1

Мадрид

11 марта 2015 года

11:12

Ровно за шесть минут и тринадцать секунд до того, как в ее жизни произошел ужасный и необратимый переворот, Элиса Робледо занималась делом совершенно обыденным: проводила факультативное занятие по современным физическим теориям для пятнадцати студентов-инженеров второго курса. Она никоим образом не подозревала о том, что вот-вот должно с ней случиться, потому что в отличие от многих студентов и немалого числа преподавателей, которым эти аудитории могли показаться страшными, Элиса здесь чувствовала себя спокойнее, чем в собственном доме. То же самое было с ней в старенькой школе, где она заканчивала старшие классы, и в голых аудиториях факультета. Теперь она работала в светлых современных корпусах Высшей инженерной школы Мадридского университета имени Алигьери, роскошного частного учебного заведения, в аудиториях здесь были огромные окна с прекрасными видами на университетский городок, замечательная акустика и стоял запах ценных пород дерева. В таком месте Элиса согласилась бы и пожить. Она бессознательно считала, что ничего плохого с ней здесь случиться не может.

Она полностью ошибалась, и пребывать в заблуждении ей оставалось всего лишь чуть больше шести минут.

Элиса была замечательным преподавателем, окруженным некой аурой. В университетах бывают преподаватели и студенты, о которых слагаются легенды, и загадочная фигура Элисы Робледо скрывала в себе некую тайну, которую все хотели разгадать.

В какой-то мере «тайна Элисы» не могла не возникнуть: она была молодой одинокой женщиной с длинными волнистыми черными волосами, ее лицо и тело органично смотрелись бы на обложке любого журнала мод, но при этом она обладала аналитическим складом ума и поразительной способностью к проведению расчетов и абстрактному мышлению — качествами, столь необходимыми в холодном мире теоретической физики, где царят корифеи науки. На физиков-теоретиков смотрят с уважением и даже с благоговением. От Эйнштейна до Стивена Хокинга физики-теоретики являлись для непросвещенной толпы признанным и благословенным воплощением физики. Хотя темы, которыми они занимались, были заумны и практически непостижимы для большинства людей, они впечатляли. Обычно их считали прототипом холодного и хмурого гения.

Однако никакой холодности в Элисе Робледо не было: она вся горела страстью к преподаванию, и это завораживало студентов. Помимо того, она была чудесным педагогом и любезной и внимательной коллегой, всегда готовой помочь в беде. С виду ничего в ней странного не было.

И это-то и было самым удивительным.

Все сходились на том, что Элиса слишком совершенна. К примеру, слишком умна и ценна с профессиональной точки зрения для того, чтобы работать на незначительной кафедре физики, предмета, считавшегося необязательным для ориентированных на практические потребности предпринимательской деятельности студентов университета имени Алигьери. Ее товарищи по работе были уверены, что она могла бы получить любую другую должность, например, в Высшем совете по научным исследованиям или преподавательское место в каком-нибудь государственном университете, или высокий пост в престижном зарубежном заведении. Казалось, что в университете Алигьери таланты Элисы пропадают зря. С другой стороны, никакая теория (а физики очень любят всякие теории) не могла убедительно объяснить тот факт, что в свои тридцать два, почти тридцать три года (тридцать три ей должно было исполниться в следующем месяце, в апреле) Элиса не замужем, не имеет близких друзей и выглядит счастливой, словно получила все, чего ждет от жизни. Ухажеров (да и ухажерок) за ней не знали, а круг ее друзей ограничивался товарищами по работе, хотя она никогда не встречалась с ними в свободное время. Она не кичилась, не вела себя заносчиво, хоть и обладала удивительно привлекательной внешностью, которую подчеркивала любопытным подбором модной одежды, придававшей ей несколько провокационный вид. Но казалось, что на ней эта одежда не предназначена для привлечения внимания или обольщения бесчисленных мужчин, оглядывавшихся ей вслед. Она говорила только о работе, была вежлива и всегда улыбалась. «Тайна Элисы» казалась непроницаемой.

Иногда что-то в ней вызывало беспокойство. Трудно было сказать, что именно — возможно, взгляд, какой-то отблеск, затерянный в глубине ее карих зрачков, или тот незримый осадок, который оставался у человека, обменявшегося с ней парой слов. Те, кто знал ее ближе всех — ее коллега, преподаватель Виктор Лопера или Норьега, завкафедрой, — думали, что, пожалуй, оно и к лучшему, если тайна Элисы навсегда останется тайной. Есть люди, которых по какой-то причине нельзя забыть, даже если они особо ничего не значили в нашей жизни и о них у нас осталась лишь пара мелких воспоминаний. Элиса Робледо была именно таким человеком, и всем хотелось, чтобы такой она и оставалась.

Очевидным исключением был Виктор Лопера, тоже преподававший теоретическую физику в университете имени Алигьери, один из немногих настоящих друзей Элисы, которого иногда охватывало резкое желание найти объяснение ее тайне. Такое желание находило на Виктора уже неоднократно; в последний раз это случилось год назад, в апреле 2014-го, когда на кафедре решили устроить Элисе сюрприз в честь ее дня рождения.

Идею подала Тереса, секретарь Норьеги, но поучаствовать в празднике захотели все сотрудники кафедры и даже некоторые студенты. Они с энтузиазмом готовились целый месяц, словно считая, что так они смогут прорваться сквозь магический круг Элисы и коснуться ее ускользающей сущности. Они купили свечки с цифрами три и два, торт, воздушные шарики, большущего плюшевого мишку, а завкафедрой расщедрился на несколько бутылок шампанского. Все закрылись в комнате для преподавателей, быстро украсили ее, задернули шторы и выключили свет. Когда Элиса пришла в корпус, удачно подвернувшийся вахтер сообщил ей о «срочном собрании». Все ждали, затаившись в темноте. Дверь открылась, на пороге показался силуэт нерешительно застывшей Элисы с длинными черными волосами, в коротком топе и обтягивающих брюках. Тогда все захлопали и засмеялись, и зажгли свет, а тем временем Рафа, один из ее любимых учеников, снимал растерянное лицо молодой преподавательницы на видеокамеру, размер которой ненамного превышал размер широко распахнутых глаз Элисы.

В общем, праздник завершился быстро и никак не помог проникнуть в «тайну Элисы»: Норьега произнес прочувствованную речь, спели обычные песенки, Тереса помахала перед камерой шутливым плакатом, который нарисовал ее брат художник, с карикатурными портретами Исаака Ньютона, Альберта Эйнштейна, Стивена Хокинга и Элисы Робледо, уминающих куски одного торта. Все смогли продемонстрировать Элисе свое хорошее отношение и показать, что с удовольствием принимают ее как есть, не прося взамен ничего, кроме того, чтобы она и дальше оставалась той манящей тайной, к которой уже все привыкли. Элиса, как всегда, была само совершенство: на лице соответствующая моменту смесь удивления и радости, даже немного растерянности в уголках глаз. На видеозаписи благодаря роскошной фигуре, очерченной топом и брюками, она могла бы сойти за студентку или, к примеру, за ведущую какого-нибудь стильного мероприятия… или за порнозвезду с первым «Оскаром» в руках, как нашептывал своим друзьям в студгородке Рафа: «Эйнштейн и Мэрилин Монро наконец-то воплотились в одной особе».

Однако внимательный наблюдатель смог бы заметить в этой записи нечто, не укладывающееся в привычную схему: вначале, в тот миг, когда зажегся свет, лицо Элисы было другим.

Никто толком на это внимания не обратил — в конце концов, кому интересно дотошно изучать запись чужого дня рождения. Но Виктор Лопера уловил эту стремительную и столь важную перемену: когда в комнате зажгли свет, на лице Элисы не было растерянности, обычной для удивленного человека, на нем отражались гораздо более сложные и бурные эмоции. Конечно, они длились какие-то десятые доли секунды, потом Элиса снова улыбнулась, и к ней вернулся идеальный вид. Но в этот крошечный промежуток времени ее красота размылась совсем другим выражением. Все, кто видел запись, кроме Лоперы, смеялись, «как здорово она испугалась». Лопера заметил нечто большее. Что? Точно сказать он не мог. Возможно, раздражение от того, что показалось его подруге неудачной шуткой, или проявление крайней застенчивости, или что-то другое.

Возможно, страх.

Только Виктор, человек умный и наблюдательный, задумался над тем, что же ожидала увидеть Элиса в темной комнате. Чего она так «здорово испугалась» в темноте до того, как зажегся свет и послышались смех и аплодисменты, — она, эта далекая, прекрасная, идеальная госпожа Робледо. Он бы все на свете отдал, чтобы это узнать.

То, что вот-вот должно было случиться с Элисой в это утро в аудитории, то, что должно было с ней произойти через какие-то шесть минут в этом закрытом мирном помещении, могло бы дать дополнительный материал для размышлений любопытному Виктору Лопере, но, к сожалению, его там не было.

Элиса старалась привести примеры, способные заинтересовать далекие от науки головы отпрысков хороших семей, к числу которых относились ее студенты. Никто из них не станет специализироваться на теоретической физике, и она это знала. Единственным их желанием было поскорее перескочить через абстрактные понятия, чтобы сдать экзамены и получить заветный диплом, который откроет им дорогу к завидным должностям в промышленных и технологических предприятиях. Вопросы «почему» и «как», над которыми билась наука с тех пор, как человеческий разум привел ее на землю, мало их волновали: им нужны были результаты, эффект, сложности, которые нужно преодолеть, чтобы заработать оценку. Элиса пыталась изменить ситуацию, заставив их задуматься над причинами, над неизвестными.

Сегодня она хотела, чтобы ее студенты наглядно представили себе тот поразительный факт, что реальность имеет не только три измерения, что их, возможно, гораздо больше, чем столь очевидные «длина — ширина — высота». Общая теория относительности Эйнштейна доказала, что четвертым измерением является время, а сложная теория струн, изучением следствий которой вплотную занимается современная физика, утверждала, что существует еще по меньшей мере девять измерений — человеческому мозгу это кажется вообще немыслимым.

Порой Элиса задумывалась, представляют ли себе вообще люди все, что открыла физика. В XXI веке, в так называемую эру Водолея, широкую общественность по-прежнему интересовали «сверхъестественные» и «паранормальные» явления, словно все «естественное» и «нормальное» уже давно известно и не таит — или почти не таит — в себе никаких загадок. Но чтобы убедиться в том, что мы живем в абсолютно поразительном мире, который не дано постигнуть даже человеку с самым буйным воображением, вовсе не обязательно встречать летающие тарелки или привидения, — так думала Элиса. Она поставила перед собой цель доказать это по крайней мере своим пятнадцати студентам.

Для начала она привела простой и занятный пример. На проектор легло изображение человеческой фигуры и квадрата.

— Этот человечек, — пояснила она, указывая пальцем на рисунок, — живет в мире, где есть всего два измерения: длина и высота. Всю жизнь он тяжко трудился и заработал целое состояние: один евро… — Послышались смешки, и стало ясно: ей удалось привлечь внимание нескольких из пятнадцати пар скучающих глаз. — Чтобы никто его богатство не украл, он решает положить его в самый надежный в его мире банк: в квадрат. Этот квадрат открыт только с одной стороны, и именно в это отверстие наш друг вкладывает свой евро, но никто, кроме него, снова открыть квадрат не может.

Быстрым движением Элиса вынула из кармана джинсов заранее приготовленную монетку в один евро и положила ее на нарисованный квадрат.

— Наш дружок спокоен насчет своих сбережений, которые хранятся в этом банке: никто, абсолютно никто не может проникнуть в квадрат с любой из его сторон… То есть никто из его мира. Но я могу легко ограбить его благодаря третьему измерению, которое не способны воспринять обитатели этой плоской вселенной — благодаря высоте. — В процессе объяснения Элиса забрала монетку и заменила лист бумаги на другой, на котором был следующий рисунок. — Представляете, что случится с этим бедолагой, когда он откроет свой квадрат и увидит, что его сбережения исчезли… Как его могли ограбить, если квадрат был все время закрыт?

— Вот западло, — тихонько сказал парень с первого ряда с подстриженными под гребенку волосами, в очках-хамелеонах, в ответ послышался смех. Элисе не мешал ни смех, ни кажущееся отсутствие внимания аудитории: она знала, что приведенный ею пример чрезвычайно прост и смешон для студентов вуза, но именно к этому она и стремилась. Она хотела максимально открыть входную дверь, потому что знала: к выходу смогут дойти лишь немногие. Она погасила смешки, заговорив другим, намного более мягким тоном:

— Точно так же, как этот человечек даже представить себе не в силах, как у него могли украсть деньги, так и мы не способны допустить существования более чем трех измерений вокруг нас. Так вот, — прибавила она, выделяя каждое слово, — на этом примере видно, каким образом эти измерения могут касаться нашей жизни и даже вызывать события, которые мы с готовностью назвали бы «сверхъестественными»… — Ее слова потонули в гуле аудитории. Элиса знала, что происходит со студентами. Они думают, что я приукрашиваю лекцию элементами научной фантастики. Они изучают физику, они знают, что я говорю им о реальной действительности, но не могут в это поверить. Она выбрала одну из леса поднятых рук. — Да, Йоланда.

Йоланда была одной из немногих девушек в этой группе, где преобладал сильный пол, обладательница длинных светлых волос и больших глаз. Элисе было приятно, что именно она первой высказала серьезную мысль.

— Этот пример с подвохом, — сказала Йоланда, — монета трехмерная, у нее есть высота, пусть даже и небольшая. Если бы она была нарисована на бумаге, как должно было бы быть, вы бы не смогли ее украсть.

Все заговорили. Элиса, у которой был наготове ответ, изобразила некое удивление, чтобы поощрить остроумную догадку студентки.

— Хорошее замечание, Йоланда. И абсолютно верное. Именно на таких замечаниях строится наука: на первый взгляд они простые, но очень тонкие. Однако если бы монета была нарисована на бумаге, так же, как человечек и квадрат… я могла бы ее стереть. — В течение нескольких секунд — если быть точными, пяти — она не могла продолжать из-за раздавшегося смеха.

Хотя она этого и не знала, оставалось всего двенадцать секунд до того момента, когда вся ее жизнь должна была разбиться вдребезги.

Большие часы на стене напротив доски неумолимо отсчитывали последние мгновения. Элиса равнодушно посмотрела на них, не подозревая, что проходящая по циферблату длинная стрелка начала обратный отсчет, чтобы навсегда разрушить ее настоящее и будущее.

Навсегда. Бесповоротно.

— Я хочу, чтобы вы осознали, — продолжала она, жестом руки восстанавливая в аудитории тишину, не замечая ничего, кроме взаимопонимания, достигнутого со студентами, — что различные измерения способны влиять друг на друга, не важно, каким именно образом. Приведу вам другой пример.

Вначале, во время подготовки лекции, она думала, что нарисует следующий пример на доске. Но тут она увидела свернутую газету, лежащую на столе. Когда у нее были лекции, она покупала газету в киоске на входе в факультет и читала ее после занятий, в кафе. Ей подумалось, что, возможно, студенты лучше поймут следующий, значительно более сложный пример, если проиллюстрировать его каким-то предметом.

Она наугад открыла газету на середине и распрямила страницу.

— Представьте себе, что эта страница — плоскость в пространстве…

Она опустила взгляд, чтобы отделить газетный лист от других, не помяв газеты.

И увидела.

Страх действует мгновенно. Мы способны прийти в ужас, даже не осознав этого. Мы еще не знаем причины, а руки уже дрожат, лицо бледнеет, сердце сжимается в кулачок, как сдувшийся шарик. Взгляд Элисы остановился на заголовке одной из статей в верхнем правом углу страницы, и, даже не осознав еще полностью смысл прочитанного, она была парализована громадным выбросом адреналина.

В считанные секунды она бегло прочитала статью. Но секунды эти были бесконечны, и вряд ли она осознавала, что слушатели притихли, ожидая продолжения, и уже начали замечать, что происходит что-то странное: начались перепихивания, покашливания, вопросительные взгляды…

Новая Элиса подняла глаза и наткнулась на молчаливое ожидание, вызванное ее заминкой.

— Э-э… Представьте себе, что я сгибаю плоскость в этой точке, — не дрогнув, произнесла она бесстрастным голосом автоответчика.

Каким-то образом она продолжила объяснения. Писала на доске уравнения, без ошибок их решала, задавала вопросы и приводила другие примеры. Это был внутренний сверхчеловеческий подвиг, который, похоже, не заметил никто. Или заметили? Она не знала, углядела ли внимательная Йоланда, не сводящая с нее глаз из первого ряда, остатки охватившей ее паники.

— На этом мы остановимся, сказала она за пять минут до окончания занятия. И добавила, ужасаясь заключенной в ее словах иронии: — Предупреждаю, дальше все пойдет сложнее.

Ее кабинет был в конце коридора. К счастью, коллеги все были заняты, и по дороге ей никто не встретился. Она вошла внутрь, закрыла дверь на ключ, уселась за стол, открыла газету и резко, чуть не порвав, дернула страницу. Элиса вчитывалась в статью с волнением человека, просматривающего список погибших в надежде, что там нет любимого существа, но зная, что в конце концов его имя неизбежно окажется среди других — четкое, бросающееся в глаза так, словно оно выделено другим цветом.

В заметке было мало данных, лишь предполагаемая дата события. Хотя это обнаружилось на следующий день, судя по всему, оно произошло ночью в понедельник, 9 марта 2015 года. Позавчера.

Элиса почувствовала, что задыхается.

И тут светлое матовое стекло двери перекрыла тень.

Даже понимая, что происхождение ее самое обыденное (вахтер или кто-то из коллег), Элиса поднялась со стула, не в силах вымолвить ни слова.

Теперь твой черед.

Тень на стекле застыла неподвижно. Послышался шорох в замочной скважине.

Элиса отнюдь не была трусихой, но в этот миг ее могла бы привести в ужас даже улыбка ребенка. Спиной и ягодицами она ощутила холод какой-то поверхности и лишь тогда поняла, что пятилась, пока не наткнулась на стену. Длинные влажные черные волосы наполовину скрывали ее покрывшееся испариной лицо.

Наконец дверь открылась.

Порой испуг становится незавершенным подобием смерти, эскизом смертей, который на время лишает нас способности говорить, видеть, лишает других жизненно важных функций — мы не дышим, не способны думать, наше сердце не бьется. Именно такой ужасный миг пережила Элиса. Увидев ее, мужчина вздрогнул от удивления. Это был Педро, вахтер. В руке он держал ключи и пачку писем.

— Простите… Я думал, здесь никого нет. Вы же никогда не заходите сюда после занятий… Можно к вам? Я принес почту.

Элиса что-то пробормотала, вахтер улыбнулся, шагнул через порог и положил письма на стол. После этого он ушел, задержавшись взглядом на раскрытой газете и на лице Элисы. Ей было все равно. Более того, это резкое вторжение помогло ей стряхнуть с себя страх.

Она вдруг поняла, что нужно делать.

Она закрыла газету, сунула ее в сумку, бегло просмотрела почту (внутриуниверситетские сообщения и письма от других учебных заведений, с которыми она поддерживала связь, — ничего, что могло бы ее заинтересовать в эту минуту) и вышла из кабинета.

Прежде всего надо было спасать свою жизнь.

 

2

Кабинет Виктора Лоперы был напротив ее двери. Виктор только пришел и предавался скромному развлечению, заключавшемуся в ксерокопировании ребуса из утренней газеты. Он коллекционировал такие вещи, у него были целые альбомы с забавными загадками, найденными в Интернете или в газетах и журналах. Когда лист бумаги начал вылезать из ксерокса, послышался стук в дверь.

— Да?

При виде Элисы спокойное выражение его лица почти не изменилось: густые темные брови лишь слегка приподнялись, а уголки губ чуть-чуть растянули безбородое лицо в очках в нечто, что могло бы считаться улыбкой в репертуаре мимики этого человека.

К характеру своего коллеги Элиса уже привыкла. Несмотря на его застенчивость, Виктор ей очень нравился. Он был одним из тех, кому она доверяла больше всего. Хотя в этот конкретный момент он мог бы помочь ей только одним.

— Как сегодняшняя задачка? — улыбнулась Элиса, откидывая волосы со лба. Вопрос этот был практически ритуалом: Виктору нравилось, что Элиса интересуется его хобби, он даже рассказывал ей про самые интересные ребусы. Людей, с которыми ему удавалось поговорить на эту тему, было немного.

— Довольно простая. — Он показал ей отксеренную страницу. — Чародей в колпаке, симпатичный ящер с ластами и длинной шеей и обычного вида человечек. Вопрос: «Что это за лекарство?». Отгадка: «Магнезия». Понимаешь? Маг, Несс и Я.

— Неплохо, — усмехнулась Элиса. Не показывай, что взволнована. Ей хотелось закричать, убежать, но она знала, что должна сохранять спокойствие. Никто не поможет ей, по крайней мере пока — она одна. — Слушай, Виктор, можешь сказать Тересе, что я не смогу сегодня днем провести семинар по квантовой физике? Ее нет на месте, а я хочу уйти прямо сейчас.

— Ладно. — Еще одно едва заметное движение бровей. — У тебя что-то случилось?

— Голова болит и, по-моему, температура поднялась. Наверное, грипп.

— Дела.

— Да, неудачно вышло.

Фраза «дела» была для Виктора максимальным приближением к выражению сочувствия, и Элиса это знала. Их взгляды еще на миг пересеклись, и Виктор сказал:

— Не переживай. Я ее предупрежу.

Она поблагодарила его. Уже уходя, Элиса снова услышала его голос:

— Поправляйся.

На какое-то время Виктор застыл в одной позе: стоя, с ксерокопией в руке, глядя в сторону двери. Под маской вышедших из моды больших металлических очков, которые он носил, на его лице не было написано ничего, кроме легкого недоумения, но в глубине души зародилось беспокойство.

Никто тебе не поможет.

Она поспешно направилась к машине, припаркованной на факультетской стоянке. Мартовское утро с белесым небом было настолько холодным, что она содрогнулась. Элиса знала, что никакого гриппа у нее нет, но не могла в такую минуту упрекнуть себя во лжи.

Нет-нет, она оглядывалась по сторонам.

Никто. Ты одна. И звонка еще не было. Или был?

Она достала из сумки мобильник и просмотрела входящие сообщения. Ничего. В часах с миниатюрным компьютером новых электронных посланий тоже не было.

Одна.

В ее мозгу мелькали тысячи вопросов, возникали и угасали бесконечные комбинации возможностей и страхов. Она поняла, насколько взволнована, когда чуть не выронила ключ от машины. Все движения Элисы за рулем были замедленными, она цепко держалась за него обеими руками и предварительно продумывала каждое нажатие на педаль газа и сцепления, как новичок во время решающего экзамена на права. Она решила не подключать бортовой компьютер и сосредоточиться на вождении без подсказок — это поможет ей сохранить хладнокровие.

Выехав с территории университета, она направилась по идущему из Кольменара шоссе в сторону Мадрида. В зеркале заднего вида не было ничего особенного: машины обгоняли ее, как обычно, никто не проявлял желания сесть ей на хвост. Доехав до ответвления трассы, ведущего к северному въезду в город, она повернула к своему району.

В какой-то момент, проезжая кварталы Орталесы, она услышала знакомый звонок мобильника. Элиса взглянула на соседнее сиденье: телефон был в сумке, она забыла подключить его к динамикам. Она снизила скорость, одновременно засовывая руку в сумку и лихорадочно ища на ощупь трубку. Это тот самый звонок. Казалось, перезвон требовательно раздается из самого центра Земли. Она щупала, как слепая: цепочка, карман, бока телефона… Звонок, звонок…

Наконец она нашла трубку, но, едва оказавшись снаружи, та выпала из ее влажных от пота пальцев. Элиса успела увидеть, как она падает на сиденье, потом на пол, и попыталась ее поднять.

Внезапно, возникнув как бы из ниоткуда, на лобовое стекло обрушилась какая-то тень. Она не успела даже закричать: автоматом нажала на тормоза и по инерции врезалась грудью в ремень безопасности. Пешеход, молодой парень, отпрыгнул и сердито ударил по капоту машины. Элиса обнаружила, что находится на пешеходном переходе. Она вовремя не заметила его. Подняв руку в знак извинения, она ясно услышала сквозь стекло брань парня. Другие пешеходы бросали на нее неодобрительные взгляды. Спокойно. Так ничего не выйдет. Спокойно веди машину и доберись до дома.

Мобильник затих. Так и не сдвинув машину с пешеходного перехода и пропуская мимо ушей протесты других водителей, Элиса нагнулась, подняла телефон и посмотрела на экран: номер, с которого звонили, не сохранился. Не волнуйся, если это тот самый звонок, они перезвонят.

Она положила телефон на сиденье и продолжила путь. Десять минут спустя она припарковала машину в общем гараже своего здания по улице Сильвано. Лифтом Элиса не воспользовалась. На три этажа до своей квартиры она поднялась по лестнице.

Несмотря на уверенность в том, что это все равно не поможет, она закрыла бронированную дверь (ее установили три года назад за сумасшедшие деньги) на четыре замка и магнитную цепочку и подключила входную сигнализацию. Потом прошлась по квартире, опуская все электронные металлические рольставни, вплоть до рольставни на двери, ведущей с кухни на закрытую террасу, и включая свет. Перед тем как опустить рольставни в столовой, она отодвинула край шторы и выглянула на улицу.

Там, как в аквариуме, откуда не просачиваются почти никакие звуки, проезжали машины, скользили люди, росли миндальные деревья и громоздились крашеные стены. Жизнь шла своим чередом. Никого, кто мог бы привлечь ее внимание, она не заметила. Элиса опустила последние рольставни.

Она зажгла свет даже в ванной и на кухне, да еще в глухой комнате без окон, где занималась спортом. Не забыла она и про лампы на тумбочках, стоявших около незастеленной кровати, на которой валялись журналы и заметки по физике и математике.

В изножье постели валялся комок черного шелка. Накануне ночью она предавалась своей игре в Белоглазого Господина и еще не успела собрать валявшееся на полу нижнее белье. Элиса все подняла, почувствовав внутреннюю дрожь (в этот момент мысль об ее «игре» шокировала ее еще больше обычного), и как попало засунула в ящики комода. Перед тем как выйти из спальни, она остановилась перед большой взятой в раму фотографией Луны, которую она каждое утро видела, просыпаясь у себя в постели, и нажала на скрытый в раме выключатель — спутник засветился фосфоресцирующим белым сиянием. Вернувшись в столовую, она зажгла все остальные лампы, воспользовавшись пультом централизованного управления: торшер, подсветку книжного шкафа… Включила она и две особые лампы, работающие на аккумуляторах.

На автоответчике домашнего телефона мигали индикаторы двух сообщений. Элиса прослушала их, затаив дыхание: одно было от издательства научной литературы, журнал которого она выписывала, другое от уборщицы, работавшей у нее за почасовую оплату. Элиса вызывала ее только тогда, когда сама бывала дома, — она не хотела, чтобы кто-то в ее отсутствие вторгался в ее личный мир. Уборщица предлагала ей поменять день, потому что собиралась к врачу. Элиса не стала перезванивать — просто стерла сообщение.

После этого она включила телевизор с сорокадюймовым экраном. На многочисленных информационных каналах передавали прогнозы погоды, новости спорта и данные об экономике. Она вошла в диалоговое окно, набрала пару ключевых слов, и телевизор начал автоматический поиск интересующей ее новости. Безрезультатно. Оставив включенной программу новостей Си-эн-эн на английском языке, она уменьшила громкость.

Немного подумав, метнулась на кухню и открыла ящик с электронным замком под терморегулятором. В глубине его она нашла то, что искала, то, что было куплено год назад именно с этой целью, несмотря на то что сомнений в бесполезности этой вещи у нее не возникало.

На какую-то долю секунды взгляд Элисы остановился на ее собственных перепуганных глазах, отражающихся на блестящей стальной поверхности громадного кухонного ножа.

Она ждала.

Элиса вернулась в столовую и, убедившись, что телефон работает, а мобильник заряжен, уселась в кресло перед телевизором, положив нож на колени.

Она ждала.

В углу дивана, стоящего напротив нее, сидел большой плюшевый мишка, подаренный коллегами на день рождения год назад. На нем был слюнявчик с вышитыми красными нитками словами «С днем рождения» и эмблемой университета имени Алигьери (орлиным профилем Данте). На животе золотыми буквами красовался девиз университета: «Тех вод, в которые вступаю, еще никто не бороздил». Казалось, его пластмассовые глазенки подглядывают за Элисой, а рот сердечком что-то хочет сказать.

Можешь что угодно делать, как угодно прятаться, обманывать себя, думая, что ты защищаешься. Но это ничего не изменит: тебе конец.

Она перевела взгляд на экран, где показывали запуск нового европейского космического зонда.

Конец, Элиса. Конец, как и другим.

От пронзительного звонка телефона она чуть не подскочила. Но потом с ней случилось нечто поразительное: она твердо протянула руку и сняла трубку в состоянии, крайне напоминавшем абсолютное спокойствие. Теперь, когда наконец прозвучал тот самый звонок, она чувствовала себя удивительно невозмутимой. Когда она отвечала, голос ее не дрогнул:

— Слушаю.

Молчание тянулось бесконечно долго. Потом раздался голос:

— Элиса? Это Виктор…

Она опешила от разочарования. Ощущение было такое, словно она собрала все силы, чтобы выдержать удар, и вдруг оказалось, что бой прерван. Ее вдруг залила волна ярости по отношению к своему другу, и она перевела дыхание. Виктор тут ни при чем, но сейчас ей меньше всего хотелось услышать его голос. Оставь меня в покое, оставь, положи трубку и оставь меня в покое.

— Я хотел узнать, как ты… Мне показалось, что ты… Ну, плохо выглядишь. Ну, знаешь…

— Все в порядке, не волнуйся. Просто болит голова… Пожалуй, это даже не грипп.

— Хорошо. — Он кашлянул. Помолчал. Ставшая уже столь привычной медлительность Виктора сейчас выводила ее из себя. — Насчет семинара я предупредил. Норьега сказал, что ничего страшного. Если на этой неделе ты не сможешь выйти… просто… заранее предупреди Тересу…

— Ладно. Большое спасибо, Виктор. — Она подумала о том, что бы вообразил Виктор, увидь он ее сейчас: потная, дрожащая, съежившаяся в кресле с сорокапятисантиметровым отточенным ножом из нержавеющей стали в правой руке.

— Это… Я позвонил тебе еще потому… — сказал он наконец. — Ну, по телику показывают новости… — Элиса напряглась. — У тебя включен телевизор?

Она лихорадочно заклацала пультом в поисках названного Виктором канала. Увидела жилой дом и диктора с микрофоном:

— …у себя дома, в этом университетском районе Милана, потрясло всю Италию…

— Ты, по-моему, его знала, да? — спросил Виктор.

— Да, — спокойно ответила Элиса. — Как жаль.

Изобрази равнодушие. Не вздумай выдать себя по телефону.

Голос Виктора с трудом начал преодолевать следующую фразу. Элиса решила, что пора его прерывать.

— Прости, мне нужно заканчивать разговор… Я позвоню тебе попозже… Большое спасибо за все, правда. — Она даже не стала ожидать ответа. Ей было неприятно столь резко обрывать такого человека, как Виктор, но по-другому она не могла. Она включила телевизор погромче и стала жадно ловить каждое слово. Диктор сообщил, что пока полиция рассматривает все версии, однако наиболее вероятным мотивом преступления представляется ограбление.

Элиса изо всех сил вцепилась в эту бессмысленную надежду. Да, возможно, дело именно в этом. Ограбление. Если мне до сих пор не позвонили…

В руке диктор держал открытый зонт. Небо в Милане было серым. Элису не покидало душераздирающее ощущение, что она наблюдает конец света.

* * *

Несмотря на то что все сотрудники института судебной медицины государственного университета Милана уже ушли, окна его еще светились. Миланская ночь сопровождалась мелким надоедливым дождем, и со слипшегося сосулькой итальянского флага на флагштоке сурового здания непрерывно стекала струйка воды. Под этим-то флагом и остановился темный автомобиль, подъехавший с виа Манджагалли. Из здания выплыл силуэт зонта. Ожидавший на крыльце человек встретил две тени, выбравшиеся с заднего сиденья машины. Никто не произнес ни слова — казалось, все друг друга знают, и все намерения ясны. Зонт закрылся. Тени исчезли.

В коридорах института гулко прозвучали шаги трех человек. На всех людях были темные костюмы, а на вновь прибывших еще и пальто. Впереди шел тот, что встречал гостей у входа: молодой, очень бледный, настолько взволнованный, что шагал почти вприпрыжку. Он сопровождал свои слова энергичной жестикуляцией. В его английском отчетливо слышался итальянский акцент.

— Они готовят подробный анализ… Окончательных заключений еще нет. Тело обнаружили вчера утром… Только сегодня нам удалось собрать экспертов.

Он остановился, чтобы открыть дверь, ведущую в лабораторию судебной антропологии и одонтологии. Лаборатория была открыта в 1995-м и полностью переоснащена в 2012 году, здесь находилось самое современное оборудование и работали лучшие специалисты в Европе.

Гости внимания почти не обратили на украшавшие коридор скульптуры и фотографии. Они прошли мимо группы из трех гипсовых голов.

— Сколько свидетелей видели тело? — спросил один, самый пожилой, с абсолютно седыми волосами, довольно длинными, но редеющими на макушке. Его английский звучал нейтрально, со смесью разных акцентов.

— Только женщина, которая каждое утро убирала в его квартире. Именно она его обнаружила. Соседи практически ничего не видели.

— Что значит «практически»?

— Они услышали крики этой женщины и стали расспрашивать ее, но в квартиру никто не заходил, сразу вызвали полицию.

Они остановились у тщательно прорисованной анатомической схемы, изображавшей лишенное кожи тело женщины с зародышем внутри вскрытого живота. Молодой человек открыл металлическую дверь.

— И что эта женщина? — спросил седой.

— Накачали успокоительными в больнице, о ней там позаботятся.

— Нельзя выпускать ее оттуда, пока мы ее не осмотрим.

— Я уже обо всем позаботился.

Седой мужчина говорил с напускным равнодушием, не меняя выражения лица и не вытаскивая рук из карманов пальто. Молодой отвечал с лакейской поспешностью. Второй гость, похоже, полностью погрузился в размышления. Он был крепкого сложения — казалось, что его пиджак и даже пальто на пару размеров меньше, чем нужно. На вид ему было не так много лет, как седому, и не так мало, как молодому. Остриженные под гребенку волосы, ярко-зеленые светлые глаза и кружок сероватой бородки, спускающейся на мощную, как готическая колонна, шею. Судя по всему, он, несомненно, был единственным из троих, для кого штатский костюм в диковинку. Двигался он решительно, широко размахивая руками. Было заметно, что это военный.

Они миновали еще один коридор и вошли в новый зал. Молодой человек прикрыл за ними дверь.

Здесь стоял холод. Стены и пол были окрашены в мягкий нежно-зеленый цвет и напоминали внутреннюю поверхность граненого хрусталя. Выстроившись в ряд, в окружении столов с различными приборами и инструментами застыли несколько человек в одежде хирургического персонала. Они смотрели на дверь, в которую вошли эти трое, как будто их главной задачей было исполнение функции комитета по встрече гостей. От группы быстро отделился мужчина с зачесанными набок серебристыми волосами, на котором, непонятно почему, под зеленым костюмом хирурга была рубашка с галстуком.

Молодой человек представил вновь прибывших:

— Господа Гаррисон и Картер. Доктор Фонтана. — Доктор кивнул в знак приветствия, седой и здоровяк кивнули в ответ. — Доктор, им вы можете предоставить полную информацию без всяких ограничений.

Последовала пауза. Казавшееся восковым лицо врача растянулось в легкой усмешке, чуть ли не в гримасе, правое веко нервно подергивалось. Заговорил он как кукла чревовещателя, управляемая из какого-то потайного места.

— Такого я никогда не видел… за всю свою работу в судебной экспертизе.

Другие врачи отступили, как бы приглашая гостей приблизиться. За ними стоял лабораторный стол. На его центральную часть низвергались яркие потоки света операционных светильников, там виднелся скрытый простыней холмик. Один из врачей отдернул простыню.

Никто, кроме седого мужчины и здоровяка, на то, что было под ней, не взглянул. Все наблюдали за выражением лиц обоих гостей, словно именно их нужно было внимательно исследовать.

Седой мужчина открыл рот, но сразу же закрыл его и отвел глаза.

Какое-то мгновение на стол смотрел только здоровяк.

Он стоял на месте, абсолютно неподвижно, нахмурив брови, как бы заставляя глаза глядеть на то, что никто другой в этой зале рассматривать больше не хотел.

Вокруг Элисы стемнело. Ее квартира представляла собой островок света, но в других домах постепенно воцарялась темнота. Она сидела все в той же позе напротив выключенного телевизора, держа на коленях огромный нож. За весь день она ничего не ела и совсем не отдыхала. Больше всего ей хотелось заняться зарядкой и принять столь приятный и расслабляющий долгий душ, но она не решалась двинуться с места.

Она ждала.

Она готова была ждать столько, сколько понадобится, хотя и не знала толком, какой промежуток времени соответствовал этому определению.

Тебя бросили. Тебе солгали. Ты одна. И это еще не самое худшее. Знаешь, что самое худшее?

Плюшевый мишка улыбался ртом-сердечком, призывно разведя лапы. В черных пуговках его глаз отражалась крошечная бледная Элиса.

Самое худшее — не то, что произошло. Самое худшее впереди. Самое худшее случится с тобой.

Вдруг раздался звонок мобильника. Как часто бывает, когда мы чего-то ждем (или боимся), реализация ожидаемого (или внушающего страх) события означала для нее переход в другое состояние, выход на другой уровень мышления. Она еще не ответила на звонок, а ее разум уже начал выдвигать и отбрасывать разные гипотезы, принимая за свершившийся факт то, что еще не произошло.

Она взяла трубку на втором звонке, надеясь, что это не Виктор.

Это был не Виктор. Звонок был именно тот, которого она ждала.

Связь заняла не более двух секунд. Но, положив трубку после этих двух секунд, она разразилась слезами.

Теперь ты это знаешь наверняка. Наконец-то теперь ты это знаешь наверняка.

Она долго рыдала, сжавшись в комок, не выпуская из руки телефон. Выплакавшись, она поднялась и взглянула на часы: до встречи оставалось немного времени. Она слегка разомнется, примет душ, что-нибудь перекусит… А потом примет трудное решение: оставаться одной или искать помощи. Ей хотелось обратиться к кому-то еще, к кому-то из внешнего мира, к человеку, который ничего не знает и которому можно будет рассказать все по порядку и услышать более нейтральное мнение. Но кто это может быть?

Виктор. Да, возможно, он.

Но это рискованно. И нужно решить еще одну серьезную проблему: как сказать ему, что ей срочно нужна помощь? Как ему об этом сообщить?

Прежде всего нужно успокоиться и все обдумать. Ум всегда был ее лучшим оружием. Она прекрасно знала, что человеческий разум — оружие намного более опасное, чем нож в руках.

Элиса подумала, что по крайней мере звонок, которого она ждала с самого утра и от которого с этого момента зависит ее судьба, уже состоялся.

Она еле узнала голос — таким дрожащим и нерешительным он ей показался, как будто говоривший был так же смертельно напуган, как и она сама. Но никаких сомнений в том, что это — тот самый звонок, не было, потому что единственное слово, произнесенное мужским голосом, было именно то, что она ждала:

— Зигзаг.

 

3

Жизненно важный вопрос, над которым в этот миг бился Виктор Лопера, заключался в том, можно ли считать аралии, которые он выращивал на аэропонике, частью природы. На первый взгляд ответ был положительным, потому что это живые существа, настоящие Dizegotheca elegantissima, которые дышат и поглощают свет и питательные вещества. Но, с другой стороны, природа никогда не смогла бы в точности воспроизвести их самостоятельно. На них был отпечаток человеческого вмешательства, они представляли собой плод технологии. Аралии находились в прозрачном пластике, позволявшем наблюдать за удивительными разветвлениями корней, Виктор контролировал температуру и кислотность среды и рост растений с помощью электронных инструментов. Чтобы не дать им вырасти до высоты около полутора метров, которой они, как правило, достигают, он использовал специальные удобрения. Ввиду всех этих причин его четыре аралии с листиками бронзового цвета с чуть ли не серебристым отливом, не превышающие в высоту пятнадцати сантиметров, были по большому счету его творениями. Без его усилий и современной науки их бы никогда не существовало. Так что вопрос о том, являются ли они частью природы, вполне имел смысл.

Он решил, что да. С любыми возможными оговорками, но однозначно да. Для Виктора этот вопрос входил за рамки мира растительности. Ответ на него означал признание веры в технологию и прогресс или скептического отношения к ним. Виктор был из тех, кто видел будущее за наукой. Он, на манер Тейяра де Шардена, свято верил в то, что наука — это иная форма природы и даже новый взгляд на религию. Его жизненный оптимизм уходил корнями в детство, когда он узнал, что его отец, хирург, мог вносить изменения в жизнь и исправлять ее ошибки.

Однако, несмотря на восхищение отцовскими способностями, Виктор не пошел на биологический факультет, как его брат, тоже ставший хирургом, или сестра-ветеринар, а выбрал теоретическую физику. Он считал, что работа его брата и сестры слишком связаны с нервотрепкой, а Виктор любил покой. Вначале он даже думал посвятить себя профессиональным шахматам, поскольку обладал серьезными способностями к математике и к логическому мышлению, но скоро понял, что соревнования — тоже штука нервная. Не то чтобы ему вообще не хотелось ничего делать — ему нужен был внешний покой, чтобы вести мысленную битву с загадками, размышлять над всякими вопросами или заниматься решением запутанных головоломок.

Он наполнил один из опрыскивателей новой смесью удобрений, которую собирался испробовать исключительно на аралии «A». С помощью герметических перегородок он разделил все растения, чтобы экспериментировать с ними по отдельности. Сначала он вынашивал мысль назвать их как-то более поэтично, но в конце концов остановился на четырех первых буквах алфавита.

— Что же ты так испугалась? — ласково прошептал он растению, закрывая крышку опрыскивателя. — Ты мне не доверяешь? Бери пример с «C» — она хорошо реагирует на любые перемены… Нужно учиться меняться, малыш. Нам бы с тобой поучиться у нашей «C».

На минуту он задумался, почему выдал такую чушь. В последнее время его как-то особенно тянуло в депрессию, словно ему тоже нужно было новое удобрение. Но, что за черт, это все пустые рассуждения. Он считал себя счастливым человеком. Лекции читать ему нравилось, при этом много времени оставалось на чтение, уход за растениями и решение ребусов. У него была самая лучшая в мире семья, и родители-пенсионеры, несмотря на преклонный возраст, пребывали в добром здравии. Он был образцовым дядей для своих двух племянников, детей брата, которые души в нем не чаяли. Кто еще может похвастаться сочетанием покоя и любви в равной пропорции?

Да, он одинок. Но это обстоятельство связано лишь с его собственным желанием. Он — хозяин своей судьбы. Зачем портить себе жизнь, спеша связать себя с женщиной, которая не сможет сделать тебя счастливым? В свои тридцать четыре он был молод и не утратил оптимизма. Секрет жизни заключается в ожидании: аралия за две минуты не вырастает, любовь тоже. Лучше всего предоставить такие вещи воле случая. В один прекрасный день он кого-то встретит, или кто-то давно знакомый позвонит…

— И раз, я вырасту, как «C», — сказал он вслух и засмеялся.

В этот момент зазвонил телефон.

Направившись к книжному шкафу в маленькой столовой, где стоял телефон, он ломал голову, кто это может быть. Скорее всего в такое позднее время звонил его брат, который уже несколько месяцев приставал к нему с просьбой проверить счета частной хирургической клиники, которой он руководил. «Ты же семейный математический гений, разве тебе сложно мне чуть-чуть подсобить?» — Луис Лоперация (так по старой семейной традиции шутливо коверкали фамилию хирургов Лопера) компьютерам не доверял и хотел, чтобы правильность расчетов подтвердил Виктор. Виктору до чертиков надоело втолковывать ему, что в математике, как в хирургии, тоже есть своя специализация: врач, удаляющий гланды, не может осуществить пересадку сердца. Вот и он занимался только математикой, связанной с теорией элементарных частиц, а не подсчетами расходов на еженедельные покупки. Но его брату явно нужно было удалять гланды упрямства.

Он выловил трубку из чащи портретов в рамках: племянники, сестра, родители, Тейяр де Шарден, аббат и ученый Жорж Леметр, Эйнштейн. Подавив зевок, ответил:

— Алло?

— Виктор? Это Элиса.

Вся его скука разбилась вдребезги, как стеклянная ваза. Или как сон после утреннего пробуждения.

— Привет… — Мозги Виктора работали полным ходом. — Как себя чувствуешь?

— Получше, спасибо… Сначала я думала, что это аллергия, но теперь похоже на обычную простуду…

— Да ну… рад слышать. Новости посмотрела?

— Какие?

— Ну, про гибель Марини.

— Ах да — вот не повезло ему, — сочувственно вздохнула она.

— Ты же с ним работала в Цюрихе, да? — начал было Виктор, но слова Элисы оборвали его фразу, словно она торопилась перейти к сути дела.

— Да. Послушай, Виктор, я тебе звоню… — Раздался смешок. — Ты наверняка подумаешь, что это глупости… Но для меня это очень важно. Очень важно. Понимаешь?

— Да.

Виктор нахмурился и напрягся. Голос Элисы звучал весело и непринужденно — именно это и тревожило Виктора: ему казалось, что он хорошо ее знает, и никогда еще ее голос не звучал так.

— Понимаешь, все дело в соседке… У нее сын-подросток, очень приятный такой паренек… Оказалось вдруг, что ему жутко нравятся ребусы, и он начал скупать книги, журналы… Я сказала ему, что знаю самого лучшего специалиста в этом деле. Ну вот, в общем, сейчас он пытается разгадать один ребус, и у него не выходит. Он совсем распсиховался, и его мать боится, что он бросит это безобидное занятие и займется менее полезными для здоровья вещами. Когда она рассказывала мне, я вспомнила, что об этом ребусе уже слышала, когда-то ты мне о нем говорил, но я забыла отгадку. И тут я подумала: «Мне нужна помощь. И только Виктор может мне помочь». Понимаешь?

— Конечно, а что за ребус? — Особое ударение, с которым Элиса произнесла последние слова, от Виктора не ускользнуло. Он почувствовал, как по коже побежали мурашки, словно таинственные и неожиданные посетители из других миров. Это его выдумки, или она действительно пытается сказать ему что-то другое, что можно понять лишь читая между строк?

— Ну, там, где несколько бегунов, снежный ком и буквы «Н» и «Е»… — Она рассмеялась. — Помнишь, был такой?

— Да, это…

— Послушай, — перебила она. — Не нужно мне звонить и говорить отгадку. Просто сделай то, что в ней сказано, прямо сегодня. Это срочно. Как можно скорее сделай то, что говорится в отгадке. Я на тебя рассчитываю. — И вдруг она снова засмеялась. — И мама этого паренька тоже… Спасибо, Виктор. Пока.

Послышался щелчок, связь прервалась.

У Виктора волосы на затылке встали дыбом, как будто из трубки его ударило током.

Нечасто приходилось ему бывать в таком состоянии.

Потные руки соскальзывали с руля, сердце билось все быстрее, в груди ныло и казалось, что, как ни старайся, расправить легкие и наполнить их воздухом все равно не удастся. У Виктора такой букет ощущений почти всегда предшествовал свиданию с сексуальной подоплекой.

В тех редких случаях, когда он встречался с девушками, зная или подозревая о том, что вечер может закончиться в постели, он испытывал именно такое смятение. К несчастью или к счастью, никто из них подобных намеков ему не делал, и все вечера кончались поцелуем и обещанием перезвонить.

А сейчас? В какой постели может завершиться этот вечер? Свидание было назначено не с кем иным, как с Элисой Робледо.

Вот это да.

Конечно, дома у нее он уже бывал (вообще-то они были или по крайней мере считали себя друзьями), но так поздно никогда не задерживался, и почти всегда с ними был кто-то из коллег и они что-то отмечали (Новый год, окончание последнего семестра) или вместе готовились к семинару. О таком моменте он мечтал с тех пор, как они познакомились десять лет назад, на незабываемой вечеринке в университете имени Алигьери, но никогда не думал, что все произойдет именно так.

И готов был поклясться, что дома у Элисы его ждет совсем не секс.

При мысли об этом он рассмеялся. Смех помог ему расслабиться, снять нервное напряжение. Он представил себе, как Элиса в нижнем белье встречает его объятиями и томно говорит: «Привет, Виктор. Ты все понял. Проходи». Волна смеха продолжала нарастать внутри, как надуваемый кем-то воздушный шарик, но вместо взрыва к Виктору вернулась всегдашняя серьезность. Он припомнил все то, что сделал, подумал или представил себе с момента этого странного звонка, почти час назад: сомнения, колебания, желание позвонить ей и попросить разъяснений (но она сказала, чтобы он этого не делал), ребус. Как это ни удивительно, как раз с ребусом проблем было меньше всего. Виктор очень хорошо помнил отгадку, что не помешало ему отыскать ребус в соответствующем альбоме с вырезками. Этот ребус появился в журнале недавно. На картинке было три бегуна, знак «плюс», снежный ком и буквы «Н» и «Е». Вопрос: «Что мне делать?» В свое время он разгадал это меньше чем за пять минут. Слова «бег» (вид запыхавшихся бегунов очень рассмешил Элису), «и», «ком» и «не» складывались в фразу: «Беги ко мне».

Это просто. Его проблема, его опасения были связаны с другим. Он недоумевал, к примеру, почему Элиса не могла прямо сказать, что ей нужно, чтобы он приехал к ней домой сегодня. Что с ней такое? Может быть, рядом с ней кто-то (ради Бога, только не это), кто ей угрожает?

Был и другой вариант. И он-то пугал больше всего. Элиса больна.

И еще последний, несомненно, самый лучший, но и этот вариант не оставлял Виктора равнодушным. Он представлял себе такое развитие событий: он приезжает к ней домой, она открывает дверь, и происходит нелепый разговор. «Виктор, ты как тут оказался?» — «Ты сказала, чтоб я приехал». — «Я?» — «Да, чтобы я сделал то, что сказано в ребусе». — «Ну что ты!» — Она хохочет. «Я сказала, чтобы ты решил этот ребус, ну, чтобы ты его сегодня отгадал!» — «Но ты сказала, чтобы я тебе не звонил». — «Сказала, чтобы тебя не беспокоить, я собиралась перезвонить тебе потом…» Застыв на пороге, он чувствовал бы себя полным идиотом, а она продолжала бы смеяться…

Нет.

Он ошибался. Такой вариант невозможен.

С Элисой что-то творится. Что-то ужасное. Более того, он давно знал, что с ней уже многие годы происходит что-то ужасное.

Он всегда об этом подозревал. Как все скрытные люди, Виктор проявлял безошибочное чутье в отношении интересующих его вещей, а мало что интересовало его в этом мире больше, чем Элиса Робледо Моранде. Он видел, как она ходит, как говорит, как движется, и думал: «С ней что-то не так». Его глаза как магнитом притягивало к ее спортивной фигуре и длинным черным волосам, и он ни на миг не сомневался: «Она скрывает какую-то тайну».

Он даже, пожалуй, знал, откуда тянутся нити этой тайны — из ее работы в Цюрихе.

Виктор обогнул клумбу и выехал на улицу Сильвано. Сбросил скорость, стал искать место для парковки — не нашел. В одной из машин он увидел сидящего за рулем мужчину, но тот знаками показал, что уезжать не собирается.

Миновав подъезд Элисы, он поехал дальше. И тут прямо перед ним оказалось свободное место. Виктор затормозил, включил заднюю передачу.

Тогда-то все и произошло.

* * *

Спустя некоторое время он с удивлением размышлял о том, почему его мозг так по-особому реагирует на экстремальные ситуации. Первое, что привлекло его внимание, когда она внезапно появилась и постучала в окно передней дверцы, было не смертельно испуганное выражение ее белого, как кусок сыра в лунном свете, лица, и не то, как она чуть ли не запрыгнула в машину, когда он ей открыл, и не то, как она оглянулась назад с криком: «Езжай! Скорее, пожалуйста!»

Не обратил он внимание и на гудки, вызванные его резким маневром, и на фары, ослепившие его через зеркало заднего вида, и на послышавшийся сзади скрип шин, почему-то вызвавший в памяти припаркованную машину с выключенными фарами и сидящим за рулем мужчиной. Все это он пережил, но воспринял как-то спинным мозгом.

Однако разум, центр его умственной жизни, был сосредоточен только на одном.

На ее груди.

Под курткой у Элисы была футболка с низким вырезом, надетая второпях, слишком легкая для мартовской ночной сырости. Под этой футболкой роскошная круглая грудь прорисовывалась так явно, как будто на ней не было бюстгальтера. Когда Элиса склонилась к окошку перед тем, как сесть в машину, он это увидел. Даже сейчас, когда она сидела рядом с ним, от запаха кожи, доносившегося от ее куртки, и запаха ароматного геля для душа, исходившего от ее тела, он был охвачен мучительным водоворотом чувств и не мог удержаться от того, чтобы мельком взглянуть на эту нежную и упругую грудь.

Однако Виктор не считал, что его мысли порочны. Он знал: только так его мозг может снова расставить все по своим местам после колоссального потрясения оттого, что подруга и коллега запрыгнула к нему в машину, пригнулась на переднем сиденье и стала выкрикивать немыслимые команды. Бывают обстоятельства, при которых для сохранения здравого смысла человеку приходится хвататься за соломинку — он ухватился за грудь Элисы. Поправка: она послужила основой для восстановления моего спокойствия.

— За нами… за нами кто-то гонится? — промямлил он, доехав до квартала Кампо-де-лас-Насьонес.

Она сидела, повернув голову назад, и от этого ее грудь была повернута к нему и еще более резко выделялась.

— Не знаю.

— Куда теперь?

— На трассу, ведущую в Бургос.

И тут она вдруг ссутулилась, и ее плечи затряслись от всхлипываний.

Рыдания были ужасные. Из головы Виктора испарился даже образ ее груди. Он никогда не видел, чтобы кто-нибудь из взрослых так плакал. Он позабыл обо всем, даже о собственном страхе, и заговорил таким решительным голосом, что даже сам удивился:

— Элиса, пожалуйста, успокойся… Послушай: я с тобой, я всегда был с тобой… Я тебе помогу… Что бы с тобой ни случилось, я тебе помогу. Клянусь тебе.

