5.30.

Салли проснулась и тут же вспомнила: ее портрет в полиции. Рисунок фоторобота. Она его не видела, но знала — он существует. Теперь она по-настоящему испугалась.

Телевидение уже показало этот портрет. Его увидели двадцать миллионов американских семей. И сейчас эти миллионы думают: кто она, не встречалась ли она им. И сотни, тысячи полицейских усиленно ищут ее. Давно, очень давно она так не боялась. Однажды в Кабо-Грасиас-а-Диас насильник приставил пистолет ей к виску. И предложил помянуть его, когда она предстанет перед Богом. Даже тогда она не была напугана до такой степени.

Стояло раннее тихое утро, а она лежала в постели, судорожно схватившись за подушку, прижимаясь лицом к ней, такой мягкой, такой пушистой. Словно подушка могла стать спасением. Потом Салли подумала о Терри: уж его-то она наверняка потеряла.

Она отбросила одеяло и спустила ноги. В комнате было прохладно и сыро. Салли повела плечом, и желтая ночная рубашка, соскользнув, мягко упала на пол. Она прошла в ванную, пустила холодную воду и выдавила зубную пасту. Но от запаха мяты ее затошнило. Вот так в это промозглое утро стояла она посреди ванной голая, спина и ягодицы покрылись гусиной кожей. Руками схватилась за край белой фарфоровой раковины, но тошнота откатила. Да, ее обложили. Но она позаботится о себе, вырвется из этой ловушки.

Однако прошло немало времени, пока дыхание ее выровнялось и голова перестала кружиться. И еще больше, пока страх отступил.

Странно. Странно, что не звонит телефон. Она ощутила странную пустоту — день начался без звонка Криса. Но потом, когда Салли приняла душ и оделась, до нее дошло: звонков Криса больше не будет. Она ясно почувствовала это по его голосу прошлой ночью. Да, ситуация изменилась.

Сейчас Крис живет в доме для гостей. Он пишет пресс-релизы для Терри и присутствует вместо нее на регулярных брифингах для прессы в 15.00. Он отвечает на звонки и собирает информацию от Бена, Кэтрин, Дэна, Барбары и Руна. Именно Крис теперь, после прокуренных ночных заседаний, остается хлебнуть виски у камина, подбить итог выигранным и проигранным позициям прошедшего дня, достигнутым целям, подсчитать исчерпавшие себя или возобновленные контакты. Возможно, он всегда именно этого и хотел, потому так истово следовал всем ее указаниям, был так внимателен к ней. Он учился ее стилю, ее мастерству, потому что всегда имел одну цель: занять ее место в штабе Терри, в его жизни.

Она взглянула на себя в зеркало. Волосы стянуты назад, темные очки, широкие поля низко надвинутой на лоб панамы — Салли едва узнала себя. Другая, чужая женщина — решительная, целеустремленная. Швейцар нес ее багаж, а Росс ждал в коридоре.

— Вы спали? — спросил он.

— Вроде того.

Он подошел, взял ее за руку.

— Посмотрите на меня,— попросил он.— Посмотрите на меня, Салли.— Когда наконец она сделала это, он сказал:— Не жду, что вы простите меня. Но хоть поймете.

В его глазах была боль. И жалость. Но она боялась поверить ему.

— Я здесь по работе,— сказал он мягко,— но я попытаюсь так устроить свои дела, чтобы помочь вам. Я вел себя бестактно. Я был неправ.

Салли ступила на лестницу. Вниз, вниз.

— Я хочу, чтобы вы мне верили,— сказал он.

Они вышли вместе в холодное утро. Росс дал носильщику доллар, и, пока тот разглядывал купюру, оба скользнули в такси. Росс все время смотрел на нее. Когда они повернули на Коллинз-авеню, Росс заговорил:

— Маскируемся?

— В полиции есть фоторисунок женщины, что была тогда в баре гостиницы "Четыре времени года".

Росс остолбенел:

— Что? Кто был?

— Прошлой ночью я слушала новости. Как думаете, мы сумеем найти вашингтонскую утреннюю газету в аэропорту?

Он посмотрел на часы.

— Так рано? Вряд ли.— Наконец-то он разобрался, в какой тревоге живет сейчас Салли.— А, не волнуйтесь,— успокоил он.— Эти рисунки гроша ломаного не стоят. К тому же хорошенькую женщину всегда трудно написать.

— Спасибо…— сказала она.— Дэйви, что же мне делать?

— Делать? Подождать, оглядеться. Залечь на дно. Сможете?

— Полагаю, должна.

— Через несколько дней случится другое преступление. Или еще что-нибудь. И все забудется.

— Вы в самом деле верите в это? Или просто хотите меня успокоить?

— Честно говоря, и то, и другое.— Он потянулся к ней, взял ее за руку.— Я все сделаю, что смогу. Только бы помочь вам.

В его порыве прозвучали сочувствие, нежность. Он был милым, мягким человеком. Но он должен выполнить свою работу. Она поняла его лучше, чем он мог даже вообразить. В иное время, при иных обстоятельствах все повернулось бы иначе. Но события отрывали их друг от друга. Как не однажды уже случалось в ее жизни.

Она сидела в такси и смотрела, как на фоне розового утреннего неба мимо скользил длинный серый ряд отелей. Она летела назад, в неизвестность. Назад! Схватиться за соломинку… Только когда "ПанАм-727" оторвался от взлетной полосы, Салли взглянула в иллюминатор на расстилавшуюся внизу зеленую равнину Эверглейдс. Она вспомнила Карлоса Фонсеку. Он стоял на коленях на дощатом полу и молился, перебирая четки.

Она вспомнила их ночи при свете свечи, когда луна уже покинула небосвод, а он все рассказывал ей своим мягким проникновенным голосом повесть собственной жизни. С самого начала, с рождения. Незаконный сын кухарки и управляющего, он появился на свет в саманной хижине на одной из сомосовских ферм в 1935 году. То есть через год после убийства Сандино. Фонсеке на роду было написано стать сельскохозяйственным рабочим. Но когда ему исполнилось пятнадцать, мать послала его учиться в среднюю школу в Матагальпу, которая называлась Институте Насиональ дель Норте — Северный Национальный институт. Легенда о Сандино жила среди людей в тех местах. И Фонсека тоже поверил в этот образ: маленький человек в чересчур большой (галлонов на десять) шляпе. Отец Сопротивления — Эль Падре де ла Ресистенсиа. И святой. В школе Фонсека встретил Томаса Борхе и Сильвио Майорхе. Марксизму он учился у двадцатидвухлетнего Хосе Рамона Гиттереса. Последний изучал социализм в Гватемале. Все вместе они основали революционную студенческую газету.

Салли сидела на полу на одеяле, подобрав под себя ноги. И чем больше слушала, тем больше раздумывала о своей комфортной жизни в Мемфисе. Сперва детский сад, потом колледж — вся жизнь спокойно вела ее наверх. Пока она не встретила Фонсеку, Салли считала себя борцом с буржуазными предрассудками, этаким бунтарем. В самом деле: бросить изучение экономики ради того, чтобы стать медсестрой. Предпочесть университету, ученой степени — Корпус мира. Санта-Амелию — билету домой. Но, вслушиваясь в повесть его борьбы, она осознала: все, что у нее было, было ей дано кем-то. Все ее планы — кто-то строил за нее.

Когда она училась в четвертом классе и была младшим скаутом, Фонсека поступил в Независимый университет в Леоне. Шел 1956 год. Там он вновь встретился с Борхе и Майорхе. Издавал студенческую газету "Эль университарио", бичевал правительство. После убийства Сомосы троих друзей среди сотен других левых студентов арестовали. Фонсеку избивали бейсбольными битами, его обмотали веревкой и стягивали до тех пор, пока он не потерял сознание.

Он рассказывал об этом спокойно, без всякой жалости к самому себе. При мерцающем свете свечи Салли могла разглядеть рубцы былых ран на гладкой коже его рук. Его столько раз брали и столько раз били, что он заключил джентльменское соглашение с болью. Он не мог не считаться с ней. Но и она не имела власти над его душой.

Боль. Били и допрашивали, допрашивали и били. Без конца целый месяц. Потом его выпустили, а социалистическое подполье оплатило ему дорогу в Москву, где он учился в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы и писал свою книгу.

Следующим откровением явилась Куба.

Фонсека поехал туда в 1959 году, как раз когда Кастро сверг Батисту. Богачи бежали. Большинство ни с чем, в одной одежде. Кастро закрыл отели, которыми владели янки, прихлопнул казино, снес бордели. Везде развевались флаги 26 июля. В президентском дворце Кастро и Че и вооруженные мужчины в форме защитного цвета смеялись, пили червезу, спорили о будущем своей родины. История ленинской революции, которую в Москве изучал Фонсека, вдруг ожила в лицах. А его самого превознесли до небес. В 1960 году в Гондурасе он снова встретил Борхе и Майорхе. И сформировал Сандинистский фронт национального освобождения. Именно СФНО спустя двадцать лет катапультировал последнего Сомосу из его кресла.

А пока Салли слушала и благоговела. Получая информацию из первых рук, она начинала понимать: то, что американские газеты называли "грабеж", "угон самолетов", могло являться эпическим подвигом. Ее собственные идеалы от этого обесценивалась. И себя она ощущала глупой и наивной.

Та неделя с Фонсекой стала для нее точкой отсчета всей последующей ее жизни. Салли увидела в истинном свете и Корпус мира, и хнычущих друзей либералов: все обман, все притворство. Фонсека стал ее любовником. Фонсека воодушевил ее.

Когда Фонсека обедал с Салли в доме Кристины Браун в Кабо-Грасиас-а-Диас, он был уже в бегах от полиции трех стран. Он еще долечивал кровоточащие раны — последствия допроса с пристрастием в костариканской тюрьме. А ночью он лежал голый на полу, на матрасе, и читал при свече, пока Салли разминала ему узкие бедра, растирала их маслом. Иногда читал вслух из написанного им самим. Как ей нравилось это, особенно его стихи. Он писал не на классическом испанском, которому обучают в университетах, но на потрясающем сельском диалекте, богатом сленгом и живыми метафорами. Одну из его поэм Салли старательно перевела на английский. Только кусочек остался в памяти, спустя столько-то лет.

Когда же целительное масло теплом растеклось по его телу, когда замерла на ночь гавань, когда под высокими звездами смолкли смех и гитара, а свеча совсем оплыла и превратилась в черный огрызок, и только лунный свет лился сквозь незастекленное окно,— вот тогда… Он положил ее на бок, и тоже растер ее бедра целительным маслом, и вошел в ее плоть. Она не чувствовала тяжести мужчины, это было словно любить во сне. Или на расстоянии. Миллионы миль отрезали ее от Мемфиса и Америки, чужим и далеким казалось ей все, что было до того в ее жизни. Ей было двадцать тогда. Она страстно любила его…

Самолет карабкался в небо Майами. Салли сидела в кресле, чувствуя, будто сила земного притяжения давит и гнетет ее. Салли поднялась, сбросила привязной ремень: она не сдастся. Жестокий и могущественный Вашингтон ее не сломит.

7.10.

Лу Бендер быстро нашел в "Балтимор сан" искомое сообщение. Заголовок в две колонки на первой же странице:

ТРИ СМЕРТИ В ОГНЕННОЙ ВСПЫШКЕ.

ВЫСТРЕЛЫ ПРОЗВУЧАЛИ НА САУТ-САЙД.

Типичная полицейская история о том, как группа захвата вышла на одного подозрительного мужчину и попала в переделку. Лу изучил статью досконально. Возникло предположение, что это известный террорист. Опознать его, однако, не удалось, так как взрыв испепелил тело и одежду. Полиция занята поисками останков, дабы установить его личность. В статье приводились слова присутствовавшего там офицера: "Мы его не опознали. Может, никогда и не опознаем".

Адмирал Уильям Раух сидел у себя дома за столом и завтракал. В руках он держал тот же полицейский отчет, когда зазвонил телефон спецсвязи.

— Твоих рук дело? — спросил Бендер.

— Не важно. Я не отдавал никаких распоряжений. Но сработало! Делу конец.

— Что сработало?! У нас нет ничего, кроме трупа. И только мы с тобой знаем, кто это. А как, черт возьми, сообщить об этом?

— Ладно, ладно, — сказал Раух, все еще хорохорясь.— Я допускаю, что мы тоже небезупречны.

— Черт бы тебя подрал, — сказал Бендер, его гнев шел по возрастающей. — Мы упустили шанс связать его с убийством Мартинеса, показать Ортеге фигу и покончить с фэбээровским расследованием.

— Лу, я с этим управлюсь.

— Как?

— Положись на меня. Через денек-другой мы сперва намекнем, что нам все известно. Потом проведем баллистическую экспертизу оружия.

— Какого оружия?

— Винтовки, из которой стреляли в Мартинеса.

— А если была другая?

— Ну… тогда у нас есть заключение дантиста.

— Как, черт возьми, оно свяжет его с убийством?

— Лу, пожалуйста. Успокойся. Все будет улажено.

— Черт бы тебя взял! — сказал Бендер и швырнул трубку. Он был зол больше на себя, чем на Рауха. Знал ведь антипатию Рауха к ФБР. Но считал это даже преимуществом. А теперь их безумная неприязнь друг к другу угробила все шансы выследить Петерсена, связать его с убийством Мартинеса и тем самым сломать хребет Истмену. Чтобы тот забыл свои требования передать расследование в конгресс.

Лу Бендер опустился в кресло, уставился на телефон. Ясно, Раух должен уйти. А Бендеру в будущем предстоит быть поосторожней в выборе союзников. Не следует ему забывать тот урок, что не однажды преподал ему Вашингтон:

ЛЮБОВЬ НЕ БЫВАЕТ СТОЛЬ СЛЕПА, СКОЛЬ НЕНАВИСТЬ.

7.40.

Стив Чэндлер сделал удачный ход. В отделе новостей своей программы "Тудей" он собрал вместе Лютера Гаррисона и спикера Чарлза О'Доннелла. И они вынуждены будут, да-да, отвечать на требование Истмена провести расследование в койгрессе.

Чэндлер выпил бумажный стаканчик кофе, наблюдая по монитору, как два седовласых политика пытаются разместить свои толстые зады в неудобных кожаных креслах вашингтонской студии "Тудей". Через микрофон он слышал, как шуршат их галстуки, слышал перешептывание. Примечательно: двое столь умудренных мужчин сидят в телестудии с микрофонами, спрятанными в их одежде, и лишь потому, что они не в эфире, уверены, что никто их не слышит.

— Покончить бы с этим поскорее, мне надо обратно в Капитолий,— говорил Гаррисон. — Когда припрется О'Брайен?

— Думаю, часов в десять, — отвечал О'Доннелл.

— Чтоб у этого сукина сына были ответы. А если начнет вилять, я ему…

— Дойдет до дела, тогда будем думать, Люк.

— Да, конечно.

Специалист-гример наложил немного пудры на лоб каждому. Затем тот и другой натянули пиджаки на толстые свои телеса.

— Волосы у меня в порядке? — спросил О'Доннелл.

Он все оглядывался, пытаясь поймать свое изображение в мониторе.

— Как у старой овчарки,— сказал ему Гаррисон.

Чэндлер любил наблюдать, как власть имущие дергаются в ожидании интервью. Именно про это говорил, помнится, декан их журналистской школы в своей напутственной речи: "Работа журналиста заключается в том, чтобы умиротворять беспокойных и заставлять дрожать успокоенных". По крайней мере половину этого наказа Чэндлер, пожалуй, выполнил хорошо.

Кончился рекламный ролик. Двое мужчин уселись, как указал им студийный режиссер. А Чэндлер все наблюдал. Затем Брайант Гамбел, представляя их, произнес:

— Доброе утро, джентльмены. Спасибо, что посетили нас.

И принялся изничтожать их.

— Сенатор Гаррисон,— начал Гамбел,— способен ли комитет, находящийся под влиянием партии президента, провести беспристрастное расследование убийства Мартинеса? А тем более привлечь к ответу президента Бейкера, если он виновен в противодействии правосудию?

— Да, Брайант,— ответил Гаррисон,— не легко собрать такой комитет. Мы еще далеки от решения этого вопроса.

— Вице-президент требует расследования конгрессом. Считаете ли вы себя вправе уклониться от его требования?

— Мы намерены дать оценку его голословному утверждению и определить, требуется ли расследование конгресса и будет ли оно оправданно.

— Но разве не провал ФБР в этом расследовании подставил администрации Бейкера — привожу здесь слова вице-президента Истмена — подножку? Спикер О'Доннелл, что вы скажете по этому поводу?

Удобно устроившись в зеленом кресле в углу своего кабинета на семейном этаже Белого дома, Сэм Бейкер тоже смотрел телепередачу. На столе перед ним лежала раскрытая "Вашингтон пост". О'Доннелл оказался хитрой старой лисой, слишком умной, чтоб угодить в ловушку Гамбела. Он ответил:

— Брайант, вы прекрасно знаете, у ФБР есть немало способов, чтоб вести расследование. Одни из них видны всем, другие — наоборот.

— Вы хотите сказать, мистер спикер, вице-президент ошибся, утверждая, что расследование убийства было поручено только двум агентам?

— У нас с сенатором Гаррисоном сегодня на утро назначена встреча с директором ФБР О'Брайеном. Полагаю, сперва мы узнаем его оценку ситуации, а после вынесем свое суждение.

— Сенатор Гаррисон,— не унимался Гамбел,— лидеры оппозиции говорят, что по политическим мотивам вы и спикер О'Доннелл намерены затянуть начало расследования, пока не пройдет съезд партии, на котором будут выдвинуты кандидатуры президента и вице-президента. Это правда?

— Практически невозможно собрать комитет по расследованию до окончания съезда,— сказал Гаррисон.— Существует установленная процедура. Члены комитета должны быть выбраны обеими партиями — один из палаты представителей, другой из сената. Само собой ни при каких обстоятельствах это произойти не может.

— А след убийцы полковника Мартинеса остывает день ото дня, не так ли?

— Брайант,— сказал О'Доннелл,— я готов заверить вас и весь американский народ, конгресс сделает все, что в его силах, дабы убийца полковника Мартинеса предстал перед судом. И я готов подчеркнуть: если факты подтвердят заявление Истмена и в самом деле потребуется выборный комитет от сената и палаты представителей, мы создадим таковой, и он проведет беспристрастное, тщательное и доказательное расследование.

— Сенатор Гаррисон, спикер О'Доннелл, благодарю вас, джентльмены, за то, что это утро вы провели с нами.

Бейкер выключил телевизор. Ребята выкрутились. Он был рад. И в то же время никакой легкости на душе. Он оказался перед дилеммой. Словно в лабиринте со множеством острых углов и тупиков. И может статься, из этого лабиринта нет выхода.

Возможно, он и уговорит партию не заставлять его сражаться за президентское кресло в одной упряжке с Терри Фэллоном. Не выдвигать Терри кандидатом в вице-президенты. Но парадокс заключался в том, что без Фэллона он может не выиграть главное сражение — президентские выборы.

Если он потребует расследовать заражение Октавио Мартинеса вирусом СПИДа, данные об этом могут просочиться и перепугать союзников в Латинской Америке. Утечка подобной информации также заставит преступников скрыться. И больше их уже не найдут. Но если он не потребует такого расследования, а Совместный комитет обнаружит заражение, последствия могут быть еще хуже. В этом случае он явно нарушит клятву своей администрации — все преступники должны предстать перед судом.

Но с другой стороны, если след СПИДа ведет в ЦРУ, его администрация все равно будет обесчещена. И тогда Терри Фэллон уйдет со съезда кандидатом в президенты.

Сэм Бейкер знал: время — вот в чем он нуждается больше всего. Классифицировать ответы, собрать все факты, сделать выбор. Но он знал также: паутина опутывает его. Она все плотнее. И с каждым последующим днем, днем, полным хитрых маневров, нити лжи сплетаются гуще, и вскоре ничего не останется, кроме тьмы кромешной.

У президента довольно власти отложить, помешать, остановить. Даже устроить обструкцию в конгрессе, если надо. Но Сэм Бейкер прекрасно знал последствия подобных действий. Он лично видел, что случилось с президентом Никсоном, когда тот попробовал подмять закон.

Он многому научился, когда вместе с Сэмом Эрвином работал в Совместном комитете сената по "уотергейтскому" делу.

Он уяснил: расследование конгресса, однажды начавшись, раскручивается неумолимо и безжалостно. Все размелет в муку. И высечет искру. А от нее разгорятся инстинкты толпы. Средства массовой информации превратили слушания по делу об "Уотергейте" в некое подобие Далласа. Так соблазнительно, так завлекательно, так легко перечеркнуть все, в самом деле значимое в сем подлунном мире. Вот что сейчас тяжело засело в голове Сэма Бейкера.

Телевидение и пресса буквально извергали "Уотергейт". Равновесие в критическом освещении прочих дел в государстве рухнуло. С июня 1972 года, когда арестовали уотергейтских преступников, до отставки Никсона только два события проложили себе дорогу к сознанию американцев: война Судного дня в октябре 1973 года и отставка вице-президента Спиро Агню.

Мало кто понял значение национализации Ливией иностранных нефтяных компаний в тот же сентябрь. А в апреле кто заметил, как арабы, совершив налет на пограничный израильский городок, вызвали целый ряд событий, приведших к вторжению в Ливан? И Ливан рухнул тогда как страна. Как нация.

