Пожалуй, они нас шлепнут,— вдруг сказал Росс.— Так?

— Ну, если мы будем совать нос куда не надо…— спокойно согласился Манкузо.— Месяца три провозиться с бумажками — вот чего они от нас хотят. Потом я уйду на пенсию, тебя перебросят на другой участок, и все дело завянет, как полевой цветок.

Росс отпил еще глоток.

— А пока что они направляют нас по другому следу,— заметил Манкузо.

— Какому?

— На розыски парня, который пришил Мартинеса.

— Кто направляет?

Манкузо пристально посмотрел на Росса — так он смотрел на него в кухне дома Беквитов, когда рядом с ними лежала в луже крови маленькая девочка.

— Ты это серьезно? — наконец произнес Манкузо.

— Вполне.

Манкузо покачал головой:

— Йельский университет… Тебя там ничему не научили?

Он спустился с табурета, кинул на стойку мятую пятидолларовую бумажку.

— Кто? Да те же самые люди, которые знают, как не платить налоги и обеспечивать своим деткам освобождение от армии. Богатые. Привилегированные. Власть имущие.

Росс остался сидеть, смотря в спину удалявшемуся Манкузо. У выхода из бара его тронула за рукав Мэнди.

— Как насчет свиданьица, Джо?

— Извини, малыш,— бросил на ходу Манкузо.— Но на сегодня я ангажирован.

22.10.

Это было так чудесно, так забавно. Салли вновь почувствовала себя девчонкой. Они позавтракали в Джорджтауне, потом поехали к Маунт-Вернону. Машина была с открытым верхом. Волосы Салли развевались по ветру, солнечные лучи, точно иглы, пронзали зеленые кроны деревьев. На обратном пути сделали остановку и прошлись берегом Потомака. Потом на Уиллоу-три-роуд пообедали при свечах в ресторанчике, стилизованном под старую корчму.

Было часов десять вечера, когда Стив доставил Салли к дверям ее джорджтаунской квартиры. Тускло светили старомодные газовые фонари, колышемая ветром листва бросала узорчатые тени на крыльцо дома. Пока она рылась в сумочке в поисках ключа, Стив стоял рядом, хотя и на приличествующем расстоянии, но явно напрашиваясь на поцелуй.

— Вы, конечно же, не хотите, чтобы я зашел к вам выпить вместе рюмашечку перед сном?

— А вот и ошибаетесь, хочу! Только не сегодня. Мне ведь еще надо упаковываться.

— В Вашингтоне я пробуду всего пять дней… и ночей.

— Я это учту.— Взяв ключ, она вставила его в замочную скважину.— Спокойной ночи, Стив. И спасибо за этот чудесный день. Мне так его недоставало…

Салли привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.

Он еще немного постоял у порога, обрадованный и разочарованный.

— Я вам позвоню.

Он сошел по кирпичным ступеням в ночную темь. Заперев изнутри дверь, Салли щелкнула выключателем.

И тут, к своему ужасу, увидела: в углу ее гостиной сидит в кресле какой-то мрачный субъект. При ее появлении он встал и полез в карман.

Салли в свою очередь извлекла из сумочки баллончик со слезоточивым газом и тотчас бросила сумочку к ногам незнакомца.

— Не двигайтесь с места! — крикнула она.

— Манкузо,— представился тот, демонстрируя удостоверение.— ФБР.

Она посмотрела на удостоверение.

— Положите его на стол!

Манкузо подчинился.

— Отойдите назад!

Подождав, пока он не окажется в дальнем конце комнаты, она взяла в руки удостоверение и сверила фото с оригиналом.

— Где расположена ваша контора?

— Угол Десятой и Пенсильвании.

— Сколько этажей?

— Семь со стороны Пен и одиннадцать — на Е-стрит. И еще три подземных.

Немного подумав, она бросила его удостоверение обратно на стол.

— О'кэй.— Салли подняла свою сумочку с пола.— А в чем дело?

— Я ездил тут к одному парню, который был знаком с Мартинесом. Так вот, его убили. И всю его семью заодно.

Она поглядела на него в упор.

— Поехали! — сказал Манкузо.

Пока они мчались по М-стрит, Салли искоса разглядывала Манкузо. Покатые плечи, старый коричневый пиджак с узкими лацканами, потрепанные манжеты, намечающийся животик, двойной подбородок. Что ж, именно таким вот недотепой она и представляла себе фэбээровского агента, которому поручат вести это расследование. Типичный службист, ни за что не сумеет он обнаружить ничего сенсационного, что могло бы вызвать нежелательную реакцию прессы как раз накануне предстоящего съезда. Глядя на такого, понимаешь: Белый дом предпочитает похоронить это расследование вместе с самим Мартинесом. Интересно, подумала она, какие у нынешней администрации могут быть причины для подобного решения?

— Вы хоть представляете, кто мог убить Мартинеса? — прервав молчание, обратилась она к Манкузо.

— А вы представляете, сможет Аарон поставить "Брэйвс" на ноги или нет? — спросил Манкузо.

— Что? — Сперва она не уловила никакого смысла в его вопросе, но потом поняла: смысл тут явно есть…

Манкузо припарковался возле Линкольновского мемориала. На смотровой площадке толпилось множество туристов с фотоаппаратами; мелькали вспышки, слышались тихие голоса.

Салли дошагала до верхней площадки следом за сутулой спиной Манкузо. Между уходивших в небо колонн они прошли к подножию памятника. Желтоватый гранит был теплым, голова Линкольна глядела с высоты устало и величественно.

Салли нетерпеливо бросила:

— Послушайте, агент, чем же я все-таки могу вам помочь?

— Скажите, почему ваш Фэллон так обожает этих "смазчиков"?

— Мне не нравятся ваши выражения.— Салли прошла вперед.

— Вы не обязаны ими пользоваться.— Манкузо нагнал ее.

— Сенатор Фэллон, к вашему сведению, полагает, что мир в нашем полушарии возможен лишь в том случае, если Соединенные Штаты будут поддерживать народные восстания, потому что…

— О'кэй, о'кэй,— прервал ее Манкузо.— Я понял.

— А можно узнать, мистер Манкузо, каковы ваши политические пристрастия? — зло спросила Салли.

— Со времен Трумэна я ни разу не голосовал!

Вытащив из кармана пачку сигарет, он предложил одну Салли. Она досадливо отмахнулась. Наклонясь над зажженной спичкой, Манкузо бросил на Салли изучающий взгляд: красивая голова, властная осанка. Ему хорошо знакомы подобные девицы. Сперва напрашиваются на званые обеды, потом кто-нибудь из сильных мира сего непременно их подцепит, и уж тогда, пустив в ход свои коготки, используя постель как очередную ступеньку наверх, они добиваются хорошего местечка, обручального кольца или приличного содержания. Да, в общем, Салли ему не нравилась.

— Ну? — бросила она раздраженно. — Мы что, так и проторчим здесь всю ночь? Для чего я вам понадобилась?

— Для наводки.— Он придавил огонек спички пальцами.

Она снова поглядела на него: помятый, потасканный человечишка, да еще и твердолобый служака вдобавок.

— Ну, положим, я вас на что-то и наведу? А дальше-то что? Напишете отчет по начальству и целую неделю будете потом ждать, пока там, наверху, кто-нибудь выкроит время, чтобы его прочесть?

— Ваше дело — навести нас на след. А дальше уж я сам по нему пойду. Такая у меня работенка.

— Если не возражаете, я бы предпочла поговорить со старшим агентом.

Манкузо стряхнул пепел на мраморный пол.

— Я и есть старший.

— Вы?!

— Сестренка, тебя что-то не устраивает?

Салли громко рассмеялась:

— Самое громкое политическое убийство десятилетия — и они поручают вам поимку преступника?!

Манкузо начал злиться:

— А что тут смешного?

— Извините,— проговорила Салли,— мы все знаем, что Фемида слепа. Но что она к тому же еще и глупа!…

Что ж, эта дамочка умеет отрезать, как бритвой. Но Манкузо понимал, что добьется от нее большего, если позволит ей думать, будто она берет над ним верх. Поэтому заговорил как можно мягче:

— Я вижу, вам все это доставляет удовольствие?

— Ну хорошо,— отозвалась Салли.— Хорошо. Я навожу вас на след, а вы его берете. Так?

— Именно так.

В общем-то ничего иного от администрации Бейкера она и не ждала. Вроде бы никто не собирался это дело замять: урок "Уотергейта" пошел Вашингтону впрок. Но ведь скрывать улики и не придется, если их попросту не обнаружить. С такой вот практикой и намерен покончить Терри Фэллон, если ему представится подобная возможность.

— Что ж, может быть, я и смогу дать вам какой-то ключ. Сегодня ко мне в драг стор привязался один тип. Уверял, что помнит меня по колледжу.

— Ну?

— По его словам, он живет сейчас в городке Голден в Колорадо. Возле университета.

— Ну и?

— В Голдене нет университета.

Манкузо сунул руки в карманы. Да, непростая штучка эта Салли. Говорит одно, думает другое, а глазами и руками в это же самое время уводит совсем в другую сторону. И при всем том такое открытое симпатичное лицо — не хочешь, а поверишь.

— И что вы на сей счет думаете? — спросила она.

— А вы?

— Тут что-то может быть. А может, и ничего. Просто репортеришка какой-то, решил меня соблазнить и в постели выведать насчет Терри что-нибудь пикантное.

— А оно есть?

— И в помине нет.

— Вы с ним трахаетесь?

Она обернулась к нему, в глазах была ярость.

— Слушайте вы, грязный подо…

— Хорошо, хорошо! — поспешил успокоить ее Манкузо.— Вы его любите…

Они довольно долго простояли молча.

— Этого парня зовут Стив Томас,— наконец прервала затянувшееся молчание Салли.— Он остановился в гостинице "Четыре времени года".

— Пошли,— скомандовал Манкузо.

23.30.

"ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ ФОРУМА НАБ!" — гласил транспарант, вывешенный в (ройе гостиницы "Четыре времени года". Тут же толпилось множество перекормленных мужчин средних лет в темных костюмах деловых людей с однотипными значками на лацканах пиджаков: "Салют. Я — Фред!" или "Салют. Я — Дик!" Мужчины шумно хлопали друг друга по спине, наперебой рассказывали старые анекдоты.

Манкузо и Салли поджидали Росса в укромном уголке. Но вот он наконец появился, стремительно проскочив через вращающиеся двери, пытаясь на ходу получше завязать узел галстука.

— Нельзя сказать, чтобы ты был пунктуален, — заметил Манкузо.

— Я же спал, когда ты позвонил.

— Это Росс,— Манкузо обернулся к Салли.— Он со мной работает. А это Салли Крэйн,— он обернулся к Россу.

— Здрасьте…— смущено произнес тот, не отрывая от нее глаз.— Я…

— Значит, так,— прервал его Манкузо.— Дело в том, что…

В этот момент открылись двери лифта, из кабины вышли трое участников форума — у каждого пластмассовый бокал с коктейлем. Следом вышел Стив Томас. Пробираясь сквозь гудящую толпу, он направился к бару.

— Вот он! — Салли указала на Стива: оба фэбээровца сразу отвернулись, словно они тут ни при чем.

— Он нас не заметил?

— Нет.

Манкузо посмотрел через плечо.

— Какой он?

— Высокий. Волосы песочного цвета.

Манкузо взял Салли за руку.

— Постарайтесь занять его минут на пятнадцать. А мы поглядим, что там у него.

— Где?

— В номере.

— Постойте.— Салли отступила на шаг.— Я сказала, что позвоню ему и покажу его вам. Но я не обещала развлекать его, пока вы станете шуровать у него в номере.

— Вы хотите, чтобы нашли убийцу Мартинеса или нет?

Салли посмотрела сперва на одного агента, потом на другого.

— Вот что, леди! — Манкузо приподнял шляпу.— Такой шанс нам больше не представится. Вы должны нас выручить.

— Но у вас же нет ордера на обыск. Ведь нужен ордер?

— Только если мы засыпемся. Ну, пожалуйста!

Салли посмотрела на Росса.

— О'кэй. Я согласна. Пятнадцать минут. Но учтите: если он станет приставать, я тут же ухожу.

— Идет! — просиял Манкузо.

Салли прошла через фойе и исчезла в дверях бара.

— Ты не слишком на нее покрикиваешь? — удивился Росс.

— Она не такая неженка, как кажется. Пошли.

Они направились к лифту.

— Ты будешь прикрывать, а я займусь обыском,— бросил на ходу Манкузо.

— Нет, я. Я аккуратней,— возразил Росс.

— О'кэй! — согласился Манкузо и кивнул в сторону телефонов.— Один звонок — значит, выметайся.

Росс зашел в кабину лифта, но не поехал, а вопросительно взглянул на Манкузо.

— А номер? Ты же мне номер не сказал.

— Да. 724.

— До встречи! — Росс нажал на кнопку.

Салли пробралась сквозь толпу в дальний конец бара. Стойку облепили участники форума: их стройные ряды лишь изредка перемежались стодолларовыми проститутками. Один из посетителей, сидевший за столиком, издалека приветственно помахал рукой. Это был Стив Томас.

— Идите сюда. Садитесь. Что будем пить?

Он выглядел элегантным, костюм с иголочки, волосы тщательно приглажены. А в его похотливом взгляде — предвкушение близких удовольствий.

— Я так рад, что вы пришли,— вскочил он с места, усаживая ее и только после этого садясь сам.

— У меня тут было одно дело. Вот я и подумала: почему бы мне не заглянуть к вам.— Говоря это, уголком глаза она видела Манкузо, болтавшего у входа в бар.

— Мой звездный вечер! — Стив подозвал официанта.— Как насчет двойной порции для начала, а?

Замок от гостиничного номера оказался с секретом, с тефлоновой задвижкой. В свое время у Росса по замкам были в училище только "А",так что дверь подалась, будто ее и не запирали. Войдя в комнату, он включил свет костяшкой указательного пальца и точно так же закрыл за собою дверь.

Натянув резиновые хирургические перчатки, он первым делом исследовал содержимое платяного шкафа. Пара шортов: проверить, где куплены. И сразу же неожиданность! Стив Томас, возможно, из Колорадо, но его нижнее белье куплено не там…

— Нелегко, наверное, такой красавице жить одной, да еще в Вашингтоне,— продолжал Стив, сидя рядом с Салли в баре гостиницы. При этом он так низко склонился к ней, что оба почти касались друг друга.

— Право, не знаю.

— Уверен, что каждый, кто вас встречает, старается вам понравиться.

— Вы преувеличиваете.

Стив Томас между тем старался вовсю:

— Трудно, наверное, отыскать того, кто бы вам действительно пришелся по душе? А вы ему…

— Да, такое в жизни не часто бывает…

Салли чувствовала, что понемногу теряет терпение. Ситуация идиотская. Она бросила взгляд на сидевшего теперь возле выхода Манкузо. На его лице никаких эмоций.

— Да, да, не часто, вы правы,— согласился Стив, поднимая бокал.— За старых друзей! Они-то уж никогда не изменят, верно?

— Ну да… Конечно…

Он отпил большой глоток. Салли же отхлебнула совсем немного. Виски отдавало дымком и горчило. Она вообще не слишком любила крепкие напитки.

— Эй, Сэл! Ну-ка пей до дна! — И Стив опорожнил свою рюмку. Салли пришлось тоже выпить.

Наверху, в номере, Росс задвинул ящик письменного стола и осмотрелся. Интерес представляло не то, что он обнаружил, а то, чего обнаружить ему не удалось. В шкафу, к примеру, ни плаща, ни зонта. На ручке пустого чемодана не болтались обрывки багажных квитков, как бывает у тех, кто летает самолетом. Между тем чемодан явно велик, чтобы его не сдавать в багаж. И главное, в номере не нашлось ни портфеля, ни блокнота, ни карманного калькулятора; в записной книжке, лежавшей на тумбочке у изголовья кровати, не было записано ни одного телефонного номера. Словом, ничего из того, что составляет непременную атрибутику коммивояжера. Ясно: этот Стив Томас не имеет ни малейшего отношения к недвижимости или к штату Колорадо. Не был он и репортером. Но кто же он тогда? Росс тщетно искал хоть малейшую зацепку.

Он подошел к кровати. На ней лежал свежий номер "Пентхауса". Отпущенное время кончалось, а он так ничего и не выяснил.

Официант поставил перед ними по новой порции виски. Салли посмотрела на часы: было без четверти двенадцать.

— Это последняя,— сказала она.— Кому-то из нас завтра предстоит рабочий день.

Алкоголь уже ударил Стиву в голову.

— А я рассчитывал, что это только начало,— он вальяжно откинулся на спинку кресла.— Так не пойдет! — Он поднял рюмку, расплескав часть содержимого на стол.— За наши длинные ночи! — Осушив рюмку, Стив положил руку ей на колено.— Послушай, Салли! У меня идея. Пошли ко мне наверх — и пусть нам подадут туда по новой. Посидим, поговорим…

Мягко, но вместе с тем решительно Салли убрала его руку со своего колена.

— Не думаю, что это нам надо.

Он уже почти облокачивался на нее, упрашивая все настойчивее:

— Пошли! Всего на полчасика. Ну что тут такого?…

В отчаянье она бросила взгляд в угол, где сидел Манкузо. А он, казалось, позабыл о ней. Заказал себе виски и в ожидании поклевывал соленые орешки. Вот гад! Заманил ее, попросту использовал. Какой же слепой она оказалась, настолько недооценила этого Манкузо! Что ж, впредь надо быть осмотрительней…

Стив между тем пытался разглядеть время на своих часах: он был изрядно пьян.

— Только половина двенадцатого! До двенадцати-то ты сможешь у меня побыть?

— Нет, Стив. Пять минут — и я побежала, а то…

— Тогда зачем же ты, черт подери, пришла? — В его голосе звучали разочарование и раздражение.— Постой… А может, ты просто выманила меня из номера, чтобы…

Он осекся и посмотрел на нее так, словно видел впервые. Вскочил, резким толчком отпихнул столик — рюмка перевернулась, весь лед высыпался на скатерть. Бесцеремонно распихав толпившихся в баре участников форума, он выскочил из дверей.

Салли с тревогой посмотрела в сторону Манкузо. Тот слез с табурета, положил на стойку десятидолларовую бумажку и, буркнув: "Дерьмо собачье!" — двинулся следом за выбежавшим Стивом. А тот уже протискивался к лифту. Оттолкнув двоих пассажиров, он успел влететь в кабину. Через секунду подоспел Манкузо, но двери уже закрылись, кабина поползла вверх.

Он кинулся к телефонам: все заняты! Жены участников форума облепили аппараты, как мухи.

— … твою мать! — Манкузо посмотрел на стрелку: обе кабины двигались вверх. Он бросился к запасному выходу и налетел на Салли.

— Я ничего не могла поделать. Он…— пролепетала она.

— Марш домой! И забудь, что ты тут была!

И пустился бегом вверх по лестнице.

Росс не обнаружил ничего ни под матрасом, ни под подушками. Вынул из ящика тумбочки Библию, перевернул и потряс. Ничего! Задвинул ящик и направился в ванную комнату…

Манкузо бежал по серым от пыли железным ступеням, для скорости хватаясь за перила. Его шаги гулко отдавались в лестничной шахте. Совсем рядом поскрипывали тросы лифта: кабина со Стивом возносилась на седьмой этаж.

— Едрит-твою мать! — рычал он, перепрыгивая через две ступеньки.— Пусть я буду последней блядью, сукиным недоноском, хреном дерьмовым…

Каждое из этих проклятий сопровождало очередной прыжок по лестнице.

В этот момент Росс нашарил в ванной выключатель. На полочке крем для бритья и бритвенный прибор "Этра", тюбик с пастой и зубная щетка в стакане. И черный кожаный несессер. Росс взял его — штука довольно тяжелая, внутри перекатываются какие-то металлические предметы. Росс расстегнул молнию.

Манкузо между тем добежал до площадки четвертого этажа и, с трудом переведя дыхание, загромыхал по ступеням пятого. Он еле дышал, воротничок прилип к шее.

— Б… буду… Едрит-твою мать… Жопа дерьмовая… Недоносок говенный…— Так он добежал до лестничной площадки между четвертым и пятым этажами.

Дверь кабины открылась, и Стив Томас вышел в безлюдный холл. Он быстро направился по коридору к своему 724-му номеру. Дойдя до двери, прислонился, прислушался.

Росс в этот момент как раз высыпал содержимое несессера на тумбочку рядом с раковиной.

Звук был смутным, едва различимым, но Стив все же расслышал его через тяжелую дверь. Он вытащил револьвер из кобуры, висевшей на ноге у щиколотки, вынул из кармана пиджака глушитель и насадил его на ствол. После чего бесшумно вставил ключ в замочную скважину.

Росс как раз начал собирать содержимое несессера: крем после бритья, дезодорант, французское мыло в пластмассовой упаковке, коробочка с набором для починки одежды. Оставалось положить обратно пять жестких уголков для воротничка, две запасные пуговицы и какие-то четыре значка, что носят на лацкане пиджака.

Он сгреб их в кучку: один имел форму американского флага, другие три были соответственно кружком, квадратиком и буквой "S". Росс тупо уставился на них, у него отвисла челюсть — будто кто-то влепил ему оплеуху. Тем временем, потный и запыхавшийся, Манкузо как раз добрался до седьмого этажа. А Стив Томас, неслышно повернув ключ, вошел в 724-й и захлопнул за собой дверь.

— Ни с места! — крикнул он Россу.

Тот обернулся и увидел: вошедший нацеливает свой пистолет прямо ему в грудь. Не раздумывая, он со всего маху швырнул в него тяжелый несессер. Стив отпрыгнул в сторону, несессер попал ему в руку — револьвер выстрелил. Звук выстрела был почти неслышным, но у Росса тут же заложило уши. Пуля ушла резко вверх, продырявив шею Стива как раз под челюстью, снесла верхушку черепа возле самой макушки и, забрызгав кровью и кусочками мозговой ткани потолок, отскочила от цементного потолка на пол, пробив толстый ковер. Затем, отлетев от цементного перекрытия пола снова в потолок, наконец-то угомонилась, увязнув в постельной перине. Тело Стива рухнуло на кровать, извиваясь в конвульсиях, разбрызгивая кровь на покрывало, настольные лампы и тумбочки. Сотрясаемое мучительными спазмами, оно еще несколько раз подпрыгнуло и скатилось на пол.

Прерывисто дыша, в потной, прилипшей к спине рубашке, Манкузо добежал до двери 724-го. Услышав глухой звук упавшего тела, он тут же вытащил револьвер, затем со всей силы ударил ногой в дверь. Она с треском распахнулась — Манкузо пригнулся, готовый к возможному нападению.

Росс стоял, прислонившись к дверному косяку ванной: при виде своего напарника Манкузо тут же захлопнул за собой дверь комнаты. Прямо у его ног подергивалось тело Стива Томаса.

— Господи Иисусе! — хрипло прошептал Манкузо, едва успев увернуться от густой капли крови, упавшей с потолка, оглядывая заляпанную мозговой жижей штукатурку.— Господи Иисусе!…

Росса продолжала бить нервная дрожь.

— Подонок… говно… сука поганая… чуть меня не убил!

Манкузо уже вложил револьвер в кобуру, достал из кармана пару резиновых хирургических перчаток и стал их натягивать.

— Черт бы тебя!…— наконец переведя дыхание, проговорил Росс.— Где же ты, черт подери, болтался?

Манкузо расстегнул ворот рубашки:

— Не достал билета на курьерский, пришлось добираться пригородным…

Он наклонился над остывающим трупом, обыскал все карманы, вынул деньги и снял с руки часы.

— На кой черт это тебе надо?

Манкузо докончил ощупывать карманы.

— Где бумажник? Надо же узнать, кто он такой. И еще — чтобы здешние "копы" решили: это простое ограбление, не больше.

— Хватит, Джо! — Росс оторвался от косяка и приблизился к Манкузо, аккуратно перешагивая через лужицы крови.

— Что хватит? — удивился тот.

Вместо ответа Росс высыпал в руку Манкузо все четыре бляхи.

— Ты что, едрит-твою мать,— сперва не понял Манкузо,— совсем?…

Он так и не докончил фразы. На перчатке у него поблескивали четыре маленькие бляхи: набор таких блях в Вашингтоне могла иметь только одна категория лиц — сотрудники секретной службы США.

 

ПЯТНИЦА

12 августа, 1988

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

7.50

В небольшую комнату № 4776-А в северо-западном крыле четвертого этажа штаб-квартиры ФБР были втиснуты два стола. На одном можно было видеть кожаный бювар и подставку с двумя шариковыми ручками, а также японский видеомагнитофон "Сони", телевизионный монитор с подключенными наушниками и аккуратную стопку видеокассет в черных пластиковых коробочках.

Второй стол был сплошь завален старыми газетами и журналами, бумагами, обертками от конфет и пустыми пакетиками из-под апельсинового сока. Нетрудно догадаться, какой из двух столов принадлежал Манкузо. В данный момент он и сам находился на своем рабочем месте: задрав ноги на самую середину газетной кипы, уставился на первую страницу столичной "Пост". Заголовок длиной в три газетные колонки гласил:

ФЭЛЛОНА НАЗЫВАЮТ ПЕРВЫМ КАНДИДАТОМ В ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТЫ.

Ниже красовалось фото Фэллона, покидающего госпиталь "Уолтер Рид" в инвалидной коляске. Улыбка и поднятый вверх большой палец. Манкузо, мальчишкой, тоже сделал однажды такой жест и тут же схлопотал от своей бабушки затрещину: у итальянцев палец торчком означал нечто иное.

Сложив газету, Манкузо швырнул ее на стол. Затем, откинувшись на спинку стула, стал наблюдать, как Росс в который уже раз прокручивает видеопленку с записью сцены убийства Мартинеса. На экране монитора Мартинес и Фэллон, словно две марионетки, то падали на деревянный помост, то — при обратной перемотке — вскакивали, как будто их дергали за шиворот невидимые нити.

Наконец Манкузо тронул шнур от его наушников.

— Ты чего? — Росс приподнял шлемофон.

— Может, скажешь, зачем тебе все это?

— Ищу ответа.

— Его не будет.

— А что, только бутерброды, как ты говоришь? — буркнул Росс.

— Именно так,— подтвердил Манкузо, откидываясь на спинку стула.

Росс разозлился:

— Вчера ночью мы уже попытались действовать вслепую. Хватит!

Наклонившись, Манкузо совсем тихо прошептал, так, чтобы услышать его мог только один Росс:

— Мы тут не виноваты. Этот тип оказался слишком уж сообразительным — добром такие вещи не кончаются.

— А в газетах что-нибудь есть? — Росс положил шлемофон на стол.

— Смеешься? — просипел Манкузо.— Такие, как он, все делают тайно. Никто не знал, что он жил, никто не знает, что он умер.

В этот момент дверь комнаты отворилась. На пороге стояла Джин, блондинка из машбюро, в руках — большой коричневый конверт.

— Привет, красотка! — обратился к ней Манкузо.— Как у тебя ребрышки, еще видны?

— Хочешь узнать — плати! — фыркнула Джин.

— Я бы с радостью.

Бросив конверт ему на колени, она удалилась, хлопнув дверью.

Манкузо снял ноги со стола, пошарил под газетами и извлек оттуда карандаш, с помощью которого вскрыл конверт.