Она вдруг взяла себя в руки, но, как ему показалось, не от его слов.

— Прости, что я тебя в это втянула, Виктор, у меня не было другого выхода. Я ужасно боюсь и от этого страха становлюсь подлой. Становлюсь сволочью.

— Нет, Элиса, я…

— Все равно, — перебила она, откидывая назад длинные волосы, — тратить время на извинения я не буду.

Только теперь он заметил у нее в руках какой-то плоский продолговатый предмет, завернутый в полиэтиленовый пакет. Это могло быть что угодно, но держала она его по-особенному: правая рука крепко сжимала один конец, а левая едва касалась другого.

После приземления в Барахасе двум мужчинам не пришлось проходить паспортный контроль или показывать какие-то документы. Они даже не воспользовались ведущим к зданию аэропорта рукавом, по которому прошли остальные пассажиры, а спустились по стоявшему рядом трапу. Внизу их ждал фургон. Сидевший за рулем молодой человек был воспитан, вежлив, улыбчив и очень хотел попрактиковаться в английском, выученном на вечерних занятиях:

— В Мадриде не так холодно, правда? В смысле, в это время года.

— Да уж, — охотно согласился старший из двух мужчин, высокий худой человек с довольно длинными снежно-белыми волосами, редеющими на макушке. — Обожаю Мадрид. Как только могу, вырываюсь сюда.

— Похоже, в Милане таки было холодно, — заметил водитель. Он хорошо знал, откуда прилетел самолет.

— Верно. Но хуже всего, что шел дождь. — И мужчина потом добавил на беглом испанском: — Приятно вернуться в прекрасный испанский климат.

Оба засмеялись. Смеха второго, более плотного мужчины водитель так и не услышал. Судя по его внешнему виду и по выражению лица, на которое водитель обратил внимание, когда они садились в фургон, он решил, что, пожалуй, лучше его и не слышать.

Если этот тип вообще умеет смеяться.

Бизнесмены, — заключил водитель. — Или бизнесмен и его телохранитель.

Фургон объехал терминал. Здесь их ждал другой человек в темном костюме, который открыл дверцу и шагнул в сторону, чтобы выпустить сидящих в машине мужчин. Фургон уехал, и водитель никогда больше их не видел.

В «мерседесе» были тонированные стекла. Когда они устроились на широких кожаных сиденьях, только что включенный мобильный старшего зазвонил.

— Гаррисон, — сказал он. — Да. Да. Погодите… Мне нужны подробности. Когда это случилось? Кто он? — Он вынул из кармана пальто гибкий экран компьютера, который был намного тоньше самой ткани пальто, разложил его на коленях, как скатерть, и нажал на сенсорную поверхность, продолжая говорить: — Да. Так. Нет, без изменений, все как раньше. Хорошо.

Но когда разговор завершился, впечатления, что все хорошо, не было. Он сжал губы чуть ли не в точку, разглядывая освещенный экран, свисавший с его колен. Здоровяк отвел глаза от окна и тоже посмотрел на экран: там было что-то вроде карты голубого цвета с подвижными зелеными и красными точками.

— У нас проблема, — сказал седой мужчина.

— Не знаю, преследуют ли нас, — сказала она, — но лучше съехать здесь и попетлять чуть-чуть по Сан-Лоренсо. Улочки узкие — может, нам удастся их запутать.

Он беспрекословно подчинился и съехал со скоростной трассы по параллельной дороге, которая привела его в городок с лабиринтом улочек. У него был старенький «рено сценик» без бортового компьютера и навигатора GPS, поэтому Виктор не знал, где они находятся. Таблички с названиями улиц проплывали мимо, как во сне: улица Доминиканцев, улица Францисканцев… Из-за нервного напряжения он связал эти названия с каким-то божественным планом. Внезапно в его встревоженном сознании всплыло воспоминание: те дни, когда он отвозил Элису домой на старой машине, самом первом его автомобиле, после занятий в университете имени Алигьери, когда они ходили летом на лекции Давида Бланеса. Это были более счастливые времена. Сейчас все слегка изменилось: машина у него была побольше, сам он преподавал в университете, Элиса сошла с ума и, похоже, вооружена ножом, и оба они сломя голову убегают от какой-то неизвестной опасности. Это и есть жизнь, — подумал он. — Все меняется.

В этот момент он услышал шорох полиэтилена и увидел, что она наполовину вытащила нож из пакета. В свете уличных фонарей стальное лезвие искрилось.

Сердце у него замерло. Хуже того: оно растекалось в лужицу или растягивалось, как обслюнявленная жвачка, в которую слиплись все его предсердия и желудочки. Она с ума сошла, — вопил здравый смысл. — А ты пустил ее в машину и теперь везешь туда, куда она говорит. Завтра его «рено» найдут в придорожной канаве, он будет внутри. Что она с ним сделает? Судя по размеру ножа, просто отрежет голову. Перепилит шею, хотя, может, перед этим и поцелует. «Я всегда любила тебя, Виктор, но никогда не говорила об этом». И вжжжжик, еще как следует не почувствовав этого, он услышит, как нож прорезает дыру в его сонной артерии, как лезвие открывает ему глотку с неожиданной точностью, с какой лист бумаги режет кончик пальца.

Даже если она больна, я должен попытаться ей помочь.

Он свернул в другую улицу. Снова Доминиканцев. Они кружили на месте, как его мысли.

— А теперь?

— Думаю, мы уже можем вернуться на трассу, — сказала она. — Поезжай в сторону Бургоса. Если за нами еще следят, плевать. Мне нужно только немного времени. — Для чего? — подумал он. — Чтобы меня убить? Но она вдруг пояснила: — Чтобы все тебе рассказать. — Помедлив, она добавила: — Виктор, ты веришь в зло?

— В зло?

— Да, ты теолог, ты веришь в зло?

— Я не теолог, — слегка обидевшись, пробормотал Виктор. — Я просто читаю разные книги.

Это правда, вначале он хотел поступить в какой-нибудь университет и изучать теологию, но потом отбросил эту мысль и решил заняться теологией самостоятельно. Он читал Барта, Бонхеффера и Кюнга. Он рассказывал об этом Элисе, и при других обстоятельствах ему было бы приятно, заговори она на эту тему. Но в ту минуту он подумал только о том, что гипотеза о сумасшествии набирает очки.

— Все равно, — не унималась она, — ты веришь в то, что существует некое зло, которое выходит за пределы научных знаний?

Виктор ненадолго задумался.

— Ничто не выходит за пределы научных знаний, только вера. Ты спрашиваешь меня о сатане?

Она не ответила. Виктор притормозил на перекрестке и снова повернул к трассе, перебирая разные варианты ответа намного быстрее, чем двигалась его машина.

— Я католик, Элиса, — добавил он. — Я верю в то… что существует злая сверхъестественная сила, которую никогда нельзя будет объяснить с точки зрения науки.

Он ожидал любой реакции, не зная, угадал ли он с ответом. Что хочет услышать человек, находящийся не в себе? Но ее слова ошеломили его.

— Я рада, что ты так думаешь, потому что так тебе будет легче поверить в то, что я тебе расскажу. Я не знаю, связано ли это с сатаной, но это зло. Ужасное, немыслимое зло, которое не в силах объяснить наука… — На какой-то миг показалось, что она снова расплачется. — Ты даже не представляешь… Ты не можешь понять, что это за зло, Виктор… Я никому об этом не рассказывала, я поклялась не рассказывать… Но теперь я больше не могу. Мне нужно, чтобы кто-то об этом знал, и я выбрала тебя…

Ему бы хотелось ответить, как герои кинолент: «И ты совершенно права!» Хотя кино ему не нравилось, в эти минуты он чувствовал себя героем фильма ужасов. Но говорить он толком не мог. Его била дрожь. В буквальном смысле слова: никакой не внутренний озноб, никакие не мурашки по коже — его просто трясло. Он вцепился за руль обеими руками, но чувствовал, что локти у него трясутся, словно он оказался в Антарктиде голышом. Внезапно он начинал сомневаться в безумии Элисы. Она говорила так уверенно, что слушать ее было страшно. Он понял, что все окажется хуже, гораздо хуже, если она не сошла с ума. Безумие Элисы внушало страх, но Виктор еще не знал, сможет ли он пережить здравость ее рассудка.

— Я у тебя ничего не прошу, только выслушай меня, — продолжала Элиса. — Сейчас почти одиннадцать. У нас есть час. Потом посади меня, пожалуйста, где-нибудь на такси, если… решишь не ехать со мной. — Он взглянул на нее. — Мне нужно попасть на важную встречу в половине первого ночи. Я обязательно должна там быть. Ты можешь поступить так, как сочтешь нужным.

— Я поеду с тобой.

— Нет… Будешь решать, когда все узнаешь… — Она замолчала и глубоко вдохнула. — Потом можешь дать мне под зад коленкой и выкинуть из машины. И забыть о случившемся. Клянусь, что, если ты так сделаешь, я тебя пойму…

— Я… — прошептал Виктор и кашлянул. — Я этого не сделаю. Давай. Рассказывай все.

— Это началось десять лет назад, — начала она.

И вдруг Виктора охватило внезапное, но абсолютное наитие. Она собирается рассказать правду. Она не сошла с ума: то, что она собирается рассказать, — правда.

— На той вечеринке, летом 2005 года, когда мы познакомились, помнишь?

— В честь начала летнего курса лекций в университете Алигьери? — Когда ты познакомилась со мной и с Риком, подумал он. — Я хорошо помню, но… на той вечеринке ничего особого не случилось…

Элиса не сводила с него взгляда широко открытых глаз. Ее голос дрогнул.

— С этой вечеринки все началось, Виктор.

 

4

Мадрид

21 июня 2005 года

18:35

Вечер выдался напряженным. Из-за нелепого спора (очередного) с матерью, которая упрекала ее в вечном беспорядке, царившем у нее в комнате, Элиса чуть не опоздала на последний автобус до Сото-дель-Реаль. Она добралась до станции, когда автобус уже трогался с места, и на бегу поношенный кроссовок слетел у нее с ноги, так что ей пришлось просить, чтобы ее подождали. Когда она вошла, пассажиры и водитель смерили ее неодобрительными взглядами. Ей подумалось, что взгляды эти вызваны не столько несколькими секундами, которые они из-за нее потеряли, сколько ее внешним видом — на ней была майка с уже почерневшими бретельками и обтрепанные джинсы с дырами в разных местах. Волосы у нее были взлохмачены, да к тому же их концы доходили ей до пояса, отчего ее растрепанность еще больше бросалась в глаза. Такой неопрятный вид был вызван не только неряшливостью: в последние месяцы она жила в невообразимо стрессовой обстановке, которую могут представить и понять только студенты последнего курса в период весенней сессии, и ей едва хватало времени, чтобы поесть и поспать; о поддержании презентабельного вида нечего было и думать. Однако внешний вид ее никогда не волновал — ни чужой, ни ее собственный. Ей казалось ужасно глупым придавать внимание внешней оболочке.

Автобус остановился в сорока километрах от Мадрида, в красивом месте неподалеку от горной гряды Ла-Педриса, и Элиса поднялась по асфальтированной дороге, обрамленной кустами и миндальными деревьями, к университету имени Алигьери, где проводился летний курс лекций и куда через два года она вошла в качестве преподавателя, хотя в то время об этом еще не подозревала. На вывеске у входа красовался расплывчатый профиль Данте и одна из его строф: «L’acqua ch’io prendo gia mai non si corse». В проспекте курса лекций Элиса видела перевод (она прекрасно говорила по-английски, но на этом ее языковой арсенал заканчивался): «Тех вод, в которые вступаю, еще никто не бороздил». Это был девиз университета, хотя Элиса полагала, что его вполне можно применить и к ней, поскольку курс лекций, который она собиралась слушать, не имел аналогов в мире.

Она пересекла стоянку и дошла до центральной площади, окруженной учебными корпусами. Там собралось много людей, которые слушали кого-то, выступавшего с возвышения. Элиса как могла протиснулась в первые ряды, но не увидела того, кого искала.

— …поприветствовать всех слушателей, а также… — У микрофона стоял лысый мужчина в льняном костюме и голубой рубашке (наверняка, завуч), изображая важный вид, свойственный всем, кто знает, что их обязаны выслушать.

Вдруг кто-то прошептал ей на ухо:

— Извини… Ты случайно не Элиса Робледо?

Она обернулась и увидела Джона Леннона. То есть одного из тысяч Леннонов, которые в изобилии встречаются в университетах всего мира. Данный конкретный клон носил положенные в его роли очки, круглые, металлические, и буйную гриву совершенно кучерявых волос. Он напряженно и внимательно смотрел на Элису и покраснел при этом так, словно его голова представляла собой результат воспаления шеи. Когда она кивнула, парень, похоже, почувствовал себя уверенней, и попытался изобразить на полных губах улыбку.

— В перечне студентов, зачисленных на курс лекций Бланеса, ты идешь под номером один… Поздравляю. — Элиса сказала ему спасибо, хотя, естественно, уже знала об этом. — Я пятый по счету. Меня зовут Виктор Лопера, я из Комплутенсе… Ты из Автономного, да?

— Да. — Ее не удивляло, что незнакомые люди о ней знают: ее имя и фотография часто появлялись на страницах университетских изданий. К возникшей вокруг нее славе всезнайки Элиса была равнодушна, более того, ее это не радовало, в особенности потому, что ей казалось, что мать ценит в ней только это. — Бланес приехал? — спросила она.

— Похоже, не смог.

Элиса огорченно поморщилась. Она примчалась на эту дурацкую встречу только для того, чтобы впервые воочию увидеть физика-теоретика, которым она, как и Стивеном Хокингом, восхищалась больше всех из ныне живущих ученых. Придется ей ждать лекций, которые сам Бланес начнет читать завтра. Она раздумывала, остаться или уехать, когда снова услышала голос Леннона-Лоперы:

— Рад, что мы будем вместе учиться. — Он снова замолчал. Похоже было, перед тем, как что-то выдать, он хорошенько думает. Элиса предположила, что он стеснительный, а может, и похуже. Она знала, что почти все хорошие студенты-физики были со странностями, не исключая и ее. Она вежливо ответила, что тоже рада, и стала ждать продолжения.

Немного помолчав, Лопера сказал:

— Видишь вон того, в фиолетовой рубахе? Его зовут Рикардо Валенте, но все называют его Рик. Он второй в списке. Он был… Мы друзья.

Ах, вот как. — Элиса прекрасно помнила его имя, потому что в списке оценок за вступительное тестирование оно находилось прямо под ее именем и потому что фамилия была необычная: «Валенте Шарп, Рикардо: 9,85». Она получила 9,89 балла из 10, этот парень отстал от нее всего на четыре сотых. Это тоже привлекло ее внимание. — Значит, это тот самый Валенте Шарп.

Шарп был худощавый, с короткими соломенными волосами и орлиным профилем. В эту минуту он, как и все, казался сосредоточенным на словах оратора, но нельзя не признать, что выглядел он «не таким», как основная масса студентов, и Элиса это сразу подметила. Помимо фиолетовой рубашки, на нем был жилет и черные брюки, что выделяло его в толпе, где царили футболки и джинсы. Без всякого сомнения, он считал себя особенным. Добро пожаловать в наш клуб, Валенте Шарп, — подумала она чуть вызывающе.

В этот миг парень повернул голову и взглянул на нее. У него были удивительные зеленовато-голубые глаза, но в них крылся холод, и взгляд его вызывал беспокойство. Если он и заметил Элису, виду он не подал.

— Останешься на вечеринку? — спросил Лопера, когда Элиса собралась уходить.

— Еще не знаю.

— Ну… Увидимся еще.

— Конечно.

На самом деле она хотела как можно скорее улизнуть, но когда после коротких оваций, последовавших за речью, заиграла музыка, и студенты бросились к столу с напитками внизу площадки, какая-то лень удержала ее на месте. Она сказала себе, что раз уж с такими трудностями добралась сюда после ужасной поездки в автобусе, то если она останется чуть подольше, ничего плохого не будет, хотя скорее всего ее ожидала скучная вечеринка в кругу заурядных людей.

Она даже не подозревала, что этот вечер станет началом кошмара.

На стойке бара были наклеены обычные для университета плакатики с забавными описаниями студентов различных факультетов. На плакатике без картинок, посвященном физикам, большими буквами было напечатано несколько фраз:

ТЕОРИЯ — ЭТО ЗНАНИЕ О ТОМ, КАК ВСЕ РАБОТАЕТ, ДАЖЕ ЕСЛИ ОНО НЕ РАБОТАЕТ.

ПРАКТИКА — ЭТО УМЕНИЕ ЗАСТАВИТЬ ВСЕ РАБОТАТЬ, ДАЖЕ НЕ ПОНИМАЯ ПОЧЕМУ.

НА ФИЗИЧЕСКОМ ФАКУЛЬТЕТЕ НАШЕГО УНИВЕРСИТЕТА ТЕОРИЯ СОЧЕТАЕТСЯ С ПРАКТИКОЙ, ПОТОМУ ЧТО НИЧЕГО НЕ РАБОТАЕТ И НИКТО НЕ ЗНАЕТ ПОЧЕМУ.

Этот изящный силлогизм рассмешил Элису. Она попросила кока-колу без сахара и теперь держала пластиковый стаканчик и бумажную салфетку и искала какое-нибудь укромное местечко, чтобы выпить его и уйти. Вдали она заметила Виктора Лоперу, беседовавшего со своим другом, неописуемым Валенте Шарпом, и прочими представителями этого вида. В тот момент ей совсем не хотелось присоединяться к «Круглому столу Великих Мудрецов». Она спустилась по склону и села на поросшей травой земле, опершись спиной о ствол сосны.

Отсюда ей было видно темнеющее небо и даже поднимающуюся над горизонтом луну. Элиса рассматривала луну, медленно отхлебывая кока-колу. Ее с детства влекли к себе небесные тела, так что поначалу она даже хотела стать астрономом, но потом обнаружила, что обыкновенная математика таит в себе намного больше интересного. Математика была чем-то близким, что она могла менять по своему желанию, луна — нет. На луну можно было лишь завороженно смотреть.

— Древние считали, что это богиня. Ученые говорят о ней менее романтичные вещи.

Она с удивлением подумала, что уже во второй раз за вечер с ней заговаривает кто-то незнакомый. Оборачиваясь к своему собеседнику, Элиса молниеносно обдумывала наиболее вероятную (и наиболее желательную?) возможность. Но она ошиблась: это был не На-Четыре-Сотых-Меньше-Валенте-Шарп (как только она могла о нем подумать?), а другой парень, высокий и симпатичный, с темно-каштановыми волосами и светлыми глазами. На нем была футболка и бермуды цвета хаки.

— Это я о луне, ты так прикольно ее разглядываешь. — Свой рюкзак он поставил на траву, протягивая ей руку. — Хавьер Мальдонадо. Это луна. А ты, наверное, Элиса Робледо. Я видел твою фотографию в факультетском журнале, а теперь вот встретил вживую. Подфартило. Не возражаешь, если я присяду?

Элиса возражала, в особенности потому, что парень уже уселся, вторгшись в ее личное пространство и вынудив ее отодвинуться, чтобы избежать контакта с его ногами, обутыми в сандалии. Но ответила, что не возражает. Она была заинтригована. На ее глазах парень достал из рюкзака какие-то бумаги. Такой способ знакомства с девушкой был для нее в диковинку.

— Я попал сюда через черный ход, — признался Мальдонадо так, как будто посвящал ее в какую-то тайну. — На самом деле естественные науки — не мое. Я учусь тут, в Алигьери, на журналистике, и нам сказали подготовить репортаж, ну как дипломную работу. Мне досталось задание взять интервью у студентов последних курсов физфака. Ну, знаешь, поспрошать их, как они живут, как учатся, что делают в свободное время, как занимаются любовью… — Возможно, почувствовав, что Элиса смотрит на него с серьезным спокойствием, он вдруг запнулся. — Ну и мудак же я. Короче, опросник солидный. — Он показал ей бумаги. — Вас я выбрал, потому что вы знаменитости.

— Кого нас?

— Студентов, попавших на курс к Бланесу. Блин, говорят, что вы просто надежда всей физики… Ты могла бы ответить на вопросы потенциального журналиста?

— Вообще-то я уже собиралась уходить.

Мальдонадо вдруг очень смешно опустился на колени.

— Умоляю… Мне еще никого не удалось уговорить… Мне нужно сделать диплом, иначе меня не возьмут даже в желтую прессу… Хуже того — меня отправят в Конгресс депутатов брать интервью у какого-нибудь политика. Сжалься надо мной. Это не займет много времени, честное слово…

Элиса с улыбкой взглянула на часы и встала:

— Очень жаль, но последний автобус на Мадрид уходит через десять минут, и мне обязательно надо на него успеть.

Мальдонадо тоже встал. На его лице, по мнению Элисы, не лишенном привлекательности, возникло хитрое выражение, которое ее насмешило. Наверняка думает, что он неотразим.

— Слушай, давай договоримся: ты ответишь на несколько вопросов, а я отвезу тебя домой на машине. Прямо до самого дома, слово чести.

— Спасибо, но…

— Не хочешь, понятно. Неудивительно. В конце концов мы только что познакомились. А что скажешь насчет этого: сегодня я задам тебе пару вопросов, и если они покажутся тебе интересными, мы продолжим в другой день, ладно? Это займет не больше пяти минут. Ты успеешь на автобус.

Элиса все еще улыбалась, ему удалось заинтриговать и рассмешить ее. Она уже собиралась согласиться, когда Мальдонадо снова заговорил:

— Ты согласна, вижу. Ну, давай.

Он указал на то место, с которого они только что поднялись. Пять минут я могу послушать его вопросы, — подумала она.

Но слушала она его долго, а говорила еще дольше. Винить в этом Мальдонадо было нельзя — он вовсе не вел грязную игру, а был сама любезность и внимательность. В определенный момент он даже напомнил ей, что пять минут уже прошли.

— Бросаем? — спросил он.

Элиса представила себе этот вариант. Мысль о том, чтобы покинуть это подобие природного рая и влезть в ужасный автобус, идущий в Мадрид, казалась ей невыносимой. Кроме того, последние месяцы она жила, замкнувшись в мире своего интеллекта, и теперь, начав с кем-то говорить (с кем-то, кто уважал ее как личность, а не просто видел в ней блестящую студентку или красивую девушку), она поняла, насколько острой была ее потребность в такой беседе. «Еще минутка есть», — сказала она. Вскоре Мальдонадо снова прервал вопросы, чтобы предупредить, что она опоздает на автобус. Эта вежливая заботливость ей понравилась. Она сказала, что хочет продолжать. Больше он не напоминал.

Элисе было приятно выговориться. Она отвечала на вопросы о своем желании изучать физику, об атмосфере на факультете, о своем бесконечном интересе к природе… Мальдонадо давал ей высказаться в ее удовольствие и что-то записывал в блокнот. В какой-то момент он заметил:

— Ты не вписываешься в мое представление об ученых, подруга. Никак.

— А какое у тебя представление об ученых?

Мальдонадо ненадолго задумался.

— Уродливые такие чуваки.

— Будь уверен, некоторые из них очень даже ничего, и есть чувихи, — усмехнулась она. Но, судя по всему, настало время серьезного разговора, потому что шутку он не подхватил.

— Есть в тебе еще что-то, чего я не понимаю. Ты лучшая на курсе, стипендия в лучшем университете мира тебе обеспечена, перспективы с работой самые радужные… К тому же ты только что окончила универ и могла бы… не знаю, спать по двадцать часов в сутки, отправиться в Альпы… Но ты, недолго думая, записалась на совершенно жуткое тестирование, чтобы стать одним из двадцати слушателей двухнедельного курса лекций Давида Бланеса… Наверное, Бланес того стоит.

— Еще бы. — Глаза Элисы загорелись. — Он гений.

Мальдонадо что-то записал.

— Ты с ним знакома?

— Нет, но то, что он делает, — просто замечательно.

— У него жуткие отношения с большинством государственных универов этой страны, ты знала? Видишь, ему пришлось проводить свой курс лекций в частном…

— Вокруг полно завистников, — признала Элиса. — Особенно в научном мире. Но говорят еще, что и характер у Бланеса особый.

— Тебе бы хотелось, чтобы он руководил твоим диссером?

— Еще как.

— И все? — спросил Мальдонадо.

— Что все?

— Я спросил, хотелось ли бы тебе, чтобы он руководил твоим диссером, а ты ответила: «Еще как». Больше тебе нечего сказать?

— А что мне еще сказать? Ты задал мне вопрос, я на него ответила.

— Вот в чем проблема мышления физиков, — пожаловался парень, делая какие-то заметки. — Вы воспринимаете вопросы слишком буквально. Я хотел узнать, что же такое этот Бланес продает, что все хотят купить. Ну, то есть… Я знаю, говорят, что он суперумный, кандидат в Нобели, что если ему дадут премию, это будет первый испанский физик, получивший Нобеля за всю гребаную историю этой премии… Ну, все это я знаю. Но я хочу понять, что же он такого наваял, понимаешь? Курс ваш называется… — Он заглянул в бумаги и с трудом прочитал: — «Топология временных струн в видимом электромагнитном излучении»… Честно говоря, название мне ни о чем не говорит.

— Хочешь, чтобы я тебе в ответ на один вопрос объяснила всю теоретическую физику? — рассмеялась Элиса.

Мальдонадо, похоже, воспринял это предложение серьезно.

— Валяй, — сказал он.

— Ну, ладно… Постараюсь в двух словах… — Элиса все больше чувствовала себя в своей стихии. Ей нравилось объяснять все то, что ей нравилось понимать. — О теории относительности ты слышал?

— Ага, эйнштейновская. «Все относительно», да?

— Это не Эйнштейн сказал, а Сара Монтьель, — засмеялась Элиса. — Теория относительности будет чуть посложнее. Но я веду к тому, что она верна применительно практически ко всем случаям, за исключением мира атомов. В этом мире более точной оказывается другая теория, называемая квантовой. Это самые совершенные логические построения, когда-либо сделанные человеком — с использованием этих двух теорий можно объяснить почти все явления. Но проблема в том, что нужны они обе. Что вписывается в схемы одной из них, не вписывается в другую, и наоборот. Я понятно излагаю?

— Это что-то вроде наших самых больших партий, да? — предположил Мальдонадо. — У обеих есть недостатки, но объясняют они все по-разному.

— Что-то вроде того. Ну вот, и одна из теорий, которой лучше всего удается их объединить, это теория струн.

— Никогда о ней не слышал. «Струны», говоришь?

— Ее еще называют теорией суперструн. Это сложнейшая с математической точки зрения теория, но суть ее довольно проста… — Элиса огляделась вокруг и взяла салфетку из-под стаканчика. Продолжая говорить, она согнула ее пополам и выровняла сжатый край длинными сильными пальцами. Мальдонадо внимательно следил за ее действиями. — Согласно теории струн, частицы, из которых состоит вся вселенная, ну, ты знаешь, электроны, протоны… Все эти частицы или частицы, из которых они состоят, не круглые, как нас учили в школе, а продолговатые, как струны…

— Как струны… — задумчиво повторил Мальдонадо.

— Да, очень тонкие, потому что их единственное измерение — длина. Но они имеют одно особое свойство. — Элиса подняла руки, держа салфетку так, чтобы сложенный край оказался на уровне глаз Мальдонадо. — Что ты видишь?

— Салфетку.

— Вот в чем проблема мышления журналистов: вы слишком доверяете видимости. — Элиса насмешливо усмехнулась. — Забудь о том, что ты знаешь об этом предмете. Скажи просто, что ты видишь.

Мальдонадо сощурился, разглядывая тонкий край, который показывала ему Элиса.

— Ну… Линию… Прямую…

— Молодец. Если смотреть с твоего места, это могла бы быть струна, правда? Нить. Так вот, теория говорит, что струны, образующие материю, только кажутся струнами при взгляде с определенного места… Но если взглянуть на них под другим углом, — Элиса развернула салфетку перед Мальдонадо и показала ему прямоугольник, — …в них кроются другие измерения, а если бы нам удалось раскрутить, или «открыть», их, — она полностью развернула салфетку, превратив ее в квадрат, — мы могли бы увидеть множество других измерений.

— Круто! — Мальдонадо и впрямь пробрало, а может, он удачно притворялся. — И эти измерения уже открыли?

— Куда там, — ответила Элиса, сминая салфетку и засовывая ее в стакан. — Чтобы «открыть» субатомную струну, нужны такие приборы, которых еще не существует: мощнейшие ускорители частиц… Вот тут-то и появляется Бланес со своей теорией. Бланес считает, что некоторые струны можно «открыть» с небольшими затратами энергии: струны времени. Бланес математически доказал, что время состоит из струн, как и все остальные материальные явления. Однако струны времени можно открыть с использованием энергии уже существующих ускорителей. Просто такой эксперимент очень трудно провести.

— То есть в переводе на практический язык… — Мальдонадо бешено строчил, — это означает… возможность путешествий во времени? Возвращения в прошлое?

— Нет, путешествия во времени — это из области научной фантастики. Они противоречат основным законам физики. Вернуться назад, к сожалению, невозможно. Время может двигаться только вперед, в сторону будущего. Но если теория Бланеса верна, существует другая возможность… Можно было бы открывать струны времени, чтобы видеть прошлое.

— Видеть прошлое? В смысле… видеть Наполеона, Юлия Цезаря?.. Вот уж это точно научная фантастика, подруга.

— Ошибаешься. Это как раз очень даже возможно. — Она лукаво взглянула на него. — И не только возможно, это происходит сплошь и рядом. Отдаленное прошлое мы видим каждый день.

— В смысле в старых фильмах, на фотографиях…

— Нет, мы видим его прямо сейчас. — Заметив выражение его лица, она рассмеялась. — Серьезно. На что спорим?

Мальдонадо осмотрелся.

— Ну, некоторые преподы тут, конечно, староваты, но… — Элиса рассмеялась, качая головой. — Ты серьезно, что ли?

— Совершенно серьезно. — Она подняла глаза, и Мальдонадо последовал ее примеру. Уже стемнело. На черном небе хрусталиками поблескивал звездный ковер. — Свет этих звезд доходит до Земли за миллионы лет, — пояснила она. — Их может уже не быть, но мы будем видеть их еще очень долго… Каждый раз, когда мы смотрим на ночное небо, мы погружаемся на миллионы лет в прошлое. Путешествовать во времени можно, просто выглянув в окно.

Какое-то время оба молчали. Для Элисы звуки и огни вечеринки пропали, она была поглощена величественной тишиной, царившей под сводом высящегося над ними храма. Опустив наконец глаза и взглянув на Мальдонадо, она поняла, что он чувствует то же самое.

— Физика — красивая штука, — еле слышно прошептала она.

— Не только физика, — ответил Мальдонадо, глядя на нее.

Они продолжили с вопросами, но уже в более медленном темпе. Потом он предложил прерваться и перекусить, и Элиса не отказалась (было уже поздно, она проголодалась). Мальдонадо встал и направился к барной стойке.

В ожидании его Элиса беззаботно поглядывала по сторонам. В теплом летнем воздухе носились последние отзвуки вечеринки, играла старая-престарая песня Умберто Тоцци, тут и там группки студентов и преподавателей оживленно беседовали под зажженными фонарями.

И тут она заметила наблюдавшего за ней мужчину.

Внешность у него была совершенно заурядная. Он стоял внизу склона. Клетчатая рубашка с коротким рукавом и хорошо отглаженные брюки совсем не бросались в глаза. Внимание привлекали только седеющие волосы и громадные серые усы. Он держал в руке пластиковый стаканчик и временами отпивал из него. Элиса подумала, что это один из преподавателей, но с другими коллегами он не разговаривал и вообще ничего не делал.

Только смотрел на нее.

Этот пристальный взгляд ее озадачил. Она задумалась, не знакома ли она с ним, но пришла к выводу, что это он, похоже, ее знает — наверное, тоже видел фотографию в журнале.

Внезапно мужчина резко (слишком резко) отвернулся и вроде бы влился в одну из групп преподавателей. Это резкое бегство насторожило ее еще больше. Казалось, он притворился, понял, что Элиса его заметила. Черт побери, заметила. Однако когда Мальдонадо вернулся с двумя завернутыми в бумагу бутербродами, пакетом чипсов, пивом и кока-колой без сахара для нее, Элиса об этом происшествии забыла: натыкаться на навязчивый взгляд взрослого мужчины ей случалось не впервые.

На обратной дороге в Мадрид они почти не говорили, но в тесном пространстве машины рядом с этим едва знакомым парнем Элиса не чувствовала себя дискомфортно. Она как будто уже начала привыкать к его присутствию. Иногда Мальдонадо смешил ее каким-нибудь ироническим замечанием, но вопросов он больше не задавал, и Элиса была признательна ему за эту любезность. Она воспользовалась возможностью побольше узнать о нем самом. Его мир был прост: он жил с родителями и с сестрой, любил путешествовать и заниматься спортом (оба эти увлечения были ей близки). Когда «пежо» Мальдонадо остановился перед подъездом ее дома на Клаудио Коэльо, было уже почти двенадцать.

— Ничего себе домик, — сказал он. — Для того чтобы быть физиком, обязательно стричь купоны?

— Это обязательно для моей матери.

— Мы так и не поговорили о твоей семье… Кто твоя мать? Математик? Химик? Генный инженер? Изобретательница кубика Рубика?

— У нее салон красоты в двух кварталах отсюда, — засмеялась Элиса. — Отец, тот действительно был физиком, но он погиб в автокатастрофе пять лет назад.

На лице Мальдонадо появилось искреннее сочувствие.

— Это тяжело.

— Не беспокойся, я едва его знала, — легко ответила Элиса. — Его никогда не было дома. — Она вышла из машины и захлопнула дверцу. Потом наклонилась и взглянула на Мальдонадо: — Спасибо, что подвез.

— Спасибо тебе за помощь. Слушай, если у меня будут… еще… еще вопросы, может?.. Может, увидимся как-нибудь в другой раз?

— Ну…

— У меня есть твой телефон. Я тебе позвоню. Удачи тебе завтра у Бланеса.

Мальдонадо вежливо подождал, пока она откроет дверь подъезда. Элиса обернулась, чтобы помахать ему рукой.

И остолбенела.

С другой стороны улицы на нее смотрел мужчина.

В первый момент она его не узнала. А потом заметила седеющие волосы и громадные сероватые усы. Ее охватила дрожь, словно все тело было усеяно отверстиями, и теперь порыв ветра насквозь пронизал ее.

Автомобиль Мальдонадо скрылся. Проехала одна машина, потом другая. Улица опустела, но мужчина по-прежнему стоял на месте. Я все напутала. Это не он, он даже одет по-другому.

И тут вдруг мужчина повернулся и завернул за угол.

Элиса не могла отвести взгляд от того места, где он стоял всего несколько секунд назад. Это другой человек, просто они похожи.

Однако она была уверена, что и этот человек за ней следил.

 

5

— Я не собираюсь читать вам интересный курс лекций, — заявил Давид Бланес. — Мы не будем тут говорить о чем-то удивительном или из ряда вон выходящем. Здесь не будет ответов. Кому нужны ответы, пусть идет в церковь или в школу. — Робкие смешки. — Здесь мы будем рассматривать действительность, а у действительности нет ответов и в ней нет ничего удивительного.

Дойдя до конца аудитории, он резко остановился. Понял, что не может пройти сквозь стену, подумала Элиса. Когда он повернулся, она отвела от него взгляд, но продолжала внимательно ловить каждое его слово.

— Перед тем как мы начнем, я хочу вам кое-что пояснить.

Двумя большими шагами Бланес подошел к диапроектору и включил его. На экране показались три буквы и цифра.

— Вот E=mc², пожалуй, самое знаменитое уравнение всех времен из области физики, релятивистская энергия находящейся в покое частицы.

Он сменил изображение. Появилась черно-белая фотография мальчика с восточными чертами лица, вся левая часть тела которого была лишена кожи. Через дыру в щеке виднелись зубы. Послышались тихие перешептывания. Кто-то пробормотал: «Боже». Элиса не могла шевельнуться — она потрясенно созерцала ужасную фотографию.

— Это, — спокойно сказал Бланес, — тоже E=mc², как знают во всех японских университетах.

Он выключил проектор и посмотрел на студентов.

— Я мог бы продемонстрировать вам одно из уравнений Максвелла и свет ламп в хирургическом театре, где лечат какого-то человека, или волновое уравнение Шрёдингера и мобильный телефон, благодаря которому к агонизирующему ребенку приезжает врач и спасает ему жизнь. Но я выбрал пример Хиросимы, наименее оптимистичный.

Когда перешептывания стихли, Бланес продолжил:

— Мне известно, что думают или думали о нашей профессии многие физики, не только современные и не только плохие — этого же мнения придерживались Шрёдингер, Джинс, Эддингтон, Бор. Они считали, что мы занимаемся лишь символами. Шрёдингер говорил: «тенями». Многие из них полагают, что дифференциальные уравнения не есть действительность. Когда слушаешь некоторых коллег, начинает казаться, что теоретическая физика заключается в построении домиков из пластмассовых кубиков. Эта абсурдная мысль получила распространение, и сегодня люди считают, что физики-теоретики — это чуть ли не простые мечтатели, живущие в башне из слоновой кости. Они думают, что наши игры, наши домики, никак не связаны с их повседневными проблемами, с их увлечениями, их заботами или благосостоянием их близких. Но я скажу вам одну вещь, и я хочу, чтобы вы восприняли ее как основополагающее правило этого курса. Через минуту я начну покрывать доску уравнениями. Я начну с этого угла и закончу в том, и можете быть уверены, что ни один сантиметр ее поверхности не пропадет даром, потому что почерк у меня достаточно мелкий. — Кто-то засмеялся, но Бланес оставался совершенно серьезен. — И когда я закончу, вам нужно будет сделать следующее упражнение: вы должны будете посмотреть на эти цифры, на все эти цифры и греческие буквы на доске, и сказать себе: «Вот она, действительность, вот она, действительность…» — Элиса сглотнула слюну. Бланес добавил: — Физические уравнения — это ключ к нашему счастью, к нашему страху, к нашей жизни и к нашей смерти. Помните об этом. Всегда.

Он быстро шагнул на подиум, закрыл экран, взял мел и, как и обещал, начал писать цифры в углу доски. И до конца лекции не говорил больше ни о чем, кроме сложных абстракций некоммутативной алгебры и фундаментальной топологии.

Давиду Бланесу было сорок три года, он был высокого роста и выглядел подтянутым и спортивным. В волосах виднелась седина, на лбу появились залысины, но и они казались интересными. Кроме того, Элиса обратила внимание и на другие подробности, незаметные на виденных ею раньше фотографиях: на особую привычку щуриться при пристальном взгляде, на изъеденные юношескими оспинами щеки, на крупный нос, казавшийся в профиль почти смешным… Бланес был в некотором роде привлекателен, но только «в некотором роде», как многие другие люди, не славящиеся своей внешностью. На нем была нелепая одежда десантника: камуфляжный жилет, шаровары и ботинки. Голос у него был мягкий, с хрипотцой, не соответствующий его комплекции, но в нем звучала какая-то сила, какое-то желание ошеломить. Может быть, решила Элиса, это его способ защиты.

То, что Элиса накануне рассказывала Мальдонадо, было абсолютно верно, и сейчас она в этом убедилась: у Бланеса действительно был «особый» характер, даже более особый, чем у других корифеев в этой сфере. Но, с другой стороны, ему пришлось столкнуться с большим непониманием и несправедливостью. Прежде всего он был испанцем, что для амбициозного физика (и она, и все другие слушатели курса прекрасно знали об этом) было любопытным исключением и серьезным недостатком даже не из-за какой-то дискриминации, а ввиду печального положения, в котором данная наука пребывала в Испании. Те немногие достижения, которыми отличились физики испанского происхождения, были сделаны за пределами их страны.

С другой стороны, Бланес достиг успеха. И это казалось еще менее простительным, чем его национальность.

Своим успехом он был обязан неким уравнениям, густо написанным на одной-единственной странице — наука состоит из таких вот подарков, кратких и вечных. Он написал их в 1987 году, когда работал в Цюрихе со своим учителем Альбертом Гроссманном и с коллегой Серджио Марини. Они были опубликованы в 1988 году в престижном немецком журнале «Анналы физики» (там же, где более восьмидесяти лет назад появилась статья Альберта Эйнштейна об относительности) и забросили автора на чуть ли не абсурдную вершину славы, подарив ему ту самую странную известность, которую в считанных случаях приобретают ученые. И это несмотря на то, что его статья, доказывавшая существование струн времени, была настолько сложной, что лишь немногие специалисты могли ее полностью понять, и на то, что, хотя его доказательства были непогрешимы с математической точки зрения, экспериментальные подтверждения могли быть получены только через десятки лет.

Так или иначе, европейские и американские физики с восторженным удивлением приветствовали его открытие, и этот восторг просочился в прессу. Поначалу испанские газеты не особо отреагировали на это событие (чаще всего попадались заголовки типа «Испанский физик открыл, почему время движется только в одном направлении» или «По словам испанского физика, время подобно секвойе»), и своей популярностью в Испании Бланес был обязан перекручиванию, которому подверглась эта новость в менее серьезных средствах массовой информации, прямо заявлявших: «Благодаря теории Давида Бланеса Испания заняла ведущее место в физике XX века», «Профессор Бланес говорит, что наука подтверждает возможность путешествий во времени», «Испания может стать первой страной в мире, где будет создана машина времени». Все это было неправдой, но публика восприняла это с энтузиазмом. На обложках нескольких журналов рядом с фотографиями оголенных девиц появилось имя Бланеса в связи с упоминаниями о тайнах времени. Одно издание эзотерического типа продало тысячи экземпляров тематического рождественского номера, на обложке которого было написано: «Путешествовал ли Иисус во времени?», а ниже, более мелкими буквами: «Теория Давида Бланеса вызывает недоумение в Ватикане».

В это время Бланеса уже не было в Европе, чтобы радоваться (или оскорбляться): он был практически «телепортирован» в США. Он читал лекции и работал в Калтехе, престижном Калифорнийском технологическом институте, и, как бы идя по стопам Эйнштейна, в институте фундаментальных исследований в Принстоне, где такие мыслители, как он, могли прогуливаться по тихим паркам и имели время на раздумья и бумагу и карандаш для записей. Но в 1993 году, когда американский конгресс проголосовал против продолжения строительства в Ваксахачи (штат Техас) сверхпроводникового суперколлайдера, который мог бы стать самым большим и мощным ускорителем частиц в мире, роман Бланеса и США вдруг закончился по бесповоротному решению первого. В предшествовавшие его возвращению в Европу дни в прессу просочились его заявления, сделанные некоторым американским средствам массовой информации: «Правительство этой страны предпочитает тратить деньги на оружие, а не на научные исследования. США напоминает мне Испанию: это страна с очень талантливыми людьми, но с отвратительными политиками. Они не просто плохо выполняют свои обязанности, — подчеркнул он, — они отвратительны». Поскольку его критика уравнивала обе страны и их правительства, эти заявления не понравились никому и заинтересовали очень немногих.

Положив, таким образом, конец американскому периоду своей жизни, Бланес вернулся в Цюрих, где зажил тихо и одиноко (его единственными друзьями были Гроссманн и Марини, его единственными женщинами — мать и сестра; Элису такая монашеская жизнь восхищала), в то время как его теорию захлестнула волна долго назревавших реакций. Любопытно, что испанское научное сообщество было одним из тех, кто наиболее рьяно ее отвергал — в нескольких университетах зазвучали ученые голоса о том, что «теория секвойи», как ее в то время уже начали называть (потому что струны времени закручивались на световых частицах, подобно кольцам на стволах этих деревьев), была складной, но непродуктивной. Возможно, потому, что Бланес был из Мадрида, критические отзывы оттуда раздались не сразу, но, вероятно по той же причине, оказались самыми резкими: знаменитый преподаватель из Комплутенсе назвал его теорию «сказочным леденцом, не имеющим под собой абсолютно никакой реальной базы». За рубежом ему пришлось не лучше, хотя такие специалисты в теории струн, как Эдвард Виттен из Принстона и Камран Вафа из Гарварда продолжали утверждать, что речь может идти о научной революции, подобной перевороту, вызванному самой теорией струн. Стивен Хокинг, прикованный к инвалидной коляске в Кембридже, был одним из немногих, кто тихо высказался в поддержку Бланеса и способствовал распространению его идей. Когда его спрашивали об этом, известный физик отвечал своими обычными шуточками, озвученными монотонным и холодным синтезатором голоса: «Несмотря на то что многие стремятся срубить ее на корню, секвойя профессора Бланеса и дальше осеняет нас своей тенью».

Один только Бланес ничего не говорил. Его странное молчание длилось около десяти лет, в течение которых он руководил лабораторией, ранее возглавляемой уже вышедшим на пенсию Альбертом Гроссманном, его другом и наставником. Благодаря математической стройности и фантастическим возможностям, которые открывала «теория секвойи», она продолжала вызывать интерес у ученых, но доказать ее так и не смогли. Она перешла в состояние «поживем — увидим», в котором наука любит откладывать некоторые идеи в морозильную камеру истории. Бланес отказывался делать о ней какие-либо публичные заявления, и многие думали, что он стыдится своих ошибок. И вот в конце 2004 года появилось объявление о курсе лекций — первом, который Бланес собирался прочитать о своей «секвойе». Из всех стран он выбрал Испанию, из всех городов — Мадрид. Частный университет имени Алигьери взял на себя все расходы и согласился на странные требования ученого: курс должен проводиться в июле 2005 года, лекции будут читаться на испанском языке, и в нем будут участвовать двадцать слушателей, отобранных в строгой очередности по результатам прохождения международного экзамена по теории струн, некоммутативной геометрии и топологии. В принципе принимали только лиц с высшим образованием, но выпускники, получавшие диплом в этом году, могли участвовать в экзамене, предоставив письменную рекомендацию своих преподавателей теоретической физики. Таким образом, документы смогли подать такие студенты, как Элиса.

Почему Бланес так долго ждал, чтобы прочитать первый курс лекций о своей теории? И почему решил дать его именно сейчас? Этого Элиса не знала, но ей это было и не важно. По правде говоря, в первый день она чувствовала себя просто счастливой, присутствуя на уникальном курсе лекций, о котором столько мечтала.

Однако к концу лекции она в корне переменила свое мнение.

Ушла она одной из первых. Элиса громко захлопнула книги и папку и вышла из аудитории, даже не пытаясь спрятать конспекты в рюкзак.

Спускаясь по крутой улице к автобусной остановке, она услышала голос:

— Извини… Тебя куда-нибудь подвезти?

Она была так взвинчена, что даже на заметила рядом с собой машину. Изнутри, как гигантская черепаха, высовывалась голова Виктора «Леннона» Лоперы.

— Спасибо, мне далеко, — неохотно ответила Элиса.

— Куда?

— На Клаудио Коэльо.

— Ну… если хочешь, я тебя подброшу. Мне… в центр.

Болтать с этим типом ей не хотелось, но потом она решила, что разговор поможет ей отвлечься.

Она села в грязный автомобиль, забитый бумагами и книгами и пахнущий старой обивкой. Лопера вел машину осторожно и медленно — так же, как говорил. Однако, судя по всему, он был очень доволен, что Элиса едет с ним, и постепенно разговорился. Как обычно бывает со всеми сверхробкими людьми, его словесный поток вдруг сделался чрезмерно обильным.

— А как тебе то, что он сказал вначале про действительность? «Уравнения есть действительность»… Ну, если он так говорит… Не знаю, мне кажется, это очень преувеличенный позитивистский редукционизм… Он отвергает вероятность истин, познаваемых в откровениях и интуитивно, которые являются основой, к примеру, религиозных верований или здравого смысла… И это ошибка… Ну, наверное, он говорит так, потому что он атеист… Но, честно говоря, я не думаю, что религиозная вера несовместима с научными доказательствами… Они находятся на разных уровнях, как утверждал Эйнштейн. Нельзя… — Он остановился на перекрестке и подождал, пока проедут машины, чтобы продолжить путь и монолог: — Нельзя превращать свои метафизические ощущения в химические реакции. Это было бы абсурдно… Гейзенберг говорил…

Элиса отключилась и просто смотрела на дорогу, иногда поддакивающе мычала. Но вдруг Лопера прошептал:

— Я тоже заметил. Ну, то есть как он с тобой обращался.

Она почувствовала, что заливается краской, и от одного воспоминания ей захотелось разреветься.

Бланес поставил аудитории несколько вопросов, но для ответа на них выбрал кого-то, кто сидел через два места от нее и поднимал руку одновременно с ней.

Валенте Шарпа.

Затем вдруг случилось так, что Бланес задал вопрос, а руку подняла только она. Однако вместо того чтобы дать ей слово, ученый попытался добиться ответа от остальных: «Ну же, что с вами, господа? Боитесь, что, если вы ошибетесь, у вас заберут диплом?» Прошло несколько тягучих секунд, и Бланес снова указал на то же место. Элиса опять услышала этот мягкий, спокойный, чуть ли не веселый голос с легким иностранным акцентом: «В этом масштабе не существует адекватной геометрии из-за феномена квантовой пены». «В точку, господин Валенте».

Валенте Шарп.

Пять лет беспрерывного лидерства на курсе довели дух соревнования Элисы до безумных пределов. В научном мире нельзя быть первым, не предпринимая жутких усилий хищника по систематическому удалению соперников. Поэтому бессмысленное пренебрежение со стороны Бланеса оказалось для нее неописуемой пыткой. Она не хотела показывать перед сокурсником, насколько уязвлена ее гордость, но была уже на грани срыва.

— Такое впечатление, что он меня даже не видит, — пробормотала она, глотая слезы.

— Мне кажется… что он видит тебя слишком хорошо, — ответил Лопера.

Она подняла на него глаза.

— Ну, то есть… — попытался он объяснить, — мне кажется, что… он тебя увидел и подумал: «Такая… такая… девушка не может одновременно быть очень…» То есть это просто предрассудок, основанный на мужском превосходстве. Может, он не знает, что ты лучше всех прошла тестирование. Не знает, как тебя зовут. И думает, что Элиса Робледо… Ну, что она не может быть такой, как ты.

— А какая я? — Она не хотела задавать этот вопрос, но ей уже было все равно, жестоко ли он прозвучит.

— Я думаю, это вещи не взаимоисключающие… — уклоняясь от ответа, сказал Лопера, как бы размышляя вслух. — Хотя с генетической точки зрения, это редкость… То есть ум и красота… Они почти никогда не соединяются. Конечно, есть исключения… Ричард Фейнман вроде был красавцем. Так говорят. И Рик тоже… в своем роде, да? Ну, ничего так… да?

— Рик?

— Рик Валенте, мой друг. Я так его давно называю. Ну, помнишь, я показывал тебе его вчера на вечеринке? Рик Валенте…

Одного упоминания этого имени было достаточно, чтобы Элиса скрипнула зубами. Валенте Шарп, Валенте Шарп… В ее мыслях эти фамилии звучали с каким-то механическим скрежетом, словно лезвие электропилы, подчистую уничтожавшее ее гордость. Валенте Шарп, Валенте Шарп…

— Он тоже — немножко смесь и того, и другого: и умный, и красивый, как ты, — продолжал Лопера, как видно, не замечая переполнявших ее эмоций. — Да к тому же он умеет… умеет нравиться, ты заметила? На преподавателей он действует как заклинатель на змей… Вернее, не только на преподавателей, на всех. — Он засмеялся булькающим смехом (в последующие годы Элиса не раз еще услышит смех Виктора, и со временем он станет ей очень приятен, но в ту минуту он показался ей отвратительным). — И с девушками тоже. Да-да, тоже… Ух, еще и как.

— Ты говоришь о нем так, будто вы не друзья.

— Будто мы не?.. — Казалось, что в голове у Виктора напряженно гудит жесткий диск, обрабатывающий это банальное замечание. — Да нет, конечно, мы… Вернее, мы были друзьями… Мы познакомились еще в школе, потом вместе учились в универе. Просто Рик получил одну из этих «суперстипендий», махнул в Оксфорд, на кафедру Роджера Пенроуза, и мы перестали видеться… Когда закончатся лекции Бланеса, он собирается снова вернуться в Англию… ну, конечно, если Бланес не заберет его с собой в Цюрих.

Улыбка, появившаяся на пухлых губах Лоперы, когда он произносил эту фразу, Элисе не понравилась. К ней вернулись самые черные мысли: она почувствовала себя совершенно измотанной, чуть ли не полумертвой. Естественно, Бланес выберет Валенте Шарпа, кого же еще.

— Мы четыре года не виделись… — продолжил Лопера. — Не знаю, пожалуй, в нем что-то изменилось… Он более… Более уверен в себе. Он гений, это надо признать, гений в кубе, сын и внук гениев: его отец — крип… криптограф, работает в Вашингтоне, в каком-то там центре национальной безопасности… Мать — американка, преподает математику в Балтиморе… В прошлом году она была в списке кандидатов на премию «Филдз Медал». — Хочешь не хочешь, рассказ произвел на Элису впечатление. Премия «Филдз Медал» — это что-то вроде Нобелевской премии по математике, и каждый год она вручается в США лучшим специалистам в этой сфере. Интересно, что бы чувствовала она, если бы у нее была мать — кандидат на премию «Филдз Медал». Но в эту минуту она испытывала только раздражение. — Они разведены. А брат его матери…

— Лауреат Нобелевской премии по химии? — перебила Элиса, ловя себя на мелочности. — Или сам Нильс Бор?

Лопера снова выдал таинственный набор звуков, который должен был заменить смех.

— Нет, он программист «Майкрософта» в Калифорнии… Я просто хотел сказать, что Рик впитал в себя знания от них от всех. Он как губка, понимаешь? Даже если тебе кажется, что он тебя не слушает, он анализирует все, что ты говоришь и делаешь… Ходячий компьютер. Где тебя высадить на Клаудио Коэльо?

Элиса сказала, что везти ее до самого дома не обязательно, но Лопера настаивал. Застряв в обеденной мадридской пробке, они скоро немного разругались, и времени им с лихвой хватило даже на молчание. На бардачке машины, под какими-то папками с мятыми краями, Элиса заметила пару книг. Она прочитала название одной из них: «Математические игры и головоломки». Другая, потолще, была «Физика и вера. Научная и религиозная истина».

Когда они въехали на Клаудио Коэльо, Виктор прервал молчание:

— Ну и разозлился Рик, когда увидел, что ты обставила его на тестировании перед этим курсом. — И снова забулькал-засмеялся.

— Что, честно?