Когда наступали редкие периоды затишья в календаре "Уотергейта", Сэм Бейкер заговаривал об этих событиях, пытался расшевелить своих коллег-сенаторов, открыть глаза своим избирателям на близкую и реально существующую опасность. Бессмысленно. Глас вопиющего в пустыне. Средства массовой информации тявкали более двух лет после ухода Никсона, а нация наблюдала, словно зачарованная, в совершенном неведении, как вокруг менялся и мрачнел мир. Средства массовой информации разбирали по косточкам злоупотребление властью Никсоном, и американцам только и оставалось, что бояться потенциального зла, исходившего из ужасного президентского офиса. Сэм Бейкер знал: пройдет еще немало времени, прежде чем Америка почувствует себя вновь уверенно при сильном лидере в президентском кресле.

Шесть лет правления сперва некомпетентного Джеральда Форда, а затем чрезмерно уступчивого Джимми Картера — таково было наследство Никсона.

Когда Сэм Бейкер пришел в Белый дом, он решил придерживаться среднего курса, использовать метод "кнута и пряника", дабы подвигнуть страны континента развивать экономику и демократию. Но вскоре после избрания Бейкера стало ясно, что Кастро полон решимости использовать Никарагуа в качестве плацдарма для дестабилизации в Центральной Америке. А в конечном счете и в Мексике. Это обстоятельство наложило своей отпечаток на большинство принимавшихся Бейкером решений. И единственное, что ему осталось,— война контрас в Никарагуа, уродливая война, квазиправовые обязательства. Но по крайней мере народная милиция Ортеги вынуждена сражаться в собственных горах, а не экспортировать революцию на север, через границу Гондураса. Бейкер пришел в Белый дом как человек с мечтой о мире во всем мире. А оказался пленником кризиса, инструментом для развязывания войны.

Однажды за завтраком он беседовал об этом с Джимми Картером, когда бывший президент посетил Вашингтон. Ланч не был официальным. Картер тогда работал над проектом благоустройства бедных кварталов города. Он был в хорошей форме, худощавый, глаза ясные.

— Что вы думаете? — спросил тогда Сэм Бейкер.

— Мир как ребенок,— отвечал Картер.— Он требует терпения, любви, понимания. Нам не хватает терпения.

— Меня тревожит Никарагуа,— сказал Бейкер,— война делается все ожесточенней. Но если мы ее не остановим, будет новая Куба.

— А вы можете остановить?

— Не знаю. Не люблю строить из себя бога.

— Займитесь «плотницким делом». Хоть ненадолго.

— Это что, расслабляет?

— Бог делал эту работу в бытность человеком,— заметил Картер.

Сэм Бейкер устал строить из себя бога. Устал от своего президентства. Он шатался под его бременем. По опросам общественного мнения в третий и четвертый годы его правления, его популярность упала. Он носился с мыслью уйти после первого срока, как сделал Джонсон. Подобная идея все больше овладевала им.

Но сейчас он оказался в ловушке. Над ним нависло расследование конгресса. Сзади его подпирает Фэллон. И он, Сэм Бейкер, больше не может доверять даже ближайшим соратникам.

ЦРУ в самом деле заразило Мартинеса вирусом СПИДа? Кто отдал приказ стрелять? Никсона в 1973-м подвело его не в меру «усердное» окружение… А окружение его самого, Сэма Бейкера? В раже своем перешло уже рубикон? И тогда с ним будет так же, как с Никсоном? И события пойдут тем же курсом? И на его администрацию падут позор и проклятие Америки. И снова к рулю придет слабое, сонное руководство. Или того хуже: опасный агрессор вроде Терри Фэллона.

Сэм Бейкер рванулся вперед в своем кресле, сцепил пальцы, ткнулся в них лбом. Впервые за много, много дней он молился.

8.00.

Манкузо встал рано. Но в почтовом ящике его уже ждала желтая карточка. Она гласила: "Срочно свяжитесь со мной. Скотт". Когда Манкузо поднялся на третий этаж ФБР, Скотт читал газету и что-то жевал.

— Где, так тебя перетак, ты шлялся прошлой ночью? — спросил Скотт и обтер рукой губы.

— Хм, ты скучал по мне. Вот здорово,— заметил Манкузо. Он уселся на стуле в углу и откачнул его к стенке. Шляпы он не снял.

— Где ты был, ты, сукин сын?

— Смотал в Балтимор повидать больного друга. А что?

— Почему не доложился?

Скотт завернул недоеденный бублик в салфетку и швырнул в корзину для бумаг.

— Тяжелый случай. Слышь, Манкузо, получишь под зад коленкой и вылетишь отсюда к чертовой матери из-за своих штучек.

— Считай, ты предупредил меня.

— Добыл что-нибудь в Кливленде?

— Ничего. Она из кармелиток. Я не мог с ней разговаривать.

— Нашел бы кого, кто умеет разговаривать с этими… монашками.

— Ради всяго святого, Скотти. Она ж монахиня. Всякие там разговоры противны ее религии.

— Дыши глубже.— Скотт свернул газету и отправил ее в корзину вслед за объедками.— Где этот твой чертов Росс?

— А я почем знаю? Верно, летит сюда из Майами.

— Он видел Рамиреса?

— Я что, похож на провидца?

Скотт и вовсе рассвирепел.

— Чтоб тебя вышибли отсюда пинком под зад! И пенсии не дали. Вот чего я хочу больше всего.

— Охотно верю.

— Шесть дней, ребята, вы в деле. А в результате одно дерьмо.— Скотт выплеснул остывший кофе в корзину.

— Результат есть — Петерсен.

— Какой еще Петерсен?

— Тот парень, что убрал Мартинеса.

— Ну и что с ним?

— Загляни в газету.

— Да что с ним, наконец?

— Вчера ночью его труп сожгли в Балтиморе.

— Что?!

— А ты открой свою чертову газету, мать твою…— сказал Манкузо, прекратив раскачивать кресло, и встал.

Скотт скорчил рожу и полез в корзину для бумаг. Он выудил оттуда газету, насквозь промокшую, в пятнах. С нее еще стекал кофе.

Манкузо подошел к столу Скотта.

— Вот здесь,— ткнул он в нижний угол страницы.— Здесь лежит Петерсен. Дерьмо свежеиспеченное.

— Здесь? — скосил глаза Скотт на промокший текст. Затем поднял их на Манкузо.— Откуда ты знаешь, что то был именно Петерсен?

— Я был там. Видел. Сделал ему ручкой на прощанье.

— Ты замешан в этом деле? — Кофе с газеты накапал Скотту на колени.— Мать твою!…— заорал он и вскочил на ноги. Схватил кружку с водой, поставил на свой письменный стол, намочил носовой платок и принялся яростно стирать пятна.

— Хорошо справляешься с работой, как погляжу. Очки тебе нужны, вот что,— заметил Манкузо.

— Убирайся отсюда, подонок!

— С удовольствием!

Не успела за Манкузо закрыться дверь, как Скотт схватился за телефон.

8.50.

Президент принимал американского посла в Париже: им предстояло обсудить немало вопросов. Внезапно в кабинет вошел секретарь и положил на письменный стол президента сложенный листок бумаги. То была записка на почтовой бумаге Лу Бендера, одна строка, написанная ручкой.

ПЕТЕРСЕН УБИТ ВО ВРЕМЯ ПЕРЕСТРЕЛКИ В БАЛТИМОРЕ. ФБР ПОДТВЕРДИЛО.

Президент поднялся.

— Ты извинишь меня, Том?

— Конечно, сэр,— ответил посол. Он не стал ждать рукопожатий. Бендер вошел, как только посол удалился.

— Вот так.— Бендер лучезарно улыбнулся.

— Если это правда, то просто чудо,— сказал президент.

— По меньшей мере.

— Кто знает об этом?

— Никто. Я перекрыл доступ к информации. Можно? — Бендер потянулся к коробке с сигарами, что лежала на книжной полке позади стола президента.

— Как, бог ты мой, они нашли его? — Бейкер не мог скрыть вздох облегчения.

— Хорошая полицейская работа.— Бендер откусил и сплюнул кончик сигары, взял спички из ящика в письменном столе президента.— Какая разница, как они его нашли? Главное — сделали. Мы больше не на крючке. А Истмен выставлен на посмешище.

— Информация достоверна? Ошибки не может быть?

Взмахом руки Бендер призвал к молчанию. Потом улыбаясь распахнул дверь кабинета. Там, в приемной, директор ФБР Генри О'Брайен отложил газету и встал.

— Входите, Генри,— пригласил Бендер.

О'Брайен вошел.

— Я знаю, у вас есть для нас хорошие новости,— сказал президент, как только оба уселись.

— Да.

— Лу говорит, что ваш человек выследил Рольфа Петерсена.

— Ну…— заёрзал в своем кресле О'Брайен.

Прежде чем президент успел задать новый вопрос, Бендер опередил его:

— Мы хотим знать, насколько эта информациия достоверна?

— Сейчас мы проводим исследование зубов.

— Но вы убеждены, что это именно Петерсен?

— Да.— Он открыл свой блокнот.— Наш агент видел его на стоянке, прежде чем его застрелили. Затем он осматривал тело в морге. Согласно заявлению нашего агента, сомневаться не приходится. Тот мужчина был Петерсен.

— А винтовка?

О'Брайен перевернул страничку в блокноте.

— Он использовал ХК-91, автоматическую винтовку. До того, как произошел взрыв. Тот же тип оружия был использован при убийстве Мартинеса. Отчет о баллистической экспертизе мы получим сегодня в 15.00.

— Но что вы думаете об этом? Каково ваше мнение?

О'Брайен закрыл блокнот.

— Это он. И его оружие. Дело закрыто.

Бендер выразительно развел руками:

— Оп-па!

— Хорошо,— сказал президент.— Благодарю вас, Генри.

О'Брайен встал. И тогда заговорил Бендер:

— Мистер президент, что касается деловой встречи О'Брайена на Холме…

На мгновение президент не понял, о чем он. Но тут же вспомнил.

— Да, совершенно верно. Вы ведь должны появиться перед руководством конгресса сегодня утром?

— Да, сэр.

— Полагаю, директор должен отменить встречу,— сказал Бендер.

Президент задумался. Отмена без объяснений может прозвучать на Холме как сигнал пожарной тревоги.

— Решительно отменить,— повторил Бендер в надежде, что президент поймет, куда он клонит.

— Хорошо. Да, Генри, пожалуйста, отмените встречу.

— На каком основании? — спросил О'Брайен.

— На основании инструкций, полученных от президента,— сказал Бендер.— Пойдет? — обернулся он к О'Брайену.

— Хорошо,— кивнул президент.

Ясно, Лу Бендеру хочется самому всех изумить, преподнеся эту сенсационную новость.

Но когда О'Брайен собрался уже уходить, президент заметил:

— Генри, во всем этом есть нечто, что вас беспокоит.

Кивнув головой, О'Брайен остановился, затем произнес:

— Да, сэр.

— Нечто, что мы обязаны знать?

— Да, наш агент не мог сам найти Рольфа Петерсена,— сказал он и положил свой блокнот обратно в карман.

Президент посмотрел на Бендера, затем вновь на директора ФБР.

— Тем не менее он нашел его.

— Да.

— Я не понимаю.

— Кто-то навел его,— объяснил О'Брайен.

— Кто именно?

— Пока не знаю. Я еще не имел возможности поговорить с ним.

— А если вы его спросите, он ответит?

— Может быть. А может, и нет. Возможно, он должен кого-то прикрывать. Обязан сохранить анонимность.

— Важны результаты,— вмешался Бендер.— Ясно как день, что…

— Погоди, Лу,— сказал президент.— Если вашего агента кто-то навел — что из того? Что сие значит?

— Значит, некто хотел, чтобы Петерсена схватили. Или убили,— сказал О'Брайен.— И не мог или не должен был сделать это сам.

— Теперь ясно.

— Есть кое-что еще,— продолжал О'Брайен.— Тот, кто навел нашего агента, знал его имя и как до него добраться.

Теперь Сэм Бейкер понял зловещий смысл последних событий.

— И каков ваш вывод? — мягко спросил он.

— Тот, кто нанял Рольфа Петерсена, работает в правительстве. Или близко с ним связан.

На мгновение в Овальном кабинете стало очень тихо.

Молчание прервал Бендер.

— Чушь! — бросил он.

Президент не обратил на него внимания. Словно его и не было.

— Вы увидите этого агента? — спросил он.

— Сегодня днем.

— Вы позвоните мне после разговора с ним?

— Да, сэр.

— Спасибо, Генри.

Когда О'Брайен вышел, Бендер сказал:

— Это ничего не меняет. Существуют миллионы путей, по которым информация может поступать в ФБР. И нет основания полагать, что…

— Я не уверен,— сказал президент.— А как насчет человека из секретной службы? Его ведь тоже убили.

Бендер отмахнулся:

— Ничего его не связывает с Мартинесом. Это все Истмен сеет ветер…

— Лу…

— Да послушай же меня, Сэм,— наступал Бендер.— Послушай меня.— Он подошел вплотную и оперся обеими руками о стол президента.— Мы должны действовать! Не сидеть и ждать, пока голубчики сомкнут ряды. Тогда в этом деле их уж не сбросишь со счетов. Мы должны выдвинуть собственную гипотезу. И пошевеливаться. Время не ждет.

— Что же ты предлагаешь?

— Ударить. Мощно. Лишь это ценится. Пресс-конференция сегодня же вечером. Живой эфир. Три программы. Никакой утечки информации. Посадим сзади О'Доннела и Гаррисона. С той же трибуны — по телевидению. Черт, эти дерьмовые журналисты, может, и думают, что ты будешь бить себя в грудь,— он фыркнул.— Так ты их оставишь с носом. Черт возьми, мы даже поставим рядом этого фэбээровца. И пусть стоит себе и кланяется публике.— Бендер выпустил огромное кольцо дыма.— Сэм, все козыри опять у нас в руках.

9.10.

Как только самолет сел в Вашингтоне, первым делом они бросились искать газетный киоск. Весь долгий путь через туннель к выходу с летного поля сердце Салли тяжко билось, пульс со звоном отдавался в ушах. Она не слышала ни гула, стоявшего в помещении аэровокзала, ни металлического скрежета, сопровождавшего объявления по внутреннему радио. Не чувствовала руки Росса, осторожно поддерживавшей ее за локоть. А когда он, заплатив киоскеру, взял со стенда "Вашингтон пост" и нашел нужное место на странице четыре, ее дыхание и вовсе оборвалось.

Там, в самом низу страницы, и разместился рисунок фоторобота: женщина, как ее видели в баре вместе со Стивеном Томополусом. Росс поднял рисунок повыше к свету. И они уставились на него вместе.

С первого взгляда ей стало ясно, что он был прав. Может, и в самом деле трудно рисовать хорошеньких женщин. Удивительно: та, что нарисована, была похожа на Салли. Но не на сегодняшнюю Салли, а ту, какой она была много лет назад. Ее глаза следили за пальцем Росса. А он ткнул в самый конец сообщения. Вот с чьих слов, оказывается, ее писали:

«Женщину двадцати с небольшим, высокую, в легком желтом платье и белом свитере, возможно, проститутку, описал официант, который обслуживал ее в паре с мужчиной. В отеле в это время проходил ежегодный съезд Бюро газетной рекламы. Хотя администрация отеля "Четыре времени года" отрицала…»

Росс сложил газету.

— Говорил я вам,— сказал он.

Она задержала дыхание.

— Да это же комплимент,— сказал Росс.— Двадцать с небольшим?

— Спасибо,— улыбнулась она.— А мы ему даже не заплатили…

— Ну что, успокоились?

— Да вроде.— Ей и в самом деле дышалось легче.

— Хотите, я провожу вас до дому?

— Нет. Я должна идти на работу.

Он не двинулся с места.

— Я еще увижу вас… хорошо?

В его глазах жила надежда. И забота о ней. Она не могла просто взять и уйти. И вот они стояли рядом среди пассажиров, кружащих около газетного киоска, стояли, словно были одни на свете. Она прочла в его глазах нечто, давно ушедшее из ее жизни. Отвернуться от надежды… она не смела. Но Салли попала в отчаянный переплет, борьба шла не на жизнь, а на смерть. И она не знала, как ответить ему.

— Дэйви,— сказала она,— я не знаю.

— Салли…

— Только не сейчас,— сказала она.— Позволь мне уйти.

— Но мы еще поговорим?

— Обязательно.

Она встала на цыпочки, чмокнула его в щеку и направилась вперед по коридору, к выходу из аэропорта. А он все стоял и смотрел ей вслед.

Прямо от аэропорта, взяв такси, она помчалась в Кембридж, домой к Терри. Бросилась в кабинет, как только секретная служба пропустила ее.

— Выглядишь ты просто ужасно,— первое, что он сказал ей.

— А ты как думал? Что я…

Тут до нее дошло, что он одет по-деловому. Он полулежал на кушетке в коричневых брюках, на нем были модная с узором рубашка, желтый в точечку галстук. И бежевый кардиган. Терри вовсе не походил на тяжелораненого. На человека, который только что вырвался из цепких объятий смерти. Он выглядел бодрым и здоровым.

— Ты одет,— сказала она.

— Да. Ну и что из этого?

— Как твоя рана?

— Лучше.

Салли огляделась. Медицинский саквояж исчез со стола возле двери.

— А медсестры?

— Я отпустил их.

— Но мы договаривались…

Он поднялся.

— Почему бы нам не прогуляться по саду?

Они шли молча. Миновали агента секретной службы у задней двери. Сели в белые кресла, стоявшие под зонтиком на берегу бассейна.

— Что, черт возьми, происходит? — спросила она.

— Ты чем-то расстроена, детка?

— Конечно, расстроена, Терри. Мы же договорились: тебе надо временно отойти от политики. Воспользоваться поправкой здоровья как предлогом. Тем временем публика будет жаждать новостей о тебе. Исчезнешь вплоть до съезда, когда ты появишься на трибуне рядом с президентом, готовый возглавить партию.

— Да,— сказал он.— Именно. Но в нашем плане произошли перемены.

— Терри, бог ты мой, но ты… мы… почему ты не позвонил мне? Не обсудил новый план со мной?

— Ты была в Майами. Не стоило обсуждать это по телефону. Ты видела рисунок?

Агенты из секретной службы прошли рядом. Они приподняли в знак приветствия свои шляпы и кивнули. Терри и Салли молча улыбнулись им.

Когда они были уже далеко, Терри повторил свой вопрос:

— Так ты его видела?

— Не слишком большое сходство.

— Возможно,— согласился он.— Твоим друзьям из ФБР можно доверять?

— Они больше рискуют, чем я.

Он поразмышлял над этим.

— Не знаю. Ситуация взрывоопасная.

— Уже урегулирована.

— Не знаю,— вновь повторил он.— Взрыв может произойти. И осколки полетят прямо тебе в лицо. И мне.

— Не думаю.

— А я думаю.

— Ну ладно, ладно,— примирительно произнесла она.— Я буду осторожна. А теперь расскажи мне, что же произошло, когда ты виделся с президентом.

— Ах, это…

Было заметно, что он не хочет об этом говорить.

— Да,— настаивала она.— Это.

— Ну, ты же знаешь, как все это происходит.

— Нет,— она выпрямилась в кресле,— не знаю. Терри, почему ты не хочешь посвятить меня в свои дела?

— Салли, послушай меня. Я все хочу дать тебе понять, что ты попала в крупный переплет. Иметь тебя рядом сейчас опасно. Для тебя. Для меня. Для всех нас.

— А я говорю тебе — нет никакой опасности,— сказала она.— Они ищут девчонку вдвое меня моложе.

— А твои друзья из ФБР?

— Ради всего святого, Терри, пойми: если они признаются в том, что сделали, то потеряют работу. Попадут в тюрьму.

— Они могут использовать это против меня.

Салли пристально посмотрела на него.

— Как ты можешь быть таким эгоистом, Терри? Бог ты мой, десять лет я…

— Прекрасно,— сказал он.— Прекрасно, Салли. Не будем об этом сейчас, хорошо?

— Хорошо. А теперь расскажи мне про президента.

Терри откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу.

— Он допрашивал меня с пристрастием. Ну, ты понимаешь. Куча дурацких вопросов о международном положении, внутренних делах и прочее в том же духе.

— И?

— И я изложил ему твою концепцию насчет талонов на продукты питания, а также установления налогового кредита на капиталовложения для переподготовки кадров промышленности.

— Еще что?

Он скрестил руки и выглядел весьма довольным собой.

— В общем, я изложил свое кредо.

— Что это значит?

— Я сказал ему, что вторым быть не собираюсь.

— Ты сказал ему, что…— Ее голос превратился в беззвучный шепот.

— Что не считаю его человеком, способным быть во главе партии, одному вести страну еще целых четыре года. Сказал, что ему надо уйти с дороги.

Салли словно язык проглотила.

Терри тихо засмеялся от удовольствия.

— Я исполнил частично то, что ты писала, ну помнишь — "Судьба выбирает место".

Салли подалась вперед, обхватив лоб руками.

— О, господи, какой ты глупец. Глупец, глупец, понимаешь?

Терри встал:

— Я вижу, ты устала, Салли.

— Терри, ты же своей рукой выбросил на ветер…

— Салли, ты выглядишь усталой. Ты и в самом деле устала. Думаю, тебе следует поехать домой и отдохнуть как следует,— жестко сказал он.

Она посмотрела на него и покачала головой.

— У тебя есть хоть одна какая-никакая, но концепция…

— Взгляни на результаты опросов, Салли,— ответил он.— Мы становимся сильнее день ото дня. Мы…

— Опрос,— она с трудом выкашляла это простенькое слово.— Разве ты не знаешь, как быстро меняются его результаты? И ты превратишься в ничто,— бросила она ему в лицо и щелкнула пальцами.

— Салли!— Он откинулся в кресле, в голосе его звучал металл.— Отправляйся домой и отдохни хорошенько. Я так хочу. А когда захочу видеть тебя здесь, дам знать. Поняла?