— Сиськи у этой крали что надо…

Манкузо выложил на стол содержимое конверта — два официальных бланка Центрального разведывательного управления, запечатанных красным штампом: "Только Для Служебного Пользования".

— Похоже, твой дружок Уилсон расстарался,— заметил Росс.

— Н-да. Братская взаимопомощь двух компаний. Прямо душа радуется.— Манкузо сломал печать на сложенном бланке: оттуда выпало черно-белое фото Рольфа Петерсена.

— Ну и морда у этой суки! — Он протянул фотографию Россу.

— Вон мы какие! — воскликнул тот, прислоняя ее к видеокассетнику. Манкузо тем временем изучал другие бумаги из конверта.

Росс же вскоре убедился: у Рольфа вовсе не морда, а лицо. Длинный орлиный нос. Прямые светлые волосы, длинные, идеальной формы ресницы. Но самым поразительным на фото были все-таки глаза: по-утреннему светлые и льдисто-холодные.

Росс не отрываясь смотрел на фотографию, чтобы Она — так его учили — могла полностью запечатлеться в его памяти. Впрочем, он уже понимал, что запомнит это лицо навсегда.

Манкузо между тем читал сопроводиловку:

— Родился в Гэмптоне, Виргиния, 16 марта 1946-го. Август 1965-го: зачислен в корпус морской пехоты. Январь 67-го: завербован ЦРУ. Ну и времечко досталось этому сукину сыну — Сальвадор, Чили, Парагвай…

Не отрывая завороженного взгляда от загадочно-неподвижного лица, Росс спросил:

— Что, интересно, он там делал?

— Проходил подготовку, конечно.

— Подготовку?

— Госбезопасность. Проведение допросов.

— Допросов?

— Пыток.

Манкузо пошелестел страничками.

— А потом взял и отвалил.— Он сложил бумаги и сунул в конверт.— Перешел на свободную жизнь.

— Значит, кто-то давал ему заказы?

— Про это здесь ничего нет.— Взломав печать на другом конверте, Манкузо стал просматривать новые материалы.— Вот дерьмо собачье! — не сдержавшись, воскликнул он.

— Что такое?

— Ты только послушай.— Манкузо начал читать, водя пальцем по строчкам: "Стрелковое оружие. Стрельба из пистолета: специалист экстракласса. Третий в своем класее по владению винтовкой и карабином".

— Может, класс был маленький? — Росс, впрочем, уже понимал, с кем им придется иметь дело, и эта перспектива его не радовала.

— "Легкие и тяжелые пулеметы, минометы",— продолжал Манкузо,— "Т-О-У". А это что такое?

— Тип ракет.

— "Специалист по взрывам. Водолаз. Владеет каратэ, таичи". Что еще за дерьмо?

— Китайское каратэ.

— "Изучал действие ядов". Ядов, мать его!…

— Господи Иисусе, Джо! Я думал, такие бывают только в кино.

— Слушай дальше! "Окончил спецкурсы по проведению допросов — высший балл".

— Пыток, значит.

— Ну сука! — Манкузо отшвырнул недочитанный лист.

— А каково нам будет ловить этого типа?

Манкузо поглядел на Росса так, словно не верил своим ушам.

— Ты что, смеешься? Я тебе тут про него читаю, читаю, а ты все еще собираешься его ловить?

— Собираюсь, черт подери!

— Знаешь, кто ты после этого? Идиот трахнутый! — Манкузо встал со стула и подошел к автомату с холодной водой.— Круглый идиот, едрит-твою мать! — Он наполнил водой бумажный стаканчик.— Еще когда только они дали мне тебя в напарники, я уже знал, с каким дерьмом я должен буду работать. Жиденок с дипломом Йельского университета! Пришел и воображает, что он, видите ли, мир спасет. Да иди ты в задницу!

— Сам туда иди! — огрызнулся Росс.

— Нет, подумать только, какие у него благие порывы! Но почему-то тебя засунули ко мне — в архивы, в статистику! Ты что, и после этого не понял, что они думают в конторе обо мне, да и о тебе тоже? — Манкузо швырнул стаканчик с недопитой водой в корзинку для бумаг.— Это ж какое говно надо иметь вместо мозгов, чтобы не докумекать: раз они бросили нас — нас с тобой! — на такое дело, то, значит, хотят, чтобы мы ничего не нашли. И чтоб политиканы могли по-прежнему играть в свои сучьи игры.

— Это ты так считаешь, Джо, а не я! Мне, например, никто не сказал, что надо засунуть палец в задницу, свистнуть — и все дела.

— Ну, а это как тогда понимать? — Манкузо схватил со стола фото Петерсена и помахал им перед носом своего напарника.— Почему ни одна газета не поместила этой фотографии? Почему ее не выставили во всех почтовых витринах? И почему продолжают писать, что "убийца или убийцы пока остаются неизвестными"! — Он бросил фото обратно.— Да если бы они на самом деле хотели его разыскать, то обклеили бы этим фото всю страну, чтобы какой-нибудь из наших сознательных граждан опознал бы его. Или кто-нибудь из его же дружков.

На это Россу возразить было нечего. Но он еще не сдавался.

— Ладно. Но в эти игры я все равно не играю.

— А в какие играешь?

— Я должен найти того, кто впрыснул Мартинесу вирус СПИДа!

— Опять ты за свое!…— Манкузо прошелся по комнате.— Ты что, не видел, что они сделали с Беквортом или как там его?

— Ну, глаза у меня, слава богу есть.

— Слава богу! Так вот, когда эти же самые люди, кто бы они ни были, обнаружат, что чужие примеры тебя ничему не научили, что ж, тогда… И учти: в тебя будут стрелять уже не эти мазилы из Арлингтона, а профессионалы, а они патронов зря не расходуют.

Но Росса не так легко было сбить.

— Нет, я должен узнать, кто вколол Мартинесу СПИД! И кто его подстрелил. Если это Петерсен, что ж, пусть будет Петерсен.

— Форменный кретин! Ты и вправду хочешь его разыскать?

— Хочу.

— Посмотри сюда, Дэйв! — Манкузо ткнул пальцем в лицо на фотографии.— Это же патологический тип! Убийца-маньяк!

— Я хочу его найти,— тихо, но твердо сказал Росс,— чтобы найти ответ.

— Какой еще ответ?!

— Почему он убил Мартинеса.

— Почему, малыш? Тут могут быть только две причины. Кто-то ему заплатил. Или кто-то ему приказал.

— Приказал? Но он действует сам по себе, вольный стрелок. О'Брайен получил эти сведения от директора ЦРУ.

— Неужели? — В хриплом голоее Манкузо звучала насмешка.

— Но это его официальное заявление. Сделанное в присутствии самого президента!

— Н-да,— пробурчал Манкузо.— Теперь скажи мне еще, что ЦРУ никогда не врет президенту. Идиот несчастный! Ты что, не видишь, сукин ты сын, какая тут идет игра? Знаешь, какие у них ставки?

Росс был растерян — и одновременно разгневан.

— Ты… ты жалкий циник, вот ты кто!

— Поехали! — Манкузо стал натягивать свой пиджак.— У нас же Фэллон в девять, забыл?

— Пойду возьму машину.

Росс, схватив с вешалки пиджак, направился к двери.

Манкузо подождал, пока шаги Росса не стихнут в холле. Тогда он стал тихонько напевать про себя, будто в забытьи, не стараясь при этом воспроизвести никакой определенной мелодии. Затем оглядел комнату, бесшумно выдвинул ящик стола.

Как он и ожидал, красный глазок на его проверочном электронном детекторе мигал не переставая. Это означало: где-то в комнате спрятан микрофон. Он прекратил мурлыканье — вместо красного заморгал зеленый глазок. Следовательно, подслушивающий магнитофон, спрятанный в помещении, приводится в действие звуком голоса. Чтобы лишний раз в этом удостовериться, Манкузо снова принялся напевать — красный глазок снова замигал.

Он отключил детектор, положил его в карман и задвинул ящик стола. По-прежнему мурлыкая себе под нос, вышел из комнаты. Что ж, кто бы там его ни подслушивал, должен был убедиться: Джо Манкузо сделает именно то, чего от него ожидают. И не более. А Росс — просто дурачок…

8.10.

На вид это были двое самых обычных деловых людей. Завтракают себе в скромном кафетерии "Датч трит" на углу 19-й и Л-стрит, сидя в отдельной кабинке в дальнем конце заведения. Обычные темные костюмы, белые рубашки, неброской расцветки галстуки — типичные конторские крысы.

Официантка, подававшая им яйца всмятку и поджаренные на английский манер тосты, не признала их. Между тем это были те самые "невидимки", которые время от времени собираются вместе для доверительных бесед — там, куда не ступала нога репортера. Уж кто-кто, а они-то знают, что телефонные разговоры могут перехватываться, а офисы — даже Овальный кабинет в Белом доме — прослушиваться, что в частных квартирах водятся "жучки"-микрофоны. Так что единственная возможность обеспечить себе анонимность — это раствориться в мире трудяг и рядовых граждан.

Невысокого роста седоватый человек был Лу Бендер, специальный помощник президента. Его редко цитировали, фотографировали тоже нечасто. Формально за ним не было никакой власти, он ни за что не отвечал. Однако знающие люди говорили, что в Белом доме не происходит ни одно сколько-нибудь важное событие, без того чтобы Лу не знал о нем и лично не одобрил.

Его собеседник, жилистый и худощавый, был контр-адмирал Уильям Раух, директор ЦРУ.

— Не мог же он просто так взять и исчезнуть,— говорил Бендер.— Чушь собачья!

— Лу, ты, очевидно, не понимаешь или же не хочешь. понять…

Раух знал, что Бендер блефует. А это открывало перед ним, Раухом, встречные возможности, если только знать, что у того на руках.

— Да, не понимаю и не хочу!

Раух помешал ложечкой кофе.

— Лу, он больше у нас не работает. Уже много лет мы ничего о нем не знаем.

— Это я слышал…

— Петерсен — профессиональный наемник. Сейчас кто-то его финансирует, опекает. Так что для него не составляет труда бесследно исчезнуть. Найти его мы сумеем только в том случае, если вы разрешите опубликовать в газетах его фото из нашего досье.

— Забудь и думать об этом,— отрезал Бендер.

— Тогда нам остается лишь ждать, когда он сам о себе напомнит…

Бендер помотал головой. Нет, он не мог доверять этому человеку. Но что касается данного дела, то они повязаны, и полагаться ему больше не на кого.

— Так куда же этот Петерсен теперь направляется?

— Откуда я знаю?

— Я хочу сказать, где сейчас его дом?

— Точно неизвестно. Может быть, Никарагуа. Может. Панама. Не исключено, что Москва.

— В общем, где бы ни был сейчас его дом, надо, чтобы он туда отправился. Ваша задача — перехватить его по дороге. И убить! Причем до того, как его обнаружит ФБР. Только таким образом мы сможем покончить с расследованием убийства Мартинеса.

— Лу, ты же знаешь: по закону ЦРУ не имеет права проводить свои операции на территории собственно Соединенных Штатов. А это, слава богу, три с половиной миллиона квадратных миль! Он может быть где угодно!

— Но он не "где угодно"! Он где-то! — перебил Бендер.— И наверняка на пути домой.

Раух отхлебнул кофе. Было ясно, что Бендеру позарез надо убрать Петерсена. И у него, Рауха, есть шанс запрашивать любую цену.

— Не думаю, что это соответствует истине,— мягко заметил он.

Бендер прищурился, как бы желая лучше разглядеть, куда тот клонит.

— А что? Человек сделал свое дело и…

— Может быть,— согласился Раух.

— Что значит "может быть"?

— А откуда ты взял, что он его сделал?

— Не смеши меня! Его дело было убить Мартинеса. И он убил. А теперь все, чего он хочет, это убраться куда подальше.

— Ты действительно в этом убежден?

Бендер подался вперед.

— Перестань темнить, Билл. Что ты хочешь сказать?

Раух тоже подался вперед.

— Ты убежден, что Ортега и сандинисты подослали Петерсена, чтобы убить именно Мартинеса?

— Конечно, черт подери! Ведь Петерсен наилучшая фигура. Американец. Сотрудник ЦРУ. Пусть бывший, но сотрудник — для газет и наших союзников в Латинской Америке любой, кто был в ЦРУ, там и остается. Мартинес приезжает в Штаты, и его — где? — на ступенях Капитолия! — пришил кто? — агент ЦРУ! Притом, заметь, за две тысячи миль от Никарагуа! Ортега-то чист как стеклышко. И добился всего, чего хотел. А все газеты Западного полушария поливают грязью — кого? — наше ЦРУ!

Бендер стряхнул пепел сигары и снова сунул ее в угол рта. Раух в ответ только улыбнулся.

— Но разве Ортеге нужен мертвый Мартинес?

— Конечно. Убрав Мартинеса, он сможет, по его мнению, ослабить контрас.

— А на самом деле?

— Естественно, нет. Не будь дураком.

Раух отломил половинку тоста, начал намазывать его маслом:

— Судя по тому, что тебе известно об Ортеге, ты же не назвал бы его дураком, правда?

— Хитрая крыса!

— Вот именно.— И Раух стал медленно жевать: он явно тянул время.

— О чем ты, черт подери, ведешь речь? — не выдержал Бендер.

Раух провел по губам бумажной салфеткой.

— В твоей теории, Лу, два изъяна. Во-первых, Ортега знает, что убийство Мартинеса не изменит хода войны. И потом, что бы пресса ни говорила, но Петерсен — не наш человек. Мы это знаем, и Ортега знает, что мы знаем.

— Это означает…

— … что Ортега не подсылал Петерсена, чтобы убрать Мартинеса. Не делали этого, конечно же, и мы. Так что остается…

— Что?

— Одно: не Мартинес был у них на мушке.

— О, господи! — Терпение Бендера явно иссякло.— Если, по-твоему, целили не в него, то в кого же?

— В Фэллона.

Какое-то время Бендер сидел с выпученными глазами.

— Такой дичи я еще не слыхивал,— произнес он наконец.

— Лу, ты, я вижу, не изучал как следует наследие Шерлока Холмса. Устраните все невозможное, учил он, и вы найдете искомое решение,— невозмутимо заявил Раух.— Каким бы невероятным оно ни казалось.

Бендер презрительно улыбался, но Раух видел, что его визави встревожен.

— Что, если действительной мишенью был Фэллон? — продолжал Раух, дожевывая тост.— Подумай, Лу! Ведь, нанимая убийцу Мартинеса, Ортега подвергал бы себя риску ответных действий с нашей стороны. Мы тоже могли бы послать своих убийц, чтобы убрать самого Ортегу.

— Что? Убрать? — переспросил Бендер.— Но, черт возьми, тогда все эти вонючие Объединенные Нации дали бы нам горячей кочергой по заднице. И все дипломаты в Латинской Америке, чтобы помочиться в сортире, должны были бы всякий раз вызывать вооруженную охрану!

— Просто я имел в виду,— пояснил Раух,— что Ортеге не было смысла вот так расправляться с Мартинесом. Он ничего не приобретал, а терял многое.

Лицо Бендера потемнело от беспокойства.

— Иными словами… ты хочешь сказать, что курок был спущен не сандинистами?

— Я хочу сказать, что убийство Мартинеса — это чистейшая случайность. И целились они — в Терри Фэллона.

Бендер сидел как изваяние.

Теперь-то Раух знал, что он у него в руках.

Как все властолюбцы, Бендер был хитроумен, ловок и безжалостен. Он был способен на молниеносные комбинации, неожиданные и жестокие решения. При этом мыслил он, как параноик, опасаясь своих противников: по его мнению, они были способны действовать столь безжалостно, как и он сам. Теперь Раух решил сыграть на этих его страхах. То, что он собирался сейчас предложить Бендеру, ставило под удар всю разработанную Бендером предвыборную стратегию: идеальному тандему Бейкер — Фэллон грозила смертельная опасность.

— Еще кофе,— подозвал официантку Бендер и, как только, наполнив его чашку, она отошла, спросил: — Ты что, и на самом деле не можешь отыскать этого Петерсена?

— Нет,— напрямик ответил Раух.— Нам остается только ждать, что он сам заявит о себе.

— А он, по-твоему, может так поступить?

— Да. Ведь свое дело он не сделал. Значит, должен еще раскрыться.

— А где это произойдет?

— Там, где находится его жертва.

— И ты уверен, что эта жертва — Фэллон?

Раух пожал плечами: он не имел обыкновения сразу выкладывать на стол козыри, даже когда игра почти выиграна.

— Очень может быть.— И стал объяснять Бендеру: — О Центральной Америке Фэллон разглагольствует больше всех. Для Ортеги он куда опаснее, чем какой-то там Мартинес.

Бендеру было прекрасно известно, что Терри Фэллон резко критиковал ЦРУ за его провал в Центральной Америке и нажил в Компании немало врагов.

— Ну-ну, не будем насчет Фэллона! Ваша Компания давно наложила в штаны в Никарагуа. Если бы не головотяпство ЦРУ, там не было бы сейчас ни сандинистов, ни этих дерьмовых контрас.

— Тут все сплошь дерьмо! — возразил Раух.— Начиная с Рузвельта, мы всегда поддерживали семейство Сомосы — их и "Юнайтед фрут". Да еще "Чейз Манхаттан банк". Никого другого все американские правительства просто не желали там знать. И если бы сегодня какой-нибудь Сомоса оставался у власти, ты первым поддержал бы его, и сам это прекрасно знаешь.

Бендер смолчал: Раух говорил правду.

— О'кэй,— произнес он наконец.— Переходи к делу.

— Это не имеет прямого отношения к Фэллону. Понятно, что он нужен вам, чтобы Бейкер смог остаться на второй срок.

— Я же сказал, черт подери: к делу!

Смяв салфетку, Раух положил ее на тарелку.

— Фэллон требует для Центральной Америки жесткого курса. Он больше всех постарался, чтобы контрас получали деньги и оружие. Возможно, учитывая все это, Ортега решил: если он заставит Фэллона замолчать, то поставки для контрас прекратятся.

— Ты что, веришь всему этому?

Раух пожал плечами. Всего, чего он хотел от Бендера, он добился. Теперь самое время подвести его к нужному заключению.

— Я верю, что подобный вариант сценария возможен. Во всяком случае, он куда правдоподобней, чем ваш, согласно которому Ортега подослал убийцу к Мартинесу.

Покачав головой, Бендер произнес едва слышно, будто напоминая самому себе:

— Мы не можем потерять Фэллона, не можем…

— Конечно,— согласился Раух.— Но ты же знаешь, Лу, стопроцентной безопасности просто не бывает.

Некоторое время Бендер молчал: Раух видел, как бродившие в его голове мысли становятся все мрачнее.

— О'кэй! — прервал молчание Бендер.— Кто теперь наш человек у контрас?

— Карлос Бевилакуа, или просто отец Карлос.

— Еще один недоделанный? — вздохнул Бендер.— Ты что, не можешь подыскать настоящего солдата?

Раух улыбнулся:

— В партизанской войне, Лу, есть много такого, чего ты не понимаешь. Бевилакуа воюет с "комми" от имени Отца, Сына и Святого Духа. Он мистик, но вместе с тем весьма практичный человек: цель для него оправдывает любые средства.

— И он, по-твоему, сумеет вести эту проклятую войну?

— Да еще и проповедовать по воскресеньям!

— Кто его нашел?

— Мы.

— И он будет делать то, что ему велят?

— Его заповеди — бедность, чистота и послушание.

— Тогда так. Направим Ортеге послание — дадим ему понять, что если он еще раз попытается добраться до Фэллона, то мы…

— Какое послание? — как бы между прочим, ничем не выдавая своего волнения, осведомился Раух.

— Ну, к примеру, убьем кого-нибудь из тех, кто ему дорог.

Бендер выпустил в воздух струю голубоватого дыма; утренний свет пронзил ее узорными лучами.

— Кого, например? Его мать? — хохотнул Раух.

— Кого хотите. Но чтоб со стороны это выглядело как несчастный случай.

Раух улыбнулся: он добился своего, теперь можно было приступать к делу, не останавливаясь ни перед чем.

— Ну, Лу, таких отъявленных злодеев, как ты, поискать!

— Не трать время на комплименты.— И, аккуратно сложив бумажную салфетку, Бендер опустил ее на стол.

8.25.

Рольф Петерсен, держа в руке пакет с апельсиновым соком и пончиками, шагал через автостоянку. Здесь парковались постояльцы старой гостиницы "Холидэй Инн", где он сейчас остановился. Перед дверью своего 108-го номера он чуть замешкался. Уходя, он оставил включенным телевизор, а на ручке двери табличку: "Просьба не тревожить!" Это ограждало его от нежелательных посетителей. В одиночестве попивая теперь апельсиновый сок, он смотрел программу "Тудей".

Главным событием дня был Фэллон: герой, мужественно сражавшийся за свою жизнь, человек, о котором говорила сейчас вся страна, будущий вице-президент. Комментаторы брали телеинтервью у партийных боссов. О'Доннелл был уклончив, но расточал Фэллону всяческие похвалы: по его мнению, он вполне подготовлен, чтобы занять самые высокие посты в государстве. А вот и сам Фэллон. Выздоравливающий. Толпы богатых паломников, стекающихся к его дому в Кембридже, штат Мэриленд. Колонны фургончиков с телеоборудованием, батальоны репортеров, запрудившие всю Кресент-драйв.

Петерсен допил сок, швырнул пустую жестянку в корзину для бумаг, затем, взяв карту, расстелил ее на кровати. Ему не понадобилось много времени, чтобы найти на ней Кембридж. И еще меньше, чтобы обнаружить Кресент-драйв.

8.50.

Когда Манкузо и Росс подъехали к Кресент-драйв, улица оказалась перекрыта полицейскими барьерами, и, только показав свои удостоверения, они получили разрешение припарковаться за углом. К дому Фэллона им пришлось довольно долго подниматься пешком — туда, где перед домом Фэллона по обеим сторонам улицы стояли мини-автобусы, оборудованные для передачи теле— и радионовостей, а перед камерами можно было видеть репортеров, рассказывающих зрителям, где они сейчас находятся, или берущих короткие интервью у соседей Фэллона.

Второй ряд полицейских барьеров перегораживал подступы к самому дому: здесь стояли уже не обычные "копы", а "пай-мальчики" из секретной службы, ведавшей охраной президента и его окружения, — бдительные няньки при великих мира сего.

Манкузо молча взирал на роскошный особняк, построенный в колониальном стиле минувших времен. Как-то так получалось, что конгрессмены и сенаторы вроде бы работали за умеренную зарплату, а купались в роскоши.

Когда пухлый коротышка Крис Ван Аллен ввел их в библиотеку, Манкузо сперва отказался поверить собственным глазам.

Подобно какому-нибудь кронпринцу, Терри Фэллон возлежал на большой кожаной софе в дальнем конце просторной комнаты. На нем была голубая шелковая пижама, а поверх, тоже голубой, шелковый халат, пояс которого увенчивался длинными махровыми кистями. Его домашние бархатные тапочки с загнутыми носами были расшиты золотом.

За ним, посвечивая жемчугами, стояла Салли Крэйн в дорогом сером костюме.

Едва дождавшись, когда за ними закроется дверь, Терри начал:

— Я хочу дать вам ясно понять, что недоволен тем, что — по вашей вине — произошло вчера вечером. Вы поставили мисс Крэйн в весьма щекотливое и потенциально опасное положение.

Манкузо и Росс остановились посреди комнаты — там, где застала их эта тирада.

— Да, конечно…— промямлил Манкузо.

— Я хочу, чтобы вы знали, я сегодня же позвонил в отель "Четыре времени года", чтобы принести свои извинения мистеру Томасу.

Росс беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Ручаюсь, что этот тип был прямо-таки тронут,— промолвил Манкузо.

— К сожалению, мистер Томас уже покинул отель.

— Н-да? Жаль.

— Вот именно, агент. И если вы сделаете еще что-нибудь, что могло бы скомпрометировать мой офис, я позвоню директору О'Брайену, чтобы он отстранил вас от ведения этого дела. Вам ясно?

— Да, сенатор. Нам ясно.

— Что вы еще хотите?

Манкузо подтолкнул Росса.

— Сенатор,— начал тот,— у нас имеется фото человека, который, возможно, стрелял в вас.

— Дайте взглянуть.

— Но это сугубо конфиденциально,— заметил Манкузо, глядя на Салли.

— Джентльмены, меня это все начинает утомлять.— Терри говорил раздраженно.— Мисс Крэйн имеет доступ ко всем секретным бумагам, поступающим ко мне в офис.

Росс вынул фото Петсрсена из папки и передал Крису. Тот пронес его через комнату и вручил боссу. Салли тут же наклонилась над его плечом.

— Вы видели когда-нибудь этого человека, сенатор?

Терри покачал головой:

— Нет, никогда.

Он посмотрел на Салли. Она тоже покачала головой, пожав плечами.

Росс не мог оторвать от нее взгляда. Ее кожа как-то таинственно светилась. Или, быть может, то было сияние ее волос или глаз (а может, сегодня ее груди по-особенному лежали под шелковой блузкой?). Вчера ночью она была просто хорошенькой, сегодня — восхитительной.

— Почему вас интересует, знаю я этого человека или нет? — спросил Терри.

— Он работал в ЦРУ,— ответил Манкузо.— Как вы полагаете, мог Мартинес иметь какие-нибудь личные конфликты с ЦРУ?

Терри сразу подобрался:

— Вы хотите сказать, что Октавио Мартинес был убит агентом ЦРУ? Так?

— Не совсем. Этот тип сейчас сам по себе, вольный стрелок. И вообще на нем еще окончательно не остановились. Пока что он лишь "баллотируется" в убийцы.

Шутка показалась не смешной, и Терри был уже готов отчитать Манкузо. Но тут заговорил Росс:

— Как по-вашему, сенатор, Ортега настолько жаждал гибели Мартинеса, что готов был пойти на риск прямых ответных мер со стороны американской администрации, если бы той удалось выявить его участие?

Манкузо поглядел на Росса: вопрос ему понравился. Терри же взглянул на Салли — похоже, и они его оценили.

— Не знаю,— ответил Терри после паузы.— Любопытная постановка вопроса. Но я просто не знаю.

— А кто, по-вашему, может знать? — не унимался Росс.

— Рамирес.

— Кто, кто?

— Хулио Рамирес,— ответила за Терри мисс Крэйн.— Он был государственным секретарем у Сомосы до того, как Ортега его свергнул. А сейчас он член их правительства в изгнании. Кстати, это он просил сенатора Фэллона выступить с приветствием по случаю прибытия полковника Мартинеса в Вашингтон.

Росс улыбнулся: она, оказывается, не только хороша собой, но и говорить умеет. И какой голос — грудной, свободный…

— Где можно этого человека найти? — спросил Манкузо.

— Сейчас он скрывается. Где-то во Флориде.

— Н-да,— поскреб подбородок Манкузо.— Может, вы могли бы подсказать, как нам его искать?

Салли покачала головой, но Терри, видимо, решил иначе:

— Да. Мы можем войти с ним в контакт. Мисс Крэйн организует для вас встречу с ним.