— Куда уж честнее, он не умеет проигрывать. Совсем не умеет. — Внезапно Лопера взглянул на нее с другим выражением, как будто ему пришла в голову новая мысль. — Остерегайся его.

— Кого?

— Рика. Будь очень осторожна.

— Почему? Он может повлиять на жюри премии «Филдз», чтобы мне ее не дали?

Лопера пропустил шутку мимо ушей.

— Нет, просто ему не нравится проигрывать. — Он остановил машину. — Это твой подъезд?

— Да, спасибо. Слушай, почему ты говоришь, что мне его надо остерегаться? Что он мне может сделать?

Он не смотрел в ее сторону. Сидел, уставившись вперед, будто еще вел машину.

— Ничего. Я просто хотел сказать, что… он удивился, что первое место заняла ты.

— Потому что я девушка? — спросила она с ледяной яростью. — Поэтому?

Виктор смутился.

— Может быть. Он не привык… Ну, быть вторым. — Элиса прикусила язык, чтобы не вставить слово. Я тоже, подумала она. — Но ты не волнуйся, — добавил он, словно пытаясь ее подбодрить или сменить тему. — Я уверен, что Бланес сумеет тебя оценить… Он слишком хорош сам, чтобы не ценить все хорошее.

Эта фраза ее немного смягчила и примирила с Лоперой. Войдя в подъезд, она подумала, что, пожалуй, была с ним довольно груба, и обернулась, чтобы попрощаться, но Лопера уже уехал. Она помедлила еще чуть-чуть, углубившись в свои мысли.

Эта сцена напомнила ей о том, что случилось накануне, с Хавьером Мальдонадо. Почти рефлекторно она взглянула на улицу, но никто за ней не следил. Никаких седоволосых мужчин с усами. Конечно, сам Альберт Эйнштейн. На самом деле, Эйнштейн — дед Валенте, и вчера вечером за мной следил он.

Она улыбнулась и села в лифт. Наверное, все это было простой случайностью. Случайности бывают — с точки зрения математики, их вероятность существует. Двое немного внешне похожих мужчин засматриваются на нее в течение одного вечера. Почему бы нет? Только параноик способен цепляться за это происшествие.

Поднимаясь в лифте, она вспомнила о странном предупреждении Виктора Лоперы.

Остерегайся Рика.

Как глупо. Да Валенте никакого внимания на нее не обращал. На первом занятии он ни разу даже не взглянул в ее сторону.

 

6

Встреча состоялась в субботу вечером в кафе, где она раньше не бывала, недалеко от улицы Аточа. «Тебе там понравится», — заверил ее Мальдонадо.

И он не ошибся. Это было спокойное место с темными стенами и неким подобием театральной атмосферы, обусловленным в основном наличием красного занавеса у стойки бара. Ей очень понравилось.

Мальдонадо ждал ее за одним из немногих занятых столиков. После ужасной прошедшей недели она не могла скрыть, что очень рада его видеть.

— Вчера я несколько раз звонил тебе домой, кто-то снимал трубку, и связь прерывалась, — сказал Мальдонадо.

— Что-то было с линией. Уже все починили.

В телефонной компании им сказали, что произошел «системный сбой», но Элиса думала, что настоящий «системный сбой» был у ее матери, которая бегала по стенкам и, слегка повысив свой размеренный тон голоса, угрожала подать на них в суд за нанесенный ущерб («У меня есть важные клиенты, которые звонят мне домой, вы не представляете себе…»). Ей обещали, что прямо в субботу утром к ним пришлют нескольких мастеров проверить линию и устранить неполадки, и так и сделали. Только тогда Марта Моранде успокоилась.

Элиса заказала кока-колу без сахара, весело поглядывая, как Мальдонадо достает из рюкзака бумаги.

— Снова вопросики? — шутливо спросила она.

— Да. Ты не хочешь? — Она поспешила ответить, что хочет, потому что почувствовала по тону, что говорит он серьезно. — Я знаю, что это нудная канитель, — сказал он, извиняясь, — но ничего не поделаешь, такова моя работа. Большущее спасибо тебе, что ты меня выручаешь… Хорошая журналистика получается из терпеливо собранной информации, — добавил он с удивившим ее оскорбленным достоинством.

— Да, конечно, прости… — Ляпнула что-то не то, подумала она. Но при виде почти что застенчивой улыбки Мальдонадо ее угрызения совести как ветром сдуло.

— Да нет, это ты меня прости. Я немного на нервах, потому что семестр заканчивается и нужно как можно скорее сдать репортаж.

— Ну, давай, — сказала она, — не будем терять времени: спрашивай что хочешь. Расскажу все как на духу.

Однако сразу разговор гладко не пошел. Он механически задавал ей вопросы про то, как она любит отдыхать, а она отвечала напряженно, точно была на устном экзамене. Элиса поняла: оба они недовольны, что начали встречу так непохоже на прошлый вечер. Тогда Мальдонадо спросил, каким видом спорта она занимается, и все изменилось. Элиса сказала, что занимается всем, чем только может, и это было правдой: в ее распорядок дня входили фитнес, плавание, аэробика… Мальдонадо в изумлении уставился на нее:

— Теперь понятно, откуда у тебя такие физические данные, — заметил он.

— Какие «такие»? — улыбнулась она.

— Твои физические данные идеально подходят физичке.

— Какой плоский и неоригинальный каламбур.

— Ты просто вынудила меня это сказать.

Потом они заговорили о ее детстве. Она рассказала, что росла в одиночестве, и все развлечения и игры зависели только от ее воображения. Других вариантов не было, потому что ее родители не хотели иметь больше детей, были заняты скорее собственными делами и не обращали на нее внимания. Отец («его звали как тебя, Хавьером») стал физиком во времена «еще похуже», чем сейчас. В воспоминаниях Элисы он остался мягким человеком с густой темной бородой, и все. Часть жизни он провел в Англии и Соединенных Штатах, исследуя слабое взаимодействие, модную в семидесятые годы тему теоретической физики: силу, вызывающую распад некоторых атомов.

— Он долгое время изучал явление, известное под названием «нарушение СР-симметрии каоном»… Пожалуйста, не смотри на меня так… — Элиса засмеялась.

— Нет-нет, — возразил Мальдонадо. — Я слушаю и записываю.

— Каон, как слышится, так и пишется, — уточнила Элиса, видя, как рука Мальдонадо повисла над страницей.

Ей было все интереснее. К сожалению, пришлось рассказывать и о матери, Марте Моранде — зрелой, привлекательной, магнетической женщине, хозяйке и директоре салона «Пиккарда»: «В «Пиккарде» ты откроешь для себя свою красоту».

Говорить о матери и получать от этого какое-то минимальное удовольствие было сложно.

— Она из семьи, где привыкли к деньгам и к путешествиям. Клянусь, я до сих пор спрашиваю себя: что мой отец мог найти в таком создании… В общем, я уверена, что он… Что мой отец не оставил бы меня одну, если б мать была другой. Она всегда говорила, что должна наслаждаться жизнью, что она не может жить взаперти только потому, что вышла замуж за какого-то умника. Так она его называла. Иногда она говорила это при мне. «Сегодня приезжает умник», — так и объявляла. — Мальдонадо перестал писать. Он слушал ее с серьезным видом. — По-моему, отец не хотел усложнять себе жизнь разводом. Плюс ко всему в его семье все были очень набожными католиками. Он просто закрывал на все глаза и давал матери «жить». — Элиса перевела взгляд на стол и улыбнулась: — Скажу честно, я решила изучать физику, чтобы достать мать: она хотела, чтобы я шла на экономический и помогала ей управлять ее замечательным салоном красоты. И я таки ее достала. Ей было жутко обидно. Она перестала со мной разговаривать и, воспользовавшись очередным отсутствием отца, уехала в свой загородный дом под Валенсией. Я осталась в Мадриде одна, с дедом и бабушкой по отцовской линии. Когда отец узнал об этом, он вернулся и сказал, что никогда меня не оставит. Я ему не поверила. Через неделю он поехал к матери в Валенсию, чтобы убедить ее заключить перемирие. На обратном пути в его машину врезался автомобиль с пьяным водителем за рулем. И на этом все кончилось.

Ей было холодно. Она потерла обнаженные руки. Хотя, с другой стороны, это был просто холод, а не настоящая душевная боль. Хорошо, что она об этом с кем-то говорит. Кому бы она могла рассказать об этом раньше?

— Теперь я опять живу с матерью, — добавила она. — Но у каждой в доме своя территория, и мы стараемся не пересекать границу чужих владений.

Мальдонадо рисовал на бумаге круги. Элиса почувствовала, что напряженность вот-вот вернется. Она решила сменить тон:

— Но ты не думай, то время, когда я была одна в Мадриде, пошло мне на пользу: я смогла получше узнать моего деда, а он был самым лучшим человеком в мире. Когда-то он был учителем, и ему очень нравилась история. Он частенько рассказывал мне что-нибудь про древние цивилизации и показывал иллюстрации в книжках…

Мальдонадо снова оживился и начал делать заметки.

— Значит, тебе нравится история? — спросил он.

— Очень, благодаря моему деду. Хотя я мало ее знаю.

— Какой у тебя любимый исторический период?

— Не знаю… — Элиса задумалась. — Меня поражают древние цивилизации: египтяне, греки, римляне… Деду очень нравился имперский Рим… Как начнешь думать про тех людей, что оставили столько следов, а потом навсегда исчезли…

— И что?

— Не знаю. Меня это затягивает.

— Затягивает прошлое?

— А кого нет? Это… как что-то, что мы навсегда потеряли, разве нет?

— Кстати, — заметил Мальдонадо так, словно забыл спросить об этом раньше, — мы еще не говорили о твоих религиозных убеждениях… Ты веришь в Бога?

— Нет. Я уже говорила тебе, что моя семья по отцовской линии — очень набожные католики, но мой дед был достаточно мудр, чтобы не давить на меня: он просто передал мне свои ценности. Я никогда не верила в Бога, даже в детстве. А теперь… это прозвучит странно, но я считаю себя скорее христианкой, чем верующей… Я верю в помощь другим, в самопожертвование, в свободу, почти во все, что проповедовал Иисус, но не в Бога.

— Почему это должно звучать странно?

— По-моему, это странно, нет?

— Ты не веришь, что Иисус Христос был сыном Божьим?

— Совершенно не верю. Я же говорю, что не верю в Бога. Верю, что Иисус Христос был очень добрым и очень смелым человеком, который сумел передать другим свои ценности…

— Как твой дед.

— Да. Но моему деду повезло больше. Иисуса за его идеи убили. Вот в это я верю: в смерть за свои идеи.

Мальдонадо записывал. Она вдруг подумала, что за такими конкретными вопросами стояла какая-то личная причина, никак не связанная с опросником. Она была готова сказать ему о своей догадке, но увидела, что он прячет ручку.

— У меня все, — кивнул Мальдонадо. — Пойдем пройдемся?

Они прогулялись до Пуэрта-дель-Соль. Была первая суббота июля, вечер стоял теплый, и на площади толпились люди, выходившие из закрывавшегося универмага. После недолгой паузы в разговоре, во время которой она изображала живой интерес к прохождению сквозь толпу и созерцанию статуи Карлоса III, из-за которого она якобы не могла говорить, Элиса услышала голос Мальдонадо:

— А как там с Бланесом?

Это был как раз тот вопрос, которого она опасалась. Чтобы ответить откровенно, ей пришлось бы сказать, что гордость ее не только уязвлена, а находится в коматозном состоянии, что она заброшена в каком-то отделении интенсивной терапии в глубинах ее личности. Она уже не пыталась выделиться, даже не поднимала руку, какой бы вопрос он ни задавал, а просто слушала и училась. Валенте Шарп (с кем она еще не обменялась ни единым взглядом), напротив, все больше выделялся на фоне общей массы. Другие студенты тоже стали обращаться к нему с вопросами, как будто он — сам Бланес или его правая рука. И если он еще не занял этого места, то был уже очень близок к тому, потому что даже Бланес временами обращался к нему за помощью: «А вы, Валенте, хотели бы что-нибудь добавить?» И Валенте Шарп отвечал блестяще и точно.

Порой ей казалось, что она ощущает зависть. Но нет, не зависть, пустоту. Из меня как будто вышел весь пар. Такое впечатление, что я приготовилась к сложнейшему марафону, а мне не разрешили выйти на дистанцию. Понятно, что Бланес уже решил, кто поедет с ним в Цюрих. Ей оставалось только попытаться как можно лучше изучить эту красивую теорию и искать другие варианты для своего профессионального будущего.

На мгновение она задумалась, стоит ли рассказывать обо всем этом Мальдонадо, но решила, что на один вечер откровенностей уже достаточно.

— Хорошо, — ответила она, — он классный преподаватель.

— Ты все еще хочешь, чтоб он руководил твоим диссером?

Она заколебалась с ответом. С энтузиазмом сказать «да» означало соврать, но категорическое «нет» тоже не отвечало бы действительности. Эмоции, подумалось Элисе, очень схожи с квантовой неуверенностью. Она сказала:

— Конечно, — прозвучало это холодно. И все ее настоящие желания повисли в воздухе.

Они пересекли площадь и приблизились к статуе «Медведь и земляничное дерево». Мальдонадо предложил остановиться у магазинчика с мороженым, чтобы удовлетворить одну из его немногих — так он выразился — «слабостей» и полакомиться пломбиром в хрустящем шоколаде. Элиса посмеялась над его манерами капризного ребенка, когда он покупал мороженое, но еще больше ее насмешило то, с какой жадностью это мороженое проглотил. Смакуя свое лакомство прямо на площади, Мальдонадо предложил ей поужинать в каком-нибудь китайском ресторане. Элиса сразу согласилась, радуясь тому, что для него вечер еще не закончен.

И в этот момент, чисто случайно, она заметила того человека.

Он стоял на входе в лавочку с мороженым. У него были седые волосы и сероватые усы. В руках он держал мороженое в вафельном стаканчике и изредка его покусывал. Он был похож не столько на второго, сколько на первого мужчину, казался родным братом того человека, которого она видела на вечеринке. Может быть — такую возможность нельзя было отрицать, — это и был тот же самый человек, одетый по-другому.

Но нет: она ошиблась. Теперь она заметила, что волосы у этого типа сильно вились, а комплекция была более худощавой. Это был другой человек.

В первое мгновение она подумала: Ничего страшного, это ничего не значит. Просто он похож на тех двоих и тоже на меня смотрит. Но тут запорный шлюз ее логического мышления словно прорвало, и ее затопили иррациональные мысли, снося все на своем пути и вопя, как накачанные кокаином гости. Трое разных, но похожих друг на друга мужчин. Трое мужчин, которые за мной следят.

— Ты чего? — спросил Мальдонадо.

Дальше притворяться она не могла. Надо было ему что-то сказать.

— Вон тот мужчина.

— Какой мужчина?

Когда Мальдонадо повернулся, этот тип вытирал руки салфеткой и уже не смотрел на Элису.

— Тот, что стоит рядом с магазином мороженого, в темно-синей тенниске. Он на меня как-то странно смотрит… — Ей страшно не хотелось, чтобы Мальдонадо подумал, будто у нее глюки, но остановиться она не могла: — И он очень похож на другого типа, которого я видела вечером, после вечеринки в Алигьери, и который тоже на меня смотрел… Может, это он и есть.

— Серьезно? — переспросил Мальдонадо.

В эту минуту мужчина развернулся и зашагал прочь, к улице Алькала.

— Не знаю, такое впечатление, что он за мной следил… — Она попыталась посмеяться над своими догадками, но поняла, что не может. Мальдонадо тоже не рассмеялся. — Может, я все напутала…

Он предложил пойти в какой-нибудь спокойный бар и все обсудить. Но спокойных баров поблизости не было, а Элиса была слишком взвинчена, чтобы долго куда-то идти. Наконец они решили зайти в китайский ресторан, где собирались ужинать: людей там еще было мало.

— Теперь расскажи мне со всеми подробностями, что с тобой тогда произошло, — сказал Мальдонадо, когда они уселись за дальний столик. Он внимательно выслушал и попросил как можно точнее описать того мужчину из университета. Но, не дав ей закончить, перебил: — Седые волосы, усы… Его фамилия Эспальса, он преподает в Алигьери статистику. У нас он проводил несколько семинаров по статистике для социологических исследований, но знаю я его больше по Ассоциации преподавателей — он был ее представителем, а я представлял Ассоциацию студентов… — Он помолчал и напустил на себя хитрый вид, который, по ее мнению, так ему шел. — Он разведен и славится своей слабостью к женскому полу. Засматривается на всех смазливых студенток. Наверняка при виде тебя распустил слюни до колен…

Ей вдруг стало смешно.

— А знаешь, что со мной было позже в тот же вечер? Когда ты высадил меня у подъезда дома, я увидела другого усатого мужика, который на меня пялился… — Мальдонадо комично выпучил глаза. — И сегодняшний тип тоже был с усами!

— Это же… заговор усачей! — встревоженным голосом прошептал он. — Все понятно!

Элиса расхохоталась. Как она могла быть такой дурой? Всему этому могло быть только одно объяснение: из-за выпускных экзаменов и тяжелейшего начала курса Бланеса ее нервы были на пределе. Она хохотала, пока из глаз не потекли слезы. Но вдруг она заметила, что Мальдонадо, глядя на что-то за ее спиной, изменился в лице.

— Боже мой! — испуганно воскликнул он. — Официант! — Элиса, утирая слезы, обернулась. Официант был явно азиат, но (такое у них встречается нечасто, подумала Элиса) на лице у него были густые черные усы. Мальдонадо сжал ее руку: — Еще один усач! Более того: усатый китаец!

— Ну, ладно!.. — Она снова засмеялась. — Хватит, пожалуйста!

— Скорее бежим отсюда! — шептал Мальдонадо. — Мы окружены! Они повсюду!

Когда официант подошел к ним, Элисе пришлось закрыть лицо салфеткой.

Вернувшись домой, она с удовольствием вспоминала о происшедшем.

Хавьер Мальдонадо — классный парень. Классный, с большой буквы. В ресторане он без устали смешил ее историями про своих преподавателей и однокурсников, включая Эспальсу и его склонность флиртовать с каждым, кто отличался молодостью и наличием груди. Слушая эту пустую болтовню, Элиса почувствовала словно дуновение свежего воздуха после слишком долгого погружения в море книг и уравнений. И как последний штрих, когда ей захотелось вернуться домой, он, казалось, прочитал ее мысли и сразу же повиновался. Он был без машины, но проехал с ней на метро до станции «Ретиро». Когда Элиса вышла из вагона, его ехидное выражение лица осталось у нее перед глазами, и шагая к своему подъезду, она снова и снова вызывала его в памяти.

Нельзя считать, решила Элиса, что она сильно продвинулась в отношениях с Мальдонадо, но некоторые шаги все-таки сделаны. Кое-какой опыт у нее уже имеется, она совсем не дура. Одним из преимуществ одиночества было то, что ей всегда приходилось принимать решения самостоятельно. Она уже встречалась с некоторыми парнями, в особенности на первых курсах, и ей казалось, что она знает, что ей нравится и что нет. Отношения с Мальдонадо были дружбой, но они развивались.

В квартире царили тишина и темнота. Включив свет в прихожей, Элиса заметила записку матери, приклеенную к дверной раме: «МЕНЯ СЕГОДНЯ НЕ ЖДИ. ДЕВОЧКА ОСТАВИЛА ТЕБЕ УЖИН В ХОЛОДИЛЬНИКЕ». «Девочкой» была мощная сорокапятилетняя румынка, но мать называла так всех домработниц, которые у нее перебывали. Элиса зажгла свет в гостиной и выключила лампу в прихожей, недоумевая, зачем матери всегда нужно было писать ей об очевидном: каждые выходные Марта Моранде ночевала вне дома, об этом даже в желтой прессе сообщали, и иногда не возвращалась до понедельника. Многие господа приглашали ее провести субботу в своих роскошных жилищах. Элиса пожала плечами: дела матери нисколько ее не волновали.

Она погасила свет в гостиной и зажгла светильники в длинном коридоре. Дома сегодня никого нет: у «девочки» по воскресеньям выходной, и она уезжала в субботу вечером к сестре, которая снимала квартиру за городом. Такие вечера без нудного присутствия матери или домработницы, бродящей по всем комнатам, нравились Элисе больше всего. Весь дом был в ее распоряжении.

Она свернула за угол коридора и направилась к своей комнате. Вдруг ей пришел на ум «заговор усачей», и Элиса сама над собой засмеялась. Сейчас один из них сидит в моей комнате и меня дожидается. Или прячется под кроватью.

Она открыла дверь. Усачей в пределах видимости не было. Элиса вошла и закрыла за собой дверь. Немного поколебавшись, и задвинула защелку.

Ее комната была ее цитаделью, ее крепостью, местом, где она училась и жила. Она несколько раз ссорилась с матерью, чтобы та не совала сюда нос. Элиса уже давно сама здесь прибирала, убирала постель и стелила чистое белье. Ей не хотелось, чтобы кто-то копался в ее вещах.

Она сняла джинсы, бросила на пол, разулась и включила компьютер. Самое время проверить электронную почту — со вчерашнего дня сообщения не грузились с сервера из-за сбоя телефонной линии.

Открывая почту, она задумалась, чем бы заполнить вечер. Заниматься она не собиралась, это точно; она очень устала, но спать еще не хотелось. Может, откроет какой-нибудь из файлов с эротическими фотографиями, или заглянет в чат, или на «особую» страницу. Игры в электронный секс стали для нее самым быстрым и стерильным решением в эту долгую, посвященную учебе зиму. Но в этот вечер развлекаться ей почти не хотелось.

В почтовом ящике было два непрочитанных сообщения. Первое пришло от электронного математического журнала. Во втором, без темы, имелся вложенный файл. Адрес отправителя ни о чем ей не говорил:

[email protected]

Даже невооруженным глазом было видно, что это вирус. Элиса решила не открывать сообщение, выделила его и нажала клавишу «Удалить».

И тут экран компьютера погас.

В первое мгновение она подумала, что пропал свет, но тут же сообразила, что лампа на столе горит. Она уже собиралась нагнуться и проверить кабель, как вдруг экран снова засветился — его заполнила фотография. Через пару секунд ее сменила другая. Потом еще.

Элиса опешила.

Перед ней были черно-белые рисунки, выполненные в старинной технике, словно вышедшие из-под пера художника начала века. Все они были на схожую тему: обнаженные мужчины и женщины, на спине которых, как на лошади, громоздились другие мужчины или женщины. Под каждой картинкой красовалась одна и та же фраза, написанная большими красными буквами: «НРАВИТСЯ?».

Она смотрела на череду рисунков, не в силах остановить: клавиатура не слушалась, компьютер работал сам по себе.

Козлы. Она была уверена, что каким-то образом, несмотря на все меры предосторожности, ей подкинули вирус. И вдруг она остолбенела.

Рисунки кончились, и их сменил черный экран, на котором, как громадные царапины, светились красные заглавные буквы. Она прекрасно смогла их прочесть до того, как экран снова замигал и выбросил ее в компьютерный лимб, открыв перед ней обычную страницу почтовой программы.

Сообщение было удалено. Такое впечатление, словно его никогда и не было.

Она вспомнила последние слова и потрясла головой.

Речь не может идти обо мне. Это просто реклама.

Там было написано:

«ЗА ТОБОЙ СЛЕДЯТ»

 

7

В следующий вторник она снова получила сообщение от mercuryfriend. Попытки сконфигурировать почтовый сервер так, чтобы заблокировать отправителя, ни к чему не привели. Элиса выключила компьютер, но при перезапуске системы сообщение открылось автоматически и появились похожие фигуры и те же самые слова, хотя теперь это были уже не рисунки начала века, а работы из мира современной графики: очерченные аэрографом тела или трехмерные компьютерные муляжи. На них неизменно были изображены взнузданные идущие или бегущие мужчины и женщины, обутые в сапоги и несущие на плечах другую фигуру. Она отвела от них взгляд.

Ей пришла в голову одна мысль. Она поискала в сети страницу mercuryfriend.net. Как она и ожидала, доступ к ней не был ограничен, и страница сразу же загрузилась. На жутком фоне пронзительно фиолетового цвета сверкали баннеры, электронные объявления баров и клубов с самыми невообразимыми названиями: «Аббадон», «Абракадабра», «Евклид», «Мистер Икс», «Скорпио», — в которых рекламировали эксклюзивные ночные шоу, ночных бабочек и мотыльков или свободный обмен партнерами.

Так что вот и весь секрет. Как она и думала, это только реклама. Она каким-то образом оставила этим свиньям свой электронный адрес, и теперь они забрасывали ее своими посланиями. Придется найти способ от них избавиться — может, сменить адрес, но сознание того, что в этих сообщениях нет ничего личного, принесло Элисе облегчение.

С «кланом усачей» она тоже примирилась. С тех пор как Мальдонадо успокоил ее, она о них совсем не думала. Или почти совсем. Иногда она не могла удержаться от легкого содрогания при встрече с седым усатым мужчиной. Время от времени она даже узнавала их издалека. Она понимала, что ее разум подсознательно выискивает их в толпе. Однако ни один из них за ней не наблюдал и ее не преследовал, так что к концу недели об этом она тоже позабыла или по крайней мере перестала придавать этому какое-либо значение.

Ей и так было о чем задуматься.

В пятницу она решила изменить сложившийся порядок на занятиях у Бланеса.

— Как вы предлагаете это решить?

Бланес показывал на одно из уравнений, записанных его мелким убористым почерком. Но Элиса и остальные студенты умели читать эти символы так, будто это был обычный текст, и знали, что они заключают в себе Основополагающий Вопрос данной теории: «Как обнаружить и выделить мельчайшие временные струны с одним единственным концом?».

Тема совершенно бредовая. Математически было доказано, что временные струны лишены одного из двух концов. Чтобы проиллюстрировать это сравнением, Бланес нарисовал на доске линию и попросил студентов представить себе, что это кусок нитки, лежащей на столе: один из ее концов — «будущее», а другой — «прошлое». Нитка движется в сторону «будущего», он обозначил это движение стрелкой. Иначе быть не могло, поскольку по результатам уравнений конца с «прошлым», противоположного края нитки, просто не существовало (это было то самое объяснение односторонней направленности движения времени, столь прославившее Бланеса). Бланес для наглядности нарисовал знак вопроса: свободного конца, который можно было бы отождествить с «прошлым», не существовало.

Однако самым невероятным, тем, от чего все попытки логического осмысления рассыпались в прах, было следующее: несмотря на отсутствие одного из концов, временная струна не была бесконечной.

Край «прошлое» имел конец, но этот конец не был краем.

У Элисы этот парадокс вызывал пьянящее головокружение. Подобное всегда происходило с ней, когда ей удавалось уловить отголосок странности в устройстве нашего мира. Как могло быть, чтобы при пристальном рассмотрении сокровенных деталей реальности выяснилось, что она слеплена из недоразумений, подобных обрывкам струн с концами, которые не были краями?

Как бы там ни было, Элисе казалось, что она знает ответ на заданный Бланесом вопрос. Ей даже не понадобилось записывать его в тетрадь: она уже тщательно продумала ответ дома, и выводы роились у нее в голове.

Сглатывая слюну от волнения, но полностью уверенная в себе, она решила рискнуть.

Двадцать пар глаз внимательно изучали доску, но сразу поднялась только одна рука.

Рука Валенте Шарпа.

— Слушаю вас, Валенте, — приветливо улыбнулся Бланес.

— Если бы в промежуточных фрагментах каждой струны существовали петли, их можно было бы идентифицировать с помощью дискретных зарядов энергии. Если бы этой энергии было достаточно для разделения петель, их можно было бы даже выделить. То есть… — Последовал бурный поток математических терминов.

Когда объяснение завершилось, в аудитории царила полная тишина. Все, включая Бланеса, казалось, были вне себя от удивления.

Потому что ответил не Валенте. Словно кукла чревовещателя, парень открыл рот, чтобы заговорить, но, перебивая его, зазвучал другой голос, голос кого-то, кто сидел через два человека слева от него.

Все смотрели на Элису. Она смотрела только на Бланеса. Она слышала, как колотится сердце, и чувствовала, как горят щеки, словно вместо уравнений она только что прошептала ему слова любви. Элиса выдерживала пристальный взгляд его прищуренных глаз (типичный для Бланеса, напоминавший манеру смотреть старого голливудского актера Роберта Митчема) с непостижимым для нее самой спокойствием. Однако то, что в других ситуациях являлось ее главным недостатком, ее горячность, сейчас оказалось преимуществом: она верила в свою правоту и готова была отстаивать ее перед любым противником.

— Я как будто не видел, чтобы вы поднимали руку, госпожа… — бесстрастно сказал Бланес, сохраняя невозмутимое выражение лица, но в его голосе прозвучала твердая нотка. Тишина сделалась еще напряженней.

— Робледо, — подсказала Элиса. — А не видели вы, как я поднимала руку, потому что я ее не поднимала. Я поднимаю ее уже больше недели, а вы как будто меня не замечаете, поэтому сегодня я решила заговорить сразу.

Головы всех присутствующих по очереди поворачивались то к Бланесу, то к Элисе с таким азартом, словно это два великих теннисиста, доигрывавшие последние секунды решающего сета. Тогда Бланес снова повернулся в сторону Валенте и улыбнулся:

— Слушаю вас, Валенте, — повторил он.

Очень худой, с угловатыми чертами лица и белой кожей, Валенте походил на усевшуюся за стол ледяную статую, но моментально ответил, громко и четко.

Глядя в профиль на его худощавое лицо, Элиса восхищалась важной мелочью: хотя Валенте ответил то же самое, что она, он сделал это по-своему, другими словами, так что складывалось впечатление, будто именно это он собирался сказать изначально и ее ответ никак не повлиял на него; он даже допустил небольшую ошибку в переменных, которую Бланес поспешил исправить. Защищает свои позиции, как и я, — с удовольствием подумала она. — Пока ничья, Валенте Шарп.

Когда Валенте закончил объяснение, Бланес сказал: «Очень хорошо. Спасибо». Потом он перевел взгляд вниз и посмотрел на пространство между своими ботинками.

— Этот курс рассчитан на людей с высшим образованием в области теоретической физики, — мягко добавил он чуть хрипловатым голосом. — То есть для взрослых людей. Если кто-то из вас впредь захочет проявить какие-то детские эмоции, будьте добры делать это не здесь. Запомните это хорошенько. — И снова подняв глаза уже не на Валенте или Элису, а на всю аудиторию, добавил тем же тоном: — Помимо этого, предложенное госпожой Робледо решение является блестящим и точным.

По коже у Элисы пробежали мурашки. Он назвал только меня, потому что я дала ответ первой. Ей пришли на память слова одного из преподавателей оптики: «В науке можно позволить себе быть сволочью, но нужно постараться стать ею раньше, чем остальные». Однако особого удовольствия или хотя бы радости она не испытала. Наоборот, ее накрыло горькой волной стыда.

Краем глаза она посмотрела на невозмутимый профиль Валенте Шарпа, никогда не удостаивавшего ее взгляда, и почувствовала себя гадкой. Поздравляю тебя, Элиса: сегодня первой сволочью стала ты.

Она опустила голову и приставила ладонь козырьком ко лбу, чтобы скрыть слезы.

Элиса была столь подавлена происшедшим, что даже новое послание от mercuryfriend, обнаруженное по возвращении домой, ее не слишком расстроило. Она уже знала: что бы она ни делала, вложенный файл все равно запустится, а потому открыла письмо. На экране начали сменяться картинки.

Она уже собиралась отвести взгляд, когда заметила что-то необычное.

Между эротическими изображениями были и другие: мужчина, согнувшийся под тяжестью камня, давившего ему на лопатки, солдат в форме времен Первой мировой войны, несущий на спине девушку и рюкзак, танцор, запрыгнувший на плечи партнера… В конце красным по черному появились новые загадочные слова: «ЕСЛИ ТЫ ТА, КЕМ СЕБЯ СЧИТАЕШЬ, ТЫ УГАДАЕШЬ».

Что это за реклама? Элиса непонимающе пожала плечами и выключила компьютер, хотя смутная мысль заставила ее задержаться перед экраном еще на несколько секунд.

Наверное, какая-то незначительная мелочь (что-то забытое, что пыталось всплыть на поверхность). Потом вспомнится.

Элиса разделась и долго стояла под теплым душем, чтобы окончательно расслабиться. К моменту выхода из ванной она уже окончательно забыла о странном сообщении и думала только о том, что произошло в университете. Проявляемое по отношению к ней презрение Бланеса ее подстегивало. Ты хотел меня игнорировать? Получай теперь. Даже не думая одеваться, она расстелила на кровати полотенце и плюхнулась на него с конспектами и книгами, чтобы заняться расчетами для работы, которую надо было сдать в конце курса.

Оставалось только пять дней. Последний день занятий совпадал с началом двухдневного международного симпозиума во Дворце конгрессов, на котором должны были присутствовать одни из лучших физиков-теоретиков мира, такие, к примеру, как Стивен Хокинг или сам Бланес. К этому времени каждый студент должен был сдать работу о возможных решениях проблем, возникавших в «теории секвойи».

Элиса занялась проверкой одной новой идеи. Результаты пока казались неясными, но сам факт того, что перед ней был определенный путь следования, вернул ей спокойствие.

К несчастью, спокойствие пропало довольно быстро.

Произошло это, когда Элиса вышла перекусить. Тут она столкнулась с матерью, которая честно выполняла свой долг усложнять ей жизнь.

— Вот как. Я думала, ты еще не вернулась. Ты ведь всегда забьешься к себе и даже не соизволишь поздороваться…

— Теперь ты знаешь. Я вернулась.

Они встретились в коридоре. От одетой с иголочки и тщательно причесанной матери Элисы пахло такими духами, которые обычно рекламируют в модных журналах на целый разворот, чаще всего с фотографиями обнаженных женщин. Элиса же просто набросила на себя старый халат и знала, что выглядит, как обычно: уродиной. Она предчувствовала, что мать обязательно выскажется по этому поводу, и не ошиблась.

— По крайней мере могла бы надеть пижаму и хоть чуть-чуть причесаться. Ты еще не обедала?

— Нет.

Она босиком пошла на кухню и вовремя успела запахнуть халат, наткнувшись на «девочку». На закрытых полиэтиленовой пленкой тарелках, как всегда, была затейливо выложена еда. Так требовала Марта Моранде, баронесса «Пиккарды». Элиса сто раз просила готовить что-нибудь простое, что можно для быстроты съесть пальцами, но идти против материнских решений было все равно что биться головой об стенку. На этот раз на обед было ризотто. Элиса ела, пока не исчезло ноющее ощущение в желудке. Внезапно ей в голову пришла еще одна идея, и она осталась сидеть на кухне, вытянув длинные голые загорелые ноги, поигрывая вилкой и отхлебывая воду, в то время как ее мозг снова и снова набрасывался на неподдающиеся уравнения с разных сторон. Она едва заметила, как мать вошла в кухню, и обратила на нее внимание, только когда голос матери отвлек ее от размышлений:

— …очень милая особа. Говорит, что сын ее подруги учился с тобой в университете. Мы много говорили о тебе.

Она взглянула на мать совершенно пустыми глазами:

— Что?

— Имя ее тебе наверняка ничего не говорит. Это моя новая клиентка с очень, очень хорошими связями… — Марта Моранде остановилась, чтобы проглотить таблетки для похудения, которые она принимала в обед, запивая стаканом минеральной воды. — Она сказала: «Неужели вы — мать той самой девушки? Говорят, она просто гений». Несмотря на то что тебе это неприятно, скажу, что я с гордостью похвалилась тобой. Хотя это было нетрудно: эта дама просто без ума от тебя. Она хотела знать, каково это, жить с математическим гением…

— А. — Элиса сразу поняла, почему она так радовалась. Ее достижения нравились матери, только если ими можно было похвастаться в салоне красоты перед «новой клиенткой с очень, очень хорошими связями». А кстати, почему можно сказать «клиентка», но нельзя сказать «генийка»?

— «К тому же, как мне говорили, она просто красавица», — сказала она. А я говорю: «Да, просто замечательная девушка».

— Могла бы и не ехидничать.

Наклонившись к открытому холодильнику, Марта Моранде обернулась и посмотрела на дочь.

— Знаешь, если говорить откровенно…

— Нет, пожалуйста, не надо так говорить.

— Можно мне сказать? — Элиса не ответила. Мать выпрямилась, не сводя с нее глаз. — Когда о тебе отзываются так хорошо, как сегодня, я горжусь тобой, это правда, но не могу не думать о том, как все было бы, если бы ты не только была замечательной, но и старалась такой казаться…

— Ну, это твое амплуа, — ответила Элиса. — Ты же… Как там называется эта твоя книга по религиозной психологии? «Воплощенная добродетель»? Я у тебя хлеб отбирать не буду.

Но Марта Моранде продолжала, проигнорировав ее замечание:

— Пока я выслушивала, какие чудеса рассказывала о тебе эта дама, я думала: «Что бы она сказала, если бы знала, как мало моя дочь всем этим пользуется…» Она даже заявила, что сейчас, после окончания университета, на тебя наверняка посыплются приглашения на работу…

Элиса насторожилась. Вопрос этот был болезненный и всегда заканчивался трясиной горького спора. Она знала, что мать жаждет, чтобы ее учеба для чего-то «пригодилась», чтобы она заняла какую-то должность в какой-то компании. Ничего теоретического уместиться в мозгу Марты Моранде не могло.

— Ты куда?

Начавшая отступление Элиса не остановилась.

— У меня дел много. — Она толкнула распашные двери и вышла из кухни, сопровождаемая словами:

— У меня тоже дел много, и, видишь, иногда приходится терять время с тобой.

— Твои проблемы.

Она чуть ли не пробежала через гостиную. На выходе через другую дверь Элиса столкнулась с «девочкой» и поняла, что халат на ней распахнут, но ей было все равно. Она услышала за спиной стук каблуков и решила снова встретить врага лицом к лицу.

— Оставь меня в покое! Пожалуйста!

— Конечно, — холодно ответила мать. — Именно этого я и хочу больше всего. Но обстоятельства сложились так, что тебе тоже придется подумать над тем, как оставить в покое меня…

— Будь уверена, я стараюсь.

— …а пока мы друг друга оставить в покое не можем, напомню, что живешь ты у меня дома и должна выполнять мои правила.

— Ладно, как скажешь. — Все бесполезно: ни сил, ни желания бороться не было. Она повернулась, но остановилась, снова услышав мать.

— Как по-другому говорили бы о тебе люди, знай они правду!

— Что же, скажи им ее! — язвительно кольнула ее Элиса.

— Ты просто маленькая девочка, — бесстрастно произнесла мать. Она никогда не повышала голос. Элиса знала, что, если ей хорошо даются математические расчеты, Марта Моранде была непревзойденным специалистом по просчету людских эмоций. — Тебе уже двадцать три года, а ты все еще маленькая девочка, которой все равно, как она выглядит, есть ли у нее стабильная работа или общается ли она с людьми…

Маленькая девочка, — эти слова ударили Элису, словно под вздых. — Чего же ждать от маленькой девочки, как не проявления детских эмоций в аудитории.

— Платить тебе за комнату? — процедила она сквозь зубы.

Мать ответила не сразу. Но совершенно спокойно:

— Ты знаешь, что дело не в этом. Знаешь, что я просто хочу, чтобы ты жила в нормальном мире, Элиса. И рано или поздно ты поймешь, что мир — это не валяние в свинюшнике с математическими раскладками и не полуголые прогулки по дому с бутербродом…

Элиса захлопнула дверь, отгородив себя от этого упрямого голоса.

Какое-то время она стояла, прижавшись к двери, словно мать могла вломиться к ней силой. Но из коридора донесся перестук удаляющихся элегантных каблучков, теряющийся в бесконечности. Тогда она посмотрела на бумаги и книги с горами уравнений, разбросанные на кровати, и немного успокоилась. Один их вид приводил ее в равновесие.

И тут вдруг она застыла, не сводя с них глаз.

Ей показалось, что она поняла значение тех сообщений.

* * *

Элиса села к столу, взяла бумагу, линейку и карандаш.

Люди, несущие кого-то на спине. Солдат с девушкой.

Она набросала фигуры по той же схеме: один человечек несет другого на спине. Потом карандашом потоньше начертила три квадрата, описывающие фигуры, оставляя в центре между ними треугольное пространство. И посмотрела на результат.

Новым ластиком она аккуратно стерла фигурки, стараясь не задеть начерченные вокруг них линии. И наконец, дорисовала случайно стертые фрагменты:

Этот рисунок был знаком любому, кто изучал математику. Речь шла о знаменитом сорок седьмом постулате из первой книги «Элементов» Евклида, в котором гениальный греческий математик предлагал элегантный способ доказательства теоремы Пифагора. Легко доказывалось, что сумма площадей верхних квадратов равна площади нижнего.

С течением времени доказательство Евклида распространилось среди математиков в виде символичных схематических рисунков, одним из самых известных из которых было изображение солдата, несущего на спине рюкзак и девушку. Именно этот рисунок — его называли «Носилки для невесты» — подсказал ей ключ к разгадке. Она поняла, что все остальные фигуры также попали к ней из какой-то книги по искусству в его связи с математикой (а не с эротизмом!). Ей даже показалось, что где-то и когда-то такая книга у нее мелькала.

Если ты та, кем себя считаешь, ты угадаешь.

Она поежилась. Неужели то, что она думает, правда?

Человек, не имеющий глубоких познаний в математике, никогда не смог бы обнаружить связь между этим фигурами. Анонимный отправитель хотел сказать, что только кто-то подобный Элисе мог найти правильный ответ. Вывод показался ей очевидным.

Сообщение предназначено именно мне.

Но что оно означает?

Евклид.

От этой новой мысли голова пошла кругом, связанные с ней возможные развязки казались ошеломительными.

Она включила компьютер, открыла браузер и подключилась к Интернету. Вошла на страницу mercuryfriend.net и просмотрела объявления баров и клубов.

От увиденного во рту пересохло.

С виду анонс клуба «Евклид» ничем не отличался от других. На нем большими красными буквами было написано название заведения и его описание: «Изысканное место для интимной встречи». Но внизу было кое-что еще:

Пятница, 8 июля, в 23:15,

особый прием: приходи, поговорим. Тебе это нужно.

У нее перехватило дыхание.

Пятница, 8 июля, было сегодня.

 

8

— Не знала, что ты сегодня собираешься гулять, — заметила мать, листая какой-то журнал перед телевизором и поглядывая на нее поверх очков для чтения.

— Я договорилась встретиться с другом, — соврала она. А может, и не соврала. Пока это было неясно.

— С тем студентом с журналистики?

— Да.

— Это хорошо. Знакомство с людьми пойдет тебе на пользу.

Элиса удивилась. На прошлой неделе она вскользь упомянула о Хавьере Мальдонадо, бросив какую-то общую фразу в один из промежутков молчания, часто возникавших в их разговоре. Ей показалось, что мать даже ее не слышала, но теперь было видно, как она ошибалась. Этот внимательный интерес со стороны матери ее озадачил: ей всегда казалось, что ни одной из них нет дела до того, чем и с кем занимается другая. А какая разница. Все равно это тоже неправда. Краем уха, открывая входную дверь, она услышала что-то еще (может быть: «Приятного тебе вечера»). Этот последний проблеск вежливости вызвал у нее улыбку, потому что она не представляла себе, будет ли вечер «приятным», и даже не знала, куда она идет.

Потому что клуба «Евклид» не существовало.

Упомянутый в Интернете дом на небольшой улочке в районе Чуэка действительно был, но ни в одном общем или специализированном справочнике никакого упоминания о баре или клубе с таким названием по этому мадридскому адресу она не нашла. Парадоксально, но это открытие укрепило ее уверенность в назначенной встрече.

Она рассуждала таким образом: если бы клуб был настоящим, нагромождение стольких совпадений (сообщение, веб-страница, разгадка «Евклид», существование клуба) оказалось бы слишком подозрительным. Но то, что такого клуба в справочниках не было, ее заинтересовало, особенно когда она убедилась, что другие злачные места, упомянутые на веб-странице, были вполне реальными. Возможно, отсюда следовало, что все это выдумки. А возможно, анонимный отправитель сообщений задумал хитроумный план, включающий имя Евклида, чтобы вызвать ее в какое-то конкретное место в конкретное время. Но зачем? Кто это мог быть и чего он хотел?

Выйдя со станции метро «Чуэка» в горячий воздух улицы, Элиса оказалась среди шумной молодежи разных национальностей, заполонившей маленькие забегаловки, ее захлестнула волна звуков, и ей стало не по себе. Каких-то конкретных причин для этого не было (ничего конкретного она не ожидала и не боялась), но по спине, под майкой и легкой кофточкой, пробежали мурашки. Она порадовалась тому, что здесь ее одежда, дополненная рваными джинсами, не привлечет к себе особого внимания.

Нужный ей дом находился в конце одной из улочек, отходивших от площади, и был зажат между двумя другими зданиями. Тут находился бар, или ночной клуб, или и то, и другое вместе, но назывался он не «Евклид». У неоновой вывески с настоящим названием не хватало букв, однако внимание Элисы привлекла не вывеска, а вид этого заведения: две темные распашные двери с непрозрачными стеклами. Во всех остальных отношениях это место никак не подошло на тайное убежище или подпольный притон, завлекающий юных специалисток по теоретической физике с помощью математических головоломок, чтобы потом подвергнуть их жестоким издевательствам. Люди входили и выходили, где-то внутри гремела музыка Chemical Brothers, охранников, которые проводили бы фейс-контроль, видно не было. Наручные часы Элисы показывали десять минут двенадцатого. Она решила войти.

Внутри оказалась лестница, с поворотом уходящая вниз. За поворотом открывалась обычная картина. Не слишком просторный зал был битком набит людьми и казался еще меньше. Все освещение красных ламп было сосредоточено на находившейся в глубине стойке бара и в дальних от стойки местах виднелись только фрагменты красноватых волос, рук, ног и спин. Музыка грохотала так, что Элиса была уверена: выключи ее сейчас, гул в ушах всех присутствующих продолжался бы еще несколько часов. По крайней мере кондиционер, похоже, пытался работать на полную катушку. И что же мне теперь делать, господин Евклид?

Она спустилась в самый низ и слилась с тенями. Продвигаться вперед, никого не касаясь, было трудно. Может, встреча назначена у стойки бара? Она направилась туда, прибегая к помощи рук, чтобы расчистить себе путь.

Вдруг ее тоже кто-то коснулся. Руку Элисы чуть выше локтя обхватили железные пальцы.

— Идем! — услышала она. — Скорее!

От удивления она опешила, но послушалась.

Все последующее стало быстрой чередой сменяющихся картинок. Они прошли в глубь бара, где находились туалеты, поднялись по другой лестнице, поуже, чем входная, и попали в короткий коридор с дверью в конце. На ней была горизонтальная нажимная ручка и пневматический доводчик, а сверху светилась табличка «Выход». Когда они подошли к двери, он нажал на ручку и приоткрыл ее всего на несколько миллиметров. Затем посмотрел наружу и снова закрыл дверь. А потом обернулся к ней.

Элиса, шедшая за ним, словно на поводке, подумала: что же сейчас будет? При таких обстоятельствах она могла ожидать чего угодно. Но услышанный ею вопрос превзошел все ее ожидания. Ей показалось, что она ошиблась.

— Мой мобильник?

— Да. Он у тебя с собой?

— Да, конечно…

— Давай.

Вне себя от удивления, она сунула руку в карман джинсов. Стоило ей только вытащить аппаратик наружу, он вырвал его у нее из рук.

— Стой тут и смотри.

Она придержала дверь, пока он выходил. Высунувшись, она как раз увидела, как он пересек узкую улочку и (Элиса глазам своим не поверила) бросил ее мобильник в подвешенный на столбе мусорный контейнер. Потом он вернулся и закрыл дверь.

— Хорошо видела, где я его оставил?

— Да, но… что?

Он поднес к губам указательный палец.

— Тссс. Они скоро будут тут.

Во время последовавшей паузы она смотрела на него, а он на улицу.

— Вот они, — внезапно сказал он, понизив голос до шепота. — Тихонько подойди. — Она снова ощутила потребность повиноваться, несмотря на то, что меньше всего на свете ей хотелось подходить. — Смотри-ка.

Через дверную щель она смогла увидеть только машину с рокочущим мотором, которая в этот момент проезжала по улице, и мужчину, сующего руку в мусорник по другую сторону дороги. Проехала еще одна машина, потом еще одна. Когда поле зрения очистилось, она увидела, что мужчина вынул какой-то предмет и теперь резко и как-то раздраженно встряхивал его, чтобы очистить от налипшего мусора. Сильно приглядываться не пришлось: это, несомненно, был ее мобильник; мужчина открыл его, выпустив на волю знакомый ей голубой огонек экрана. Никогда раньше она его не встречала, он был лыс, одет в рубашку с коротким рукавом и (она даже удивилась) не имел усов.

Внезапно мужчина повернулся в их сторону. Они снова погрузились во тьму.

— Мы не хотим, чтобы нас увидели, правда? — прошептал он ей на ухо, закрыв дверь. — Это испортило бы наш тонкий план… — И он усмехнулся так, что Элисе стало не по себе. — Неплохо было бы проверить, нет ли на тебе других микрофонов… Может, скрытых в одежде, а может, где-то на теле… Но сегодня у меня еще будет время, чтобы хорошенько тебя изучить.

Она не ответила. Трудно было сказать, что произвело на нее большее впечатление: вид этого типа, который только что извлек ее мобильный из мусорника, или его присутствие, его невероятные зелено-голубые глаза, холодные и внушающие беспокойство, и его голос, окрашенный насмешливым оттенком. Но когда он отдал ей следующий приказ, она повиновалась сразу.

— Пошли, — сказал Валенте Шарп.

— Как вообще мог кто-то установить этот… передатчик в мою мобилу?

— Ты уверена, что нигде ее не оставляла? Или не давала кому-нибудь хотя бы на минутку.

— Совершенно уверена.

— У тебя ничего в последнее время не ломалось? Тостер? Телевизор? Никто не приходил к вам что-нибудь чинить?

— Нет, я… — И тут она вспомнила: — Телефонная линия. На прошлой неделе приходили ее чинить.

— И, ясное дело, ты была дома. И мобильник был у тебя в комнате.

— Но они быстро закончили… Они…

— О, — улыбнулся Рик Валенте. — Уверяю тебя, им хватило бы времени даже на то, чтобы установить микрофоны в крышку вашего унитаза. Может, они звезд с неба и не хватают, но благодаря постоянной практике уже подналовчились.

Они доехали до площади Испании. Валенте повернул в сторону улицы Феррас. Он вел машину медленно, не злясь на обычные для пятничного вечера пробки. Он сказал Элисе, что машина, в которой они едут, «надежная» (ему одолжила ее на вечер одна подруга), но добавил, что меньше всего ему хотелось бы, чтобы его остановила полиция проверить документы. Элиса слушала его, думая о том, что после всего случившегося и после того, что он рассказывает, опасность получить штрафную квитанцию кажется наименьшим из зол. В голове у нее роилось множество сомнений. Она нет-нет да поглядывала на хищный орлиный профиль Валенте, раздумывая, не сошел ли он с ума. Похоже, он это заметил.

— Дорогуша, я понимаю, что тебе трудно в это поверить. Посмотрим, может быть, я смогу предоставить тебе другие доказательства. Не замечала ли ты, что за тобой следят похожие личности с броской наружностью? Ну, не знаю: рыжие, полицейские, дворники…

От этого вопроса она утратила дар речи. Создалось впечатление, что она только что очнулась от того, что считала кошмарным сном, и кто-то доказал ей, что это был вовсе не сон. Когда она закончила свой рассказ о седоусых мужчинах, Валенте фыркнул и притормозил перед светофором.

— В моем случае это были нищие. На профессиональном жаргоне их называют подсадными утками. На самом деле за тобой следят не они. Более того, цель у них как раз противоположная: привлечь к себе твое внимание. Это в кино герой часто замечает, что за ним следит какой-то человек, читающий газету или поджидающий автобуса, а в реальной жизни замечаешь только подсадных уток. Я знаю, о чем говорю, — добавил он и повернул к ней свое бледное лицо. — Мой отец — специалист по вопросам безопасности. Он говорит, что использование подсадных уток основано на элементарной психологии: если ты думаешь, что за тобой следят мужчины с седыми усами, твой мозг бессознательно выискивает таких людей и отфильтровывает всех, кто не отвечает этому описанию. Потом ты убеждаешься в том, что это паранойя, теряешь бдительность, и другие странные вещи уже не так привлекают твое внимание. И в это время ты становишься легкой добычей уже настоящих шпиков. Хотя, мне кажется, сегодня мы обвели их вокруг пальца.

Элиса была поражена. То, что рассказывал Валенте, точь-в-точь совпадало с ее ощущениями за последние дни. Она собиралась спросить что-то еще, но тут почувствовала, что машина останавливается. Валенте быстро припарковался около мусорного контейнера, вылез из машины и зашагал по улице в сторону бульвара Пинтор Росалес. Элиса приспособилась к его шагу, все еще не в силах прийти в себя от изумления. Она не знала, куда они идут (один раз она уже спрашивала, но не получила ответа, а ее беспокоило еще слишком много важных вопросов, чтобы повторять этот), но беспрекословно следовала за ним, пытаясь сложить воедино невообразимые фрагменты этой головоломки.

— Ты говоришь, за нами следят… Но кто? И зачем?

— Точно не знаю. — Валенте шел, заложив руки в карманы, сохраняя внешнее спокойствие, но Элисе казалось, что он идет очень быстро, словно его спокойные ровные шаги были для нее новой формой скорости. — Ты когда-нибудь слышала про «Эшелон»?

— Название знакомое. Что-то я о нем когда-то читала. Это что-то вроде… международной системы шпионажа, да?

— Это самая крупная система шпионажа в мире, дорогуша. Мой отец на них когда-то работал, поэтому я о них хорошо знаю. Тебе известно, что все, что ты говоришь по телефону, или покупаешь по кредитке, или ищешь в Интернете, записывается, просматривается и фильтруется компьютерами? Каждый из нас, каждый гражданин каждой страны является объектом внимания «Эшелона», которое прямо пропорционально предполагаемой степени нашей опасности. Если компьютеры решат, что мы достойны их интереса, нас помечают красным флажком и начинают прорабатывать по-серьезному: слежка, прослушивание… Весь арсенал. Вот что такое «Эшелон» — «Большой брат» всего мира. Нужно смотреть за собственным задом, — говорят они, а то ненароком сядешь на битое стекло. После событий 11 сентября и 11 марта мы все как Адам и Ева в раю: голышом и под контролем. При всем при этом «Эшелон» принадлежит англосаксам, то бишь Штатам. Но отец давно рассказывал мне, что в Европе создали что-то в этом роде, систему шпионажа, использующую такие же методы, как «Эшелон». Может быть, это они.