Сзади послышался шум открываемой раздвижной двери, и, подняв глаза, она сразу углядела пухлого, коротконогого Криса Ван Аллена. Он спускался по задней лестнице дома.

— Привет, Салли, рад тебя видеть,— начал он, но нечто в его голосе ясно говорило, что он фальшивый.

— Не обращайся ко мне,— оборвала она. И, быстро проскочив мимо него, помчалась вверх по лестнице.

9.30.

Адмирал Раух вынул последнюю новую упаковку теннисных мячей из стенного шкафа позади письменного стола, достал свежевыстиранный тренировочный костюм и перекинул его через руку. Затем направился к задней двери, но тут услышал, что секретарша вызывает его по телефону. Он насупился, вернулся к своему письменному столу и нажал кнопку селектора.

— Я не успел подойти, Сара,— сказал он.— Кто звонит?

— Мистер Бендер, сэр.

— Передайте, я позвоню ему после ланча.

— Он здесь, сэр, в приемной.

Сообщение поразило Рауха. За четыре года Лу Бендер ни разу не являлся в Лэнгли.

— Хорошо. Давайте его сюда.— Раух положил коробку с теннисными мячами и яркий красно-голубой тренировочный костюм на кресло.

Стоило Бендеру войти, как он сразу приступил к делу.

— Ах ты сукин сын,— сказал он.

— Тебя тоже приятно видеть, Лу,— заметил Раух.

Бендер обогнул письменный стол и ткнул его пальцем прямо в живот.

— Что ты, спишь и не видишь, как ФБР село в лужу, а? Совсем, что ли, спятил?

— Наводку ФБР дал я, что с тобой, черт возьми? А если они все прохлопали, это уж их дело.

— ФБР село в лужу, говорю тебе.

— Да в чем дело?

— Этот придурок, Манкузо. Он был там.

— Не верю. Нет.— Раух выпрямился, тряхнул головой и расхохотался.— Неисповедимы пути господни.

— Ничего смешного в этом нет, Билл.

— Да, Лу,— согласился Раух и не спеша прошелся по кабинету.— Ничего смешного. И теперь вы собираетесь разбить Истмена наголову.

— Сегодня вечером пресс-конференция.

— Итак, дело закрыто.

— Не совсем.— Голос Бендера зажурчал доверительно. Но ловушка под занавес у него была наготове.— Бейкер знает, что ФБР навели. Он просил О'Брайена установить источник. О'Брайен повидает твоего друга Манкузо. Он расколется?

— Расколется?

— Назовет Компанию в качестве источника?

— Не знаю.— Раух задумался.— Оба замараны давным-давно. В 1968 году в Чикаго.

— Существуют ли у шпионов правила чести?

— А у всех остальных?

Собираясь сесть, Бендер заметил на кресле теннисные мячи и тренировочный костюм.

— Что это значит?

— Держу форму, Лу. Тебе тоже не помешает.

— Ах, бог ты мой.— И Бендер швырнул спортивные доспехи Рауха на пол. Затем уселся сам. Долго ждать следующего хода Рауха ему не пришлось.

— Да на кой президенту понадобилось знать, кто навел ФБР?

Бендер пожал плечами.

— Он хочет знать, кто нанял Петерсена. Тебя это удивляет?

— Да ради бога,— заметил Раух.— Его нанял Ортега. Чтоб поверить, надо что, по телевидению это посмотреть?

Раух открылся, что и требовалось Бендеру.

— На это О'Брайена не купишь.

У Рауха отвисла челюсть. Он ненавидел О'Брайена. И ФБР. Бендер растревожил старую рану.

— О'Брайен и ФБР внезапно стали тебе лучшими друзьями,— резко сказал Раух.— Что с тобой, Лу, а?

Бендер словно не слышал. Он подался вперед в кресле. Вот теперь он разыграет заключительный гамбит.

— Билл, я спрашиваю тебя сейчас: ты знаешь, кто нанял Петерсена?

Раух отмахнулся:

— Пора стать взрослым, Лу. Его нанял Ортега.

— Ты это точно знаешь?

— Нет, черт возьми. Откуда, черт подери, я могу знать точно?

— А доказать можешь?

— Конечно, нет. Мог бы — думаешь, я бы стал…

— Слушай меня, Билл. Слушай внимательно. Я спрашиваю тебя: можешь ты доказать это, даже если ты не можешь это доказать?

Раух навострил уши.

— Что ты имеешь в виду?

Раух крепко сидел на крючке, и Бендер знал это.

— Но делом заинтересовался Бейкер,— сказал он.— А я его знаю. Раз ему в голову втемяшилось, он уж не отстанет. Выберет до донышка.

— Что это значит? — Рауха явно трясло от страха.

— Он подозревает, что Мартинеса заразили СПИДом. Ему не больше нашего надо, чтоб это стало известно. Подрыв основ нашего союза с Латинской Америкой. Но,— ради пущего эффекта Бендер сделал паузу,— он будет настаивать на расследовании, пока не…

— Пока не — что?

— Пока мы не предоставим ему неопровержимые доказательства, что подослал Петерсена, чтобы убить Мартинеса, именно Ортега.

— Да нет у меня доказательств, я уже говорил тебе.

— Надо навесить убийство Мартинеса на Ортегу и марксистов. Для Бейкера,— настаивал Бендер.— Тогда он отбросит идею со СПИДом. В противном случае он до тех пор будет добиваться расследования, пока дело не станет общеизвестным. А ты знаешь, что это значит.

Раух знал. И поэтому боялся.

— Мне надо, чтоб ты раздобыл точные данные: именно Ортега нанял Рольфа Петерсена, снабдил его оружием и транспортом и послал в США с одной целью — убить Октавио Мартинеса. И мне надо, чтоб ты раздобыл их сегодня же. Вечером.

— Да как, черт побери? — воскликнул Раух.— Как, ты полагаешь, я сделаю это?

— Билл, ты доказал, дабы оправдать наш налет на Ливию, что Каддафи взорвал ночной клуб в Берлине. Уж раз ты смог такое, я уверен, и тут сможешь.

Как только Бендер вышел, Раух нажал на кнопку селектора.

— Слушаю, сэр!

— Сара, мне надо поговорить с Фаулером.

— Его еще нет, сэр.

— Достаньте его хоть из-под земли.

Минуты не прошло, как зазвонил телефон.

— Говорит Фаулер.

— Мне надо сыграть в покер. И как можно быстрее.

— Миттлмен читает лекции в Аннаполисе. А Бонден сейчас в Чарльстоне. Его мать при смерти.

— Вернуть их сюда. Немедленно. Когда вы сможете собрать всю группу?

— В шесть вечера.

— В четыре.

— Совсем не можете ждать?

— Совсем.

9.50.

Манкузо как раз надевал куртку, когда в кабинет вошел Росс с чемоданом.

— Я прямо из аэропорта.

— Пошли. Только что звонил Скотт.

На лифте они спустились на третий этаж.

— Что слышно о Петерсене? — спросил Росс.

— Мертв.

— Не врешь?

— Группа захвата нашла его.

— Группа захвата?

— Была наводка.

— Чья?

— Санта Клауса. Откуда, черт подери, я знаю?

Они вышли на третьем этаже.

— Что-нибудь нашли у него в комнате?

— Выжжено там все было. Балтиморские полицейские работают на совесть. Семь раз отмерят, прежде чем один раз отрежут. Ну что там с этой девчонкой?

— Полна энергии,— ответил Росс.— Мечтательница. Любит Фэллона. Лучше его на свете нет.

— А как насчет кожаных ремней?

— Что?

Манкузо помешкал перед дверью в кабинет Скотта.

— Ты ее трахал? — спросил он.

— А тебе-то что? — Росс стиснул зубы.

— Ничего.— И посмотрел Россу в глаза.— Так да?

— Нет,— сердито ответил Росс, оттолкнул Манкузо и открыл дверь.

— Как насчет свидания с Рамиресом? — спросил Скотт у Росса.

— Этот старый идиот… Еле до него добрались.

— А из Петерсена вышел прекрасный бифштекс. Я всегда говорил, что у вас вместо головы задница.

— Мы стараемся, Скотти,— сказал Манкузо.— Только наши свидетели мрут один за другим.

— Что, черт дери, это значит?

— Всю дорогу играем с неполной колодой.

— Манкузо, это все дерьмовые отговорки.

— Это уж точно.

— Вот что, парни, добудьте мне что-нибудь. Или я выведу вас из дела. И отправитесь гонять наркоманов в Гарлеме.

— Это обещание или угроза? — спросил Манкузо.— Пошли,— кивнул он Россу.

— Постой ты, чертова задница,— сказал Скотт. Он взял со стола какую-то бумагу.— Мне тут приказ пришел: прислать тебя в Белый дом.

— Кого-кого? Меня?!

— В семь тридцать сегодня вечером. В офис мистера Бендера.— Скотт встал и протянул ему лист бумаги с президентской печатью.

— Ступай домой и, ради всего святого, переоденься. Не являйся туда в этом дерьмовом костюме.

— Ты шутишь? — Манкузо уставился на бумагу, а Росс вытягивал шею и во все глаза смотрел на нее через плечо приятеля. Бумага была подлинной.

— Ну да,— осклабился Скотт.— Ты же у нас герой, так тебя перетак. Агент-одиночка выследил убийцу Мартинеса. И убил. Великий разгребатель дерьма Джо Манкузо.

Когда они вернулись к себе, Манкузо скомкал лист, скрепленный президентской печатью, и зашвырнул его в корзинку для бумаг позади письменного стола. Потом сел и повесил голову, злой как черт.

— Жульничество, малыш. Разве ты не видишь, что весь мир одно проклятое жульничество?

— Знаешь, Джо, ты совсем измочаленный.— Росс оглянулся на корзинку для бумаг. Затем наклонился, выдернул письмо из мусора, уселся за свой письменный стол и попытался его расправить.

— Они ж нас просто используют. Неужто не понимаешь, сукин ты сын? — сказал Манкузо.

— Ты что, ничего в жизни не ценишь, Джо? — Росс восхищенно смотрел на смазанные чернила, на трещины в личной печати президента.

— Заткнись! — сказал Манкузо и потянул на себя письмо. А затем принялся читать так громко, чтоб потайные микрофоны, записывающие их беседу, услышали все до последнего слова.

Письмо гласило: "Агент Джозеф Ф. Манкузо, сегодня, в понедельник 15 августа 1988 года, в семь тридцать вечера вы должны быть в Белом доме — лично явиться в кабинет мистера Луиса Бендера, чтобы встретиться с президентом. Он вручит вам официальное признание за вашу выдающуюся роль в деле защиты законов Соединенных Штатов Америки".

— Все рекорды побила эта хреновая бумажка! — С этими словами Манкузо оглянулся, словно ждал аплодисментов.

— Я и не думал, Джо, до чего же ты известный человек,— сказал Росс.

— А, мать твою.— И Манкузо опустился в кресло, почти скрытое папками и бумагами, наваленными на его столе.

Росс встал, взял из рук приятеля бумагу, сунул ее в папку и положил поверх всех остальных бумаг.

— Спасибо,— сказал Манкузо.

— Не за что,— ответил Росс.— Так что ты сегодня делаешь?

— Ну, у меня встреча в Белом доме. А ты?

— Хочу еще раз прокрутить запись.

— Какую запись?

— Убийства Мартинеса.

— Да плюнь ты. Ради всего святого. Человек мертв. Дело закрыто.

— Не для меня.

— Послушай, Дэйв,— сказал Манкузо.— Когда ты прекратишь дергаться да разыгрывать из себя бойскаута?

Росс схватил Манкузо за грудки:

— Вот что, Джо! Я выслушал твою печальную историю, как Бюро тебя против шерсти погладило. Что ж, мне очень жаль, что вся твоя карьера была сплошной ошибкой. И я знаю, ты хочешь протянуть еще три месяца и выпасть в осадок. Но я… Я-то хочу разгрызть этот орешек. И я уверен, что-то мы прохлопали в этом деле. А я хочу его раскрыть. Кляни все на свете. Но хоть не стой у меня на пути. И дай мне делать мое дело! — И он отпустил куртку.

Манкузо уставился на него. На мгновение в его глазах блеснуло нечто сродни истинной любви. Но он тут же расхохотался.

— Чтоб тебе подавиться! — разозлился Росс. И на сей раз можно было не сомневаться: он действительно этого хотел.

10.00.

В это утро, пока такси везло ее от дома Терри в Джорджтаун, Вашингтон выглядел непривычно странным. Она смотрела в окно на пробегающие мимо нее дома. Они были непроницаемы. В их секреты не проникнешь. Так ей казалось — впервые за долгие годы. Она почувствовала, как двери Вашингтона захлопнулись перед ней.

Когда в самый первый раз в 1976 году она попала в Вашингтон, то сразу уяснила себе: это город для "своих". Только "свои люди" могли здесь двигать дело. Все прочие часами просиживали в приемных — и только штаны протирали. Или ждали, пока неповоротливая мельница бюрократической системы смелет их ходатайства. А у "своих людей" были связи. Они-то умели нажимать на кнопки. В памяти их телефонов были заложены секретные и домашние номера. Секретарш они знали по именам, жен и мужей — по их последним романам. У "своих людей" были кровные связи. В этом скрытном городе профессиональных лжецов только они одни могли говорить друг другу правду.

Аутсайдерам было чертовски трудно проникнуть в этот замкнутый мир. Зато никакого труда не составляло вылететь из игры, вновь оказаться вне, когда вы уже чувствовали себя в безопасности. По беспроволочному телеграфу в этой столичной деревне все знали, что некто уже "внутри". Ведь все были повязаны. И в тот же самый день становилось известно, что некто из игры вылетел.

Сегодня аутсайдером почувствовала себя Салли. Но почему? Мчась домой через весь город, она внезапно поняла — почему. Когда она прибыла в Майами, портье вручил ей массу просьб ответить на звонки: из "Тайм", "Ньюсуик", "Вашингтон пост", Си-Эн-Эн, Си-Би-Эс, даже из "Крисчен сайенс монитор". И кучу других. Срочных — "Позвоните, пожалуйста!" Но когда она вернулась после обеда с Россом, в ее почтовом ящике подобных просьб не было. Ни одной вчера утром. И ни одной сегодня. Она была так озабочена, что сразу не поняла — поток иссяк. Все произошло, как обычно в Вашингтоне, внезапно, без предупреждения. И чем это еще кончится, неизвестно.

Она расплатилась с таксистом, подхватила чемодан и, невзирая на его тяжесть, взбежала по ступенькам к своей двери. Швырнула чемодан, метнула сумку, шляпу и солнечные очки на кушетку, схватила телефон и набрала номер.

— Одри Пирс слушает.

— Од? Это Салли.

— Привет, крошка. Как поживаешь?

— Фифти-фифти.

Одри взяли в "Пост" в тот же день, что и Салли. Они были в одной связке. И вместе отбивались от приставаний мужчин-репортеров. Между ними установилась почти кровная связь.

— Так же. Что готовишь?

— За этим я тебе и звоню. Никто не молотит в мою дверь, чтоб узнать что-нибудь про Фэллона. Что случилось?

— Теперь мы обращаемся к Крису. Говорят, ты сейчас в расслабухе.

— В расслабухе? — Салли с трудом выдохнула эти слова.

— Ну да. Уехала. Или что-то в этом роде.

На минуту Салли задумалась.

— Забудь, что мы говорили по телефону, ладно.

— Какому еще телефону?

— Как я тебя люблю, Од!

— Я тоже, детка.

Салли повесила трубку и откинула голову на диванный валик. Холод сковал ее тело. Как горько было у нее на душе. Она не знала, что ей теперь делать: смеяться или плакать, надраться или запустить в окно чем-нибудь тяжелым. Дела пошли хуже, чем она ожидала. Терри заявил Бейкеру, что не собирается фигурировать в совместном списке кандидатов на пост президента и вице-президента в качестве вице. Крис сделал свой ход конем. И полиция округа Колумбия ищет ее, хоть и не знает, что она у них под носом.

Вот как все сошлось вместе. Она почувствовала, что не просто в западне — ее загнали в угол. Через три дня в Сент-Луисе начнется съезд. Через три дня молоток председателя призовет партию назвать своих кандидатов. У нее нет выбора. У нее нет времени. Но одно она знала прекрасно: как бы больно ей ни было, одну роскошь она не может себе позволить — жалеть себя. Она встала, попыталась стряхнуть оцепенение и отправилась в вестибюль забрать почту, скопившуюся в почтовом ящике.

Там были обычные счета и рекламные объявления. И еще лист фотостатной бумаги, в которую обычно заворачивают фотографии при пересылке. Он был сложен и, что странно, без марок. Словно кто-то собственноручно бросил его в щель почтового ящика. На гладкой стороне был скопирован рисунок фоторобота. Тот самый, что изображал молодую проститутку, которую видели со Стивеном Томополусом. Женщину двадцати с небольшим, длинноволосую, с широкими скулами, широко расставленными прелестными глазами. На обороте фотостата кто-то нацарапал одну строчку шариковой ручкой. Она гласила: "Думаю, нам стоит поговорить. Томми".

11.15.

Манкузо должен был признать: в ЦРУ знали, на что тратить деньги налогоплательщиков. У ФБР было стрельбище в Куантико — этакое «старье берем». Вокруг кольцо мертвых деревьев, и целая улица, состоящая из одних фасадов, а в них столько дырок, что, когда дул легкий ветерок, просто начинался концерт. Зато у чертова ЦРУ имелся настоящий охотничий клуб. Целое стрельбище с ловушками и тарелками для стрельбы — вдруг на США нападет какая-нибудь утиная стая. Треклятый Уилсон в самом деле был одет как член охотничьего клуба. С иголочки! Манкузо чувствовал себя глуповато, стоя на линии для стрельбы по тарелкам, в своем старом мешковатом костюме, купленном в дешевом универмаге «У Сирса».

Уилсон сделал всего один выстрел, и глиняная мишень рассыпалась.

— Ты шикарный убийца, Уилсон,— сказал Манкузо.— Я всегда это знал.

Уилсон даже не обернулся. Потом крикнул:

— Стреляю!

И еще один глиняный голубь тут же взлетел. Он выстрелил и разбил его также вдребезги.

Потом Уилсон повесил ружье на плечо и отошел назад.

— Теперь твоя очередь!

Манкузо вставил патрон в левый ствол двустволки.

— Так как же ты это делаешь?

Уилсон даже шею вытянул, чтобы посмотреть.

— Стреляю! — закричал Манкузо.

Но мишень взлетела так быстро, что он промахнулся по крайней мере на шесть футов, а отдача ружья едва не заставила его потерять равновесие.

— Нечто вроде этого я и ожидал,— произнес Уилсон.

— Я навестил твоего друга Петерсена. Вчера вечером,— заметил Манкузо, когда они поменялись местами.

— Неужели? А где?

— В городском морге Балтимора.

— Стреляю! — крикнул Уилсон.

Голубок взлетел, он выстрелил, и тот шлепнулся в грязь. Уилсон выбросил стреляную гильзу и шагнул назад.

— Кто его сделал? — спросил он.

— Местная группа захвата.— Манкузо загнал патрон в ствол.— Он стал прахом. Стреляю!

Он выстрелил, но глиняный голубь как ни в чем не бывало летел, описывая широкую дугу, и упал незадетый в конце леса.

— Дерьмо! — выругался Манкузо.

— Подлюга он был, вот и все.— Уилсон занял позицию для стрельбы.

— Что верно, то верно.

— Так и должен был кончить. Стреляю!

На сей раз взлетели два голубя. Уилсон выстрелил дважды, и обе мишени упали в красную грязь. Он встал рядом с Манкузо.

— Петерсен хорошо стрелял? — спросил Манкузо.

— Блестяще.

— Лучше тебя?

— Никто не стреляет лучше парня, который убивает, чтобы жить.

Манкузо загнал по патрону в каждый ствол ружья и вышел на линию стрельбы. Он крикнул: "Стреляю!" Выстрелил дважды и дважды промазал.

— Дерьмово же ты стреляешь,— сказал Уилсон.

— Я мыслитель, а не боевик.— И Манкузо выбросил стреляные гильзы.

Подобное заявление заставило Уилсона расхохотаться. Но когда он встал в позицию, Манкузо заметил:

— Так кто же навел местную полицию?

— Я-то думал, мыслитель вроде тебя все ответы сам знает.

— Компания навела?

— Нет, Джо, это не мы. Компания, чтоб ты знал, копов не приглашает. У них грязная работа. А тут важно, чтоб все было чисто.

Он выстрелил дважды и разбил обе птички, но Манкузо не спешил выходить на линию для стрельбы.

— Ты сообщишь кому-нибудь, где был Петерсен?

— Не обязан,— ответил Уилсон.— Тот, кто его нанимал, уже сам знает.

Манкузо поглядел на Уилсона. Тот потрогал янтарную оправу очков для стрельбы, потом водрузил их обратно на нос.

— Петерсен путался под ногами, пойми, Джо. У нас. У своего босса. Мы так надеялись, что вы закроете его счет. Не получилось. Похоже, кто-то проявил нетерпение.

Улыбаясь, он уставился на Манкузо. Как хотелось Манкузо врезать сейчас Уилсону кулаком!

— Кто его нанял? — спросил он.

— Не знаю,— пожал плечами Уилсон.— Но на твоем месте я б непременно выяснил, как они узнали, что ты был там.

ПОЛДЕНЬ.

— Это не просто неловкость, Сэм,— сказал О'Доннелл.— Весь Холм переполошился.

Они сидели в личной столовой президента на третьем этаже Белого дома. Стол был накрыт на троих.