— Но сейчас у нас столько дел,— занервничала Салли.— Осталось всего шесть дней до…

— Убит великий человек,— твердо отчеканил Терри.— Я хочу, чтобы его убийцы получили по заслугам. Мы все этого хотим.

— Хорошо. Как скажешь…

Росс не отрываясь глядел на нее: боже, до чего хороша, когда она вот так злится…

— Благодарю, джентльмены,— заключил Терри.— Оставьте ваши визитные карточки. Мы свяжемся с вами, как только договоримся об этой встрече.

— То есть сегодня? — уточнил Манкузо.

— Как только договоримся. Всего наилучшего.

Наконец-то Росс смог взглянуть Салли в глаза. И улыбнуться ей. Она же просто кивнула в ответ: никаких эмоций, все по протоколу. Крис Ван Аллен проводил их.

9.15.

Нередко, когда ему предстояло принять важное решение, Сэм Бейкер садился в лифт и нажимал кнопку П-3. Кабина опускалась все ниже — с "семейного" этажа на правительственный, затем цокольный, где располагались приемные для церемониальных встреч и с самого утра вилась бесконечная очередь туристов, допускавшихся для осмотра Восточного крыла Белого дома. Вот первый этаж, вот нулевой; далее лифт начинает погружение под землю. Нет нужды смотреть на световое табло над дверью кабины: президент всякий раз и так ощущает, что лифт пересек эту отметку и начал спуск на первый из подземных этажей. Прохлада и сырость земли каким-то непостижимым образом проникают в кабину, спускающуюся сперва туда, где расположен Центр оперативной секретной службы, и еще ниже, туда, где в звуконепроницаемых комнатах оставался во время карибского кризиса 1961 года ночевать Джон Кеннеди. Когда же лифт наконец достигает третьего подземного этажа, кабину слегка встряхивает, на табло зажигается соответствующая клетка: глубина тридцать футов, холодная сырая земля, омываемая водами Потомака.

Вставив серебряный ключ в замочную скважину, он повернул его вправо, и двери лифта с шипением отворились. Президент ступил в тускло освещенный узкий бетонированный коридор, куда воздух нагнетался через мощные фильтры. В конце его находилась затемненная, полностью звукоизолированная комната. Вся обстановка — тяжелые ковры и три привинченных к полу кресла. Бейкер устроился в среднем.

Прямо перед ним большие окна, сквозь них виден Центр управления противовоздушной обороной Белого дома. Специальные стекла позволяют самому президенту оставаться невидимым, но наблюдать за тремя огромными ярко светящимися электронными табло, изображавшими нашу планету в трех ракурсах.

На телефонном аппарате возле его локтя замигал красный глазок. Он поднял трубку.

— Говорит генерал Гейнор, мистер президент. Могу ли я чем-нибудь быть вам полезен?

Президент поглядел в темное стекло. За ним в Центре управления стоял навытяжку генерал Гейнор, прижав к уху телефонную трубку.

В свои пятьдесят с лишним он дослужился до генерал-майорского чина, его грудь украшали пять рядов орденских планок. Сэм Бейкер лишь однажды виделся с ним на коктейле в честь начальников штабов.

— Вы тот офицер, который сидит в Центре управления? — спросил президент.— И вы будете там в том случае, если…

— Да, сэр,— ответил Гейнор тихо.— Тогда я буду там рядом с вами.

— Надеюсь, мне не придется быть с вами рядом, генерал.

— И я молю бога о том же, сэр!

Впрочем, Сэм Бейкер мог видеться с генералом когда угодно — вот только сам генерал не мог его видеть сквозь зеркальные стекла той комнаты. Если президенту, как это было сейчас, предстояло какое-то особо трудное решение, он спускался сюда, садился один в центральное кресло и рассматривал очередные, сделанные из космоса, снимки мирной планеты Земля. Когда морские пехотинцы высаживались в Гренаде или когда бомбардировщики, покинув свою базу в Грешэм-коммон, обрушивали смертоносный груз на Ливию, он всегда мог прийти в подземный Центр и понаблюдать по спутниковой связи за тем, как разворачивается очередная драма.

В данный момент, однако, в помещении за зеркальными стеклами все было тихо: на электронных табло одна половина столь знакомого ему мира была погружена в сон, в то время как вторая бодрствовала, а он, вознесенный в своем воображении над земным шаром, любовался его голубыми водами, коричневатыми континентами и серебристыми облаками, не уставая дивиться этой сотворенной Богом Земле.

А ведь вполне может настать и такой день, когда ему придется сесть в это самое кресло и принять Решение. Невыносимое, ужасное Решение, которое дано принять человеку в канун Страшного суда. Что ж, тем счастливей чувствовал себя Сэм Бейкер, сидя сейчас в этом кресле, пока на Земле еще царил мир. И пусть эта память о мире посетит его в тот миг, когда, не дай бог, придется отдавать приказ о его уничтожении…

— Извините, сэр,— тихо произнес генерал Гейнор в прижатую к уху телефонную трубку.

— Это вы меня извините, генерал. Я чуть забылся.

Гейнор поглядел на табло:

— Со мной это тоже случается, сэр. Иногда.

Сэм Бейкер почувствовал, что оба они отлично поняли друг друга.

— Я хотел бы выяснить у вас, генерал…

— Что именно, сэр?

— Как вы узнаете, что я нахожусь здесь? Вам что, звонят и сообщают, что я спускаюсь?

— Нет, сэр. Никто не звонит. Это ваше сиденье…

— Сиденье?

— Я хотел сказать: ваше кресло. Когда вы в него садитесь, оно нагревается, и у меня здесь загорается световой сигнал.

— Благодарю вас, генерал.

В дальнем конце коридора между тем раскрылись бронзовые двери лифта, и Генри О'Брайен, директор ФБР, ступил в коридорный сумрак.

— Привет? — неуверенно произнес он, вглядываясь в окружавшую его темноту.— Есть здесь кто-нибудь?

Президент выпрямился в кресле:

— Я здесь, Генри! Проходи и садись.— Бейкер похлопал по сиденью ближайшего к себе кресла.

О'Брайен, продолжая моргать, приблизился и сел рядом с президентом. На душе у него, как всегда, когда он находился в обществе главы государства, было неспокойно. Толстый живот любителя пива перевешивался через пояс брюк; верхняя пуговица рубашки, по обыкновению, расстегнута, толстый твидовый пиджак (один и тот же летом, и зимой) немоден и безвкусен. Словом, обыкновенный полицейский, не более того. Правда, наделенный природной смекалкой и пользующийся доверием Сэма Бейкера.

— Ага! Вот оно, значит, какое, это самое место,— оглядевшись, заметил шеф ФБР.

— Это самое место,— повторил за ним президент.

— Святая Мария, Матерь Божья,— перекрестился О'Брайен.— Помолись за нас, грешных, сейчас и в час смерти нашей. Аминь.

— Аминь,— повторил за ним президент.

Некоторое время они сидели молча.

— Есть какой-нибудь прогресс?

О'Брайен знал, что тот имеет в виду:

— Нет, сэр.

— Понятно.— Бейкер откинулся в кресле.— А те, кого вы в ФБР бросили на это дело, они что-то смогут обнаружить?

— Маловероятно.

— Разыщут они убийцу, Петерсена?

— Не думаю. Ведь никаких следов.

Президент задумался.

— Конечно,— продолжал О'Брайен,— если бы мы опубликовали его фото в газетах…

— Генри, присяга, которую ты принимал, она для тебя священна? — перебил его президент.

О'Брайен вздрогнул, набрал в легкие как можно больше воздуха. И ответил:

— Да, конечно.

— А ты бы ее нарушил? Если бы я тебя об этом попросил?

— Надеюсь, вы не станете о таком просить, мистер президент.

— Я и не собираюсь. Напротив, я как раз хочу просить тебя оставаться верным присяге, что бы ни случилось. Обещаешь?

— Да, сэр!

— Тогда ответь мне: почему это дело расследуют только двое твоих агентов?

Вместо ответа О'Брайен уставился на президента.

— Я же задал тебе вопрос. Почему делом Мартинеса заняты всего два человека?

О'Брайен продолжал смотреть на него так, словно тот говорил на непонятном ему языке.

— Генри!

— Но это был… — О'Брайен запнулся… — приказ.

— Приказ? Чей?

О'Брайен не отвечал. Потом наконец заставил себя произнести:

— Да вообще-то, мистер президент, ваш!

— Мой?

— Да, я получил его непосредственно от мистера Бендера.

Теперь уже Бейкер в упор уставился на О'Брайена. Красный глазок у него под рукой отчаянно замигал, но президент, казалось, этого не замечает.

Теперь-то уж Сэм Бейкер понимал: дело зашло слишком далеко. И глубоко. Толща темной воды кипит предательскими круговоротами, которые тащат тебя в такие глубины, куда не проникает, кажется, и сама смерть. Сейчас он сам барахтался там, беспомощно шевеля ногами и руками, не зная, куда и как выплыть. Сидящий перед ним О'Брайен — всего лишь ненадежная скала, за которую не ухватишься в этом бушующем море.

— Мистер президент… телефон, сэр!

— Обещай, что будешь рядом со мной всю эту неделю, Генри. Хорошо?

— Можете на меня рассчитывать, мистер президент.

— Благодарю.

Бейкер наконец взял трубку.

— Говорит президент.

Звонила Кэтрин, его секретарша.

— Мистер президент, в одиннадцать тридцать у вас встреча с послом Габона. Вручение верительных грамот. Короткая церемония, фотографы приглашены.

— Спасибо, Кэтрин.

Он было собрался повесить трубку, когда она добавила:

— Звонил вице-президент Истмен. Сказал, что тоже примет участие.

8.25 (по центральному времени) [57]Это время на час отстает от восточного.

Тед Уикофф был весь в поту, то и дело вытирал платком лоб, все больше ослабляя узел галстука.

— Хорошо, чего мы сейчас ждем?

Арлен Эшли улыбался благодушной улыбкой южанина, но зеленые сузившиеся глаза глядели недобро.

— Миста Уикофф, мне поручили показать то, что вы просили. И я должен это сделать — хочешь не хочешь. Но кое-что мне не по душе. Вы понимаете, сэр, о чем я?

— Вы так ставите вопрос? Что ж, прекрасно.

— Весь наш газетный фонд переведен на микрофильмы и доступен широкой публике. В том числе и вам, сэр.

— Извините, мистер Эшли, я спешу.

— Знаю, миста. И если мое начальство хочет, чтобы вы просмотрели наши редакционные статьи…— Он начал перекатывать карандаш между пальцами.— Что ж, я с удовольствием окажу вам все возможное в этих условиях гостеприимство.

Поднявшись, он направился в отдел новостей, один из самых больших в хьюстонской "Пост". Отдел этот был весьма мало похож на тот, где пятнадцать лет назад начинал свою журналистскую деятельность Тед. Тогда он убедил газетных боссов, что его весьма приличные оценки (средний балл три и восемь десятых) и опыт внештатного редактирования газеты в колледже заслуживают того, чтобы доверить ему место практиканта в "Трентон таймс". Молодому специалисту по сравнительному литературному анализу новая работа показалась упоительной. Его тогдашним кумиром был Хемингуэй, он верил, что тоже сумеет из репортера вырасти в романиста. Однако два года единоборства с черным стареньким "Ундервудом" принесли ему лишь ворох письменных отказов от таких солидных изданий, как "Нью-Йоркер", "Парис-ревю" и прочих. Между тем его сокурсник, с которым он делил комнату в общежитии, Дик Стэнтон, перешел из практикантов в штатные репортеры, занимаясь освещением работы муниципалитета на страницах "Филадельфия инкуайрер". Помнится, весь первый курс Уикофф потратил на то, чтобы совратить Стэнтона с пути истинного, на старших курсах он уже делился им с приятелями. И вот теперь "его" Стэнтон — репортер экстра-класса — за счет информации, поставляемой ему знакомой из городской ратуши. А он, Уикофф, сочиняет некрологи для своей "Трентон таймс"!

В 1974-м один из сотрудников муниципалитета в Филадельфии вступил в героическую борьбу с губернатором штата, покрывавшим неполадки в работе пожарного управления. Перипетии этого противостояния оказались столь захватывающими, что Тед Уикофф буквально поглощал все появлявшиеся в "Инкуайрере" репортажи, тогда как "Трентон таймс" оставалась лежать нечитаной на парадном крыльце родительского дома, куда по утрам бросал газеты почтальон. Наконец он отправился в Филадельфию, остановил свою машину перед одной конторой и, войдя, дождался, когда из кабинета вышел внушительных размеров мужчина — тот самый, что единоборствовал с губернатором.

— Что тебе, черт подери, нужно? — рявкнул на него Дэн Истмен — а это был именно он.

Однако Тед все-таки успел втиснуться вместе с ним в кабину лифта.

— Работы.

— А что ты можешь?

— Разузнавать все про всех.

— Например?

— Кто докладывает про вас "Инкуайреру".

Истмен тут же нажал на кнопку "стоп": дернувшись, кабина повисла между этажами.

Обернувшись к Теду, Истмен угрожающе потребовал:

— Говори, кто это?

— Если я скажу, мне нужна будет новая работа. Потому что это будет стоить мне моей нынешней.

Истмен смерил его взглядом.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три.

— Скажешь правильно, и я тебя беру.

— Паола Тэрнер.

— Иди подотрись!

— Ну, как хотите.

Уикофф нажал на кнопку спуска, лифт поплыл вниз. Но Истмен снова ткнул пальцем в "стоп":

— Откуда ты знаешь?

На шее у него вздулись жилы, он был в гневе. Да, на это чувство он способен и тогда бывал страшен. Но Уикоффа это не испугало. Наоборот, даже возбудило.

— Но я же сказал, что умею все про всех разузнавать,— ответил он, не повышая голоса.

— Посмотрим,— бросил Истмен, и лифт поехал вниз.— Позвони мне на следующей неделе. Как тебя зовут, детка?

— Скажу, когда позвоню.

На следующий день, в пятницу, "Инкуайрер" поместила короткую заметку на двенадцатой полосе: "Паола Тэрнер, сотрудница аппарата Дэна Истмена, уволилась по собственному желанию в связи с переходом на службу в частную компанию". В понедельник Уикофф позвонил Истмену и попросил о встрече.

— Что я должна сказать патрону, на что сослаться? — спросила секретарша.

— Сошлитесь на нашу поездку в лифте.

Снова взяв трубку, она передала ему, что встреча назначается на ближайшую пятницу. Когда в указанный час Уикофф явился, его сразу провели в кабинет: Истмен уже ждал его.

— Ты учился в колледже "Бодуэн", работаешь в "Трентон таймс" и мечтаешь стать великим романистом.

— Вижу, вы наводили обо мне подробные справки. Весьма польщен.

— Что еще мне остается узнать?

— Я гомосексуалист.

Истмен презрительно скривился.

— Понимаю, что это на любителя. Ладно, а почему я должен тебе доверять?

— По двум причинам.

— Ну?

— Я намерен преуспеть в жизни.

— А во-вторых?

— У меня отсутствует совесть.

— В свои двадцать три ты редкостное дерьмо,— фыркнул Истмен.

— У меня, между прочим, есть и другие бесценные качества.

— Например?

— Никогда не заметишь: вру я или нет.

— Ладно. Но чтобы в офисе этими твоими педиками и не пахло!

— Идет.

— Сто пятьдесят в неделю. Хочешь — начинай, не хочешь…

— Когда приступать?

— Считай, что ты уже приступил.

Как только о его переходе к Дэну Истмену стало известно, ему позвонил Дик Стэнтон:

— Слушай, ты, педераст вонючий. Я знаю, кто продал Паолу Тэрнер.

— Но тут политика, Дик. Лично я против нее ничего не имею.

— А моя политика — вышибить из тебя мозги вместе с дерьмом!

— Да? А как ты отнесешься к тому, если твои друзья по кегельбану узнают, что ты в свободное время занимался тем, что подставлял свою задницу?…

На другом конце после долгого молчания трубку со всего маха швырнули на рычажки.

Теперь, четырнадцать лет спустя, Тед Уикофф был в Хьюстоне, где пытался разыскать в архиве "Хьюстон пост" хоть что-нибудь, что могло бы заставить замолчать Терри Фэллона.

В дальнем конце отдела была отгорожена застекленная каморка: спущенные жалюзи не позволяли сотрудникам видеть, что там происходит. Сев за стол, Эшли включил терминал "Ай-Би-Эм" и дождался, когда засветится экран (в зеленоватом свете было что-то потустороннее). В контрольной строке появилась надпись: "ПОЖАЛУЙСТА, СООБЩИТЕ КОДОВЫЕ ДАННЫЕ".

Повинуясь команде, Эшли набрал цепочку букв и знаков. Прокрутив их в своем мозгу, машина отозвалась: "ПОЖАЛУЙСТА, СООБЩИТЕ КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА".

Эшли тут же напечатал: "ФЭЛЛОН ТЕРРИ — СЕНАТОР".

Экран заморгал, на нем появился список газетных материалов в хронологической последовательности, начиная с 1976 года. Заголовок первого из них, сопровождаемого, как и остальные, кратким резюме, гласил: "ПРЕПОДАВАТЕЛЬРАЙС-КОЛЛЕДЖА ДОБИВАЕТСЯ МЕСТА В МУНИЦИПАЛИТЕТЕ".

— Ну вот,— Эшли встал, уступая Уикоффу свой стул,— теперь отметьте то, что вас интересует, нажмите кнопку ввода — и нужная вам статья появится на экране. Если понадобится ее текст, нажмите другую кнопку — "печать"…

— Спасибо,— поблагодарил Уикофф, садясь за компьютер.

Эшли, улыбнувшись, вышел и прикрыл за собою дверь клетушки.

9.40.

— Куда? В Майами? — переспросил Барни Скотт.— Какого хрена вам там надо? Отпуск у вас, что ли? — И он с отвращением взял командировочное удостоверение, словно это была не бумага, а завонявшаяся рыбина.

— Там находится некто Рамирес,— объяснил Манкузо.— Нам надо с ним переговорить. Чего ты ко мне привязался?

Росс, прислонившись к стене в углу кабинета, молча наблюдал за происходящим.

— А на что вам эта "мокрая спина"?

— Он знает, кто подослал убийцу к Мартинесу,— ответил Манкузо.— Он у них губернатор в изгнании или что-то в этом роде.

— Не нравится мне это,— процедил Скотт, изучая удостоверение.— Четыреста десять баков на ветер!

— Послушай, Скотт, по мне — пусть этим займутся ребята из нашего отделения в Майами. Мне на это вообще наплевать!

— Нет уж,— возразил Скотт.— Дело это ваше, вам двоим его и расхлебывать. А парней из Майами сюда нечего впутывать.

Он подписал бумагу и передал ее Манкузо.

— Спасибо,— поблагодарил тот.— А вот еще удостоверение. Для девушки.

— Какая еще девушка?!

— Пресс-секретарь. Она будет связной. Без нее нам не обойтись.

Скотт нехотя подписал вторую бумагу.

— Дерьмо это все, ребята! Вам, конечно, наплевать, что наши налогоплательщики вынуждены раскошеливаться на такое говно!

— Да я ночь не спал, все горевал об этом!

И Манкузо направился к двери. В холле он передал обе бумаги Россу.

— Поедешь ты.

— Я? Почему?

— Ей, видишь ли, не ндравится, как я выражаюсь.

— Кому? — Росс попытался изобразить на своем лице обиду, хотя на самом деле предложение Манкузо привело его в восторг.

Манкузо вызвал лифт.

— Езжай домой, пакуй чемодан. А я скажу нашей Джин Большие Сиськи, чтобы она заказала авиабилеты.

Росс положил удостоверение в карман.

— А ты чем займешься?

— Фэллоном. Слишком уж он идеальный для нормального смертного.

Белая стрелка указателя прыгнула наверх, Росс вошел в кабину.

— Знаешь, Джо, иной раз меня прямо тошнит от тебя.

Створки дверей, захлопнувшись, разделили их.

11.25.

Гамильтон Тэйт, заведующий протокольным отделом госдепартамента США, вел церемониальную процессию по направлению к Голубой гостиной на втором этаже Белого дома. Следом за ним шел президент, стараясь хоть как-то связать воедино те разрозненные сведения о Габоне, которые он почерпнул из прочитанных на ночь материалов об этой стране. Сейчас в его памяти осталось только одно: Габон расположен в ста пятидесяти милях к северу от Анголы, западноафриканской страны, где в тот момент находились тысячи кубинских военных советников.

У дверей Голубой гостиной Тэйт остановился, оглянувшись на президента.

— Они говорят на французском и на банту.

— И какой они, по-вашему, предпочтут?

— Боюсь, разговор пойдет на банту, сэр. У всех у них на уме "Корни". В Африке сейчас это модно.

— Тут ничего не поделаешь,— вздохнул президент.

В своем фраке со стоячим воротничком габонский посол как две капли воды был похож на всех на свете дипломатов. Высокого роста, с волнистыми шрамами на обеих щеках, похожими на кошачьи усы, он как раз пожимал руку Дэну Истмену, когда в гостиной появился президент.

— Мисса президент! — Сложив обе руки вместе, посол отвесил церемонный поклон.

— Доброе утро, господин посол. Добро пожаловать к нам в Вашингтон — от имени народа и правительства Соединенных Штатов.

Посол наклонился к переводчику, и тут вперед выступил Дэн Истмен.

— Доброе утро, мистер президент! Все это время я безуспешно пытался с вами связаться.

— Здравствуйте, Дэн! — Бейкер пожал протянутую руку.

Взяв президента за локоть, Тэйт поставил его между Истменом и послом: это был наиболее фотогеничный ракурс.

— Мисса президент! — начал при свете замелькавших фотовспышек свою приветственную речь на банту посол Габона.

Стоя сбоку от него, Истмен достаточно громко спросил:

— Когда же мы наконец поговорим? Вы сами знаете о чем.

— Попозже,— произнес Бейкер, улыбаясь фотографам. Истмен тоже улыбался. Между тем переводчик начал свой перевод.

— Наш президент, досточтимый Эль Хадж Омар Бонго, шлет вам свои наилучшие пожелания и благодарность нашего народа за ту щедрость, с которой…

— Тысячу проклятий, Сэм, — прошипел Истмен,— вы что, даете мне от ворот поворот?

— Говорите тише!

— Извините, сэр.— Переводчик был сбит с толку.

— Я не вам,— продолжая улыбаться, пояснил президент.— Продолжайте, пожалуйста.

— … великий американский народ помогает развитию нашей экономики и…

— Если вы думаете, что, заменив меня Фэллоном, вы что-то выгадаете, то вы просто рехнулись,— заявил Истмен под стрекот и вспышки камер.

— Да я ничего такого не думаю!

Перестав переводить, переводчик на мгновение замер с открытым ртом.

— Нет, нет, продолжайте, прошу вас,— повторил президент и, обернувшись к Истмену, добавил: — Приходите завтра, мы все обговорим.

Переводчик что-то зашептал на ухо своему послу, тот в ответ радостно заулыбался.

— Он придет к вам завтра с большим удовольствием!

— Это я не о нем! — переполошился президент.— А о другом,— указал он на Истмена.

— Черта с два я приду завтра,— не унимался тот.— Сегодня или никогда!

Переводчик зашептал на ухо послу.

— Зачем вы это переводите? — вышел из себя президент.— Послушайте, Дэн, мы все обсудим завтра.

— Может быть, пару фото с вице-президентом? — предложил Тэйт, чтобы увести Истмена подальше от Бейкера.

Засверкали вспышки, посол схватил руку Истмена и начал трясти ее.

— Этот номер у вас не пройдет! — произнес Истмен угрожающе, стоя вполоборота одновременно к камере и президенту.

— Здесь же пресса, Дэн! — попробовал урезонить его Бейкер. В голосе президента звучали стальные нотки.

— Плевать на прессу! — Истмен стряхнул руку посла, словно грязную половую тряпку, и повернулся к президенту: — Пусть я сдохну, если позволю вам сбросить меня за борт. Полечу я — полетите вы, так и знайте!

— Хорошо, Дэн, хорошо!…— Президент изо всех сил старался удерживать на лице улыбку.— Не заставляйте меня краснеть от стыда за ваше поведение.

Посол в недоумении переводил взгляд с одного разъяренного руководителя страны на другого; в комнате вовсю стрекотали камеры.

— Будьте вы все прокляты! — С этими словами Истмен, растолкав толпу фотографов, выскочил вон.

Сэм Бейкер остался стоять посреди комнаты с печальной улыбкой.

10.40. (по центральному времени).

Теду Уикоффу не хотелось признаваться в этом, но факт есть факт. История возвышения Терри Фэллона, бывшего преподавателя Райс-колледжа (оклад 11 тысяч долларов в год), больше всего напоминала сон наяву. На экране дисплея перед глазами Уикоффа будто вырастала фигура Линкольна наших дней, странствующего рыцаря, бесстрашно вступающего в единоборство с хьюстонской мафией: грязная разноязыкая толпа "усталых и голодных" под его руководством смогла одержать сокрушительную победу над своими недругами.

Тут было все, что обычно налицо в мелодраматических телесериалах: Фэллона грозились убить; на газоне перед его домом сожгли крест; в окно его конторы стреляли… Но, вопреки всему, он ни разу не свернул с избранного пути, не изменил своей цели — равные права и единый закон для всех. И вот он уже сплотил вокруг себя белых и выходцев из Латинской Америки, так что в Хьюстоне возникло некое подобие братства людей…

Тед Уикофф снял очки, потер уставшие глаза. Да, ничего странного в том, что деятельность Фэллона в бэррио и других кварталах бедноты принесла ему победу сперва на выборах в муниципалитет, а затем и в конгресс, нет. Как и в том, что губернатор штата избрал именно его, чтобы заменить проворовавшегося сенатора Везсрби. И не удивительно, если Сэм Бейкер сочтет его идеальной кандидатурой на пост своего нового вице-президента.

Но был во всей этой эпопее некий контекст, притом весьма красноречивый. Почти все статьи, о возвышении Фэллона, его борьбе с сильными мира сего, непреклонности и преданности идеям народовластия были написаны одним автором — Салли Крэйн. Сама она объясняла это просто: однажды по чистой случайности она встретила этого человека в квартале бедняков — том самом, где, невзирая на протесты жильцов, были снесены десятки их лачуг.

Вот он на фотографиях. Высокий и стройный, с распущенным узлом галстука, с закатанными выше локтей рукавами безукоризненно белой рубашки. Рыжеватые волосы по-мальчишески вьются, одна из прядей упала на глаза, как у Джона Кеннеди. Вот он утешает старуху, вот пожимает руку одному отчаявшемуся, другому, третьему… По-испански он говорит так, словно это его родной язык. И говорит то, что понятно каждому: "валенсия" — мужество, "персистенсия" — упорство и "эсперанса" — надежда.

По словам Салли Крэйн, сражение Фэллона за место в хьюстонском муниципалитете по своему духу больше всего напоминало средневековую пьесу-мистерию.

Когда же Уикофф перешел к кампании Фэллона по выборам в конгресс, общий тон статей разительно изменился: он стал теперь сухим, почти репортажным. Оказалось, что попросту изменился их автор. Из множества материалов ни один больше не принадлежал перу Салли Крэйн.

— В чем дело? Она что, взяла и перестала о нем писать в 1976-м?

Арлен Эшли поглядел на Уикоффа поверх очков:

— Перебралась на север. В ваши края.