— Вот слушаю тебя, и такое впечатление… Прости, конечно, но… Зачем «Эшелону» или кому-то другому следить за нами… за тобой и за мной?

— Не знаю. Именно это я с твоей помощью и пытаюсь разузнать. Но у меня есть одна мысль.

— Какая?

— Что за нами следят, потому что мы первые на курсе Бланеса.

Элиса не удержалась и засмеялась. У великих физиков и вправду бывают причуды, но у Валенте это уже переходило всякие границы.

— Ты шутишь, — сказала она.

Валенте резко остановился на тротуаре и взглянул на нее. Как обычно, одет он был броско: белые джинсы и свитер цвета слоновой кости, с таким широким воротом, что одно из его костлявых плеч было обнажено. Соломенного цвета волосы падали ему на глаза. В его словах прозвучала нотка раздражения:

— Слушай, подруга, я очень тщательно организовал эту встречу. Целую неделю слал тебе картинки в надежде, что у тебя хватит ума понять их смысл, сечешь? Если ты мне все еще не веришь, твои проблемы. Не буду больше тратить на тебя время.

Он повернулся к ней спиной, поднял кулак и постучал в какую-то дверь. Элиса подумала, что жизнь рядом с Валенте Шарпом может быть какой угодно, но скучной — никогда. Дверь открылась, за ней оказался сумрачный коридор, Элиса разглядела неясное в темноте лицо какого-то мужчины. Валенте шагнул через порог и обернулся:

— Если хочешь войти, входи сейчас. Если нет, вали отсюда.

— Войти? — Элиса посмотрела в темноту. Глаза смуглого мужчины смотрели на нее со странным блеском. — Куда?

— Ко мне в дом, — усмехнулся Валенте. — Прости, что через служебный вход. Будешь стоять столбом? Чудесно, — он обернулся к мужчине, — Фаузи, можешь закрыть дверь у нее перед носом.

Тяжелая деревянная глыба захлопнулась перед ней. Но почти сразу же приоткрылась снова, и из-за нее показалось озорное лицо Валенте.

— Кстати, ты уже ответила на вопросы анкетки? Как тебе ее преподнесли? Это сделал паренек, который болтал с тобой в первый день, на вечеринке? Кем он представился? Журналистом? Студентом? Поклонником?

На сей раз ее проняло. Он как будто вручил ей недостающий фрагмент головоломки, который она подсознательно искала с самого начала, и перед ней открылась полная картина.

Точная, очевидная, ужасная.

Валенте вдруг засмеялся. Даже его улыбка была громче этого смеха — просто на короткий миг мелькнули его нёбо и глотка, а глаза сощурились.

— У тебя такое идиотское выражение лица, что можно подумать… Только не говори, что этот парень тебе понравился! — Элиса стояла остолбенев, не моргая, даже не дыша. Валенте внезапно оживился, как будто ее вид его развеселил. — С ума сойти: ты еще глупее, чем я предполагал… Может, в математике ты и рубишь, но в отношениях с людьми проницательности у тебя как у коровы, правда, дорогуша? Какое разочарование. Для обоих. — Он собрался снова закрывать дверь. — Ну, ты заходишь или нет?

Она не сдвинулась с места.

 

9

Дом был таким же странным и неприятным, как и его владелец. Первое впечатление оказалось самым верным: здание больше напоминало многоквартирный дом, чем особняк. Пока они поднимались по каменной лестнице, которая, вне всяких сомнений, была ровесницей дома, Валенте подтвердил, что так оно и было:

— Мой дядя скупил все квартиры. Некоторые принадлежали его отцу, а некоторые — его сестре и двоюродному брату. Он их отремонтировал. Теперь у него больше места, чем ему нужно. — И добавил: — А мне места не хватает.

Элиса подумала, сколько же Валенте нужно места. Ей показалось, что в этом сыром и темном улье, расположенном в самом центре Мадрида, могли с лихвой уместиться три таких квартиры, как у ее матери. Однако, поднимаясь вслед за ним по лестнице, Элиса ясно осознала одно: она никогда не стала бы жить тут, в полумраке, с запахом свежей штукатурки и плесени.

Откуда-то с площадки второго этажа до них донесся голос изголодавшегося привидения. Он со стоном произносил слово за словом. Она разобрала: «Астарта», «Венера», «Афродита». Ни Валенте, ни его слуга (которого звали Фаузи, по крайней мере так назвал его Валенте) не обращали на это никакого внимания, но дойдя до второго этажа ступавший впереди Фаузи остановился и открыл дверь. Проходя по площадке к следующему маршу лестницы, Элиса не удержалась и заглянула в эту дверь. Она увидела кусок казавшейся огромной комнаты и мужчину в пижаме, сидящего около лампы. Слуга подошел к нему и заговорил с сильным марокканским акцентом: «Что с вами сегодня? Почему так стонете?» — «Кали». — «А, да, да».

— Это мой дядя, брат отца, — пояснил Рик Валенте, перешагивая через ступеньку. — Он филолог, и теперь впал в старческий маразм и повторяет имена богинь. Я жду не дождусь, пока он умрет. Весь дом принадлежит ему, у меня только один этаж. Когда дядя умрет, дом останется мне, это уже решено. Он никого не узнаёт, не знает, кто я, и ничто его не волнует. Так что от его смерти выиграют все.

Он сказал это совершенно ровным голосом, поднимаясь по лестнице. Элисе ужасно не понравились не только его слова, в которых она сразу почувствовала жестокость, но и холодность, с которой он их произнес. Она вспомнила о предупреждении Виктора (будь осторожна с Риком), но еще несколько минут назад, когда он издевался над ней в дверях, она решила, что не отступится: ей очень хотелось узнать, что собирается поведать Валенте.

Огромные размеры дома поразили ее. Лестничная площадка, на которой они стояли и которая казалась последней, открывалась в прихожую с двумя находящимися друг против друга дверями с одной стороны и коридором с несколькими дверями еще прямо перед ней. На этом этаже был другой запах: пахло деревом и книгами. На стенах висели бра с регулируемой яркостью, и видно было, что вся эта часть недавно отремонтирована.

— Этот… этаж твой? — спросила она.

— Целиком и полностью.

Ей бы хотелось, чтобы он провел ее по этому экстравагантному музею, но, похоже, правила вежливости для Рикардо Валенте писаны не были. На ее глазах он прошел по напоминающему лабиринт коридору и остановился в глубине, положив руку на ручку двери. Потом вроде бы передумал: открыл двойную дверь с противоположной стороны и просунул в нее руку, чтобы зажечь свет.

— Это моя штаб-квартира. Тут есть кровать и стол, но это не спальня и не столовая, а место для развлечений.

Элиса подумала, что одна эта комната — уже самая большая холостяцкая квартира, которую она когда-либо видела. Хоть она и привыкла к роскошному дому матери, было ясно, что Валенте и его семья принадлежат совсем к другому классу. То, что открылось перед ней, было громадной двухэтажной квартирой с белыми стенами, красиво разделенной колонной и лестницей, ведущей к платформе с кроватью, без всяких перегородок. Во внутренней части комнаты громоздились книги, стереоколонки, журналы, набор видеокамер, два любопытных подиума (один с красными занавесями, а другой с белым экраном) и несколько прожекторов, как в фотостудии.

— Здорово, — выговорила она, но Валенте уже ушел.

Она на цыпочках отошла от этой святая святых, словно боясь случайно нарушить тишину, и вошла в комнату, на которую он указал вначале.

— Садись, — сказал (скомандовал) он, ткнув в синий диван.

Эта комната была нормальных размеров и на небольшом столе стоял включенный ноутбук. На стенах висели картины в рамах, большинство из них были черно-белыми портретами. Элиса узнала некоторых корифеев: Альберта Эйнштейна, Эрвина Шрёдингера, Вернера Гейзенберга, Стивена Хокинга и очень молодого Ричарда Фейнмана. Но самая большая и бросающаяся в глаза картина находилась прямо перед ней, над компьютером, и была совсем иного рода. Она представляла собой цветной рисунок, изображавший одетого в костюм с галстуком мужчину, который ласкал совершенно нагую женщину. Судя по гримасе женщины, ситуация была ей не особенно приятной, но она явно не могла ничего изменить, так как ее руки были связаны за спиной веревкой.

Элиса подумала, что если Валенте и обращает внимание на ее выражение лица с того момента, как они вошли в дом, виду он не подает. Он уселся перед компьютером, но развернул стул, чтобы обратиться к ней.

— Эта комната надежная, — сказал он. — В смысле, микрофонов тут нет. На самом деле я не нашел микрофонов нигде в доме, но передатчик в мой мобильный они установили и начали прослушивать телефон, так что лучше говорить здесь. Ко мне они пришли под предлогом перебоев с подачей тока. Я наглухо закрыл эту комнату и дал строжайшие инструкции Фаузи, так что, когда они пришли, мы убедили их в том, что это кладовая, где нет розеток. Но у меня есть еще сюрпризы: видишь этот аппаратик, похожий на радио, на угловой полке? Это детектор микрофонов. Он улавливает частоты от пятидесяти мегагерц до трех гигагерц. Сейчас такие вещи можно купить через Интернет. Зеленый огонек означает, что можно спокойно говорить. — Он опер угловатый подбородок на сложенные руки и усмехнулся: — Надо бы нам решить, что будем делать, дорогуша.

— У меня еще есть вопросы. — Она злилась и волновалась, и не только из-за всего, что он понарассказывал, но и из-за потери мобильника, о которой начала сожалеть (хотя он вообще об этом не говорил). — Как ты умудрился связаться со мной и почему выбрал меня?

— Ну что же. Расскажу тебе, что было со мной. Меня заставили заполнить опросник в Оксфорде, и это был первый звоночек, который пробудил мои подозрения. Мне сказали, что это «обязательное требование», чтобы попасть на курс лекций Бланеса. Когда я прилетел в Мадрид, я повсюду видел нищих, которые за мной следили, а потом пропал свет… Но я забыл еще кое-что: пару недель назад моим родителям звонили из нескольких американских университетов и расспрашивали обо мне под предлогом, что я их «интересую». С тобой такого не было? Никто не пытался спрашивать твоих родственников о твоей жизни или характере?

— Какая-то клиентка матери, — побледнев, вспомнила Элиса. С очень, очень большими связями. — Она только сегодня мне сказала.

Валенте кивнул, словно она оказалась прилежной ученицей.

— Отец мне уже обо всем этом рассказывал. Это известные штучки, хоть я никогда не думал, что их когда-нибудь станут проделывать со мной… Тогда я сделал простой вывод: все это происходит со мной с тех пор, как я решил записаться на курс Бланеса, значит, слежка как-то связана с этим курсом. Но когда я поговорил с Вики… А, сорри. — Он изобразил гримаску кающегося мальчишки и поправился: — С моим другом Виктором Лоперой… По-моему, вы уже знакомы. Мы дружим с детства, и я ему полностью доверяю… Только не называй его Вики, потому что он сердится — жуть. Так вот, когда я спросил его об этом, он сказал, что он никакой опросник не заполнял. Мне было интересно узнать, неужели слежке подвергли только меня, и следующим шагом, по логике, было подумать о тебе, ведь по тестированию ты заняла… более или менее такое же место, как я. — Услышав это, она подумала, что эти четыре сотых стоят у Валенте поперек горла, но ничего не сказала. — На вечеринке в Алигьери я заметил, что ты говорила с этим чуваком, и никаких сомнений у меня не осталось. Но не мог же я прийти и прямо сказать тебе: «Слушай, за тобой следят?» Надо было тебе это доказать, потому что я был уверен, что ты невинная овечка и просто так мне не поверишь. Все варианты нормального обращения я отбросил…

Он помолчал. Потом встал и отошел в угол. Там был крохотный умывальник с краном и стакан. Он открыл кран и подставил стакан под струю воды.

— Могу угостить только водой, — сказал он, — и только из одного стакана на двоих. Я ужасный хозяин. Надеюсь, тебе не претит пить из моих губ.

— Спасибо, мне ничего не надо, — ответила Элиса. Ей стало жарко, и она сняла кофту, оставшись в майке, и заметила брошенный украдкой взгляд Валенте, пьющего из стакана. Потом он вернулся на свое место и продолжил:

— Тогда я вспомнил об одной хитрости, которой научил меня отец: «Если хочешь послать секретное сообщение, используй порнографию». Он утверждал, что только дураки посылают секретные материалы в неброских сообщениях. В том мире, где он вращается, «неброское» привлекает как раз самое пристальное внимание. Однако почти никто не станет особо копаться в порнорекламе. Так я и сделал, но использовал еще один прием. Я подумал, что любому не знающему математики картинки, основанные на доказательстве Евклида, покажутся сексуальными извращениями. Ну а само объявление и страница mercuryfriend — это так, живописные детали. Ну, и способ проникновения в твой комп тоже.

— Проникновения в мой комп?

— Это было проще простого, — ответил Валенте, почесывая под мышкой. — Дорогуша, у тебя система безопасности времен калькуляторов с заводной ручкой. Да к тому же я считаю себя неплохим хакером и в создании вирусов тоже немножко поднаторел.

Несмотря на растущее восхищение совершенством его плана, Элиса почувствовала себя весьма неловко. Значит, вот как обстоят дела: копание в моих вещах не представляет для него никаких проблем, и он хочет, чтобы я об этом знала.

— А зачем тебе было меня предупреждать? Зачем тебе нужно было, чтобы я тоже знала, что за мной следят?

— А я хотел с тобой познакомиться. — Лицо Валенте сделалось серьезным. — Ты меня очень интересуешь, как, впрочем, и всех остальных… Да, — признал он, задумавшись на мгновение, — я уверен, что Бланеса ты тоже интересуешь, несмотря на то что он всегда спрашивает меня… На продвинутых курсах физики нечасто увидишь барышню — в Оксфорде их еще меньше, чем в Мадриде, можешь мне поверить, — и тем более такую, как ты. В смысле, я никогда еще не видел такого сочетания знаний с губами профессиональной специалистки по чупа-чупсу и такими буферами и задом, как у тебя.

Хотя последние слова прекрасно дошли до слуха Элисы, ее мозг не сразу переварил информацию: Валенте произнес это точно таким же тоном, что и все остальное, почти гипнотически, состояние транса усиливали его болотного цвета выпуклые глаза, посаженные на изможденном худющем лице. Когда она наконец поняла, что он сказал, то растерялась. На какой-то миг она почувствовала, что ее парализовало, как ту связанную женщину на картине. Ей подумалось, что некоторые люди подобно некоторым змеям обладают такой властью над другими существами.

С другой стороны, было ясно, что он старается ее оскорбить, и она подумала, что, если отреагирует на эту похабщину, очко сразу пойдет на его счет. Она решила выждать удобный момент.

— Я серьезно, — продолжал он. — Ты чертовски хороша. Но тоже со странностями, да? Как я. У меня по этому поводу есть своя теория. Я думаю, все дело в органической материи. Гениальные физики всегда были с какими-то патологиями, так ведь? Мозг Homo sapiens не может вместить глубинные сложности мира квантовой теории или релятивизма, не подвергшись серьезным изменениям.

Он снова поднялся и начал указывать на портреты:

— Шрёдингер — сексуально озабоченный: открыл волновое уравнение, когда трахал одну из любовниц. Эйнштейн — псих: бросил первую жену и детей и женился на другой, а когда она умерла, сказал, что так ему лучше, потому что он сможет спокойно работать. Гейзенберг — нацист: принимал активное участие в создании водородной бомбы для своего фюрера. Бор — больной неврастеник, зацикленный на личности Эйнштейна. Ньютон — подлая посредственность, способная фальсифицировать документы, чтобы оскорбить своих критиков. Бланес — сдвинутый женоненавистник: видела, как он с тобой обращается?.. Наверное, дрочит, представляя мать и сестру… Вообще примеры часами можно приводить. Я читал все биографии, даже свою. — Он улыбнулся. — Представь. Я с пяти лет веду дневник, где записываю все с максимальными подробностями. Мне нравится размышлять о моей собственной жизни. Клянусь, что все мы одинаковые: родом из хороших семей (некоторые даже аристократы, как Де Бройль), у нас врожденный дар сведе ния природы к чистой математике, и все мы со странностями, не только с умственными, с физическими тоже. Например, я доликоцефал, и ты тоже. То есть череп у нас удлиненный, как у Шрёдингера и Эйнштейна. Хотя по сложению я больше похож на Гейзенберга. Я не шучу, по-моему, это вопрос генетики. А ты… Ну, по правде говоря, сказать, на кого, блин, похожа ты, с такими данными, я затрудняюсь. Хотелось бы посмотреть на тебя без одежды. Грудь у тебя любопытная: тоже немного вытянутая. «Доликомаммами» можно ее назвать. Я бы хотел посмотреть на твои соски. Почему бы тебе не раздеться?

Элиса сама удивилась тому, что задумалась, не принять ли его предложение. Манера Валенте говорить действовала на нее, как радиация: ты еще ничего не заметил, а вред уже нанесен.

— Нет, спасибо, — ответила она. — Какие у нас еще странности?

— Может, еще наши семьи, — сказал он и снова уселся. — У меня родители разведены. Мать даже хотела меня убить. Ну, то есть сделать аборт. В конце концов отец убедил ее меня родить, а дяди и тети занялись моим воспитанием: я приехал в Мадрид и прожил в этом доме много лет, пока не уехал в Оксфорд, хотя ты не думай, какое-то время я жил с каждым из моих предков. — Он оскалил зубы в широкой ухмылке. — Как оказалось, когда проблема с проживанием от них подальше была решена, папа с мамой обнаружили, что меня любят. Теперь можно сказать, что я им обоим хороший друг. А ты? Как живешь ты?

— Зачем тебе спрашивать, если ты и так все знаешь? — ответила она.

Валенте хрипло засмеялся в ответ.

— Кое-что знаю, — признал он. — Что ты дочь Хавьера Робледо, что твой отец погиб в автокатастрофе… То, что пишут о тебе в журналах.

Она предпочла сменить тему.

— Ты говорил о том, что надо что-то делать. Может, обратиться в полицию? У нас есть доказательства того, что за нами следят.

— Ты ничего не ловишь, правда, дорогуша? Это полиция за нами и следит. Не самая обычная полиция, даже не тайная полиция, а сами власти. То есть какие-то власти. В общем, большие шишки.

— Но почему? Что мы такого сделали?

Валенте снова издал противный смешок, который так раздражал ее.

— Среди всего прочего я узнал от отца, что для того, чтобы за тобой следили, не обязательно сделать что-нибудь плохое. Наоборот, чаще всего за тобой следят, потому что ты делаешь что-то чересчур хорошее.

— Но почему именно мы? Мы всего лишь студенты-выпускники…

— Наверняка тут все дело в Бланесе. — Валенте развернулся и что-то набрал на клавиатуре. На экране появились уравнения «теории секвойи». — Это как-то связано с ним или с его лекциями, но я понятия не имею, что именно это может быть… Может, какой-то проект, в котором он работает… Сначала я думал, что все дело в его теории, в каком-нибудь практическом ее применении или связанном с ней эксперименте, но понятно, что это тут ни при чем… — Он часто стучал по клавише указательным пальцем, и уравнения плыли по экрану. — Теория у него очень красивая, но совершенно бесполезная. — Он обернулся к Элисе. — Как некоторые девушки.

Она снова сдержала желание оскорбиться.

— Ты имеешь в виду проблему решаемости уравнений? — уточнила она.

— Конечно. Она упирается в непреодолимый тупик. Сумма тензоров на конце «прошлое» бесконечна. Я все просчитал, видишь?.. И поэтому, несмотря на твой хитроумный ответ о петлях сегодня утром (который мне тоже приходил в голову), изолировать струны как индивидуальные частицы невозможно… Это все равно что спрашивать, представляет ли собой море одну каплю или триллионы. С точки зрения физики, ответ всегда один: в зависимости от того, что мы понимаем под словом «капля». Без конкретного определения все равно, существуют струны или нет.

— Я это понимаю так, — сказала Элиса и склонилась, чтобы указать на одно из уравнений на экране: — Если считать, что переменная времени бесконечна, результаты выходят парадоксальные. Но если использовать ограниченную дельту t, какой бы большой она ни была, например, если взять период времени после Большого взрыва, то в уравнениях получаются конкретные результаты.

— Такой подход неприемлем в принципе, — сразу ответил Валенте. — Ты сама устанавливаешь искусственное ограничение. Это все равно что заменить в примере на сложение цифру, чтобы получился нужный результат. Это абсурд. Почему нужно использовать время начала вселенной, а не любое другое? Глупо…

Он прямо на глазах преобразился, и Элиса сразу это заметила: вся его холодность и насмешливость исчезли, и его охватило волнение. Ага, зацепило.

— Ты ничего не ловишь, правда, дорогуша? — совершенно спокойно ответила она. — Если мы можем выбрать переменную времени, мы получаем конкретные решения. Это процесс перенормировки. — Она заметила, как Валенте скривился, и оживленно продолжила: — Я говорю не о том, чтобы использовать универсальную переменную времени. Я говорю об использовании переменной в качестве затравочной величины для перенормировки уравнений. Например, время, прошедшее с момента возникновения Земли, около четырех миллиардов лет. Концы «прошлого» временных струн истории Земли завершаются в этой точке. Это дискретные величины, которые можно просчитать. Менее чем за десять минут можно получить конечные решения, применив преобразования Бланеса–Гроссманна–Марини, я уже это проверила.

— И что тебе это дает? — Теперь в голосе Валенте звучала озлобленность. Его обычно мертвенно-бледные щеки горели. — Что тебе дает твое дурацкое частное решение? Это все равно что сказать: «Зарплаты мне на жизнь не хватает, но, гляди-ка, сегодня утром я нашел пару центов». На хрена тебе частное решение, подходящее только к Земле? Это идиотизм!

— Скажи-ка мне одну вещь, — спокойно улыбнулась Элиса. — Почему, когда тебе нечего сказать, ты сразу переходишь к оскорблениям?

Последовало молчание.

Элиса наслаждалась видом Валенте. Она подумала, что в мире отношений с ближними он, может, и хитрая змея, но в мире физики она — настоящая акула и готова ему это доказать. Она понимала, что ее знания далеки от совершенства (она была всего лишь ученицей), но понимала также, что никто не победит ее в этой сфере простыми оскорблениями.

— Ясное дело, что я могу доказать, — пробормотал Валенте. — Более того, доказательство скоро будет налицо. До конца курса осталась всего неделя. В следующую субботу состоится международная встреча специалистов, приедут Хокинг, Виттен, Зильберг… Ну, и Бланес, конечно, тоже. Ходят слухи, что состоится что-то вроде покаяния в отношении «теории секвойи»: где мы ошиблись, почему… А до этого мы сдадим свои работы. И посмотрим, кто из нас двоих ошибается.

— Хорошо, — согласилась она.

— Давай поспорим, — предложил он, вновь улыбаясь. — Если твое частное решение приемлемо, я сделаю все, что ты скажешь. Например, откажусь от намерения уехать работать с Бланесом и уступлю это место тебе, если, конечно, Бланес выберет меня. Или сможешь приказать мне сделать что-нибудь еще. Все, что хочешь, все равно что — я все сделаю. Но если выиграю я, то есть если твое частное решение с переменной ни черта не решает, приказывать буду я. А ты будешь выполнять. Что бы я ни приказал.

— Такое пари я не принимаю, — сказала Элиса.

— Почему же?

— У меня нет ни малейшего желания тебе приказывать.

— Ты очень ошибаешься.

Валенте нажал несколько клавиш, и уравнения сменились картинками.

После холодной страницы с цифрами их вид шокировал так же, как контраст между картиной с обнаженной женщиной и портретами известных физиков. Они сменяли друг дружку сами по себе, без вмешательства со стороны Валенте, который повернулся к ней и, улыбаясь, изучал ее реакцию.

— Очень интересные фотографии хранятся в твоих секретных файлах… И чаты, в которых ты участвуешь…

Элиса не могла вымолвить ни слова. Это вмешательство в ее личную жизнь казалось ей неслыханным, но то, что он еще и показывал ей это, было еще более унизительным.

Будь очень осторожна с Риком.

— Пойми меня правильно, — сказал Валенте, в то время как целый год ее интимной жизни проплывал на экране, словно цепочка грязного нижнего белья. — Твои способы оторваться после книжек меня мало волнуют. Скажем прямо: на твои оргазмы в одиночку мне плевать с высокой башни. Я тоже собираю такие фотографии. Даже иногда сам их снимаю. И фильмы тоже. Видела в той комнате мою студию? У меня есть подружки, девчонки, которые делают что угодно… Но пока мне не попадался никто, кто разделял бы… О, это классная фотка, — указал он.

Элиса отвела глаза.

Будь очень осторожна.

— Кто разделял бы страсть к крайностям, я хотел сказать, — закончил он и убрал с экрана фотографии еще одним нажатием клавиши. Снова появились уравнения. — Вот оно, я нашел в тебе родственную душу по нездоровой тяге к запретному, что, в общем, радует, потому что я уже, честно говоря, думал, что тебе нравится только выпендриваться перед Бланесом, как глупой маленькой девчонке. Я просто хотел, чтобы ты знала, что ошибаешься: тебе определенно есть что мне приказать. Например, чтобы я не совал нос в твою жизнь. Или никому не говорил, как это сделать.

«Кто он? — мелькнуло у нее в голове. — Что он за чудовище?» Она взглянула на его угловатое лицо, белое, как раскрашенный череп, с женственным носом и губами и глубокими, как целые миры, глазами цвета джунглей, скрытыми под ломкими соломенными волосами. Единственное, что она в данный момент ощущала по отношению к Валенте, было отвращение. И вдруг она поняла, что преодолела наваждение одного из проявлений его волшебной силы: она уже могла реагировать на его слова.

— Так что, согласна? — спросил он. — Твое повиновение против моего?

— Согласна.

Она заметила, что Валенте такого ответа не ожидал.

— Предупреждаю, я говорю серьезно.

— Ты мне уже это продемонстрировал. Я тоже.

Теперь, казалось, колебался он.

— Ты правда думаешь, что твое частное решение верно?

— Оно верно. — Элиса поджала губы. — И я уже придумала пару вещей, которые прикажу тебе выполнить.

— Можно поинтересоваться, какие?

Элиса покачала головой. Внезапно ей показалось, что она что-то поняла. Она медленно поднялась, не сводя с него взгляда.

— Ты предупредил меня о слежке не для того, чтобы мне помочь, — сказала она. — Ты сделал это, чтобы мне навредить. Но я еще не понимаю, каким образом…

Рик Валенте тут же повторил ее действия: он встал. Она заметила, что они почти одного роста. Они посмотрели друг другу в глаза.

— Раз уж ты завела об этом разговор, — ответил он, — признаюсь, что соврал: я не думаю, что это именно «слежка». Опросники, расспросы членов семьи… Все это понятно. Речь идет не столько о том, чтобы за нами следить для того, чтобы узнать, что мы делаем, а о том, чтобы нас изучить и узнать поближе. Они тайно ведут отбор. Хотят выбрать одного из нас для участия в чем-то… Еще не знаю в чем, но, судя по развернутой ими деятельности, это что-то очень важное и необычное. В таких случаях, если даешь им заподозрить, что знаешь, что за тобой следят, то вылетаешь из отборочного процесса автоматически.

— Поэтому ты выбросил в мусорник мой мобильник, — прошептала она, наконец понимая, в чем дело.

— Не думаю, что эта мелочь все решит, но да, возможно, они будут тобой недовольны. Может, подумали, что ты хочешь что-то скрыть, и уже исключили тебя…

От этих слов Элиса почти успокоилась. Теперь я знаю истинные причины твоих действий.

Но она ошибалась: желание убрать ее с пути, ведущего к Бланесу, было для него не единственным. В этом она убедилась, увидев, как он без предупреждения поднял руку и протянул свои тонкие пальцы к ее груди.

Все ее естество побуждало ее отпрянуть. Но она этого не сделала. И Валенте ее не коснулся: его рука скользнула в воздухе в нескольких миллиметрах от ее майки и спустилась к бедру, как бы описывая контур ее тела. На протяжении тех секунд, которые длилось это призрачное прикосновение, Элиса не дышала.

— Мои приказы будут непростыми, — сказал он, — но интересными.

— Горю желанием их услышать. — Она взяла свою кофту. — Мне уже можно идти?

— Я тебя проведу.

— Спасибо, я сама найду дорогу.

Спуск по лестнице под звуки старческого голоса, со стоном произносящего что-то наподобие «Иштар», был напряженным и мрачным. Выйдя на улицу, Элиса остановилась, чтобы глотнуть воздух полным ртом.

А потом посмотрела на мир как в первый раз, словно в этот миг она только что родилась здесь, среди городских теней.

 

10

Время — странная штука.

Главная причина его странности в том, насколько близко оно нам знакомо. Ни дня не проходит, чтобы мы не обращали на него внимание. Мы его измеряем, но не можем увидеть. Оно столь же неуловимо, как душа, но при этом речь идет о физическом явлении, универсальном и доказуемом. Святой Августин подытожил эти противоречия в одной фразе: «Si non rogas, intelligo» («Я понимаю, что это, если ты об этом не спрашиваешь»).

На эту тему спорили ученые и философы и не смогли прийти к согласию. И все потому, что в зависимости от того, как мы его изучаем, и даже от того, как мы его ощущаем, кажется, что время принимает совсем другой облик. Для физика секунда — это точный интервал, равный 9 192 631 770 периодам излучения атома цезия. Для астронома секунда может быть равна единице, разделенной на 31556925,97474, то есть на время поворота Земли на триста шестьдесят градусов, иными словами, на тропический год. Но, как знают все ждущие прихода врача, который должен сообщить, успешно ли прошла жизненно важная операция у любимого человека, цезиевая или астрономическая секунда не всегда равны одной секунде. В нашем мозгу секунды могут тянуться нестерпимо медленно.

Идея о субъективном ходе времени была не чужда самой древней науке и философии. Древние мудрецы легко соглашались с предположением о том, что психологическое время меняется в зависимости от человека, и тем не менее были уверены в том, что физическое время едино и неизменно для всех наблюдателей.

Но они ошибались.

В 1905 году Альберт Эйнштейн нанес этому убеждению решающий удар своей теорией относительности. Не существует одного главенствующего времени, времен столько, сколько точек зрения, и время неотделимо от пространства: то есть речь идет не об энтелехии или субъективном восприятии, а о неотъемлемом свойстве материи.

Однако это открытие объясняет далеко не все аспекты нашего изворотливого друга. Задумаемся, к примеру, о движении стрелок на часах. На уровне интуиции мы знаем, что время движется вперед. «Как быстро идет время», — жалуемся мы. Но имеет ли такое утверждение смысл? Если что-то «движется вперед», это происходит с некоей определенной скоростью, а с какой скоростью движется время? Ученики старших классов, попадая в ловушку этого кажущегося простым вопроса, иногда отвечают: «Со скоростью одна секунда в секунду». Но такой ответ бессмыслен. Понятие скорости всегда связывает меру расстояния с мерой времени, так что ответить «Со скоростью одна секунда в секунду» нельзя. Хоть загадочный господин Время и движется, с точностью выяснить его скорость нам не под силу.

С другой стороны, если речь действительно идет еще об одном измерении, как утверждает теория относительности, оно существенно отличается от трех других, потому что в пространстве мы можем перемещаться вверх и вниз, влево и вправо, вперед и назад, но во времени мы можем идти только вперед. Почему? Что мешает нам снова прожить уже прожитое или хотя бы снова увидеть его? В 1988 году «теория секвойи» Давида Бланеса попыталась ответить на некоторые из этих вопросов, но затронула проблему лишь поверхностно. Мы все еще практически ничего не знаем об этой «неотъемлемой» части реальности, которая движется в одном-единственном направлении с неизвестной скоростью и которую мы понимаем, только если нас не спрашивают, что это такое.

Все очень странно.

Этими словами профессор Райнхард Зильберг с кафедры философии науки Берлинского технического университета начал свой вводный доклад в зале ЮНЕСКО мадридского Дворца конгрессов, где проводился международный симпозиум «Природа пространства-времени в свете современных теорий». Зал скромных размеров был переполнен гостями и журналистами, собравшимися, чтобы послушать Зильберга, Виттена, Крейга, Марини и двух «звездных» участников мероприятия: Стивена Хокинга и Давида Бланеса.

Элиса Робледо присутствовала здесь также по другим причинам. Она хотела узнать, имеет ли шанс на успех ее теория локальных переменных, и если нет, то как Рик Валенте заставит ее расплачиваться за проигранное пари.

В двух вещах Элиса была почти уверена: во-первых, она не выиграет, а во-вторых, она откажется выполнять все, что он ей прикажет.

Эта неделя стала для нее бегом наперегонки со временем. И это было парадоксально, принимая во внимание то, что в основном Элиса как раз и посвятила ее попытке глубокого изучения времени.

В Элисе всегда сосуществовали страстность и рациональность. После эмоционального взрыва, который вызвала в ней встреча с Валенте, она села, чтобы все обдумать, и приняла очень простое решение: «изучают» ее или нет, есть «пари» или нет, она должна сделать свою работу. Все попытки прийти первой в состязаниях у Бланеса она уже бросила, но оставлять на самотек конец курса и завершающую его работу ей не хотелось.

Она бесстрашно погрузилась в решение задачи. Несколько ночей ей удавалось поспать лишь пару часов. Она знала, что своей гипотезой с переменной локального времени ничего не докажет, и склонялась к признанию правоты Валенте, который заклеймил ее решение как «принципиально неприемлемое», но ей было все равно. Ученый должен уметь бороться за свои идеи, даже если никто их не принимает, — сказала она себе.

Вначале она о пари не думала. Хотя в понедельник, встретившись с Валенте в аудитории лицом к лицу, она едва справилась с головокружением (они не взглянули друг на друга и не поздоровались, как будто ничего не произошло), и несмотря на то что все эти дни она чувствовала его липкое присутствие как едва заметный, но стойкий запах, ей ни на минуту и в голову не пришло беспокоиться о том, что будет — или о том, на что она согласна будет пойти, чтобы сдержать слово, — если она проиграет. Людей более заносчивых и инфантильных, чем Рикардо Валенте Шарп, было поискать, и ребячливая подлость, с которой он пытался шантажировать ее показом интимных секретов, ее мало волновала.

По крайней мере так ей казалось, и это убеждение она всеми силами старалась сохранить.

Она даже не была уже столь уверена, что за ней следят, как пытался доказать ей Валенте. Во вторник вечером ей звонили из полиции. Она здорово напугалась, но единственной причиной звонка была необходимость сообщить ей о том, что нашелся ее мобильник. Какой-то порядочный гражданин обнаружил его в пятницу вечером, выбрасывая стаканчик из-под мороженого в мусорник на одной из улиц в квартале Чуэка, и, не зная, кому он принадлежит, отнес его в отделение полиции Центрального района. Наведя кое-какие справки (брошенный мобильник вызывал определенные подозрения и даже опасения, сказал ей полицейский), они узнали, кому он принадлежит.

В тот вечер после визита в полицейский участок Элиса дома развинтила телефон с помощью маленькой отвертки. Как должны выглядеть внутренности этого аппарата, она в точности не знала (ее коньком были карандаш и бумага), но ей не показалось, что внутри есть что-то лишнее. Нашедший его человек вполне мог быть тем самым мужчиной, которого она видела из-за двери бара, и Валенте просто воспользовался совпадением.

В среду она зашла в секретариат университета Алигьери, чтобы запросить свидетельство о прослушивании курса лекций, и заодно задала там несколько вопросов. Разговаривавшая с ней девушка все подтвердила: Хавьер Мальдонадо действительно студент факультета журналистики, а профессор статистики по фамилии Эспальса действительно существует. Можно ли было представить себе настолько тонко продуманный тайный заговор?

Она начала подозревать, что всю эту комедию устроил не кто иной, как Валенте. Ясно, что он хотел установить с ней «особые» отношения (потому что она… как он там сказал? очень его «интересовала»). Этот тип был хитер. Воспользовавшись нагромождением некоторых совпадений, он навешал ей на уши всю эту лапшу о слежке, чтобы нагнать на нее страху. Интересно, что Элиса его нисколько не боялась.

В пятницу она сдала работу. Бланес, ни слова не говоря, принял ее и распрощался со студентами, пригласив их на субботний симпозиум, где будут обсуждаться «некоторые спорные аспекты данной теории, например, парадоксы края «прошлого»». О возможности разрешения этих парадоксов он не упомянул. Элиса обернулась и посмотрела на своего соперника. Тот улыбался, не глядя на нее.

Да пошел он, этот Валенте Шарп.

Так что теперь она сидела на симпозиуме, чтобы услышать приговор мудрецов и узнать результат своего экстравагантного пари.

Однако все обернулось так, как она и не подозревала.

Уже несколько часов она слушала колдовские формулы физики конца XX века, и все они были ей знакомы: браны, параллельные миры, сливающиеся черные дыры, пространства Калаби–Яу, разрывы реальности… Почти все докладчики упоминали о «секвойе», но ни один не говорил о возможности раздельной идентификации временных струн путем решения парадокса конца «прошлого» с локальными переменными. Физик-экспериментатор Серджио Марини, работающий вместе с Бланесом в Цюрихе, выступления которого Элиса с нетерпением ждала, заявил, что необходимо мириться с противоречиями данной теории, и в качестве примера привел бесконечные результаты в релятивистской квантовой теории.

В воцарившейся вдруг единодушной тишине, полной напряженного ожидания и почтения, к подиуму подъехала электрическая коляска, в которой сидел Стивен Хокинг.

Знаменитый физик из Кембриджа, занимавший кафедру, принадлежавшую несколько веков назад Ньютону, на фоне темной спинки коляски казался просто болезненным телом. Но Элиса знала, какой в этом теле скрыт блестящий разум, и ярчайшей личности, светившейся в его обрамленных большими очками глазах, и о железной воле, благодаря которой он, несмотря на страдания, причиняемые неврологическим заболеванием, стал одним из величайших ученых мира. Элиса подумала, что невозможно выразить в полной мере все восхищение, которое он заслуживает: Хокинг был для нее личным свидетельством того, что в жизни никогда нельзя сдаваться.

Нажимая на кнопки синтезатора голоса, Хокинг превратил предварительно написанный текст в разборчивые звуки. Он сразу завладел вниманием аудитории. Его колкие комментарии, произнесенные механическим голосом на безупречном английском языке, вызвали взрывы смеха. Однако, к неудовольствию Элисы, он ограничился речью о возможности восстановления информации, потерянной в черных дырах, и лишь в конце, как бы походя, упомянул теорию Бланеса. В заключение он произнес:

— Ветви секвойи профессора Бланеса тянутся в небо будущего, а ее корни уходят в землю прошлого, к которой мы не можем сойти… — Электронный голос помедлил. — Тем не менее пока мы висим на ее ветвях, ничто не мешает нам глядеть вниз и рассматривать эти корни.

Эта фраза заставила Элису задуматься. Что Хокинг имел в виду? Это просто поэтическая метафора или он пытался заронить сомнения в возможности идентифицировать и открыть струны по отдельности? Как бы там ни было, понятно, что «теория секвойи» во многом утратила популярность в среде великих физиков. Оставалось только ждать выступления самого Бланеса, но перспективы были неутешительны.

Сделали перерыв на обед. Все поднялись как один, и на выходах образовались пробки. Элиса присоединилась к очереди на выход через главную дверь, и в этот момент ее слуха достигли слова:

— Готова проиграть?

Чего-то в этом духе она и ожидала, поэтому сразу ответила, поворачивая голову:

— А ты? — Но Рик Валенте испарился, скрывшись в толпе. Элиса пожала плечами и задумалась над возможным ответом на этот дерзкий вопрос. Готова ли она? Возможно, что и нет.

Но она еще не проиграла.

Виктор Лопера предложил ей пообедать в перерыве вдвоем. Она с радостью согласилась — ей хотелось побыть в его обществе. Несмотря на то что он был завернут на скользкой теме религии в физике, на которой его иногда несло, так что он не мог остановиться, в общем Лопера был интересным собеседником и приятным, душевным человеком. Совместное возвращение домой в его машине стало для них обоих приятной привычкой.

Они купили вегетарианские сандвичи в столовой Дворца конгрессов. Виктор попросил двойную порцию майонеза. Элиса подозревала, что только майонез может на какое-то время отвлечь ее приятеля от разговора о Тейяре де Шардене или о том, как аббат Леметр обнаружил, что вселенная расширяется, а Эйнштейн ему не поверил: Виктор принялся за майонез с энтузиазмом, не обращая внимание на то, что пачкает губы, а потом высовывал длинный язык и облизывался, как кошка.

Свободного столика они не нашли, поэтому поели стоя, обсуждая выступления — Виктору больше всего понравился доклад Райнхарда Зильберга — и здороваясь с преподавателями и сокурсниками (место оказалось подобием витрины: не проходило и пяти секунд, чтобы Элисе не пришлось кому-нибудь улыбаться). В какой-то момент Виктор, покраснев, неожиданно сделал ей комплимент: «Ты сегодня очень красивая». Она поблагодарила его, но не совсем искренне. В ту субботу она после целой недели запущенности решила помыть голову и немного причесаться, да к тому же надеть голубую блузку и темно-синие брюки, а не обычные рваные джинсы, которые, как говорила мать, могли бы «сами выйти на улицу и вернуться домой». Ей не понравилось, что он оценил в ней именно это.

Однако скоро она заметила, что на сей раз интерес Виктора к ней был необычным. Это стало понятно по его брошенным украдкой взглядам еще до того, как он заговорил. Элиса подумала, что никаких шансов стать преуспевающим преступником у Лоперы нет: все его мысли как на ладони — другого такого человека она не знала.

Заглотнув последний кусок сандвича, Виктор слизнул с губ остатки майонеза и, придав нарочитую незначительность тону, сказал:

— Я тут разговаривал с Риком. — Она видела, как ходит вверх и вниз его кадык. — Вы, похоже… подружились.

— Нет, ничего подобного, — ответила Элиса. — Это он тебе сказал?

Виктор улыбнулся так, точно извинялся за неправильное истолкование ее отношений с Валенте, но тут же снова вернулся к серьезному тону:

— Нет, я сам сделал выводы. Он сказал мне, что ты ему нравишься и что… он заключил с тобой какое-то пари.

Элиса с минуту смотрела на него.

— У меня есть свое мнение о теории Бланеса, — наконец ответила она. — У него — свое. Мы поспорили, кто из нас прав.

Виктор замахал рукой, как бы показывая, что это не важно.

— Ты не думай, меня не интересует, что там у вас за дела. — И прибавил так тихо, что Элисе пришлось придвинуться к нему, чтобы расслышать его голос в шуме столовой: — Просто я хотел предупредить тебя, чтобы… ты этого не делала.

— Не делала чего?

— Того, что он тебе скажет. Для него это вовсе не игра. Я его хорошо знаю. Мы были близкими друзьями… У него всегда были… довольно извращенные идеи.

— Что ты имеешь в виду?

— Это сложно тебе сейчас объяснить… — Он искоса взглянул на нее и заговорил другим тоном: — Ну, не буду преувеличивать. Я не говорю, что он… что он больной на голову или что-нибудь в этом роде… Просто он относится к девушкам без особого уважения. Я уверен, что некоторым именно это и нравится… Я не говорю, что всем, но… — Он покраснел как рак. — Ну, мне неудобно тебе об этом говорить. Я просто тебя очень ценю и хотел… Ясное дело, ты можешь делать то, что считаешь нужным, просто… я не знал, что вы говорили… Я подумал, что надо тебя предупредить.

Она испытывала желание грубо отшить его. Заявить что-нибудь вроде: «Виктор, мне двадцать три года. Спасибо, я уже могу о себе позаботиться». Но тут поняла, что в отличие от ее матери Лопера не пытался читать ей нотации: он говорил искренне и считал, что тем самым помогает ей. Она не стала спрашивать, что еще рассказал ему Валенте об их разговоре. На данном этапе ей было уже все равно, что говорит или делает великий На-Четыре-Сотых-Меньше.

— Виктор, мы с Валенте — не друзья, — снова повторила она серьезным голосом. — И я ничего не собираюсь делать против своей воли.

Ответ не порадовал Виктора, он словно почувствовал, что после этих слов в неприятное положение попал именно он. Он открыл рот, закрыл и помотал головой.

— Конечно, — проговорил он. — С моей стороны было глупо…

— Нет, я благодарна тебе за совет. Правда.

Их разговор прервало объявление о возобновлении докладов.

Следующие несколько часов Элиса была полностью погружена в раздумья, вслушиваясь в слова выступающих и одновременно мысленно возвращаясь к детским предупреждениям Виктора. Но вдруг все, связанное с Виктором и даже с Валенте, выскочило у нее из головы, и она распрямилась и подняла голову.

На подиум поднимался Давид Бланес. Если бы дело было в суде, то по встретившей его тишине можно было бы подумать, что это обвиняемый.

Бланес подхватил шутку о дереве там, где ее оставил Хокинг.

— У секвойи пышная листва, — начал он свою речь, — но она не приносит плодов.

Не прошло и десяти минут, как Элиса поняла, что проиграла.

* * *

Выступление Бланеса затянулось еще на полчаса, но говорил он о своей вере в то, что новые поколения физиков найдут такие способы решения проблем края струн, уходящего в прошлое, о которых сейчас и не подозревают. Он упомянул некоторые варианты решения, включая способ с локальными переменными и другой вариант — до которого Элиса не додумалась — с мнимыми числами, однако назвал их «элегантными, но бесполезными, как фрак в пустыне». Было видно, что он пал духом, устал, возможно, измотан постоянной необходимостью защищаться от нападок противников. Несмотря на аплодисменты, Элиса была уверена, что его выступление всех разочаровало. Она почувствовала презрение к вызывавшему раньше восхищение кумиру. Ты не хочешь бороться за свою идею. А я буду бороться.

Доклад Бланеса был последним, но после небольшого перерыва планировался круглый стол. Элиса встала и присоединилась к толпе тех, кто пытался выйти из зала. За спиной она услышала голос, все повторилось так же, как в обед.

— Иди в мужской туалет и жди там.

— Я еще не проиграла, — быстро обернувшись, сказала она.

Увидев, что он снова уходит, Элиса протянула руку и схватила его за рубашку. На этот раз ты не уйдешь.

— Я еще не проиграла, — повторила она.

Валенте отстранился от нее, но удрать ему не удалось. Они вместе прошли к выходу и оказались в холле лицом к лицу. Его внешний вид, как всегда, навел Элису на мысль, что у него на плечах висит неоновая вывеска: «Вот он я, Валенте Шарп»: огненно-красная джинсовая рубашка с длинным рукавом, застегнутая на все пуговицы, бордовые брюки и ремень, рыжие кожаные сапоги и золотистые сережки и ожерелье в качестве украшения. Бедж участника конгресса (который Элиса засунула в карман) висел у него на груди поверх рубашки, на бедже блестело его имя. Вся светлая влажная челка была аккуратно уложена на правый глаз. В его голосе прозвучал оттенок недовольства:

— Я дал тебе первый приказ: иди в мужской туалет.

— И не подумаю.

В его глазах мелькнул блеск, похожий на затаенную насмешку, но угловатые черты лица остались неподвижны.

— Отступать теперь — с твоей стороны, трусость, госпожа Робледо.

— Я не отступаю, господин Валенте. Когда я проиграю, я расплачусь.

— Уже понятно, что ты проиграла. Бланес сказал, что твои переменные локального времени — все равно что собачья какашка на ботинке.

— Это просто его мнение, — возразила она. — Он ничего не доказал, а просто выразил свое мнение. Но в физике все решают не мнения.

— Да ну…

— На кон поставлено очень многое. Я хочу быть уверена, что прав ты, а не я. Или ты боишься проиграть?

Валенте, не мигая, смотрел на нее. Она стойко выдерживала его взгляд, не отводя глаз. Через некоторое время он втянул в себя воздух.

— Что ты предлагаешь?

— Ясно, что я не буду ввязываться с Бланесом в дискуссию во время, отведенное для вопросов. Но давай сделаем так. Все знают, что Бланес решит, кого брать с собой в Цюрих, на основании поданных нами работ. Я уверена, что, если моя идея покажется ему достойной рассмотрения, он выберет меня. Если же он, напротив, думает, что идея дурацкая, он меня не возьмет. Предлагаю подождать до тех пор.

— Он выберет меня, — мягко сказал Валенте. — Тебе надо свыкнуться с этой мыслью, дорогуша.

— Тем лучше для тебя. Но этого даже не потребуется. Если он отклонит мою кандидатуру, я расплачусь за проигрыш.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «расплачусь»?

Элиса перевела дух:

— Пойду, куда ты скажешь, и сделаю, что ты скажешь.

— Я не верю. Ты найдешь другую отговорку.

— Клянусь, — сказала она. — Даю слово. Если он меня не возьмет, я сделаю то, что ты скажешь.

— Ты врешь.

Она посмотрела на него блестящими глазами.

— Я воспринимаю это гораздо серьезнее, чем ты думаешь.

— Что? Мое пари?

— Мои идеи. Твое пари для меня глупость, как и все, что ты наговорил мне тогда у тебя дома. Никто нас не изучает, никто за нами не следит. С мобильником все вышло случайно: пару дней назад мне его вернули. Я думаю, ты хочешь передо мной повыпендриваться. Но я тебе вот что скажу. — Элиса оскалила зубы в широкой улыбке. — Будь осторожен, господин Валенте, потому что теперь тобой заинтересовалась я.

Валенте смотрел на нее со странным выражением лица.

— Ты очень необычная подруга, — произнес он тихим голосом, как бы про себя.

— Зато ты с твоими идеями типа «мужского туалета» кажешься все более заурядным.

— Форму оплаты выбирает победитель.

— Согласна, — кивнула Элиса.

Тут он вдруг рассмеялся. Как будто пытался сдержать смех в течение всего разговора.

— Ну ты даешь! — Какое-то время он просто повторял эту фразу и тер глаза. — Ты просто, на фиг, даешь! Я хотел тебя испытать, посмотреть, что ты будешь делать. Клянусь, что, если бы ты пошла в мужской туалет, я бы лопнул со смеху… — И тут он взглянул на нее более серьезно. — Но я принимаю твой вызов. Я совершенно уверен, что выберут меня. Более того, я сказал бы, что меня уже выбрали, дорогуша. И когда это случится, я позвоню тебе на мобильник. Всего один звонок. И скажу, куда тебе идти и как, что ты можешь взять с собой, а что нет, и ты повинуешься каждому моему слову, как собачка на конкурсе… И это будет только начало. Вот уж я оттянусь, обещаю… Я уже говорил тебе: ты меня интересуешь, да еще имея такой характер, так что будет любопытно узнать, до какого предела ты готова идти… В противном случае подтвердятся мои подозрения: что ты вруха и трусиха, не умеющая держать слово…

Элиса спокойно выдержала этот словесный поток, не отводя глаз, но сердце у нее колотилось, а во рту пересохло.

— Хочешь отказаться? — с притворной серьезностью спросил он, глядя на нее левым глазом (правый был наглухо закрыт волосами). — Это твой последний шанс.

— Я уже поспорила. — Элиса выжала из себя улыбку. — Если хочешь отказаться ты…

На лице Валенте появилось выражение ребенка, который неожиданно для себя обнаружил интересную игрушку.

— Чудесно, — сказал он. — Я с тобой оттянусь по полной программе.

— Поживем — увидим. А теперь, если позволишь…

— Погоди, — проговорил Валенте и оглянулся по сторонам. — Я уже сказал, что уверен, что выиграю, но хочу быть с тобой предельно честным. Знаешь, на этом конгрессе есть такие вещи, которые заставляют меня думать, что не все тут так, как пытаются изобразить… Бланес и Марини как-то чересчур настойчиво пытаются доказать, что их «секвойя» превратилась в бонзай, но я заметил нечто странное… — Сделав шаг в сторону, он поманил ее рукой. — Иди, сама увидишь.

Они прошли по холлу параллельно стойкам регистрации, лавируя среди самых разных людей: иностранцев и местных, преподавателей и студентов, людей в костюмах с галстуками, типов, которые пытались подражать своим кумирам (смотреть на физиков с эйнштейновской гривой Элисе было смешно), или прикоснуться к какой-нибудь знаменитости (коляска Хокинга затерялась в толпе поклонников). Вдруг Валенте остановился.

— Вон они. Вместе, как дружная семья.

Элиса проследила за его взглядом. Действительно, они стояли в сторонке, как будто специально хотели отделиться от всех остальных. Она узнала Давида Бланеса, Серджио Марини и Райнхарда Зильберга, а с ними молодого физика-экспериментатора из Оксфорда, выступавшего после Зильберга, Колина Крейга. Они оживленно беседовали.

— Крейг был одним из моих преподов по физике элементарных частиц, — пояснил Валенте. — Это он сказал мне, чтобы я подал документы на тестирование на курс Бланеса… Зильберг преподает философию науки, он доктор истории. А глянь на эту высокую подругу в фиолетовом платье рядом с Крейгом…

Не обратить на нее внимание было бы трудно, подумала Элиса, женщина эта выглядела сногсшибательно. Длинные каштановые волосы спускались до середины ягодиц, ровно, как кончик карандаша, а элегантная простая одежда очерчивала великолепные формы. С ней была очень молоденькая с виду девушка с броскими белыми волосами. Элиса ни одной из них не знала. Валенте пояснил:

— Это профессор Жаклин Клиссо, из Монпелье, большая шишка в мировой палеонтологии и еще антрополог. Девчонка с белыми волосами, наверное, одна из ее студенток…

— Что они тут делают? Они не принимают участия ни в одном круглом столе…

— Вот и я об этом. По-моему, они приехали встретиться с Бланесом. Этот симпозиум стал каким-то местом семейной встречи. И в то же время папа Бланес и мама Марини рассказывают всему научному сообществу, что нечего ожидать цветения «секвойи» в этом году. Можно сказать, все это затеяно для того, чтобы показать противникам все карты и продемонстрировать, что никто не жульничает. Любопытно, да? Но это еще не все.

Засунув руки в карманы, он отошел в сторону, и против воли заинтригованная Элиса последовала за ним. Они снова прошли весь холл. По окнам было видно, что солнечный летний свет еще не сдается.