— Очень сожалею, но ничем не могу помочь,— произнес президент.— Как насчет ланча?

— Ланч? В такое время?

Открылась дверь, и вошел Лу Бендер.

— Доброе утро, мистер спикер.

— Лу,— сказал О'Доннелл,— Лу, объясни президенту, что он не может отменить появление директора ФБР перед собранием руководства конгресса без объяснений.

Но Бендер лишь улыбнулся и, усаживаясь, заметил:

— А что у нас на ланч?

— Я, кажется, нахожусь в сумасшедшем доме.— О'Доннелл быстро покончил с мартини.

— Еще один? — спросил президент.

— Да!

Президент позвонил в маленький хрустальный колокольчик, и вошел официант.

— Майкл, еще один мартини для спикера. Сухой, с лимоном.

— Хорошо, сэр.— И официант вышел.

— Вы что, находите мои возражения несерьезными? — спросил О'Доннелл.— И что смешного в том, что я говорю?

Президент и Бендер обменялись улыбками.

— Хорошо. Так в чем дело? — настаивал О'Доннелл.

— ФБР нашло человека, который застрелил Мартинеса.

— Что?! — О'Доннел переводил взгляд с одного на другого,— Где мой мартини?

Дверь открылась, и официант внес запотевший стакан на серебряном подносе, поставил его перед О'Доннеллом и вышел.

О'Доннелл поднял стакан, словно дорогой подарок.

— Боже, благодарю тебя, Богоматерь, Святого Патрика и Святого Иуду,— изрек он и осушил свой стакан наполовину. Потом поставил его и заметил:— Что ж, Сэм, мы снова на коне.

— Лу…— обратился президент.

Бендер взял слово:

— Я назначил пресс-конференцию на восемь вечера. Сегодня. Три телекомпании. Вся команда в сборе. Мы хотим, чтобы ты и Гаррисон были на трибуне.

— Изумительно,— сказал О'Доннелл.

— Ни слова до того,— сказал Бендер.— Пусть пресса немножко подумает. Твердый орешек для нее.

— Ах, сладкая месть! — потер руки О'Доннелл.— Истмен должен будет уйти. На его место ты сможешь назначить Фэллона. И идти на съезд в полном порядке.

Но на это восклицание президент ничего не ответил.

— Хоть теперь не говори мне, что ты не хочешь Фэллона,— взмолился О'Доннелл.

— Я этого не сказал.

— Значит, ты возьмешь его?

— И это я тоже не сказал.

— Послушай, Сэм, хоть сейчас не будь разборчивым женихом. Ты и Фэллон в одном списке — и съезд будет для нас увеселительной прогулкой. А без этого получится просто базар. Скажи, что ты берешь Фэллона, и покончим со всем этим.

— Нет.

— Но почему?

— У меня есть свои причины.

— Какие же?

— Чарли, ты поверишь мне,— вздохнул президент,— если я скажу, что Терри Фэллон фанатик войны, да еще с комплексом мессии?

— Лу, ради всего святого…— О'Доннелл поглядел на Бендера.

Но Бендер только пожал плечами и развел руками.

— Я и не надеялся, что ты поверишь,— сказал президент.— Но хочешь, я предложу тебе сделку?

О'Доннелл заметно воспрял духом.

— Я пойду еще дальше,— продолжал президент.— Я обдумаю кандидатуру Терри Фэллона. Но не как вицепрезидента, которым он станет. А как президента, которым он может стать. Ты поддержишь меня?

О'Доннел поднял голову и посмотрел на президента из-под копны белых как лунь волос.

— О чем ты говоришь, Сэм?

— Полагаю, ты знаешь, о чем.

Все трое притихли на время, посидели в молчании. Затем президент сказал:

— Я ведь знаю, что О'Брайен советовался с тобой, прежде чем ФБР предъявило свои претензии Везерби.

О'Доннелл продолжал улыбаться, а наблюдавший за ним Бендер дивился его невозмутимости. Говорили, что он умеет это делать лучше всех других политиков. И были правы. Наконец О'Доннелл произнес:

— Да, было дело.

— И ты дал свое добро?

— Что из этого? Везерби проходимец. Ему было не место в конгрессе. Вот и все.

— Не совсем, Чарли,— заметил президент.

— Что еще? — О'Доннелл прикинулся невинным херувимчиком.

— Я хочу знать, не ты ли подбил Фэллона явиться к О'Брайену со своими голословными утверждениями.— О'Доннелл возмущенно фыркнул, но президент продолжал.— Я хочу знать, не была ли то сделка, дабы вывести Везерби из сената и ввести туда Фэллона.

— А что, если была?

— Так была?

— Сэм… эх, Сэм…— вздохнул О'Доннелл.— Когда губернатор Тэйлор назначил на оставшийся срок вместо Везерби Фэллона, партия получила место в сенате без предварительного голосования, без выборов, не истратив на избирательную кампанию ни единого дайма. Какое ж в этом бесчестье?

— Чарли, я задаю тебе вопрос. Ты вступил в сделку с Фэллоном, что он получит место в сенате, если даст соответствующие показания на Везсрби?

О'Доннелл все еще улыбался, но блеск в глазах исчез вовсе.

— Послушай, Сэм, ты главный в Белом доме, я главный в конгрессе. Мы оба ответим перед богом и нашими избирателями за грехи наши. И давай оставим этот разговор.

Лу Бендер дотянулся и взял хрустальный колокольчик. Явился официант и положил конец очередному раунду.

12.20.

Когда Манкузо вернулся, Росс сидел сгорбившись за своим письменным столом. Он не спускал глаз с изображения на видеомониторе, левая рука была занята дистанционным управлением, а правая быстро делала заметки. На голове были наушники, и он даже не взглянул на вошедшего Манкузо. На столе перед ним лежала трехфутовая полоса белого картона. Голубой карандашной линией она была разделена на семь сегментов. И каждый обозначен большим красным номером. В каждом из первых шести квадратов лежала одна из латунных гильз, использованных при убийстве. Но седьмая гильза была выкрашена черным. Манкузо тряхнул головой и насмешливо хмыкнул. Это заставило Росса поднять голову.

— Чего тебе надо? — спросил он и повесил наушники на шею.

— Ничего,— ответил Манкузо, уселся, бегло просмотрел кипу бумаг на своем письменном столе — не найдется ли чего еще незнакомого.— Кто-нибудь звонил?

— Нет.

— Почта?

— В ящике.— И Росс показал на шкаф для хранения документов, что стоял за дверью.

Манкузо повернул голову и глянул. На шкафу стоял новый, внутри и снаружи скрепленный проволокой ящик с двумя отделениями. Левое отделение было помечено: РОСС. На правом зияла пустота.

— Что, мать твою, это значит? — спросил Манкузо.

— Так я собираюсь находить свою почту каждое утро, начиная с сегодняшнего. Вместо того чтоб рыться в твоей куче дерьма.

— Трогательно,— сказал Манкузо.— Это весьма трогательно.

— Брось, Джо.

— Где ж ты раздобыл этакую армейскую штуку? — Манкузо закурил сигарету.

— Тебе-то что?

— Ничего. Просто любопытно.— Он выпустил дым и откинулся на спинку кресла.

Росс принялся изучать его. Понурый, уже немолодой полицейский. Концы галстука мятые и болтаются порознь. Один угол воротника задран. Бесцветные волосы поседели, над бровями выступили пигментные пятна. Скоро Манкузо попадет в отбросы общества, станет забытым пенсионером где-нибудь в Майами, или Бруклине, или Санкт-Петербурге. Начнет без конца перелистывать газеты да слоняться по улицам, ища, с кем бы поговорить. Они будут еще долго болтать о нем в баре "У Герти". Болтать о Джо Манкузо, что ненавидел свою работу и свою жизнь, а любил "бурбон", что под занавес своей карьеры получил приглашение в Белый дом и благодарность, которую не заслужил и которой вовсе не желал, — награду за ничегонеделанье, за то, что оказался не там, где надо, и не тогда, когда надо. Ведь он на пороге старости и одиночества. Росс смотрел на него и не испытывал гнева. Только жалость.

— Что ты собираешься делать после отставки? — спросил он мягко.

— Хм?

— Планы строишь на это время?

— Тебе-то какое дело?

— Мне — никакого.— Получив столь резкий отпор, Росс уставился на Манкузо.— Никакого, разрази тебя гром.— И потянулся за наушниками.

— Надеюсь, ты никому не сказал, что у нас есть ниточка, ведущая к Петерсену? — спросил Манкузо.

Но Росс уже надел наушники. Он не слышал, что сказал Манкузо. А если и слышал, отвечать не пожелал.

14. 25.

В мелкие клочья разорвала Салли лист фотостатной бумаги. Потом приняла горячую ванну и заварила себе чашку кофе без кофеина, смешав его со столовой ложкой виски. Когда нервы успокоились, она накинула легкий розовый коттоновый халатик и позвонила Тому Картеру. Как раз перед тем, как часы пробили двенадцать.

— Ты вернулась? — удивился он.

— Да.

— Как насчет ланча? Что-нибудь в час у "Мэзон Бланш"?

— Да нет… спасибо. Я немного устала от путешествия. Думаю, сегодня мне лучше посидеть дома.

— Так я и предполагал,— ответил он.— Я загляну к половине третьего.

— Послушай, Томми, у меня здесь куча работы. Речь Терри для…

— Увидимся в полтретьего. Не волнуйся. Я забегу всего на минутку. В полчетвертого у меня деловая встреча. Чао, детка.— Он повесил трубку.

И вот сейчас она смотрела из окна гостиной, как Томми поднимается по ступенькам к ее двери. При себе он держал свернутую трубочкой папку. Она слышала, как он насвистывает.

Когда затренькал дверной звонок, она на минуту остановилась, чтоб собраться с мыслями. Затем сделала глубокий вдох и пошла открывать.

— Прекрасно,— сказал он, входя, снял куртку и плюхнулся на кушетку.— Как там в Майами?

— Там все тихо.

— Ну и плохо. А здесь что происходит! Ты изумишься.

— Я наслышана.

— Вице-президент жаждет крови президента. Конгресс волнуется. А знаешь ли ты, что Бейкер собирается обратиться к нации сегодня в восемь вечера?

— Нет…— Последняя новость потрясла ее.

— Говорят, он хочет рассказать все о деле Мартинеса. А может, и подать в отставку.— Томми глянул на свои часы.— Мне надо обратно в офис через минуту. Есть у тебя что-нибудь выпить?

Она сходила на кухню и принесла ему "Канадиан клаб" со льдом. А пока ходила, до нее дошло, что все в этом городе, видимо, знают о выступлении Бейкера по телевидению сегодня вечером. Все, кроме нее. И еще до нее дошло, что ни Терри, ни Крис, никто из телекомпаний даже не позаботился о том, чтобы пригласить ее. И она четко осознала: если не будет действовать быстро, двери Вашингтона закроются перед ней навсегда.

— Выпьешь за компанию? — спросил он, когда она протянула ему стакан.

— Нет.

— Как знаешь.— Он залпом опрокинул стакан.— А как тебе рисуночек? Я подумал, они что-то напутали с твоими волосами. Или в тот вечер волосы и впрямь были стянуты назад?

— Какой еще рисунок?

— Фото которого я послал тебе. Рисунок женщины, что была с парнем из секретной службы как раз перед тем, как он приказал долго жить.

— Не делай из себя посмешище! — Она заставила себя рассмеяться.— То была вовсе не я.

— Не будем дурачить друг друга, Салли.— Он открыл папку. Там была фотография с рисунка, но в отличие от фотостата, который он послал ей, здесь были точно прорисованы оттенки ее кожи и волос, мягкие тени, что лежали под ее скулами, и теплота ее глаз.— Это девушка, с которой я жил в Лагримасе,— сказал Томми.— Девушка, которую я любил.

Он сказал это с такой горечью и с такой страстью, что она даже испугалась. Но тут же взяла себя в руки и сказала:

— Неправда. Я даже рядом с тем отелем не была!

— А где же ты была?

— Здесь.

— С кем?

Пару дней назад она смело могла заявить: "С Крисом". Но сейчас она уже не могла так сказать и сознавала это.

— Одна,— произнесла она наконец.

Томми закрыл папку. И снова уселся.

— Ты же была репортером. Ты знаешь, как работает его голова. Репортер видит двух человек вместе — при том, что вместе им быть не положено. Он тут же спрашивает себя, о чем это они там толкуют? О чем они вообще могут толковать? Вот так и ты с парнем из секретной службы. О чем это вы могли толковать поздно вечером в баре отеля?

— Я не была там, ты только зря тратишь время.

— Предположим… предположим, Мартинеса убил не безумный иностранный террорист, как нам сообщили. Предположим, целью был вовсе не Мартинес. Предположим, целью был сенатор Терри Фэллон,— продолжал он.

— Бред какой-то.

— Так уж и бред? Разве это не объясняет, почему дело не осталось целиком за ФБР? Разве это не объясняет, почему вмешалась секретная служба? Разве это не объясняет, почему ты сидела в баре отеля и почему парню час спустя вышибли мозги?

— Ерунду ты городишь,— сказала она и попыталась встать. Но он схватил ее за запястье.

— А знаешь, Салли, я мог бы состряпать хорошенькое дельце: заговор для защиты интересов Терри Фэллона. Чтобы он смог оказаться в списке кандидатов в вице-президенты. Чтобы Бейкер смог баллотироваться на второй срок.

— Не собираюсь я сидеть тут и слушать весь этот бред, Томми.— Салли выдернула руку и встала.

— Ага, ты предпочитаешь услышать это в новостях?

Она ждала этой угрозы и была к ней готова.

— То, о чем ты говоришь, вовсе не новость. А просто выдумка.

— А читается как новости.— Он снова открыл папку и вручил ей два напечатанных на желтой бумаге текста. Она пробежала глазами первую страницу и сразу сникла.

— Садись-ка, любовь моя,— сказал он и положил подушку близ себя на кушетку.

Под дерзким заголовком "Кто стоит за?" шел целый набор пакостных предположений и размышлений.

"Чиновники службы по охране законности, отказавшись назвать себя, тем не менее утверждают, что таинственная женщина, которую видели с Томополусом за несколько минут до его смерти, вполне может быть Салли Крэйн, пресс-секретарь сенатора Терри Фэллона, который в свою очередь принимает участие в расследовании секретной службы. Полиция округа Колумбия имеет основания вызвать мисс Крэйн в суд для допроса по подозрению в убийстве".

— Что за мерзость! — Она швырнула бумаги ему на колени.— Ни одна телекомпания это не примет. И ни одна уважающая себя газета не напечатает.

— А зачем им это надо? — улыбнулся он и убрал бумаги обратно в папку.

Она-то знала, как он прав. Такую историю необязательно печатать, чтобы дискредитировать. Каждая сенсация начинается со слухов. Подобный отчет, сфабрикованный Вашингтоном, дающий общую картину и не предназначенный для печати, не останется без внимания. Не много понадобится времени, чтобы кто-нибудь взялся за телефон, позвонил в полицию округа Колумбия и спросил, действительно ли они собираются вызвать Салли Крэйн на допрос. Конечно, полиция слыхом не слыхала ни про какую Салли Крэйн. Но после этакого звонка они призадумаются. И немного понадобится времени, чтобы ее в самом деле вызвали на допрос, а слухи обернулись правдой. В отчаянии она села на кушетку. Она была потрясена.

— Ты… не ты же начнешь эту кампанию,— сказала она.— Томми, ты не…

Он наклонился к ней, в его глазах сверкнула злая ухмылка.

— Поиграла со мной как кошка с мышкой во время интервью Фэллона, а?

Она положила руки на колени, вся сжалась, стараясь унять дрожь.

— Ведь так было дело? — мрачно переспросил он.

— Ну ладно, да.

— И выбрала именно меня, потому что знала, что я люблю тебя. Ведь так?

Она не могла отрицать — это была правда. Она выбрала его телекомпанию, потому что знала, что он все еще испытывает к ней страстное чувство. Знала, что именно это делает его более уязвимым. Однажды она даже всплакнула от стыда за свое поведение. Теперь, похоже, могло повториться то же самое.

— Да,— сказала она.— Я прошу прощения, Томми. Я знаю, что я…

— О, я понимаю.— Он мягко обнял ее за плечи.

— В самом деле? — Ее глаза увлажнились.

— Да, конечно.

— Я не имела в виду…

— Знаю,— сказал он.— И вот что я думаю: пришло время пересмотреть наши отношения. Как ты считаешь?

— Пересмотреть?…

Кончиками пальцев он коснулся ее лица и легко поцеловал в губы. Всего раз. Она уставилась на него. А он принялся расстегивать пояс.

— Я думаю, пришло время понять друг друга,— сказал он и расстегнул брюки.— А как думаешь ты?

— Нет, Томми, ну пожалуйста. Я не могу.

Через ширинку своих боксерских трусов он нашел то, что искал.

— Не будь такой стыдливой. Однажды тебе это понравилось.— Он толкнул ее голову себе в колени.

— Нет,— взмолилась она.— Не надо. Пожалуйста.

Но он был неумолим, и она вынуждена была покориться…

— Пусть это будет пока нашей маленькой тайной,— сказал он. Затем встал, взял папку и куртку.— Сейчас мне надо бежать. Но я зайду завтра во время ланча. А ты надень что-нибудь сексапильное. Договорились?

Она лежала с закрытыми глазами, дрожа от отвращения и ощущения собственного падения.

— Между прочим,— сказал он,— ты знала, что Фэллон принял наше приглашение на интервью?

Его слова заставили ее открыть глаза.

— В четверг, в восемь.— Он оглянулся на нее, остановившись в дверях.— Мало, черт возьми, времени.

Она села и уставилась на него.

— А, так ты не знала. Ха, малость выпала в осадок. Скорей возвращайся в курс дела, Салли. Ты же не захочешь пропустить такое зрелище, а?

Казалось, весь дом зашатался, когда он захлопнул за собой дверь.

15.10.

Когда Манкузо вызвали в офис к директору ФБР О'Брайену, он представлял себе, что речь пойдет о его приглашении в Белый дом. И о том, чтобы его ботинки сверкали, а он сам не ковырял в носу, если ему выдастся пожать руку президенту. Мисс Татл, секретарша О'Брайена, оторвалась от пишущей машинки и взглянула на Манкузо, едва он вошел в приемную. Казалось, она так же "рада" его видеть, как он — находиться здесь.

— Зачем вы пришли, агент?

— Он хочет видеть меня,— сказал Манкузо.

— Подождите.— Она кивнула на кресло и взялась за телефон.— К вам агент Манкузо, сэр. Да, сэр!

Но как только Манкузо уселся, она раздраженно бросила:

— Не рассаживайтесь и не заставляйте директора ждать.

Она нажала кнопку, отпирающую директорскую дверь, и тут же отвернулась, тряхнув кудряшками.

Манкузо показал ее спине кукиш.

— Я вижу,— сказала она, не оборачиваясь.

Манкузо оглядел все вокруг, но зеркала не было.

— Да? А как вы могли увидеть?

— Знаю я вас. Вы… хулиган.— И она снова принялась печатать.

Манкузо толкнул открытую дверь и остановился на пороге длинного, обшитого деревом кабинета О'Брайена. "Моргунчик" О'Брайен всегда был скуэр, старомодным малым. Так что Манкузо не удивился изношенным дорожкам, хотя директор вполне мог иметь настоящие ковры.

О'Брайен поднялся и вышел из-за своего письменного стола.

— Джо,— сказал он и протянул руку, как всегда моргая.

— Здорово, босс!

Они обменялись рукопожатием.

— Присаживайтесь.— О'Брайен указал на пару кожаных кресел.— Хотите кока-колы? Или чего покрепче?

— Спасибо. Только что принял.

О'Брайен сел напротив, открыл сигаретницу на столике между ними.— Курите.

— У меня свои.— Манкузо закурил.

— Хорошо.— О'Брайен потер руки от удовольствия и сложил их на коленях.— Благодаря вам, Джо, нам удалось закрыть одно большое дело.

— Не так уж я расстарался.— Манкузо не любил, когда кто-нибудь из начальства становился слишком мил к нему. Это всегда заставляло его быть настороже. А уж если сам директор ФБР угощал кокой и сигаретами, это и вовсе его бесило.

— Получилось неплохо,— сказал О'Брайен.— Это делает вам честь. Вы отличились, да еще в такой важный момент вашего жизненного пути.

"Миллион раз за час моргнет, мать его. Ну хватит!" Манкузо еле сдерживался.

— Это уж точно.

— Но вы знаете, я человек любопытный.— О'Брайен чертовски старался, чтоб это прозвучало экспромтом.

— Да? И что же вас интересует?

— Да мне любопытно знать, как это вам удалось так точно вычислить Петерсена в Балтиморе. Я имею в виду…— он пожал плечами.— Даже воздавая вам должное… Признайтесь, это ведь прямо чудеса сыска какие-то.

— Меня навели,— сказал Манкузо.

О'Брайен моргнул и посмотрел на него, удивляясь, что у того нет ложной гордости. Он поразился, что для Манкузо все было в порядке вещей.

— Вот так. Вы знаете, что меня навели. Вы должны это знать. Так?

— Да, конечно.— О'Брайен пытался вновь найти точку опоры.

— Вот и все.— Манкузо выпустил струю дыма и огляделся. Стоит вам привыкнуть, и комната в самом деле покажется милым кабинетом.

— Погодите, Джо.— О'Брайен взъерошил волосы.— Извините, но я должен это сделать. Спросить вас. О наводке. Откуда она была?

— От парня, которого я знаю.

— От кого-то, чьи интересы вы обязаны защищать?

— Вовсе нет.