— В Вашингтон?

— В "Вашингтон пост", эту "Правду на Потомаке", как мы ее тут зовем.

— Она считалась хорошим репортером?

— Да нет, репортер она неважнецкий,— засмеялся Эшли,— но сочинитель что надо. Я ей прямо сказал: "Тебе бы романы писать, а не газетные статьи!" Идеалистка — вот кто она была! А Вашингтон как раз для таких. И для дураков.

Уикофф оставил это замечание без внимания.

— Она что, была в него влюблена?

— Ну, наверное.

— Скажите, они были любовниками?

— А с какой стати, спрашивается, я должен отвечать на подобные вопросы?

— В общем, она уехала в поисках лучшей работы?

— В общем, она уехала, когда он женился.

Уикофф перелистал несколько своих листков.

— Да, вот у меня тут колонка светской хроники: "Принц и Принцесса Царства Света"…— Хихикая, Тед принялся читать вслух.— "Невеста плыла среди них, как плывет самая прекрасная музыка, которую вам только доводилось слышать среди тишины летнего дня. Даже пересмешник забыл свою песню, прерии затаили дыхание…" — Уикофф сложил газетный лист, на его губах заиграла презрительная ухмылка.— А всего через год Принцесса отправилась в дурдом, а Принц — в конгресс. Царство Света кончилось.

— Между прочим, эту заметку написала Салли.

От удивления Уикофф даже рот открыл:

— Вы меня разыгрываете?!

— Она уже собралась в Вашингтон и сама напросилась, чтобы это было ее последним редакционным заданием. Я тогда подумал: а почему бы нет.

— Но зачем? Почему?… Из любви? Или из ненависти?

Эшли поднялся.

— Итак, если я вам больше не нужен…

Уикофф остановился в дверях:

— А этот дурдом, он где, собственно, находится?

— Как раз при выезде из города. Так что вы его не минуете,— ответил Эшли, заключив:— Приезжайте, всегда будем рады видеть вас у себя.

12.05.

В спальне дома для гостей, расположенного прямо за особняком Фэллона, Салли уже успела распаковать свои вещи. В этой комнате ей довелось провести не одну ночь: теперь она стала для нее почти что домом. Случалось, она тащилась по выложенной булыжником дорожке к этому увитому плющом коттеджу после затянувшихся далеко за полночь споров относительно того или иного программного документа, с которым предстояло наутро выступить сенатору. Порой, когда важные гости, участники очередного обсуждения, загасив недокуренные сигары, разъезжались в своих длинных лимузинах, она и Терри выходили вместе через заднюю дверь его дома и шли сюда, минуя по пути плавательный бассейн и земляной очаг, где во время больших сборищ жарились бифштексы. Им под ноги мягко стлались световые круги, отбрасываемые на дорожку неяркими фонарями. В такие минуты они обычно молчали: слишком уж утомительны бывали эти обсуждения, чересчур запутаны проблемы, когда никак не удавалось примирить требования общественности, с одной стороны, и соответствующую статью Конституции — с другой.

Терри привык полагаться на ее суждения, убедившись, что Салли, не упуская из виду сути обсуждавшегося вопроса, всегда оказывалась способной раньше других увидеть и все выгоды, которые он сулит. Одним словом, когда она была рядом, Терри Фэллон мог не сомневаться в конечном успехе дела.

Экономка Фэллона, дородная датчанка Катрин, обычно глядела на них двоих из окна, когда они удалялись в сторону коттеджа. Когда же они останавливались перед его дверью, она из деликатности тут же отворачивалась.

Потом Салли какое-то время еще стояла с ним рядом, прислушиваясь к стрекоту цикад в ночи, ощущая разгоряченной щекой восточный ветер с Чесапикского залива. При тусклом свете невысоких фонарей она видела, как он устал, как старят его эти дни, ночи и годы вашингтонской жизни. Он оставался еще энергичным и притягательным, но возраст — средний возраст! — был уже не за горами. Иногда он наклонялся и целовал се, как муж целует жену, с которой прожил лет двадцать,— с благодарностью и почтением. И потом, следя за тем, как он возвращается по дорожке к себе, как над крышей большого дома занимается восход, на фоне которого выделялись его согнутые под тяжестью забот плечи, она с особенной остротой ощущала, сколько радости упущено ими обоими в этой жизни,— и никогда он не бывал ей так дорог, как в подобные минуты.

Но сегодня все было по-другому. Сегодня под пляжными зонтами возле бассейна сидели бдительные вооруженные люди с портативными рациями. Стоя у открытого окна своей спальни, Салли могла слышать доносившееся до нее слабое попискивание этих раций.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Мисс Крэйн? — осведомился сотрудник секретной службы, сидевший на переносном коммутаторе в большом доме.

— Да?

— У меня на проводе некто мистер Бенсон из Ассошиэйтед пресс. Будете с ним разговаривать?

— Да, спасибо.

— Салли?

— Да, Боб.

— Не пропусти полуденные новости.

— Что-нибудь произошло?

— Бейкер с Истменом выясняли отношения прямо в Голубой гостиной перед дюжиной фотографов! Снимки уже пошли в эфир.

— А что там было?

— Бейкер приветствовал какого-то африканского бонзу, и тут вдруг заявляется Истмен, начинает склоку с президентом и уходит, хлопнув дверью. Посмотри картинки — не пожалеешь. От злости оба просто писали горячим кипятком. У твоего шефа комментарии будут?

— Никаких комментариев.

— А общие соображения?

— Вее это одно мальчишество,— пожала плечами Салли.

Бенсон рассмеялся. В этот момент в дверь постучали.

— Я готова, Крис! — крикнула Салли, возясь с сережкой, которая никак не хотела застегиваться.

— Но прошло уже двадцать минут! Сейчас десять минут первого, а ровно в половину тебе надо быть в "Maison blanche". А мне… предстоит ланч с прелестным молодым человеком из "Уильяма и Мэри".

— О другом ты, видно, думать неспособен?

— Мама внушала мне, что секс — это гадость. Как раз за это я его и люблю.

Кивнув стоявшему возле черного хода агенту секретной службы, они вошли в дом.

— Он уже спрашивал про вас,— сообщила экономка.

Терри в задумчивости сидел у окна своего кабинета в голубом шелковом халате, ноги на подушках. Ослепительное солнце образовывало нимб вокруг его головы. Неудивительно, что сейчас он показался Салли почти херувимом.

— Ты хотел меня видеть?— тихо спросила она.

— А… да. Доброе утро, Крис. Слыхали, Бейкер и Истмен… Прискорбно! Двое столь достойных людей…— Терри покачал головой и продолжил: — Мне звонил Эшли.

Салли оживилась:

— Арлен Эшли? Из хьюстонской "Пост"?

— Он самый. Сегодня утром у него побывал один человек, которого мы с вами должны знать.

— Кто это?

— Просмотрел всю их подшивку обо мне. И о тебе расспрашивал.

— И это был кто-то, кого мы знаем?

Терри пристально посмотрел на Криса.

— Да, Тед Уикофф.

Крис начал на глазах надуваться от гнева: казалось, он вот-вот лопнет.

— Этот… грязный джорджтаунский педик! Да я ему… все яйца вонючие размозжу!

— Успокойся, Крис. Ничего страшного тут нет,— заметил Терри.— То, что напечатано в газетах, это уже достояние истории. Нам скрывать нечего.

Ван Аллен, однако, продолжал злобно шипеть:

— Да это… это…

— Конечно, кому понравится, что его использовали. Но тут ничего не поделаешь: политика. На ошибках учимся. Но главное-то ведь остается при нас, не так ли? Мы горды тем, что мы есть, тем, за что мы боремся.— Терри поднялся, стараясь не потревожить при этом раненый бок.— И нам, повторяю, нечего скрывать, мы доверясм друг другу и заботимся друг о друге. Прав я или нет?

— Прав,— подтвердил Крис, подставляя Терри свое плечо.

— О'кэй,— подытожил тот.— Теперь вы двое отправляйтесь в город и плотно пообедайте. А ты, Салли, не позволяй Томми Картеру морочить тебе голову.

— Не волнуйся, босс!

— Ну а ты, Крис, будь поразборчивей…

— Эшли не говорил, что теперь собирается делать Уикофф?

— По-видимому, попробует повидать родителей Харриет.— И, заметив широко открытые глаза Салли, добавил: — Идея, по-моему, не самая удачная… Итак, встречаемся около двух!

Пройдя через забитую агентами и партийными боссами приемную, они вышли на улицу. В конце проезда толпились телерепортеры — в надежде хотя бы мельком взглянуть на Терри Фэллона. Некоторые из них, знакомые Салли, сразу же засыпали ее градом вопросов:

— Что, Фэллон уже видел фото?

— Как его мнение насчет Истмена и президента?

— Бейкер решил в его пользу?…

В ответ Салли только качала головой. Крис между тем предъявил агенту свое удостоверение, и тот отправился за их машиной: в гараж теперь вход тоже был запрещен.

— Эй, Салли! — не унимались репортеры.— Скажи нам хоть что-нибудь!

Улыбнувшись, она помахала им рукой,— что означало: комментариев не будет.

Когда они сели в машину, Крис сказал:

— Знаешь, я чувствую себя в полнейшем дерьме. Полнейшем!

— Да,— утешила его Салли как могла.— Нам всем предстоит многому учиться.

Агенты в это время расчистили для них путь в конце проезда, оттеснив репортеров и отодвинув барьер. Голубая "тойота" Криса покатила по Кресент-драйв. И тут что-то заставило Салли неожиданно обернуться. Сзади, в толпе репортеров, мелькнуло чье-то лицо. Оно было явно чужим и совершенно ей незнакомым. Впрочем, нет, она все-таки видела его раньше. Только вот где?

— Кто это? — спросил Крис.— Ты знаешь этого человека?

— Нет. Как будто не знаю.

Однако почему-то кровь отхлынула от ее щек…

12.20.

Росс не поехал домой паковаться. Поймав такси, он отправился на угол 23-й и Е-стрит, где находилось Медицинское управление ВМС. Ведавший приемом посетителей дежурный офицер, которому он показал свое удостоверение, удалился, оставив его сидеть в окружении красочных рекламных плакатов, расписывавших прелести службы на флоте. Через несколько минут внушительного вида негр в новенькой бело-голубой форме берегового патруля выкликнул его имя.

— Агент Росс!

— Да?

— Я рядовой Браун. Мне поручено провести вас в кабинет капитана Фэрчайлда.

Пока поднимался лифт, он стоял расслабясь, однако у дверей капитанского кабинета сразу же вытянулся по стойке "смирно".

— Я подожду вас здесь, сэр!

— Хорошо.— Пожав плечами, Росс вошел внутрь.

— Привет, Дэйви! — воскликнул Тим Фэрчайлд.

Врач-терапевт, он окончил медицинский факультет Йельского университета, получая стипендию по программе обучения офицеров запаса, и теперь должен был отслужить определенный срок в Медицинском управлении ВМС. В студенческие годы их с Россом связывало общее увлечение — игра в сквош.

— Заходи, старина. Садись,— продолжал Тим.— Куда ты подевался? Вот Пэм, так та хоть раз в месяц отмечается, а тебя неизвестно где черти носят. Что, так много работы?

— Да нет вроде…

— Ты все еще в паре с этим типом, как его… Манкузо?

— Ну да. Та же тягомотина.

— Неужели они не могут дать тебе шанс? Бросить на что-нибудь стоящее?

— Я и сам спрашиваю себя о том же самом.

— Не отчаивайся, старина,— утешил друга Фэрчайлд.— Вот увидишь: как только этот тип выйдет на пенсию, они тут же подкинут тебе настоящую работенку. А пока… чем я могу тебе быть полезен?

— Да есть тут одна закавыка. У меня к тебе несколько вопросов по СПИДу.

— Что? — рассмеялся Фэрчайлд.

— Да погоди смеяться. Я же не о себе!

— Господи, еще этого не хватало.

— Я серьезно, Тим. Сколько мы с тобой знаем друг друга? Так вот, у меня к тебе чисто гипотетический вопрос.

— Ну если гипотетический, то валяй,— кивнул Фэрчайлд.

— Одному парню делают анализ крови. Нормальному парню, а не из этих. Ну и анализ тоже нормальный. А через пару дней обнаруживается: у него СПИД. Как это может быть?

— Такого не бывает,— развел руками Фэрчайлд.

— Что значит — "не бывает"?

— Не бывает, и все. Так СПИД не заработаешь.

— А ведь те, кто сидят на игле, могут его сами себе занести, так?

— Могут, конечно. Но первая иммунная реакция проявляется не раньше чем через месяц.

— Да?

— Да!

Некоторое время Росс сидел молча, что-то обдумывая.

— Послушай, не морочь мне голову. Никакой это не гипотетический вопрос! — прервал молчание Фэрчайлд.

— Нет, Тим, именно такой,— в упор глянул на друга Росс.

— О'кэй,— кивнул тот.— Тебе, значит, кто-то сказал, что у парня всего за два дня проявились симптомы СПИДа?

— Да, примерно так.

— А этот твой… гипотетический источник — ну который сказал тебе насчет диагноза, он что, сам врач?

— Конечно. Судебный медик.

— Ясно…— кивнул Фэрчайлд.— Тут, скорей всего, простое заблуждение. Все эти патологоанатомы только и умеют, что резать. И про СПИД им известно одно: от него умирают. Но главное…

— Что главное?

— Главное — зачем им понадобилось брать у него анализ на СПИД? Я спрашиваю об этом в чисто гипотетическом плане. Ведь обычно при вскрытиях этого не делают.

— Тут речь шла не об обычном покойнике…

— Хорошо, Дэйв, но, даже гипотетически рассуждая, СПИД за двое суток не заработаешь. Ни за счет грязной иглы, ни за счет инфицированной крови. Единственное, как это могло произойти: кто-то должен был бы впрыснуть парню инъекцию вируса. А такого произойти наверняка не могло.

— Почему ты так уверен?

— Ты что, Дэйв, серьезно? — рассмеялся Фэрчайлд.— Чистая культура вируса СПИДа? Да знаешь, что это за смертельная штука! Выращивать ее в лаборатории — это все равно что держать у себя дома водородную бомбу!

— И никто ее не выращивает?

— Почему, выращивают, конечно. Хотя бы для того, чтобы со временем получить вакцину. Вакцина от полиомиелита, к примеру,— это ведь тот же вирус полимиелита, только ослабленный. Он и помогает нашему организму создавать свои антитела. Сейчас то же самое пытаются сделать и с вирусом СПИДа.

— Где?

— Мне известно лишь одно такое место — Национальный институт здравоохранения в Бетезде. Это у нас. А у французов этим вроде занимаются в Париже в Пастеровском институте. Туда перед самой своей смертью еще ездил Рок Хадсон.

— А кто-нибудь мог выкрасть из Института в Бетезде вирус СПИДа?

— Не думаю. Легче, наверное, выкрасть атомную бомбу!

— Это почему же?

— Потому что их больше…

Росс поднялся.

— Спасибо тебе, Тим…

Тот перебил его:

— Да, я вспомнил. Есть еще одно место.

— Какое?

— Форт Дитрих. Штаб Управления медицинских исследований армии США.

Росс вытащил из кармана блокнот.

— Кого мне там надо повидать?

— Никого! Забудь про это дело. Туда простым смертным вход запрещен. И не пытайся совать к ним свой нос — останешься в дерьме!

Росс тем не менее старательно записывал:

— Так… значит, штаб Управления медицинских…

Фэрчайлд перехватил его руку — перо остановилось.

— Брось писать, Дэйв! Там тебе ничего не скажут. Ребята из этого управления — они не просто военврачи, как я. Нет. Когда выйдет их срок, они не уйдут на гражданку, не станут педиатрами. Они убежденные, они фанатики! Считают, что война уже давно началась. Им плевать, сколько народу помрет,— лишь бы победить.

Росс смотрел на него во все глаза.

— В любом случае я бы туда не совался.

— А что?

— Там как раз можешь что-нибудь такое подцепить…

— Спасибо, дружище. Ты мне здорово помог.

— Помог? А я-то думал, что это все чисто гипотетически.

Росс ничего не ответил.

— Я знаю одного парня,— заговорил Фэрчайлд,— который бы мог быть тебе полезен.

Взяв у Росса ручку, он нацарапал на листке адрес.

— Он врач и раньше работал у них. Но не выдержал и смылся оттуда.

— Спасибо.— Росс спрятал листок в карман.

— Гляди в оба, Дэйв…— Обойдя стол, Фэрчайлд приблизился к Россу.— Тут замешана армия, понял? А эти люди, учти, шутить не любят. Так что осторожней.

— Ясно. Я не говорил тебе, что ты настоящий парень?

— Нет. И давно…

11.35 (по центральному времени).

Миновав последний из хьюстонских пригородов, Тед Уикофф еще с час ехал по проселочной дороге. Мимо проносились пожелтевшие техасские равнины, поросшие кустарником, и рощи торжественных, как часовые, кактусов сагуро. Потом взятый им напрокат форд пересек узкоколейку — отсюда к цели его путешествия вела прямая, словно лента, асфальтовая аллея. У въезда посетителей встречала новенькая красно-белая вывеска: "ЧАСТНАЯ ДОРОГА". Ярдах в ста виднелись брошенные загоны для скота и мостки, по которым животных загоняют в вагоны. Вскоре появилась еще одна вывеска, тоже красно-белая, на ней было крупно выведено слово "КИМБЕРЛИ".

Вдоль колючей проволоки, отделявшей от дороги обширное пастбище, Тед проехал еще добрых миль пять. Но вот проволока сменилась белым штакетником, а пастбище — лугом. Еще миля — и открылся въезд в имение: вдалеке виднелось несколько построек, окруженных небольшой рощицей. Тед вылез из машины и позвонил по телефону, предусмотрительно поставленному при въезде.

Человек на другом конце провода прогнусавил с техасским акцентом:

— Семейная резиденция Кимберли. Чем могу служить?

— Я Тед Уикофф. Из аппарата вице-президента. Я звонил вам, чтобы условиться насчет встречи с мистером Кимберли.

— Минутку, мистер Уикофф.

Он остался стоять с трубкой в руке. За забором виднелась длинная бетонная взлетная полоса, два белых ангара и посадочная площадка, где вполне мог бы уместиться пассажирский самолет. Прошло некоторое время — и в трубке послышался назойливый треск.

— Мистер Уикофф, весьма сожалею, сэр, но у мистера Кимберли сегодня забит весь день. Вы же понимаете, как это иногда случается. Может быть, вас устроит начало будущей недели? Или, скажем, через неделю?

— Боюсь, что это мне не подойдет,— ответил Уикофф.— Скажите мистеру Кимберли, что я не займу у него слишком много времени. И еще скажите, что я еду в Кливленд.

— Минутку.

Железные ворота бесшумно раздвинулись. Повесив трубку, Уикофф сел в машину. На полпути к усадьбе он поравнялся с группой ковбоев — все немолодые, в пыльных сапогах и потертых кожаных куртках, не раз побывавших и под дождем, и под палящим солнцем. Они проводили его машину косыми взглядами из-под широких полей своих шляп.

В конце аллеи возвышался огромный раскидистый дуб, за которым, в окружении рощицы ореховых деревьев, стоял белый псевдоготического стиля особняк: шесть свежевыкрашенных колонн у входа поддерживали изящный портик.

Навстречу ему вышла молодая женщина с распущенными темными волосами. На ней были джинсы, синяя холщовая рубашка и расшитые узорчатые сапожки. За ее спиной стоял бой-мексиканец в белой, с иголочки, ливрее, с подносом в руках.

— Мистер Уикофф,— обратилась она к нему, как только он вылез из машины,— меня зовут Сюзанна Браун. Я секретарша мистера Кимберли.— Она протянула руку и поздоровалась с ним.— Добро пожаловать к нам, в имение Кимберли. Что бы вы предпочли: холодную воду или охлажденный чай?

— Я предпочел бы чай.— Уикофф взял с подноса заиндевевший стакан.— Господи, ну и жарища у вас тут.

— Техасское лето, мистер Уикофф. Слава богу, что только жарко. Бывает еще и душно.— Она улыбнулась.— А сейчас мистер Кимберли может вас принять.

Однако она не провела его в дом, а направилась через густой газон к низкому деревянному зданию. На медной доске, прикрепленной к дверям, было выбито: "КОНЮШНЯ ДЛЯ СЛУЧКИ".

Уикофф ступил в полутемное и глубокое, как пещера, квадратное помещение, стены которого были обшиты тиковой панелью и увешаны картинами с изображениями лошадей. Пол был земляным, красного оттенка. В самой середине двое конюхов пытались удержать на месте норовистую кобылу. У одного из них в руке была длинная палка: прикрепленное к ней кольцо было продето в ноздри лошади; другой сгибал левую заднюю ногу животного и старался поднять ее, так что лошади приходилось теперь балансировать на трех ногах. К ее холке была приторочена красная кожаная попона: схватив ее зубами, над кобылой навис мощный, белой масти, жеребец. Его огромный черный член болтался между кобыльими ляжками. Постепенно хрипы обоих животных перешли в пронзительное ржание.

Сперма жеребца, совладавшего наконец со вздрагивающим крупом кобылы, выплеснулась на утоптанную красную землю.

У противоположной стены несколько фермеров, довольные, пожимали друг другу руки. Отфыркивающегося жеребца увели, кобыла же осталась стоять на месте, дрожа и недоумевая, в то время как конюх оглаживал кобыльи бока, всячески пытаясь ее успокоить.

— Я Дуайт Кимберли.— Высокий жилистый скотовод протянул Уикоффу руку.— Спасибо, Сюзанна,— обратился он к секретарше, отпуская ее.

Вместе с хозяином Уикофф вышел из конюшни на солнце.

— Зачем изволили пожаловать? — Кимберли поставил сапог на перекладину ограды.

Конюхи между тем выпустили белого жеребца на волю; радостно заржав, он вскинул голову и галопом ускакал прочь.

— Меня интересует ваш зять,— ответил Уикофф.

Кимберли посмотрел куда-то вдаль.

— Что ж, он и вправду человек любопытный,— произнес он не слишком дружелюбно.

— Мне хотелось бы поподробнее узнать о его женитьбе. И о вашей дочери. Что произошло? Почему это она вдруг заболела? Только что ее объявили первой красавицей Хьюстона — а на следующий год она уже в больнице!

— Мистер Уикофф,— Кимберли стряхнул пыль со штанины,— к вашему сведению, у нас тут многие до сих пор придерживаются мнения, что браки заключаются на небесах. Муж и жена — единая плоть. Так что кое-кому может и не понравиться, что вы тут расхаживаете, задаете свои вопросы — ну, например, насчет Харриет. Я бы не советовал вам ворошить прошлое. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Позвольте ответить откровенностью на откровенность, мистер Кимберли,— начал Уикофф, не скрывая угрозы.— У меня билет в Кливленд, я утром вылетаю. Мне не хотелось бы без нужды тревожить вашу дочь. Не хотелось бы, чтобы столичная пресса стала мусолить слухи, почему, выйдя за Терри Фэллона, она прямиком направилась в дурдом. Но вы, похоже, просто не оставляете мне иного выбора. Придется прибегнуть к услугам прессы. Вы меня понимаете, не правда ли?

Кимберли посмотрел на него, улыбнулся. Лицо у него было обветренное, глаза смотрели жестко, даже жестоко.

— Мистер Уикофф, я всего лишь простой фермер, а не столичная штучка, как вы. Но тем не менее я бы все же дал вам дружеский совет: не суйте свой член в чужую задницу. Слышите? Желаю всего наилучшего.

Уикофф вылил на землю остатки холодного чая, поставил стакан на заборный столб и зашагал к машине.

12.45.

Ресторан назывался "Белый дом". Здесь собирался официальный Вашингтон, чтобы показать себя. И когда репортер, бывший коллега Салли, зазвал ее сюда на ланч, было ясно, что ему не просто хочется с ней потрепаться. Метрдотель провел их в кабинку, но, прежде чем сесть, Салли обратилась к бородачу с мягкими серыми глазами, который пригласил ее сюда:

— Значит, платишь ты, так?

— Так,— утвердительно кивнул Томми Картер, заведующий вашингтонским бюро своей телекомпании.

— Нью-Йорк готов раскошелиться?

— Угу.

— И через месяц никто не позвонит мне и не скажет: "Хелло, Салли, тут из ресторана поступил счет, с вас причитается…"

— Исключено,— засмеялся Картер.— Может, все-таки присядешь, а?

Салли наконец села.

— Господи, да я тебя тысячу лет не видел! А ты в порядке…

— Вранье.

— Ладно, беру свои слова обратно.

— Кончай треп.

Склонившись над ее плечом, метрдотель по-французски осведомился:

— Мадмуазель желает аперитив?

— Да,— тоже по-французски ответила Салли,— "Кир Ройаль", пожалуйста.

Поблагодарив, метрдотель удалился.

— Тебя, похоже, ждут большие перемены. Рад за тебя. Да, как вспомнишь нашу Закатеколуку…

— Ты, по-моему, единственный из "гринго", кто в состоянии произнести это название, не сломав язык.

— Там ты была счастлива.

— Но там я потерпела крах. Впрочем, как и все мы…

Официант поставил на столик ее напиток. Картер постучал по своей пустой рюмке.

— Una mas!

— Pardon?

— Un autre.

— Oui, monsieur.

— Сноб! — презрительно бросил Картер ему вслед.— Итак, Салли Крэйн, в Вашингтоне мы пошли в гору? По такому поводу требуется выпить.

Они чокнулись.

— Скажи, а твой Фэллон, он что, настоящий парень?

— Настоящий! Честный! Порядочный! Словом, хороший человек с хорошими идеями. Вот и вся его биография.

— Здорово его поцарапало?

— Да, изрядно.

— Но голова-то не задета?

— Нет. Осталась только дырища вот тут.— И она показала на свой правый бок.

— Знаешь, меня поразило…— Картер устроился поудобнее.— Как это он смог выступать после всего, что произошло. В него всадили пулю, столько крови потерял, без сознания… И при этом умудрился сказать то, что нужно было сказать толпе в такой момент. Поразительно!

— Что ж, на то он и поразительный человек.

— Угу. Послушай, а ты еще заплетаешь косы?

— Косы?

— Угу. Когда-то ты носила косы, помнишь? Две косы, резиночки, бантики… Однажды ты принимала роды у одной местной, а я смотрел на тебя и думал: "Черт, вот еще немного наклонится и перепачкает свои косы в крови".

Откинувшись назад, Салли скрестила на груди руки:

— Эй, Томми, это что — "Я помню мамочку свою", да?

— Так, воспоминания нахлынули.

— Перестань валять дурака, Томми! Мы слишком давно с тобой знакомы. Давай-ка ближе к делу. Чего тебе надо?

Он сперва вздохнул, потом рассмеялся.

— О'кэй, о'кэй. Ходят слухи, что Фэллон у Эн-Би-Си в кармане. И ни к чьему чужому микрофону ни за что не подойдет. Мои ребята в нью-йоркской конторе решили сделать тебе одно предложение.

— Через тебя? Думают, значит, что тебе я не сумею отказать?

Он пожал плечами:

— Было время, когда ты действительно не могла сказать мне "нет". И я его еще помню.