— Самое любопытное вот что, — продолжил он. — С Зильбергом и Клиссо я столкнулся в Оксфорде пару месяцев назад. Мне нужно было кое-что обсудить с Крейгом, и я постучал к нему в кабинет. Он открыл дверь, но был занят. Я узнал Зильберга и заинтересовался, что это с ним за красотка. Но Крейг их мне не представил. Даже больше тебе скажу, похоже было, что мой приход ему неприятен… Однако дружба с секретарями имеет свои преимущества: секретарь Крейга мне все потом доложила. Судя по всему, Клиссо и Зильберг уже год ведут какие-то переговоры с ее боссом и наконец теперь приехали в Оксфорд.

— Скорее всего они планируют какой-то общий проект, — заметила Элиса.

Валенте покачал головой:

— Я довольно близко сошелся с Крейгом, и он обычно рассказывал мне обо всех проектах, в которых работал. Да к тому же, что за работу может вести такой человек, как Крейг, занимающийся ускорителями элементарных частиц, с историком Зильбергом и специалисткой по мертвым макакам Клиссо? А если к этой компании прибавить Бланеса и Марини… что получается?

— Сплошная путаница?

— Да. Или секта дьяволопоклонников. — Валенте понизил голос. — Или… что-то намного более… экстравагантное.

Элиса посмотрела на него:

— О чем ты?

В ответ он только улыбнулся. Прозвучал музыкальный аккорд, означавший продолжение симпозиума. Публика потянулась в зал, выстраиваясь, как железные опилки, следующие за магнитом. Валенте кивком указал в сторону:

— Смотри, вон они все. Идут, как утята за мамой-уткой: Крейг, Зильберг, Клиссо, Марини… Оплачивает банкет Бланес, но деньги это не его… — Он обернулся к ней: — Теперь ты поймешь, почему я так уверен, что нас изучали… Смотри-ка…

Он остановился рядом с одной из афиш, наклеенной на вертикальную подставку. На ней красовалась надпись на испанском и английском языках: «Первый международный симпозиум. Природа пространства-времени в свете современных теорий. 16–17 июля 2005 года. Дворец конгрессов, Мадрид». Но Валенте указывал на строчки, набранные мелким шрифтом.

— «Спонсор…» — прочел он.

— «Игл Груп» — разобрала Элиса замысловатый логотип. «Г» из слова «Игл» одновременно была начальной буквой слова «Груп».

— Знаешь, что это? — спросил Валенте.

— Конечно. Он возник недавно, но у всех на слуху. Это консорциум компаний Евросоюза, занимающихся научными исследованиями.

Он с улыбкой смотрел на нее:

— Отец как-то сказал мне, что «Эшелон» в Европе действует под названием «Игл Груп».

 

11

В воскресенье после окончания последнего утреннего доклада Виктор снова отыскал ее, чтобы вместе пообедать. Элиса приняла приглашение, тем более что ей хотелось с ним поговорить. Произошло нечто необычное.

Рик Валенте утром на конгресс не явился. И Бланес тоже. Это двойное отсутствие вызывало у нее беспокойство. Правда, воскресная программа была посвящена экспериментальной физике, а это выходило за рамки прямых интересов Бланеса, но Элиса не могла удержаться от мысли о том, что исчезновение создателя «теории секвойи» и Валенте Шарпа как-то взаимосвязано. Однако пока не хотела задумываться над уже зародившимися подозрениями.

Они нашли столик в конце забитой людьми столовой и молча принялись за еду. Пока Элиса размышляла, как бы завести разговор на интересующую ее тему, Виктор вытер майонез с подбородка и сказал:

— Сегодня утром Бланес звонил Рику и сказал, что выбрал его, чтобы ехать в Цюрих.

Она вдруг поняла, что не в состоянии проглотить откушенный кусок.

— А, — пробормотала она.

— Рик позвонил мне и рассказал… Сообщил, что сегодня на конгресс не придет, потому что ему нужно встретиться с Бланесом.

Элиса с глупым видом кивала, не в силах говорить из-за сухого комка хлеба, который язык никак не мог протолкнуть в горло. Она извинилась перед Виктором, встала, пошла в туалет и избавилась от этого резинового комка над унитазом. Чуть освежив лицо у умывальника, она снова смогла рассуждать. Ну, ты ведь этого и ждала? Что ж с тобой теперь? Она обдумывала возможность подобного исхода в течение долгих бессонных часов и прекрасно знала, что именно такой вариант и является наиболее вероятным. В конце концов, Рик Валенте с самого начала был любимчиком Бланеса. Она вытерлась бумажным полотенцем, вернулась к столу и уселась перед Виктором.

— Я за него рада, — сказала она.

И подумала, что на самом деле так оно и есть. Теперь, когда состязание наконец завершилось, она радовалась, что все произошло именно так. «Теория секвойи» по-прежнему привлекала ее, настойчиво маня своей совершенной математической стройностью, но скоро она отойдет в сторону и оставит эту теорию в покое. На горизонте мерцали другие возможности, например, стипендии на обучение в Массачусетском технологическом институте и в Беркли, на которые она подала документы на случай, если с Цюрихом ничего не выйдет. Элиса была уверена, что в конце концов напишет докторскую с одним из лучших физиков мира. Амбиции у нее были, и она знала, что удовлетворит их. Бланес, конечно, уникальный ученый, но, кроме него, есть и другие.

— Я тоже рад… — Виктор кашлянул. — Ну, то есть не совсем. За него — да, а за тебя… нет. То есть…

— Меня это не задело, правда. На Бланесе и его «секвойе» свет клином не сошелся.

Теперь первое неприятное впечатление уже прошло, и Элиса чувствовала себя лучше. Она всегда старалась адаптироваться к обстоятельствам, и этот раз исключением не станет. У нее будет немного времени на то, чтобы отдохнуть, и она пересмотрит свой образ жизни. Можно даже позвонить ее личному «шпику» Хавьеру Мальдонадо и пригласить его на ужин в ответ на его приглашение, да к тому же расспросить о разных вещах, которые остались ей непонятны после разговора с Валенте. Ты за мной следил? Ты работаешь на «Игл Груп»? Она представляла, как вытянется лицо Мальдонадо.

И тут она вспомнила про пари.

Ну, она была почти уверена, что Валенте о нем забудет. Как только Бланес позвал его: «Иди ко мне», он и думать забыл о всяких пари и в экстазе потрусил к маэстро, это точно.

А если нет? Что, если он решит довести игру до конца? Элиса подумала об этой возможности и обнаружила, что тут же начинает волноваться. Что-что, а свое слово она сдержит: выполнит все, что он скажет, но все же она думала — надеялась, — что, в свою очередь, он постарается не перегибать палку. Она была готова уступить, рассчитывая, что он сделает то же самое. Она была почти уверена, что больше всего Валенте хотелось ее унизить, и если она нормально воспримет и выполнит его приказы, игра утратит для него всякий интерес.

Я позвоню тебе на мобильник. Один звонок. И скажу, куда тебе идти и как, что ты можешь взять с собой, а что нет…

Телефон в кармане брюк вдруг вызвал у нее ощущение неловкости. Словно на ее бедре лежала рука Валенте. Она вытащила его и посмотрела, нет ли пропущенных звонков: их не было. Тогда она положила мобильник на стол движением игрока, который делает последнюю ставку на один-единственный номер. Подняв глаза, она прочла тревогу во взгляде Виктора, который, казалось, знал абсолютно все мысли, мелькающие в ее голове.

— Боюсь, вчера я зашел слишком далеко, — сказал Виктор. — Я не должен был так с тобой говорить… Ты наверняка неправильно меня поняла. Я… я не хотел тебя напугать.

— Ты меня не напугал, — с улыбкой ответила она.

— Я рад, что ты так думаешь. — Но, судя по тому, как изменилось выражение его лица, чувствовал он нечто противоположное. — Я целый день думал о том, что все слишком раздул. В конце концов, Рик — не сатана…

— Я и думать не думала о таком сравнении. Но хорошо, что ты прояснил этот вопрос, потому что сатана мог бы обидеться.

Что-то в ее ответе очень развеселило Виктора. Увидев, что он смеется, Элиса тоже расхохоталась. А потом перевела взгляд на свой почти нетронутый сандвич и на лежащий рядом и словно выжидающий чего-то мобильник.

— Не понимаю только, как вы могли подружиться. Вы такие разные… — проговорила она.

— В то время мы были маленькими. В детстве делаешь много такого, на что потом смотришь другими глазами.

— Наверное, ты прав.

И тут вдруг Виктор заговорил. Его монолог напоминал бурю: фразы были как раскаты грома, неспешно срывающиеся с языка, но подталкивающие их мысли походили на сильнейшие разряды молнии внутри него. Элиса слушала внимательно — впервые за время их знакомства Виктор говорил не о теологах и не о физике. Он отвлеченно смотрел в одну точку, а его голос рассказывал историю.

Он, как всегда, говорил о прошлом. О том, что уже случилось и еще случается, как когда-то объяснил Элисе дедушка. О том, что было и поэтому продолжает быть. Он говорил о том единственном, что занимает наши разговоры, когда мы говорим по-настоящему, потому что невозможно во всех подробностях и с внутренним интересом говорить о чем-то, кроме воспоминаний. Слушая его, Элиса забыла о столовой, конгрессе и профессиональных амбициях — существовал только голос Виктора и его история.

По прошествии нескольких лет она поняла, что дедушка был прав, когда сказал как-то: «Прошлое других может быть нашим настоящим».

Время — действительно странная штука. Оно уносит все случившееся в такую даль, куда нам нет пути, но и оттуда все прошедшее продолжает оказывать на нас свое магическое воздействие. Виктор снова стал мальчиком, и она могла довольно живо представить себе их обоих: два одиноких паренька с одинаково развитым умом и, возможно, схожими вкусами, обуреваемые любопытством и жаждой знаний и в то же время такими увлечениями, которыми не решались заняться другие ребята их возраста. Но они это делали, и это отличало их от других. Рик был командиром, тем, кто всегда знает, что надо делать, а Виктор — Вики — молча соглашался, возможно, опасаясь того, что может случиться, откажись он, или, возможно, не желая отставать от Рика.

Виктор объяснил, что главная привлекательная черта Рика была в то же время его самым большим недостатком — его ужасное одиночество. Брошенный родителями, воспитанный дядей, который все больше проявлял по отношению к нему равнодушие и увеличивал дистанцию, Рик не знал никаких правил, норм поведения, и просто не мог думать ни о чем, кроме себя. Все окружающие были для него подобием театра, служившим исключительно для его развлечения. Виктор превратился в постоянного зрителя, но, повзрослев, перестал ходить на фантастические спектакли.

— Рик не походил ни на одного нормального человека: у него было богатое воображение, но при этом он был абсолютным прагматиком. Никаких иллюзий он не строил. Если ему что-то было нужно, он всеми силами стремился к этому, невзирая ни на кого и ни на что… Вначале мне нравилось, какой он. Наверное, это происходит со всеми мальчишками, когда им встречается такой человек. В то время мир Рика заполнял секс. Но всегда с точки зрения циника. Девочки, все девочки, были для него более низкими существами. Когда он был школьником, он играл с порножурналами, которые собирал кипами, заменяя лица моделей на фотографии одноклассниц… Сначала это было смешно, но потом надоедало. Больше всего меня раздражало его обращение с девочками… Для него они были предметами, вещами для получения удовольствия. Я никогда не видел, чтобы он кого-то любил, только пользовался… Ему нравилось их фотографировать, снимать их на камеру без одежды, в ванной… Иногда он давал им деньги, а иногда делал это без их ведома, скрытыми камерами.

Виктор замолчал и посмотрел на Элису, словно надеясь обнаружить в ее лице какой-то знак, чтобы прервать свой рассказ. Но она жестом попросила его продолжать.

— Плюс ко всему у него были и деньги, и место для организации всяких мероприятий. Летние каникулы мы проводили в загородном доме семьи Рика в окрестностях андалузской деревни под названием Ольеро… Иногда мы ездили туда с подружками. Мы были одни, нам казалось, что нам подвластна вся вселенная. Рик там обычно делал все пикантные снимки своих подружек. И вот в один прекрасный день произошло нечто особенное. — Он улыбнулся и поправил очки на переносице. — Мне нравилась одна девочка, и я думал, что и я ей нравлюсь… Ее звали Келли. Она была англичанкой и училась в нашей школе… Келли Грэм… — Он помолчал, словно наслаждаясь звучанием этого имени. — Рик пригласил ее в свой загородный дом, но это меня не разозлило. Я был совершенно уверен, что он знал: с Келли играть нельзя. Но однажды утром… я застал их… Рика и ее… — Он в упор посмотрел на Элису, часто кивая. — Ну, я из тех людей, которые выходят из себя раз в десять лет, но… но…

— Но если уж выходят, так выходят, — подсказала Элиса.

— Да… Я им устроил. Ладно, все это детские штучки, теперь мне это понятно: нам было лет десять-одиннадцать, но, по правде говоря, когда я увидел… увидел, как они целуются и трогают друг друга, для меня это был просто… просто шок. Ну вот, мы поссорились, и Рик меня толкнул. Мы были не дома, на каких-то камнях, у реки. Я упал и ударился головой… Хорошо, что рядом был какой-то мужчина, который пришел порыбачить. Он поднял меня и отнес в больницу. В общем, ничего серьезного: всего несколько швов, по-моему, шрам у меня остался до сих пор… Но рассказываю я тебе все это не поэтому: я несколько часов был без сознания, а когда вечером пришел в себя… Рик был рядом и просил у меня прощения. Родители сказали мне, что все это время он от меня не отходил. Все это время… — повторил Виктор, и глаза его увлажнились. — Когда я очнулся, он расплакался и попросил у меня прощения. Мне кажется, нужно иметь друзей в детстве, чтобы узнать, что такое дружба на самом деле… В этот день я был его другом, как никогда. Понимаешь? Ты спрашивала, что нас объединяет… Теперь я думаю, что вот именно такие вещи.

Последовала пауза. Виктор глубоко вздохнул.

— Конечно, я его простил. Даже больше того, я подумал, что наша дружба — навсегда. А потом все прошло. Мы повзрослели, и наши пути разошлись. Мы не перестали общаться, получилось еще хуже: мы отгородились друг от друга. Все равно он и дальше пытался затащить меня в свой мир. Рассказывал, что по-прежнему приглашает в Ольеро девушек. Он тайно снимал их, иногда во время занятий любовью. А потом показывал им фильмы и… и шантажировал их. «Хочешь, чтобы это увидели твои родители или друзья?» — говорил он. И заставлял их снова позировать… — Немного помолчав, он добавил: — Ясное дело, что он никогда не нарывался на неприятности с полицией. Он всегда был очень осторожен, а девушки в конце концов предпочитали молчать…

— Ты когда-нибудь это видел? — спросила Элиса. — Ну, как он шантажирует кого-нибудь.

— Нет, но он мне рассказывал.

— Наверняка гордясь собой.

Виктор посмотрел на нее так, словно радом с ним был кто-то, кто вызывал у него огромное восхищение, но кто только что разочаровал его в чем-то конкретном и крайне важном.

— Ты не понимаешь… Ты не в состоянии понять, каким образом обращался с ними Рик…

— Виктор, возможно, Рик Валенте — извращенец, но в сущности он просто самый обыкновенный придурок. Я в этом уверена.

— Думаешь, ты смогла бы его ослушаться? — вдруг жестко спросил Виктор. Вся медлительность его речи куда-то испарилась. — Думаешь, если ты согласишься играть в его игру, ты сумеешь воспротивиться и не выполнить все, что он тебе прикажет?

— Я думаю, что ты все еще им восхищаешься, несмотря ни на что. — Ей надоело слушать его. — Валенте — идиот, который за всю свою жизнь не получал от родителей по попе, а ты представляешь его бессовестным садистом, способным на любую дикость. Не знаю, может, тебе нравится думать, что он такой… — Она сразу поняла, что сболтнула лишнее. Виктор смотрел на нее сверхсерьезно.

— Нет, — сказал он. — Тут ты ошибаешься. Мне это совсем не нравится.

— Я просто хотела сказать…

Разговор прервали звуки электронной мелодии. Полуиспуганная Элиса взяла мобильник и посмотрела на экран: этого номера она не знала.

На мгновение перед ее мысленным взором возник Валенте, скользящий по ней взглядом водянистых глаз из-под челки: Я скажу, куда тебе идти и как, что ты можешь взять с собой, а что нет, и ты повинуешься… И это будет только начало. Вот уж я оттянусь, обещаю… Какую-то долю секунды она боялась ответить. Казалось, мобильный телефон со своими настойчивыми трелями приглашает ее ступить в другой мир, отличный от уже знакомого, мир, в котором разговор с Риком Валенте и рассказанная Виктором история будут лишь вступлением. Может, — мелькнуло в голове, — лучше выставить себя трусихой и лгуньей, чем принимать это мрачное приглашение…

Она, колеблясь, подняла глаза и взглянула на Виктора, его огромные глаза загнанной в угол бездомной собаки, казалось, говорили: «Не отвечай».

И именно эта слабость, этот глубинный страх, который она заметила в нем, заставили ее окончательно решиться. Она жаждала доказать Рику Валенте Шарпу и Виктору Лопере, что сделана из другого теста. Никто и ничто не сможет ее запугать.

По крайней мере так ей казалось в те счастливые времена.

— Да, — ответила она твердо, готовая услышать что угодно.

Но то, что она услышала, полностью выбило ее из колеи.

Закончив разговор, она уставилась на Виктора, как идиотка.

Мать — неслыханное дело — отменила все дела в «Пиккарде» и во вторник утром проводила ее в аэропорт Барахас. Она все время пыталась ей угодить, не скрывая своей радости по поводу случившегося. Может, — подумала Элиса, — на самом деле она радуется тому, что ее птенчик самостоятельно взлетает и покидает ее дорогое гнездо. Но не будем думать ни о ком плохо, особенно сейчас.

Больше всего она обрадовалась, увидев Виктора. Он был единственным из друзей, кто пришел с ней попрощаться. Целовать ее он не стал, но по спине похлопал.

— Поздравляю, — сказал он, — хотя до сих пор не понимаю, как тебе это удалось…

— Я тоже не понимаю, — призналась Элиса.

— Но это было логично. В смысле, выбрать вас двоих: вы были лучшими на всем курсе…

В горле Элисы стоял комок. Ее счастье не омрачалось абсолютно ничем, она даже не думала о Валенте, которого, несомненно, увидит в Цюрихе. В конце концов, в их пари не было победителя. У них, как всегда, была ничья.

До взлета оставалось более получаса, но она хотела подождать у выхода на посадку. В какой-то миг перед сканером на контроле пассажиров мать и дочь молча посмотрели друг на друга, словно решая, кто из них сделает следующий шаг. И вдруг Элиса протянула руки и обняла элегантное и пахнущее духами тело. Плакать она не хотела, но пока думала об этом, по щекам катились слезы. Застигнутая врасплох Марта Моранде чмокнула ее в лоб. Легкое, холодное, сдержанное прикосновение.

— Желаю тебе счастья и удачи, дочка.

Элиса помахала рукой и положила сумку на ленту сканера.

— Звони и пиши, не забывай, — говорила ей мать.

— Удачи тебе, большой-большой удачи, — повторял Виктор. Даже когда она уже не могла его слышать, по движению его губ ей показалось, что он все еще произносит эти слова.

С этого момента лица матери и Виктора остались позади. Из иллюминатора она посмотрела с высоты на Мадрид, и ей подумалось, что все это означает новую главу в истории ее жизни. Он мне позвонил. Он хочет, чтобы я поехала в Цюрих с ним работать. Уму непостижимо. Все для нее переменилось: она перестала быть студенткой «Робледо Моранде, Элиса» и действительно вступала в другой мир, совсем не тот, которого она боялась. Этот мир, казалось, ждет ее там вверху и подмигивает солнечным светом. И она летела к этому солнцу, как на крылатой колеснице, держа в руках ее поводья.

Она улыбнулась и закрыла глаза, наслаждаясь этим ощущением.

Спустя много лет Элиса станет думать, что если б она хоть самую малость догадывалась о том, что ждет ее в конце этой поездки, то бы никогда в жизни не села на этот самолет и не ответила на звонок мобильника в то воскресенье.

Если б она только могла это вообразить, она бы вернулась домой и заперлась у себя в комнате, забив все окна и двери, чтобы спрятаться там навсегда.

Но в то время она еще ничего не знала.

 

12

Глаза внимательно следили за ней, пока она ходила по комнате голышом.

Именно тогда у нее возникло первое предчувствие, легкая тень того, что должно было случиться позднее, хотя в тот момент она даже не знала, что это оно. Только потом она поняла, что эти глаза были только прелюдией.

На самом деле глаза не были тьмой — они были лишь вратами во тьму.

Беспокойство у нее возникло, только когда ее привезли в дом.

До этого момента все было вполне нормально и даже интересно. То, что в аэропорту Цюриха ее встречал хорошо одетый чудак с картонкой, на которой было написано ее имя, она посчитала проявлением швейцарской организованности. Идя вслед за уверенно шагающим мужчиной, она подавила смешок при мысли, что вначале приняла его за одного из коллег и была готова чуть ли не обсуждать с ним великие научные проблемы. Но это был водитель.

Поездка в темном «фольксвагене» была приятной, мимо проносились пейзажи, совсем не похожие на окружавшие Мадрид золотистые пустоши. Элисе показалось, что перед ней раскрылись тысячи оттенков зеленого, словно в наборах карандашей, которыми она в детстве разрисовывала альбомы (они, кстати, кажется, были швейцарскими). Она была уже немного знакома с этой страной: будучи студенткой, Элиса провела несколько недель в ЦЕРНе, Европейском центре ядерных исследований в Женеве. Теперь она знала, что они едут в Технологическую лабораторию физических исследований в Цюрихе, в общежитии которой ей была отведена комната. Она никогда не бывала в этой знаменитой лаборатории, где родилась «теория секвойи», но видела множество фотографий этого здания.

Поэтому, обнаружив, что привезли ее не туда, Элиса нахмурилась.

Похоже, они отъехали на несколько километров к северу (на одном из указателей она прочла «Дюбендорф»), и теперь находились перед усадьбой с красивыми деревьями, аккуратно подстриженным газоном и стоявшими перед входом в особняк роскошными машинами. Это дом продюсера. На самом деле они снимают кино. Водитель открыл дверцу и достал ее чемоданы. Я что, буду жить тут? Но подумать ей не дали. Другой чудак, который, судя по всему, ходил к тому же портному, что и водитель (возможно, так оно и было), попросил ее снять куртку и пощекотал ей подмышки и обтянутые джинсами ноги каким-то детектором. Он обнаружил ключи от дома, мобильник и деньги. Все это он вернул ей в целости и сохранности и провел в дом, где было тихо, а паркет отражал свет, как застывшее озеро. В доме Элису встретил другой человек, представившийся Казимиром.

Казимир обладал качествами, которые явно свидетельствовали о том, что он может быть кем угодно, но не испанцем: фигура в форме ожившего шкафа, золотистые волосы, светлая англосаксонская кожа, контрастировавшая с черным свитером с высоким воротом и серыми брюками. Он чудесно выполнял роль входного половичка с надписью «Добро пожаловать». Хорошо ли она долетела? Бывала ли раньше в Швейцарии? Задавая эти и прочие вежливые вопросы, он проводил ее в светлый кабинет и пригласил присесть перед столом вишневого дерева. За креслом Казимира в окне сиял солнечный швейцарский день, а слева от Элисы (и справа от Казимира) длинное зеркало удваивало комнату, показывая еще одну Элису с волнистыми черными волосами, в розовой маечке на бретельках, оттенявших смуглую кожу поверх белых бретелек лифчика (мать ненавидела эти «вульгарные» контрасты), джинсах в обтяжку и кроссовках и еще одного огромного Казимира в профиль, скрестившего громадные руки. Она подавила желание рассмеяться: ей вспомнился эротический фильм, который она когда-то скачала из Интернета, там девушке предлагали раздеться в кабинете продюсера порнофильмов и наблюдали за ней, сидя по ту сторону зеркала. Потому что за этим зеркалом точно кто-то сидит и на меня смотрит, сто процентов. Это торговля белыми рабынями: перед тем как принять товар, его осматривают.

— Профессора Бланеса здесь нет. — Казимир достал бумаги двух видов: белые и голубые. — Но как только вы все это прочтете и подпишете, вас доставят к нему. Это общие условия. Прочтите все внимательно, потому что там есть аспекты, которые мы с вами еще не обсуждали. И если возникнут какие-либо вопросы, задавайте сразу. Хотите кофе или, может быть, что-нибудь другое?..

— Нет, спасибо.

— А как по-испански «чай»? — весело полюбопытствовал Казимир. И когда Элиса ответила, мило добавил: — Я иногда путаюсь.

Бумаги были составлены на безупречном испанском языке. Белые листы были озаглавлены «Трудовые отношения», голубые просто помечены кодом «A6», но Казимир объяснил ей, что это значит.

— Голубые бумаги содержат нормы конфиденциальности. Почему бы вам не начать с них?

Элиса увидела свое имя, набранное заглавными буквами, в окружении моря текста и почувствовала новый укол беспокойства. Она не ожидала увидеть свое имя, напечатанное так же, как остальной текст — было бы привычнее обнаружить заполненный шариковой ручкой пробел с точечками. Но вид слов «ЭЛИСА РОБЛЕДО МОРАНДЕ», набранных вместе с остальным текстом, ошеломил ее, как будто причиной существования всех слов этого документа была только она, как будто все эти хлопоты были вызваны именно ее появлением.

— Все понятно? — услужливо поинтересовался Казимир.

— Здесь написано, что я не смогу публиковать никаких работ…

— Да, некоторое время, но это касается только работ, связанных с исследованием, которое проводит профессор Бланес. Прочитайте чуть ниже… Пункт 5C… Данный запрет касается вышеупомянутых исследований на протяжении не менее двух лет, но это не означает, что вы не сможете публиковать с профессором Бланесом или любым другим профессором работ по иным темам, для которых не существует такого временного ограничения… Если вы прочтете белые бумаги, там, где написано: «Размер стипендии»… Как видите, она значительна… И у вас не будет расходов на жилье, оно предоставляется бесплатно: только затраты на еду, личные расходы… Стипендия будет выплачиваться ежемесячно, как зарплата, до декабря этого года включительно.

Другой, намного более холодный голос, говорил с ней с голубых бумаг с едва понятными заголовками: «Нормы, связанные с научными исследованиями и безопасностью государств Европейского Союза», «Постконтрактные нормы конфиденциальности», «Криминальные аспекты разглашения государственной тайны и секретных материалов»… Но беспокойство у нее вызывали не столько эти выражения, сколько любезная настойчивость Казимира, его старания не допустить ее волнения, то, как он пытался подать ей все маленькими порциями, чтобы она молча проглотила все, что ей преподносят.

— Если хотите, я оставлю вас одну, и вы все спокойно прочтете…

Элиса подняла глаза и заморгала, потому что в окно бил свет. Она обратила внимание на то, что по-глупому не заметила до сих пор: Казимир был в очках. Когда он их надел? Он был в них с самого начала? В ее мозгу роились подобные вопросы, она была в растерянности.

— В чем заключается моя работа?

— В помощи профессору Бланесу.

— В какой помощи?

— С его исследованиями.

Она подавила язвительный смех. Из зеркала на нее смотрела упрямая Элиса.

— Я хочу знать, какие именно исследования я буду вести с профессором Бланесом.

— Ну, об этом я совершенно ничего не знаю. — Казимир улыбнулся. — Я не физик.

— А я все-таки хочу знать, чем буду заниматься, если не возражаете.

— Скоро вы все узнаете. Как только примете все условия, мы все сразу пустим в дела… Так ведь говорят? — Он заколебался и поправился: — В дело.

Элиса больше подыгрывать ему не стала.

— Что это за условия?

— Ну, я имел в виду, как только вы подпишете бумаги.

Разговор глухого с немым. Она подумала, что будь тут сейчас ее мать, она тут же узнала бы «раздраженную улыбку номер один из арсенала Элисы Робледо». Но господин Казимир ее матерью не был, и он в ответ улыбнулся.

— Видите ли, я не собираюсь ничего подписывать, пока не узнаю, чем я буду заниматься.

Как послушное зеркало (или эхо ее поведения), Казимир тоже изобразил сердитость.

— Я вам уже объяснил: вы будете помогать профессору Бланесу в исследованиях…

— Что такое «ИГ СЕКЬЮРИТИ»? — сменила она тактику, указывая на одну из строк на белой бумаге. — Тут везде это написано. Что это?

— Ну, это главная компания, финансирующая весь проект. Это консорциум из нескольких исследовательских организаций…

— «ИГ» означает «Игл Груп»?

— Ну, это инициалы. Но я на них не работаю и точно не знаю…

Ну, как вы хитры, господин Ну. Элиса решила забыть о вежливости и выпустить господину Ну заряд дроби прямо в лоб.

— Это вы за мной следили в последние недели? Вы установили передатчик в мой мобильник и заставили меня отвечать на анкету из сотни вопросов?

Ей понравилось, что улыбка и спокойствие разом исчезли с его лица и сменились растерянностью. Было ясно, что Казимира научили обрабатывать более мирных клиентов, или, может быть, он ее недооценил, думая, что молодой женщиной окажется проще манипулировать.

— Простите, но…

— Нет уж, это вы простите. Мне кажется, вы уже и так многое знаете о моей скромной особе. Теперь моя очередь просить разъяснений.

— Госпожа…

— Я хочу говорить с профессором Бланесом. В конце концов, я собираюсь работать с ним.

— Я же сказал вам, его здесь нет.

— Тогда я хочу, чтобы кто-нибудь по крайней мере сказал мне, над чем я буду работать.

— Вам нельзя этого знать, — раздался другой голос на чистом английском языке.

Этот мужчина только что вышел из находящейся рядом с зеркалом, за спиной Элисы, двери. Он был высоким, худым, одетым в костюм безупречного покроя. У него были седоватые на висках светлые волосы и тщательно подстриженные усы. С ним был еще один мужчина, низкого роста, плотный. Значит, за мной все-таки следили. Сердце у нее екнуло.

— Вы понимаете английский, не так ли? — продолжал высокий мужчина голосом тембра виолончели, приближаясь к Элисе. В отличие от Казимира руки он ей не протянул и никакой любезности изображать не стал. Больше всего поразили Элису его глаза: голубые и холодные, как алмазные сверла. — Меня зовут Гаррисон, а этого господина — Картер. Мы отвечаем за вопросы безопасности. Повторяю: вам ничего нельзя знать. Мы сами ничего не знаем. Речь идет о работе, связанной с исследованиями профессора, которая считается секретным материалом. Профессор нуждается в помощи молодых ученых, и вас выбрали с этой целью.

Мужчина, замолчав, остановился: он стоял перед ней, уткнув свои голубые иглы в ее лицо. После небольшой паузы он продолжил:

— Если согласны, подписывайте. Если нет, вернетесь в Испанию, и дело с концом. Вопросы есть?

— Да, много. Вы за мной следили?

— Так точно, — безразлично ответил он, словно это было нечто само собой разумеющееся и маловажное. — Мы вас изучали отслеживали ваши движения, заставили вас ответить на вопросы анкеты, копались в вашей личной жизни… То же самое было проделано и с остальными кандидатами. Все это законно и признано международными соглашениями. Обыкновенная рутина. Когда вы ищете работу, то подаете резюме и отвечаете на вопросы на собеседовании и считаете, что это нормально, так ведь? Так вот, это — такая же рутина при поступлении на работу, признанную секретной. Еще вопросы есть?

Элиса задумалась. В голове у нее молнией проносилось лицо Хавьера Мальдонадо и звучал его голос. «Хорошая журналистика получается из терпеливо собранной информации». Подонок. Но она тут же взяла себя в руки. Он просто выполнял свою работу. Теперь моя очередь.

— Скажите мне по крайней мере, останусь ли я в Цюрихе?

— Нет, не останетесь. Как только вы подпишете документы, вас перевезут в другое место. Вы читали раздел «Изоляция и фильтрация информации в целях безопасности»?

— Вторая страница в голубых бумагах, — подсказал Казимир, впервые вмешавшись в разговор.

— Изоляция будет полной, — сообщил Гаррисон. — Все ваши звонки, все контакты с внешним миром, осуществляемые с помощью любых средств, будут фильтроваться. Для всего мира, включая ваших родных и друзей, вы будете и дальше находиться в Цюрихе. Мы позаботимся обо всех непредвиденных ситуациях, которые могут в связи с этим возникнуть. К примеру, вам не нужно будет беспокоиться о том, что ваша семья или друзья нагрянут к вам с внезапным визитом и обнаружат, что вас тут нет — обо всем позаботимся мы.

— Кого вы имеете в виду, когда говорите «мы»?

Мужчина в первый раз улыбнулся:

— Нас с господином Картером. Наша задача — постараться сделать все, чтобы вы могли думать только об уравнениях. — Он взглянул на наручные часы. — Время на вопросы закончилось. Будете подписывать или подождете тут ближайшего рейса на Мадрид?

Элиса посмотрела на лежавшие на столе бумаги.

Ей было страшно. Сначала она подумала, что это нормально — на ее месте любому было бы страшно, — но потом поняла, что тут крылось что-то еще. Как будто какой-то мудрый голос внутри нее кричал: Не делай этого!

Не подписывай! Уезжай!

— Можно мне все это спокойно прочитать, пока я выпью стакан воды?

Пережитые нами загадочные ситуации накладывают на нас неизгладимое впечатление, но, как это ни парадоксально, остающиеся о них воспоминания могут быть поверхностными, несвязными и даже глупыми. Из-за нашего возбужденного состояния определенные ощущения прочно врезаются нам в память, но в то же время и по причине того же состояния эти ощущения являются не самыми подходящими для объективного описания общей ситуации.

От этой первой поездки у крайне взволнованной Элисы остались самые банальные воспоминания. В памяти отпечатался, например, спор Картера, плотного мужчины (который ее сопровождал, потому что Гаррисона она еще долго потом не видела), с одним из подчиненных на трапе, ведущем в десятиместный самолет, ожидавший их средь бела дня в цюрихском аэропорту. Спор этот, похоже, возник из-за навязчивого сомнения в том, находится ли Абдул на посту или ушел (кто такой Абдул, она так никогда и не узнала). Или вид больших, волосатых, покрытых венами рук Картера, сидящего в самолете по ту сторону прохода и достающего из портфеля какую-то папку. Или запах цветов и дизельного топлива (если такое сочетание возможно) в аэропорту, где они приземлились (ей сказали, что он принадлежит Йемену). Или забавный момент, когда Картеру пришлось показывать ей, как надевать спасательный жилет и застегивать шлем, когда они залезали в огромный вертолет, ожидавший их на далекой полосе: «Не пугайтесь, это обычные меры осторожности при дальних перелетах на военных вертолетах» Или стриженные под гребенку волосы Картера и его испещренная сединой небольшая бородка. Или его несколько резкие манеры, особенно когда он отдавал по телефону какие-то приказания. Или то, как жарко было в вертолетном шлеме.

Все вместе и каждая в отдельности, эти мелочи составили канву пережитого ею в самый короткий день и самую длинную ночь в ее жизни (они летели на восток). Этими обрывками ей пришлось годами довольствоваться для того, чтобы восстановить более чем пятичасовой перелет на самолете и вертолете.

Но одно из воспоминаний, которые постепенно растворялись в кислоте времени, осталось неизгладимым, абсолютно четким до самого конца, и она неизменно возвращалась к нему всякий раз, как вспоминала об этой поездке.

Это было слово, написанное на папке, которую Картер вытащил из портфеля.

Это любопытное выражение стало для нее зрительным обобщением всего дня больше, чем все остальное. И в связи с последующими событиями забыть его она не смогла уже никогда.

«Зигзаг».

 

13

«Кто хочет понять, что я видел, дай волю воображению» — эта любопытная фраза была написана по-английски под рисунком, изображавшим человека, который рассматривает два световых круга на небе. Она искала что-нибудь, чтобы одеться, когда эта картинка привлекла ее внимание. Она была нарисована на прилепленной к стене у изголовья ее кровати наклейке, но раньше Элиса ее не замечала.

Именно в тот момент.

Это была не рациональная мысль, а какое-то физическое ощущение, жар в висках. Она была голая, и это обострило тревожное состояние. Она обернулась и посмотрела на дверь.

И увидела глаза.

* * *

Нельзя сказать, что она этого не ожидала. Ее предупредили, что такое могло произойти: на Нью-Нельсоне насладиться столь ценимой ею личной жизнью ей совсем не светило. Об этом ей сказала накануне ночью миссис Росс, которая встретила Элису на песчаной площадке, где приземлился вертолет (правильнее сказать, сегодня ночью, время суток перепуталось у нее в голове). По правде говоря, миссис Росс была весьма любезна и даже ласкова: улыбка, с которой она ожидала ее у вертолетного люка, была растянута до золотых сережек в форме трилистника, свисающих с ушей. Она протянула Элисе обе руки:

— Welcome to New Nelson! — восторженно воскликнула она, когда они отошли от оглушительного рева лопастей вертолета, словно все это был большой праздник и ей поручили позаботиться о гостях и устроить развлечения.

Но это был не праздник. Это было очень темное и жаркое место, чрезвычайно темное и жаркое, где блуждали огни прожекторов, выхватывая из тьмы скелеты проволочных ограждений. Морской ветерок, подобного которому она никогда не чувствовала ни на одном пляже, взъерошил ей волосы, и несмотря на то что уши ее были заложены, Элиса услышала странные шумы.

— Мы находимся приблизительно в ста пятидесяти километрах к северу от архипелага Чагос и приблизительно в трехстах километрах к югу от Мальдив, посреди Индийского океана, — продолжала свои объяснения на английском миссис Росс, скачками продвигаясь по песку. — Остров этот обнаружил один португалец, он назвал его Ла-Глория, но когда остров стал британской колонией, его переименовали в Нью-Нельсон. До 1992 года он был частью Британской территории в Индийском океане, но теперь входит в состав земель, приобретенных консорциумом предприятий Евросоюза. Это благословенный рай, вот увидишь. Хотя, ты не думай, остров меньше твоей ладони: чуть более одиннадцати квадратных километров. — Они вошли за проволочное ограждение через калитку, открытую солдатом (не полицейским, а вооруженным до зубов солдатом — Элисе никогда раньше не случалось проходить столь близко от человека с таким количеством оружия). Она обернулась, чтобы убедиться, что Картер идет за ними, но увидела лишь еще пару солдат у вертолета, из которого только что вылезла. — Утром ты сможешь все хорошо осмотреть. Сейчас ты, наверное, устала.

— Не очень. — На самом деле ей казалось, что она забыла, что надо делать, чтобы устать.

— Ты не хочешь спать?

— Дома… — Элиса запнулась, сообразив, что говорит по-испански. Она тут же перевела: — Дома я обычно ложусь поздно.

— Понятно. Но уже полпятого утра.

— Что?

Смех миссис Росс звучал приятно. Элиса тоже рассмеялась, поняв, как она ошиблась. На ее часах было меньше одиннадцати ночи. Она немного пошутила на эту тему: не хотелось, чтобы миссис Росс подумала, будто путешествия ей в новинку, да это было и не так. Но нервы играли с ней плохую шутку.

Они прошли к последнему из трех стоявших в ряд небольших корпусов. Миссис Росс открыла дверь, и они попали в коридор, освещенный маленькими лампочками, похожими на те, что используются в кинотеатрах во время сеансов. Но резче всего Элиса ощутила разницу в температуре, даже в воздухе: от липкой атмосферы под открытым небом к закрытому пространству этих переносных домов. По обе стороны коридора были двери с любопытными смотровыми окошками. Миссис Росс открыла в глубине другую дверь, остановилась у первой двери слева, без всякого ключа повернула ручку и зажгла свет в открывшейся комнате.

— Вот твоя комната. Сейчас тут все плохо видно, потому что ночью горит только свет в ванной, но…

— Все замечательно.

На самом деле Элиса подумала, что жить придется в какой-то дыре. Но места тут было немало — позже она насчитала добрых пять метров в ширину и три в длину, — и комната была аккуратно обставлена: шкаф, небольшой письменный столик, кровать с тумбочкой в центре. Около кровати комната сужалась из-за другого помещения, дверь в которое поспешила открыть миссис Росс. «Ванная», — объяснила она.

Элиса только кивала и хвалила все, что ей нравилось, но миссис Росс сразу перешла к самому важному, устроив ей что-то вроде допроса «между нами, девочками»: сколько комплектов сменной одежды она привезла, пользуется ли каким-то особым шампунем, какие ей нужны прокладки, есть ли у нее пижама или она спит голая, захватила ли купальник и так далее. Потом она указала на входную дверь, и Элиса заметила, что там тоже есть прямоугольное застекленное окошко, похожее на те, что показывают в фильмах в палатах буйнопомешанных. У нее возникло странное ощущение. Такое же окошко было в двери ванной комнаты, где тоже отсутствовали замок или защелка.

— Это связано с инструкциями по безопасности, — пояснила миссис Росс. — Так называемые боксы с ограничением конфиденциальности личной жизни второй степени. Для нас это значит, что любой любопытный может за нами подглядывать. К счастью, нас окружают серьезные приличные мужчины.

Элиса снова поддалась желанию улыбнуться, хотя это лишение права на личную жизнь вызывало у нее море странных ощущений, которые все вместе были ей неприятны. Но казалось, что, когда ты рядом с миссис Росс, ничто не может быть плохим.

Перед тем как ее покинула эта гостеприимная хозяйка, Элиса пригляделась к ней в свете лампы в ванной комнате: полненькая, немолодая, пожалуй, за пятьдесят, в серебристом спортивном костюме и кроссовках, с безупречным макияжем, прическа словно после укладки в парикмахерской, золотые серьги, кольца, браслеты. На костюме была прицеплена карточка с ее фотографией, именем и должностью: «Черил Росс. Научный отдел».

— Мне жаль, что вам пришлось вставать из-за моего приезда в такую рань, — извинилась Элиса.

— Это моя работа. Теперь отдыхай. Завтра в полдесятого (ну, где-то через четыре часа) в главном зале состоится собрание. Но перед этим ты можешь сходить на кухню позавтракать. И если тебе что-то понадобится, обращайся к завхозу.

Услышав последнюю фразу, Элиса почувствовала, что миссис Росс ждет вопроса. И она решила ей угодить:

— А где завхоз?

— Завхоз перед тобой, — ответила миссис Росс с довольным видом.

«Кто хочет понять, что я видел, дай волю воображению» — гласила надпись на наклейке. Она склонилась, чтобы прочесть, и тут почувствовала, что она не одна.

Глаза следили за ней неотрывно, так смотрят пресмыкающиеся.

Она понимала, что нечего было так глупо пугаться, но не смогла ни дернуть, ни отпрянуть, прикрывая одной рукой грудь, а другой лобок и лихорадочно думая, где, черт побери, она бросила полотенце. Какая-то более снисходительная часть сознания ее понимала. После того как в отведенные для отдыха часы она не смогла сомкнуть глаз из-за всех волнующих событий (только вчера я была в Мадриде и прощалась с матерью и с Виктором, а сегодня утром я в чем мать родила на каком-то острове посреди Индийского океана, Господи Боже мой), усталость давала о себе знать, понижая предел выносливости.

Несмотря на все это, энтузиазм ее не покидал. Элиса встала намного раньше положенного часа, заметив свет в застекленном прямоугольнике на дальней стене, и, выглянув в окно, в изумлении застыла. Одно дело — знать, что ты на острове, и совсем другое — видеть, как темная линия неутомимых волн бешено плещется почти рядом с тобой, за проволочным ограждением, пальмами и пляжем.

Потом она решила принять душ и сняла майку и трусики, не задумываясь ни о каких окошках и надзоре. В ванной хватало места только для того, чтобы колени не касались противоположной стены, когда она сидела на унитазе, но, несмотря на это, вода, которая полилась на ее тело в центре металлического квадрата без занавесок, показалась ей просто волшебной, температура была оптимальной. Она нашла полотенце и вытерлась. Еще вытираясь, Элиса вышла из ванной и хмуро взглянула на стеклянное окошко: за ним было темно. Ей не нравилось выставлять себя напоказ, но и свои привычки из-за здешних правил она менять не собиралась. Она бросила полотенце… куда-то, черт знает куда (куда же? блин!), и расстегнула молнию чемодана, чтобы достать одежду.

И тогда засмотрелась на украшения стены, служившей изголовьем ее постели: наклейки и открытки, налепленные, чтобы создать более уютную атмосферу в обитой алюминием коробке, куда ее поместили. Она подошла рассмотреть картинку, которая привлекла ее внимание, и вдруг ее охватило это странное ощущение, и Элиса обнаружила глаза в смотровом окошке.

Именно тогда.

Когда она отпрыгивала и закрывалась руками, как оскорбленная девица.

Именно в тот момент у нее в голове впервые мелькнуло предчувствие тьмы.

— Добро пожаловать на Нью-Нельсон, хотя, наверное, это тебе уже говорили.

Она узнала его еще до того, как он вошел. Ей подумалось, что эти зелено-голубые глаза она узнала бы где угодно: посреди Индийского или Тихого океана и даже на Северном полюсе. И то же самое с голосом.

Рик Валенте вошел в комнату и закрыл дверь. На нем была футболка и в тон к ней зеленые бермуды, хотя они и близко не походили на одежду, которую он носил обычно (как будто его переезд на остров застал врасплох и его, подумала она), и держал в руках две кружки с чем-то горячим. Его костлявое лицо растянулось в улыбку.

— Я заказывал номер с двуспальной кроватью, но такового не оказалось. Придется довольствоваться созерцанием тебя в таком виде каждое утро. Кстати, если ты ищешь полотенце, оно здесь, на полу. — Он указал на какую-то точку с другой стороны кровати, но не сделал никакой попытки его поднять. — Прости, что напугал, но ты же видишь, здесь личная жизнь запрещена по закону. Нечто вроде сексуальной коммуны, все живут со всеми. И температура этому способствует: по ночам кондиционеры выключают. — Он поставил кружки на стол и вытащил из набитых карманов пару бумажных стаканчиков и четыре треугольных сандвича, завернутых в целлофан.

Стоя у окна и еще прикрываясь руками, Элиса испытала легкий прилив уныния. Валенте был единственным шипом, вонзившимся в ее счастливое состояние. Конечно, он ни капли не изменился, и его желание унизить ее осталось прежним, к тому же казалось, что он чувствует себя в своей стихии, возможно, оттого, что ему так легко удалось заставить ее покраснеть. Однако она и так знала, что рано или поздно с ним встретится (хотя и не ожидала, что будет при этом голой), и в любом случае у нее была масса других тем для размышлений, чтобы волноваться из-за такой мелочи, как то, что он увидит ее раздетой.

Она вздохнула, опустила руки и спокойным шагом пошла к полотенцу. Валенте с интересом наблюдал за ней. В конце концов он оценивающе кивнул головой.

— Неплохо, но десять баллов я тебе, конечно, не дам. Даже без четырех сотых. Самое большее — семь. Твое тело… как тебе сказать? Слишком роскошное, пышное… Большие буфера, большой зад… На твоем месте, я бы побрил пах.

— Рада тебя видеть, Валенте, — равнодушно откликнулась она, поворачиваясь к нему завернутой в полотенце спиной и роясь в чемодане. — По-моему, у нас в полдесятого собрание.

— Я с удовольствием тебя провожу, но подумал, что тебе будет приятнее позавтракать не в обществе незнакомых людей, поэтому решил разделить с тобой завтрак тет-а-тет. Тебе с сыром и ветчиной или с курицей?

Насчет завтрака он угадал. Она жутко проголодалась, а начинать утро с всеобщего приветствия не хотелось.

— Когда ты приехал? — спросила Элиса, выбрав сандвич с курицей.

— В понедельник. — Валенте показал ей кружки: каждая была наполовину наполнена горячим кофе. — Тебе с сахаром или без?

— Без.

— Как и мне. Я разделяю твою горечь.

Элиса вытащила топ с бретельками и шорты, которые, к счастью, сунула в чемодан для прогулок в Швейцарии в выходные дни.

— Что тут творится? — спросила она. — Ты в курсе?

— Я же сказал: сексуальный эксперимент. Мы подопытные кролики.

— Я серьезно.

— И я тоже. У нас нет личной жизни, и мы обязаны заглядывать друг другу под хвост в железных клетках на острове с тропической температурой в Индийском океане. Как по мне, речь идет о сексе. Впрочем, известно мне не больше, чем тебе. Я думал, что Бланес в Цюрихе, и перелет сюда стал для меня сюрпризом. Потом я еще больше удивился, узнав, что ты тоже приедешь. Теперь я уже привык к сюрпризам — они часть жизни островитянина. — Он поднял кружку. — За наше пари.

— Никакого пари уже нет, — ответила Элиса. Глотнув кофе, она обнаружила, что напиток превосходен. — У нас ничья.

— И не мечтай. Я выиграл. Вчера Бланес сказал мне, что твои идеи о переменных локального времени — глупость, но ты слишком хороша, чтобы тебя не взять, — возразить мне было нечего. А теперь, когда я ближе изучил предмет, должен признать, что он таки прав.

Элиса принялась за сандвич.

— Хватит трепаться. Расскажи, что ты знаешь, — потребовала она.

— Я знаю, что ничего не знаю. Или почти ничего. — Валенте в два приема покончил с едой. — Знаю, что я с самого начала был прав, и тут варится что-то очень серьезное, что бы это ни было… Настолько серьезное, что они не хотят этим ни с кем делиться. Поэтому они выискали таких студентов, как мы, понимаешь, дорогуша? Неизвестные имена, которые не смогут затмить их самих… Что касается всего остального, думаю, что собрание в полдесятого должно заполнить пробелы в наших познаниях. Но я спрошу тебя, как Бог спросил Соломона: «Что именно ты хочешь знать?»

— Ты знаешь, что здесь делают с грязным бельем?

— Это я могу сказать. Мы сами его стираем. На кухне есть стиральная и сушильная машины и гладильная доска. Еще мы обязаны застилать постели и убирать в комнатах, мыть посуду и по очереди готовить еду. И предупреждаю: у девушек есть дополнительная работа по ночам, потому что вы должны заниматься ублажением мужчин. Серьезно: эксперимент Бланеса заключается в том, чтобы проверить, могут ли люди выносить брачную жизнь, не сойдя при этом с ума… Ты что, собираешься надевать лифчик? Ну что ты… Здесь все девчонки ходят с грудью налегке! Мы же на острове, дорогуша.

Не обращая на него внимания, Элиса вошла в ванную и начала одеваться.

— Скажи-ка, — сказала она, застегнув молнию на шортах. — Мне придется все время терпеть твое общество на этом острове?

— С учетом озера тут одиннадцать квадратных километров, не волнуйся. Хватит места, чтобы никогда не пересекаться.

Она вернулась в спальню. Рик смотрел на нее с кровати, прихлебывая кофе.

— Раз уж сбылась моя мечта увидеть тебя без одежды, пожалуй, пора сказать тебе правду, — заявил он. — Это не Бланес звонил мне в воскресенье, а Колин Крейг, мой друг из Оксфорда. Это он предложил мою кандидатуру, он выбрал меня без моего ведома, поэтому меня изучали и за мной следили. Тебя тоже изучали как другого потенциального кандидата, в этом случае предложенного Бланесом, хотя окончательный выбор еще не был сделан. Но после того как он прочитал твою работу, сомнений у него не осталось. — Он ухмыльнулся при виде ее удивления. — Ты невеста Бланеса.

— Что?

Забавляясь ее выражением лица, Валенте добавил:

— То, что ты была права, дорогуша: ключ к решению проблемы — переменная локального времени, а мы об этом и не подозревали.

Тучи, похожие на набитые зерном мешки, заслоняли солнце и большую часть неба. Однако было не холодно, и воздух оставался плотным и липким. Пейзаж, открывшийся ее взору под этим небом, заворожил Элису: мелкий песок, тяжелые пальмы, за маленькой вертолетной площадкой до горизонта тянулись Джунгли, и все это окружало сероватое море.

По дороге ко второму корпусу Валенте рассказал ей, что Нью-Нельсон по форме похож на подкову, разомкнутую в южной части, где находились коралловые рифы, которые окружали целое соленое озеро площадью около пяти квадратных километров, так что можно было сказать, что их остров — атолл. Научная станция находилась в северной части, и между нею и озером пролегала полоска джунглей, на которую они сейчас смотрели.

— Как-нибудь можем сходить на экскурсию, — добавил он. — Там есть бамбук, пальмы и даже лианы, и на бабочек стоит посмотреть.

Шагавшую по песку Элису охватило что-то вроде никогда ранее не испытанной радости. И это несмотря на проволочные ограждения и все остальные строения, не очень-то вписывающиеся в этот уголок природы: параболические и вертикальные антенны, разборные домики и вертолеты. Не омрачили ее состояния ни двое стоявших у калиток на страже солдат, ни даже назойливое присутствие Валенте, малозаметное, но всегда неприятное, как крохотный прыщик. Ей подумалось, что, наверное, ее ощущение счастья связано с какими-то очень личными причинами, которые, возможно, кроются в подсознании. Перед ней была воплощенная наяву мечта об Эдеме. Я в раю, подумала она.

Это ощущение продолжалось ровным счетом двадцать секунд — время, которое она провела на улице.

Когда она вошла в дверь второго, более просторного корпуса и ее окружил искусственный свет ламп, металлические стены и стеклянные окна в стальных рамах, за которыми виднелась чисто утилитарная столовая, все помыслы о рае вылетели из головы. Осталась лишь профессиональная гордость при воспоминании о словах Валенте: Мое решение было правильным.

— Научная станция тоже имеет форму подковы или скорее вилки, — пояснил Рик, водя рукой по воздуху. — Первый корпус расположен около вертолетной площадки, там находятся лаборатории; во втором, центральном, размещаются кинозал, столовая и кухня со спуском в погреб; в третьем спальни. В поперечном корпусе, объединяющем все остальные, расположено что-то вроде зала управления, по крайней мере так его называют. Я там был только раз, но хочу попасть снова: там стоят компьютеры последнего поколения и навороченный ускоритель элементарных частиц, новый тип синхротрона. Сейчас мы идем в кинозал…

Он указывал на открытую дверь слева, откуда доносилась английская речь. До сих пор Элисе никто не встретился: она подумала, что персонал, наверное, не очень многочисленный. Вдруг в двери появилась Черил Росс, одетая в футболку и джинсы, но с той же прической и улыбкой, что и ночью. Увидев ее, Элиса распрощалась с испанским языком.

— Добрый день, — мелодично проговорила Росс. — Я как раз собиралась за вами. Шеф не хочет начинать, пока все не соберутся, вы же его знаете… Как твоя первая ночь на Нью-Нельсоне?