О'Брайен подождал немного. Но так как Манкузо молчал, он спросил:

— Вы скажете мне, кто это был?

— Не сейчас, босс.

— Джо, вы работали у нас долгое время.— О'Брайен откинулся в кресле.— Вы знаете, мы проводим свою политику. По правилам.

— Да, я все знаю о правилах.

— Дело касается национальной безопасности. Здесь и речи не может быть о сокрытии информатора.

— А я хотел спросить вас,— сказал Манкузо,— это вы велели прослушивать мой кабинет?

О'Брайен моргнул и уставился на него.

— Вы установили слежку за моим напарником в Майами?

О'Брайен, казалось, собирался ответить. Но молчал.

— Пожалуй, я войду с вами в сделку. Ради старых добрых времен,— сказал Манкузо.— Вы скажете мне, кто заставляет вас прослушивать наши разговоры. А я скажу вам, кто навел меня на Петерсена.

— Если вы шутите, то это не смешно,— сказал О'Брайен.

— О'кэй, о'кэй,— заметил Манкузо.— Если так вас не устраивает, как насчет вот этого? — Он наклонился вперед и заговорил очень тихо:— Или вы мне скажете — кто, или вечером, когда я увижу президента, я выложу ему все — о СПИДе, о прослушивании, о парне из секретной службы…

— Ради всего святого,— вздрогнул О'Брайен,— в "Четырех временах года" были вы?

— Да хватит, Моргунчик. Мы обследовали комнату того парня. Он вошел, началась пальба, и он нечаянно попал в самого себя.

— Господи Иисусе…— О'Брайен сейчас выглядел так, словно он уже читал заголовки газет.

— Ну, ну, не надо так волноваться,— сказал Манкузо.— Тот парень вел незаконное расследование. Он угрожал одной из наших свидетельниц. Если бы ему удалось ее прижать, все бы всплыло наружу.

— Послушайте, Джо,— О'Брайен стиснул зубы,— добрые старые времена и все, что от них осталось, сейчас гроша ломаного не стоят. Мне необходимо знать, кто навел вас на Петерсена.— На сей раз сомневаться в серьезности того, что говорит босс, Манкузо не приходилось.— Это важно. Это очень важно при том, что происходит.

— В Белом доме, верно? — Манкузо гнул свое.— Тот парень, что сидел тут, когда вы давали нам это задание, как там его зовут, ага, Бендер. Тот самый, что работает на президента? Ну скажите мне: я вру?

— Джо, позволь мне задать тебе один вопрос.— О'Брайен откинулся назад, с трудом выдохнул воздух и сцепил руки за головой.— Тебя заботит честь Бюро? Заботит то, за что мы боремся?

— А за что мы боремся? — с горечью спросил Манкузо.— Все, что мы делаем, все, что говорим,— все впустую. Нас все время опережают. Знали ведь, что мы собираемся наведаться в дом Беквита. Так кто-то проскользнул туда до нас и убрал его и всю семью.

— Послушай, Джо,— повторил О'Брайен.

— Лучше вы послушайте! — Но он тут же взял себя в руки и заговорил очень тихо:— Господи Иисусе, Моргунчик, неужели вы не видите, что вы наделали?

О'Брайен не отвечал. Он смотрел в сторону, словно ничего и не слышал.

— Я-то думал, все пойдет по-другому после смерти Гувера,— сказал Манкузо.— Я-то думал, это место, сами знаете, станет чем-то. Чистым рабочим местом. Не думал я, что все кончится такой старой кучей дерьма. Вы не должны были позволять такое, босс.

Мгновение О'Брайен сидел в молчании.

Манкузо сделал жест, будто собирался говорить дальше. Но он не находил слов. О'Брайен встал, прошел к своему письменному столу, оттолкнул ногой стул и сел.

Некоторое время они сидели так в противоположных концах кабинета: О'Брайен — за столом, Манкузо — в кожаном кресле.

Наконец Манкузо сказал:

— А, пропади все пропадом,— и раздавил окурок.— Кого, черт подери, все это заботит?

Затем встал и пошел к двери. А когда оглянулся, О'Брайен продолжал сидеть за огромным дубовым столом, отвернув голову, уставившись в пол и все время моргая, словно пытался что-то вспомнить.

— Ради всего святого, Моргунчик, это ж дело рук Компании!— сказал Манкузо.— Или, черт возьми, вы думаете иначе? Так кто тогда?

Он вышел и захлопнул за собой дверь.

15.50.

Адмирал Раух отпер заднюю дверь офиса и вошел в свой личный лифт. На кнопочном устройстве, вмонтированном в переднюю стальную панель, он нажал 868. Дверь, шипя, захлопнулась, и лифт поехал вниз. Когда этим самым утром Лу Бендер покинул его офис, Раух отменил все деловые свидания и принялся ждать. Он расхаживал по кабинету, читал газеты, смотрел в окно на окружавший Лэнгли лес. Но больше всего он ждал четырех часов — начала игры в покер.

В самом низу двери лифта, шипя, открылись. Двое часовых из морской пехоты подпирали стены в начале коридора.

— Как всегда,— сказал Раух и пошел дальше по коридору.

В конференц-зале вокруг круглого стола сидели шесть человек. Они назывались "игроками в покер", во-первых, потому, что с Раухом их было семь, во-вторых, потому, что они вносили свою долю и делали ставки. От них зависело, какую карту Америка разыграет в противоборстве со своими врагами.

Трое были его заместителями — Фаулер, отвечавший за оперативную часть; Александер Миттлмен, бывший вице-председатель факультета физики в МИТ; Хастингс Браун, интеллектуал, знаток криптографии. Четвертый человек был из штата Брауна — Карл Боден, директор института научного анализа. Затем шел Левин Вандер Пул, бывший профессор философии в Принстоне, а ныне глава отдела мировых проблем. Шестым был Джим Ренвик, глава отдела Латинской Америки. Не все они возглавляли что-то. Двое из них вообще стояли довольно низко в чиновной иерархии. Объединяло их то, что они были самыми сообразительными и хладнокровными людьми Компании.

— Джентльмены,— произнес адмирал Раух и опустился на стул рядом с консолью, на которой находился красный телефон прямой связи с президентом.

Раздались какие-то звуки, шарканье ног. И — тишина.

— Для администрации и для Компании возникла критическая ситуация. Мы знаем, кто нанял Петерсена убить Октавио Мартинеса. Настал момент, чтобы правительство Никарагуа получило существенные доказательства. Мне нужны все данные от отдела оценок и от отдела Латинской Америки. А еще мне надо, чтобы группа анализа разобрала их по пунктам, а затем собрала воедино, дабы придать им смысл. Мне нужно все, что только можно добыть по интересующему вопросу. И срочно — сегодня к полуночи. Вопросы и комментарии имеются?

Вандер Пул поднял указательный палец левой руки. Шестидесяти шести лет от роду, забавник, крепыш голландец походил на доброго деда, носил голубые свитера с открытым вырезом и галстук-бабочку.

— Раз вы желаете,— начал он по-европейски деликатно,— я дам вам ответ немедленно.

16.20.

Когда Томми Картер ушел, Салли заперла за ним дверь, прислонилась к ней и постаралась отдышаться. На нее обрушился поток — она едва могла постичь, что случилось. Она чувствовала себя так, словно весь ее мир внезапно рухнул. Положив руку на грудь, она ощутила, что воротник ее халатика весь влажный от слюны.

Сорвав с себя халат, она швырнула его в корзинку для грязного белья, затем помчалась в ванную, пустила душ и нырнула под него, не дожидаясь, пока вода потеплеет. Она стояла под ледяными брызгами: лицо запрокинуто, рот открыт, тело покрылось гусиной кожей и дрожит от холода. Она съеживалась под ледяными иглами и трясла головой, чтобы вода очистила лицо и рот, смыла само ощущение Томми Картера. А затем хлынула горячая вода, вокруг Салли поднялся водяной пар и успокоил дрожь.

Тревога охватила ее. И становилась все сильней. Ведь Картер станет шантажировать ее. И в политике, и в постели. И когда пройдет съезд партии, это не кончится. Они будут продолжаться, мерзкие, гнусные встречи. Пока она не найдет способа избавиться от него. Но это подождет. Сейчас перед ней другие, более неотложные проблемы.

Она вылезла из-под душа и перекрыла воду. Затем взялась за телефон на стене ванной комнаты и быстро набрала личный номер Терри.

— Мне надо поговорить с Терри.

— Он занят.

— Скажи ему, это очень важно.

— Важно то, что он сейчас делает.

— Крис, немедленно позови Терри к телефону,— вскипела Салли.

Он оставил ее на "привязи" у телефона: вода капала с нее на пол, она стояла в ванной голая, вся в ожидании.

Затем на линии появился Терри,

— Ну что там еще?

— Ты согласился выступить в четверг в восемь вечера?

— Ну и что? — сказал он.— Вечер, предшествующий выдвижению кандидатов.

— А то, что это значит, ты будешь выступать в одно время с "Программой Косби". А шоу Косби отнимет у тебя половину аудитории! Не верю, чтоб Кронкайт согласился на это время.

— Это вовсе не будет Кронкайт,— сказал он. Потом назвал имена четырех интервьюеров.

— Бог ты мой, Терри! Они ж разорвут тебя на части.

— Не смеши меня! Это будет все равно что "Встреча с прессой" в самое выгодное время.

— Кто тебе сказал, они сами?

— Послушай, Салли, дело сделано. Разговор окончен.

— Это Крис посоветовал тебе так поступить?

— Мы обсуждали это вместе.

— Пожалуйста, Терри, послушай меня. Крис толковый мальчик. Но он прыгнул выше головы. Вся стратегия была построена на том, чтобы не вылезать. Оставаться загадочным. Заинтриговать их. Стрелять только наверняка. Не меняй стратегии. Ну пожалуйста. Тогда сработает.

— А я не согласен,— сказал он.— Я считаю, мне пора слегка высунуться. Показать всем, что я здоров и жизнеспособен.

— О'кэй. Может, ты и покажешь. Но не во время "Программы Косби".

— Черт возьми, Салли, я же сказал, вопрос решен. Я сделаю это в тот самый час, завтра вечером. А потом вечером я даю предвыборный обед.

— Официальный?

— Да.

— Значит, тебя сфотографируют?

— Таков замысел, Салли.

— Но ведь ты будешь в смокинге. Будешь выглядеть как аристократ. Совсем не твой образ.

— А может, как раз мой. Должен стать моим.

— Послушай, что я скажу. Пожалуйста, ну пожалуйста, Терри. Ты — парень с другой стороны. Ты человек из народа. Аристократ — Бейкер. Сколько раз мы обсуждали этот вариант. Он сработал для Истмена. Он сработает для тебя.

— Мне пора, Салли.

— Терри, ты должен разрешить мне вернуться. Ты теряешь нюх.

— Ты забыла про свою проблемку?

Томми Картер — внезапно пришло ей в голову. Как он мог узнать об этом?

— Что… что ты хочешь этим сказать?

— Пара твоих друзей. Я встретился с ними. Ясно?

Тут она поняла, что он имел в виду Манкузо и Росса.

— Найдешь выход, буду счастлив получить от тебя весточку.— Голос был успокаивающим, но смысл зловещим.— Подумай об этом, дорогая,— сказал он. И дал отбой.

Но ей ни к чему было об этом думать. Она всегда знала: Томми Картер не сможет доказать, что она была в баре "Четыре времени года". Это могли сделать только Росс и Манкузо.

19.25.

Манкузо подошел к входу в Западном крыле Белого дома. Человек из секретной службы проводил его в маленькую приемную. Он сел и постарался перестать чувствовать себя неловко в своем выходном твидовом костюме. Но для августа ткань была чересчур тяжелой, а твид щекотал ему зад и ноги. Себя он ощущал чем-то вроде курдюка с салом. Сидит тут в Белом доме и ждет встречи с президентом, ждет, когда ему объявят благодарность, которую он не заслужил и не заработал. Молодая кудрявая секретарша выглянула в сводчатый проход, и он тут же вскочил на ноги.

— Сейчас вас примет мистер Бендер, идите сюда.— Она вышла, заставив его сорвать с головы шляпу и трусить за ней следом, на ходу поддёргивая прилипавшие к телу штаны.

Она провела Манкузо в один из кабинетов, обшитых панелями из дорогих сортов дерева и уставленных нечитанными книгами. Тут стоял большой блестящий от полировки письменный стол, совершенно пустой, если не считать кожаной папки. Множество фотографий в рамках восемь на десять занимали каждый свободный дюйм на стенах. По большей части черно-белые, все они изображали знаменитостей и известных политиков, стоящих рядом с одним и тем же неулыбчивым, седым маленьким человечком. Манкузо узнал двух пап, английскую королеву, Эдлая Стивенсона, Фрэнка Синатру. Маленький седой человек на каждой фотографии выглядел совершенно одинаково. Казалось, он никогда не был молод и никогда не состарится.

Бендер разговаривал по телефону.

— Я позвоню, как только закончится пресс-конференция. Привет,— сказал он. Затем повесил трубку, сел и уставился на Манкузо.

— Меня зовут Джо Манкузо. Я из…

— Да, да, я помню. Из офиса О'Брайена.

— Да-а.

— Садитесь, агент, садитесь.

— Спасибо.— Глаза Манкузо заметались между стульями и диваном, пока Бендер не указал ему, куда именно сесть.— Спасибо.

— Вас когда-нибудь показывали по телевидению, агент?

— По телевидению?

— Ну да. Сегодня вас покажут по телевидению. Вас представит нации сам президент, как человека, который выследил убийцу полковника Мартинеса.

Казалось, Манкузо ничего не понял.

— Вы же это сделали, не так ли?

— Сделал что?

— Выследили убийцу Мартинеса.

— А, ну да.

— Без чрезмерной скромности, агент, прошу вас.

— Хорошо.

На мгновение Бендер уставился на него. Затем сказал:

— Полагаю, сегодняшний вечер покажется вам весьма захватывающим.

Бендер поднялся из-за стола и нажал кнопку на консоли рядом. Панель скользнула назад, и появилась подставка с тремя графинами вина и целым рядом блестящих хрустальных бокалов.

— Хотите что-нибудь выпить?

— Если у вас найдется, "бурбон".

— Несомненно.— Бендер выбрал два бокала.— Президент сделает два коротких сообщения по делу Мартинеса.— Он наполнил оба бокала.— Очевидно, что именно Петерсен совершил преступление. Президент скажет об этом. Затем опишет, в каком затруднительном положении оказались вы, пытаясь захватить этого человека. Коснется неизбежности его гибели. Он попросит вас быть рядом, чтобы выразить вам свою признательность. Вот и все,— Бендер обернулся и глянул через плечо.— У вас есть какие-нибудь вопросы?

— Да,— сказал Манкузо,— это президент приказал армии заразить Мартинеса СПИДом? Или то была идея Компании?

Бендер так и застыл, как стоял, со стаканом в каждой руке. Затем повернулся и посмотрел Манкузо прямо в глаза.

— Извините,— он злорадно улыбнулся,— что вы сказали?

— Вы послали группу захвата, чтобы прикончить Петерсена?

Не отвечая, Бендер пересек комнату и вручил Манкузо его выпивку. И когда они стояли вот так рядышком, Манкузо сказал:

— Вы ввели в дело секретную службу. Только президент или его правительство могли сделать это.

— Исполнительная власть — понятие неоднозначное,— сказал Бендер. Ободок его бокала тронул бокал Манкузо. Пока он пил, над ободком сверкали его глаза.— Я вижу, у вас богатое воображение, агент Манкузо.— Он присел на край стола, в его глазах по-прежнему мелькала улыбка.— Вы прозевали свое призвание. Вам надо было стать писателем.

— Я как раз пишу некролог о Мартинесе. Помочь не желаете?

— О Мартинесе, да? — Бендер тихо хихикнул себе под нос. Затем откинул голову и потер подбородок.— Конечно. Отчего ж не помочь. Полковник Октавио Мартинес героически погиб в войне, которую выбрал для себя сам. Он…

— Вы прикончили его СПИДом, чтоб он больше не был героем,— сказал Манкузо.— А пока он умирал, вы помогли найти кого надо, чтоб закрыть дело. И чтоб тот был у вас на крючке.

— Вы прямо ученый от политики, агент Манкузо,— заметил Бендер.

— Затем в это дело влез Петерсен.

— Обворожительно. Вы это в кино видели?

— А как насчет Беквита? — спросил Манкузо.

— Кого?

— Вы даже не знаете его имени, верно? Врач. Как насчет его, его жены и ребенка?

— Спешу узнать.

— Ваши люди и тут постарались. В противном случае дело о СПИДе могло просочиться наружу. И чтобы замести следы, они убили троих.

— Вы что, в самом деле верите, что американское правительство способно совершить подобное преступление? — спросил Бендер.

— Ха, мистер, вы говорите с парнем, который устанавливал микрофон под кроватью Мартина Лютера Кинга.

— Манкузо, похоже, вы заядлый игрок.— Бендер подошел к настенной карте обеих Америк.— Что ж, поиграем? — Бендер повернулся к Манкузо спиной и посмотрел на карту.— Предположим, только предположим, что крупица истины в вашей идиотской истории имеется. Предположим, что мы хотели убрать с дороги Мартинеса. Чего мы вовсе не хотели. Так почему же мы не пристрелили его где-нибудь в джунглях?

— Потому что в этом случае ваши же собственные агенты, если б только дознались, никогда больше вам бы не поверили.

— Вижу, вы великий гуманист, впрочем, так же, как и дурак тоже,— фыркнул Бендер.

— Ничего не имею против шпиков,— заметил Манкузо.— Во всяком случае, не заставляю их убивать друг друга.

— Допустим, вы правы, но тот, кто нанял Петерсена, тем самым сделал для нас потерянной почти всю Латинскую Америку! — парировал Бендер.

— Кто его нанял?

Одно мгновение Бендер смотрел на него, потом вновь заговорил:

— Вероятно, те же люди, что убрали его.

— Так кто же?

— Хотел бы я знать. Они хорошо работают.

Манкузо встал и поставил стакан на стол нетронутым.

— Извините меня, но я хочу выбраться отсюда прежде, чем начну блевать.

— Вы не будете первым,— заметил Бендер.

Раздался зуммер селекторной связи, и Бендер нажал на кнопку:

— Да?

— Президент желает сейчас встретиться с мистером Манкузо,— сказал голос его секретарши.

— Благодарю вас,— тут Бендер взглянул на Манкузо.— Даже если вы правы,— начал он, и в его голосе прозвучала глухая угроза,— что вы полагаете предпринять?

— Кто сказал, что я хочу что-либо предпринимать? — И Манкузо взял свою шляпу.

Не важно, кто вы. В вас все равно живет странное чувство, когда вы стоите в коридоре и знаете: вот сейчас отворится дверь и там за ней в комнате вас будет ждать президент Соединенных Штатов.

Манкузо стоял в коридоре рядом с Бендером и беспокойно переступал с ноги на ногу. Он ждал. И его наполняли чувства, с которыми, как он думал, он распростился много лет назад.

В качестве секретного агента он был в толпе в день инаугурации Джона Кеннеди. Шел 1961 год. Погода в тот день была переменчивая, капризная, хоть и солнечная. В общем, обычная для январского Вашингтона. Манкузо должен был следить за толпой. А вместо этого он с тысячами других людей, также подняв голову, смотрел на трибуну и слушал, как Кеннеди обращался к американцам, спрашивая, что они могут сделать для своей страны. Смотрел, как он заслонял от солнца бумаги старика Фроста, когда тот пытался читать свою поэму.

Казалось, будто весь официальный Вашингтон страшился прихода Кеннеди, завидовал ему и его чарующей жене, боялся все сметающего ветра перемен, что обязательно пронесется над Капитолием. И Гувер не составлял исключения. Старикашка никогда не ладил с Кеннеди, особенно с Бобби. И когда Джон назначил Бобби министром юстиции, появилась надежда, что старикашка подаст в отставку. Но в ответ на давление клана Кеннеди Гувер начал действовать в своей обычной манере: учредил слежку. Манкузо получил задание подслушивать президента дома и во время игры.

Между тем Джон Кеннеди все больше нравился Манкузо, хоть он ни разу с ним не встречался. Но когда вы слушаете частные беседы человека с людьми — с его друзьями, правительственными помощниками, женой и любовницами… И делаете это достаточно долго… Так в конце концов вы узнаете этого человека, даже если вы ни разу не пожали ему руку.

Кеннеди символизировал нечто, что Манкузо мог понять, — деньги, успех, семью. Кеннеди был католиком. Манкузо это не слишком волновало, но все-таки было лучше, чем ничего. Когда Кеннеди убили, Манкузо заболел. Как и все американцы. Но в отличие от большинства людей Манкузо тосковал по нему на самом деле. Тосковал как по близкому человеку из плоти и крови.

Стоя в дверях и дожидаясь встречи с президентом Бейкером, Манкузо раздумывал о годах пребывания у власти Кеннеди. За все время своей службы в ФБР он поступал так, как ждал, чтоб поступали другие люди, сам Кеннеди. Он все время спрашивал себя, что он может сделать для страны?

И не много просил в ответ.

И теперь, пожалуйста, вот тебе награда за три десятка лет верной службы нации — дурацкое появление на телеэкране. Да это такая же насмешка, как вся его карьера. А чувство вины отныне будет тихо тащиться за ним, словно шелудивый пес, до самой могилы.

Охранник приоткрыл дверь, и Манкузо вошел в Овальный кабинет. Потом Манкузо услышал, что рядом в туалете спустили воду, дверь в обшитой панелями стене открылась, и появился президент. В одной рубашке, без пиджака, вытирая полотенцем руки.