— Да, было.— Салли принялась разглядывать маленькие пузырьки, скопившиеся на дне рюмки.— Только давным-давно, в далекой-предалекой галактике…

Оба замолчали. Она почувствовала, что, пусть и невольно, причинила ему боль. Когда-то, когда они стали любовниками, она была совсем еще юной, к тому же девственницей. А он… он был уже не мальчиком тогда — впрочем, еще и не мужчиной.

В те времена зона Панамского канала была главной базой подготовки добровольцев из Корпуса мира. Она приехала туда из Мемфиса, он из Андовера. Она блондинка с косичками, девочка из церковного хора, сестра милосердия. Он бородатый, в заношенных джинсах, с неизменной гитарой и дипломом престижного колледжа Амхерст, будущий политолог. Они сразу же воспылали друг к другу страстной… ненавистью. И если все же очутились вместе, то виноват в этом был разве что идиотский компьютер в штаб-квартире Корпуса мира: машина пришла к заключению, что их дипломы исключительно удачно дополняют друг друга. По ее электронной команде обоим суждено было отправиться в Лагримас-де-Кристо, грязную деревушку, затерянную где-то на границе Гондураса и Сальвадора, где среди холмов брала свое начало Рио-Нуа. Старенький, розового цвета, автобус провез их мимо визгливой детворы и восседавших на корточках мужчин до самой Эсперансы. Оттуда автофургоном добрались до Сан-Маркоса; здесь пересели на грузовик, шедший до Корокина — за этим городком не было уже ничего, кроме джунглей.

Воспоминание о том, как она впервые в своей жизни вступила в джунгли, следуя за босоногим пареньком, прокладывавшим путь с помощью мачете, до сих пор наполняло ее сердце ужасом. Один шаг в сторону — и, казалось, джунгли сомкнутся над головой, навсегда отрезав Салли от узенькой полоски дороги, этой единственной приметы цивилизации в безбрежном зеленом море. Мир, который она до той поры знала, и впрямь, как на тоненькой ниточке, висел теперь на затерянной и временами почти невидимой полоске дороги. И когда лезвия пальмовых листьев смыкались за ее спиной, обрезая эту пуповину, Салли оказывалась один на один с вечными, как сама земля, джунглями…

Для развлечений у них был лишь выделенный им со склада радиопередатчик времен второй мировой войны. Бывало, вечерами они часами крутили колесико настройки, чтобы переброситься парой слов с кем-нибудь в центре Корпуса мира в Тегусигальпе или связаться с такими же, как они сами, добровольцами, затерянными в холмах к северу от Сан-Мигеля. Раз в месяц в деревушку являлся старый толстый монах-иезуит из Санта-Розы, чтобы исповедать местных жителей и отслужить мессу. Он редко разговаривал с Томми и никогда с Салли, полагая, что она живет в грехе.

На самом же деле прошло немало времени, прежде чем она разрешила Томми дотронуться до себя. И случилось это вовсе не потому, что он стал ей больше нравиться. Главной причиной была скука. За четыре месяца сонная монотонность деревенской жизни окутала ее, словно холодный стелющийся над землей туман. Наступила зима, а с нею вечные дожди — каждый день, начиная с полудня. Их маленькая хижина с двумя гамаками и железной плитой больше всего напоминала тюрьму. Не отдаться ему сделалось просто невозможно…

Но, когда они прожили в Лагримас уже восемь месяцев, она случайно застала Томми с одной из тамошних крестьянок — они лежали в канаве на обочине кукурузного поля. После этого она больше ни разу не позволила ему до себя дотронуться. Было это почти двадцать лет назад.

И вот он опять перед ней, в сущности, все тот же: уже не мальчик, но еще и не мужчина. Седина в бороде, поредевшие на макушке волосы, морщины вокруг серых глаз. Даже не верится, что когда-то она могла принадлежать этому человеку.

— Я собираюсь сделать тебе одно предложение,— говорит он,— от которого Фэллону будет невозможно отказаться.

— Интересно.

— У моей компании есть час лучшего вечернего времени. Если вы гарантируете нам эксклюзивное интервью, считай — он ваш!

Да, предложение не просто заманчивое — невероятное! Салли потребовалась вся ее воля, чтобы удержаться от неосторожного восклицания, сохранить на лице маску невозмутимости: только так можно было надеяться выторговать еще кое-что.

— О каком конкретно часе идет речь? — скептически спросила она.

— Восемь вечера, четверг.

— Так я и знала! Совпадает с "Косби шоу". В такое время с равным успехом можно было бы демонстрировать телесетку!

— Но ты же сама знаешь, что для новостей выбор вечернего времени всегда ограничен. Так что все равно нам дали самое…

— Это ваши игры. Мы в них не играем!

— Ты отказываешься от целого часа в вечернее время?! Да еще накануне съезда?!

— Нам ничего не надо.— Салли потребовалась вся ее выдержка, чтобы произнести это, не дрогнув. Картер прямо-таки опешил.

— Ты шутишь?

— Ничуть.

— Нет, серьезно?

— Вполне.

— У Фэллона что, выборы в кармане? Он уже обеспечил себе вице-президентство?

Салли улыбнулась:

— Это сказал ты, а не я. А теперь, может, ты накормишь голодную девушку, у которой кончается обеденный перерыв?

— Мне надо позвонить.— И Картер выскользнул из-за стола.— Закажи мне сама что хочешь.

Он вышел, а она прислонилась к стене кабинки, будто выпотрошенная.

Картер вернулся взмыленный, когда она доканчивала салат.

— Слышала насчет Бейкера и Истмена?

— А что такое? — произнесла Салли таким тоном, словно она ничего не знала.

— Господи, да они чуть не подрались — на глазах у кучи репортеров!

Салли прищелкнула языком.

— И что же мы имеем? — спросила она с деланным безразличием.

— Ваша сторона выбирает любой час, наша — интервьюера.

Она отрицательно покачала головой.

— Послушай, Салли? Чего ты добиваешься? Чтобы программу вечерних новостей вел Фэллон?

Она была наготове.

— Мне надо не меньше трех теледебатов между кандидатами в вице-президенты.

Картер так и ахнул:

— Ты с ума сошла, Салли! Какая компания может себе это позволить?

— Вы начинайте, а Эн-Би-Си подключится.

— Да никогда!

— Хочешь пари?

— Ни за что не поверю, чтоб ты могла ими так вертеть!

— Никем я не верчу. Но обещаю: если твои боссы согласятся начать такие дебаты и выделят лучшее вечернее время, все так и будет.

— А если мы пойдем на это, ты обеспечишь нам Фэллона на час?

— При условии, что будут согласованы и час, и интервьюер.

— Да, ты и правда размахнулась, Салли!

— Просто люблю свою работу,— ответила она с улыбкой, снова приступив к салату.

13.40.

Дом, указанный в полученном им адресе, оказался вонючей полуразвалившейся трущобой в худшем из негритянских гетто Вашингтона. В коридорчике за парадной дверью с сигаретами в зубах стояли трое подозрительного вида подростков. Они злобно засверкали глазами, увидев, как Росс поднимается по ступенькам крыльца.

— Чего тебе здесь надо, хрен собачий? — спросил самый рослый из парней.

— Мне надо…— Росс еще раз перечел фамилию,— доктора Брюса Мак-Каррана.

— А его, может, нету,— заметил самый толстый.

— Или он, может, не хочет видеть твою вонючую задницу,— осклабился парень в кожаной куртке.

Высокий подошел к Россу и ткнул его пальцем в грудь.

— Может, тебе лучше дуть отсюда ко всем матерям?

— А может, тебе лучше заткнуться? — не остался в долгу Росс.

Глаза парня налились злобой.

— Чего? Ты мне будешь указывать? Тварь поганая.

Он замахнулся, но Росс приставил свой револьвер к мошонке парня: тот так и замер с поднятым кулаком. Росс щелкнул курком.

— Хочешь, чтоб от твоих яиц пыль осталась? Или пойдешь и позовешь доктора?

— Этого как раз не надо,— произнес за их спиной чей-то усталый голос.— Все в порядке, Фриско. Я сам им займусь. Так что вам тут надо?

— Моя фамилия Росс. Я друг Тима Фэрчайлда. Можно с вами побеседовать — приватно?

Мак-Карран оказался обладателем черной курчавой бороды и длинных курчавых волос, завязанных сзади в тугую косичку. На нем была старая белая рубаха, белые штаны и грязные (когда-то тоже белые) штиблеты: в общем, типичный сорокалетний хиппи, "самоизгнанник" из района Хэйт-Эшбери. Они поднялись вместе на Второй этаж в гостиную — совершенно пустую, если не считать двух ветхих кушеток, нескольких разномастных стульев, поставленных полукругом, очевидно для проведения психоаналитических групповых сеансов, и старенькой электроплитки, на которой стояла кружка с водой.

— Хотите чаю?

— С удовольствием выпью.

— Откуда вы знаете Тима?

— По колледжу.

— Вы тоже во флоте?

— Нет, в ФБР.

Мак-Карран вздрогнул.

— Но сейчас по личному делу.

— Да?

— Да.

Мак-Карран разлил кипяток в треснутые фарфоровые чашки и, подав одну из них Россу, уселся на кушетку, легонько дергая за ниточку от пакетика с чаем.

— О'кэй, так что вам надо?

— Мне надо узнать: может ли вирус СПИДа использоваться в качестве смертоносного оружия? И правда ли, что армия разрабатывает такое оружие в Форте Дитрих?

Мак-Карран откинул голову и расхохотался.

— Что тут смешного?

— Слушай, убирай-ка ты отсюда свою задницу, и поскорее. Говорить нам с тобою не о чем. Просто у меня нет желания видеть твою физиономию. И нет желания иметь с тобою дело. Короче, убирайся отсюда к едреной матери, ясно?

Росс продолжал отхлебывать из своей чашки.

— А если я сойду вниз и застукаю там тех ребят? Вместе с их травкой?

— Никакой травки у них нет.

— Может, пари заключим? И всю эту твою дерьмовую клинику тоже прикроют, и выкинут ключ куда подальше.

Мак-Карран уставился на него.

— Да ты, братец, говно! — произнес он наконец.

— Ну и что?

— А то, что этими делами я не занимаюсь. Уже восемь лет, как я послал нашей армии воздушный поцелуй. Знать не знаю, что они там делают. Мне на это наплевать. И когда ты в следующий раз увидишь Тима, скажи ему…

— Работают они с вирусом СПИДа в Форте Дитрих или нет?

— Послушай,— Мак-Карран отхлебнул немного чаю.— Если я кому-нибудь скажу, что они там делают, то загремлю в Ливенуорт на всю катушку. Но вообще-то восемь лет назад о СПИДе никто и слыхом не слыхал.

— Допустим. Но такой вариант возможен? — не отступал Росс.

— СПИД как стратегический микроб? Кто знает.

— Стратегический? Что это значит?

— Это то, чего они ищут. Микроб, который может быстро вывести из строя войска противника. Или инфицировать какой-нибудь небольшой регион. И то, что можно легко замаскировать, чтобы противник не сразу принял бы ответные меры. Своим людям вы даете соответствующее противоядие, а противнику…

— Как можно его поразить?

— Хотя бы с помощью аэрозоли — сибирская язва или лихорадка. Прекрасно действует на кожные покровы, органы дыхания.

— И что тогда?

— Что? Сперва ты чешешься, потом задыхаешься, а потом подыхаешь.

— Господи! — Росс поставил недопитую чашку: ему расхотелось пить.

— Или вот еще…— Мак-Карран, похоже, разговорился.— Туляремия. Чудесный маленький микроб-убийца. Он один может заразить человека прямо через кожу. В результате обильные кровотечения в легких, в кишечнике — самое оно, если ты собрался в гости на уик-энд.

— И у них эта штука уже готова?

— Целых шесть упаковок. Запускай хоть сейчас.

— А СПИД?

— Про это не знаю.

Росс наклонился к нему поближе:

— Но как ты думаешь: могут они разрабатывать новое оружие на основе его вируса? Вывести для этого чистую культуру СПИДа?

— Слушай, мы ведь говорим про американскую армию. А эти ребята могут все!

— Даже такое?

Мак-Карран уставился на свисавший с потолка разбитый плафон.

— А почему бы нет?… Ты хоть раз видел, как умирают от СПИДа?

— Ни разу.

Доктор встал, подлил кипятку в свою чашку.

— Обычно все начинается с саркомы Капоши. Такая разновидность рака кожи: на ней появляются алые пятна, боль невыносимая. Человек превращается в урода. Ну и конечно, как только диагноз поставлен, ты — пария. От тебя отворачиваются друзья, ты теряешь работу, родственники начинают тебя избегать. Даже родители — и тем ты делаешься противен. Потому что все убеждены, что ты заразился через… задницу. Ну, а потом останется одно — ждать.

— Ждать?

— Да, ждать — убийцу. Одну из тех болезней, сопротивляться которым твой организм уже бессилен. Менингит, к примеру. Это если повезет.— Мак-Карран постучал пальцем по лбу.— Сразу выключает тебе свет. Ну а не повезет, то насморк.

— Почему?

— Потому что он переходит в воспаление легких, которое лечить уже нельзя. Легкие постепенно наполняются жидкостью — и ты в ней тонешь. Вот так и умирает большинство жертв СПИДа. Сперва изгнание, потом смерть.

Некоторое время Росс молчал. Затем набрал в легкие побольше воздуха и отважился на новый заход:

— Значит, им там прямой смысл заниматься этим вариантом?

Мак-Карран, однако, покачал головой.

— Нет. Ни малейшего смысла. Инкубационный период — от полугода до пяти лет, прежде чем появятся первые симптомы. Какое уж тут стратегическое оружие! Ведь следующая война-то должна закончиться в течение тридцати дней. Или минут!

Росс сидел молча, обдумывая его слова. Мак-Карран же порылся в нагрудном кармане, достав оттуда сигарету с "травкой":

— Не застукаешь?

Росс пожал плечами. Мак-Карран затянулся, стараясь как можно дольше удержать дым в легких.

— А вот политически,— продолжал он,— это, можно сказать, супероружие…

— Политически?

Мак-Карран устроился поудобнее.

— Да, предположим, они разработали надежный способ заражения СПИДом…— Он наконец выдохнул.— Красотища! — И Мак-Карран с нежностью взглянул на поднятую сигарету.

— Я не совсем улавливаю…— прервал его Росс.

Мак-Карран сделал очередную затяжку.

— Например, Кастро, аятолла какой-нибудь. Представляете: мировой лидер — и вдруг оказывается жертвой СПИДа! Взрыв негодования у него в стране. Вселенский позор. От него отворачиваются даже его ближайшие сторонники…— Он опять выдохнул.— Да, в качестве политического оружия — это самое оно. Ведь невозможно определить источник заражения: симптомы-то появляются не сразу. А когда спустя многие месяцы диагноз поставлен, тут начинается такая свистопляска… Хочешь одну затяжку? — Мак-Карран протянул свой окурок.

Росс отмахнулся:

— А сколько для такого дела потребуется сыворотки?

— Для инъекции? Смочить кончик иглы — и готово.

— Положим, им удалось получить такой вирус в Форте Дитрих. Можно ли было его оттуда выкрасть?

Мак-Карран засмеялся, закашлялся: ядовитый дым обжег ему горло.

— Нет. Никак. Тут ваша теория, молодой человек, сходит с рельсов. Все такие разработки держат под усиленной охраной. Помещения опечатываются, двери открывают только с дистанционного пункта. Притом никто не имеет права находиться в лаборатории один. Нет, добраться до вируса невозможно.

— А если военные там, наверху, прикажут его выдать?

— Приказ может исходить только от одного человека.

— Кого?

— Главнокомандующего,— пожал плечами Мак-Карран.

14.35.

Крис уже поджидал Салли у тротуара в своей голубой "тойоте", когда она в сопровождении Томми Картера вышла из "Белого дома".

— Спасибо за ланч,— попрощалась она, стоя у обочины.

— Значит, договорились?

— Буду следить за газетами. И как только увижу, что обещание выполнено…

— А если дебатов будет не три, а два?

Она протянула руку:

— Свидание было прелестным.

Улыбнувшись, Салли села в машину. Крис тут же влился в плотный поток тех, кто, только что отобедав, возвращался на службу.

— Весь город говорит о войне между Бейкером и Истменом,— заметил он.

Салли откинулась на спинку сиденья: она была сыта, она была довольна собой. И хотелось ей теперь только одного — поскорее рассказать обо всем Терри.

— Ну как у тебя сложилось с Томми Картером? — спросил Крис.

— Он предложил часовое интервью. В лучшее вечернее время.

— Вот это да! Конец света!

— Я отказалась.

— Не может…

— Сказала ему, что нам нужна серия из трех теледебатов для кандидатов в вице-президенты — и в самые лучшие часы.

— Вот это да! — воскликнул Крис.— Хотел бы я быть там, чтобы увидеть его в этот момент. Он не поперхнулся?

Салли пожала плечами.

— Он просто встал и позвонил в свой офис в Нью-Йорке.

— Не шутишь? — Крис искоса взглянул на нее.— И?… И?…

— И там будет видно.

— Будет видно! Господи, Салли, ты правда думаешь, что выгорит?

— Я просто не думаю, что у них есть выбор.

— Господи, Салли, да ты гений!

— Вполне вероятно. А теперь выкладывай, что ты знаешь.

— В сравнении с тобой — ничего. Уикофф болтается в Техасе — и никто пока не раскололся. Думаю, что Истмен накрылся. Ведь он хотел выведать что-нибудь насчет Терри и тиснуть в газетах.

— Я бы не говорила так уверенно, как ты. Истмен хотя и дубина, но не подлец.

— Зато Уикоффу подлости хватит на них обоих. Но если Истмена сковырнут, то они оба окажутся без работы. Ты понимаешь, кого мы тогда получим в лице Уикоффа?

— Противника. И опасного.

Оставшуюся часть пути оба проехали молча. Добравшись вскоре до Кембриджа, они застали там состояние полнейшего хаоса.

Его обычно тихие и нарядные улочки были буквально запружены полицией — не только из самого городка, но и соседнего Чеви-Чейз, штата Мэриленд, и дорожно-патрульной службы. Из домов повысыпали люди, на всех углах, перекрывая улицу, стояли патрульные полицейские машины. Доступ к Кресент-драйв был полностью блокирован. Крису и Салли приходилось то и дело показывать агентам в штатском свои удостоверения сотрудников аппарата конгресса. Притом на каждой такой вынужденной остановке к их машине сразу же пристраивались патрульные в форме, с пистолетами наготове.

— Может быть, вы скажете,— обратилась встревоженная Салли к одному из полисменов,— в чем, собственно, дело? Что тут произошло?

Тот, не ответив, махнул рукой, отсылая ее вперед.

— Господи, Крис…— прошептала Салли.

При подъезде к Кресент-драйв улица оказалась перегороженной двумя бронетранспортерами Национальной гвардии. Рука Салли, протянувшая удостоверение, мелко дрожала. Один из гвардейцев, капитан, держа руку на кобуре, грубо потребовал, чтобы она вылезла из машины.

— Улица закрыта для любого транспорта. Отдайте ключи моему сержанту: машину вам вернут, когда вы будете выезжать обратно.

— Но я помощница сенатора Фэллона по печати…— взмолилась она.— Скажите же, что случилось?

— Была перестрелка. Убит полицейский.

— О боже!… А что с сенатором Фэллоном?

— С ним все в порядке, мисс. Проходите.

Салли прижала руки к груди, чтобы успокоить заколотившееся сердце.

— Пошли! — обернулась она к Крису и заспешила вверх по холму.

— Мисс Салли, они…— Экономка Катрин стояла в дверях в окружении агентов секретной службы.

Но Салли, не дослушав, бросилась по коридору в кабинет: Терри сидел — живой и невредимый — в обществе двух молодых людей из штаб-квартиры их партии. Перед ними на кофейном столике была разложена схема зала в Сент-Луисе, где в скором времени предстояло собраться съезду. При ее появлении мужчины сразу же поднялись.

— Салли, ты помнишь…— начал Терри.

Не дав ему договорить, она подбежала к нему и, рыдая, обвила его шею руками. Салли плакала не как женщина, а как ребенок, горько и безутешно. Терри стоял, опустив руки, явно смущенный этим неожиданным всплеском чувств. Потом он с нежностью обнял ее за плечи, прижав к себе.

— Джентльмены,— обратился он к гостям,— я прошу вас извинить нас, но…

Те дружно закивали головами и поспешно засеменили к дверям.

— Ну, ну,— заговорил Терри,— успокойся же. Все в порядке.— И, посмотрев на стоявшего в дверях Криса, добавил: — Все в порядке.

Крис затворил створки дверей. Теперь, кроме них, в комнате никого не оставалось. Сидя рядом с Терри, Салли еще долго не могла сдержать слез, выплакивая все тревоги минувших четырех дней, все свои сомнения и страхи, которые она делила с этим человеком уже долгие годы. Постепенно ее всхлипывания перешли в надсадный кашель: в глазах больше не было слез, и в этот момент Терри попытался слегка приподнять ее подбородок.

— Я в порядке. Правда. Не беспокойся, девочка.

— Я так… Терри… Я так перепугалась.

— Но я же в полнейшей безопасности!

— Я так тебя люблю!

— Знаю.

— Терри, Терри, люблю, люблю…— все повторяла она, пока его губы на сомкнулись с ее губами.

Потом он принялся вытирать ей глаза своим носовым платком.

— Не надо,— взмолилась она.— Это тушь. Ее не ототрешь.

— Неважно. Я хочу увидеть твою улыбку.

Ценой героических усилий она изобразила подобие улыбки, затем взяла его платок и решительно утерла последние слезинки.

— Нет, какая же я дура! Представляю себе, как я выгляжу. И что ты должен обо мне думать!

— Ты дурочка, но славная. А вот кто дурак дураком, так это Истмен.

— Правда,— согласилась с этой оценкой Салли, стирая следы губной помады с его лица.— Сегодня же вечером скандал станет известен всей стране. Что ж, нам это только на руку.

— Как мы к этому относимся?

— Официально — никаких комментариев. Неофициально — мы считаем происшедшее постыдным.

— Позорным.

— Нет, достаточно будет просто "постыдным".

Салли разгладила складки на юбке:

— Боже, в каком я виде! Вся как взмыленная лошадь. Мне бы надо переодеться…

— Тебе надо ехать домой, упаковывать вещи.

— Что? — Салли не сразу вспомнила, о чем речь.

— Рамирес, ты не забыла?

— А ты с ним договорился?

— Утром вылетаешь в Майами. Свяжешься там с нашими друзьями. Они все устроят.

— Но, Терри, мне нельзя сейчас ехать. Эта ссора между Бейкером и Истменом может взорвать весь съезд!

Он взял ее за плечи.

— Ты должна поехать. Мы обязаны знать правду, понимаешь?

Она кивнула. Терри разжал пальцы.

— Спасибо. Я знал, что смогу на тебя положиться.

Он прошел к окну. И когда заговорил, в голосе его уже не было нежности:

— А что насчет этой перестрелки? Полицейского убили всего в двух кварталах отсюда.

— Стрелял или сумасшедший, или…

— Или?

Он притронулся к тому месту, где была его рана:

— Думаешь, тут не может быть связи?

— Это просто смешно. Ну кому придет в голову делать плохое тебе?

Он приподнял ее лицо, посмотрел в глаза.

— Такая умница,— засмеялся он,— и так простодушна! Впрочем, это твое качество и сводит с ума мужчин.

Когда он говорил так, она его побаивалась.

— Ладно,— докончил Терри,— отправляйся домой и укладывайся. И позвони мне после ужина.

В доме для гостей Салли сразу же сбросила туфли, упала на софу. Итак, до съезда остается всего пять дней. Через пять дней Терри предстанет перед ликующими делегатами и примет предложенное ему вице-президентство, сделавшись тем самым фигурой общенационального масштаба. Истмен, по существу, разорвал свои узы с президентом: в результате Терри мог теперь без малейших усилий получить то, за что в других условиях надо было бы бороться, не жалея себя. Такой шанс упускать было бы неразумно.

Мысли в голове Салли неслись неудержимо. Сколько лет ждала она подобного поворота событий — и теперь не могла, просто не имела права допустить, чтобы все пошло насмарку…

Она нашла в сумочке визитку, на ней нужный ей телефон. Затем сняла трубку и набрала номер…

15.25.

— Ну и жара,— промолвил Росс, выйдя из кабины лифта.— Звонки были?

— Нет,— ответила секретарша.— Зато есть билеты — тебе на медовый месяц!

— Необычайно остроумно,— кисло заметил Росс, принимая из рук Джин два авиабилета.

— И еще вот это,— она протянула ему зеленого цвета листок телетайпной ленты.— У дома этого вашего Фэллона ухлопали полицейского.

Росс схватил листок, быстро пробежал его глазами.

— Манкузо на месте?

— Нет.

— А звонил?

— Не-а…

Росс захлопнул за собой дверь офиса. Телекс мало что ему говорил. Один из местных "копов" неподалеку от дома Фэллона остановил подозрительного вида человека, тот вытащил свою "пушку" и дважды, в упор, выстрелил ему в грудь. Единственный свидетель находился за целый квартал от места происшествия. Примерное описание: брюнет, раса белая, рост шесть футов, одежда — бейсбольная кепка и кожаная куртка. Все равно что ничего… Росс в сердцах бросил листок на стол Манкузо. Куда он делся? И записки не оставил. Ну ладно, черт с ним, в конце-то концов. Тревожило же его что-то иное, но что именно, Росс так и не мог понять. Снова включив видео, он перемотал пленку, запечатлевшую смерть Мартинеса,— до того самого рокового, момента. В сотый раз следил он, как пули буквально разнесли его в клочья. Да, стрелял профессиональный снайпер, ничего не скажешь. Просто попасть в человека с такого расстояния — и то нелегко. А тут сразу семь попаданий — и все кучно, как на учебной мишени! Найдено было пять пуль, от двух других остались лишь осколки. Но вне сомнения: стреляли из ствола одной и той же винтовки. На крыше обнаружено семь гильз — вот они, в полиэтиленовом пакетике. Шесть блестящих, медных, и одна, седьмая, черная. Итак, один убийца, одна винтовка, на спусковой крючок нажимал один и тот же палец. Между тем люди там, внизу, на ступенях Капитолия, когда убийца целился с крыши Расселовского центра, виделись ему размером с ноготь, а площадка, которую он держал под прицелом,— вроде буквы "о" в клавиатуре пишущей машинки. Притом, охваченный азартом убийства, в поту от страха, что его вот-вот схватят и убьют, этот человек все же сумел собрать свое внимание на столь малой площади и поразить жертву без малейших колебаний. Это мог сделать только тот, кому наплевать на собственную шкуру. Или тот, кто уверен: за его спиной стоят могущественные покровители.

В этот момент в комнате раздался звонок телефона.

— Агент Росс?

— Да.

— Говорит Салли Крэйн.

— Да…

Услышав этот голос, Росс сразу же прокрутил пленку в видеокассетнике до того момента, когда на экране замелькали лица зрителей и среди прочих, в первом ряду,— она, Салли Крэйн. В ужасе она закрыла лицо руками… И наконец совсем крупно: только ее лицо и руки, только выражение страха в остановившихся зрачках.