— Я спала без задних ног, — соврала Элиса.

— Я очень рада.

Зал был похож на домашний кинотеатр, подготовленный для дюжины зрителей. Вместо кресел стояли стулья, по три в ряд. На задней стене консоль, напротив нее — экран длиной метра три.

Но в тот момент больше всего Элису заинтересовали люди: они поднимались с мест, ужасно гремя стульями. Когда Валенте представил ее как «ту самую, которой недоставало», последовала сумятица рукопожатий и поцелуев в щеку. Поток событий захватил Элису, вынужденную думать по-английски.

Она уже зрительно знала Колина Крейга, молодого симпатичного парня с короткими волосами, круглыми очками и бородкой вокруг рта. Вспомнила, что красивая женщина с длинными каштановыми волосами Жаклин Клиссо, но та вела себя сдержанно и ограничилась рукопожатием. Радушнее всего ее встретила Надя Петрова, девушка с белыми волосами, которая тепло поцеловала ее и вызвала всеобщий смех своими попытками сказать по-испански: «Я тоже палеонтолог».

— Рада познакомиться, — прибавила она, выполнив еще один языковой пируэт, и Элисе были очень приятны эти усилия говорить на ее языке.

Валенте же устроил одну из своих излюбленных сцен, чтобы представить ей другую женщину, худую, немолодую, с угловатым морщинистым лицом и внушительным покрытым веснушками носом. Он взгромоздил руку ей на плечи, вынудив ее застенчиво улыбнуться.

Знакомься, это Розалин Райтер из Берлина, любимая ученица Райнхарда Зильберга, специалист по истории и философии науки, в настоящее время занимающаяся очень особенной темой.

— Какой же? — спросила Элиса.

— Историей христианства, — ответила Розалин Райтер.

Элиса сохранила выражение вежливой радости, но задумалась о другом. Она смотрела на лица людей, с которыми ей придется работать, и думала. Два палеонтолога и специалист по истории христианства… Что это значит? В этот момент Крейг указал куда-то:

— Вот и совет старейшин.

В зал чередой вошли Давид Бланес, Райнхард Зильберг и Серджио Марини. Последний закрыл за собой дверь.

Этот жест навел Элису на мысль об избранности: те, кто будет жить в раю, и изгнанные из рая; допущенные в вечную славу и оставленные на земле. Она пересчитала: вместе с ней десять человек.

Десять ученых. Десять избранных.

В последовавшей тишине все расселись по местам. Только Бланес остался стоять перед всеми, спиной к большому экрану. Увидев, как колышутся бумаги в его руках, Элиса чуть не подумала, что ей это снится.

Руки Бланеса дрожали.

— Друзья, мы ждали, пока соберутся все участники проекта «Зигзаг», чтобы дать объяснения, которых вы, несомненно, давно ждете… Поспешу сказать вам следующее: все присутствующие сегодня в этом зале могут считать, что им чрезвычайно повезло… Мы увидим то, что никогда не видел ни один человек. Я не преувеличиваю. У нас будет случай увидеть такое, что никогда не видело ни одно живое или мертвое существо от начала мира…

По телу Элисы пробежала ледяная дрожь, сковав ее движения.

Тех вод, в которые вступаю, еще никто не бороздил.

Она выпрямилась на стуле, готовясь вместе с остальными девятью изумленными товарищами вступить в эти неведомые воды.

 

14

Она уже на пороге.

Глаза были предтечей.

За ними придет тьма.

Хотя она еще об этом не подозревала, самая глубокая тьма в ее жизни уже родилась.

И ждала ее где-то в ближайшем будущем.

Серджио Марини был тем, кем не был Бланес: элегантным и соблазнительным мужчиной. Худощавый, с темными волнистыми волосами, загорелой кожей, гладким лицом и обворожительной улыбкой, он умел заставить свой бас звучать так, что миланские студенты его заслушивались. Он родился в Риме и окончил престижный университет Скуола Нормале Супериоре в Пизе, из которого вышли такие талантливые ученые, как Энрико Ферми, потом защитил докторскую в римском университете Ла Сапиенца. Проработав какое-то время в Америке, как все другие ученые, по приглашению Гроссманна он прибыл в Цюрих, где познакомился с Бланесом и разработал вместе с ним «теорию секвойи». «Вместе с ним», по словам Марини (он всегда повторял это, когда говорил о тех годах совместной работы), значило, что «я давал ему спокойно вести расчеты и прибегал, когда он звал меня, чтобы рассказать о результатах».

Таким образом, у него было еще одно качество, которого не хватало Бланесу: чувство юмора.

— Однажды в 2001 году мы вечером налили в стеклянный стакан немного воды. Потом оставили его в лаборатории на столе на тридцать часов. После этого Давид разбил его об пол — это был его единственный экспериментальный вклад в теорию. — Он посмотрел на Бланеса, рассмеявшегося вместе со всеми. — Не обижайся, Давид: ты теоретик, а мне больше по душе молоток и гвозди, ты же знаешь… В общем, наша идея заключалась в следующем… Ну, знаешь, объясни-ка лучше ты. У тебя лучше все эти лекции получаются.

— Да нет-нет. Ты сам.

— Прошу тебя, ты же отец теории.

— А ты мать родная.

Они пытались устроить театральное представление, и у них выходило неплохо. Они напоминали двух юмористов из дешевого кабаре: неловкий и хитрый, симпатичный и некрасивый. Элиса смотрела на них и могла понять годы безрезультатной работы в одиночестве и всеохватывающий восторг от первого успеха.

— Ладно, похоже, придется это делать мне, — сказал Бланес. — В общем, так. Вы уже знаете, что, согласно «теории секвойи», каждая частица света несет в себе скрученные струны времени, которые наматываются, как кольца секвойи, образующиеся вокруг сердцевины ствола по мере роста дерева. Число струн не является бесконечным, но оно огромно, непостижимо для разума: это число планковских времен, прошедших с момента возникновения света…

Раздался шепот, и Марини недовольным голосом заявил:

— Давид, профессор Клиссо хочет знать, что такое планковское время… Надо думать и о нефизиках, хоть они этого и не заслуживают!

— Планковское время — это самый малый возможный период времени, — пояснил Бланес. — Это время, необходимое свету для того, чтобы преодолеть планковскую длину, самое крошечное расстояние в физическом мире. Чтобы вы могли составить себе представление: если бы атом был размером с вселенную, планковская длина по размеру была бы равна дереву. Время, необходимое свету для преодоления этого минимального расстояния, называется планковским временем. Оно примерно равно одной септиллионной секунды, в мире нет ни одного процесса, который длился бы меньше времени.

— Ты просто не видел, как Колин уминает бутерброды с фуа-гра, — вмешался Серджио Марини. Крейг поднял руку в знак согласия. Элиса впервые увидела, как Бланес засмеялся, но почти сразу же он снова принял серьезный вид.

— Таким образом, каждая временна я струна соответствует определенному планковскому времени и содержит все, что было отражено светом в этот кратчайший период. Используя необходимые математические допущения в уравнениях (например, переменные локального времени), теория утверждала, что возможно провести хронологическое выделение и идентификацию временных струн и даже открыть их. Для этого не требуется много энергии, но ее количество должно быть очень точным. «Энергия должна быть сверхизбирательная», — так выразился Серджио. При использовании подходящей сверхизбирательной энергии струны определенного временного периода можно открыть и увидеть изображения, соответствующие этому периоду. Так вот, все это было только математическим открытием. И более десяти лет дальше математического открытия дело не шло. Наконец группа профессора Крейга создала новый синхротрон, с помощью которого нам удалось получить именно такую сверхизбирательную энергию. Но результаты мы получили только в ту ночь, когда разбился стакан. Дальше ты, Серджио. Начинается твоя любимая часть.

— Мы записали изображение разбитого стакана на видео и отправили его в ускоритель элементарных частиц, — подхватил Марини. — Вы же знаете, что видеоизображение — не что иное, как пучок электронов. Мы ускорили эти электроны до получения энергии, сохранявшей стабильность в пределах нескольких десятых, и столкнули с потоком позитронов. В образовавшихся при этом частицах должны были открыться струны, соответствовавшие времени, на два часа предшествовавшему моменту, когда стакан разбился. Мы превратили эти частицы в новый пучок электронов, направили его на телеэкран, с помощью компьютера очистили изображение, и как вы думаете, что мы увидели при включении экрана?

— Разбитый стакан на полу, — сказал Бланес, и снова послышался смех.

— Да, первую сотню попыток это было так, — признал Марини. — Но в один прекрасный вечер 2001 года все вышло по-другому: мы получили изображение целого стакана на столе. Мы никогда не снимали эту картинку, понимаете? Она пришла к нам из прошлого, а именно из момента, на два часа предшествовавшего видеосъемке… Честно говоря, в тот вечер мы пошли в город и наклюкались. Помню, мы сидели с Давидом в каком-то цюрихском пабе, оба в полном улете, и тут какой-то не менее набравшийся швейцарец меня спрашивает: «Ребята, вы чего такие довольные?» «Потому что мы получили целый стакан», — отвечаю я. «Вот повезло, — говорит он, — я уже три штуки сегодня разбил».

— Это не анекдот, так все это и было! — оправдывался Бланес под хохот, сотрясавший маленький зал. Даже Валенте, всегда сохранявший достоинство перед шутками «плебса» (по определению Элисы), похоже, веселился от души.

— Когда мы показали эту картинку тем, кто должен был выделить нам средства, — продолжил Марини, — о, вот тогда-то мы наконец стали получать настоящее финансирование… «Игл Груп» взяла все в свои руки и начала строительство этой научной станции на Нью-Нельсоне. Все остальное вам расскажет Колин…

Колин Крейг встал, а Марини сел на место. В воздухе еще царило веселье, звучали громкие реплики. Надя покраснела от смеха, миссис Росс, которая неожиданно громогласно рассмеялась после истории с пьяным швейцарцем, утирала слезы. Атмосфера в зале была веселой и расслабленной.

Однако Элиса что-то почувствовала.

Какую-то мелочь, выбивавшуюся из общего настроя.

Ей показалось, что это проскользнуло во взглядах, которыми обменивались Марини, Бланес и Крейг. Как будто общая установка была: «Пусть лучше повеселятся сначала».

Наверное, дальше все будет не так радужно, подумала Элиса.

* * *

— В этом проекте мне поручили координировать всю работу с железками, — сказал Крейг. — В 2004 году был тайно запушен десяток спутников с геосинхронными орбитами, то есть запрограммированных двигаться со скоростью вращения Земли. Они оснащены видеокамерами с разрешением полметра на местности и с мультиспектральным диапазоном съемки, которые охватывают около двенадцати квадратных километров. Они готовы производить телеметрическую съемку любого уголка нашей планеты в соответствии с координатами, заданными с Нью-Нельсона. Полученное изображение в реальном времени передается на нашу станцию (поэтому весь проект называется «Зигзаг»: ведь сигнал идет от Земли к спутнику и от спутника к Земле по траектории, напоминающей движение бумеранга). Здесь его обрабатывает компьютер с разрядностью 22 бита, выделяя то место, которое нас интересует. Конечно, таким образом мы не сможем посчитать волоски на голове у Серджио…

— Но у Давида можно, у него их мало, — вмешался Марини.

— Вот именно. Одним словом, мы можем наблюдать за чем угодно и когда угодно, как военные спутники-шпионы. Приведу пример. — Крейг подошел к компьютерной консоли, изысканным жестом поправив очки. Элисе подумалось, что он обладает врожденной элегантностью и вполне может остаться незамеченным, приди он на прием в Букингемский дворец в футболке и джинсах, которые были на нем сейчас. Быстро пробежав пальцами по клавишам, он вызвал на экран грубоватый рисунок египетских пирамид. В уголке стояли две мумии, на месте их лиц были наклеены фотографии Марини и Бланеса. Раздался смех. — Предположим, что мы даем спутникам запрос на изображение дельты Нила. Спутники его снимают, присылают нам, компьютер обрабатывает это изображение и получает несколько снимков пирамид. После того как мы пропускаем пучок электронов через наш синхротрон, мы получаем новые частицы, и еще один компьютер улучшает и записывает новое изображение. Если мы использовали правильное количество энергии, мы можем увидеть то же самое место, египетские пирамиды, но, к примеру, три тысячи лет тому назад… Если нам повезет, мы можем на несколько секунд стать свидетелями строительства пирамиды или церемонии похорон фараона.

— Невероятно, — донесся до Элисы шепот Нади, сидевшей через два стула слева от нее.

Внезапно Марини встал:

— Слушай, Колин, давай покажем нашей публике, что все это не выдумки…

Крейг поклацал по клавиатуре. На экране появилось расплывчатое, но узнаваемое изображение со слабым бледно-розовым оттенком, приближающимся к тону сепии, как на старых фотографиях.

Все вдруг замолчали.

Элиса испытывала двоякое ощущение: ей как будто хотелось смеяться и плакать одновременно. Сидящий рядом с ней Валенте нагнулся вперед, открыв рот, как ребенок, обнаруживший самый заветный подарок, который не надеялся получить ни от кого в мире.

На первый взгляд фотография этого не заслуживала: на ней просто был снят крупным планом стоявший на столе стакан с водой.

— Самое невероятное в этом изображении, — спокойным голосом сказал Марини, — то, что его никто никогда не снимал. Мы извлекли его из двадцатисекундной записи, на которой был запечатлен тот же стол, но стакан лежал на полу и был разбит, что произошло два часа спустя. Сейчас вы видите первое настоящее изображение прошлого, которое когда-либо представало глазам человека.

По лицу Элисы катились слезы.

Она подумала, что наука, настоящая наука, навсегда окончательно меняющая ход истории, заключается именно в этом — в слезах при виде яблока, падающего с дерева.

Или целого стеклянного стакана на столе.

Теперь настал черед Райнхарда Зильберга. Когда он встал перед экраном, создалось впечатление (на взгляд Элисы, соответствующее действительности), что он огромен. На нем была рубашка с коротким рукавом и хлопчатобумажные брюки с кожаным ремнем, и он был единственным, кто надел галстук, хоть узел и был ослаблен. Все в Зильберге выглядело внушительным, и, возможно, поэтому иногда создавалось впечатление, что он хочет сам стушеваться с помощью улыбки, которая на его безбородом полном лице с очками в золотистой оправе казалась на удивление детской.

Однако в эту минуту он не улыбался. И Элиса догадывалась почему. Наверное, ему досталась неприятная часть объяснении. С первых же слов немецкого историка и ученого она поняла, что не ошиблась.

— Меня зовут Райнхард Зильберг, моя специальность — философия науки. Меня наняли для проекта «Зигзаг», чтобы я консультировал вас по поводу того, что не является физикой, но имеет огромнейшее значение. — Он сделал паузу и шевельнул ногой, словно чертя что-то на металлическом полу. — Как вы уже знаете, этот проект считается сверхсекретным. Никто не знает о том, что мы здесь: ни наши коллеги, ни друзья, ни семьи, ни даже многие из руководителей «Игл Груп». Естественно, научное сообщество мы обмануть не можем, но с помощью конгрессов и статей мы выдаем им небольшие подачки. Они знают, что из «секвойи» можно много чего выжать, но не знают как. Таким образом, этот проект является уникальным, по крайней мере на данный момент. Всех нас отобрали после тщательного изучения нашей жизни, пристрастий, дружеских связей и стремлений. Мы будем работать над тем, в чем никто не имеет наработанного опыта. Мы пионеры, и нам понадобятся особые меры безопасности… по целому ряду причин.

Он снова сделал паузу и посмотрел на движения своей ноги.

— Прежде всего даже не думайте, что на этом экране вы увидите фильмы. В кино мы видим, к примеру, сцену смерти Цезаря так, как будто это любительская видеозапись римской эпохи. Но изображения, получаемые из открытых временны х струн, — не кино, это даже не фильмы про реальную жизнь, это само прошлое. Мы можем увидеть их на экране, как кино, и записать на DVD, как кино, но вы всегда должны помнить, что это открытые временные струны, из которых мы извлекли информацию. Наше «убийство Цезаря» будет самим этим событием в таком виде, как оно навсегда запечатлелось в частицах света, отраженных во время реального события, то есть в реальном прошлом. Это влечет за собой определенные последствия. Мы не знаем, что может произойти, например, с людьми или событиями, ставшими частью нашей культуры или наших идеалов. Были проведены секретные исследования, но выводов еще не существует. Например, если мы увидим Иисуса Христа, Магомета или Будду… просто увидим, будучи уверены, что это именно они… Не говоря уже о том, что будет, если мы обнаружим какие-то аспекты жизни этих основателей религий, которые противоречат тому, в чем церкви каждого вероисповедания веками убеждают миллионы людей, возможно, включая и некоторых из нас. Все это является более чем достаточной причиной для засекречивания проекта «Зигзаг». Но есть и иная причина. — Он сделал паузу и моргнул. — Я хотел бы рассказать вам о ней, продемонстрировав другое изображение. Это единственное изображение, которое у нас есть, кроме снимка целого стакана. Большинство из вас не знает о его существовании… Жаклин, это будет для тебя сюрпризом… Колин, ты не мог бы?..

— Конечно.

Крейг снова что-то набрал на консоли. Свет в зале погас. Кто-то (Элиса узнала голос Марини) в темноте сказал: «Райнхард, только рекламу убери». Но на этот раз никто не засмеялся. Послышался голос Зильберга, силуэт которого виднелся в темноте, подсвечиваемый только бликами, идущими от консоли управления компьютером.

— Оно было получено так, как рассказал вам Крейг: спутник прислал изображение, мы рассчитали энергию, необходимую для раскрытия временных струн, и обработали…

Экран засветился. На нем появились какие-то формы тусклого красноватого оттенка.

— Цвет обусловлен тем, что конец «прошлого» этой струны находится в трехмерном пункте, который в пространственном понимании равнозначен удалению почти на миллион световых лет от нас, и продолжает удаляться, — пояснил Зильберг, — поэтому происходит красное смещение в спектре излучения, подобное тому, что наблюдается у космических объектов. Но на самом деле изображение земное…

Перед ними был пейзаж. Камера парила над горной грядой. Горы казались близкими, почти маленькими, и между ними выделялись долины круглой формы и сферические скалы. Казалось, какой-то известный кондитер покрыл все это толстым слоем взбитых сливок.

— Боже мой… — послышался дрожащий голос Жаклин Клиссо.

Склонившаяся вперед Элиса развела ранее скрещенные ноги. Ее охватило странное ощущение. Она не могла точно определить его причину, хотя знала, что оно связано с изображением, которое она разглядывала. От него как будто веяло беспокойством.

Смутной угрозой.

Но в чем именно заключалась угроза?

— Громадные предгорные ледники… — сосредоточенно бормотала Клиссо. — Ледники в состоянии эрозии и U-образные троги… Посмотри только на эти горные амфитеатры и нунатаки… Видишь, Надя? Что тебе это напоминает? Ты же у нас специалист по палеонтологии…

— Эти отложения — друмлины… — еле слышно прошептала Надя. — Но невероятного размера. И эти морены по бокам… Такое впечатление, что огромное количество осадочных горных пород протащили на большое расстояние…

Что со мной творится? Из горла Элисы рвался нервный смех. Это было глупо, но оттолкнуть эту мысль она не могла: в этих окрашенных в красный цвет снежных вершинах было что-то, что ее ужасно тревожило. Ей подумалось, что она сошла с ума.

Элиса заметила, что Надя дрожит, и подумала, что непонятно, связано это с волнением от увиденного или с ней происходит нечто подобное тому, что ощущает сама Элиса. На Валенте, кажется, это тоже подействовало. В тишине кто-то перевел дыхание.

Это абсурдно.

Нет, не абсурдно: в пейзаже было что-то странное.

— Похоже, в расселинах есть талая вода… — взволнованно прошептала Надя.

— Боже мой, это же оледенение на стадии таяния!.. — воскликнула Клиссо.

До них донесся ясный и твердый голос Зильберга, тенью стоявшего у экрана, в нем тоже звучало волнение.

— Это Британские острова. Восемьсот тысяч лет назад.

— Гюнцское оледенение… — сказала Клиссо.

— Совершенно верно. Плейстоцен. Четвертичный период.

— О Господи! — стонала Клиссо. — О Господи, Господи, Господи, Боже мой!..

Тошнит. От этого просто тошнит.

Но от чего?

Когда зажгли свет, Элиса обнаружила, что сидит, обхватив себя руками, как будто ее выставили нагишом на показ публике.

— И это вторая причина, по которой проект «Зигзаг» должен оставаться в тайне. Мы не знаем, что вызывает такую реакцию. Мы называем это Воздействием. — Зильберг написал это слово по-английски на маленькой белой доске, висевшей на стене рядом с экраном. — Мы всегда пишем это слово именно так: «Воздействие», с заглавной буквы. Все мы подвержены ему в большей или меньшей степени, хотя есть люди, которые к нему более чувствительны… Это какая-то особая реакция на изображения из прошлого. Я могу предложить гипотезу для объяснения этого феномена: возможно, Юнг был прав, и у всех нас есть коллективное подсознание, наполненное архетипами, что-то вроде генетической памяти вида, и изображения из открытых временных струн каким-то образом нарушают его равновесие. Вы только подумайте: эта часть нашего подсознания многие поколения оставалась незатронутой, а тут вдруг впервые дверь отворяется, и в эту темноту проникает свет…

— Почему мы не ощущали этого, когда видели целый стакан? — спросил Валенте.

— На самом деле мы это ощущали, — ответил Зильберг, и Элиса поняла, что частично ее волнение при виде того изображения могло быть вызвано именно им. — Просто не так сильно. Судя по всему, наиболее сильное Воздействие происходит при виде изображений далекого прошлого. Среди обнаруженных нами симптомов — невроз тревоги, деперсонализация и дереализация (ощущение, что нереальны мы сами или окружающий нас мир), бессонница и в некоторых случаях галлюцинации. Поэтому я с самого начала предупредил вас, что это не кино. Открытие временны х струн — более сложное явление.

Элиса заметила, что Надя трет глаза. Клиссо села рядом с ней и что-то шептала ей на ухо.

— Мы не знаем, есть ли какие-то более серьезные симптомы, — продолжал Зильберг. — То есть серьезное Воздействие. В связи с чем мы вынуждены принять ряд мер безопасности, которые я прошу всех вас выполнять. Важнейшая из них следующая: первый просмотр изображения должен происходить в группе, как мы сделали это сегодня. Таким образом, мы сможем наблюдать за происходящими в нас реакциями. Кроме того, наше поведение за пределами этого зала, даже в уединении, будет неким образом контролироваться — этой цели служат смотровые окошки в дверях и отсутствие замков. Никто не говорит, что мы должны шпионить друг за другом, это задумано, чтобы никто не оставался один. Если Воздействие затронет кого-либо из нас каким-то особым образом, все остальные должны узнать об этом как можно раньше… И несмотря на все это, существует определенная степень некой неизвестной опасности. Мы столкнулись с чем-то новым и не можем предвидеть, как это на нас подействует.

Сначала тон голоса Зильберга вызвал в зале шепоток. Однако уже через минуту общее настроение изменилось. Этот первый показ ожидающей их работы вызвал у всех откровенный энтузиазм. Глаза Элисы увлажнились, в горле стоял комок. Горы четвертичного периода… Господи, я еще тут, это я, я не сплю… Я видела Землю, мою планету, такой, какой она была почти миллион лет назад… Голос Серджио Марини прозвучал сильнее других, с юмором подытоживая ситуацию:

— Ну, мы уже знаем обо всех трудностях. Чего еще ждать? Пошли работать!

Элиса с воодушевлением встала. Но в этот миг Валенте прошептал ей:

— От нас что-то скрывают, дорогуша… Я уверен, что нам не сказали всей правды.

 

15

В ночь на понедельник, 25 июля, Элиса впервые увидела тень.

Потом она поняла, что это был еще один знак: прибыл Белоглазый Господин.

Я тут, Элиса. Я пришел.

Теперь я буду с тобой всегда.

Легко и бесшумно, как душа, совершающая одно из тех эзотерических, «астральных», путешествий, в которые свято верила ее мать, тень проплыла мимо окошка ее двери и исчезла. Элиса усмехнулась. Еще кто-то не может уснуть.

Ничего удивительного. Комнаты были удобными, но домом их никак не назовешь. Меж металлических стен было жарко, потому что, как и предупреждал Валенте, на ночь кондиционеры выключали, а окно было откидным и до конца не открывалось. Укрытая лишь крохотными трусиками, Элиса исходила по том на постели в неясной взвеси света и тьмы: справа от нее горело зарево прожекторов заграждения, слева тускло светился прямоугольник окошка. И тут вдруг тень.

Она проследовала мимо комнаты Элисы в сторону двери, разделявшей два крыла корпуса, это наверняка должен был быть кто-то из ее коллег: Надя, Рик или Розалин. Все остальные спали в противоположном крыле.

Куда это он идет? Элиса прислушалась. Двери открывались без особого шума, но все равно были металлическими, поэтому она приготовилась услышать через несколько секунд стук.

Но ничего не услышала.

Тишина ее заинтриговала, заставила подумать, что дело не только в заботливом желании не потревожить спящих. Похоже было, что якобы страдающий бессонницей намеренно старался не шуметь.

Элиса встала с постели и подошла к окошку. За ним слабо светились лампочки аварийного освещения. Коридор казался пустым, но она была уверена, что мимо ее двери проплыла какая-то тень.

Она надела футболку и вышла из комнаты. Дверь между двумя крыльями корпуса была закрыта. Но кто-то должен был ее открыть всего пару минут назад: среди возможных вариантов объяснения тени привидений не было.

Элиса на миг усомнилась. Может, сначала проверить, не отсутствует ли кто-нибудь из ее товарищей? Нет. Но и в постель она просто так тоже не вернется. Она открыла дверь в другое крыло. Перед ней тянулся темный коридор, разделенный слабыми лампами на отрезки. Справа — двери спален, слева — проход в другой корпус.

Внезапно ею завладела смутная тревога.

В глубине души ей хотелось рассмеяться. Нам приказали друг за другом следить, так я и делаю. В трусах и футболке посреди коридора она была похожа на…

Шум.

На это раз она услышала шум, хоть и где-то далеко. Возможно, в параллельном корпусе.

Она направилась ко входу в коридор, ведущий во второй корпус. Тревога, как навязчивый друг, отказывалась ее покидать, но с виду это было незаметно. В общем, она была спокойна: будучи единственным ребенком в семье, она очень рано научилась одна ходить в ночном мраке и тишине.

Что ж, скоро она должна была совсем утратить эту привычку.

Она дошла до коридора и выглянула.

Всего в каких-то двух метрах от нее странное существо, сотканное из оживших теней, раскачивало вытянутыми в стороны руками и смотрело на нее блестящими жадными глазами. Но самым ужасным (потом Элиса поняла, что это было еще одно предупреждение) было то, что у него не было лица или его черты сливались с тенями.

— Не кричите, — по-английски хрипло сказал внезапно возникший и слепящий ее огонек (да, теперь она поняла, что завизжала). — Я вас напугал, простите…

Она не знала, что ночью солдаты совершают обход внутри корпусов. Зажженный караульным фонарик осветил все чудовище: «расставленные в стороны руки» (автомат), «блестящие глаза» (прибор ночного видения), отсутствие лица (какой-то передатчик скрывал рот). На лацкане формы было написано «Стивенсон». Элиса его знала: на острове было пятеро солдат, он был одним из самых молодых и симпатичных. До сих пор ни с кем из них она не говорила, только здоровалась, когда видела их, как бы сознавая, что они находятся здесь для того, чтобы ее защищать, а не наоборот. Теперь ей стало ужасно стыдно.

Стивенсон опустил фонарик и поднял прибор ночного видения. Она увидела, что он улыбается.

— Куда это вы шли по темному коридору? — спросил он.

— Мне показалось, что кто-то прошел мимо моей комнаты. Я хотела посмотреть, кто это.

— Я тут уже час и никого не видел. — В голосе Стивенсона Элиса различила обиду.

— Может, я ошиблась. Простите.

Послышался шум открываемых дверей: проснулись коллеги, встревоженные ее дурацким криком. Смотреть, кто именно выглянул, ей не хотелось. Она извинилась, вернулась в комнату, бросилась в кровать и с мыслью, что никогда не сможет заснуть, отключилась.

Следующий день, вторник, 26 июля, 18:44.

Элиса зевнула, встала и перевела компьютер в спящий режим. Она уже запрограммировала его на самостоятельное продолжение сложных расчетов.

Случай с ночной тенью никак не выходил у нее из головы. Она решила, что расскажет про него на пляже Наде, хотя бы для смеху. Сейчас ей нужно было немного отдохнуть. Она была на Нью-Нельсоне только шесть дней, но эти дни казались ей месяцами. Элисе подумалось, не сляжет ли она от такой напряженной работы. Даже если слягу, ничего страшного: больница у меня под боком. Она окинула взглядом тихую лабораторию палеонтолога, которая служила также медпунктом, — здесь даже стояла кушетка для обследований. Если все будет так продолжаться, может, надо будет попросить у Жаклин какую-нибудь «энергетическую» таблетку. «На расчеты энергии уходит много энергии», — так она и скажет.

Элиса покинула лабораторию, заглянула к себе в комнату, взяла купальник и полотенце и вышла из корпуса на тусклый солнечный свет. Стоял один из редких в период муссонов дней, когда не лил дождь, и надо было ловить момент. При виде стоявшего на страже у калитки солдата ей снова вспомнилось ночное происшествие, но теперь это был не Стивенсон, а Берджетти, крепкий итальянец, с которым Марини иногда резался в карты. Проходя мимо, Элиса поздоровалась с ним (эти ощетинившиеся оружием человеко-ежи внушали ей страх), вышла за ограждение и спустилась по пологому склону к самому изумительному пляжу, который ей когда-либо приходилось видеть.

Два километра молотого золота и море, которое в лучшие дни окрашивалось всеми оттенками голубого; рядом с его белой пеной Надина кожа казалась такой же смуглой, как у Элисы; мощные волны были словно необузданные громады, не имеющие ничего общего со смирной рябью цивилизованных пляжей. И как будто всего этого мало, самые большие волны разбивались вдалеке, словно Бог этого рая заботился о том, чтобы не беспокоить людей, и в широкой заводи с синей водой и кремовым песком можно было спокойно бродить и даже плавать.

Надя Петрова помахала ей рукой с их обычного места. Элиса быстро и крепко сдружилась с этой молодой русской специалисткой по палеонтологии, как бывает между людьми, вынужденными вместе находиться в отрезанных от остального мира местах. У них было много общего, даже не принимая во внимание возраст: волевой характер, острый ум и схожая привычка ступень за ступенью подниматься по крутой лестнице достижений. Последнее даже давалось Наде лучше, чем Элисе. Родившись в Санкт-Петербурге и эмигрировав во Францию в подростковом возрасте, Надя пробила себе путь к одной из завидных стипендий на обучение в докторантуре у Жаклин Клиссо, в Монпелье, и стала ее любимой ученицей — все это без наличия богатой матери. Но в разговоре с Надей ее боевые качества были незаметны; скорее оставалось яркое впечатление от приветливой и веселой девушки с лимонно-желтыми волосами и снежно-белой кожей, из тех созданий, которые, кажется, полностью отдаются простой и всепоглощающей работе: расточению улыбок. Элисе думалось, что лучшей подруги ей не найти.

— Ой, какое сегодня море — так и манит купаться, — сказала Элиса, опуская полотенце и купальник на песок и начиная раздеваться. — Пожалуй, попробую, может, удастся утопиться.

— Похоже, сегодня у тебя снова не получилось, — улыбнулась Надя из-под большущих темных очков, скрывавших половину ее белоснежного лица.

— Получилось только расстроиться.

— Повторяй за мной: «Завтра у меня получится, завтра все выйдет».

— Завтра у меня получится, завтра все выйдет, — послушно повторила Элиса. — А можно немного изменить эту мантру?

— Что ты предлагаешь?

— Ну, например: «на днях у меня получится». — Элиса натянула трусики-слип на бедра и взяла лифчик купальника. — Тоже поддерживает надежду, но не нагоняет скуку.

— Просто мантры должны быть немного скучными, — заявила Надя и рассмеялась.

Надев бикини, Элиса сложила одежду и придавила ее одной из бесчисленных бутылочек, которые всегда приносила ее подруга. Потом расстелила полотенце и воспользовалась еще несколькими бутылочками, чтобы оно не улетело: сегодня ветер был не такой сильный, как обычно, но тратить время отдыха на преследование полотенца или трусов по песку не хотелось.

Надя лежала на животе. Элиса видела ее худое тело с шапочкой светлых волос и розовыми линиями купальника. В первый день, примерив пляжные костюмы, которые раздобыла для них миссис Росс (никто из них не додумался взять с собой в Цюрих купальник), они вдоволь насмеялись. Элисе достался розовый, а Наде белый, но грудь у нее была побольше, чем у Нади, а белый купальник оказался большего размера и подходил ей намного лучше. Недолго думая, они поменялись.

— Ты застряла на одном месте?

— Нет, конечно. Я каждый день делаю шаг назад. Такое впечатление, что в конце я окажусь в начале. — Элиса уперлась локтями в песок и посмотрела на океан. Потом обернулась к Наде, которая помахивала бутылочкой и мило улыбалась. — Ой, да, прости, я забыла.

— Ага, — ответила ее подруга, расстегивая купальник. — Ты просто считаешь, что тереть мне спину — унизительная работа.

— Но это у меня получается лучше, чем расчеты, тут уж ничего не попишешь. — Элиса налила крем на руку и начала смазывать Наде спину.

Кожа у Нади блестела от нанесенного тоннами солнцезащитного крема, хотя она всегда приходила на пляж вечером. Ее «почти альбинизм» расстраивал Элису, потому что при такой профессии, как у ее подруги, из-за этого возникали постоянные неприятности. «Я не альбинос, — объяснила Надя, — а почти альбинос, но яркое солнце может мне очень повредить, даже вызвать рак. Ну и представь себе: большая часть работы палеонтолога проходит под открытым небом, иногда под лучами тропического солнца или в пустыне». Но, верная своему характеру, Надя все обращала в шутку. «Я хожу по ночам и ищу аммоноидеи Merocanites и Gastrioceras, как какой-то вампир палеонтологии».

— Твой друг Рик мучается так же, как ты, — проговорила Надя, млея, пока Элиса натирала ей спину. — Но он так не переживает. Говорит, что хочет тебя обогнать.

— Он мне не друг. И он всегда хочет меня обогнать.

Они разделили работу: Валенте присоединился к группе Зильберга, а она — к команде Клиссо. Ее задача заключалась в нахождении точного количества энергии (в решении должно было быть не менее шести знаков после запятой), необходимой для открытия струны времени, соответствующей ста пятидесяти миллионам лет назад — приблизительно четырем тысячам семистам триллионам секунд до того, как они с Надей опустили свои нежные попки на песчаный пляж Индийского океана. «Мы увидим залитый солнцем день в дремучих джунглях, в эпоху, которую называют юрским периодом», — говорила Клиссо. Если получится, результат мог бы быть потрясающим, невероятным, может быть, удастся увидеть экземпляр живого… (лучше не говори, а то еще сглазим).

Им с Надей он уже снился.

Элиса с детства обожала фильмы о динозаврах, и ей казалось, что для этого нельзя жалеть никаких усилий. Если благодаря ее работе можно получить фотографию какого-нибудь большого доисторического ящера (пусть он делает что угодно, хоть какает на травке, пожалуйста), то она уже больше ничего от жизни не просит. «Парк юрского периода» и Стивен Спилберг отдыхают. После этого можно будет умереть. Или дать себя убить.

Но задача оказалась сложной и утомительной. Они с Бланесом разделились: пока он пытался найти энергию, необходимую для начала раскрытия струн, она искала конечную энергию. Потом они сравнят результаты, чтобы убедиться, что они верны. Однако Элиса уже несколько дней блуждала в чаще уравнений, и хотя надежды не утрачивала, но боялась, что Бланес пожалеет о том, что выбрал ее.

— У тебя наверняка скоро все получится, — подбодрила ее подруга.

— Я надеюсь. — Элиса провела руками по бедрам, вытирая остатки крема. — А в «Вечных снегах» что-нибудь новенькое есть? — спросила она.

— Шутишь? Просто так это и рассказать нельзя, не знаешь, с чего начать. Жаклин говорит, что каждый раз, как она видит изображение, разваливается двадцать теорий палеонтологии. Просто невероятно. Этих нескольких секунд достаточно для того, чтобы написать целый трактат по четвертичному периоду. — Лежа на животе, Надя согнула колени, подняла ноги вверх и свела их. У нее были тонкие красивые ступни. — Тут полжизни изучаешь ледниковый период, находишь его следы на раскопках в Гренландии, он тебе снится… А потом вдруг видишь Англию под тоннами снега и говоришь: вся работа и премудрость всех профессоров в мире этому в подметки не годятся.

— Похоже, от Воздействия у тебя едет крыша, — пошутила Элиса.

Ее подруга, на удивление, восприняла ее замечание всерьез:

— Не думаю. Хотя я уже несколько ночей плохо сплю.

— Ты Жаклин об этом говорила?

— Она тоже плохо спит.

Элиса собиралась что-то сказать, но тут краем глаза заметила у своей левой ноги одного из этих крабов с разными клешнями: огромной правой и крохотной левой, которых Надя называла крабами-скрипачами. Подруга рассказала Элисе, что в джунглях и вокруг озера (где она еще не бывала) водились и другие виды животных, «имевших палеонтологическую ценность».

— Послушай-ка, — сказала Элиса, — эта тварь, которая собирается ущипнуть меня за ногу, тоже имеет палеонтологическую ценность, или можно его бацнуть по голове?

— Бедняжка. — Надя приподнялась и засмеялась. — Не надо его так, это же скрипач.

— Ну и пусть убирается вместе со своей музыкой. — Элиса швырнула в краба песком, и тот засеменил в другую сторону. — Вали отсюда.

Когда «опасность» миновала, Элиса перевернулась и легла грудью на полотенце. Надя сделала то же самое. Они лежали, сблизив лица и глядя друг на друга (Надя на нее, а она на саму себя, отраженную в Надиных очках). Ей подумалось, что их лежащие рядом тела резко контрастируют: смуглое-цвета-кофе-с-молоком и белое-цвета-сливочного-мороженого. Дующий с моря ветерок, плеск волн и вечерний воздух действовали так расслабляюще, что казалось, она сейчас уснет.

— А знаешь, что у профессора Зильберга есть много записей с разными изображениями? — сказала тут Надя и кивнула в ответ на удивленный взгляд подруги. — Да, они уже экспериментировали, у них есть не только «Целый стакан» и «Вечные снега». Но не питай иллюзий, все остальное нельзя рассмотреть из-за неправильного расчета количества энергии. Они называют это явление «дисперсией».

— А ты откуда знаешь? Почему нам об этом не сказали? — Элисе вдруг вспомнились слова Валенте. Неужели от них правда что-то скрывают?

— Мне сказала Жаклин. Но Зильберг уверяет, что во всех этих записях ничего не видно. «Кажется, тут дело нечисто, камарррад», — пошутила Надя, картавя. — Но серьезно: ты никогда не задумывалась о том, почему мы на острове?

— Это проект секретный, ты же слышала, что говорил Зильберг.

— Но нет никакой «стратегической» причины, чтобы работать на острове. Мы могли бы остаться в Цюрихе и даже меньше привлекали бы внимание…

— Тогда почему, по-твоему?

— Не знаю, может, они хотят нас изолировать, — предположила Надя. — Как будто… Как будто боятся, что мы можем… стать опасными. Ты видела, сколько тут солдат?

— Только пять. Считая Картера, шесть.

— Как по мне, их слишком много.

— У тебя паранойя.

— Мне не нравятся солдаты. — Надя посмотрела на нее, опустив очки. — У меня на родине я их столько нагляделась, Элиса. Возникает вопрос, для чего они тут: чтобы защитить нас или чтобы защитить всех остальных от того, что с нами произойдет. — Ветер закрыл ей лицо волосами.

Элиса собиралась ответить, но тут они услышали крик.

В тридцати метрах от них по песку бежала фигура в футболке и шортах. Другая, в красных бермудах, догоняла ее большими скачками. Было ясно, что первая не очень старалась убежать, потому что ее быстро нагнали. На несколько секунд они замерли вместе, озаренные лучами заходящего солнца. А потом со смехом улеглись на песок.

— Новое место, новые друзья, — заключила Надя, подмигнув подруге.

Элиса не удивилась, она уже несколько раз видела, как они разговаривали наедине в лаборатории Зильберга: он смотрел на нее своими водянистыми глазами амфибии, а она, как всегда, кривилась, словно весь мир был в неоплаченном долгу перед ее величеством. Бедная Розалин Райтер. Ей было неприятно видеть, как Валенте с легкостью завладевал этой совсем взрослой, несимпатичной и молчаливой женщиной. Хотелось дать немецкой историчке пару советов по поводу ее замечательного «латинского любовника».

— Как серьезно они подходят к поиску энергии, — пошутила она.

— Да, очень энергичная пара, — усмехнулась Надя.

Валенте и Райтер работали с Зильбергом над открытием струн времени с удалением в шестьдесят миллиардов секунд с изображением Иерусалима. Если все выйдет как нужно, «иерусалимская энергия» может оказаться важнее «юрской энергии». Намного важнее как для них, так и для всего человечества.

Они увидят Иерусалим во времена Христа. А точнее, в последние годы жизни Иисуса.

Возможно, им удастся стать свидетелям и какого-нибудь исторического или библейского события.

Возможно, это событие будет очень важным.

Возможно (хотя в этом случае вероятность можно сравнить с попаданием одной пули в расположенную на расстоянии тысячи километров миллиметровую мишень), они смогут увидеть его.

Тираннозавры, Наполеон, Цезарь и Спилберг отдыхают. Всё отдыхает.

Элиса не солгала Мальдонадо (теперь она понимала смысл вопросов о ее религиозных убеждениях), она была атеисткой. Но какой атеист смог бы гордо оставаться равнодушным при возможности, простой возможности, хотя бы на секунду увидеть его?

Кто так думает, пусть первым бросит камень.

И один из тех, кто работал над возможностью этого чуда, сейчас лежал, выставив кверху попу в красных бермудах, пока его язык, вне всяких сомнений, исследовал рот, предоставленный в его распоряжение разочарованной в жизни немолодой историчкой.

Судя по всему, Наде было очень весело: она смотрела на Элису, лежа щекой на полотенце, и все ее лицо покраснело.

— Они недавно переспали.

— Серьезно? — У Элисы это сообщение вызвало странные чувства. В голове пронеслись резкие вспышки воспоминаний о ее посещении дома Валенте и об угрозах, которые звучали во время их спора. Она представила, как Валенте пытается унизить Розалин Райтер.

— Только, пожалуйста, ничего не говори! — засмеялась Надя. — Мне стыдно тебе рассказывать, потому что меня это не касается…

— Меня тоже, — поспешно вставила Элиса.

— Это было в воскресенье ночью. Я услышала странный шум и встала. Я заглянула в окошко в двери Рика… но его не было! Тогда я заглянула в комнату Розалин… И увидела их там вдвоем. — Надя тихонько хихикнула. — Что, в Испании все мужчины такие?

— А ты как думаешь? — фыркнула Элиса, и ее подруга громко рассмеялась, может, оттого, что она была так серьезна. — Я тоже кое-что видела ночью и собиралась тебе рассказать… Кого-то, кто ходит по коридору. В итоге оказалось, что это солдат… Напугал меня до смерти, придурок.

— Да ты что! Она и с солдатами спит? — Лицо Нади, находившееся в двух миллиметрах от Элисы, побагровело так, что она подумала, что та вот-вот взорвется. Она сыпнула подруге в плечо горсть песка.

— Молчи уже, русская извращенка. Я пойду искупнусь. От этих шоу меня бросает в жар.

Она пошла к берегу, не глядя на разлегшуюся в тридцати метрах справа парочку.

Ночью она слышала шум. Шаги в коридоре.

Она вскочила с постели и выглянула в окошко. Никого.

Шаги стихли.

Она взяла с тумбочки свои наручные часы и включила подсветку циферблата: на них было 1:12, еще рано, но поздно для привычного распорядка научного коллектива Нью-Нельсона. В семь они ужинали, а в полдесятого все были в люльке: в десять тушили свет. Но бессонница ее не покидала. Она думала о бесшумно двигающихся солдатах, о безликих солдатах-тенях, которые скользили по темным коридорам мимо ее окошка… И еще думала о Валенте и Райтер, хотя и не знала почему.

Шаги. Теперь очень явные. В коридоре.

Она приоткрыла дверь и высунулась, крутя головой во все стороны.

Никого. Коридор был пуст, и дверь, ведущая во второе крыло, закрыта. Шаги снова прекратились, но ей пришло в голову возможное объяснение. Они доносятся из его комнаты. Или из ее.

Следуя внезапному порыву (какая же ты еще девочка, сказала бы ей мать), Элиса, не одеваясь, вышла в коридор. Сначала она остановилась у ближайшей двери, Надиной, и заглянула в окошко. Надя была в постели: ее белые волосы в свете наружных прожекторов светились, как дорожные знаки. Судя по ее позе и по скомканным у ног простыням, спала она уже давно. Она была похожа на младенца во чреве матери. Элиса улыбнулась. Она вспомнила об их разговоре на пляже, на выходных.

— Я бы хотела стать матерью, — заявила Надя во время одного из приступов откровенности.

— Это как?

— У нас, палеонтологов, это иногда бывает. Суть в том, что ты вынашиваешь зародыша в животе после оплодотворения самцом.

— Я решила быть трутнем, — ответила Элиса в полудреме, лежа на полотенце.

— Что, тебе правда не хотелось бы иметь детей?

Вопрос показался ей невероятным. И показалось невероятным, что он кажется ей невероятным.

— Я об этом еще не думала, — ответила она, но Надя решила, что она шутит.

— Слушай, это же не математическая задача. Или ты хочешь, или не хочешь.

Элиса закусила губу, как при ведении вычислений.

— Нет, не хочу, — наконец ответила она после долгого молчания, и Надя покачала головой, своей пушистой головой с ангельскими волосами.

— Сделай одолжение, — сказала она, — перед смертью завещай свой череп университету Монпелье. Мы с Жаклин с удовольствием изучим его, честное слово. В мире нечасто встречаются женские особи вида Fisicus Extravagantissimus.

Элиса вернулась к действительности: она стояла в коридоре, ранним утром, в одних трусах, шпионя за товарищами по работе. Только представь себе, что они просыпаются и видят, что за ними подглядывает женская особь вида Fisicus Extravagantissimus в трусах. Шагов уже не было слышно. Все еще улыбаясь, она на цыпочках подошла к комнате Рика Валенте. Металлический пол обдал ее ноги холодком, контрастирующим с жаром, разлитым по всему телу. Она заглянула в окошко.

Все ее заготовленные выводы испарились. В проникающем из окна свете она ясно увидела тощий силуэт Валенте Шарпа, вытянувшийся на постели, его костлявую спину, белеющие трусы.

Она на миг застыла перед дверью. А потом направилась к последней комнате. Этот скорчившийся под простынями комок наверняка должен быть Розалин, Элисе даже показалось, что она видит каштановые пряди волос.

Она тряхнула головой и вернулась к себе, думая о том, что именно она хотела увидеть. Подглядывалка. Ей стало ясно, что невероятные усилия, которых требовала ее первая работа на острове, начинают сказываться. В нормальной жизни она знала, как бороться с такими выматывающими ситуациями: она совершала прогулки, занималась спортом или, если надо было зайти еще дальше, в одиночестве предавалась своим эротическим фантазиям. Но в мире Нью-Нельсона, где полностью отсутствовала возможность уединения, она растерялась.

Элиса легла на живот и глубоко вдохнула. Шагов слышно не было. Шума тоже. Напрягая слух, можно было различить плеск волн, но ей этого не хотелось. Немного подумав, она залезла под простыню, хотя ей было жарко. Однако укрылась она не от холода. Элиса снова вдохнула, закрыла глаза и отдалась на волю фантазии.

Можно было догадываться, куда она ее заведет.

Валенте казался ей все тем же Валенте Шарпом, пустым, глупым мальчишкой, блестящим мозгом в теле болезненного ребенка, папиным сынком. Но ее фантазия (наверное, тоже болезненная) неумолимо тянула ее за волосы к нему. Такое случилось с ней впервые, она удивилась.

Fisicus goriachissimus.

Элиса представила, как он сейчас входит в комнату. Лежа с закрытыми глазами, она могла ясно видеть его. Она засунула руки под простыню и спустила трусики. Но этого свидетельства покорности ему оказалось мало. Она согласилась снять их совсем, свернула в комок и сбросила на пол. Потом представила, что даже этим ее вымышленный Валенте Шарп не удовлетворился. Обойдешься, простыню я откидывать не собираюсь. Она скользнула рукой вниз, в центр горячей и настойчиво звавшей точки и начала выгибаться и тяжело дышать. Она знала, что бы делал он: глядел бы на нее с абсолютным презрением. А она бы сказала…

В этот момент шаги прозвучали рядом с ее постелью.

Зарождающееся наслаждение взорвалось у нее в мозгу, как филигранное стекло, раздавленное взрослым слоном.

Со стоном она открыла глаза.

Никого не было.

Испуг, вклинившийся в самый разгар ее сексуального возбуждения, был настолько силен, что она была рада теперь и тому, что осталась жива; он был из разряда испугов, которые накатывают, как болотная лихорадка, и повергают в ступор. Где-то она читала даже, что, несмотря на молодость и здоровье артерий, такие моменты могут привести к смерти от инфаркта.

Элиса встала, затаив дыхание. Дверь комнаты была закрыта. Она и не слышала, чтобы дверь открывалась. Но шаги — она была уверена — раздались внутри комнаты. Однако никого не было.

— Эй… — окликнула она мертвых.

Мертвые ответили. Новыми шагами.

Теперь — в ванной.

В эту минуту Элисе показалось, что испугаться еще больше она уже не способна. Что никогда в жизни она не сможет испугаться больше, чем теперь.

Позднее она убедилась, что эта мысль была самой ошибочной из всех, которые когда-либо приходили ей в голову.

Но это случилось позднее.

— Кто там?

Никто не ответил. Шаги приближались и удалялись. Неужели она ошиблась? Нет, шаги доносились из ванной комнаты. На тумбочке у Элисы лампы не было, да и все равно по ночам весь свет в комнатах выключался, кроме лампочки в ванной. Значит, придется встать в темноте и пройти туда, чтобы зажечь свет.

Теперь она опять ничего не слышала: шаги остановились.

Вдруг ей показалось, что она полная идиотка. Кто, черт побери, мог забраться в ее ванную? И кто будет ждать ее там, в темноте, не отвечая, но двигаясь? Ясно, что шаги доносились из какой-то другой точки барака и эхом отражались от стен.

Несмотря на этот успокаивающий вывод, задача выбраться из-под простыни, встать (и не мечтай о том, чтобы тратить время на надевание трусов, к тому же, если это мертвец, ему на фиг все равно, что ты в чем мать родила) и дойти до ванной показалась ей практически равноценной космической миссии. Она обнаружила, что дверь ванной комнаты, невидимая с постели, закрыта и за окошком совсем черно. Ей придется открыть дверь и потом включить свет внутри.

Элиса нажала на ручку.

С ужасной медлительностью открывая дверь, за которой обнаруживался растущий фрагмент царившего внутри мрака, она слышала свое прерывистое дыхание. Она дышала так, словно еще была в постели наедине со своими интимными фантазиями… Да нет, это было бы еще сносно: она дышала, как паровоз. Все давешнее дыхание во время ее дешевых упражнений по самоудовлетворению было пустяком. Fisicus extravagantissimus отдыхал…

Она открыла дверь до конца. И, даже не зажигая свет, поняла: конечно, тут пусто.

Элиса с облегчением вздохнула, не зная, что же она ожидала увидеть. Она снова услышала шаги, на сей раз они явно звучали в удалении, может, где-то в профессорском крыле.

Какое-то время она простояла там, на пороге освещенной ванной, нагая, недоумевая, как же возможно, что шаги лишь несколько секунд назад раздавались у самой ее постели. Она знала, что чувства не обманули ее, и не смогла бы спать, не найдя логического объяснения этой загадки, хотя бы для того, чтобы не казаться идиоткой.

Наконец она отыскала возможную причину: она присела и приложила ухо к металлическому полу. Ей показалось, что шаги слышны отчетливее, и она решила, что не ошиблась.

На всей станции было только одно место, где она еще не бывала: кладовая. Она размещалась под землей. На Нью-Нельсоне важно было экономить энергию и пространство, и хранение всех запасов под землей отвечало этой двойной задаче, потому что благодаря более низкой температуре холодильники работали здесь на минимальной мощности, а некоторые продукты можно было хранить вообще без дополнительного охлаждения. Черил Росс иногда наведывалась туда по ночам (вход в кладовую был через люк на кухне), чтобы составить список всех запасов, которые нужно пополнить. Холодильная камера находилась рядом с ее комнатой, и звук шагов того, кто там находился, должен был легко передаваться по металлической обшивке стен. Элисе показалось, что они звучали внутри комнаты, а на самом деле они доносились снизу.

Наверняка так оно и было: миссис Росс сейчас в кладовой.

Немного успокоившись, она выключила свет в ванной, закрыла дверь и вернулась в постель. Но сначала разыскала трусики и натянула их. Элиса была без сил. После такого испуга на нее снизошел желанный сон.

Но в то время, как ее бодрствующее сознание гасло, как сгорающая свеча, за какой-то миг до того, как вихрь наконец унес ее в темноту, ей показалось, что она что-то заметила.

Какая-то тень скользнула мимо окошка ее двери.

 

16

От: [email protected]

Эли.

Кому: [email protected]

Дата: пятница, 16 сентября 2005 года

Тема: привет

Привет, мама. Пишу тебе всего несколько строчек, чтобы ты знала, что все в порядке. Прости, что я не могу писать (или звонить) почаще, но работа тут, в Цюрихе, очень напряженная. Хотя это мне нравится (ты же меня знаешь), так что грех жаловаться. Все, что я вижу и делаю, — просто сказка. Профессор Бланес замечательный, и мои товарищи по работе тоже. Сейчас мы вот-вот должны получить результаты, поэтому, пожалуйста, не волнуйся, если от меня долго не будет вестей.

Держись. Целую. Если позвонит Виктор, передавай ему привет.

Много лет спустя Элиса подумала, что сама она тоже в какой-то степени несет ответственность за весь этот ужас.