— Мистер президент,— сказал Бендер,— это агент Джозеф Манкузо.

— Извините, что заставил ждать,— сказал президент, высвобождая одну руку.— Президент Бейкер,— представился он.

— Манкузо.

Они пожали друг другу руки.

— Да-да, я слышал о вас, агент Манкузо.— Президент обошел свой письменный стол, взял пиджак и надел его.— Можно мне называть вас Джо?

Секретарша президента Кэтрин просунула в дверь голову:

— Все готовы, ждут вас, сэр.

— Пошли, Джо,— сказал президент.— Давайте выйдем вместе.

Они прошли через Уэст-Инсек-авеню к Старому президентскому дому. Манкузо понял: в самом деле есть что-то, когда идешь рядом с президентом. На протяжении всего их пути люди останавливались или уступали им дорогу, часовые из морской пехоты подтягивались, все им кивали и говорили: "Добрый вечер, сэр". Манкузо огляделся по сторонам и заметил, как люди кланялись и протискивались поближе, словно стелились перед президентом. Он видел, как пьянит власть и что она может сделать с человеком.

— Вы сослужили нам, сослужили всей стране хорошую службу,— сказал президент.— Я хочу, чтоб вы знали, как я вам признателен.

— Я сделал не много.

— Больше, чем вы думаете,— сказал президент так, что услышать его мог только Манкузо.— И я высоко ценю вашу прямоту, проявленную в сегодняшней беседе с директором О'Брайеном. Вы понимаете, конечно, о чем я? Это было очень полезно.

— Мне это ничего не стоило.— Манкузо глянул на президента, и оба посмотрели друг на друга. Друг другу в глаза. Манкузо подумалось: может, и в самом деле президент ни в чем не замешан. Он удивился. Похоже, это люди из его окружения играют в свои грязные игры, чтобы замести следы.

— Я уверен, что ваша семья гордится вами.

— У меня нет семьи.

— Значит, ваши друзья.

— Да, конечно.

Сотрудник секретной службы придержал для них дверь лифта. Когда дверь закрылась, президент спросил:

— Что вы собираетесь со всем этим делать, Джо?

— С чем — этим?

— Со всем, что произошло.

Бендер совсем приблизился, чтоб не пропустить ни слова. Но Манкузо только пожал плечами и почесал за ухом.

— Разве важно, что я об этом думаю?

Такое признание заставило президента улыбнуться.

— Может быть, не важно. Может быть, просто мне любопытно. Если вы занимаете пост, какой занимаю я, иные вещи порой представляются вам в искаженном свете.

— На моем посту то же самое.

Они улыбнулись оба. Вместе.

— Полагаю, подобной работенки у вас хватает,— сказал президент,— и через некоторое время это становится просто работой.

— Для вас — так?

Президент задумался.

— Случаются дни, когда я мечтаю, чтобы это была просто работа.

— И со мной то же самое,— сказал Манкузо.

Они опять обменялись улыбками. И покивали друг другу. И самим себе.

Дверь лифта открылась. В коридоре было полно людей. Все они торопились, молча шныряли туда-сюда. Маленький бородатый человечек в рубашке и при галстуке ждал снаружи. Он был в наушниках, над которыми возвышалась маленькая антенна.

— Добрый вечер, мистер президент,— сказал он и вручил ему кожаную папку. Затем скосил глаза на Манкузо, схватил его за руку и закричал в сторону: — Долорес, быстро сюда!

— Увидимся позже, Джо,— сказал президент и ушел с Бендером и режиссером программы.

Женщина в рабочем халате притащила гримерный ящик. Взялась пальцами за подбородок Манкузо и направила его лицо на свет. Потом подхватила его за локоть и направила прямо к ярко освещеному режиссерскому стулу.

— Садитесь сюда, дорогуша,— сказала она.

Он повиновался. Она выдавила на губку какой-то дряни и размазала ему по носу.

— Эй, что это вы делаете? — отшатнулся Манкузо и так далеко откинулся на стуле, что едва не перевернулся.

— Детка, тебя собираются снимать для телевидения. Вот и надо положить немного грима. Не то будешь выглядеть хуже дохлой кошки.

Она сделала свое дело, и человек с наушниками провел Манкузо по коридору, потом через щель в занавесе прямо на сцену.

До того Манкузо не доводилось бывать на пресс-конференциях президента. Для начала в глаза ему ударил свет. По верху всей сцены шла целая батарея телеламп, а слева и справа от трибуны располагались еще два комлекта на алюминиевых штативах, чтобы вся сценическая площадка была освещена ярко и ровно. В аудитории находилось двадцать рядов стульев. Они поднимались наклонно вплоть до противоположного конца зала, где на полу разместилась операторская команда. Занято было каждое место. Прямо перед собой Манкузо узрел целую компанию знаменитостей. Там были Сэм Доналдсон, Боб Шейфер, Андрэа Митчелл и даже Дэн Шорр.

Бородатый с наушниками взял Манкузо за руку и отвел его к стулу в дальнем конце сцены. Там уже сидели двое мужчин. В одном из них Манкузо узнал спикера палаты представителей, в другом — руководителя большинства в сенате. Когда он сел, они молча ему кивнули.

Затем голос из громкоговорителя произнес:

— Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов.

Манкузо удивило, что все встали. Он не знал, что ему полагалось подняться. Посему и проделал это последним. А потом он не знал, когда можно сесть, — оттого сел последним. Ему казалось, что все в зале смотрят на него и видят, что он не из их компании.

Но репортеры сразу угомонились, как только президент поднялся на подиум, надел очки и открыл кожаную папку. Манкузо мог разглядеть отпечатанные листы бумаги в ней.

— Друзья мои,— начал президент,— неделю назад американскую нацию и цивилизованные народы во всем мире потрясло и возмутило убийство полковника Октавио Мартинеса, главы борцов за свободу Никарагуа. Этот акт малодушия и жестокости, это дикое и злонамеренное преступление…

Пока президент говорил, Манкузо смотрел вниз на журналистов. Некоторые держали портативные магнитофоны. Другие просто слушали. Манкузо наблюдал за их лицами. Казалось, они чувствовали: нечто значительное витает в воздухе.

Президент продолжал:

— Вчера вице-президент Дэниэл Истмен написал письмо лидерам обеих палат, в котором просил их назначить Совместный комитет для проведения расследования по делу об убийстве полковника Мартинеса. В своих замечаниях вице-президент выразил тревогу, что проведенное ФБР расследование провалилось, то есть не дало должных результатов.

Манкузо наблюдал за президентом. Его речь, написанная, лежала перед ним, но он едва поглядывал вниз. Казалось, он знает ее наизусть. Потом Манкузо взялся снова наблюдать за журналистами. Он видел, что все они сидят, устремленные вперед, как дети в свой первый учебный день, словно хотят произвести хорошее впечатление на учителя и все время напряжены, дабы не пропустить ни слова.

— То, что вице-президент Истмен говорил вам, по большей части правда. На расследование этого дела и в самом деле были назначены только два агента ФБР.

Теперь журналисты явно зашевелились. Возбуждение волной прокатилось по их лицам.

— Вице-президент искренне верил, что это дело требует широкого расследования. И я, должен признаться вам, был с ним согласен.

Некоторые журналисты засуетились. Происходило нечто, чего Манкузо не был в состоянии уразуметь. Он поглядел на подиум. Чего это президент крутит? Почему не скажет прямо им всем — что именно случилось, как был убит Петерсен и почему стала неопровержимой истина, что именно он застрелил Мартинеса.

— Как и вы, я был глубоко опечален зверским убийством этого смелого мечтателя, совсем, в сущности, молодого человека,— продолжал президент.— Октавио Мартинес был героем для свободолюбивых людей у себя на родине. Как и вы, я с нетерпением ждал, когда его убийцы будут опознаны, схвачены и наказаны по всей строгости закона.

Наконец-то, когда президент сказал это, Манкузо понял: Сэм Бейкер просто играл с журналистами, как рыбак играет с форелью. Манкузо вновь посмотрел на них: они заглотнули наживку и крючок, а заодно и грузило — словом, попались на удочку.

Они смотрели во все глаза. Сидели с озадаченными лицами. Человек, стоявший на трибуне, держал их всех в кулаке. Манкузо пришло в голову: тот, кто способен управлять этим залом, может управлять прессой. А управляя прессой, вполне можно управлять и нацией.

Президент сделал паузу и перевернул страницу, лежащую перед ним на подиуме. И тут отражение страницы вспыхнуло на наклонной плоскости стекла, закрепленного перед подиумом. Манкузо глянул на них и заморгал. На стекле он мог видеть все ремарки в тексте речи президента, спроецированные телемониторами, стоящими на полу.

Президент говорил:

— На моей памяти не много актов, демонстрирующих столь драматическую, яростную природу врагов свободы в этом полушарии.

А Манкузо видел, как по стеклу ползли слова. Текст президентской речи был размечен то прописными буквами, то мелкими закорючками. Манкузо мог следить за ритмом и паузами, заранее угадывать повышение и понижение голоса, чтобы подчеркнуть какую-либо мысль, за переходом фразы с одной строки на другую.

Президент говорил, а Манкузо читал вместе с ним:

"МЫ верим, что мы ЯВЛЯЕМСЯ правовой нацией.

МЫ верим, что мы ЯВЛЯЕМСЯ правительством свободных мужчин и женщин.

МЫ верим, что мы ДОЛЖНЫ показать пример

правосудия нациям нашего полушария. И всего мира.

"(ПЕРЕВЕРНУТЬ СТРАНИЦУ)

(УДАРНО) (ТЕПЛО)"

Президент перевернул страницу. Сделал паузу. Сменил тональность.

— Но, друзья мои,— сказал он,— если мы хотим оставаться свободными и цивилизованными людьми, мы должны, мы сами должны подчиняться закону и сохранять спокойствие. Правосудие — не месть. И дело свободы не может превратиться в государственную полицейскую тактику, независимо от того, сколь ужасно преступление и сколь сильна наша жажда возмездия.

Слова, произнесенные президентом, были возвышенны. Но почему-то, отраженные на экране телемониторов, эти же слова выглядели пустыми и несерьезными, как бессмысленная скороговорка рекламы.

Затем президент принялся объяснять, как ФБР выследило и поймало убийцу. А когда президент заговорил о смерти Петерсена и опознании его как убийцы, репортеры стали хватать ртом воздух, боясь пропустить следующую реплику.

Но Манкузо не слушал. Он больше не слышал голоса президента и не читал текст его речи. Он просто сидел там, изрядно вспотевший от пыщущих жаром ламп, и чувствовал, как из него навсегда вынули душу. Выдумка вперемешку с фактами, как, дескать, все это время искали Петерсена, скользила по стеклу. И даже та малая толика правды, которую ухватят, раздуют и исказят журналисты с их камерами, как бы вырвалась за пределы человеческого разумения и испарилась от жара ламп.

Манкузо сидел там, чувствуя, что он ни во что больше не сможет верить в этом мире. Правды нет. Реальности нет. Президент продолжал говорить, а Манкузо чувствовал себя опустошенным. И до чего ж ему все это надоело. Пот выступил у него на лице. Он вытер его тыльной стороной ладони, а когда взглянул на руку, понял, что испачкал ее гримом. Он был уверен: там, где потек тон, лицо пошло полосами, и не знал, что делать. Его рука незаметно шмыгнула вверх и достала носовой платок из нагрудного кармана. Он попытался проделать это, не привлекая к себе внимания.

Президент говорил:

— Опознание Рольфа Петерсена… поиски этого убийцы… героическая акция завершилась его смертью — все это явилось результатом усердной, неустанной работы одного агента Федерального бюро расследований. Я хочу представить вам этого человека,— продолжал президент.— Человека, который установил личность Рольфа Петерсена. Человека, который его выслеживал. И наконец выследил…

Манкузо вынул носовой платок и вытер лоб. Грим окрасил складки платка в темно-коричневый цвет. Он хотел стереть его совсем. Хотел встать и уйти со сцены. Но не посмел. Не мог уйти. Ведь его должны были представить прессе.

Он знал, что он, в конце концов, является частью вечернего представления. Даже можно сказать, главной приманкой. Он был выставочным экспонатом — этакое чудо-юдо, демонстрируемое в интермедии. Сегодня вечером он был дрессированным медведем своего правительства. Он был шутом, диковинкой, простофилей — этакий бурлеск перед телекамерами. И он знал, что играет свою роль превосходно. Ворчун, язва, недотепа, мишень для насмешек всего Бюро. Козел отпущения, простак, годный для сокрытия любых грязных, мерзопакостных преступлений, которые вздумается замыслить правительству в своем высочайшем презрении к народу и к закону. Черт возьми, он был Джо Манкузо, старой удобной калошей с вечной грязью на подошве, калошей, которая делала, что ей приказывали, и не задавала вопросов. Он был тем в точности, чем позволил быть самому себе в течение тридцати лет — пеной, подделкой, фарсовой фигурой, вызывающей отвращение,— жалким подобием человека. Но что хуже всего, теперь ему было известно — он ничуть не лучше всех этих профессиональных лжецов и манипуляторов. Он просто их сообщник.

— Леди и джентльмены, агент ФБР, ответственный за расследование дела Мартинеса, Джозеф Манкузо.

И — тишина.

Манкузо огляделся по сторонам, а журналисты уставились на него, и он знал — почему. Тогда он оглянулся на президента, тот улыбался, кивал ему и жестом показывал: встать. Что Манкузо и сделал.

Вот тут-то батарея камер развернулась прямо на Манкузо. Свет ослепил его, резко ударив по глазам. Начались вспышки — так быстро и жарко, что он вздрогнул и чуть не поднял руку, чтобы прикрыть лицо. Он услышал аплодисменты, где-то там, позади слепящих вспышек. Бурный, оглушительный грохот аплодисментов. Он стоял, моргая на свету, повернувшись вполоборота и держась за спинку стула, чтобы сохранить равновесие. И все твердил себе, что это лишь шоу, всего-навсего шоу. Чтобы люди поверили.

И вдруг его как громом поразила правда. Он понял. Он понял про Мартинеса. Он понял про Петерсена. Он понял правду про самого себя. И он понял правду про всех них.

20.20.

Дэн Истмен нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и телекартинка превратилась в белую точку в середине экрана. Потом забрался поглубже в объемистые кожаные подушки своего кресла и сложил руки на груди.

Зажужжал телефон селекторной связи, он взглянул вниз и увидел, что все восемь лампочек на его телефоне горят. Он нажал кнопку: "Говорите".

— Да, Дэйл?

— Это… это все вам звонят, сэр,— секретарша очень волновалась.— АП, "Тайм"…

— Я не отвечаю сейчас ни на какие звонки, Дэйл,— мягко сказал он и хотел было отключиться, как она добавила:

— Миссис Истмен звонит из Филадельфии, третья линия.

Он на минуту задумался.

— Передайте, не могу я сейчас с ней говорить. И вот еще, Дэйл…

— Да, сэр?

— Скажите, что я без нее очень скучаю.

Он нажал другую кнопку — запер дверь. Откинулся назад, схватился руками за голову и приподнялся. Потом вытянул из-под кресла ноги и снова сел.

Он достал кольцо с ключами и перебирал их до тех пор, пока не нашел маленький медный ключик от нижнего правого ящика письменного стола. Открыв ящик, он вынул оттуда специальный полицейский револьвер 38-го калибра. Ему подарили его в Филадельфии, когда они там назвали его Человеком Года. Сверху и снизу ствола и рифленого ложа из красного дерева шла золотая филигрань, а под прицелом было выгравировано его имя.

Он опустил пистолет на темно-бордовый кожаный бювар. И сидел, молча глядя на него.

20.35.

Едва Манкузо толкнул дверь и вошел в бар "У Герти", кто-то крикнул: "Вот он!" И началось такое веселье, словно "Краснокожие" выиграли главный приз. Его хватали за руки, дружески тузили его, щипали за щеки, а проститутки выстроились в ряд, чтобы обнять его и наградить долгими, жирными, мокрыми поцелуями. Так что он едва мог пробить себе дорогу сквозь рукопожатия и похлопывания по плечу. И наконец добрался до своего места в конце стойки.

Герти пробежала через весь бар с бутылкой "Джек Дэниел" и стаканом, полным льда, шмякнула все это перед ним, обрушилась грудью на стойку бара и сказала:

— Один поцелуй, Джо! — поцеловала его, затем подвинула к нему бутылку и стакан: — Плачу я.

— Ты видела Росса? — спросил Манкузо.

— Эй, все там! — закричала Герти.— Все в баре, один тост за мой счет в честь величайшего копа в истории ФБР!

Они разом повылезали отовсюду, проститутки из задних комнат и пьянчужки, которые спали в кабинетах возле кухни, и все кричали: "Эй, парень!", "Вперед, Джо!", "Молодец!". Потом выстроились вдоль бара. А когда каждый стакан был полон, Герти выставила свой табурет, влезла на стойку бара, подняла свой стакан над головой и заорала:

— За Джо Манкузо — героя-копа и телезвезду!

— Эй, Герти,— сказал Манкузо,— бога ради, скажи: был здесь Росс?

Но Герти продолжала кричать:

— А ну все! Все разом! За разудалого парня! Готовы? Поем все вместе! Раз… два… три…

И весь бар запел во всю мощь своих легких.

Манкузо сидел, чувствуя смехотворность своего положения, но пытаясь с этим справиться. Когда они кончили петь, он снова обратился к Герти. Но та, подняв кулаки, продолжала дирижировать:

— Все-все! Гип-гип…

— Ура!

— Гип-гип…

— Ура!

— Гип-гип…

— Ура!

Так они приветствовали Манкузо и рукоплескали ему, а его подружка, проститутка Мэнди, скользнула на табурет рядом с ним, обхватила его за шею, чмокнула в губы и посмотрела на него глазами, переполненными счастья:

— Я так горжусь тобой, Джо,— и снова его чмокнула.

Он тряхнул головой.

— Ни хрена не стоит.

— Может, и нет, детка. Но для меня это кое-что значит.

Он взял ее за руки и крепко прижал к груди:

— Спасибо.

— Так что, ты ищешь Росса? — спросила она.

— Ты его видела?

— Нет. Его здесь еще не было. Найди его и позови сюда. У меня есть подружка, и мы устроим вечеринку.

— Ага,— сказал Манкузо. Он слез с табурета и с трудом протиснулся к телефонной кабинке у самой двери.

20.40.

Когда в 19.45 Росс узнал, что Манкузо покажут по телевидению, он взглянул на свои наручные часы, потом на видеокассеты, на свои заметки и, наконец, на семь гильз, оставшихся после убийства. Он удивился самому себе, тому, что он почувствовал.

Росс понимал, что, если тут же приведет себя в порядок, ему хватит времени спуститься к Герти и занять в барс хорошее местечко перед экраном телевизора прежде, чем начнется пресс-конференция с президентом. Вот это будет шоу. Прежде всего президент объявит, что ФБР нашло убийцу Мартинеса. Кое у кого челюсть отвиснет. Но когда президент представит завсегдатая бара "У Герти" Джо Манкузо как того самого малого, который сделал это, всем захочется выпить на дармовщинку. Это с лихвой окупит плату за вход.

Насмешка судьбы. Но время шло, и Росс с изумлением обнаружил, что ему вовсе не хочется прерывать свою работу, чтобы отправиться к Герти. Ему, в общем-то, все равно, что за вздор будет нести президент про Петерсена, или про Бюро, или про Манкузо. Если Джо это все равно, то и ему тоже. Росс переключил свой телевизор с видео на пятый канал и стал смотреть пресс-конференцию. А уж когда на всеобщее обозрение встал Манкузо и стоял пучеглазый, все время моргая, словно вышел не на той станции, вот тут Росс почувствовал глубокую к нему нежность.

В 20.45 он продолжал смотреть, как Том Брокау выдает блиц-анализ, когда открылась дверь и возникло лицо их секретарши Джин.

— Эй, а партнер-то, оказывается, герой.

Росс рассмеялся.

— Ага. Может, в его честь назовут сэндвич.

— Вы ждете кого-нибудь? — спросила Джин.

— Нет.

— Ну так она здесь…

Джин открыла дверь пошире, и позади нее Росс увидел в приемной Салли. На ней была огромная панама и темные очки.

— О! Привет,— радостно сказал он. А когда она вошла в его кабинет и дверь закрылась, добавил:— Господи, до чего я рад видеть вас.

— Я не помешала?

— Вы шутите? — Он вышел из-за стола, взял ее за руки, которые она ему протянула.— Видели Манкузо? Смотрели пресс-конференцию?

— Да. Вы, должно быть, рады.

— Ведь я же вам говорил, мы поймаем убийцу. Мы его достали. Запарка кончилась.

— А вы не думаете, что… возьмутся и за другое?

— Зачем? Дело Мартинеса закрыто, остальное имеет уже второстепенное значение.— Ему вовсе не хотелось говорить о делах.— Вы великолепно выглядите,— сказал он.

— Вы мне льстите. Я чувствую себя так, словно не спала две недели кряду.

— Да выкиньте это дело из головы.

— Согласна,— сказала она и остановилась, глядя на него.

— Могу я что-нибудь для вас сделать?

— О, не знаю…— она замялась.

— Что именно?

— Я уезжаю на партийный съезд послезавтра. Как насчет пообедать сегодня вечером?

На это он не мог надеяться: стоял обалдевший, пока она не встала на цыпочки и не поцеловала его в губы. Он изумился и схватил ее за плечи, чтобы не упасть самому. Но нельзя было не почувствовать токи, исходящие от ее губ. Изнутри ее губы были мягкими, горячими, влажными. Он обнимал ее за плечи, ощутил теплоту грудей сквозь ткань своей рубашки, а ее бедра толкали его. И горячая волна исходящего от нее сладостного аромата захлестнула его.