— Мисс Крэйн…— Росс прочистил горло.— У меня билеты и…

— Кое-что случилось. Вот я и решила, что должна вам позвонить.

— Да, я слышал. Кто-то убил полицейского.

— Это был ОН.

— Кто "ОН"?

— Ну тот человек с фотографии, которую вы показали нам сегодня утром. Из ЦРУ.

Росс перевел взгляд на фото Петерсена, приставленное к телевизору.

— Что вы хотите сказать, мисс Крэйн?

— Я его видела. Сегодня.

— Где?! — Росс схватился за карандаш и блокнот.

— Перед домом, когда я ехала на ланч. Заметила краем глаза, из окна машины. Вот только никак не могла припомнить, где я его видела раньше. А когда пришла домой и узнала про новое убийство… Какая же я все-таки дура! Если бы я тогда подумала…

— О'кэй, Салли! Такое случается со всеми, и довольно часто. Спасибо за звонок. Мы этим займемся. А завтра, полагаю, мы увидимся с вами в аэропорту?

— Да, наверное…

— С нетерпением жду встречи.

Он держал трубку до тех пор, пока она не положила свою. И все это время с экрана монитора на него глядели ее глаза, прекрасные и испуганные. А рядом с экраном стояла фотография Рольфа Петерсена. Росс переводил взгляд с одного изображения на другое, и в нем все больше крепло желание защитить эту женщину — и овладеть ею.

15.45.

Пот Фаулер, заместитель директора ЦРУ по оперативной работе, тихонько попыхивал своей неизменной трубкой пока его босс, контр-адмирал Уильям Раух, зачитывал принесенную Пэтом шифрованную телеграмму. Закончив чтение, тот немедля вставил лист в прорезь "бумагоистребитсля", который, немного пожужжав, смолк: телеграммы больше не существовало.

— Девушка мертва?

— Да.

— Кто стрелял?

— Друзья,— ответил Фаулер.— Наши друзья.

— Но там говорилось, что владелец машины — аргентинский бизнесмен?

— Инсценировка. Маленький фокус, которому нас обучили израильтяне. Нанимать иорданцев, чтобы устранить сирийцев… Вроде ерунда, но полиция и пресса тут же бросаются искать виновных совсем в другую сторону.

— Вы полагаете, Ортега поймет смысл этого нашего послания?

— Еще бы не понять! — Фаулер откинулся назад, попыхивая трубкой.— Думаю, что это куда более веский довод, чем дипломатическая нота.

Его прервал звонок спецсвязи: на проводе был Бендер.

— Черт подери! Только что убили "копа" — всего в двух кварталах от дома Фэллона!

— Что? Когда?… Час назад?… Петерсен? Никогда не поверю!

— Господи, чему тут не верить! Помощница Фэллона узнала его. И позвонила этим олухам из ФБР.

— Откуда это известно?

— Мало ли откуда! Задача сейчас — найти этого сукина сына и убить!

— Послушай, Лу! — обратился к невидимому собеседнику Раух, подавшись вперед.— Все, что мы теперь делаем — наши люди в аэропортах, наши агенты, проверяющие его прежние "явки",— все незаконно. Если это станет известно, мы все полетим вверх тормашками.

— Тогда пусть Ортега поймет, что мы считаем его ответственным. Доведите это до его сведения.

— Лу, мы убили его дочь. Сегодня!

На другом конце провода замолчали.

— Правда?

— В пять ноль восемь по женевскому времени. Когда ее привезли в госпиталь, она была уже мертва. Убийца выстрелил из машины и скрылся.

— А Ортега уже узнал об этом?

— Да, через десять минут. У нас есть подтверждение.

— Ты думаешь, что эта штука с Петерсеном — его ответ?

— Возможно.

— Черт подери!…— Бендер опять замолчал.— Ладно, поддайте ему еще жару. И хорошенько!

— Да, но нам нужны дополнительные средства. Контрас…

— Средства будут. Не беспокойся. Будут!

Раух положил трубку, покачал головой:

— Этот подонок Петерсен…

— Мы все делаем, чтобы найти его,— заметил Фаулер.

Раух вдруг расхохотался.

— Что тут смешного?

Но Раух уже не мог остановиться: он почти лег грудью на стол, в изнеможении хлопая по ручкам кресла:

— Да отмените вы ваши поиски…— наконец выговорил он.

— Что?! — удивился Фаулер.

— Не доходит? Пока Петерсена не нашли, Бендер будет давать нам все, чего мы захотим. Для этой войны в Никарагуа! Ха-ха-ха…

17.40.

Манкузо пробыл в библиотеке конгресса всего минут пятнадцать: перелистав материалы биографии Терри Фэллона, он сразу же напал на след. Притом такой след, что потребовалось разрядиться — и немедленно. Он сел в машину и погнал на ипподром в Пимлико. Там он поставил всю свою наличность — пятьдесят шесть долларов — на Счастливчика, бежавшего в четвертом заезде. Только после того как Манкузо потерял все до единого цента, он наконец успокоился.

Когда он снова попал в офис, Росса там уже на было. Манкузо прочел оставленный на столе телекс насчет убийства полицейского в Кембридже, спустился в бар "У Герти", но Росса не оказалось и там.

Тогда Манкузо решил, что, пожалуй, сегодня имеет смысл не отправляться сразу же домой, на 37-ю стрит, в меблированные комнаты миссис Уайнстайн, а заглянуть сперва к Мэнди.

Так он и сделал.

Взяв у Герти ключи от ее квартиры, он подъехал к дому, поднялся к ней, но, открыв дверь, увидел сидящего в гостиной блондина с короткой стрижкой. Лет ему было девятнадцать, от силы двадцать, грудь обтянута спортивной водолазкой. При виде Манкузо он опустил стакан, который держал в руке, и встал.

— Здорово. Не обращай на меня внимания.— Манкузо повесил свое пальто за дверью. Парень, однако, продолжал глазеть на него.— Что ты интересного увидел, а?

— Ничего.

— Тогда садись, допивай свой стакан.

Манкузо зашел в ванную и вымыл руки. Через тонкую стенку он слышал, как в соседней комнате ходит ходуном двухспальная кровать. Вернувшись, он налил себе виски, взял номер "Ридерс дайджест" и уселся на старую, обтянутую коричневым плюшем софу. Он как раз подошел к разделу "Юмор в военной форме", когда дверь спальни распахнулась и послышался крик Мэнди:

— Поросенок вонючий! Я тебе сейчас дам под зад коленкой, живо отсюда вылетишь. Дрянь паршивая!…

В коридор нагишом выскочил парень, по всей вероятности, студент колледжа, того же возраста, что и первый, сидевший в гостиной. Держа в руках свою одежду и кроссовки, он истерически хихикал. Следом, натягивая на ходу халат, показалась Мэнди:

— Глянь-ка на него, Джо! — обратилась она к Манкузо.— Этот щенок только что обоссал всю мою постель!

Манкузо с трудом удержался от емеха.

— Сука старая! — заорал в свою очередь студент, торопливо натягивая штаны.— Скажи спасибо, что только обоссал!

— Ах ты засранец! — И Мэнди бросилась на него с кулаками.

— Сукин сын!…— пробормотал Манкузо, поставил недопитую рюмку и схватил Мэнди за руку.— Успокойся, из-за такого сосунка не стоит волноваться.

— А тебя кто просит вмешиваться, хрен собачий? — вспылил парень.— Сходи сперва в сортир и просрись как следует!

Второй парень тут же встал, чтобы поддержать друга.

— Послушайте, ребята, так не пойдет,— обратился к ним Манкузо.— Лучше вам обоим сейчас выйти прогуляться.

Мэнди между тем опять заголосила:

— Этот хрен мне не заплатил!

— И не собираюсь! — огрызнулся студент.

— Ну зачем же так? Не будь сквалыгой,— стал увещевать его Манкузо.— Людям ведь надо есть.

— Пусть говно жрет, плевать я хотел!

Мэнди попыталась вырваться из рук Манкузо.

— Пусти Джо! Я этому гаденышу яйца пообрываю!

— Ну зачем же, когда я здесь! — И Манкузо только покрепче прижал ее к себе. — А ты, парень, не дури и заплати что следует,— обратился он к студенту.

— Закрой хлебало! — озверел тот.— А то так вмажу, век не забудешь!

В ответ Манкузо чуть больше расстегнул куртку, чтобы можно было увидеть кобуру на боку.

— Может, есть желание пососать вот это, парень? — Манкузо постучал по кобуре с револьвером.

Глаза у студента полезли на лоб.

— А теперь деньги на стол и катись отсюда куда подальше!

Студент молча бросил пачку скомканных долларовых бумажек на стол, и оба парня тут же испарились.

— Педик паршивый! — Мэнди, плеснув себе виски, спрятала деньги в карман халата.— Ну и жизнь пошла! Совсем не дают ничего заработать!

Манкузо сел на софу, взял со стола свою рюмку. Вздохнув, подумал: трое уже погибли — Мартинес, тайный агент и этот полицейский в Кембридже. А дело-то ведь еще далеко не кончено…

Сидя рядом с ним и приводя в порядок спутавшиеся волосы, Мэнди тихо поскуливала:

— И что за люди пошли? То педики, то чокнутые.

Он сделал большой глоток и отставил рюмку.

— Ну так что, потолкуем, подружка?

19.40. (по центральному времени)

Первым делом, вернувшись к себе в отель, Тед Уикофф принял душ, чтобы смыть пот и пыль Техаса и хоть как-то размяться после долгой езды. Он готов был, кажется, стоять под душем целую неделю — лишь тогда, наверное, ему удастся избавиться от застрявшего в волосах запаха прерий. Но было уже поздно, а надо было еще звонить в Вашингтон Дэну Истмену.

Тот как раз ужинал с женой и сыном-подростком, когда дворецкий подозвал его к телефону.

— Что ты там обнаружил?

— Кое-что. Или ничего. Как посмотреть,— ответил Уикофф, стоя в своем номере возле кровати и растираясь полотенцем.— Но могу доложить, что Фэллон и родня его жены не слишком-то ладят друг с другом.

— Великолепно! Зять и теща совсем как в классических анекдотах! И это самая главная новость, которую ты там вынюхал?

— Вовсе не теща. А тесть. И никакой это не анекдот. Да, его жена находится в заведении… минутку…— Уикофф перелистал бумаги на ночной тумбочке.— Называется "Убежище кармелиток". В Кливленде. Утром я туда отправляюсь.

— Думаю, тебе не следует этого делать.

— Никаких проблем. Билет уже заказан.

— Послушай! — Истмен повысил голос.— Не к чему тревожить эту женщину, она больная, у нее с головой плохо.

— Но откуда известно, что она свихнулась? Никто никогда ее в глаза не видел!

Истмен начинал терять терпение:

— Да она в психбольнице чуть не десять лет. Об этом, черт подери, знают все в городе. И если мы ее только тронем, то газеты пронюхают и сделают из нас бифштекс.

— А кто сказал, что они пронюхают?

Истмен замолчал.

— Ты еще не видел вечерних газет? — спросил он после паузы.

— Нет, а что?

— Тут у нас кое-что случилось.

— С кем это?

— Со мной и Бейкером.

— А что такое?

— Посмотри вечерний выпуск теленовостей. И потом позвони мне. Скажешь свое мнение.

— Так скверно?

— Может, и так…

Положив трубку, Уикофф не смог сдержать улыбки. Вот так всегда: на высокие посты вечно выбирают не тех, кого надо. Он оделся и вышел. На улице съел гамбургер и выпил пива, после чего отправился в центр. Там он набрел на бар "Филлис". В баре играли музыку "кантри", было дымно и шумно. Среди публики он заметил немало настоящих ковбоев и девушек, одетых а-ля Дэйл Эванс. Послушав пару гнусавых песенок и выпив три бутылки "Лоун стар", он взглянул на часы и увидел, что до начала программы поздних новостей остается всего двадцать минут. Расплатившись, он решил перед обратной дорогой зайти в туалет.

Следом за ним туда зашли и двое ковбоев. Один из них двинул ему кулаком по затылку, так что он шмякнулся лицом о кафельную стену, где стояли писсуары, и выбил себе передние зубы. Когда же он попытался подняться, второй ковбой врезал ему по уху чулком, набитым песком и подшипниками. Тед был так перепуган, что даже не позвал на помощь. Падая, он ударился лбом о выступ писсуара, а они после этого еще долго пинали его распростертое на полу тело железными носками своих ковбойских сапог — даже когда он потерял сознание.

22.50.

Сотрудникам офиса Фэллона было дано строгое указание: никаких комментариев насчет скандала между Бейкером и Истменом. Что же касается убийства полицейского, то тут им, наоборот, надлежало высказываться вполне определенно. Правда, на сей раз Салли не была расположена делать это сама и послала вместо себя Криса. Стоя у окна, она следила, как он спускается к репортерам, возбужденный, будто подросток, которому впервые доверено столь важное дело. Он возвратился с пылающим лицом, пошатываясь, словно пьяный, и пригласил Салли ужинать: платить, конечно, будет он.

Салли пришлось уступить. Но ела она без всякого аппетита: еда казалась ей такой же безвкусной, как и беседа. Не дождавшись десерта, она извинилась и поехала домой укладывать вещи.

Дома ее ждал сюрприз. Перед дверью стояла белая, перевязанная ярко-красной лентой коробка из цветочного магазина — в ней дюжина красных, с длинными стеблями, роз. И записка от руки:

"Я забыл, какая ты высокая.

И как я тебя люблю.

Томми"

Это было так естественно и вместе с тем так для нее неожиданно, что Салли, сев на тахту, схватила подушку, уткнулась в нее лицом и разрыдалась.

Как же это случилось, что она стала чужой самой себе — расчетливой, холодной женщиной? Откуда в ней уменье управлять другими людьми, используя даже друзей только для дела? Так, как использовала она на сей раз и Томми Картера. Боже, до чего она сделалась хитроумной! Как это произошло? Когда, с каких пор поселилась в ее душе эта черствость?…

Она скомкала мокрую от слез записку. Сейчас обо всем этом думать некогда. До того момента, когда Терри выдвинут на съезде партии в вице-президенты, всего пять дней. Потом, если он добьется власти, у нее будет время во всем разобраться. А пока она должна делать то, что должна. Только так она сможет завоевать мир. Иначе она его потеряет.

23.40.

Когда Рольф Петерсен вошел в свой номер, раздался телефонный звонок. Он закрыл за собой дверь, запер ее и подошел к продолжавшему трезвонить аппарату. Некоторое время он постоял над ним, затем снял трубку. Голос на другом конце провода произнес:

— Ты идиот! Дубина!

— Не мог до тебя дозвониться,— ответил Петерсен.— А хотелось, понимаешь ли, напомнить о себе. Вроде получилось?

— Заткнись. Больше не высовывайся,— продолжал голос.— Или считай, что ты конченый человек.

Трубка умолкла…

 

СУББОТА

13 августа, 1988

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

1.35.

Салли не могла уснуть. Она лежала в кровати и прислушивалась к доносившемуся из внутреннего дворика неумолчному шуму дождя. Дождь барабанил по каменным плитам. Порывы ветра швыряли дождевые струи о кровлю дома. Неровный свет желтых газовых фонарей за окном, высвечивая отчаянно трепетавшие на ветру ветви деревьев, бросал на стену узорчатые тени. Салли следила за игрой теней сквозь неплотно прикрытые занавески.

Косые струи, попадая в полосу света, вспыхивали и тут же гасли. Там, во мраке, затаился Вашингтон. Но она знала: нынешней ночью город не спит, скользя сквозь темень, поблескивая от сырости, подставляя лоснящуюся спину под многоцветье неоновых огней. Да, сегодня ночью городу было не до сна.

Всего через несколько часов фотографии Истмена и Бейкера появятся повсюду — их передадут по всем телеканалам, центральным и местным, напечатают во всех газетах. Скандал произошел в пятницу утром, как раз перед тем, как "Тайм" и "Ньюсуик" загнали в набор свои обложки очередного номера, выходящего в понедельник.

Салли уже слышались тревожные звонки в типографиях Далласа и Ливингстона: экстренная новость должна попасть на обложку! Она представляла себе, как поступят с этими фото на телестудиях. Издевательский комментарий в программе "Встреча с прессой". Деликатное "выкручивание рук", по части которого никто не может сравниться с Чарлзом Куралтом из Си-Би-Эс… Что ж, у всех у них свои собственные симпатии и антипатии, хотя телекомпании и божатся, что это не так.

На следующей неделе, когда начнется съезд в Сент-Луисе, эти документы, подтверждающие раскол между Истменом и Бейкером, станут предметом более ожесточенных дебатов, чем какой-либо из пунктов партийной программы.

И, представив себе сейчас все это, Салли с необычайной ясностью осознала: у Дэна Истмена нет никаких шансов получить на съезде выдвижение на второй срок, по крайней мере в паре с Бейкером. Ведь для американцев нет ничего более предосудительного, чем семейная ссора на людях. Но если тандем Бейкер — Истмен невозможен, то есть же другой — единственно возможный — вариант. Впрочем, единственный ли?…

Салли стянула прилипшую к телу ночную рубашку, швырнув ее на пол. Потом перевернула подушку сухой и прохладной стороной, легла на спину и стала прикидывать в уме дальнейший ход событий. Конечно, и Салли знала это, тем же самым занималась не одна она. На всем протяжении столичной Конститюшн-авеню огни в окнах горели далеко за полночь. В особняках дымился черный кофе, озабоченные мужчины и женщины у себя в кабинетах или в узком дружеском кругу переговаривались тихими охрипшими голосами. Там в ночи, как мельничные жернова, крутились мозги политиканов, созревали различные комбинации. И все это ей надо предугадать, потому что, пока съезд не завершится, так оно и будет. Ее голова против их голов. Ее ум против всех остальных…

Конечно, утром Вашингтон будет выглядеть по-прежнему, хотя прежним он уже не будет. Итак, Истмен выходит из игры. О нем забудут, но след от него останется. Это будет вакуум власти, подобный черной дыре в космосе, он станет затягивать в себя все новых людей. Сэм Бейкер, окровавленный и изнемогающий, все же доберется до выдвижения: как-никак, а он еще номер один в партии. И политиканы, что держатся за его фалды, подберут ему подходящего партнера. Им станет Терри Фэллон!

И вот в такое время ей уезжать в Майами, да еще в сопровождении второразрядного агента ФБР, чтобы опрашивать живущего там отшельника, который по старости лет не в состоянии, должно быть, назвать даже имен собственных внуков, а не то что навести на след убийцы Октавио Мартинеса. Идиотское поручение. Шарада без разгадки. И Терри знает это не хуже, чем она. Утром ей предстоит убедить его, что ехать бессмысленно.

Она посмотрела в окно, прислушиваясь к монотонному шороху дождя. Где-то западнее столицы, над долиной Шенандоа, небо разрывали молнии. Салли были видны отдаленные вспышки, слышны раскаты грома — барабанная дробь, возвещавшая приход будущего.

Да, возможности, открывавшиеся перед ней, были поистине безграничны.

1.50.

— Весьма сожалею, но сенатор Фэллон уже спит. Могу ли я что-то ему передать, чтобы он перезвонил вам с утра?

— Это Дэн Истмен, вице-президент Соединенных Штатов. Встряхните-ка этого сукиного сына — и пусть он сейчас же мне перезванивает. Сейчас же!

Собеседник Истмена на другом конце провода сперва замолк, затем начал беспомощно заикаться.

— Мистер вице-президент… Мне надо получить подтверждение…

— Делайте, что я сказал! — Истмен швырнул трубку.

Вокруг его стула на полу валялись первые выпуски утренних газет.

— Ну-ка, дай сюда эту дрянь! — рявкнул Истмен, протягивая руку.

Роб Мурхаус, секретарь Теда Уикоффа, передал телетайпное сообщение Истмену.

— Как все это случилось? — рявкнул тот.

— Точно неизвестно,— ответил Мурхаус, едва сдерживая слезы.— Тед отправился в бар, потом зашел в мужской туалет. Сейчас он в больнице.

— Сильно избили?

— С ним расправились зверски.

— Поясничный участок… грудной отдел позвоночника…— вслух прочел Истмен.— Что это значит, если перевести на нормальный язык?

— Говорят… говорят… скорей всего, он не сможет теперь ходить.

— Дерьмо собачье! — выругался Истмен, в упор взглянув на Мурхауса.— Педики вонючие!… Ладно, срочно организуй транспортировку. Оттуда его надо вытаскивать. И побыстрее.

— Я устроил чартерный рейс. Утром он будет в госпитале "Уолтер Рид".

— Вот черт! Меня не устраивает, чтобы его туда помещали. Сделай так, чтобы он попал в… Вообще-то, все равно куда его класть, но надо, чтобы до него не смогли добраться газетчики.

— Честно говоря, сэр,— с обидой в голосе произнес Мурхаус,— такого места лично я не знаю.

— Тогда найди кого-нибудь, кто знает! И убирайся отсюда!

— Слушаюсь, сэр.

В комнате зазвонил телефон.

— Мистер вице-президент! Соединяю вас с сенатором Фэллоном.

Истмен нажал на светившуюся кнопку:

— Вице-президент слушает.

— Это сенатор Фэллон. Чем могу быть вам полезен, сэр? — спросил Терри.

— Я хотел бы поговорить с вами, Фэллон.

— Прошу прощения, сэр, но после ранения… я вряд ли смогу приехать к вам.

— Не беспокойтесь. Я сам приеду.

2.05

Лу Бендер был человеком твердых правил. Одно из них включало обязательный, перед отходом ко сну, просмотр первых утренних выпусков газет: вашингтонской "Пост", нью-йоркских "Таймс", "Уолл-стрит джорнэл" и балтиморской "Сан". Он давным-давно обнаружил, что тот, кто читает перед сном эти четыре газеты, встает куда более умным на следующий день — и, главное, хоть на полшага, но опережает остальных смертных, которые читают, за завтраком, лишь одну утреннюю газету.

На сей раз ему потребовалось еще меньше времени, чем обычно, чтобы пробежать газетные материалы. В сущности, доминировал только один сюжет, вынесенный на первую полосу всеми четырьмя изданиями, — ссора Дэна Истмена с президентом Бейкером. Пролистывая одну газету за другой, Бендер все больше кривил губы в презрительной усмешке. С первых страниц каждой из них на него смотрели те же самые фото: вот Истмен грозит пальцем Бейкеру; вот он поднимает на него кулак; вот демонстративно покидает Голубую гостиную Белого дома, оставив Бейкера в полном замешательстве. Позорно, недопустимо для общенационального лидера вести себя подобным образом. Самое худшее, однако, в том, что публичное проявление чувств наверняка испугает и оттолкнет от партии Великий Средний Класс, который тут же отторгнет от себя то, что его напугало. Эта история, без сомнения, будет стоить Бейкеру потери многих голосов. Вчерашние блицопросы общественного мнения с очевидностью показали: Сэму Бейкеру не видать больше президентства, если в одном списке с ним будет выступать Дэн Истмен. Беда только в том, что для Сэма Бейкера эти опросы ничего не значили. Для него на первом месте стоит преданность старым друзьям. Его вера в порядочность. Наконец его прежняя договоренность с Дэном Истменом.

Однако теперь детским своим поступком Истмен сам исключил себя из избирательного списка. Президент Соединенных Штатов уже не вправе сквозь пальцы смотреть на такого рода выходки, на столь явное неуважение к своей высокой должности. Теперь-то уж никто не осудит Сэма Бейкера, если он отстранит ренегата, человека необузданных страстей, заменив его хладнокровным и рассудительным Терри Фэллоном. Любое попустительство в данной ситуации могло бы быть расценено как отсутствие у самого президента чувства почтения к своему посту или, что еще хуже, как проявление слабости.

Бендер сложил газеты и улыбнулся: труднейшую задачу, которую ему приходилось решать, решил за него сам Истмен. И сделал это лучше, чем мог бы надеяться сделать Бендер. В результате вице-президентство Дэна Истмена тихо скончалось от ран, которые он сам себе нанес.

В комнате прозвучал звонок спецсвязи.

— Слушаю? — Он отложил газеты.

— Истмен только что ушел из дому.

— И куда направился?

— К Фэллону.

— Продолжайте наблюдение. Доложите, о чем они там говорили.

— Утром у вас на столе будет полная запись.

— Не надо дожидаться утра. Приносите, как только будет готово. Сукин сын! — произнес он в сердцах, кладя трубку.

Значит, у Истмена есть какой-то свой план. И он уже не просто помеха на их пути. Теперь он враг.

По внутренней связи Бендер набрал номер Пэта Флаэрти, начальника социологической службы Белого дома.

— Кто… звонит? — спросил сонный голос.

— Чем ты там занят?

— Лу? Лу… но сейчас два часа ночи. Чем мне, по-твоему, заниматься?

— Слушай, завтра к вечеру мне нужны результаты блицопроса насчет того, как Истмен на сей раз вляпался.

— Чтобы подмочить его репутацию?

— Нет, чтобы можно было вынести ему смертный приговор!

— Ладно. Я сам этим займусь.

— Не меньше двух тысяч телефонных звонков. И чтоб номера были настоящие! Без всякого мухлежа. Чтобы можно было после этого класть его в гроб и волочить в крематорий.

— Я сказал, что сам этим займусь, Лу. А сейчас, если не возражаешь, я бы хотел доспать свое.

— Сделай одолжение.— И Бендер, положив трубку, лег в постель.

2.35.

— Они избили его до полусмерти,— произнес Истмен.

Терри Фэллон покачал головой.

— Весьма сожалею.

— Он был в Хьюстоне. А перед тем беседовал с вашим тестем. Между прочим, о вашей жене.

— Но моя жена в лечебнице. И не принимает никаких посетителей.

— Кроме вас.

— Да, кроме меня…

Истмен сидел в кресле возле камина, так и не сняв дождевика. Он был крупным мужчиной и в кресле помещался с явным трудом: опущенные на подлокотники руки, казалось, вот-вот придавят их к полу. За окном не переставая лил дождь. В комнате было сыро, холодно.

— Может, зажечь камин? — спросил Терри.

— Да нет. А виски не найдется?

С трудом поднявшись, Терри направился к бару.

Истмен не мог не заметить, что двигается он, как старый больной человек: поднимаясь со стула, держится за спинку, чтобы не упасть, а по комнате идет неуверенно, шаркая ногами, чтобы не потревожить свой правый бок.

— Что, больно?

— Так, немного. Вам "Скотч" или "Бурбон"?

— Если можно, то ирландского.

Терри плеснул виски в сужавшуюся кверху рюмку и протянул Истмену. На лбу Терри выступили капли пота: боль никак его не отпускала.

После того как Терри налил себе тоже, оба подняли бокалы и выпили.

— Ну, так что вы об этом деле думаете? — спросил Истмен.

— Считаете, что избиение и визит к Дуайту Кимберли связаны?

— А вы разве так не считаете?

Терри сел, поправил домашний халат:

— Мистер вице-президент, я ничего про это не знаю…

— Вот что, Фэллон. Бросьте вы это официальное дерьмо и перестаньте называть меня "мистером вице-президентом". О'кэй?

— Хорошо, если вы хотите…

— Поймите, я в тяжелом положении. А вы кружите надо мной, как стервятник. Судите сами. Один из моих парней пытается раздобыть про вас какую-нибудь информацию. И кончает тем, что попадает в больницу. Что мне по этому поводу думать?