Мы склонны брать на себя вину за пережитые катастрофы. Когда на нас наваливается трагедия, мы обращаемся к прошлому и ищем там какую-то совершенную ошибку, которая может ее объяснить. Часто подобная реакция абсурдна, но в ее случае она казалась ей правильной.

Ее трагедия была безмерной, и, пожалуй, ошибка тоже. Когда она ее совершила, в какой конкретный момент? Иногда, в одиночестве, дома, стоя перед зеркалом и ведя счет томительным секундам, оставшимся до возвращения ее ночного кошмара, она приходила к выводу, что самой главной ее ошибкой было как раз ее самое главное достижение.

В тот четверг, 15 сентября 2005 года, в день ее успеха.

В день подписания ее приговора.

Математические задачи подобны любым другим проблемам: ты неделями блуждаешь по бесконечному лабиринту в поисках решения и вдруг в одно прекрасное утро встаешь, выпиваешь кофе, смотришь, как восходит солнце, и тут во всем несравненном блеске перед тобой предстает долгожданное решение.

В то утро, в четверг, 15 сентября, Элиса застыла с карандашом в зубах, глядя на экран компьютера. Она распечатала результат и с бумагой в руке направилась в кабинет Бланеса.

По просьбе Бланеса в его личном кабинете установили синтезатор. Он играл Баха, много Баха, только Баха. Его кабинет находился рядом с лабораторией Клиссо, и иногда прозрачные ноты фуги или ария из «Вариаций Голдберга», как привидения, просачивались сквозь стены вечерами, когда Элиса работала здесь в одиночестве. Но ей это не мешало, даже нравилось. Совершенно ничего не понимая в музыке, она считала Бланеса сносным пианистом. Однако в это утро у нее была для него другая музыка, и она подумала, что он не обидится на вторжение, если это будет верная мелодия.

Не снимая рук с клавиатуры, Бланес окинул взглядом дрожащий листок бумаги.

— Чудесно, — бесстрастно сказал он. — Получилось.

Бланес уже не казался ей «замечательным» человеком, как она обычно рассказывала матери, но не был он и человеком обыденным или даже козлом. Если чему-то Элиса за свои двадцать три года и научилась, так это тому, что никому, абсолютно никому, нельзя легко дать определение. Все мы являемся чем-то, но и чем-то еще, порой даже чем-то противоположным. Подобно электронным облакам, люди туманны, их образ расплывчат. И Бланес не был исключением. Когда она познакомилась с ним на занятиях в университете Алигьери, ей показалось, что это глупый сексист или до болезненности застенчивый человек. В первое время совместной работы на Нью-Нельсоне ей стало казаться, что он просто не обращает на нее никакого внимания. Тогда она решила, что проблема в ней, в ее извечной привычке ожидать, что все профессора-мужчины будут относиться к ней как-то по-особенному не только потому, что она умна (и даже очень умна), а потому что она красива (и даже очень красива), и она знала свои достоинства и привыкла пускать их в дело с пользой для себя. Но теперь она столкнулась с человеком, который, казалось, говорил: «Мне плевать на твою проницательность в геометрии и оригинальные методы интегрирования, а также на твои ноги, шорты и на то, что ты иногда носишь бюстгальтер, а иногда нет».

По прошествии некоторого времени мнение Элисы изменилось, и она поняла, что он все-таки обращал на нее внимание. Что хоть он и смотрел на нее своими всегда прищуренными глазами Роберта Митчема так, как будто вот-вот заснет, при этом он ни на грамм не спал. Что, когда она возвращалась с пляжа почти голая и встречалась с ним в коридорах корпуса, он, конечно, бросал на нее свойственные мужчине взгляды, и эти взгляды были даже более пылкими, чем у Марини (которые и сами были довольно горячими), и уж куда более пылкими, чем у Крейга (их почти не было). Но она подозревала, что разум Бланеса, как и у нее, блуждал по другим вселенным, и что он думает о ней то же самое. Иногда ей казалось, что, может быть, все бы решилось, если бы они когда-нибудь переспали. Она себе представляла это так: стоят они оба нагишом и смотрят друг на друга, ничего больше не делая. Так проходит несколько минут, а потом вдруг он говорит удивленно: «Слушай… ты правда не против, чтобы я к тебе прикоснулся?» А она отвечает с неменьшим удивлением: «А ты что, хотел ко мне прикоснуться?»

— Подождем, пока закончит Серджио, — сказал он и продолжил играть Баха, поглаживая пальцами клавиши — только их он и поглаживал.

Бланес хотел взять обе пробы света, «юрскую» и «иерусалимскую», в один день, потому что географическое место исследований было приблизительно тем же самым. Но Марини и Валенте, как уже было раньше, задерживались с расчетами, так что оставалось только ждать.

Поскольку делать пока было нечего, Элиса стала придумывать себе мелкие занятия, включая написание электронного сообщения, которое она должна была отправить матери на следующий день (само собой, после прохождения обычных фильтров цензуры). Потом она принялась вспоминать то утро в начале августа, полтора месяца назад, когда она показала Бланесу первый результат, тоже прервав его концерт, и все мучения, которые пережила после этого и от которых ее спасла Надя.

Как раз в те дни произошла самая неприятная встреча с Валенте, и Элиса, как ей казалось, поняла, насколько болезненно Шарп воспринимал свое вечное второе место в их мнимом «забеге», в котором они оба (по его единоличному желанию) мерялись силами. Смешно, но в тот раз и у нее, и у Валенте результаты вышли ошибочными.

Теперь все будет иначе. Она была убеждена, что в этот раз попала в точку. И тут она не ошиблась.

Еще она думала, что, если ее расчеты окажутся верными, она станет самым счастливым человеком на земле.

А вот в этом она ошиблась. Совершенно ошиблась.

Предыдущий месяц, конечно, был для Валенте Шарпа не лучшим. Элиса практически не видела его на станции, даже в лаборатории Зильберга, где он якобы работал. Но она точно знала, что работать он работает. Иной раз, когда ей нужно было что-то ему сказать, она находила его в комнате: он сидел на кровати, что-то клацал на ноутбуке и был столь поглощен этим занятием, что она была даже почти склонна считать его (как это он тогда говорил?) «родственной душой». Он даже перестал флиртовать с Райтер (Элиса заметила, что Розалин это огорчило намного больше, чем его). Вместо этого он проводил много времени в обществе Марини и Крейга, и часто можно было видеть, как в сумерках они возвращаются втроем после долгой прогулки по пляжу или вдоль озера. Ей казалось очевидным, что Рик перешел на новую стадию существования, главной целью которой было выделиться. Ему мало быть одним из избранных для проекта, он хотел стать единственным, вытеснить не только ее, но и всех остальных.

Временами это пугало ее больше, чем слухи о темных извращениях, переданные ей Виктором. В процессе вынужденного совместного проживания с ним на острове она начала понимать, что под маской презрительного спокойствия ее товарища по работе скрывается вулкан желаний быть самым лучшим, быть первым. Все, что он делает или говорит, направлено к этой цели. Она заметила, что эта страсть пожирает его, и не только внутри: его губы и правая нога дергались от сильного тика, когда он сидел перед компьютером, его всегдашняя анемичная бледность стала еще болезненнее, а под глазами набрякли огромные мешки, подобные гнездам какого-то странного, зловещего создания. Что с ним творится? Что с ним может твориться?

Ей было жаль видеть, что он настолько охвачен навязчивой идеей. Она знала, что испытывать даже каплю жалости к Рику Валенте Шарпу — значит некоторым образом заслужить половину места в раю и иметь хорошие шансы на то, чтобы заработать вторую половину, но она к нему уже привыкла и могла ему сочувствовать.

По крайней мере до этой встречи на пляже.

Вечером в среду, 10 августа, через день после сдачи первых результатов, Элиса вышла на пляж. Надя еще не появлялась. На ее обычном месте на песке стояла белая статуя, на которую, казалось, какой-то хулиган накинул грязные тряпки, и теперь они развевались на ветру.

Когда она разглядела, кто это, она застыла с раскрытым ртом.

Валенте стоял неподвижно. Точнее, окаменев. И на что-то смотрел. Это что-то должно было быть морем, потому что она посмотрела в ту же сторону, но увидела лишь прекрасный горизонт с зелеными волнами и голубыми облаками. Он даже не заметил ее присутствия.

— Привет! — поколебавшись, поздоровалась она. — Что с тобой?

Валенте, казалось, вышел из состояния глубокой задумчивости и обернулся. Элиса содрогнулась: выражение его лица на какое-то мгновение напомнило ей лицо однокурсника, больного шизофренией, которому пришлось навсегда оставить учебу. Она даже подумала, что Валенте ее не узнаёт.

Но через какие-то десятые доли секунды все изменилось, и ее взору предстал знакомый ей Шарп.

— Смотри-ка, кто к нам пришел, — пробормотал он хриплым голосом. — Элиса, знойная недотрога. Как жизнь, Элиса? Как дела, Элиса?

— Слушай, дорогой, — сказала она, так же быстро переходя от испуга к сердитости. — Я знаю, под каким прессингом мы работаем, но говорю тебе серьезно, я не позволю, чтобы ты меня дальше оскорблял. Мы товарищи по работе, нравится нам это или нет. Если ты снова оскорбишь меня, я письменно пожалуюсь на тебя Бланесу и Марини. Тебя выгонят из проекта.

— Я тебя оскорбляю? — Заходящее солнце било Валенте в лицо, и, глядя на нее, он кривился, точно лизал лимон. — Какие оскорбления, дорогуша? При виде твоего тела под майкой и шортами меня обдает зноем, то есть у меня повышается температура и происходит внезапное отвердение мужского члена, и я в этом не виноват. Это как если бы меня обвинили в том, что я называю знойным первый закон термодинамики. Я тоже письменно изложу это. Погоди, куда ты? — Валенте преградил ей путь.

— Оставь меня, пожалуйста, в покое, — сказала Элиса, пытаясь его обойти.

— Я знаю, куда ты: сейчас заголишься на пляже и будешь еще больше повышать температуру в моем сообщающемся сосуде. Если бы ты не была знойной недотрогой, ты бы надевала купальник в комнате, как твоя приличная подруга, но поскольку ты сногсшибательная знойная недотрога, ты раздеваешься на пляже, чтобы мы тебя все видели, правда?

Элиса снова попыталась его обойти. Она глубоко сожалела, что поинтересовалась его самочувствием А ведь она еще даже не подозревала, что будет дальше.

Он снова преградил ей дорогу.

— Ты пожалуешься на то, что я с научной точки зрения объяснил тебе, что ты для меня значишь? — И тут вдруг она поняла, что это уже не обычная его шутка, Валенте горел от злобы даже больше, чем она. — Это все равно что… не знаю… все равно что я пожаловался бы, что ты по ночам занимаешься рукоблудием, думая обо мне. Это так же чудовищно, преувеличенно и невозможно…

Она, застыв, глядела на него. Ей вдруг не захотелось ни моря, ни общения с Надей, ничего на свете. Она не испытывала ни стыда, ни унижения: ей было страшно.

— …или все равно что ты обвинила бы меня в зоофилии потому только, что мне нравятся твои буфера, — продолжал он тем же тоном, словно сказанное раньше было частью той же шутки. — Не знаю. Ты все преувеличиваешь… Если не хочешь, чтобы тебе говорили правду в лицо, не давай повода…

Он меня видел. Наверняка он меня видел. Но нет, не может быть. Он просто болтает. Она попыталась заглянуть вглубь, за насмешливый блеск его глаз, чтобы добраться до истины, но ничего не выходило. С той ночи, когда она в одиночестве ласкала себя в комнате, прошло две недели, и Элиса была уверена, что никто не видел, как она это делала. Но тогда как же?..

— Давай успокоимся, — сказал Валенте. — Ты думаешь, что закончила расчеты, так, дорогуша? Ну, так дай нам, дуракам, закончить нашу работу и не разогревай меня еще больше…

Он обернулся и ушел. Через минуту появилась Надя, но Элисы уже не было. Прошло несколько дней, прежде чем ей снова захотелось выйти на пляж, и с тех пор она всегда переодевалась у себя в комнате. Своей подруге правды об этой смене привычек она не сказала.

Позднее, когда ей удалось взглянуть на все более отстраненно, она поняла, что преувеличила. Элиса посмотрела на нападки Валенте с точки зрения их соперничества: понятно, его раздражало то, что она всегда раньше него приходит к цели. С другой стороны, она слишком робела в его присутствии. Валенте мог казаться непостижимым, неописуемым существом, но в конце концов он был просто более или менее хитрым придурком в кубе, который не упускал возможности ранить ее, когда замечал слабинку. Только это не его заслуга, а ее упущение.

Конечно, она восприняла его слова как пустое бахвальство. Никто не мог ее видеть, даже через окошко, а что касается шагов, она уже знала, откуда они доносились: миссис Росс в ту ночь была в кладовой, так она сказала Элисе на следующий день. Так что все было ясно. Валенте просто стрелял наугад, авось какой-то выстрел попадет в цель. Со временем у него это пройдет. Может, он поймет, что лучше заниматься работой, а не заигрывать с коллегами. Она больше о нем не думала, как не думала ни о каких других вещах, которые ее тревожили. Вообще с тех пор, как работа была окончена, она спала как убитая, не видела теней и не слышала шума.

В четверг, 18 августа, «иерусалимская энергия» легла на стол Бланеса, начисто выписанная на листе бумаги. Эксперимент был запланирован на следующий день. После того как Крейг и Марини получили видеозаписи со спутника и столкнули их с потоком энергии рассчитанной мощности, весь коллектив принялся грызть ногти в ожидании результатов.

Элисе выпала очередь помогать с уборкой, о которой в последние дни все немного забыли, и она с пылом принялась за эту задачу. Одновременно с ней на кухне работал Бланес. Бланес за вытиранием тарелок — она и не представляла, что когда-нибудь увидит подобный спектакль, особенно когда ходила на те напряженные лекции в университете Алигьери: совместная жизнь на острове была чревата такими казусами.

Внезапно воцарилась тишина. На пороге кухни стояли несколько человек с вытянутыми от разочарования лицами. Говорить пришлось Колину Крейгу:

— Оба изображения рассеялись.

— Не плачьте, — попробовал пошутить Марини, — но это значит, что нужно снова приниматься за расчеты.

Тогда никто не плакал. Потом, в уединении, возможно, да. Элиса была уверена, что они плакали, так же, как она, потому что все вставали с красными глазами, морщинами усталости и нежеланием говорить. Природа, казалось, присоединилась к трауру и в последние дни августа призвала плотные тучи и косой теплый дождь. Стоял сезон муссонов, пояснила Надя, хорошо знавшая большую часть планеты. «В летние месяцы здесь дует юго-западный муссон, «хулхангу», с самыми сильными и частыми дождями, как на Мальдивах». Самой Элисе никогда не доводилось видеть такой дождь: казалось, с неба падают не капли, а нити. Тысячи нитей, за которые дергали сумасшедшие кукольники, били по крыше, окнам и стенам и производили не стук капель, а какой-то постоянный гортанный гул. Временами Элиса, как зомби, поднимала глаза, смотрела на разбушевавшуюся стихию на улице, и ей казалось, что погода точное отражение ее внутреннего состояния.

В первый понедельник сентября, после особо тяжелого разговора с Бланесом, упрекавшего ее в медленной работе, ее охватила странная приторная горечь. Она не плакала, не делала ничего особенного: просто неподвижно сидела перед компьютером в лаборатории Клиссо, думая, что никогда снова не встанет. Прошло какое-то время. Возможно, несколько часов, точно она не знала. И тут она почувствовала запах и прикосновение мягкой руки к своему обнаженному плечу — легкое, как падающий листок.

— Пойдем, — сказала Надя.

Если бы Надя выбрала какую-то другую стратегию, например, упреки (столь щедро расточаемые ее матерью) или рассуждения (к которым обычно прибегал отец), Элиса бы не послушалась. Но мягкость ее движений и нежное тепло голоса подействовали, как колдовское заклинание. Элиса встала и пошла за ней, как загипнотизированная музыкой крыса.

На Наде были плотные брюки и немного великоватые ей ботинки.

— Я не хочу на пляж, — сказала Элиса.

— Мы пойдем не на пляж.

Надя отвела ее к себе в комнату и указала на большую кучу одежды и вторую пару ботинок. Элисе даже удалось рассмеяться при виде того, что все эти вещи не так уж плохо на ней сидят.

— У тебя сложение, как у солдат, — сказала Надя. — Миссис Росс говорит, что эти брюки и ботинки были заказаны для солдат Картера.

Вот так вот, намазавшись странно пахнущим кремом, который Надя назвала средством для отпугивания комаров (Элисе это показалось просто средством для отпугивания), они вышли из корпуса и направились к вертолетной площадке. Дождя не было, но казалось, что воздух пропитан готовыми материализоваться скрытыми каплями. Легкие Элисы наполнились этой смесью и запахом зелени. Ветер, северный, гнал облака, почти каждую секунду скрывавшие и обнажавшие солнце, превращая свет в кадры испорченной кинопленки.

Они прошли мимо вертолетной площадки. Перед бараком для солдат они увидели Картера, о чем-то беседовавшего с таиландцем Ли и с колумбийцем Мендесом, который в тот момент охранял участок, граничивший с джунглями. Ли очень нравился Элисе, потому что всегда при виде нее улыбался, но больше всего она разговаривала с Мендесом, который, увидев ее, обнажил в улыбке все зубы, заблестевшие на смуглом лице. Военные производили на нее уже не столь сильное впечатление, как вначале: она обнаружила, что за крепкими панцирями из металла и кожи прячутся люди, и теперь она обращала больше внимания на людей, чем на костюм.

Они прошли перед складом, где хранились боеприпасы, оружие, техническая аппаратура и установка для очистки питьевой воды, а потом Надя выбрала тропинку, ведущую параллельно стене леса.

Знаменитые джунгли, которые издали казались Элисе просто небольшим участком грязи и деревьев, стали волшебной сказкой, стоило вступить под их сень. Элиса, как девчонка, прыгала по огромным поросшим лишайниками корням, изумлялась размеру и форме цветов и прислушивалась к бесчисленным звукам жизни. В какой-то миг перед ее глазами, жужжа, пролетела модель самолета черно-кремового цвета.

— Гигантская равнокрылая стрекоза, — пояснила Надя. — Или стрекоза-вертолет. Эти черные пятна на крыльях отмечают птеростигму. Некоторые народы Юго-Восточной Азии считают их душами умерших.

— Неудивительно, — ответила Элиса.

Надя вдруг присела. Когда она снова встала, на ладони у нее лежала окрашенная в красный, черный и зеленый цвета бутылочка, похожая на фиал с колдовским эликсиром, с шестью блестящими, черными как смоль ручками.

— Это бронзовка. А может, листоед, я точно не знаю. Для непосвященных — жук. — Элиса была поражена: ей никогда не приходилось видеть жуков такой фантастической расцветки. — У меня есть во Франции друг, специалист по жесткокрылым, он был бы счастлив здесь побывать, — добавила Надя и снова посадила жука на землю.

Элиса посмеялась над ее кругом знакомств.

Подруга показала ей еще семейство палочников и орхидейного богомола прекрасного розоватого оттенка. Никаких животных крупнее насекомых они не видели (только ярко окрашенную ящерицу), но, как сказала Надя, это для джунглей нормально. Обитатели леса прячутся, миметизируют, камуфлируются, чтобы сохранить собственную жизнь или лишить жизни других. Джунгли — средоточие ужасных костюмов.

— Если бы мы пришли ночью с прибором ночного видения, может быть, удалось бы увидеть лори. Это ночные полуобезьяны. Никогда не видела таких на фотографии? Они похожи на мягкую игрушку с перепуганными глазами. А эти крики… — и Надя застыла, как статуя из сахарной пудры, посреди этого зеленого собора, — скорее всего это гиббоны…

Озеро простиралось на большой территории, с севера была болотистая местность, где изобиловали мангры. Надя показала Элисе мелких представителей фауны болота: раков, лягушек и змей. Потом они обошли озеро, темно-зеленое в этот сумрачный час, и добрались до коралловых рифов, где нашли смежную с океаном заводь, словно вырезанную из изумруда. Тщательно осмотрев это место, Надя сняла одежду и предложила Элисе сделать то же самое.

Существуют моменты, когда мы думаем, что все прожитое до сих пор было ненастоящим. Элиса пережила нечто подобное при виде «Целого стакана» и «Вечных снегов», но теперь, на другом уровне, плещась в этой прозрачной и теплой среде, нагая, как облака, рядом с другим таким же обнаженным человеком, она снова ощутила это, пожалуй, даже еще сильнее. Ее жизнь в четырех стенах, исписанных уравнениями, показалась ей такой же ненастоящей, как бархатистое отражение на поверхности воды. Вся ее кожа, каждая пора, омытая в этой свежести словно кричали, что она может все на свете, что нет ей преград, и мир полностью принадлежит ей.

Она взглянула на Надю и поняла, что та чувствует то же самое.

Но ничего сверхъестественного они не совершили. Элисе хватило для счастья одной мысли. Ей показалось, что она поняла: разница, тонкая разница между раем и адом, пожалуй, заключается в возможности делать все, что думаешь.

Это был незабываемый вечер. Возможно, не их тех событий, о которых потом рассказывают внукам, думала Элиса, но из тех, которые признаются как желанные и долгожданные каждой клеточкой, когда они случаются.

Через полчаса, не дожидаясь, пока тело обсохнет, они оделись и вернулись назад. Говорили они мало, на обратном пути не обменялись почти ни словом. Элиса почувствовала, что их отношения перешли на другой, более глубинный уровень, и для того, чтобы быть вместе, им уже не нужен цемент слов.

С этого момента все у нее заладилось. Она вернулась к лаборатории и к расчетам, дни сменяли друг друга так, что она практически этого не замечала, и в то утро, 15 сентября, когда Элиса со своими результатами вновь прервала музыку Бланеса, у нее возникло ощущение дежа-вю. Число было почти такое же, как предыдущий результат, и отличалось от него только последними цифрами после запятой.

«Иерусалимская энергия» была сдана через два дня, но пришлось подождать, пока Крейг и Марини окончательно настроят ускоритель. Наконец, в четверг, 24 сентября, все собрались в зале управления — «Тронном зале», как называл его Марини, — просторном помещении почти тридцати метров в ширину и сорока в длину, жемчужине нью-нельсоновской архитектуры прет-а-порте. В отличие от основных корпусов оно было выстроено только из кирпича и цемента и облицовано изоляционными материалами во избежание коротких замыканий. Здесь находились четыре самых мощных компьютера и «Сьюзан», сверхизбирательный ускоритель, любимое детище Колина Крейга, стальной бублик диаметром пятнадцать и толщиной полтора метра, на внешней окружности которого были расположены магниты, создававшие магнитное поле, ускоряющее заряженные частицы. «Сьюзан» была грандиозным технологическим достижением проекта «Зигзаг»: в отличие от большинства подобных установок, для работы с ней и проведения бесконечных настроек было достаточно одного-двух человек, достигаемый внутри нее уровень энергии был не слишком большим, зато чрезвычайно точным. По обе стороны «Сьюзан» находились две дверцы с изображениями черепов и костей, за которыми скрывались помещения с генераторами станции. По начинавшейся из левого из них лестнице можно было пройти над бубликом и попасть в его центр, чтобы «покопаться в интимных местах нашей девочки», как говорил Марини с присущей ему игривостью южного кавалера.

Сидя перед экранами контроля за телеметрической съемкой, Крейг взволнованно набрал на клавиатуре координаты для двух групп спутников, чтобы они сделали снимки северной части Африки и переслали в Нью-Нельсон в реальном времени (открытие струн могло происходить только с изображением в реальном времени — нужен был «свежий свет», так говорил наделенный богатым воображением Марини, — любой процесс сохранения картинки приводил к искажению результата). Выбранный участок занимал площадь около сорока квадратных километров и был более или менее одинаковым для обоих опытов. Оттуда можно будет получить изображение Иерусалима и Гондваны, мегаконтинента, в который сто пятьдесят миллионов лет назад еще были слиты Южная Америка, Африка, полуостров Индостан, Австралия и Антарктида. Когда снимки были получены, компьютеры идентифицировали их и провели отбор. Крейг с Марини запустили «Сьюзан», которая ускорила полученные пучки электронов и столкнула с использованием заранее рассчитанной энергии.

Пока происходил этот процесс, Элиса наблюдала за лицами своих товарищей. В них было напряжение и жадное ожидание, хотя у каждого со своим оттенком: Крейг, как всегда, сдержан, Марини — восторжен, Клиссо — замкнута, Черил Росс — таинственна и практична, Зильберг — обеспокоен, Бланес выжидал, Валенте делал вид, что все это его не касается, Надя радовалась, Розалин смотрела на Валенте.

— Все, — сказал Колин Крейг и поднялся с кресла перед пультом управления. — Через четыре часа мы узнаем, видно ли что-то на изображении.

— Кто во что-то верит, молитесь, — добавил Марини.

Молиться они не стали. Вместо этого они набросились на еду. Все проголодались, так что обед был проглочен быстро и прошел раскрепощенно.

Ожидая результатов анализа изображения, Элиса снова вспомнила священный вечер, прожитый две недели назад, и засмеялась при мысли о том, что ее подруга стала для нее «ускорителем»: придала ей энергию, чтобы открыться и обнаружить, что она еще способна делать большие усилия. Тогда Элиса верила, что такие вечера еще повторятся в ее бытность на острове.

Потом она поняла, что та прогулка была последним проблеском счастья перед тем, как все затянуло мраком.

— Изображения есть.

— В обеих пробах?

— Да. — Движением руки Бланес остановил ответные реплики. — Первое соответствует трем-четырем струнам, выделенным в каком-то месте на суше около четырех тысяч семисот триллионов секунд тому назад. То есть сто пятьдесят миллионов лет назад.

— Юрский период, — словно в трансе прошептала Жаклин Клиссо.

— Именно так. Но лучше всего не это. Колин, скажи ты.

Колин Крейг, даже за последние изнурительные дни не утративший щегольского вида, одетый в рубашку и джинсы, поправил очки и посмотрел на Жаклин Клиссо так, будто собирался пригласить ее на ужин.

— Анализ показывает присутствие живых существ большого размера.

Проводящий цифровую обработку полученных из струн изображений компьютер был запрограммирован на выявление форм и передвижений предметов, чтобы отслеживать присутствие возможных живых существ.

Какое-то время никто не мог ничего сказать. А потом случилось нечто такое, чего Элиса не забудет никогда. Клиссо — потрясающая, удивительная, «идеальная», по словам Нади, женщина, глядя на одежду которой казалось, что на ней больше металла (не золота, как у миссис Росс, а стали: подвески, часы, браслеты и кольца), чем ткани, — глубоко вздохнула и выговорила одно-единственное слово, прозвучавшее как стон:

— Динозавры…

Надя и Клиссо бросились обниматься под гул аплодисментов, но Бланес поднял руки и прервал проявления радости.

— Второе изображение относится к городу Иерусалиму чуть более шестидесяти двух миллиардов минут тому назад. По нашим подсчетам, оно соответствует началу апреля тридцать третьего года нашей эры…

— По еврейскому календарю это месяц нисан. — Марини подмигнул Райнхарду Зильбергу — теперь все смотрели на немецкого профессора.

— На нем тоже есть живые существа, — сказал Бланес. — Их отчетливо видно. По заключению компьютера, существует девяносто девять и пять десятых процента вероятности в том, что это люди.

На сей раз аплодисментов не было. Охватившее Элису волнение было почти абсолютно физическим: ее била дрожь, казалось, идущая из самого мозга костей.

— Человек или люди на улицах Иерусалима, Райнхард, — сказал Крейг.

— Либо прирученная обезьяна или обезьяны, если принимать во внимание оставшиеся полпроцента, — пошутил Марини, но Крейг на него шикнул.

Снявший очки Зильберг молча обвел всех взглядом, словно проверяя, могут ли они радоваться больше него.

Быстро и шумно отпраздновав это событие с шампанским, разлитым в настоящие фужеры (добытые миссис Росс из глубин кладовой), все собрались в кинозале.

— Дамы и господа, занимайте свои места! — кричал Марини. — Ну же, поторопитесь! Le vite son corte, как говорил Данте. Le vite son corte!

— Все по местам! — захлопала в ладоши миссис Росс.

— Пристегнуть ремни!

Как-то почти неохотно задвигались стулья, зазвучало «не возражаешь, если я тут сяду?» — призывы каждого из них, обращенные к тому, кого они хотели иметь рядом в момент, когда погаснет свет. Мы словно собираемся фильм ужаса смотреть, подумала Элиса. Черил Росс затормозила процесс рассаживания, велев всем, кто еще держал фужеры, допить шампанское и отнести посуду на кухню, что, естественно, вызвало новые шутки («Как прикажете, миссис Росс, — сказал Марини. — Я боюсь вас больше, чем мистера Картера, миссис Росс») и оттянуло показ. Элиса уселась рядом с Надей во втором ряду. Бланес начал речь:

— …я не знаю, что ждет нас на этом экране, друзья мои. Не ведаю, что мы увидим, понравится нам это или нет, откроет что-то новое или то, что мы уже знали… Могу только заверить вас, что это самый великий момент в моей жизни. И за это я благодарю вас.

— Райнхард, прошу тебя, я знаю, что тебе очень хочется что-то сказать, но оставь свою речь на потом, — попросил Марини, когда смолкли восторженные аплодисменты. — Колин?

Сидевший в глубине зала и орудовавший с клавиатурой компьютера Крейг поднял большой палец.

— Все готово, крестный отец! — пошутил он.

— Можешь выключить свет?

Перед тем как темнота стальными веками закрыла ей глаза, Элиса увидела одну последнюю картинку: крестящегося Райнхарда Зильберга.

И внезапно, непонятно почему, ей захотелось никогда не приезжать на Нью-Нельсон, не подписывать никаких бумаг, не получать верного результата в расчетах.

А больше всего на свете ей захотелось не сидеть здесь в ожидании неведомого.

 

17

— Почему?

— Потому что история — это не прошлое. История — это то, что уже случилось, а прошлое случается сейчас. Если бы этот стол не был когда-то сделан плотником, он бы сейчас здесь не стоял. Если бы греков или римлян не существовало, ни меня, ни тебя бы сейчас здесь не было или все было бы для нас не так. И если бы семьдесят семь лет назад я не родился, тебе бы не было сейчас пятнадцать лет, и ты бы не была такой хорошенькой девушкой. Никогда не забывай: ты есть, потому что другие были.

— Нет, дедушка, ты не прошлое.

— Еще как прошлое, и твои родители тоже… Даже ты сама, Элиса, — твое собственное прошлое. Я хочу сказать, что прошлое — основа настоящего. Это не просто «история», это что-то, что происходит, случается каждый миг. Мы не можем его увидеть, ощутить или изменить, но оно всегда с нами, как призрак. И оно решительно влияет на нашу жизнь и, может быть, на нашу смерть. Знаешь, что я иногда думаю? Это немного странная мысль, но я знаю, что ты очень умна, со всей этой твоей математикой, и ты меня поймешь. Люди часто с опаской говорят: «Прошлое не умерло». А знаешь, Элиса, что больше всего страшит меня? Не то, что прошлое не умерло, а то, что оно может убить нас…

Чернота превратилась в кровь. Насыщенный, чуть ли не липкий, ослепительный цвет.

— Картинки нет, — сказал Бланес.

— Но и признаков рассеивания тоже, — заметил Крейг из глубины зала.

Все вздрогнули от крика. После него в воздухе повисла скороговорка слов:

— Господи, да есть картинка, есть! Неужели вы не видите? — Жаклин Клиссо еле касалась ягодицами своего стула в первом ряду. Она согнулась вдвое, словно хотела влезть в экран.

Элиса увидела, что она права: в центре красный цвет был непроницаемым, но по краям образовывалось нечто вроде гало. Смысл изображения стал ясен, когда через несколько секунд камера немного сместилась:

— Солнце! Солнце! Оно отражается в воде! — проговорила Клиссо.

Изображение двигалось дальше. После смены угла съемки блеск перестал резать глаза и можно было рассмотреть темную кривую берега в нижней части экрана. Цвет представлял собой разные по насыщенности оттенки красного, но видно было удлиненные перекрученные формы. Элиса затаила дыхание. Это они? Если так, то это были самые диковинные существа, которых она когда-либо видела. Они показались ей громадными змеями.

Однако Клиссо сказала, что это деревья.

— Лес юрского периода. Это, должно быть, хвощи. Или древовидные папоротники. Боже мой, они, по-моему, несколько километров высотой! А эти растения в озере, или что это может быть… Гигантские плауны-амфибии?..

— Эти пальмы — саговники… — вставила Надя. — Но они, кажется, ниже, чем мы думали…

— Гинкго, араукария… — перечисляла Клиссо. — Эти огромные пращуры, вон там… Секвойи… Давид, это символ твоей теории… — Картинка перескочила к следующей струне времени и продолжала двигаться вдоль берега. — Подождите, подождите!.. Возможно, одна из этих ветвей — это… Может быть… — Палеонтолог сердито замахала руками: — Колин, останови ты этот чертов фильм!

— Сейчас лучше не останавливать изображение, — ответил Колин.

Еще один скачок.

И вот наконец они.

Когда они появились, Бланес, Надя и Клиссо вскочили с места, точно восхищенная публика при просмотре самого захватывающего фильма за всю историю, заставив всех остальных сделать то же самое.

— Кожа! — донеслось до Элисы тяжелое дыхание Валенте, сидящего в заднем ряду. Он сказал это по-испански.

— Это их кожа? — закричал Серджио Марини.

Зрелище и в самом деле было странным: шейные и спинные мускулы, а также конечности походили на драгоценности, огромные творения Фаберже, сверкающие камни, потоком льющиеся вниз под лучами солнца. Они так блестели, что глазам было больно смотреть. Элиса никогда не могла бы представить себе такого. Ничто не могло подготовить ее к этому зрелищу. Ей подумалось, что они вымерли, потому что такая красота была бы не в силах выжить рядом с человеком.

Их было двое, и они стояли неподвижно, запечатленные сверху. При виде их огромных голов и длинных тел у Элисы возникла странная мысль: что все это было каким-то образом связано с ней, что это не животные, а сны, которые ей когда-то привиделись (сны про чертовщину, потому что с этими рогами они были похожи именно на чертей), и что все остальные сейчас смотрят, какая она изнутри.

Картинка опять перескочила к новому снимку: один из них переместился к кромке воды. Видно было его невероятно утонченный хвост пестро-красного цвета. Жаклин Клиссо жестикулировала и что-то кричала по-французски, как кандидат в президенты в последний день предвыборной кампании.

— Усики! Кто бы мог подумать?.. Нет, подождите! Втяжные рожки?..

— Сколько у них было пальцев на ногах? Кто-нибудь посчитал? Может быть, это мегалозавры… Нет, у них не было выростов… Аллозавры, я почти уверена. Они пожирали падаль… Надя, нам надо рассмотреть, что они ели! Но эти усики!.. О Господи!.. — Все внимание было обращено на Клиссо, которая говорила не переставая. После просмотра изображения она не умолкала ни на минуту. — Перья на хвосте и рожки на голове! На черепах аллозавров есть надбровные отверстия, которые всегда вызывали споры… Говорили, что это для распознавания особей другого пола. Но никто не подозревал… Никто не мог подумать, что у этого вида есть втяжные рожки, как у улиток! Зачем же они нужны?.. Может, это органы обоняния или центр восприятия для передвижения в джунглях… А эти перья свидетельствуют о том, что их брачные игры были намного сложнее, чем мы предполагали… Как мы могли?.. Я так волнуюсь! Мне нужно воды…

Миссис Росс уже несла воду, протискиваясь между Зильбергом и Валенте. Включили свет, и Элисе показалось невероятным, что то, что они сейчас видели, могло быть показано в этом убогом зале, в этом домашнем кинотеатре со сборными стенками и десятком пластмассовых стульчиков.

— Как можно объяснить этот блеск кожи? — спросил Марини.

— Как жаль, что нельзя увидеть настоящие цвета! — заметила Черил Росс.

— Красное смещение в спектре излучения очень сильное, — парировал Бланес. — Струны времени находились на пространственном расстоянии, равном ста пятидесяти миллионам световых лет…

— Есть некоторые вещи, которых мы не знали. — Палеонтолог залпом выпила стакан воды и теперь утиралась тыльной стороной ладони. — Точнее, многое… Окаменелости — это чаще всего только кости… Например, мы знали, что у некоторых динозавров были перья… Именно динозавры являются предками птиц. Но никто и не представлял, что они могли быть у таких крупных видов…

— Гигантские хищные куры, — сказал Марини с нервным смешком.

— О Господи, Давид, Давид! — Клиссо порывисто обняла Бланеса, который слегка остолбенел от неожиданности.

— Мы все очень довольны, — подытожила миссис Росс.

Не все.

Элисе было трудно дать точное определение своим чувствам. Она ощущала, что ее куда-то тянет, что какая-то сила смещает ее центр тяжести, вынуждая упасть. Головокружение, но не только на физическом уровне. Казалось, что и ее эмоциональное и даже моральное равновесие находятся под угрозой. Она хотела вслушаться в объяснения Клиссо, но не могла. Она оперлась о стену. Ей как-то казалось, что если она поддастся, то рухнет в пропасть, и лишь оставаясь на ногах, можно было спастись.

Не все в одинаковой степени.

Она почувствовала это, обняв Надю. И еще приблизившись к Розалин и к Крейгу. Удивительно, но, несмотря на весь свой восторг, Клиссо казалась нейтральной, и с Валенте было то же самое. Воздействие. На этот раз оно затронуло нас.

Радость всех остальных продолжалась, но покрытый испариной Зильберг, который, однако, похоже, был не в состоянии снять галстук, призвал их мощным голосом:

— Погодите… Мы забыли о последствиях Воздействия. Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне, что вы чувствуете…

Элиса бы с удовольствием рассказала, но не смогла. Она поймала взгляд Бланеса и выбежала из кинозала через боковую дверь, стремясь попасть к себе в комнату. Добравшись туда, она закрылась в ванной. Ее тошнило, однако несколько попыток вырвать ни к чему не привели. Тогда ванная вдруг словно закачалась. Элиса ухватилась за стены, как будто находилась внутри корабля без матросов, брошенного на волю волн. Она знала, что, если будет стоять, упадет, поэтому решила опереться об пол, согнула колени и почувствовала боль, когда они ткнулись в металлическое покрытие. Она застыла на четвереньках, склонив голову, словно ожидая, что кто-то придет и сжалится над ней. Нет, нет, никто пусть не приходит, не хочу, чтобы меня видели!

И вдруг все прошло.

Конец был таким же внезапным, как начало. Она встала и умылась. Снова узнала себя в зеркале. Это была она, с ней ничего не случилось. Что за странные мысли ползали у нее в голове паучками? Понять этого она не могла.

И ни за что на свете ей не хотелось пропустить следующий просмотр.

Это был город, сам по себе малопримечательный; большой, построенный из камня, но с не слишком большим размахом. Однако так же, как в случае с динозаврами, ее поразило, насколько он красив. В этих формах, в окружавшей город могучей стене, в изгибах улиц и крыш, в расположении башен было какое-то желание, красотой своей ранившее глаза. Физическое и дикое совершенство, далекое от мира, в котором она жила. Неужели все — предметы, города, животные, раньше было настолько прекрасным? Или это ныне все переродилось в уродство? Она подумала, что частично Воздействие могло быть вызвано этим: ностальгией по утраченной красоте.

— Храм… Портика Соломона не видно… — В темноте Зильберг был их чичероне. — Крепость Антония… Розалин, вот это, наверное, преторий… Все нас путает, правда? Все такое… новое… В буквальном смысле слова. Это полукруглое здание — театр… На окнах что-то висит…

— Римские штандарты, — угнетенным голосом сказала Розалин.

Элиса затаила дыхание. Она знала, что его они не увидят. Не могло им так повезти. Это — как найти иголку в миллионах стогов сена.

Зильберг говорил, что его скорее можно увидеть на кресте, чем на улицах. И все же они с Райтер сдвинулись в расчетах назад: пятнадцатый день нисана назывался днем его смерти в синоптических евангелиях, а четырнадцатый — у Иоанна. Зильберг отдавал предпочтение Иоанну, что давало пятницу в месяце апреле. Понтий Пилат правил с 26 по 36 годы нашей эры, поэтому получались две возможные даты: 7 апреля 30 года или 21 апреля 33 года. Но были и другие сведения: Сеян, префект преторианской гвардии в Риме и сторонник применения жестких мер по отношению к евреям, был казнен в 32 году, а император Тиберий не поддерживал такую политику. Если Сеян был мертв, становятся более понятными колебания Пилата в момент вынесения приговора еврейскому плотнику. А это значит, что самым вероятным годом смерти Христа является тридцать третий.

Зильберг и Райтер выбрали точное время (Зильберг говорил «сделали ставку»): апрельские дни перед 21 числом этого месяца в 33 году.

— Он был одним из людей в семидесятитысячном городе, но вызвал шумиху… Возможно… нам удастся увидеть какое-то косвенное свидетельство… Понять что-то по движению людей…

Но людей нигде не было. Город казался пустым.

— Куда все подевались? — спросил Марини. — Компьютер нашел там людей…

— Серджио, есть другие открытые струны, — сказал Крейг. — Мы не знаем, к какому точно моменту времени относится эта… Может быть, люди…

Следующая картинка заставила Крейга замолчать. Камера спустилась к наклонной улочке и перескочила к другой временной струне. Внезапно в зале воцарилось гробовое молчание.

В левой части экрана виднелся неподвижный силуэт.

Он был черным, как тень. На голове у него было что-то вроде покрывала, а в руках — что-то белое, возможно, корзина. Расстояние не позволяло разглядеть его как следует, изображение казалось немного смазанным. Контрастируя с окружавшим ее светом, фигура выглядела пугающе: расплывчатый черный силуэт. Но вид ее сомнений не вызывал.

— Это женщина, — сказал Зильберг.

Элиса подавила охватившую ее дрожь. Она подумала, что даже два докрасна раскаленных куска железа у ее глаз не вынудили бы ее в этот момент зажмуриться, что уж и говорить о каком-то возможном Воздействии. Она лелеяла это изображение, пожирала его изголодавшимися хрусталиками глаз, умывавшихся слезами. Первое человеческое существо из прошлого, которого мы видим. Вот оно, застыло на экране. Женщина, которая на самом деле жила две тысячи лет тому назад. Куда она идет? На рынок? Что у нее в корзине? Может, она видела, как проповедует Иисус? Видела, как он въезжает в город на осле и махала ему пальмовой ветвью?

Картинка перескочила к другой, непоследовательной, струне, и фигура, казалось, прыгнула на несколько метров, переместившись в центр экрана. Она и дальше была неподвижна, закутана в свои черные одеяния, но по ее позе было видно, что ее «сняли» сверху, когда она шла слева направо по наклонной улице.

Другой скачок. На сей раз фигура не сместилась. Она остановилась? Компьютер автоматически увеличил изображение, приблизившись к верхней половине фигуры. Начавший было говорить Зильберг резко умолк.

И тогда случилось то, отчего у Элисы перехватило дыхание.

После еще одного скачка фигура оказалась повернутой, голова ее была поднята, словно она смотрела в камеру. Словно она смотрела на них.

Но не это вызвало крики, стук отбрасываемых стульев и суматошное движение в темноте.

Причиной было ее лицо.

Только Бланес спокойно сидел на углу стола. На противоположном конце стола Марини поигрывал фломастером, как отрабатывающий свой любимый трюк фокусник. Клиссо постукивала по столу пальцами. Валенте делал вид, что его больше всего интересует созерцание острова за окном, но его нервное состояние было заметно по постоянной смене позы. Крейг и Росс пользовались любым предлогом (убрать стаканы, подать их), чтобы сновать туда-сюда на кухню. Зильбергу предлоги были не нужны: это был бык, запертый в крохотной клети.

Сидевшая напротив Марини Элиса переводила взгляд с одного на другого, присматриваясь к мелочам, к жестам, к тому, что делал каждый из них… Это помогало ей не думать.

— Наверное, какая-то болезнь, — сказал Зильберг. — Может быть, лепра. В те времена она представляла собой эпидемию и опустошала многие города. Жаклин, вы как думаете?

— Мне надо бы получше рассмотреть ее. Возможно, это и лепра, но… странно как-то…

— Что?

— Что у нее нет глаз и большей части лица, и при этом она, кажется, идет, как будто все прекрасно видит.

— Простите, Жаклин, но мы не знаем, «прекрасно» ли она шла, — вежливо заметил Крейг, останавливаясь напротив нее. — Изображение шло скачками. Между разными струнами могло быть две секунды промежутка, а могло и пятнадцать. Мы не знаем — может быть, она шла и шаталась…

— Я понимаю, — кивнула Жаклин, — но, с другой стороны, повреждения слишком обширны для той лепры, которую мы знаем. Хотя, возможно, в те времена…

— Ты вот сказала про то, что она видела… — перебил ее Марини. — Как может быть, что она на нас… смотрела? У вас не было такого ощущения?

— У нее не было глаз, — отрезал Валенте с похожей на рану ухмылкой.

— Я хочу сказать, что было похоже, будто она предчувствует наше присутствие…

— Это «пред» означает две тысячи лет. Какое-то очень длинное «пред», как по-твоему?

— Она нас никак не предчувствовала, Серджио, — вмешался Зильберг. — Нам так показалось, но это совершенно невозможно…

— Я знаю, я просто говорю…

— Просто мы видели то, что хотели увидеть, — прервал его Зильберг. — Нельзя забывать про Воздействие. Из-за него мы становимся более мнительными.

В поле зрения Элисы попала какая-то тень — это была Розалин. Бедная Розалин. Как она держится? И Надя, и Розалин ушли передохнуть после того, как вид Иерусалима вызвал у них обеих нервную реакцию. Надя забилась в истерических рыданиях, а историчка, наоборот, окаменела. Элиса никогда не забудет, как выглядела Розалин Райтер, когда зажгли свет: она стояла, вытянув руки вдоль тела, как наделенная дыханием статуя. Огромная разница: Надя выглядела испуганной, Розалин своим видом внушала страх.

Окружавший ее ореол так до конца и не развеялся. Розалин вошла в столовую и остановилась перед ними, как служанка, которую вызвали, чтобы отдать приказания.

— Розалин, как ты? — спросил Зильберг.

— Уже лучше. — Она улыбнулась. — Правда, лучше.

Она повернулась к Валенте — он один не смотрел на нее. Потом прошла мимо него и вышла на кухню. Через открытую дверь Элиса видела, как она поправила шорты и провела рукой по лицу и волосам, словно решала, что теперь делать.

— Нужно как-то измерять последствия Воздействия, — предложил Бланес.

— Я готовлю психологический тест, — сообщил Зильберг, — но не думаю, что можно обойтись несколькими вопросами. И, может быть, сейчас мы заметим не все последствия… Возможно, оно, как реклама, действует на подсознание: остается внутри и влияет на нас потом. Мы этого не знаем и не можем пока знать.

Миссис Росс внезапно оживилась и направилась к двери.

— Пойду посмотрю, как там Надя, — сказала она.

Элиса решила тоже обязательно проведать подругу позже.

Отсутствие миссис Росс оставило какую-то пустоту, разреженную дыру, через которую испарилась часть боевого духа всех остальных. За окном, у которого стоял Валенте, снова лил сильный дождь.

— Не смейтесь надо мной, я знаю, что это глупо, — заговорила Клиссо, — но я не могу выбросить из головы мысль, связанную со словами Серджио… Насколько невозможна связь между прошлым и будущим? Ну, то есть… Почему та женщина не могла нас как-то увидеть? — Вероятность этого казалась Элисе ужасной. — Я знаю, что вы много раз это объясняли, но я все еще не понимаю точной физической природы открытия струн времени. Если мы открываем дыру, чтобы заглянуть назад, не может ли получиться так, что люди «сзади» могут увидеть в эту же дыру и нас?

Последовало молчание. Бланес и Марини быстро переглянулись, словно решая, кто будет отвечать. Или что ответить.

— Вообще-то, Жаклин, все возможно, — наконец произнес Бланес. — Как ты выразилась, «точной физической природы» не знает никто. И мы работаем в таком узком поле знания, что управляющие этими явлениями законы в основном неизвестны. В квантовой физике существует явление взаимодействия, которое заключается в том, что между двумя частицами, которые могут находиться на расстоянии триллионов километров, наблюдается таинственная связь, и то, что случается с одной, сразу же влияет на другую. В случае со струнами времени мы считаем, что ключевым фактором для избежания квантового взаимодействия является дистанция во времени. Поэтому мы не хотим проводить эксперименты с недавним прошлым.

— Боюсь, что я пропустила урок физики, когда нам это объясняли, — улыбнулась Клиссо.

Бланес начал вставать, но Марини опередил его.

— У меня есть мел, маэстро. — Он подошел к висевшей на стене белой доске и, держа фломастер в левой руке, нарисовал горизонтальную линию. Марини писал левой даже с некой элегантностью. — Жаклин, представь, что это время… На этом конце — настоящее, а на этом — событие, произошедшее, например, тысячу лет назад. Когда мы открываем их струны времени, мы создаем нечто вроде туннеля, называемого «кротовой норой», «мост» из частиц, соединяющий прошлое с настоящим по крайней мере в момент открытия струны… То же самое произойдет, если мы откроем струны события, отстоящего от нас на пятьсот лет… Хотя в этом случае «мост» к настоящему будет намного короче. Понятно?

Клиссо кивнула. Элиса подумала, что пример очень наглядный.

— Но что случится, если мы откроем струны с разницей, скажем, в семьдесят лет? На нашем рисунке «мост» будет еще короче… А если работать с периодами десять, пять лет… или один год… — Марини нарисовал новые кривые. Последняя превратилась в толстую вертикальную линию. Схема не оставляла места для сомнений.

— Понятно, — сказала Клиссо, — в конце концов никакого «моста» не будет. Оба события соединятся.

— Все правильно, произойдет взаимодействие. — Марини указал на толстую вертикальную линию. — Чем меньше расстояние во времени, тем больше вероятность взаимодействия с нашим временем. Это упрощенная схема, потому что настоящее объяснение является математическим, но думаю, что она поможет тебе разобраться…

— Вполне.

Рик Валенте отошел от окна и прошагал на кухню. Они с Розалин сразу принялись говорить. Элиса их не слышала.

— Поэтому события, произошедшие пятьсот или тысячу лет назад, в этом плане нас не беспокоят, — сказал Бланес, — но мы не хотим повторять опыт с целым стаканом…

Последовала небольшая пауза.

— А в опыте с целым стаканом произошло что-то, чего мы не знаем? — спросила Клиссо.

— Нет-нет, — поспешно ответил Бланес. — Я просто хотел сказать, что никогда больше не пойду на такой риск…

С кухни донесся неясный шум. Когда все обернулись, Валенте улыбался, а покрасневшая Розалин встретила их мрачным взглядом.

— Дружеские споры, — объявил Валенте, выставляя вперед ладони.

Дверь столовой открылась. Элиса ожидала увидеть Надю или, может быть, миссис Росс, но это были не они. В комнате прозвучал голос, который они не слышали уже несколько дней.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказал Картер.

* * *

— Ты как?

— Поспокойнее.

Комната Нади Петровой была погружена почти в полную темноту, еле прорезаемую светом маленькой лампочки на батарейках, лежавшей на тумбочке. Элиса подумала, что ее, наверное, принесла миссис Росс, которая сейчас орудовала в ванной. Она с удовольствием отметила, что подруге, похоже, действительно лучше, и Надя была очень рада ее приходу (она была не из тех, кто скрывает свои чувства). Элиса уселась на край кровати и улыбнулась ей.

— Зато со светом большие проблемы. — Всегда веселая миссис Росс вышла из ванной со складной лестницей в руках. — Тут не только перегорели лампочки — оплавились все патроны. Когда, ты говоришь, это случилось? Вчера вечером? Любопытно, что на днях то же самое произошло в комнате Розалин… Наверное, дело в проводке. Мне очень жаль, но сейчас я это починить не могу.

— Не волнуйтесь, я обойдусь ночью этой лампочкой. Спасибо.

— Не за что, милая. Я постараюсь поговорить с мистером Картером. Он, по-моему, разбирается в розетках.

Когда дверь за миссис Росс закрылась, Надя повернулась к Элисе и нежно погладила ей руку.

— Спасибо, что зашла ко мне.

— Мне хотелось тебя увидеть перед сном. И рассказать тебе последние сплетни. — Надя удивленно подняла почти белые брови, слушая ее слова. — Картер только что сказал нам, что получил данные со спутника: к Нью-Нельсону приближается сильная буря, тайфун, он дойдет до нас в середине недели, но самый пик придется на субботу и воскресенье. Эти дожди — лишь его предвестники. Хорошо то, что у нас начинается вынужденный отпуск. Нам не разрешат пользоваться «Сьюзан» и получать изображения со спутников, а в выходные нельзя будет включать компьютеры, потому что главный генератор может дать сбой и придется включать резервный. Не волнуйся, глупенькая, — поспешила сказать Элиса, увидев реакцию подруги. — Картер уверяет, что свет не пропадет…

При виде лица Нади улыбка слетела с ее губ. Когда та заговорила, голос звучал так, словно кто-то незнакомый застал ее ночью врасплох и заставил произнести эти слова:

— Элиса, та… женщина… нас видела.

— Нет, солнышко, конечно, нет.

— И ее лицо… Как будто его скребли лезвием, пока не содрали все на свете…

— Надя, не надо… — Почувствовав прилив искреннего сочувствия, Элиса обняла ее. Они застыли в таком положении, защищая друг друга от чего-то непонятного в этой полутемной комнате.

Потом Надя отстранилась. Краснота ее глаз была еще более заметна из-за контраста с белой кожей.

— Я христианка, Элиса, и когда я отвечала на анкету для этого проекта, я сказала, что все что угодно отдам за возможность… за возможность Его когда-нибудь увидеть… Но теперь я уже в этом не уверена… Теперь я не знаю, хочу ли я видеть Его!

— Надя, — Элиса взяла ее за плечи и отвела волосы с лица, — во многом то, что ты чувствуешь, является последствием Воздействия. То, что у тебя перехватило дыхание, и ты не могла вздохнуть, паника, мысль о том, что все происходящее как-то связано с тобой… После просмотра динозавров я чувствовала то же самое. Мне пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы преодолеть эти ощущения. Зильберг говорит, что нужно лучше изучить Воздействие, понять, почему одни изображения затрагивают одних, а другие — других… Но, как бы там ни было, это последствия на психологическом уровне. Не думай, что…

Надя рыдала у нее на плече, но постепенно ее всхлипывания утихли. Теперь слышалось только гудение кондиционеров и шум дождя.