Зазвонил телефон, но он не обратил внимания. Его правая рука скользнула ей за спину и заставила ее прижаться к нему бедрами. А левая обняла за шею, прошла под мягкой копной ее волос и прижала ее губы к его.

Дверь открылась. То была Джин. Они отпрянули друг от друга.

— Что? Что там такое? — пробормотал он.

Взгляд Джин метнулся с одного из них на другого.

— Это Манкузо. Он хочет поговорить с вами.

Росс попытался восстановить дыхание, делая все возможное, чтобы согнать краску стыда.

— Скажите ему… что меня нет. Скажите ему, я пошел домой.

Бросив взгляд на спину Салли, Джин покачала головой и толкнула дверь. Дверь захлопнулась.

Салли стояла, стиснув руки на груди. Когда дверь закрылась, она откинула голову и расхохоталась.

— Что в этом смешного, черт побери? — спросил Росс.

Она встряхнула головой и поглядела на него нежно и доверчиво.

— Не нужно было мне приходить сюда. Ведь знала, что доставлю обоим неприятности.

— Тогда почему вы пришли? — он упер руки в боки.

— Я должна была,— сказала она и больше не смеялась.

Она продолжала стоять все так же тихо, глядя на него. И в ее голубых глазах он видел желание — зеркальное отражение его собственного.

— Я только уберу за собой,— сказал он.

Пока он быстро-быстро складывал свои бумаги, засовывал видеокассеты обратно в коробки, она стояла в сторонке, разглядывая себя в малюсенькое зеркальце пудреницы, поправляя косметику. Затем подошла к нему сзади, положила руку ему на спину, а когда он наклонился над столом, переместила ее на бедра, залезла снизу ему под рубашку и дошла оттуда до плеч. Ее пальцы так впились в его кожу, что он ощутил острия ее ногтей. Это заставило его выпрямиться и отпрянуть назад.

— Что это такое? — спросила она, кивнув на семь гильз на куске картона.

— Гильзы. Их нашли после убийства Мартинеса.

— Бог ты мой, что за отвратное зрелище,— она невольно содрогнулась.

Тут и вторая ее рука скользнула ему под рубашку, на сей раз спереди, кончики ее пальцев легко добежали до его груди, и наконец ее руки сомкнулись на нем, притягивая его к себе. Он с трудом дышал от волнения.

— А почему одна из гильз черная?

— Не знаю.— Он смел все семь гильз в пластиковую сумку и застегнул молнию.

— Это важно? — Она почувствовала, как пот выступил у него на спине.

— Да,— ответил он и пожал плечами.— Я думаю, что важно. А почему черная? Именно это и предстоит выяснить.— Он открыл ящик письменного стола и бросил в него сумку. Тут она его отпустила, чтоб он мог заправить рубашку, собрать кучу папок и сложить их в кейс.

— Твой партнер — Манкузо? — Она так произнесла это имя, словно сам его привкус был ей отвратителен.— А что он думает обо всем этом?

— Он? Да он ни о чем не думает. Ему три месяца осталось до пенсии. Он только жаждет, чтоб они прошли побыстрее.

Росс вынул из кармана ключи и запер ящик.

— Куда же ты хочешь пойти пообедать?

Но когда он поднял на нее глаза, то увидел, как указательным пальцем она очерчивала круг на своем свитере, маленький круг, что обрамлял сосок ее левой груди, и он набухал под воздушной шерстью. Зачарованный, он остановился, испытывая страстное желание.

— Я не хочу обедать,— сказала она.

21.00.

Через полчаса Манкузо позвонил снова. Но на этот раз никто не ответил. И когда он глянул на часы, то быстро сообразил, что к этому времени Джин и другие секретарши уже разошлись и офис опустел. Пришлось сказать Мэнди, что вечеринку они устроят как-нибудь в другой раз. И, пройдя через новый раунд тостов и рукопожатий, он наконец проскользнул за дверь, предоставив торжеству идти полным ходом без него.

Он постоял немного, наблюдая за потоком последних машин на Е-стрит, и подумал о вечно занятых, спешащих трудягах, которые торопятся сейчас домой к своим семьям до наступления ночи. И еще он подумал о домах, куда они стремятся, в большинстве своем крепких, хозяйство в которых ведется надлежащим образом,— в общем, о домах среднего класса. Мужчины будут есть горячий обед за накрытым длинным столом и возносить хвалу Господу, не думая над смыслом своей молитвы. Как должное они принимали вечные радости жизни — дом, жену, семью, достаток — все, чего лишен он, Джо Манкузо, в этой жизни. В ее суматохе, под ее напором.

Он почувствовал, что качается, и понял: явно перебрал. Тогда он сосредоточился на уличном знаке, который висел на углу, и, повернув направо, пошел по 10-стрит к Конститьюшн-авеню и Мэллу.

Прямо над ним ночные огни весело играли с колоннадой Музея естественной истории. Он дошел до угла улицы, мурлыча себе под нос песню без слов. Тут для прохожих зажегся красный, и он остановился.

Позади него был газетный киоск. Он подошел и заглянул внутрь, поднырнув под лампы дневного света. Продавец только что разрезал веревку на кипе "Вашингтон пост". Манкузо перегнулся через плечо киоскера.

Заголовок шел через всю первую полосу. Он гласил:

УБИЙЦА МАРТИНЕСА ЗАСТРЕЛЕН В СТЫЧКЕ

И пониже:

ПРЕЗИДЕНТ СЛАВИТ ГЕРОИЧЕСКОГО АГЕНТА ФБР

Манкузо смотрел на фотографии первой полосы сквозь алкогольный туман. На одной президент выступал с трибуны над большой государственной печатью Соединенных Штатов. Манкузо видел президента и подиум, но не стекла, отражавшие текст ею речи. Поначалу он подумал, что это очень плохо — все должны знать, что за штука такое вот шоу. Но потом ему в голову пришла другая мысль — люди хотят видеть и слышать президента. Так почему не дать им такую возможность? Кому от этого хуже?

Затем он взглянул на другое фото. Мужчину на нем он не узнал — большой, толстый, в смешном темном костюме, плохо сидевшем на нем, в небрежно повязанном галстуке. Руки держит перед собой неуклюже, словно не понимает, что его в этот самый момент фотографируют. Манкузо пришло в голову, что человек этот похож на его дедушку. И тут его осенило, что это он сам, Джо Манкузо.

— Хотите газету? — спросил продавец.

— Чего?

— Я спросил, вам газета нужна или что?

— Да,— ответил Манкузо.— Давайте газету.

Он порылся в кармане, нашел мелочь и расплатился. Он взял первую часть номера и сунул в задний карман брюк, потом пересек улицу и направился к Мэллу.

Памятник Вашингтону был полностью освещен, и, проходя мимо, Манкузо увидел кольцо флагов, развеваемых ветром. Он ступил на траву и пошел назад к памятнику и вниз по холму к 17-стрит, которая пересекала Мэлл. Холм порос травой до самого бассейна, и Манкузо мог видеть обелиск Линкольна весь в переливах желтого теплого света, а позади и как бы в противовес ему догорающий багряный закат.

Он уселся на скамейке у бортика бассейна. Отсюда он мог обозревать все: Капитолий дальше к востоку, памятник Вашингтону и обелиск Линкольна. Все они ярко светились. Манкузо вспомнил, как он впервые шел ночью мимо бассейна. Тогда он был еще молодым — новым человеком в Вашингтоне, новым агентом в ФБР, новым мужем. Сколько воды утекло с тех пор, сколько времен года сменилось. Но он помнил себя тогдашнего, в тяжелых тупорылых башмаках на шнуровке, с широким галстуком, в двубортном костюме — он никак не мог научиться застегивать его правильно. Носовой платок с тремя зубчиками он всегда носил в верхнем кармане, так как всякий знал, что Гувер любит, чтобы у его сотрудников из кармана торчали кончики платка. Тогда он был еще мальчишкой. Мальчишкой, которому мир нашептывал обещания. И манил, манил.

Сидя так, он задумался о немолодом человеке с первой полосы газеты. Он не мог понять, как все успело так измениться вокруг. Не мог понять и, возможно, никогда не поймет.

Все изменилось, уплыло из-под ног, как песчаные отмели уходят под воду. Все, чего он хотел,— это верой и правдой служить своей стране, защищать Конституцию, претворять в жизнь законы Соединенных Штатов. Но кто-то — он не заметил кто — смешал все карты и правое сделал неправым, а неправое правым, героев превратил в преступников и наоборот. Ему бы остановиться да прислушаться к голосу собственной совести. Ведь только она тревожила его. А он вместо этого слушал своих начальников и выполнял в точности все их приказы. Потому что всегда верил: если кто-то и может отличить добро от зла, так это они.

Однако не сработало. Нет, не сработало. Все эти годы он не знал почему. До сегодняшнего вечера, когда оказался на телешоу рядом с президентом.

Теперь-то он знал, почему не сработало. Да потому, что президент был в гриме и делал вид, что знает свою речь наизусть, а на самом деле он считывал ее текст со стекла. И все это было просто шоу. Речи, президентство, все правительство. Вот почему люди вроде Бендера полагали, что могут творить что хотят. И выходить сухими из поды. Дело лишь в том, как ты выглядишь перед камерами. И вся жизнь для них — огромное треклятое телешоу!

Он нагнулся и ощутил какой-то сверток в заднем кармане брюк — сложенный номер "Вашингтон пост". Он вынул его из кармана. Чтобы читать, света было явно недостаточно, да и устал он порядком. Но службу газета могла сослужить. Он перелистал несколько полос, разложил их и растянулся на скамье, укрывшись остальными газетными листами. Потом подложил руки под голову и, лежа на скамье, снова принялся мурлыкать себе под нос песню без слов. И тут он вдруг понял, что за песню напевает, и сразу вспомнил слова.

Дальше вспомнить не мог. Но это было не важно, потому что он заснул.

21.20.

Забавно, что говорить стало не о чем, как только оба они осознали свое желание.

Они поехали к ней, успев переброситься всего несколькими словами. Потом Росс не мог найти места, где припарковаться, пришлось еще раз объехать вокруг квартала. Но когда он предложил ей выйти перед дверью ее дома, она ответила: "Нет, я останусь с тобой". Словно не могла оторваться от него. А когда он наконец-то нашел место для парковки, оно оказалось в трех кварталах от ее дома, и они молча шли назад вдоль длинного ряда домов.

Едва они вошли в дом, притворство кончилось.

Она тут же очутилась в его объятиях. А пока они целовались, она расстегнула на нем спортивную куртку, стянула с его плеч и метнула на диван. Пока она развязывала на нем галстук, он запустил руки ей под свитер и стал ласкать ее наполняющуюся грудь, стесненную шелковой тканью лифчика. Оба задыхались.

— Постой, идем со мной,— сказала она.

И повела его в спальню.

Спальня была белой. Изящные белые и голубые цветы на обоях, шезлонг, крытый подходящей тканью. Белые драпированные занавески на окнах и романтические фотографии по стенам, по-детски непосредственные, создавали эффект мультфильма. Широкая кровать из латуни и две латунные же лампы на тумбочках. На кровати лежало воздушное белое покрывало с горой подушек. Он был так упоен ею, что ничего не заметил в комнате, кроме, пожалуй, мягких игрушечных животных. Они были повсюду: медведи и кролики выглядывали из всех углов, лисята сидели на подушках в углу под окном, а один маленький забавный коала расположился прямо посередине кровати. Такая комната должна была принадлежать маленькой девочке, а вовсе не взрослой женщине.

Но это была женская спальня, и женщина была рядом с ним. Она усадила его на краешек кровати, чтобы он расстегнул на себе рубашку и избавился от мокасин. Пока он занимался этим, она стояла чуть-чуть в сторонке, стягивая свитер. А когда она сняла его, он увидел мягкие округлые формы ее грудей, схваченных лифчиком, и твердые соски, сквозь ткань рвущиеся наружу. Затем она расстегнула молнию, юбка соскользнула вниз. И вот она стояла нагая, в туфельках на высоких каблуках. Росс смотрел на ту же самую женщину, за которой наблюдал сквозь прозрачные занавески в прохладном ночном Майами.

Когда она подошла к нему, он ощутил запах "Шалимара", смешанного с ароматом ее тела…

Он оказался как раз таким любовником, какого Салли рисовала в своем воображении. Внимательный. Заботливый. Старательный. Совершенный.

Когда он смотрел на нее в последних лучах догорающего вечера, она вдруг тихо застонала, но он услышал.

— Я сделал тебе больно? — спросил он.

— О нет,— сказала она.— Ты такой замечательный любовник.

— Тогда в чем же дело? — допытывался он.— Салли, скажи.

— Я до боли хочу… любить тебя.

21.45.

Сэм Бейкер оказался навеселе. Такого с ним не случалось давно — он даже не мог вспомнить, когда это было в последний раз. Может быть, в новогодний вечер. Он забыл это прекрасное ощущение. Но, возможно, сейчас ему это очень кстати — такое облегчение он почувствовал.

После пресс-конференции, целого ряда вопросов и ответов, после того, как он поблагодарил Манкузо, они с Бендером, О'Доннеллом и Гаррисоном вернулись в Овальный кабинет для анализа произошедшего. Но пока они шли туда, официант Майкл успел открыть двухквартовую бутыль "Ханса Корнелла". Трое мужчин тепло пожали Бейкеру руку и выпили за его здоровье.

Все прошло хорошо. По мнению всех присутствующих, он превосходно справился со всеми вопросами. Он даже сумел обойти вопрос, как это повлияет на его отношения с Дэном Истменом. Это было как раз то, что Лу Бендер предсказывал. В точности как он хотел. Нет сомнения, что завтрашний опрос общественного мнения покажет значительный сдвиг в нужном направлении.

Еще одна бутылка, еще час короткой беседы о далеко идущих планах. Наконец Сэм Бейкер пожелал всем доброй ночи и отправился в жилую часть Белого дома. Он вошел в Зеленый кабинет, повесил пиджак на дверную ручку, ослабил галстук и опустился в любимое кресло, обитое зеленым ситцем. Считалось, эту комнату украсил и подобрал к ней мебель Джон Кеннеди, а на самом деле — Джекки, конечно. Затем Нэнси Рейган оклеила комнату новыми обоями и вернула диван и кресла. Но он всегда считал этот кабинет комнатой Вильсона. Потому что именно в этой комнате лежал Вудро Вильсон во время своей продолжительной болезни.

Сэм Бейкер поднял ноги повыше, откинул голову. Он думал о своей жене, Кэтрин. Как он скучал без нее и как жаждал, чтобы эти минуты она могла разделить с ним. В свое время она принадлежала к ньюпортской золотой молодежи. Любила шампанское, любила потанцевать, любила всегда — с того дня, как они встретились, и до конца. Как это было похоже на нее — умереть под рождество, оставив ему в утешение подарки и веселые украшения. Он решил, что в память о ней стоит выпить еще бокал шампанского, прежде чем лечь спать. Он нажал кнопку вызова официанта. Не успел он отпустить ее, как Майкл уже постучал и вошел.

Бейкер улыбнулся:

— Майкл, вы читаете мои мысли.

— Здесь адмирал Раух, сэр. Он хочет вас видеть.

С минуту президент не мог ничего понять. Затем сказал:

— Сейчас? Здесь?

— Внизу, сэр. В конференц-зале.

Сэм Бейкер опять надел пиджак, спустился на третий этаж в конференц-зал. Лу Бендер сидел у дальнего края длинного стола из красного дерева, пиджак переброшен через спинку кресла, галстука нет, рукава закатаны. Он был похож на человека, которого только что вытащили из постели.

В другом конце комнаты сидели двое мужчин, которых Сэм Бейкер не мог узнать. Раух находился в углу и говорил по телефону. Как только появился президент, все они встали.

— Добрый вечер, джентльмены,— сказал он. Потом повернулся к Бендеру.

Но Бендер развел руками: мол, у него к этой загадке ключа нет.

Раух повесил трубку и вернулся к столу. Он был чрезвычайно взволнован.

— Мистер президент,— начал он,— могу я представить вам мистера Левина Вандер Пула. Левин — глава отдела глобальных проблем Компании. Он также заведует Г-и-П.

— Г-и-П? — Они обменялись рукопожатием.

— "Гипотезы и предложения",— объяснил Вандер Пул и слегка поклонился.

— Военные игры,— уточнил Бендер.

— Ясно. Рад с вами познакомиться.

— А это Джим Ренвик, возглавляет отдел Латинской Америки.

Президент и с ним обменялся рукопожатием.

— Мне кажется, мы встречались.

— Да, сэр. Время от времени.

— Пожалуйста, садитесь,— пригласил президент.

Когда все расселись, Раух открыл лежащую перед ним папку.

— Кажется, мы знаем, кто нанял Петерсена, чтобы убить Октавио Мартинеса,— сказал Раух.

Президент выстрелил взглядом в Бендера. Тот пожал плечами, словно все это явилось для него неожиданностью.

— Джим! — обратился к своему помощнику Раух.

Ренвик открыл свою папку и передал через стол копии документа президенту и Бендеру.

— Это список из десяти человек, тех самых, что открыли СФНО и начали сандинистскую революцию. Некоторые имена вы знаете.

Президент пробежал глазами список. Несколько имен в самом деле были ему знакомы.

— Только Борхе пережил эти двадцать лет восстания,— сказал Ренвик.— В итоге именно он стал вождем марксистской армии, которая свергла Сомосу и заняла место его правительства. Остальные девять погибли в борьбе. Восемь в сражениях. Один от руки убийцы.

— Тот, кого убили, это Карлос Фонсека,— пояснил Раух.

Президент покачал головой, показывая, что он не в состоянии постичь смысл сказанного.

— Фонсека был идеологом революции,— принялся объяснять Ренвик.— Если хотите, отцом революции. Это была его идея назваться сандинистами в честь партизанского лидера тридцатых.— Он перевернул страницу и продолжал:— К тому времени, как сандинисты вышвырнули Сомосу в 1979-м, почти все старые революционеры были мертвы, а молодые недовольны. Одним не нравилась связь Ортеги с Советским Союзом. Другие боялись, как бы Никарагуа не стала наместником Кубы в Центральной Америке. Романтическая мечта Фонсеки о свободной, либеральной, социалистической стране — Никарагуа была забыта к тому времени, как Ортега вошел в Манагуа.— Ренвик закрыл папку и снял очки.— Но Ортега не забыл, как Фонсеке удалось использовать память о Сандино, чтобы собрать под свои знамена крестьян. И Ортега, придя к власти, задумал символический акт в честь народного героя. Его люди выследили и убили армейских офицеров, тех, кто прикончил Сандино в 1934-м. Тех, кто был еще жив, то есть двоих из трех.

— Очень интересно,— заметил президент, пытаясь оставаться вежливым.— Но я никак не пойму, к чему все это.

— Подождите, сейчас вы услышите имя третьего убийцы,— сказал Раух.

— Его имя — полковник Хулио Рамирес.

— Что? — вскричал Бендер. Он в самом деле изумился.— Представитель правительства Никарагуа в изгнании? Этот старик?

— Да.

— Не верю.

— Да, да,— сказал Вандер Пул и поднял указательный палец.— Вы относитесь к нему как к старому слепому инвалиду.— Он хихикнул себе под нос и сложил руки на животе.— Но ведь когда-то Хулио Рамирес был молодым и сильным. Поймите, джентльмены, он был офицером в армии Сомосы. Он был командиром отряда смертников. На протяжении сорока лет он систематически убивал врагов Сомосы. Возможно, в представлении американцев он наиболее близок к Менгеле или Эйхману.

— И вы говорите мне, что Соединенные Штаты предоставили убежище подобному человеку? — спросил президент.

— Это… было выгодно.

— Это грубое нарушение закона.

— Мистер президент,— как можно мягче заметил Вандер Пул,— это политика.

Тут заговорил Ренвик:

— Для нас очевидно, что Рамирес и другие главари контрас наняли Петерсена, чтобы убить Мартинеса.

В комнате повисла такая тишина, что был слышен каждый вдох.

— Чушь,— заговорил Бендер.— Идиотская выдумка.

— Вовсе нет,— парировал Раух.— Он проиграл войну. Мы уже поняли это. Почему и они не могли понять этого?

— Черт возьми! — воскликнул Бендер.— Да, Мартинес являлся ангелом-хранителем контрас! А вы мне говорите, что его собственные люди хотели его смерти?

— Мы хотели,— тихо промолвил Раух.

— Прошу прощения, джентльмены,— сказал президент.— Видимо, сейчас будет уместным просить мистера Вандера Пула и мистера Ренвика извинить нас. Время уже позднее. Если им больше нечего сообщить нам.

Вандер Пул и Ренвик быстро собрали свои бумаги и встали.

— Благодарю вас, джентльмены,— сказал президент.

Они кивнули и вышли.

Когда они удалились, президент повернулся к тем двоим, кто остался за столом.

— А теперь я хочу, чтобы кое-что поняли вы,— сказал он, и в его голосе звучала спокойная сдержанность.— То, что было сказано в этой комнате, останется здесь. Но если мне хотя бы намекнут, что кто-либо из вас станет действовать исходя из того, что было сегодня сказано, без моего согласия или разрешения, притом выраженного недвусмысленно, вам придется худо. Вы меня поняли?

— Да,— сказал Бендер.

— Да, сэр,— сказал Раух.

Президент сел так, чтобы видеть обоих одновременно.

— Адмирал Раух,— заметил он,— мне очень интересно, что, вы полагаете, случилось с Октавио Мартинесом? Я хочу получить прямой ответ. Внести полную ясность.