— Не знаю. Но подозреваю, что вы сами мне расскажете.

— Это уж будьте уверены! Можете, если хотите, держать пари на собственную задницу. Вы что-то такое скрываете, меня не проведешь.

— Да? И что именно?

— Пока не знаю. Но собираюсь выяснить.

— Это что, вежливая форма угрозы? — холодно улыбнулся Терри.

— Вы только поглядите на него! Какой красавчик…

— Лучше поглядите на себя. Я ведь тоже кое-что про вас знаю,— продолжал Терри таким тоном, который не оставлял сомнений: запугиваниям он не поддастся.

Он открыл кожаную папку, лежавшую на столе. Внутри находились подробные записи, сделанные рукой Салли.

— Мне известно, например, что вы не вступаете ни в какие сделки. Не запускаете руку в партийную кассу. Ваш офис не набит родственниками. И когда вы покинете Вашингтон, то хотели бы, чтобы ваша репутация осталась незапятнанной.

Истмен, не отвечая, внимательно смотрел на него.

— Вот я сижу и удивляюсь,— произнес Терри.

— Н-да,— пробурчал Истмен.

— Удивляюсь: зачем вам все это надо? Ради чего, собственно, вы готовы пустить по ветру то, что составляет вашу внутреннюю сущность? Даже, если получится, продать душу дьяволу. Только чтобы сохранить свой пост?

Истмен оторвал от подлокотника свой массивный палец, словно собираясь встать, но остался сидеть. Вместо этого он отхлебнул виски, держа рюмку обеими руками.

— Конечно, Дэн, у всех у нас свои амбиции,— продолжал Терри.— Да если бы каждым из нас не двигало страстное желание во что бы то ни стало преуспеть, ни я, ни вы не были бы сейчас в Вашингтоне на тех постах, которые мы занимаем. Одни попадают сюда путем разных сделок, другие — за счет силы характера и прочих достоинств. Полагаю, вы относитесь к последним. Вот почему я и не перестаю удивляться… Как это вы вдруг можете взять и пожертвовать всем, что у вас есть, ради нового срока в Белом доме.

Терри встал, морщась от боли. Подойдя к камину, он опустился на колени и чиркнул длинной спичкой, поднеся ее к краешку скомканной газеты, торчавшему из-под лучин для растопки.

— Мой тесть — человек крутой.— Терри следил, как пламя в камине поднимается все выше.— Друг с другом мы не разговариваем. Со своей стороны я сделал все, что мог, чтобы Харриет жила в полном комфорте. Конечно, это трагедия. Тут мне нечего больше добавить.

Поленья начали шипеть и потрескивать, оранжевый отблеск заиграл на стене за спинами собеседников. Истмен по-прежнему молчал.

— Не я выбирал события. Это события выбрали меня,— заговорил Терри.— Место действия определено судьбой. Но у меня честолюбивые планы. И я оказался в нужном месте — в нужное время. Мне просто повезло. Каяться мне не в чем. Весьма сожалею об этой истории с… Тедом Уикоффом. Его, кажется, так зовут?

— Да.

— Весьма сожалею,— повторил Терри. Он сел и запахнул колени полами халата.— Но вам, уж извините меня, не следовало отправлять его в Хьюстон.

— Я и не отправлял его.— Истмен потряс виски, заглянув в свою рюмку.— Правда, и не останавливал.

Довольно долго после этого оба сидели молча, глядя на разгоревшееся в камине пламя.

Наконец Истмен произнес:

— Я хотел бы договориться с вами. Вы и я. Давайте отправимся на съезд в Сент-Луис вместе. И будем выступать там одним списком.

Терри не пошевелился, не оторвал взгляда от огня.

— А как же президент Бейкер?

— Мы попросим его выйти прогуляться.

Терри снова уставился на огонь, обдумывая эти слова.

— Сожалею, Дэн,— твердо сказал он,— но купить меня вам не удастся.

Истмен допил виски, попрощался. Шаркая, прошел к дверям. Когда он удалился, Терри еще долго сидел у камина.

5.20.

— О, он прекрасен… просто прекрасен! — воскликнул Лу Бендер, пробежав до конца запись беседы Фэллона с Истменом, и захлопнул досье.

Утро еще не начиналось, но он уже полностью проснулся и был готов к дальнейшим событиям.

— Тоже мне парочка вонючих бойскаутов нашлась! — прокомментировал Лу Бендер.— Хотя этот Фэллон — крепкий орешек.— Он положил руки на пластик кухонного стола.— Настоящий сукин сын. Но за ним будущее. А Дэн Истмен — это, считай, уже история. Почти что древняя…

В дальнем углу кухни, согревая руки чашкой растворимого кофе, стоял агент Браунинг из секретной службы.

— Что-нибудь еще, сэр?

— Вроде ничего. Как, по-вашему, можно будет обнаружить там наш "жучок"?

— Это же наш "жучок", и мы сами проверяем: на месте он еще или нет. Так кто же его найдет, кроме нас?

— Хорошо, а если они приведут своих спецов?

— Тогда найдут. Но все равно не узнают — чей.

— Зато узнают, что он там был! Разве это не наведет их на след?

Браунинг пожал плечами:

— Хотите, чтоб я его убрал?

— Пожалуй, да,— произнес Бендер в задумчивости.

— Что ж, через час его там уже не будет.

— Спасибо, агент Браунинг,— улыбнулся Бендер. Теперь он мог быть спокоен: то, что скажут Терри Фэллону во время предстоящего визита, не будет зафиксировано на пленке.

5.40.

— Панда!… Панда!… Пандемониум! — кричал в трубку Крис Ван Аллен.— Земля вызывает Салли Крэйн! Ты проснулась?!

Кричать, впрочем, было незачем. Салли уже пила свою вторую чашку кофе, а вокруг были разбросаны утренние газеты.

— Ты видел "Пост"?

— Уже вложил вырезку в свой дневничок. А насчет Уикоффа слышала? Кто-то вышиб ему мозги — в мужском туалете одного хьюстонского бара.

— Та-ак!

— Экстренное политическое совещание гомосексуалистов сейчас стоит перед альтернативой: то ли собирать официальный митинг, то ли ограничиться дружеской вечеринкой.— Он засмеялся собственной остроте.

— Перестань паясничать, Крис! Лучше скажи, как бы мне повидаться с Терри?

— Повидаться? Послушай, дорогуша, ты же в десять утра вылетаешь!

— Наверное, я не полечу.

— То есть?

— Сегодня такой день — всякое может случиться.

— Например?

Салли предпочла уклониться от прямого ответа:

— Ты не мог бы прихватить меня в полвосьмого?

— Нет проблем. И тебя и шампанское в ведерке со льдом, чтобы нам гульнуть по дороге в аэропорт.

— Мне бы лучше черного кофе. Главное — не опоздай.

— Ни за что! — Крис положил трубку…

А фотографии Истмена уже красовались на всех первых газетных полосах. По контрасту с его выходкой убийство возле дома Терри едва удостоилось упоминания. Была, правда, и заметка, которой с таким нетерпением ждала Салли,— пусть в одной-единственной "Нью-Йорк таймс" в самом низу 35-й страницы. Заголовок, набранный самым неброским шрифтом, гласил:

КРУПНЕЙШАЯ ТЕЛЕКОМПАНИЯ ПЛАНИРУЕТ СЕРИЮ ИЗ ТРЕХ ДЕБАТОВ МЕЖДУ КАНДИДАТАМИ В ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТЫ.

Менее трети колонки, а Лига женщин-избирательниц реагирует на редкость уклончиво. Словом, заметка, полная неопределенности. Главное, однако, не в ее содержании, а в том, что она есть. И лишний раз подтверждает: то, что Салли кормила до сих пор одну только Эн-Би-Си, а прочих держала на голодном пайке, оказалось куда более эффективным, чем она могла себе представить. Итак, ее вчерашний блеф сработал! Серия из трех дебатов — величайший подарок для Терри. Правда, ему еще остается обеспечить себе выдвижение. Но тут Салли сумеет ему помочь. А для этого… нельзя ли еще раз использовать Томми Картера?…

В 6.35 зазвонил телефон: это был Картер.

— Видела?

— Видела,— ответила Салли как можно более безразлично.

— Значит, договорились?

— Почти.

— Послушай, Салли,— голос у него был раздраженным,— ты получила, что просила. Плати!

— Надо еще кое-что обсудить,— ответила она как можно мягче.

— Черт тебя подери, Салли!

— Не груби, Томми! Ты ведь знаешь, Дэн Истмен только что сошел с дорожки…

Он изумился:

— А, так ты имеешь в виду эти фотографии?

— Да.

— Думаешь, они ему так уж навредят?

— Думаю, они его прикончили.

— Несколько паршивых картинок? — с недоверием проговорил Картер.

— Да, они посильнее, чем топор палача.

— Ну-ну… допустим. Какие еще кабальные условия ты теперь выдвигаешь?

— Практически никаких.

— Ну да?!

Она перевела дух:

— Среда. Вечером, как только мы прибудем в Сент-Луис на съезд. Всего один час — с восьми до девяти. Да, то самое время, о котором мы договаривались.

— В среду в восемь? Не смеши…

— А почему? Терри для вас самый горячий товар. Его рейтинг…

— Забудь ты об этом рейтинге. Его оппоненты нас просто задавят, если мы не дадим им равного времени в эфире.

— Но ведь Фэллон официально еще не кандидат. А правило насчет равного времени относится только к зарегистрированным кандидатам.

— В теории, Салли. Но здесь уже не теория, а политика. И если мы не предоставим им всем равных возможностей, они нас съедят.

— Они смогут сделать это, только если их изберут.

— Перестань кормить меня дерьмом!

— Томми, мы друзья или нет?

— Раньше мне так казалось…

— Томми!…

— Что еще?

— Цветы. Я была просто в восторге.

— Да? — И он повесил трубку.

Салли набрала личный номер Терри.

— Видел газеты?

— Ночью у меня был Истмен.

— Что? Когда? — Салли даже привстала.

— В половине третьего.

— Господи! Что он хочет? Что говорит?

— Думаю, ему хотелось, чтобы я понял его чувства. И еще: он вроде как хотел извиниться…

— Извиниться? Извиниться ему прежде всего надо перед президентом.

— Не думаю, что он на это способен.

— И все? Что он еще сказал?

— Расскажу, когда увидимся.

— Терри… у меня предчувствие, что сегодня снова нагрянет спикер О'Доннелл.

— Мне тоже так кажется,— произнес он после паузы.

— Нам надо поговорить. Я еду к тебе.

— Но у тебя самолет.

— Я успею.

Она положила трубку. И сразу же зазвонил телефон.

— Серия из трех раундов дебатов? И в лучшие часы? Ты все уже распланировала?

Звонил Стив Чэндлер из Эн-Би-Си. Он был взбешен.

— Но мы придумали это вместе с Томми…

— Кончай заливать. Картер до такого бы в жизни не докумекал. Это твоя работа.— Стив фыркнул.— Вы там, в вашей вонючей Гватемале, были дружки — водой не разольешь?

— Не в Гватемале, а в Гондурасе, но это тебя не касается.

— Меня касается все, если это подпадает под категорию новостей. Ты, например.

— Новость — не я, а Терри Фэллон.

— Я сказал, ты,— значит, ты!

— Слушай, Стив, ты бы пошел открыл окно. Сдается мне, что у тебя там пора проветрить помещение.

— Ты слышала про Теда Уикоффа?

— Что именно?

— И он, и его босс сами вывели себя из борьбы — в один и тот же день.

— Да, позор!

— О, сколько благородных чувств!…

— Стив, у меня скоро деловая встреча. Могу ли я еще что-нибудь для тебя сделать?

— Да. Не прыгай в постель к своему Томми Картеру.— И он швырнул трубку.

8.05.

У Бендера зазвонил внутренний телефон.

— Президент просит вас прибыть на встречу.

— Сейчас буду.

Выйдя из боковой двери, Бендер пересек коридор и, постучав условным стуком, вошел в Овальный кабинет. Здесь на диванах возле камина сидели за утренним кофе президент и спикер О'Доннелл.

— Присаживайся, Лу,— обратился к нему президент.— Спикер тут как раз приступил к небольшой проповеди по поводу Дэна Истмена.

Бендер сел. Чувствовалось, что О'Доннелл был настроен весьма по-боевому:

— Мы видели программу новостей, читали газеты. Не думаю, что требуются новые доводы. Он должен уйти!

— Но почему? — спросил президент.

— Почему?! — О'Доннелл запыхтел, как бульдог.— Но ведь он позорит свой высокий пост, выставляет на посмешище всю администрацию!

— Лу?

— При всем моем уважении к вам, мистер спикер, боюсь, что вы сгустили краски.— Он взял кофейник и налил себе кофе.— Да, Истмен причинил себе, да и нам, конечно, немало вреда. Но губительных последствий еще можно избежать.— Бендер взглянул на пустую чашку в руках О'Доннелла.— Я уже просил Флаэрти провести опрос общественного мнения, результаты будут известны к пяти. Вам еще кофе, мистер спикер?

Президент внимательно слушал. Бендер, похоже, старался, чтобы его слова звучали как можно более бесстрастно.

— Эти ваши вечные опросы! — буркнул О'Доннелл, протягивая чашку.— Никакая статистика не заменит здравого смысла.

— Не спорю, мистер спикер,— возразил Бендер.— Я лишь полагаю, что нам следует изучить факты, прежде чем мы примем то или иное решение.

Бейкер следил за Бендером со смесью любопытства и презрения. Никто, включая О'Доннелла, не был больше, чем Лу, убежден, что Дэн Истмен должен немедленно уйти. На это были направлены все его усилия. Сразу же после ранения Терри Фэллона он первым предложил избавиться от Истмена. И вот теперь перед лицом О'Доннела Бендер выступает как олицетворение рассудительности, справедливости и терпения. Какой циничный спектакль! Который даже не тщится скрыть истинные намерения его автора или ввести в заблуждение зрителей. Спектакль— под названием "политика"!

— Проводите свои опросы, изучайте статистику,— продолжал О'Доннелл, пока Бендер наполнял его чашку.— Но говорю тебе, Сэм: в паре с Истменом тебе не победить!

Бендер поспешил с ответом, чтобы опередить президента.

— Нам все это известно, мистер спикер. Но какая у нас альтернатива? Сливки и сахар?

— Фэллон! Вот кто у нас есть, и слава богу! — О'Доннелл положил в чашку два куска сахара.

Сэм Бейкер откинулся на спинку дивана, поглядев на этих двух мужчин со стороны.

— Чарли, а почему, собственно, ты так высоко ставишь шансы Фэллона?

— Да господи боже мой, Сэм! Все об этом говорят…

— Да, знаю,— кивнул Бейкер.— И что ж, по-твоему, доверить человеку пост вице-президента Соединенных Штатов только потому, что он достаточно популярен и его могут избрать?

О'Доннелл поставил чашку.

— Меня не интересует, Сэм, могут ли избрать Фэллона. Меня интересуешь только ты.

— Весьма мило с твоей стороны.

— Пойми, Сэм, с Истменом тебе не победить. А если откровенно, то и без него ты можешь не победить.

Это было сказано негромко, но прозвучало оглушительно. В наступившем молчании стало слышно, как Сэм Бейкер с преувеличенной тщательностью размешивает ложечкой свой кофе. Итак, из-за каких-то газетных фото — раненого Фэллона на трибуне и рассвирепевшего Истмена с поднятым кулаком — он, Бейкер, должен сейчас принять важнейшее в своей политической карьере решение. Однако, выбирая вице-президента, он выбирает и своего возможного преемника — человека, который, не исключено, в любой момент может стать сорок вторым президентом Соединенных Штатов.

В свое время Линдон Джонсон говорил ему об устрашающем воздействии на публику неких зрительных стереотипов. Бейкер беседовал с ним на другой день после того, как тот объявил, что отказывается добиваться переизбрания. Они сидели в этой же комнате, Линдон разулся и водрузил ступни на кофейный столик. В тот день он выглядел старше, чем обычно, его крупная голова клонилась в печальной задумчивости — почти как у Линкольна на пьедестале мемориального памятника.

— Вы приняли правильное решение,— сказал тогда Сэм Бейкер.

— Я всегда принимал правильные решения,— парировал Джонсон.— И в отношении вьетнамской войны. И в отношении ракет. И насчет бедных. И даже насчет ниггеров.— Именно так Линдон подытожил свои достижения: космическая программа, построение Великого общества, предоставление гражданских прав черным.— Но вот что я тебе скажу, Сэм,— заключил он.— Знаешь, каким меня запомнят? Этим сукиным сыном, который проиграл войну. И который поднимал за уши своего пса…

И вот сейчас Сэм Бейкер еще раз понял, насколько прав был Линдон Джонсон. Изображения президента с его любимой несчастной гончей, которую он поднял за уши, и карикатура, где Вьетнам красовался в виде рубца на его желчном пузыре, навсегда остались в памяти людей. И так же в их памяти останутся дурацкие фото Дэна Истмена, где он замахивается кулаком на президента…

Но почему все-таки эти зрительные образы обладают над нами такой властью? Вот еще: генерал Макартур на Филиппинах пробирается к берегу по мелководью; вот Никсон тычет Хрущева в грудь; вот Рокфеллер грозит пальцем прессе… Публика, так уж оно происходит, считает, что фото эти выражают самую суть запечатленных на них людей. И вот теперь некий Терри Фэллон, стоящий на трибуне над большой государственной печатью США,— окровавленный, но не склонивший головы…

Сэм Бейкер, однако, не доверял этим зрительным образам. Он знал: и люди, и тем более образы могут лгать…

— Я склонен,— промолвил наконец президент,— подождать результатов опроса.

— А потом что?

— Потом я все обдумаю.

О'Доннелл поглядел на Бендера, затем на президента:

— Это твое окончательное слово?

— Да, Чарли, окончательное. На сегодняшний день. И тебе придется с этим считаться.

О'Доннелл встал и, одернув пиджак, вышел из комнаты.

8.15.

Крис остановил машину у барьера службы безопасности на подъезде к дому Терри.

— Я скоро вернусь,— пообещала Салли, открывая дверцу.

— Я-то подожду,— постучал по стеклу своих часов Крис.— А вот "Истерн эйрлайнс" навряд ли…

Предъявив удостоверение, Салли поспешила к дому.

— Он еще у себя наверху,— сообщила Катрин.— Мне предупредить, что…

— Не беспокойтесь,— ответила Салли и поспешила наверх.

Терри сидел в кровати, делая какие-то записи в своем блокноте. Перед ним на подносе стояли тарелки с завтраком.

— Уже собралась? — спросил Терри.— Готова ехать?

— Но это глупость — уезжать сегодня! — Салли закрыла за собой дверь, подошла к кровати.— Везти к Рамиресу этого придурка из ФБР — значит просто терять время…

Он приложил палец к губам, чтобы заставить ее замолчать. Она умолкла в недоумении. Терри показал ей свой желтый блокнот, где печатными буквами было выведено:

"Нас могут подслушивать".

— Кто? — Салли огляделась вокруг.

Терри погрозил ей пальцем и снова приложил его ко рту.

— Я хочу, чтобы ты попросила сеньора Рамиреса оказать нашему ФБР всю возможную помощь. Передай от меня: мы не имеем права успокаиваться до тех пор, пока не будет найден убийца Октавио Мартинеса.

Она кивнула в ответ, но в голоее ее прозвучала явная растерянность:

— Хорошо, скажу. Но он наверняка не…

Терри откинул покрывало и встал, облаченный в серую шелковую пижаму.

— … захочет идти на такое сотрудничество,— докончила Салли.

Она с удивлением наблюдала, как Терри подошел к двери и запер ее, затем сделал ей знак, чтобы она продолжала говорить.

— После того, что случилось… у него есть веские причины не доверять…

Терри между тем взял ее за плечи и усадил на край кровати.

— … нашему правительству,— заключила Салли и, все еще удивляясь, обхватила его шею руками, в то время как в очертаниях ее шевелящихся губ угадывался немой вопрос.

— Но именно поэтому,— подхватил Терри,— столь важно, чтобы ты была там и…— Он задрал подол ее белой полотняной юбки.— И объяснила этому человеку: я не успокоюсь, пока наше правительство не найдет убийцу и не покарает его.

— Да, но…— (Терри пробежал рукой по ее бедрам, подергал за подвязки.) — Я не уверена, что он может сообщить нам что-то новое…

Она замотала головой, постаралась стряхнуть его руки, но он все настойчивей стягивал с нее трусики, пока Салли наконец, приподняв бедра, сама не помогла ему.

— Таким образом, просто необходимо, чтобы ты отправилась туда с этим агентом.— Говоря все это, Терри слюнявил кончики пальцев.— Рамирес поймет, что должен нам помогать!

Он с силой раздвинул ей колени и коснулся ее мокрыми пальцами. Салли показалось, будто ее тело пронзило электрическим током. Вторая рука между тем легла ей на грудь, властно толкнула ее вниз, и ей пришлось лечь на смятые простыни. Он подтянул к себе ее колени и рывком раздвинул ноги.

— Ты все поняла? — спросил он отчетливо.

— Да, да,— поспешно ответила Салли.— Но даже если Рамирес и согласится…

Терри расстегнул пижамные штаны и скинул их на пол.

— У него же все равно нет доступа к… ох… а-а…— Салли не смогла докончить фразы: Терри вошел в нее.

— Что ж, если Рамирес не захочет сотрудничать, тебе придется убедить его, что это необходимо!

Он все плотней прижимался к ней, частыми толчками продвигаясь глубже и глубже.

— И напомнить, что у нас общие цели, мы принадлежим к одному человеческому братству.

Она еще противилась, но он задрал ее колени, заставил обвить ногами свое тело. Теперь оба они бесшумно двигались в унисон.

— Договорились? Ты сделаешь это?

— Да, — выдохнула она.

— Позвони мне, дай знать, как идут дела.

— Обязательно.

— Хорошо. Очень хорошо.

Его тело напряглось, и Салли ощутила первые спазмы. Он притиснул ее губы своим ртом — мокрым, сосущим, искаженным. Она чуть не вскрикнула от боли, тогда он зажал ей рот рукой, прижимая ее голову к матрасу.

Когда его тело обмякло, Салли сквозь пальцы лежавшей на ее лице руки увидела его глаза, еще затуманенные страстью. Но вот он убрал руку и повторил, уже как ни в чем не бывало:

— Хорошо. Очень хорошо.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, Терри! — беззвучно прошептала Салли.

Он кивнул. И стал надевать пижаму.

— Желаю тебе счастливого пути,— произнес он.

Салли взяла из коробки на ночном столике несколько салфеток "клинекса" и, скомкав, положила себе между ног. Потом быстро натянула трусики, разгладила юбку. Терри распахнул перед ней дверь:

— Значит, сразу позвонишь мне. Из Майами.

И только когда дверь у нее за спиной захлопнулась, она смогла наконец перевести дыхание.

8.30.

Склад находился недалеко от военно-воздушной базы Эндрюс, к юго-востоку от федерального округа. Стоянка была почти пустой, и Манкузо, свернув с дороги, припарковался в одном из прямоугольников, помеченных: "Для посетителей". Войдя через служебный вход, он нажал кнопку под телекамерой поста наблюдения.

— Допуск имеется? — спросил чей-то металлический голос в маленьком громкоговорителе.

— Какой еще допуск! Черт подери, Жирдяй, ты что, не знаешь, что я допущен по форме "С-2"?

— У нас тут свои инструкции, приятель. Дай-ка поглядеть твой жетон.

— Пошел ты знаешь куда!

— Сам пошел. Давай жетон, не то проторчишь тут до утра.— И громкоговоритель замолк.

Манкузо ругнулся по-итальянски, однако достал из кармана именной жетон и сунул в смотровую щель.

Стальная дверь заскрежетала и отворилась, над ней загорелся зеленый свет.

— Проходи и жди,— скомандовал голос.

Манкузо повиновался. Дверь за его спиной тут же закрылась, и он очутился в проволочной клетке перед покрытой пластиком конторкой.

— Привет, Джо! — произнес сидевший за конторкой человек, которого все звали не иначе как Жирдяй.

Это был внушительных размеров детина, фунтов триста живого веса. Складки жира проступали сквозь спортивный свитер с эмблемой вашингтонских "Краснокожих".

— Как жизнь, Жирдяй?

— О'кэй. А ты чем сейчас занят?

— Вее то же дерьмо. Архивы, статистика. Если хочешь, скажу, сколько было ограблений в прошлом году в Мичигане?

— Не надо.— Он протянул Манкузо регистрационную книгу, чтобы тот мог расписаться.— А сюда зачем?

— Нужно одно дело из "ABSCAM".

— Зря время тратил, Джо. Все эти дела давно загнали в общий компьютер, мог бы все получить по внутренней связи.

И Жирдяй постучал по экрану стоявшего рядом видеомонитора.

— Да тут потребовались кой-какие оригиналы, для сверки.

— Тоже мне олухи!

— Как всегда. Лишь бы загрузить работой.

Жирдяй развернул клавиатуру, так что теперь она упиралась ему прямо в живот.

— Кодовый номер дела знаешь? — спросил он

Манкузо стал рыться во всех карманах в поисках клочка желтой бумаги, пока наконец не вспомнил: он же в нагрудном!

— Какой ты был, Джо, таким и помрешь. Представляю, как ты ведешь там свою статистику. Наверно, собственный член потерял бы, если бы он не висел у тебя пришитый к мошонке.

Жирдяй между тем набирал код.

— О'кэй,— изрек он.— Восьмой этаж в самом конце. Секция 418, ряд 11, полки — со второй по шестую. Хочешь проведу?

— Да нет, я сам.

— Только не заблудись на обратном пути. По субботам мы закрываемся в два часа, запру тебя там случайно. Джо, только не устраивай кавардак, ладно?

— Да ты и не заметишь, что я там был.

— И ничего не выноси, пока не распишешься!

— Спи спокойно.

Лифт остановился на восьмом этаже. Бесконечные ярусы стеллажей с папками допросов и расследований. Справившись по своей бумажке с номером интересовавшего его раздела, Манкузо двинулся вдоль полок, пока не обнаружил картонные коробки с маркировкой: "Соединенные Штаты Америки против Калеба Коллина Везерби (сенатора)".

Манкузо вытащил одну из коробок и сел на нее, а другую, такую же, под номером 6248-05/LO, открыл.

Конечно, он имел какое-то представление, что сможет обнаружить: часть из тринадцати тысяч страниц судебных протоколов, сотни показаний под присягой, целую гору видеокассет. Материалы были все каталогизированы, пронумерованы и снабжены индексами, по которым их можно было извлечь из памяти огромного компьютера, обслуживавшего управление архивов и статистики. Однако сейчас Манкузо искал то, чего не было ни в компьютере, ни в репортажах журналистов, из зала суда. Он хотел найти то, о чем даже речь тогда не заходила, а именно: почему, с чего вдруг началось все это дело?