— Хорошо.— Раух закрыл папку, выпрямился и положил локти на стол.— Мартинес проиграл войну. Мы поняли это. Все лидеры движения контрас поняли. Мы хотели убрать Мартинеса. Они тоже. Они понимали, так же как и мы: единственный способ убрать его — убить.

— Если рассуждать здраво,— сказал Бендер,— то, желая убрать его, они могли перерезать ему глотку в джунглях. Сделать вид, что он погиб в сражении.

— Конечно, могли,— парировал Раух.— Но они надеялись извлечь из этого двойную выгоду. И наняли бывшего агента ЦРУ совершить это убийство. Не для того чтобы обдурить своих пеонов или прессу. А для того чтобы обдурить нас — нас троих. Заставить думать, что это Ортега. Они знали: если мы поверим, то будем продолжать войну. Они нас обдурили. Мы ее продолжаем.

Президент сидел оглушенный.

— Вы не можете доказать это,— сказал Бендер.— У вас нет неопровержимых фактов для доказательства.

— Это так? — спросил президент.— Есть у вас неопровержимые факты? Или это снова высосано из пальца Компанией?

— Иногда приходится делать выводы без неопровержимых фактов,— сказал Раух.

— Отвечайте на вопрос.

Раух вздохнул и покачал головой:

— Хорошо. Явных улик у нас нет.

— Я остаюсь при своем мнении,— сказал Бендер.

— Но есть косвенные улики,— сказал Раух,— сильные косвенные улики. Благодаря им можно связать Петерсена с Рамиресом.

— Абсурд,— фыркнул Бендер.— Петерсен был боевиком Ортеги. Ты сам это утверждал.

— И я был неправ.

— Господи, что еще есть новенького?

— Мистер президент…

— Хватит, Лу,— предупредил Бейкер.

Бендер отодвинулся от стола и скрестил руки.

— Послушайте,— сказал Раух.— Мы знали, что Петерсен остался без работы, но не перестал быть воякой. Мы были убеждены, что он перешел к марксистам. А он пошел работать на Хулио Рамиреса.

— Докажите,— подался вперед Бендер.

— Они убили Карлоса Фонсеку.

— Что?!

— В 1976-м Фонсека был в Гондурасе, где никарагуанская армия не могла до него добраться. Петерсен заманил его в бар. Он выстрелил ему прямо в лицо.— И Раух передвинул папку президенту.— Вы найдете это здесь.

Бендер поднялся и стоял за спиной президента, пока тот просматривал содержимое папки. Там было два аффидевита на испанском с приложением английского перевода. И фотография трупа мужчины, раздетого донага. Он лежал на голом дощатом полу. Была и фотокопия чека на 50.000 долларов, выписанного на Первый Национальный банк Тампы, на обороте стояла подпись: "Р. Петер".

— Нс верю,— сказал Бендер.— Фонсека был убит в сражении в горах Никарагуа. Так написано во всех книгах по истории.

— Лу, этот человек был Джорджем Вашингтоном для сандинистского движения. Чего ты от них ждал, чтоб они о нем написали? Они распространяли эту историю, дабы сделать его еще большим героем,— заметил Раух.— Он умер в публичном доме. В грязной маленькой рыбацкой деревне — Кабо-Грасиас-а-Диас. Такое время.

— От руки Рольфа Петерсена? — сказал президент.

— Точно.

Президент закрыл папку, встал и прошелся по комнате. Затем остановился и оглянулся на Бендера.

— Если правда, что Рамирес нанял Петерсена… как нам быть?

— Никак,— сказал Бендер.— Ни черта. Мы знаем. Мы используем наше знание, когда будем иметь дело с Рамиресом и прочими оставшимися вонючими крысами. Но сейчас, если мы допустим, чтобы это стало известно, мы расколем движение контрас. И тогда можете сказать "прощай" демократии в Никарагуа на весь остаток этого века.

— Извините меня, джентльмены,— вклинился Раух,— но, может быть, единственная возможность замять дело со СПИДом — это придать огласке историю Петерсен — Рамирес?

Президент промолчал. Раух посмотрел на Бендера.

— Да, Билл, боюсь, что да,— тихо сказал Бендер.

— Но разве мы не хотим…— и тут Раух оборвал себя сам. Он смотрел то на одного, то на другого. До него вдруг дошло, что он попался в ловушку Бендера.— Стоп, подождите секунду. Только секунду, черт подери! Если вы думаете, что я приму этот удар на себя одного, вы просто спятили!

— Адмирал Раух! — резко сказал президент.— Вы забываетесь.

— Нет, черт возьми!— Раух вскочил, обошел стол и встал рядом с президентом. Потом прицелился пальцем в Бендера.

— Вот этот сукин сын договорился насчет обследования в госпитале "Уолтер Рид". И одобрил использование вируса.

— Думаю, ты ошибаешься,— произнес Бендер.— Мы рекомендовали проходить обследование всем высокопоставленным представителям, приезжающим из развивающихся стран. А использовать сам вирус мы разрешили только для лабораторного изучения — не для политического убийства.

— Да ты знал, черт возьми, что его собирались опробовать на Мартинесе.

— Ничего подобного я не знал,— заявил Бендер.

Раух стоял лицом к лицу с обоими, сжав кулаки, побагровев от гнева.

— Черт бы вас подрал,— сказал.— Черт бы подрал вас обоих!

Развернулся и вышел, стукнув дверью.

Лу Бендер сцепил руки у себя на затылке и откинулся в кресле.

— Шах и мат,— сказал он.

22.20.

Когда Салли вышла из душа, она вытерлась, причесалась, опрыскала себя "Шалимаром", завернулась в широкий желтый махровый халат, надела пушистые тапочки и пошла в спальню. Росс лежал на спине под белым пуховым покрывалом, закинув руки за голову. А прекрасные черные волосы у него на груди выглядели очень мужественно. Мужчины не было в постели Салли так давно, что ей пришлось даже остановиться, чтоб вспомнить, когда в последний раз там был Терри. Но Терри выглядел совсем по-другому — рыжеватый, он был стройнее и выше. У Росса густые черные волосы пучками росли в подмышечных впадинах, и она погружалась в их крепкий мужской аромат, когда он обнимал ее. Мышцы его перекатывались под кожей, руки ниже локтя становились шире и выглядели сильными, прямо-таки могучими. Но кисти у него были узкими, ладони мягкими, а пальцы нежными и ласковыми. Она поражалась деликатности, с которой он касался ее. Словно это она сама к себе прикасалась — успокаивающе, чувственно. Это было восхитительно, и, когда она думала о его прикосновении, горячая волна прокатывалась по ней.

— Что ты сейчас делаешь? — спросила она.

Он продолжал смотреть в потолок.

— Думаю.

— О чем? — Салли подошла и присела на краешек постели. В ней снова проснулось желание.

— Можно раскрыть все дело, если узнать, почему та гильза — черная.

— О… в самом деле? — Ей стало больно оттого, что он думает не о ней.

— Только что я…— Тут он взглянул на нее и понял, что натворил. Он потянулся к ней, и она взяла его за руку.— Прости,— сказал он.— Как ты… ты себя хорошо чувствуешь?

— Я чувствую…— нет, она не смогла сказать ничего другого.— Я себя чувствую прекрасно. Думала, что должна чувствовать себя виноватой. Должна мучиться…

— Из-за Фэллона?

Она кивнула.

— Должна терзаться от чувства вины. Но нет. Извини. Совсем нет.

— И я тоже. Хотя только что нарушил правило номер один. У нас есть шанс?

— Я не знаю.— Она улыбнулась и с тоской глянула на него.

— Ты думаешь, ничего не выйдет?

Холодок пробежал по ее спине.

— Я не знаю,— тихо сказала она.

— Он держит тебя железной хваткой?

Она встала и ушла в дальний угол спальни. Потом ответила:

— Да.

— Да что ж это такое? — спросил он.— Как он смог овладеть тобой до такой степени? Не понимаю. Ведь ты…

— Я люблю его,— сказала она.

На минуту они застыли, глядя друг на друга через всю комнату.

— Ты его боишься, да? — спросил Росс. Так как она не ответила, он повторил: — Ведь так, да? Ты его боишься.

Она снова посмотрела на него.

— Но почему? Почему ты так запугана? Или ты боишься, что он может что-то сделать, если узнает о… нас?

— Он на все способен,— сказала она.

— Да что он может сделать?

Она опустила голову.

— Он опасен? — настаивал Росс.— Фэллон опасен?

Она уставилась на него.

— Послушай, Салли,— сказал он и сел на постели.— Поди сюда. — Он похлопал по краешку постели рядом с собой. А когда она села, обнял ее за плечи.— Никто тебя не тронет, пока я рядом,— сказал он.— Ни Терри Фэллон, никто другой,— он сильнее прижал ее к себе.— Я знаю, он впутал тебя во что-то. Да?

Она с трудом проглотила это, но не отрицала.

— И еще я знаю, ты должна уйти от него.

— Я не могу.

— Надо.

— Я не могу.

— А как же мы?

Но она ничего не ответила.

— У тебя было много мужчин? — спросил он.

Последняя фраза заставила ее нахмуриться.

— Мы что, собираемся беседовать на эту тему? И именно сейчас?

— Нет. Только…

— Мужчин у меня хватало,— сказала она.— Но всякий раз они для меня значили нечто. Я не занималась любовью, как некоторые,— ради спорта или ради коллекции. Каждый из них был мне по-своему дорог.

— А я… я тебе дорог?

— Я так хочу, чтобы мы были вместе,— сказала она. И сказала от всего сердца.

Улыбаясь, он уселся рядом.

— Сколько дней я смотрел на тебя по видео,— сказал он.— Наблюдал за тобой и гадал: гладить тебя — как это? Глядел на тебя и видел, какая ты красивая.

Она смущенно засмеялась.

— Да вовсе я не красива,— сказала она.— Просто сплошное недоразумение. — И она стыдливо закрыла лицо руками.

— Ты красивая. Даже когда прячешься под этой своей шля…— Его голос прервался, он уставился на нее, открыв рот. Внезапно он вспомнил, где уже раньше видел этот жест. Как она закрывает лицо руками.

Нечто странное блеснуло в его глазах. Она даже испугалась.

— В чем дело, Дэйви? Что случилось?

— Ничего,— сказал он.— Слушай, мне надо идти.— Он отшвырнул покрывало.

— Погоди,— попросила она и схватила его за руки.— Что же все-таки случилось?

— Ничего плохого. Просто мне надо идти.

Она взглянула на часы на тумбочке. Они показывали 22.35.

— Еще не поздно.

— Нет, уже пора…— Он зарылся в постельном белье, отыскивая свои трусы.

Она растянулась на подушках и приподняла одно колено так, что ее халат распахнулся.— Возьми меня снова.

Он нашел свои трусы и поторопился надеть их.

— Мне надо идти. В самом деле.

— Можешь уйти и позже.

— Нет. Мне действительно надо уходить. Сейчас.— Он сел на край постели и принялся натягивать носки.

— Погоди,— повторила она. Она открыла ящик тумбочки и вынула оттуда кучу блестящих разноцветных лент. Молодые девушки любят носить такие в волосах.

Он посмотрел на ленты, потом перевел взгляд на нее.

— Зачем это?

— А ты не знаешь? — Она дотянулась до него и вложила их ему в руку. Он озадаченно смотрел на них.

— Вот так.— Она совсем раскрыла халат, выскользнула из него и кинула на пол. Потом схватила одну из лент, затянула в узел вокруг лодыжки и привязала ее к одной из латунных опор в ногах кровати.

— Что ты делаешь? — воскликнул он.

Она взяла другую ленту и привязала вторую лодыжку — к другой опоре. Теперь она сидела, раздвинув ноги. Он стоял, онемевший. Она выбрала еще две ленты и затянула их в узел вокруг кистей. А когда она улеглась на спину, он понял: она хочет, чтобы он привязал ее кисти к латунным опорам в изголовье.

— Салли, но это…

— Сделай,— сказала она.— Пожалуйста.— И такое вожделение было в ее глазах, какого он никогда раньше не встречал в женщине.

Он привязал ее запястья, и она сказала:

— Там еще кое-что, в ящике.

Когда он открыл и увидел его содержимое, то был испуган, даже потрясен.

Она выгнулась и так натянула все четыре ленты, что застонали кроватные столбики. И тут он увидел, до чего беззащитна ее поза.

22.40.

Дэн Истмен смотрел на револьвер 38-го калибра. Тяжко убивать себя. Даже если смерть кажется единственным честным выходом из положения для всех заинтересованных лиц. Но даже если смерть кажется единственно удовлетворительным концом, разуму тяжко отдать последний приказ.

А впрочем, в общем-то, это вопрос техники. В ухо? В рот? В висок? И еще боль. Будет ли больно? И как долго? И что за грязь останется на полу и стенах? Затем идут практические дела: предсмертное письмо, завещание, страховой полис.

Разум нашел верный путь, чтобы выразить свою волю к жизни.

Дэн Истмен просидел так очень долго — ему казалось, часы,— глядя на револьвер, лежащий на его письменном столе, пытаясь приставить его к голове и нажать курок.

И еще одно мешало последнему толчку к действию: мигающие лампочки на его телефоне. Все восемь лампочек мигали, и все быстрее, когда президент на пресс-конференции заканчивал свое приготовленное заранее выступление. Они не переставали мигать.

Он знал, что за каждой из этих лампочек стоит журналист или политик — проницательные мужчины или женщины, и у всех безжалостные вопросы. Собирается ли он подать в отставку? Как он мог сделать столь необоснованное заявление? Президент уже потребовал от него уйти? И он знал: этим вопросам не будет конца. Их будут задавать, пока он участвует в политике, пока участвует в общественной жизни страны. А затем они примут иную форму.

Даже если он подаст в отставку, все равно позор и презрение последуют за ним. Навсегда. Его друзья и друзья его жены станут бесконечно шептаться за его спиной. В клубе. После церковной службы. Его дети, что жили своей жизнью привилегированных отпрысков государственного и национального лидера, станут объектом любопытства или, что много хуже, жалости. Как хроническая болезнь, как дурной запах, бесчестье станет преследовать его и семью повсюду. Окутает их как туманом, которому невозможно противостоять, нельзя рассеять: вечное, неискоренимое клеймо.

В общем, Дэн Истмен глубоко ушел в размышления о жизни и смерти. Но не успел прийти ни к какому выводу, когда его секретарша, Дэйл, громко застучала в дверь кабинета. Это его отрезвило. За все девять лет, что она на него работала, он ни разу не видел ее потерявшей самообладание. Он тотчас понял, что зачем-то ей понадобился — случилось нечто немаловажное.

Он откинулся назад в кресле и глубоко выдохнул, послав струю воздуха в потолок. Затем выдвинул нижний ящик письменного стола и запер в нем револьвер. Встал, оправил рубашку, подошел к двери и открыл ее.

Когда Дэйл увидела его, она побледнела. Может быть, потому, что он выглядел как мертвец. А может быть, это было реакцией на изумление в лице Дэна Истмена, когда позади нее он увидел директора ЦРУ.

23.35.

У Лу Бендера было шесть белых рубашек, четыре черных галстука, и носил он часы "Таймекс". Его старая экономка, Шарлотт, сама покупала все, что надо для квартиры. У него не было машины, и он надеялся, что она ему никогда не понадобится. Он вполне довольствовался баночкой тунца на ланч, если доводилось проводить уик-энд дома. Но было кое-что, доставлявшее Лу Бендеру истинное наслаждение, и сегодня вечером он доставил себе это удовольствие.

Много лет назад, когда некий важный деятель пытался сблизиться с сенатором Бэйкером, он послал ему, Бендеру, камеру для увлажнения воздуха — большой квадратный ящик, сделанный из красиво подобранных пород красного дерева, отполированных до зеркального блеска. Сейчас ящик занимал почетное место в гостиной Лу Бендера — на антикварном столике, в тихом углу, подальше от ветра и прямых солнечных лучей. Теперь Лу Бендер держал в нем сигары, а для особых случаев, вроде сегодняшнего, несколько "Партагас луситаниас" — лучших, по его мнению, гаванских сигар.

Другим удовольствием, которое Лу Бендер ценил выше прочих, было бренди — "Хеннесси экстра". Он держал его в хрустальном "баккара", оправленном в серебро. Это был подарок от матери к его пятидесятилетию.

Сегодня вечером Лу Бендер сидел в своем рабочем кабинете, смаковал триумфальную пресс-конференцию президента Бейкера, смотрел телевизор с огромной "партагас" в зубах и первоклассным "Хеннесси" под рукой. Он был чрезвычайно доволен тем, как местная телекомпания подала конференцию в своих одиннадцатичасовых вечерних новостях. И конечно, он ждал ночную передачу — "Найтлайн". Пока шла реклама, он вышел в гостиную, плеснул себе еще бренди, прихватил ранний выпуск датированной завтрашним числом "Пост" и отправился обратно в кабинет.

Когда он вернулся к телевизору с новой порцией бренди, "Найтлайн" уже началась. Первое, что увидел Бендер,— как поставили на место вице-президента Дэна Истмена. Он услышал голос Теда Коппела:

"… что вы называете источниками, заслуживающими доверия?"

"Хорошо информированные круги, которые в данный момент не могут быть названы",— отвечал Истмен.

На минуту Лу Бендер подумал, что ему следует посмотреть и повторение этой передачи. А может, просто "Хеннесси" заставило его стать о себе лучшего мнения.

"Но если вы знали это, мистер вице-президент,— заметил Коппел,— почему вы не подняли этот вопрос на пресс-конференции в воскресенье?"

У Истмена даже челюсть отвисла.

"Потому что я чувствовал, что это может нанести непоправимый урон международной политике Соединенных Штатов".

"Вы имеете в виду нашу политику поддержки контрас?"

"Не только контрас, Тед. Но какая народная революция сможет нам верить… если станет известно, что полковника Мартинеса заразили СПИДом?"

В этот момент зазвонил красный телефон.

23.55.

Росса раздирали противоречивые чувства, когда Салли подарила ему в дверях прощальный поцелуй. Поцелуй был нежный и изысканный. Он смотрел на нее — мягкий шифоновый пеньюар, голубые глаза, стянутые назад, как у скромной девочки, волосы. Смотрел и думал о тайне женского тела, где так причудливо уживаются высокие чувства и темные непривычные страсти.

Потом он вышел в душную ночь и отправился к тому месту, где припарковал машину. Было уже поздно, но он собирался вернуться на работу. Одна мысль не оставляла его. Надо было ее проверить.

Он пересек улицу прямо напротив своего автомобиля и, роясь в карманах в поисках ключей, переложил кейс из одной руки в другую. Наконец он нашел их. Зажав кейс между коленями, он нагнулся к замку машины, отыскивая на кольце нужный ключ. И тут услышал на мостовой шаги. Он обернулся и увидел троих латиноамериканцев, лет по двадцать каждый. Они шли прямо к нему. Выглядели они как уличная банда в поисках приключений.

— Легче, парни,— сказал Росс.— Я офицер федеральной полиции.— И расстегнул куртку.

Один из них резко швырнул его о борт машины. Ударившись головой о дверную раму, Росс почти потерял сознание. Кейс упал на мостовую, второй парень схватил его, а когда Росс попытался вырваться, третий ударил его в спину, под левую лопатку, и свалил наземь.

Потом он услышал топот бегущих ног, стук хлопнувших дверей и визг шин. Он посмотрел вверх — на него с ревом неслись пучки света из высоко стоящих фар. Он быстро перекатился, загнав себя под край собственной машины как раз в тот момент, когда ревущие колеса промчались рядом. Он тут же выкатился с револьвером в вытянутой руке и выпустил шесть пуль по быстро удалявшейся машине. Заднее стекло разлетелось вдребезги. Старый "форд" бросало на машины то влево, то вправо. Наконец на углу он встал.

Росс извлек стреляные гильзы из револьвера и добрался до патронташа на поясе. Пока он перезаряжал револьвер, одним глазом он глянул на номерной знак их машины. От удара у него кружилась голова и спина болела сильно. Он не мог как следует сосредоточиться, но все-таки разобрал, что машина из штата Виргиния, номер БРБ-627. Он поднял револьвер, чтобы выстрелить еще раз, но машина, накренясь, завернула за угол и скрылась.

Тяжело дыша, Росс откинулся назад, привалившись щекой к сырому булыжнику. Голова опустела и кружилась — казалось, он вот-вот потеряет сознание. Он вспомнил номер: БРБ-627. Он выжег его в своей памяти так, чтоб номер остался, даже если он на самом деле потеряет сознание. БРБ-627. Когда увидит Манкузо, не забудет ему сказать. Джо будет знать, что надо делать.

Стрельба, взорвавшая тихий ночной Джорджтаун, послала звуковой сигнал ночному патрулю. Не прошло и пяти минут, как черно-белый автомобиль свернул с Висконсин-авеню на П-стрит. Его прожектор прочесывал местность. Когда два копа в форме увидели лежащего на краю дороги Росса, они остановили автомобиль так, чтоб он перекрыл улицу, и направили на него луч прожектора. Заметив у него в руке револьвер, они задали ему вопрос. Но он ничего не ответил, и тогда один из копов под прикрытием другого пробежал вдоль рядов припаркованных машин. Когда же подошел к Россу совсем близко, он вышиб револьвер из его руки.

Затем они перевернули его и увидели под левой лопаткой столь тонкий инструмент, что он оставил едва заметную ранку. Там была только капелька крови, но место, куда ударили, указывало на прокол сердца и обширное внутреннее кровоизлияние. Росс перестал дышать, и они не смогли нащупать пульс. Но он был теплый, и его мозг еще жил.

К тому времени, как подъехала "скорая", он был уже мертв.