Когда в 1984 году оно закончилось и по нему вынесли обвинительный приговор, телезрителей угостили документальными кадрами, запечатлевшими получение взятки сенатором Везерби. Вроде все ясно, домыслов можно не строить. Но у Манкузо были тут основания для любопытства. Ведь сенаторы из "солнечных" штатов были, как правило, завзятыми консерваторами. ФБР числило их среди самых верных своих друзей. А в Бюро бытовало выражение: "Сперва занимайся врагами", так что при любом расследовании все фэбээровцы знали, кого надо проверять, а кого не надо. И вот где-то в этих коробках — Манкузо знал это — должен быть ответ: почему именно техасского сенатора избрали в качестве жертвы. Манкузо снял пиджак, поглядел на надпись "Курить запрещено", закурил и принялся за работу.

8.45.

Сэм Бейкер мог припомнить другие заседания Совета национальной безопасности, которые проходили куда лучше этого.

— Я хотел бы задать только один вопрос,— начал государственный секретарь Артур Крэнстон — человек, своей прямолинейностью напоминавший градусник для измерения температуры прямой кишки.— Кто определяет внешнюю политику этой страны? Президент и госдеп или это чертово ЦРУ?

Министр обороны Зэк Литтмен откинулся на спинку стула и принялся покусывать собственный большой палец. Ему нравилось наблюдать за Крэнстоном, когда тот бывал разъярен. Адмирал Уильям Раух всячески старался сохранять спокойствие.

— Артур, вы преувеличиваете,— заметил он примирительно.

— Дерьмо все это! — огрызнулся Крэнстон.— Неужели вы думаете, что кто-то поверил, будто во всем виноват пьяный аргентинский бизнесмен? Ничего подобного, девушку убили вы! Все разведки мира это знают. И Ортега тоже. "Правда" посвятила убийству полполосы. Сегодня в моем офисе аргентинский посол полчаса разорялся, что мы ставим под угрозу их дипломатов.

— Пусть он лучше поищет убийц у себя на родине! У них там каждый день кто-то пропадает без вести, — бросил Раух.— И нечего совать свой вонючий паяльник в никарагуанские дела!

— Так мы убили эту девушку? — спросил президент.— Да или нет?

Раух долго смотрел на президента, прежде чем ответить:

— Нет.

— Лжец! — воскликнул Крэнстон.

— Артур,— мягко заметил Раух,— ваша обычная мягкость сегодня вам несколько изменяет.

Крэнстон встал, прошел к дальнему углу стола и чуть ли не ткнул пальцем в лицо Рауху.

— Послушайте меня, адмирал! Если вы продолжите эти ваши провокации в Центральной Америке, взрыв неизбежен. Неужели кому-то еще не ясно, что лучшая наша стратегия — спускать все на тормозах? Истощать их экономику, разорять их валютные ресурсы, поддерживать оппозиционные группы, чтобы армия была при деле, и главное — выдаивать их казну. Но стоит нам пережать, то есть создать в Никарагуа или в любом регионе Центральной Америки критическую ситуацию, и мы неизбежно получаем резкую реакцию со стороны ОАГ, вмешательство кубинцев, а следом эти бесконечные дебаты в ООН и апелляции в Международный суд. И вот уже русские грузовые суда выгружают оружие в доках Коринто…

Раух сложил руки на столе:

— Мне хотелось бы выразить благодарность госсекретарю за тот урок политической экономии, который он нам всем преподал. Но идиллическая картина деятельности нынешней администрации, нарисованная им, отнюдь не меняет существа дела. Я имею в виду тот факт, что Центральное разведуправление не имеет, повторяю это, абсолютно никакого отношения…— его голос звучал теперь на повышенных нотах,— никакого отношения к гибели Консуэлы Ортеги.

— Господи,— Крэнстон беспомощно развел руками,— может, вы еще станете нас уверять, что не минировали их гавани?

Это замечание не на шутку взбесило Рауха.

— Да, мы заминировали гавани, мать вашу, потому что все согласились — в этой комнате, между прочим,— что тем самым сможем выкинуть Ортегу из седла. Но мы все ошиблись — он удержался.

Теперь Раух говорил сущую правду. И все, кто сидел сейчас за столом, знали это, а потому хмуро молчали.

— Так!…— нарушил молчание министр обороны Зэк Литтмен.— Кажется, в нашем шоу небольшой антракт. Но в следующем действии мне бы хотелось получить ответ на вопрос: кто же все-таки убил Октавио Мартинеса?

Никто ему не ответил.

— Видите ли, мой подход к этому делу, которое, похоже, кажется моим коллегам таким запутанным, весьма прост. Всякий раз, когда я имею дело с преступлением, то спрашиваю себя: "Cui bono?". Иными словами, кому это убийство на пользу? Потом я набрасываю небольшой списочек тех, кому было бы легче дышать без Мартинеса, и среди них начинаю искать виновного.

— Куда вы клоните, Зэк? — спросил президент.

— А вот куда. Мы ведь исходим из того, что убийство Мартинеса — дело рук Ортеги. Поэтому наш доблестный директор ЦРУ и решил его предупредить: мы, дескать, не потерпим, чтобы вот так, на глазах телезрителей, убивали наших союзников. А как сделать подобное внушение недвусмысленным и доходчивым? Взять и ухлопать дочку Ортеги.

— Ну и что? — в нетерпении спросил Крэнстон.

— Да ведь тут нет никакой логики,— продолжал Литтмен.— Нет, потому что Ортега не имеет отношения к этому убийству.

Все головы разом повернулись к нему.

— Почему вы так думаете? — спросил президент.

— Очень просто. Мартинес фактически проигрывал войну с сандинистами,— невозмутимо возразил Литтмен, выкладывая на стол кипу бумаг.— Прочтите хотя бы эти сводки. О потерях контрас. Об отсутствии пополнений. И сколько дивизий сумел за это же время выставить Ортега. А теперь спросите себя сами: нужно ли Ортеге, чтобы у контрас появился новый лидер, когда старого он мог употреблять в любом виде?

Литтмен подтолкнул копии документов к президенту. Крэнстон, склонившись над плечом Бейкера, также принялся их изучать.

— Но, положим, мне бы сказали, что убийство Мартинеса организовало наше ЦРУ, чтобы заменить его этим фанатиком… я имею в виду отца Карлоса…

— Ложь! Наглая ложь! — вспыхнул Раух.

Литтмен, однако, остался невозмутимым.

— … того самого Карлоса, который позволил бы нам выступать в Никарагуа единым фронтом с католической церковью. В таком случае все сразу становится по своим местам.

Раух вскочил.

— Зэк, это самая отъявленная…

— Сядьте, Билл! — резко оборвал его президент.— И побыстрее!

Раух нехотя подчинился.

— Продолжайте, Зэк, мы слушаем,— обратился к нему Бейкер.

— Итак, что мы имели? Мартинеса, который проигрывал войну. И которому следовало уйти. Я не исключаю, что он с этим не соглашался. Может быть, он приехал в Соединенные Штаты, чтобы уговорить вас и дальше оказывать ему поддержку.

Президент в упор посмотрел на Рауха:

— Билл, это правда?

— У меня нет информации на сей счет. И нет оснований верить сказанному.

— А что, Мартинес выигрывал войну? Или проигрывал? — спросил президент.

— Об этом рано судить.

— Черт подери, отвечайте на вопрос, Билл! Выигрывал или нет?

— Нет,— наконец выдавил из себя Раух.— Не выигрывал. Но и не проигрывал.

— Продолжайте, Зэк,— президент снова обернулся к Литтмену.

— Может быть, у генерала Гэбриела есть что добавить к сказанному? — заметил Литтмен.

Четырехзвездный генерал ВВС Гэбриел был председателем Объединенного комитета начальников штабов.

— По нашей оценке,— начал он,— Мартинес проигрывал. Он не принимал ни стратегические, ни тактические предложения наших специальных советников, которых мы к нему направили. Потери, которые он наносил войскам сандинистов, были незначительны, Ортега же перемалывал его армию. По нашему мнению, Мартинеса следовало срочно заменить.

— Спасибо, генерал,— поблагодарил его Литтмен.— Ясно, что Мартинес должен был уйти, это не вызывает сомнений. Но сомнительными кажутся средства, к которым мы прибегли, чтобы его убрать. Прямо скажем, они несколько…— он запнулся, подыскивая нужное слово,— примитивны…

Отвечая, Раух едва мог совладать с охватившим его гневом.

— Я категорически заявляю, что ЦРУ не отдавало такого приказа — я подчеркиваю это еще раз! — уничтожить Октавио Мартинеса.

— Но вы были намерены от него избавиться? — не отступал президент.

Раух заколебался.

— Да,— промолвил он после паузы.— Но не убивая его на ступенях Капитолия!

— А как тогда? — спросил президент.

Раух потупился.

— Так как же, адмирал?

— С помощью… отравления.

В комнате повисло тягостное молчание.

— Адмирал Раух,— уточнил президент,— вы имеете в виду, что, если бы Мартинес не был застрелен, ЦРУ было готово умертвить его с помощью яда?!

— Господи Иисусе! — воскликнул Крэнстон.— Меня сейчас вырвет.

Тут Раух окончательно вышел из себя:

— И вы, вы осмеливаетесь говорить со мной в таком тоне? — он резко обернулся к Крэнстону.— Человек, который распорядился послать морских пехотинцев в Ливан! И вы тоже! — Теперь он повернулся к Литтмену.— Ухитрились разместить их в казарме, так что один-единственный сумасшедший мусульманин с грузовиком, набитым динамитом, сумел отправить их всех на тот свет.

Крэнстон в ярости сжал кулаки. Но тут президент, повысив голос, стукнул ладонью по столу:

— Хватит! Сейчас же прекратите! Все замерли.

— Адмирал Раух! — произнес президент.— Вам известен правительственный приказ за номером 11905? Который запрещает государственным служащим принимать участие в политических убийствах или замышлять таковые?

— Да, сэр, известен,— кивнул Раух.

— Тогда ответьте мне: как вы могли замышлять отравление Октавио Мартинеса?

Раух тяжело вздохнул.

— Отвечайте, адмирал. Я жду.

Раух развел руками:

— Но он проиграл войну, мистер президент. Господи ты боже мой, мы ведь все знаем, что наша страна не может позволить себе проиграть эту войну! Если мы проиграем сейчас Никарагуа, то нашим детям придется сражаться потом в Гватемале. А внукам — в Мексике. И если кто-то из сидящих за этим столом считает, что я не прав, пусть скажет открыто или помалкивает!

Вее примолкли, словно выслушали приговор самой Истории. Первым нарушил это молчание Литтмен.

— Итак, джентльмены, как я и предполагал, у нас нет ни малейшего представления о том, кто же распорядился убить Октавио Мартинеса.

11.10.

— Черт подери! — воскликнул Жирдяй.— Что тут, мать твою, происходит?! — Он топал по проходу, стараясь не наступать на разбросанные бумаги, хотя это ему плохо удавалось.— Чего ты тут натворил? Пораскидал все, понимаешь… С ума сошел, что ли, Джо? Да как ты все это рассуешь обратно?!

— Да это ж дело Везерби,— спокойно отвечал Манкузо.— Не все ли равно, куда я потом распихаю бумажки?

— Не все ли равно?! Он еще спрашивает, мать твою! — заорал Жирдяй.— Да это же хро-но-ло-ги-чес-кие папки!

— Н-да? Хронологические?

— Вот гляди.— И Жирдяй хлопнул рукой по маркировочному номеру на коробке.— "F" — значит шестая! "Е" — пятая!

— А это, выходит, первая? Вон та…

— Конечно: "А" — начало нумерации.

— Слушай, Жирдяй. Знаешь, кто ты? Гений! Вот кто.

Манкузо потянулся к тяжелой коробке на верхней полке и попытался ее оттуда стащить.

— Эй ты, сосунок, не торопись! — Жирдяй преградил Манкузо дорогу и, навалившись на коробку всем своим весом, затолкал ее обратно.— Сперва собери все это дерьмо, а потом доставай новое.

— Иди ты знаешь куда!…— И Манкузо сделал выразительный жест рукой.

Жирдяй тут же принял боксерскую стойку и начал прыгать вокруг Манкузо: складки жира при этом тряслись на нем из стороны в сторону.

— А ну давай! Только попробуй сунься, я те покажу. Я тебе воткну перо в задницу!

Манкузо уставился на этот спектакль. Не выдержав, расхохотался, поднял руки:

— Твоя взяла! Сдаюсь…

— То-то! — Жирдяй прекратил свое кружение, подтянул сползшие брюки.— Я заказываю на ланч пиццу. Тебе брать?

— Давай. С колбасой и грибами. А я пока уберу все эти бумажки.

— Спасибо, Джо, ты парень что надо.

Манкузо обождал, пока кабина лифта скрылась, стащил с полки коробку, помеченную буквой "А", отодрал верх. Ему потребовалось меньше пяти минут, чтобы найти то, что он искал: папку с надписью "ФБР, секретная переписка". А в папке — фирменный бланк директора ФБР от 21 декабря 1983 года с пометой "Сов. секретно, без копий". На бланке значилась фамилия сенатора Калеба Везерби в связи с его предполагаемым участием в сомнительных нефтяных сделках. Бумагу подписал сам шеф ФБР Генри О'Брайен. К этому листку прилагалось расписание деловых встреч директора О'Брайена на 21 декабря. Манкузо пробежал список посетителей — и, сразу найдя искомую фамилию, рассмеялся, удовлетворенный. Он лишний раз удостоверился: ничто из происходящего в Вашингтоне не способно его больше удивить.

— Сукин сын! — пробурчал он, засовывая оба документа себе в карман.— Подонок, едрит твою мать…

Запихнув коробку подальше, так что из нее посыпались бумаги и кассеты, он принялся расшвыривать их и делал это до тех пор, пока весь не взмок. И пока его злость наконец не улеглась.

Только тогда он нажал на кнопку лифта…

12.35.

Они выглядели вполне типичной парочкой, прилетевшей в Майами на отдых и сейчас ожидавшей своего багажа в Международном аэропорту. Сразу же бросалось в глаза, что она старше своего спутника лет на десять, а может, и больше. Но Салли (это была она!), в своем белом батистовом платье, белых лакированных туфлях и с белой сумочкой в руке, казалась Россу прекрасной феей, порождением сверкающего майамского солнца.

Во время полета Салли почти не обращала на него внимания. Сперва она внимательно изучала "Уолл-стрит джорнэл", потом уснула. Но когда до Майами оставалось около часа, она, извинившись, вышла в туалет и вернулась оттуда посвежевшей, благоухающей. Проходя на свое место, она слегка коснулась его, и это прикосновение взволновало его.

Впрочем, все это получилось у нее помимо воли. Ей было не до него. Всю первую половину пути она заново переживала случившееся с нею утром. Ее тело еще ныло от боли — там, где Терри, прижавшись к ней бедрами, силой заставил ее раздвинуть ноги, боль была особенно острой. Все произошло так внезапно, так неожиданно. Она едва могла подавить в себе чувство стыда. Уже давно Терри не позволял себе такой грубости по отношению к ней.

С самого начала, еще с хьюстонских времен, она приучилась прятать свою любовь к нему. Тогда она работала репортером в местной "Пост". Он же был ярым противником муниципальных властей, а потом — кандидатом на выборную муниципальную должность. И любой намек на то, что их отношения выходят за рамки чисто профессиональных, был бы неприемлем для редактора "Пост" Арлена Эшли. Любое свидетельство возможной утраты его сотрудницей чувства объективности означало бы, что ее тут же перевели бы в другой отдел. Поэтому-то Салли ни разу не позволила себе на людях никаких эмоций.

И лишь когда было объявлено о его помолвке с Харриет Кимберли, Салли осознала, чего стоит ей эта выдержка.

После ее репортажей Терри сделался интересен для хьюстонских богатеев. Молодой, энергичный, воспитанный… Словом, украшение любого званого обеда, на которых она, разумеется, не присутствовала. Об этой стороне жизни она мало что знала.

И вот однажды Терри попросил Салли заглянуть к нему в дом для преподавателей, где он тогда жил.

— Мне нужно кое-что сообщить тебе,— начал он сразу.— Это может тебя задеть, но… Я собираюсь жениться.

— О?! — удивилась она.— И на ком?

Вопрос прозвучал настолько бесстрастно, что он сразу же понял, как глубока нанесенная им рана.

— Харриет Кимберли.

— О! Наследница!… Что ж, прими мои поздравления.

После этого разговора она отправилась в кино, хотя шел фильм, который она уже видела. Потом снесла белье в прачечную самообслуживания. А часов в одиннадцать вечера Салли села в машину и вернулась к дому Терри. Позвонила: он вышел к ней в желтом домашнем халате.

— Я хочу провести у тебя ночь,— сказала она.— Пожалуйста, не гони меня.

Утром он ей сказал:

— Учти, это ничего не меняет.

— А я и не хочу ничего менять,— ответила она.

И действительно, все между ними осталось по-прежнему.

С тех пор утекло много воды, бывали времена, когда она до боли в сердце жалела, что не обзавелась семьей. Впрочем, чаще она задавала себе вопрос: что за жена из нее бы получилась? Но все те долгие месяцы без него, в Вашингтоне, она просто ждала, считая дни, когда он приедет. И все свершилось, все было именно так, как она себе представляла,— словно катание с американских горок, которому нет конца, и теперь уж до вице-президентства рукой подать. Сон наяву, да и только!

Но по временам, как и в это утро, что-то грызло ее, не давало покоя: она чувствовала себя обманутой, растоптанной.

Когда до Майами оставалось не больше часа, Салли извинилась и прошла мимо сидевшего у прохода Росса в туалет. Здесь она выбросила "клинекс", теплой водой смочила носовой платок и подмылась. Одернула платье и, немного постояв перед зеркалом, поправила прическу и макияж. Надушила "Шалимаром" запястья и немного за ушами. Перед возвращением в салон Салли выбросила платок в унитаз.

Когда такси подвезло их к отелю "Мирамар", рубашка Росса взмокла от пота и прилипла к спине, а брюки к ногам. Салли же выглядела на удивление свежей и подтянутой. Стремительно и легко она двигалась следом за портье, который поднимался по лестнице с их багажом к конторке администратора в обшарпанном фойе.

— Не слишком-то элегантно, вы не находите? — вполголоса обратилась она к Россу, осматривая потрескавшийся мраморный пол, просевшие потолки. Да, она понапрасну теряет здесь, в Майами, свое время — да еще в этом третьеразрядном отеле.

— Налогоплательщики не склонны раскошеливаться.— Росс протянул долларовую бумажку портье.

Администратор дал им два бланка и пошел за ключами.

Салли стала заполнять бланк. Росс, стоя рядом, спросил ее:

— Кажется, Джо вам не по душе?

— Кто?

— Джо Манкузо. Мой партнер.

Салли глянула ему прямо в глаза.

— Вульгарный, фанатичный, примитивный — настоящая скотина.

Ее злобность застигла его врасплох:

— Жаль, если он обидел вас чем-то.

— О, плохой "фараон", хороший "фараон". Не о чем говорить.

— Простите, я просто думал… раз уж мы будем тут вместе пару дней, так почему бы нам в самом деле не быть друзьями.

— Совсем необязательно.

Администратор подал ключи.

— У меня для вас несколько писем, миссис Крэйн.

— Мисс Крэйн.— Салли взяла свой ключ. И, указав портье на свои вещи, прошла вперед.

Средних лет мужчина в шортах, сидевший в фойе, оторвался на мгновение от своей газеты "Майами геральд" и поглядел ей вслед. Встретившись глазами с Россом, он пожал плечами.

Росс распаковывал чемодан, когда раздался телефонный звонок. Голос Манкузо звучал так, словно он находился в соседнем кегельбане.

— Ну, как там в Майами?

— Жарища! Где ты сейчас, черт подери?

— В телефонной будке. Только что съездил в один склад, где хранят всякую мертвечину.

— И что же там?

Манкузо, зажав трубку между плечом и подбородком, порылся в кармане пиджака и извлек оттуда украденные бумажки.

— Я тут решал одно домашнее задание, которое задал нам твой Фэллон.

— Господи, Джо, да оставь ты его в покое.

— Вот послушай. Это запись нашего шефа О'Брайена от 21 декабря 1983 года: "Беседа с членом конгресса относительно сенатора Калеба Везерби. Похоже, он замешан в афере с нефтяными участками…" После этого, сам понимаешь, судьба сенатора Везерби была решена.

— Джо, я прямо в восторге, что эта мертвечина на складе, оказывается, не такая уж мертвая…

— Послушай, ты, вонючка,— продолжал Манкузо,— там же я нашел имя конгрессмена, который навел О'Брайена, то есть продал Везерби.— Манкузо пощелкал ногтем по листку из календаря О'Брайена.— Это был Терри Фэллон.

Росс удивился, но продолжал по инерции:

— Ну и что?

— Ну и что?! Фэллон доносит на Везерби, загоняет его в ловушку, а губернатор Техаса в награду дает ему освободившееся место в сенате на весь оставшийся срок.

— Не вижу тут ничего особенного.

— Пораскинь мозгами! Фэллон же мог послать анонимный донос на Везерби, расследование-то все равно бы начали. Но он предпочел лично явиться к директору ФБР. Лично! При том, что у него тогда на руках не было никаких доказательств! То есть, в сущности, он выступил с клеветническим утверждением.

— Может, он считал, что это его патриотический долг?

— Забудь все это дерьмо. Неужели он стал бы рисковать, если бы не был уверен, что Везерби по уши замаран?

— Нет, не стал бы,— подумав, согласился Росс.

— А как он мог быть в этом уверен? Только если у него был внутренний источник информации — какое-то доверенное лицо Везсрби. Которое знало, кто, как и когда давал Везсрби взятки…

Сквозь нейлоновую занавеску Россу был виден балкон по соседству с его номером — там в желтом купальнике, растянувшись на шезлонге, загорала Салли. Ее тело, покрытое жидким кремом, жарко блестело на солнце.

— Ты слушаешь меня? — спросил Манкузо.

— Да, слушаю.

— Между прочим, эта дамочка, Салли Крэйн, тогда как раз работала на Везерби. Была у него в штате.

— Джо, ты фантазируешь.

— Мой тебе совет: приглядывай за этой фифой. Не такая она простушка, как кажется.

— Да, да, конечно. Слушай, Джо, ты слыхал когда-нибудь про Форт Дитрих? В Мэриленде?

— Ну и что?

— Там армия разрабатывает биологическое оружие. Может, как раз там и взяли вирус СПИДа? Который потом впрыснули Мартинесу. Алло! Алло! Джо? Ты меня слышишь?

Но Манкузо уже бросил трубку. О такого рода вещах он слышать не желал — особенно по телефону.

…Войдя к себе в номер, Салли заперла за собою дверь и принялась за бумаги, врученные ей администратором. Послания от Криса, запросы от АП и ЮПИ, от знакомых из "Ньюсуика" и "Тайм" — все они считали себя ее друзьями. Сейчас, однако, у нес не было ни малейшего желания общаться с кем бы то ни было. Оставив весь этот ворох на тумбочке, она сбросила одежду, надела купальник, натерла тело кремом для загара и, выйдя на террасу, легла в шезлонге, прикрыв глаза. Но ощущение раздражения, брезгливости не проходило. Неожиданно рядом с ней прозвучал голос Росса: он стоял, облокотясь на разделявшую их балкон решетку, и явно пытался наладить дружеские связи.

— Надеюсь, вы не спите?

Меньше всего в этот момент ей хотелось вести светские разговоры.

— Нет, не сплю. Просто ленюсь немного.

— А как наши дела?

— Пока никак. Надо ждать, пока нам позвонят.

— А потом?

— Потом мы с ними встретимся…

А ведь он молод и недурен, подумалось ей. Открытый вопрошающий взгляд и глаза голубые. Ей стало неловко за то, как она вела себя с ним в фойе.

— Пойду газету почитаю.— Он уже направился к себе, когда она остановила его:

— Дэйвид! Извините меня. Я была в дурном настроении.

— Забудьте! — махнул он рукой.

— Только если вы меня извините.

— А вы меня,— добавил он, вернувшись к решетке.— И Джо тоже. Просто он слишком долго проработал в Конторе.

— О'кэй. Мы квиты.

— А у вас веснушки.

Она смутилась.

— Ну… веснушки. И что теперь?

— Просто я люблю веснушки. Может быть, пойдем на пляж?

13.15.

— У меня что, бюро путешествий, что ли? — Барни Скотт помахал перед носом Манкузо неподписанным командировочным удостоверением.

— А я, по-твоему, виноват, если эта женщина действительно сидит в Кливленде? Притом в психушке. Может, мне надо было просто поговорить с ней по телефону?

— Черт подери, чего это тебе приспичило ехать?

— Сам не знаю. Пересказал бы в своем отчете парочку каких-нибудь старых анекдотов про психов — и все дела,— съязвил Манкузо.

— Ладно, значит, ты будешь…— Скотт поглядел на удостоверение,— в "Шератон-мотеле" на 422-й дороге?

— Ну да,— кивнул Манкузо.— Можно позвонить, если вы тут без меня соскучитесь.

Вернувшись в свою комнату, Манкузо вызвал Джин и подробно рассказал ей, куда и зачем едет. Пусть вся контора знает, что он явно на ложном пути, что поиски убийцы Мартинеса зашли в тупик и следить за его передвижениями ни для кого не имеет смысла.

— Если кто спросит, давай мои координаты,— распорядился Манкузо.

— Да кому ты там нужен.

— Тебе, милашка. Ты просто боишься в этом признаться…

13.55.

Тот же самый мужчина в шортах сидел в фойе и читал тот же номер "Геральд", когда Росс и Салли спускались по лестнице. Росс успел перехватить его взгляд и слегка пожать плечами, как бы говоря: "Такие-то, брат дела. Конечно, трудно нам приходится с этими женщинами, но и без них не легче".

Салли, однако, ничего не замечала. Ей просто было приятно выбраться наконец из этой дурацкой гостиницы на пляж, где не трезвонил надоедливый телефон. Впервые весь день она, похоже, дышала полной грудью. И, шагая, старалась отводить руки подальше, чтобы ветерок свободно обдувал ее тело.

Выйдя к морю, они двинулись вдоль спускавшейся к воде песчаной гряды. Справа тянулась череда прибрежных отелей, слева — полоса прибоя. Внутри у Салли все ныло, но она теперь отдавала себе отчет: дело не в том, что ею грубо овладел мужчина. Нет, ей почему-то казалось, что трещит и рвется вся столь надежно сотканная ткань ее жизни…

— Для вас, конечно, сейчас наступил самый захватывающий момент? — спросил Росс.

Вопрос вернул ее на землю.

— Простите, что вы сказали?

— Я говорю, через несколько дней съезд и все такое. Для вас это, должно быть, момент особый?

— О, да,— поспешно согласилась она,— разумеется!

— А какой он?

— Кто?

— Ваш босс. Терри Фэллон.

— А по-вашему? Каким он должен быть?

— Не знаю,— пожал плечами Росс.— Но уж счастливчик-то он — это точно!

— Вы имеете в виду, что ему повезло тогда? Отделался легким испугом?

— Ну да.

— По-вашему, из него бы вышел хороший вице-президент?

— Как-то не думал над этим.— Росс поковырял песок босой ступней.— Слишком уж быстро он стал знаменитым. Хотя в нем и вправду что-то есть. Впрочем, все это вы же для него и сделали.

— Ну, не все, конечно.

— У вас это здорово получается, да?

— Наверное. Так говорят.

Салли пошла вперед, он следом.

— Как случилось, что вы в это влезли? — спросил он.— В политику и все такое прочее.