Какая-то часть Элисы не могла не разделять ужас Нади: с Воздействием или нет, вид женщины без лица был жутким. От одного воспоминания о нем казалось, что в комнате становится холоднее и тьма сгущается.

— Тебе что, не понравились динозавры? — попробовала пошутить она.

— Да… То есть не совсем. Этот блеск кожи… Почему он показался вам красивым? Он отвратительный…

— М-да. Тебе больше нравятся кости, а не оболочка.

— Да, я палеон… — Надя запнулась, пытаясь выговорить испанское слово.

— Палеонтолог.

Они улыбнулись. Элиса погладила белые волосы и поцеловала ее в лоб. Мягкость и кукольный цвет Надиных волос казались ей удивительными.

— Теперь постарайся отдохнуть, — сказала она.

— Не думаю, что у меня получится. — Лицо Нади исказил страх. Она была не слишком красива, но когда смотрела так, как сейчас, то походила на сошедшую со старинной картины деву, молящую рыцаря о помощи. — Я снова буду слышать звуки… Ты их уже не слышишь? Шаги…

— Я же тебе говорила, это миссис Росс…

— Нет, не всегда.

— Что?

Надя не ответила. Она словно думала о чем-то другом.

— Этой ночью я снова их слышала, — сказала она. — Я вышла из комнаты и заглянула в двери Рика и Розалин, но они были в постелях. А ты ничего не слышала?

— Спала как убитая. Но это, наверное, были люди Картера. Или миссис Росс в кладовой. Она раз в неделю проводит ревизию. Я спрашивала, и она мне подтвердила…

Но Надя качала головой:

— Это была не она… и не солдаты.

— Почему ты так уверена?

— Потому что я его видела.

— Кого?

Лицо Нади застыло, превратившись в жемчужную маску.

— Я же сказала, что, когда услышала шаги, встала и вышла из комнаты. Я заглянула к Рику и к Розалин, но не увидела ничего необычного. Тогда я повернулась, чтобы заглянуть к тебе… и увидела мужчину. — Она стиснула руку Элисы. — Он стоял у твоей двери, спиной ко мне, лицо я разглядеть не могла… Сначала я подумала, что это Рик, и окликнула его, но вдруг поняла, что это не он… Это был кто-то незнакомый.

— Откуда ты знаешь? — в ужасе прошептала Элиса. — В коридоре света мало… а ты говоришь, что он стоял спиной…

— Просто… — Надины губы дрожали, ее голос превратился в полный ужаса стон. — …Я подошла и поняла, что на самом деле он стоял не спиной ко мне…

— Что?

— Я видела его глаза: они белые… Но лицо было пустым. У него не было лица, Элиса. Клянусь тебе! Поверь мне!

— Надя, на тебя подействовал вид этой женщины в Иерусалиме…

— Нет, я ее видела сегодня, а это случилось накануне ночью.

— Ты об этом кому-нибудь рассказала? — Надя отрицательно покачала головой. — Почему? — Убедившись, что подруга не может ответить, Элиса добавила: — Я скажу тебе почему. Потому что в глубине души ты знаешь, что это был сон. Теперь, из-за Воздействия, он представляется тебе другим…

Похоже, это объяснение на Надю подействовало. Какой-то миг они смотрели друг на друга.

— Может, ты и права… Но это был кошмарный сон.

— Ты что-нибудь еще помнишь?

— Нет… Он приблизился ко мне и… По-моему, при виде его я потеряла сознание… А потом очнулась в постели…

— Вот видишь? — говорила Элиса.

Надя снова сжала ее руку.

— Ты правда не думаешь, что тут может быть кто-то еще, кроме солдат, Картера и нас?

— Ты о чем?

— Кто-то еще… на острове.

— Это невозможно, — содрогнувшись, ответила Элиса.

— А если тут есть кто-то еще, Элиса? — настаивала Надя. Она до боли стискивала руку подруги. — Если на острове есть кто-то еще, и мы об этом не знаем?

 

18

Серджио Марини показывал фокусы: он мог вытащить у тебя из уха бумажную банкноту, разорвать ее на две части и снова соединить в одно целое, орудуя одной правой рукой, словно левую берег для более серьезных вещей. У Колина Крейга на ноутбуке были записаны все последние важные матчи «Манчестера», и он часто смотрел с Марини трансляцию международных матчей. Жаклин Клиссо всем показывала фотографии своего пятилетнего сына Мишеля, которому она писала смешные письма, а потом начинала давать мудрые советы Крейгу, который собирался в следующем году впервые стать отцом. Черил Росс уже два года как была бабушкой, но не вязала чулки и не месила тесто для булочек, а говорила о политике и с удовольствием критиковала «этого жуткого придурка», Тони Блэра. Райнхард Зильберг недавно потерял брата, умершего от рака, и коллекционировал трубки, хотя курил редко. Розалин Райтер читала романы Ле Карре и Лудлума, хотя в августе ее любимым хобби был Рик Валенте. Рик Валенте постоянно работал, повсюду, всегда: он уже не проводил время с Розалин, не совершал прогулки с Марини и Крейгом, а посвящал все часы работе. Надя Петрова болтала и улыбалась: ее самым главным хобби было не сидеть в одиночестве. Давид Бланес хотел быть один, чтобы строить лабиринты музыки Баха на клавишах синтезатора. Пол Картер занимался спортом: отжимался и подтягивался около барака. В этом он был похож на нее, хотя она бегала по пляжу и плавала, когда не было дождя и сильного ветра. Берджетти играл в карты с Марини. Стивенсон и его напарник, тоже из Англии, Йорк, вместе с Крейгом смотрели трансляции матчей. Мендес любил шутить и смешил Элису историями, которые казались бы глупыми, расскажи их кто-нибудь другой. Таиландец Ли любил музыку нью-эйдж и электронные устройства.

Вот какими были ее товарищи по работе. Вот какими были единственные обитатели острова Нью-Нельсон с июля по октябрь 2005 года.

Ей никогда не забыть этих банальных увлечений, которые их характеризовали, были их историей и сущностью.

Никогда не забыть. По многим причинам.

Утром во вторник, 27 сентября, Элиса получила очень обрадовавшее ее известие. Его принесла миссис Росс (которая, по словам Марини, была «как налоговая» и «все про всех знала») во время второго завтрака. Дожевывая бутерброды, Элиса раздумывала, стоит или не стоит это делать, и представляла себе возможные результаты.

В конце концов она решила надеть длинные брюки. Может, это покажется глупым («по-детски», так сказала бы мать), но ей не хотелось появляться перед ним в шортах.

Подойдя к его кабинету, она услышала, как по клавишам порхают две птицы. Элиса кашлянула. Постучала костяшками пальцев. Открыв дверь, она поклялась себе навсегда сохранить в памяти образ ученого, сидящего за синтезатором: его лицо казалось перенесенным в его собственный рай, куда не было доступа даже физике. Она застыла на пороге, слушая музыку, пока он не кончил играть.

— Прелюдия первой партиты в си бемоль мажор, — сказал Бланес.

— Очень красиво. Я не хотела вас прерывать.

— Ладно, проходи и не говори глупости.

Хотя Элиса уже несколько раз была в этом кабинете, она почувствовала себя немного неловко. Ей всегда было немного неловко, когда она сюда входила. Отчасти это было связано с крохотным размером комнаты и большим количеством нагроможденных здесь вещей, среди которых была заполненная уравнениями пластмассовая доска, стол с компьютером и синтезатором и книжный шкаф.

— Я хотела вас поздравить, — пробормотала она, стоя вплотную к двери. — Я очень обрадовалась, услышав эту новость. — Элиса увидела, как он нахмурил брови и сощурил глаза, точно она невидимка и он вглядывается в воздух, чтобы понять, что за бестелесное создание с ним говорит. — Мистер Картер сказал об этом миссис Росс… — И внезапно, увидев, как он потирает губы, она подумала. Блин, он еще об этом не знает. Придется сообщить ему мне. — Информация поступила сегодня утром от одного неофициального источника Шведской академии…

Бланес отвел глаза. Казалось, он утратил к разговору всякий интерес.

— Я просто… Как это называют?.. «Вероятный кандидат». Это каждый год повторяется. — И он завершил фразу аккордом, как будто показывая, что предпочитает дальше играть, а не болтать о ерунде.

— Вам обязательно дадут премию. Если не в этом году, то в следующем.

— Конечно. Дадут.

Элиса не знала, что еще добавить.

— Вы этого заслуживаете. «Теория секвойи»… увенчалась полным успехом.

— Неизвестным успехом, — уточнил он, глядя на стену. — Для нашего времени, помимо всего прочего, характерно то, что о мелких успехах знают все, о крупных — немногие, а об огромных — никто.

— Об этом успехе узнают, — ответила она с искренним воодушевлением. — Наверняка можно будет найти способ сократить Воздействие или контролировать его… Я уверена, что о том, чего вы достигли, в конце концов узнает весь мир…

— Хватит уже выкать. Я Давид, ты Элиса.

— Хорошо. — Она улыбнулась, хотя невольно спровоцированная ею сцена ей не нравилась. Она просто хотела поздравить его и уйти, не слушая даже слов благодарности. Ей казалось очевидным, что Бланеса ее присутствие ни на грош не интересовало.

— Присядь где сможешь.

— Я просто хотела сказать вам… тебе это…

— Да сядь же, черт возьми.

Элиса отыскала местечко на столе, рядом с компьютером. Там было узко, и край стола врезался ей в ягодицу. Хорошо, что на ней длинные брюки. Бланес продолжал смотреть в стену. Она заподозрила, что он сейчас заговорит о несправедливости общества к таким бедным испанским гениями, как он, поэтому от его следующих слов у нее внутри все сжалось.

— Знаешь, почему я не давал тебе отвечать на занятиях? Потому что знал, что у тебя есть правильные ответы. Когда я читаю лекцию, я не хочу слышать правильные ответы, я хочу учить. С Валенте я был не настолько уверен в результате.

— Понятно, — сказала она, сглотнув слюну.

— Потом, когда ты ответила без разрешения, да еще так по-глупому, мое мнение о тебе изменилось.

— А.

— Да нет, все не так, как ты думаешь. Дай мне сказать. — Бланес потер глаза и вытянулся на кресле. — Не обижайся, но у тебя есть один из худших недостатков, которые только бывают в этом распроклятом мире: кажется, что у тебя нет недостатков. Именно это мне больше всего в тебе с самого начала не понравилось. Лучше, намного лучше, вызывать насмешку, чем зависть, запомни навсегда. Однако, когда ты заговорила со мной тоном ущемленной гордости, я подумал: «А, ну, все не так плохо. Может, она красивая, умная и работящая, но по крайней мере она заносчивая засранка. Это уже что-то».

Они серьезно посмотрели друг на друга и вдруг одновременно улыбнулись.

Наперекор распространенному мнению дружба не достигается долгими и трудными усилиями. Мы склонны думать, что самое важное рождается не сразу, но иногда дружба или любовь возникают, как солнце в ненастный день: только что все было серым, а через секунду льется слепящий свет.

В этот короткий миг Элиса подружилась с Давидом Бланесом.

— Поэтому я скажу тебе кое-что, чтобы помочь тебе сохранить этот недостаток, — добавил он. — Кроме того, что ты заносчивая засранка, ты еще и замечательный сотрудник, лучший из тех, с кем я когда-либо работал. Это служит тебе оправданием за твой приход с поздравлениями.

— Спасибо, но… тебе не хотелось, чтобы я тебя поздравила? — неуверенно спросила она.

Бланес ответил вопросом на вопрос:

— Знаешь, что означает в моем случае Нобелевская премия? Морковку. «Теория секвойи» официально не доказана, и мы не можем обнародовать наши опыты на Нью-Нельсоне, потому что они являются засекреченной информацией. Они просто хотят похлопать меня по плечу. Сказать: «Бланес, наука восхищается вами. Продолжайте работать на правительство». — Он умолк. — Как тебе это?

Она задумалась, а потом ответила:

— Мне кажется, это мнение заносчивого засранца, — и состроила язвительную мину.

Теперь рассмеялись оба.

— Один-один, — покраснев, сказал Бланес. — Но я объясню, почему я думаю, что прав. — Он провел рукой по лицу, и Элиса вдруг поняла, что пришло время для серьезного разговора. В комнате не было окон, но шум дождя и гудение кондиционеров проникали сюда через металлическую обшивку стен. Какое-то время были слышны только они. — Ты когда-нибудь пересекалась с Альбертом Гроссманном?

— Нет, никогда.

— Он научил меня всему, что я знаю. Я люблю его, как отца. Мне всегда казалось, что отношения между учителем и учеником в нашей специальности намного ближе, чем в других. — Однозначно, подумала Элиса. — Мы идеализируем наших учителей до непостижимого, но в то же время ощущаем насущную потребность превзойти их. Мне кажется, это оттого, что наша работа связана с одиночеством. В теоретической физике мы становимся чудовищами, запертыми в норах… Мы меняем мир на бумаге. Господи, мы действительно представляем опасность для всех людей… Но я отклоняюсь от темы… Гроссманн — крепкий мужик, настоящий тевтонец, полный энергии. Он уже на пенсии. Недавно у него обнаружили рак… Этого никто не знает, так что не распространяйся про это особо… Я говорю тебе это, чтобы ты поняла, что он за человек. Он не обращает на болезнь никакого внимания и выглядит лучше, чем я, честное слово. Он говорит, что протянет еще много лет, и я ему верю. В 2001 году он уже был на пенсии, но в тот вечер, когда мы получили изображение целого стакана, я пошел к нему домой и рассказал обо всем. Я думал, он обрадуется, поздравит меня. А он на меня посмотрел и сказал: «Нет, Давид», еле слышно, как будто выдохнул. И повторил: «Нет, Давид, этого делать не надо. Прошлое запретно. Не смей касаться запретного». Кажется, в тот момент я понял, почему он ушел на пенсию. Физик-теоретик уходит на пенсию, когда начинает думать, что открытия запретны. — Он напряженно и сосредоточенно смотрел на черно-белые клавиши. Немного помолчав, он добавил: — Как бы там ни было, может быть, Гроссманн в чем-то и прав. Тогда мы еще ничего не знали о Воздействии. Но я имею в виду не только Воздействие. А еще и компанию, финансирующую проект «Зигзаг».

— «Игл Груп», — произнесла Элиса.

— Да. Но это лишь вершина айсберга. Под ней… что под ней? Ты когда-нибудь об этом задумывалась? Я скажу тебе: под ней правительства. А под ними? Бизнес. Воздействие — только предлог. «Игл» во что бы то ни стало хочет скрыть не его, а военное значение проекта.

— Что?

— Ты только подумай. Неужели ты веришь в то, что все деньги, нужные для «Зигзага», идут к нам из-за страстного интереса к Трое, Древнему Египту или жизни Иисуса? Не будь наивной. Когда мы с Серджио показали им изображение целого стакана, в головах иерархов зажглись неоновые огни. В первую очередь в их сложных мозгах загорелось: «Как можно использовать это против врагов?» А потом: «И как можно помешать врагам использовать это против нас?» Что же до Христов, фараонов и императоров, это интересные результаты, не влияющие на конечные расчеты. — Элиса заморгала. Такое объяснение никогда не приходило ей в голову. Она даже не могла представить, каким образом можно использовать в военных целях возможность увидеть далекое прошлое. Но Бланес начал загибать пальцы правой руки в ответ на ее замешательство, словно прочитав ее мысли: — Шпионаж. Космическая съемка изображений, которые могут показать не только то, что происходит сейчас, но и то, что было десять месяцев или десять лет назад, когда враги даже не подозревали о том, что за ними следят. Это полезно для получения данных о тренировочных лагерях террористов, которые так любят кочевать: сегодня они здесь, завтра там, и не осталось никаких следов… Или для расследования терактов. Ничего, что бомба уже взорвалась: это место снимается на видео и производится поиск предшествовавших взрыву событий, пока не находят виновных и не выясняют их точный образ действия.

— Боже мой…

— Да уж, Боже мой. — Бланес скривился. — Всевидящее Божье око. «Большой брат» во времени. Добавь сюда промышленный и политический шпионаж, поиск улик разных скандалов с целью отправить в отставку того или иного президента… Гонка между Европой, которая финансирует наш проект, и США, которые наверняка запустили свой собственный «Зигзаг» на любом из островов Тихого океана. Мы доказали, что с помощью простой видеокамеры можно увидеть все, что случилось в любую минуту и в любом уголке планеты… «Зигзаг» обнажил человечество, и военные хотят первыми на него посмотреть. Их останавливает только одно «но», небольшое, но упрямое. — Он поднес руки к груди: — Я.

Элиса не увидела в этом жесте излишнего самомнения. Видно было, что эта роль Бланесу вовсе не по душе. И его дальнейшие слова были этому подтверждением:

— Я для них как… Как там поется в болеро? — Он напел: — «Я как шип прекрасной розы, что в твое вонзился сердце…» Честное слово, мне не нравится стоять у кого-то на пути. Я уехал из США, потому что они решили вкладывать средства в оружие, а не в ускорители заряженных частиц, и я точно так же уеду из Европы, если «Зигзаг» захотят использовать в военных целях, но я знаю, что нахожусь здесь потому, что они мне платят. Я хочу дать им то, что они просят, можешь быть уверена, но отказываюсь ставить опыты с недавним прошлым. — В его голосе зазвучало волнение. — Я сказал им, что это рискованно, и так оно и есть, Элиса… Очень рискованно, уж можешь мне поверить. Однако это мое личное мнение. Серджио, к примеру, не склонен так осторожничать, но и он в конце концов признал мою правоту. Поэтому они хотят, чтобы мы дальше играли в свои игры: а вдруг найдем что-нибудь, что не будет связано с такими опасностями и что они смогут использовать.

— Когда меня брали на работу, мне ничего об этом не сказали, — проговорила Элиса, пораженная услышанным.

— Еще бы. Думаешь, мне они все сказали? Начиная с одного прекрасного дня, одиннадцатого сентября, мир уже не делится на правду и ложь. Теперь осталась только ложь, все остальное нам никогда не узнать.

Они помолчали. Бланес разглядывал какую-то точку на металлическом полу. Вдалеке гремел ливень.

— А знаешь, что хуже всего? — вдруг сказал он. — Что если бы я отказался, если бы послушался Гроссманна и все бросил, мы никогда не увидели бы лес юрского периода, или рожки динозавра, или женщину на улицах Иерусалима времен Иисуса… Ничто из этого с меня ответственности не снимает, но по крайней мере объясняет мое решение. Это как если бы у тебя был чудесный подарок, а ты не мог никому его показать… Так что, если мне дадут Нобеля, я тебе его подарю. Хочешь? — Он указал на нее пальцем.

— Наверное, нет. — Элиса слезла со стола и, улыбаясь, потянула вниз края своей короткой майки. — Можешь оставить себе.

— Эй, твоя обязанность как ученицы заключается в том, чтобы подбирать то, что не нужно мне. Иначе что нам делать? Не выбрасывать же премию в мусорник?

— Отдай ее Рику Валенте. Он уж точно согласится с удовольствием.

Они снова улыбнулись.

— Рик Валенте… — задумчиво произнес Бланес. — Странный парень. Превосходный ученик, но слишком амбициозный… В Алигьери я постарался получше его изучить и понял, что он мне не нравится. Если бы все зависело только от меня, я бы не взял его на работу, но Серджио и Колин в него просто влюбились.

Какой-то миг она смотрела на него. А потом, уже на выходе из кабинета, сказала:

— Спасибо.

Бланес поднял глаза.

— За что?

— За то, что показал мне свой подарок.

Возвращаясь к себе по коридору и вспоминая обрывки разговора, она обратила внимание на то, что ливень льет с удвоенной силой. Наверняка это начало тайфуна. Но приближение бури ее не волновало: Картер сказал, что она для них совсем не опасна и что все «необходимые меры» уже приняты.

И он не ошибался. Тайфун как раз представлял для них наименьшую опасность.

Из-за потопа любая деятельность вне зданий стала невозможной, непогода загнала ученых в комнаты, замкнув их в сонливой атмосфере серости дней. Больше всех от этой сонливости страдали Элиса и ее коллеги, потому что основная работа перешла в другие руки, и теперь заняты были Клиссо, Зильберг, Надя и Розалин, а физики могли позволить себе расслабиться. После завтрака Элиса обычно приходила в лабораторию к Клиссо и Наде и развлекалась, глядя на то, как они изучают каждый миллиметр «Солнечного озера» (как нарекли этот фрагмент, отбросив другие предложения вроде варианта Марини, который предложил название «Хищные куры»). Сначала она приходила смотреть на них с энтузиазмом, но постепенно кропотливая работа палеонтологов стала нагонять на нее скуку. «Надя, обрати внимание на переднюю конечность экземпляра «A». Сравни ее с такой же конечностью экземпляра «B». У «A» — только одна фаланга, у «B» — две». Элиса зевала. Если бы пару дней назад кто-то сказал мне, что мне надоест на это смотреть, я бы рассмеялась ему в лицо. Человек ко всему привыкает.

Наде уже было гораздо лучше. К ней вернулся сон, нервное беспокойство уменьшилось. Хотя на следующей неделе ей предстояла психологическая консультация у Зильберга, казалось, что ничто не в состоянии оторвать ее от повседневной рутинной работы за компьютером.

Каждый раз при виде подруги Элиса думала о том, что она рассказала ей в тот вечер, когда они смотрели видеозаписи. Ей казалось, что все это — бред, плод ее нервного состояния, но сомнения все-таки оставались. Возможно ли, чтобы на острове был кто-то еще, о ком они не знали? Почему бы нет? Она жила здесь два с половиной месяца, и, хотя думала, что знает всех и каждого, включая солдат, вертолеты постоянно прилетали и улетали, привозя новые припасы, и существовала вероятность того, что прибыл какой-то новый военный на смену старым и поселился в бараке вместе с остальными солдатами. Но если так, почему он не представился? И что делал, бродя по корпусам ночью и без формы? Просто бред. У Нади был очень яркий кошмарный сон. А потом под влиянием Воздействия она все преувеличила.

Но выбросить из головы эту жуткую картину с глядящим на нее из сумрака мужчиной с белыми глазами она не могла.

В субботу, 1 октября, вечером, сыграв (проиграв) после ужина несколько партий в покер с Крейгом, Марини и Бланесом, Элиса ушла к себе. В девять она уже была в постели, а ровно в десять выключили свет.

Тайфун, похоже, разбушевался еще сильнее. Снаружи стоял такой рев, что казалось, наступил Судный день и по небу носилось одно из дантовых видений в форме орла или креста. Но под защитой нескольких слоев звукоизоляции стен этих сборных корпусов легко было почувствовать себя в безопасности. Внутри ничто не шевелилось, везде было тихо и спокойно. Однако, несмотря на это, заснуть Элиса не могла.

Она откинула простыню и встала. Ей хотелось пройтись: можно выйти на кухню и приготовить чай. Она вспомнила, что Картер запретил пользоваться электроприборами. И в общем-то был прав — вокруг сверкали молнии, их бесшумные вспышки выхватывали из темноты куски комнаты. Мысль о том, чтобы пройтись, показалась ей все же привлекательной. Дополнительного света не нужно: достаточно аварийного освещения. Кроме того, ей думалось, что она может с закрытыми глазами пройти весь корпус из конца в конец.

И тут она что-то заметила.

В этот момент Элиса смотрела в сторону окна. Вначале она подумала, что ей это снится.

Перед ней была дыра. В левом верхнем углу стены, там, где стена ванной сходилась с потолком. Дыра была овальной и такой огромной, что при желании Элиса могла бы в нее пролезть. «Бесшумные вспышки» освещали комнату не через окно, а через эту выходившую наружу дыру.

Она так опешила, недоумевая, как могло образоваться такое отверстие, что сперва не обратила внимание на другую странность.

Бесшумные вспышки.

Бесшумные.

Вокруг царила тишина. Абсолютная тишина. Куда делась гроза?

Но тишина была не полной: за ее спиной раздавались какие-то звуки.

На сей раз это были не звуки шагов, эхом доносившиеся из-за стены, а знаки чьего-то явного присутствия совсем рядом. Шорох подошвы ботинок, дыхание. Кто-то был в ее комнате, прямо внутри, рядом с ней.

Ей почудилось, что кожа сейчас сойдет с нее: все поры превратились в крошечные железные опилки, притягиваемые мощным электромагнитом, и каждый волосок от затылка до пяток встал дыбом. Казалось, на то, чтобы оглянуться и посмотреть назад, у нее уйдет целая вечность. Когда ей все же удалось это сделать, она увидела какую-то фигуру.

Фигура стояла у двери, немного дальше, чем можно было предположить по звуку дыхания, и была совершенно неподвижна. При вспышках молнии были видны отдельные черты: кроссовки, бермуды, футболка. Но лицо было темной массой.

Мужчина.

На какой-то миг Элисе казалось, что сердце у нее от ужаса разорвется. Но потом она его узнала и чуть не рассмеялась.

— Рик… Что ты здесь делаешь? Ну и напугал ты меня…

Фигура не ответила. Вместо этого она неспешно двинулась к Элисе с легкостью облаков, скрывающих луну.

Она ни капли не сомневалась в том, что это Валенте: его комплекция, его одежда… Она была почти уверена. Но если так, чего он хочет? Почему молчит?

— Рик? — Элиса никогда и думать не могла, что для того, чтобы выговорить это короткое слово, ей потребуется столько усилий. Произнося его, она почувствовала боль в горле. — Рик, это ты, правда?

Она сделала шаг назад, потом другой. Мужчина обогнул кровать и продолжал неумолимо приближаться, не говоря ни слова. Он не торопился. Вспышки молнии хорошо освещали его бермуды и темную футболку, но лицо оставалось черным, как туннель под крышей из волос.

Это не Рик. На острове есть кто-то, кого мы не знаем.

Спина и ягодицы Элисы наткнулись на металлическую стену, и она почувствовала холод от прикосновения кожи к железу. Только тогда она поняла, что на ней нет абсолютно никакой одежды. Элиса не помнила, чтобы раздевалась, а потому заподозрила, что все это не может быть реальностью. Наверное, она спит и ей снится сон.

Но сон это или нет, а вид надвигающейся на нее в полной тишине фигуры был невыносим. Она закричала. В детстве, когда ей снились кошмары, она просыпалась от собственного крика. Крик — всегда думалось ей — дает возможность прервать дурной сон и покончить с кошмаром.

Сейчас это не сработало: она открыла глаза и увидела, что мужчина по-прежнему рядом, все ближе и ближе. Вытянув руку, она могла бы его коснуться. Его лицо казалось нежилым домом, от которого остались только стены щек да шершавые кирпичи позвонков в глубине, во тьме. Остальная часть лица была лишена плоти и костей, она являла собой фрагмент отрицания реальности, говорила «НЕТ», пропасть между двумя скобками, кромешную тьму…

Его голова — крысиная нора, крыса выгрызла все лицо и живет в мозгу. Потому что на острове есть кто-то, кого мы не знаем.

…кромешную тьму, не считая глаз.

Его зовут Белоглазый, и он пришел к тебе, Элиса. Вернее, он пришел ко всем вам.

Недолгий, но все меняющий визит.

Пустые глаза, как нарывы.

Это не был страшный сон. Он захватил ее и не давал двигаться. Он ее…

Глаза, как огромные луны, взгляд, который погружал ее в это свечение, ослеплял ее бездонной белизной.

…пожалуйста кто-нибудь помогите мне пожалуйста это не сон пожалуйста…

И тут наступила тьма.

У тьмы был ужасно глупый голос.

Как у ребенка, которому задали трепку в школе старшие дети, отобрав у него любимое мороженое. Пронзительное и тягучее «ай». Вопил Рик Валенте, которого Элиса укусила в какое-то чувствительное для всякого мужчины, каким бы бесчувственным он ни был, место. И крики его были столь оглушительны, что ей хотелось велеть ему замолчать, пригрозив снова укусить в то же место, или сжечь ему перья, потому что теперь, приглядевшись, она видела, что у Валенте на заднице перья, а на голове — рога, и все это движется над ней. На самом деле это была хищная курица, имеющая важное значение для палеонтологии, которая открывала клюв, издавая непонятные звуки. «Но смеяться или возбуждаться нечего, потому что это просто дурной сон».

Или не совсем.

Давайте по порядку. В первый и в последний раз в жизни она занималась любовью в семнадцать лет, с парнем по имени Бернардо. Испытанное стало для нее такой душевной травмой, что повторять она не захотела. Бернардо был веселым, милым, мягким и романтичным, но в момент полового акта превратился в разлаженный поршень. Он схватил ее за ягодицы и что-то булькал, рычал, толкал с пеной у рта. Она пошла в кино с нормальным человеком и оказалась в постели с бешеным зверем, который снова и снова пытался всунуть ей что-то промеж ног, мыча «ммм… уххх…». Ей это вовсе не понравилось. Влагалище очень болело, и оргазма она не ощутила. В конце он угостил ее сигареткой и сказал: «Все вышло потрясающе». Она закашлялась.

Спустя пару месяцев по дороге из Валенсии в машину ее отца врезался пьяный водитель.

Не то чтобы эти события были как-то связаны. Не обязательно после каждого траха должно было произойти какое-то несчастье, но, честно говоря, желание проверять это на практике ей отбили.

Так что… что она сейчас делает в постели с этим мужчиной? Он однозначно был еще хуже Бернардо, намного свирепее, со зверскими инстинктами. Она как-то видела фильм (названия она не помнила), в котором главную героиню имел не кто иной, как сатана, дышащее серой чудовище с белыми глазами и (судя по всему) гигантским членом. Идея, конечно, совершенно бредовая, но как не вспомнить о ней сейчас, когда на мне громоздится это… эти глаза, как фонари, а кто-то, кто не есть я (но должен был бы мною быть), вопит так, что можно оглохнуть…

Она проснулась в темноте. Никакого насильника не было, ни сверху, ни снизу, и она не была голой: на ней были майка и трусики, в которых она ложилась. И дыры в стене никакой не было (привиделось же). Но там, внутри, что-то болело, как болело тогда, в первый раз. Хотя задуматься об этом ей не пришлось, потому что вокруг творились гораздо более странные вещи.

Привычного света не было. Не было прожекторов над научной станцией, не было станции на острове, возможно, не было и острова в море. Только этот жуткий вой — оглушительное завывание, рвущее барабанные перепонки. Сирена.

Элиса встала, все еще отказываясь пугаться, и тут услышала голоса, скомканные в узкой полоске децибелов, свободной от пронзительного рева. С голосами до нее донесся страх, как с порывом ветра до нас доносится запах падали — крики на английском, по которым без перевода была ясно, что случилось нечто ужасное, потому что в любой экстремальной ситуации бывает миг, когда люди понимают все, что слышат, безо всяких объяснений. Катастрофы говорят на понятном всем языке.

Она бросилась к двери с мыслью о пожаре и со всего разгона наткнулась на ужасное привидение, белое, как пригвожденный к стене рентгеновский снимок человеческого тела.

— Вы… вы… выключился!.. Весь свет! Весь! Даже мой… фонарик!

И правда: не горело даже аварийное освещение. Их окружала совершенно непроницаемая тьма. Элиса обняла дрожащие плечи Нади, чтобы ее успокоить, и вместе с ней помчалась по коридору, босая, двигаясь ощупью.

Они наткнулись на что-то — наверное, на стену. «Стена» заговорила голосом Райнхарда Зильберга, силуэт которого виднелся в свете фонарика. Поднявшись на цыпочки, чтобы преодолеть преграду в виде Зильберга, Элиса разглядела Жаклин Клиссо, на которую луч светил снизу, и Бланеса, который боролся с человеком, державшим фонарик (это был какой-то солдат, наверное, Стивенсон) и стоявшим на входе в коридор, ведущий во второй корпус. Дай мне пройти! Нельзя! Я имею право!.. Говорю вам!.. Я научный руководитель!..

До Элисы дошло, что Надя давно ей что-то кричит:

— Рика и Розалин в комнатах нет! Ты их видела?

Она попыталась сымпровизировать какой-то ответ, не ограничиваясь кратким «нет», когда внезапно воцарилась полная тишина.

И вслед за тишиной раздался облегченный голос Марини (далекий, донесшийся из второго корпуса: «Ох, наконец, блин»). Эхо от воя выключившейся сирены так громко звучало в ушах Элисы, что она не заметила, как по коридору, из-за спины Стивенсона, выходит кто-то еще. Из темноты высунулась огромная рука, перед Бланесом возникло каменное лицо.

— Спокойствие, профессор, — не повышая голоса, сказал Картер. — Спокойствие, все. Произошло короткое замыкание в главном генераторе. От этого включилась сирена. Поэтому нет света.

— А почему не включился резервный генератор? — спросил Зильберг.

— Этого мы не знаем.

— С оборудованием все в порядке? — обратился к нему Бланес.

Ответа Картера, того, как ему пришлось отвести глаза, застывшего выражения его лица, контрастировавшего с некой явной бледностью щек, резкого понижения голоса Элиса не забудет никогда.

— С оборудованием — да.

 

19

— Простите, кто-нибудь еще будет чай или кофе? Я собираю чашки.

Голос миссис Росс раздался внезапно, словно заговорил кто-то, кто всегда молчит. Элиса заметила, что ела только Мерил (йогурт, спокойно, но непрерывно зачерпывая ложкой). Миссис Росс сидела у стола и выглядела лучше, чем можно было бы ожидать, принимая во внимание не только случившееся, но и тот факт, что у нее не было времени нарядиться и навесить на себя все украшения, которые она обычно носила. Совсем недавно она делала чай и кофе и раздавала всем печенье, как практичная мать, считающая, что без какого-то минимального завтрака разговаривать о смерти нельзя.

Никто больше ничего не хотел. Поправив прическу, она продолжила поедать йогурт.

Они собрались в столовой: горстка людей с осунувшимися, бледными лицами. Не хватало Марини и Крейга, которые проверяли ускоритель, и Жаклин Клиссо, которая занималась свойственным ее профессии делом, хотя о таком применении ее знаний до этой трагедии никто и не думал.

— Как мне кажется, — произнес Картер, — мисс Райтер зачем-то поднялась ранним утром, пошла в зал управления и вошла в машинный зал, где находится генератор. Там она коснулась чего-то, что трогать не следовало, вызвала короткое замыкание, и… Остальное вы уже знаете. Когда профессор закончит осмотр, мы получим дополнительную информацию. У нее нет материалов, чтобы провести вскрытие, но она обещала дать заключение.

— А куда подевался Рик Валенте? — спросил Бланес.

— Это вторая часть вопроса. Ответа на него у меня пока нет, профессор. Спросите попозже.

На лице сидевшего за столом в пижаме Зильберга было странное выражение, свойственное людям, которые обычно носят очки, но вдруг оказываются без них (он оставил их в спальне и еще не смог забрать). На его щеках виднелись следы слез. Он развел руками, бормоча:

— Дверь в машинный зал… Разве она не была заперта на ключ?

— Была.

— Как смогла войти туда Розалин?

— Наверняка у нее был дубликат ключа.

— Но зачем Розалин понадобился дубликат ключа? — Элисе это тоже было непонятно.

— Погодите, — сказал Бланес. — Колин говорил, что для того, чтобы отключить сирену в машзале, пришлось ждать вас, потому что ключ был только у вас, так?

— Правильно.

— Это значит, что дверь была закрыта снаружи. То есть Розалин была взаперти. Как ей удалось закрыться самой?

— Я не говорил, что она сделала это сама, — ответил Картер, почесывая короткую торчащую седую бородку. — Кто-то ее там запер.

Такое заявление, похоже, переводило все на другой уровень, в другое измерение. Бланес и Зильберг переглянулись. Последовала неловкая пауза, которую нарушил Картер:

— Однако вероятность несчастного случая отрицать нельзя. Оказавшись взаперти, в темноте мисс Райтер могла случайно наткнуться на провода или коснуться их…

— В помещении генератора не было света? — спросил Зильберг. — Это ведь она вызвала замыкание, так? Значит, перед тем как она дотронулась до проводов, свет был… Почему она его не включила?

— Возможно, включила.

— Так включила или не включила? — вступил в разговор Бланес. — В каком положении был выключатель?

— На это я не обратил внимание, профессор, — ответил Картер, и Элиса впервые заметила в его голосе нотку раздражения. — Однако если кто-то закрыл ее в темноте, она могла разнервничаться и не найти выключатель.

— Но зачем ее закрывать? — спросил Зильберг с озадаченным видом. — Даже если у кого-то были в отношении ее злые намерения… зачем это делать? Что-то здесь много неувязок…

Картер тихо хмыкнул:

— В трагедиях часто много неувязок, могу вас уверить. У всего случившегося должно быть очень простое объяснение. В реальной жизни, — добавил он, заметно подчеркнув слово «реальной», — все, как правило, просто.

— В реальной жизни в вашем понимании, может быть, и да, но не в той реальной жизни, которая знакома мне, — возразил Бланес. — И тут еще это исчезновение Рика. Надя, расскажи, пожалуйста, снова, что ты нашла в его постели?

Надя кивнула. Сидевшая рядом с ней на столе Элиса, даже не касаясь ее, почувствовала, как она дрожит, и ободряюще протянула ей руку.

— Когда я услышала сирену, я встала и вышла в коридор… Я была одна, никто еще не вставал, и… Ну, я хотела их разбудить. Тогда я увидела, что постель Розалин пуста, а на кровати у Рика была… Ну, это была не кукла, а что-то погрубее, сделанное из подушки, пары высоких рюкзаков… Простыня была на полу, — добавила она.

— Зачем Рику было это делать? — спросил Бланес.

Похоже, в мозгу у Картера мелькнула какая-то мысль. Он сказал:

— Не думал, что вы такие детективы. Мне казалось, вы физики.

— Физика заключается в выдвижении гипотез, распутывании загадок и нахождении подтверждений, мистер Картер. И именно это мы пытаемся сейчас делать. — Бланес наградил Картера знакомым Элисе взглядом прищуренных глаз. — Вы считаете, что Рик может скрываться где-то на станции?

— Ему пришлось бы стать невидимкой. Мы перевернули все вверх дном. Здесь не так уж много мест, где можно спрятаться, хотя на острове их множество.

Дверь открылась, и в нее друг за другом вошли Марини, Крейг и таиландец Ли. И Ли, и Картер были буквально до нитки мокрые от дождя, как будто их облили водой из мощного шланга. Со Стивенсона, солдата, который ночью не давал им пройти в корпус, а теперь стоял на карауле в коридоре, тоже текло ручьем.

— Все в порядке, — сказал Марини, хотя по напряженному выражению его лица казалось, что дела обстоят как раз наоборот. Он вошел, вытирая руки тканевой салфеткой. — Компьютеры работают нормально и принимают сигналы со спутников…

— «Сьюзан» тоже, похоже, в порядке, — подтвердил Крейг. — Никто ничего не трогал.

А кто должен был там что-то трогать? — рассеянно подумала Элиса.

— Ли? — произнес Картер.

— С резервным генератором все в норме, сэр. — Ли отер тыльной стороной ладони пот или, может быть, капли дождя. Его форменная гимнастерка была расстегнута, и под майкой виднелась белая и совсем не мускулистая грудная клетка. — Тока хватит с лихвой. Но главный генератор безнадежен… Все сгорело… Починить его невозможно.

— Почему резервный генератор не запустился, когда отключился главный? — спросил Бланес, и Картер взглядом переадресовал вопрос Ли.

— Сгорела проводка подключения. От резервного генератора запиталась только сирена. Но я уже заменил провода.

— А это нормально, чтобы от короткого замыкания в главном генераторе сгорала проводка подключения резервного? — спросил Бланес.

Их прервала песня электронной птички. Картер снял с пояса рацию, послышались невнятные слова и статические помехи.

— Йорк говорит, что они дошли до озера и никаких следов мистера Валенте не обнаружили, — сообщил он, когда дал отбой связи. — Но остается осмотреть еще большой кусок острова.

— А что делать нам?

Картер поднес руку к своей мощной бычьей шее, не отвечая, хотя казалось, что особого затруднения вопрос Бланеса у него не вызвал. Он как будто пытался завладеть вниманием публики, словно думал, что настал момент показать этим умникам, что такое настоящая жизнь. Он стоял в свете одного-единственного включенного светильника (экономия во избежание возможных перебоев — так он сказал) из трех, обычно горевших в столовой, и все взгляды были обращены на него. «Доверьтесь мне», — казалось, говорила его крепкая фигура. Элиса в какой-то степени была рада тому, что среди них есть такой человек: она никогда не пошла бы с Картером на танцы, на ужин во французский ресторан или даже на прогулку в парке, но в данной ситуации его присутствие было ей приятно. Такие, как он, могут вызывать положительные чувства только во время трагедии.

— Все предусмотрено подписанными вами контрактами. До поступления новых указаний руководство станцией переходит ко мне, вся научная деятельность запрещается, проект приостанавливается, и мы собираем чемоданы. К полудню погода улучшится, и, возможно, с ближайшей базы к нам смогут добраться вертолеты. Завтра на Нью-Нельсоне не должно оставаться никого, кроме поисковой группы.

Этой новости ждали и в какой-то мере ее хотели услышать, но встретили ее гробовой тишиной.

— Остановить проект… — проговорил Бланес. Несмотря на все случившееся, Элиса могла понять появившуюся на его лице грусть.

— Пункт пятый приложения о конфиденциальности, — процитировал Картер, — «В любых ситуациях, связанных с неизвестной опасностью для задействованного в проекте персонала, служба безопасности должна объявить о бессрочном приостановлении проекта». Мне кажется, что смерть одного из ваших коллег и исчезновение другого подходят под категорию неизвестной опасности. Но мы говорим о «приостановлении», не думаю, что оно будет вечным… Сейчас главное — найти Валенте… А пока не теряйте время: собирайте вещи.

Вещей у Элисы было немного. Она быстро закончила складывать то, что было у нее в комнате, но, войдя в ванную, чтобы забрать вещи оттуда, увидела, что все лампы перегорели — наверняка от короткого замыкания. И патроны, и лампочки почернели, как будто их опалило огнем. Она подумала, что надо найти миссис Росс и попросить у нее фонарик.

Идя по коридору, она не могла избавиться от роящихся в голове мыслей и вопросов: Почему он бежал? Почему спрятался? Неужели он как-то связан с тем, что случилось с Розалин? Думать о Валенте ей не хотелось — его образ вызывал в памяти тот странный сон. А при этом воспоминании она цепенела и ей становилось трудно дышать.

Никогда в жизни ей не снилось ничего настолько жуткого, противного и реального. Она даже оглядела себя в поисках следов якобы происшедшего (изнасилования). Но осталась лишь слабая боль, незначительное неприятное ощущение, которое в конце концов исчезло. Ей хотелось думать, что причиной такого ужасного сна стали звуки сирены и рассказанная неделю назад Надей история. Ничего другого в голову не приходило.

Она нашла миссис Росс на кухне, та проводила ревизию запасов продовольствия.

— Интересно, — сказала миссис Росс, выслушав ее просьбу, — у тебя произошло то же, что у Нади на прошлой неделе… Но не думаю, что это связано с замыканием, потому что у меня в ванной свет горит… Наверное, дело в плохой проводке… Что же до фонарика… Дай-ка подумать… В последнее время спрос на фонарики превысил все прогнозы… — И она рассмеялась мягким звенящим смехом, который Элиса впервые слышала в день приезда на остров, но тут же напустила на себя серьезный вид, словно поняв, что всякое веселье сегодня неуместно. — Я бы дала тебе мой, но я сама собираюсь спуститься в кладовую, и если свет снова погаснет, мне будет совсем невесело стукаться коленками о холодильники… Можешь попросить у Нади ее лампу… Нет, погоди… Она говорила мне утром, что лампа не работает…

— Ладно, обойдусь, — сказала Элиса.

— Давай сделаем так. Если тебе не к спеху, я поищу внизу другие фонарики. Я собираюсь спуститься, когда закончу с этими записями. Мне нужно знать, что мы оставляем, потому что я уверена, мы скоро вернемся.

— Вам помочь?

— Спасибо, милочка. Раз уж ты предложила… Скажи мне, какие продукты стоят там, в верхнем шкафу. Ты повыше, чем я, на стул тебе подниматься не придется.

Элиса поднялась на носочки и начала перечислять. В какой-то миг миссис Росс попросила ее подождать, пока она все запишет. Во время паузы она сказала:

— Бедняжка Розалин, правда? Не только из-за того… как она… ну, из-за несчастного случая, а и из-за всего, что ей пришлось пережить в последние дни.

Элисе не пришлось просить, чтобы миссис Росс выложила ей свою теорию. Она обожала строить теории о разных событиях и людях, это всегда было частью ее работы («Я работала в консалтинге», — как-то сказала она, не уточнив, кого и по какому поводу она консультировала). Она считала, что Валенте спрятался где-то на острове и появится до того, как они улетят. А почему он спрятался? А, вот тут-то и зарыта собака.

— Мистер Валенте — достаточно странный молодой человек, — заявила она. — У него есть все шансы на победу в конкурсе на звание самого чудаковатого ученого. Возможно, он и может заставить быстрее биться сердце некоторых женщин, но большая часть его привлекательности заключается в его странности. Именно это и понравилось в нем Розалин. Он управлял ею, и это было ей по душе… Ты дотянешься до пакетов в глубине? Можешь их достать? — Миссис Росс помогла Элисе, удерживая во рту бумаги, а потом сказала: — Тебя не удивило то, что, когда Надя заглянула в комнату Валенте, простыня валялась на полу? Если он хотел, чтобы думали, будто он спит, зачем ему оставлять простыню на полу? Похоже, что кто-то вошел туда до Нади и обнаружил его обман, так ведь?

Элиса поняла, что миссис Росс куда более проницательна, чем казалось.

— Я скажу тебе, что я думаю, — продолжила Черил Росс. — Розалин была в отчаянии, потому что он уже совсем не обращал на нее внимания, и ночью она встала и пошла к нему, чтобы с ним поговорить, но, откинув простыню, увидела, что его нет. Тогда она стала его искать по всей станции и нашла в зале управления. Наверняка это произошло там, потому что, когда я пришла, дверь была открыта нараспашку, а я пришла туда первой, даже раньше солдат… Я сплю очень чутко, и сирена сразу подняла меня на ноги. Но к чему это я… Может, они поспорили, как на прошлой неделе на кухне, помнишь? Может, кричали так громко, что зашли в каморку с генератором, чтобы их никто не слышал. Тут ее ударило током, а он напугался и убежал, и запер дверь. Наверняка у него был дубликат ключа. Мужчины — подлые создания, поживешь, сама в этом убедишься, девочка: не нужно и пятисот вольт, чтобы они бросили нас где попало и со всех ног убежали.

— Но зачем Рику было оставлять вместо себя подушку? Чем он мог заниматься?

Миссис Росс подмигнула ей:

— Вот этого я не знаю. А узнать было бы любопытно, это точно. — В эту минуту их прервал Стивенсон: вертолеты должны были прилететь раньше, чем ожидалось. Миссис Росс направилась к ведущему в кладовую люку. — Спасибо за помощь. Я сразу принесу тебе фонарик.

Элиса вернулась в комнату и продолжила сборы. В голове у нее вертелось множество вопросов: Зачем ему было делать так, чтобы все думали, будто он в постели? И где он сейчас? Она не услышала, как у нее за спиной открылась дверь.

— Элиса.

Это была Надя. Увидев ее лицо (а она думала, что хорошо знает подругу), Элиса мгновенно забыла о Валенте и приготовилась к новым кошмарным сюрпризам.

— Посмотри на этот край… Видишь? А теперь…

Пальцы Нади на клавиатуре дрожали. Они уже пятнадцать минут сидели в лаборатории Зильберга. Пришлось воспользоваться ею, потому что во второй лаборатории Жаклин Клиссо продолжала осмотр тела Розалин Райтер, и мешать ей они не хотели (да и помогать, во всяком случае Элисе, тоже). Надя попробовала увеличить несколько кадров лица женщины из Иерусалима и наконец нашла то, что искала. Она отказалась рассказывать Элисе о своем заключении, ей хотелось, чтобы та сама пришла к этому выводу.

— Я все думаю об этом со вчерашнего дня. Хотела удостовериться, что все так и есть, прежде чем рассказывать тебе, но когда нам сказали утром, что мы уезжаем, а видеозаписи остаются здесь, я поняла, что дольше ждать нельзя…

Несмотря на возражения Зильберга и Бланеса, Картер сказал однозначно: все видеозаписи, полученные во время эксперимента («Вечные снега», «Солнечное озеро» и «Иерусалимская женщина»), являются секретными материалами и вывозить их за пределы острова нельзя. К тому же из соображений безопасности в «Игл Груп» решили, что пока видеть эти записи могут только участники проекта. Они не хотели рисковать и подвергать других опасностям Воздействия, проявления которого еще не изучены. Элиса все это понимала, но ей казалось ужасным, что такие уникальные записи, существующие в единственном экземпляре, останутся здесь.

— Давай скорее, — сказала она.

— Подожди минутку, я только… О, пута, — воскликнула Надя по-испански, — снова потеряла… Чего ты смеешься?

— О, пута, — повторила Элиса.

— Разве так не говорят в Испании? — рассеянно переспросила Надя. И тут она сжала кулаки. — А… Вот оно. Смотри.

Элиса наклонилась и посмотрела на разделенный на две части экран: слева был довольно четкий крупный план жуткого лица женщины из Иерусалима, изъеденного до невозможности, до глубины мозга, подумалось Элисе, все лицо — одна большая кровавая воронка. Справа — какие-то выгнутые палки или сломанные ветки, бриллиантовый блеск которых был ей смутно знаком. Она не смогла понять, что хочет показать ей подруга.

— И что?

— Сравни изображения.

— Надя, у нас сейчас нет времени для…

— Пожалуйста.

Вдруг Элисе показалось, что она поняла:

— Лапы динозавров… тоже… изуродованы?

Белая голова Нади закивала. В полумраке лаборатории они переглянулись.

— Не хватает целых кусков, Элиса. Жаклин считает, что это следы столкновений с хищниками или болезней. Но тут мне в голову пришла одна мысль. Мне показалось, что это глупо, но я решила проверить… Видишь эти линии среза, тут и тут? Следов от зубов нет. Они очень похожи вот на эти… — Она показала на лицо женщины.

— Надя, это, наверное, совпадение. Просто случайность. Одна из записей относится к тридцать третьему году нашей эры, а второй сто пятьдесят миллионов лет…

— Я знаю. Я говорю о том, что вижу! И о том, что ты тоже видишь!

— Я вижу только изуродованное лицо…

— И изуродованные лапы двух рептилий…

— Надя, искать связь между ними бессмысленно!

— Я знаю, Элиса!

Мгновение они молчали, в упор глядя друг на друга.

Элиса улыбнулась:

— По-моему, мы просто сходим от всего этого с ума. Я начинаю радоваться тому, что мы уезжаем.

— Я тоже, но тебе не кажется странным это совпадение?

— Как бы там ни было, это…

— Я расскажу тебе еще об одном совпадении. — Надя понизила голос до шепота, но казалось, что широко открытые светлые глаза ее заходятся в крике. — Ты знаешь, что Розалин тоже видела того мужчину?

Элисе не нужно было спрашивать, о ком шла речь. Она только в ужасе слушала.

— Как-то вечером, несколько дней назад, я застала ее в комнате одну и зашла с ней поговорить. Не помню, как разговор свернул на эту тему, по-моему, мы говорили о том, что плохо спим, и я рассказала ей о своем страшном сне… Вернее, о том, что ты считаешь страшным сном. Она посмотрела на меня и сказала, что несколько дней назад с ней произошел очень похожий… сон. Она очень испугалась. Ей приснился мужчина без лица, а его глаза…

— Не надо, пожалуйста.

— Что с тобой?

Элиса вдруг рассмеялась:

— Этой ночью мне приснилось что-то похожее… Господи… — Смех разломился у нее в груди, как ореховая скорлупа, и оттуда вырвались рыдания. Надя обняла подругу.

Девушки сидели рядом, тяжело дыша, их силуэты вырисовывались в свете компьютерного экрана. Элисе было страшно: не смутное беспокойство, которое она испытывала на протяжении всего дня, а очень конкретный, реальный страх. Мне тоже снился этот мужчина. Что это значит?.. Она посмотрела по сторонам, на окружавшие их тени.

— Не волнуйся… — сказала Надя. — Наверняка ты права, это просто кошмарные сны… Мы друг на друга влияем.

Теперь из коридора доносились голоса: Бланеса, Марини… Было ясно, что исход начинается.

В эту секунду дверь между двумя лабораториями резко отворилась, напугав их. На пороге появилась Жаклин Клиссо, сделала несколько шагов, словно намереваясь пройти через комнату, и остановилась. Элисе бросилась в глаза одна странность. Казалось, будто Клиссо прямо в одежде с головой ныряла в бассейн. Но тут же Элиса поняла, что влага, от которой волосы Клиссо прилипли к вискам, лицо блестело, а на обтягивающей блузке образовались пятна в центре груди и под мышками, не была водой. Палеонтолог была вся в поту.

— Жаклин, ты уже закончила? — поднялась Надя. — Как там…

— Вы не видели Картера? — перебила ее Клиссо тоном, который показался Элисе слишком жестким. — Я дважды вызывала его по рации, но он не отвечает.

Девушки покачали головами. Элисе очень хотелось услышать заключение Клиссо об осмотре тела, но возможности что-то спросить уже не было: дверь коридора открылась, и Мендес сказал по-английски с сильным акцентом:

— Простите, всем нужно собраться в кинозале. Уже прибывают вертолеты.

— Мне необходимо видеть мистера Картера, — заявила Клиссо. Она открыла емкость для отходов и швырнула туда бумажную медицинскую маску. — Срочно.

Но Мендес вдруг превратился в Колина Крейга.

— Извините. Вы случайно не видели миссис Росс?

— Она может быть в кладовой, — сказала Элиса.

— Спасибо. — Крейг изобразил вежливую улыбку и исчез.

— Перед отъездом мне нужно поговорить с Картером… — повторила Клиссо, обращаясь к девушкам. — Если увидите его, скажите ему об этом. Я попробую найти его на вертолетной площадке. — И она вслед за Крейгом исчезла в коридоре.

— Она какая-то взволнованная, — пробормотала Надя.

— Мы все взволнованы.

— Но она стала такой после того, как…

Элиса знала, что она хочет сказать. После того, как осмотрела Розалин.

— Снова твои выдумки, — сказала она. Однако и сама задумалась о том, что же могла обнаружить Клиссо в теле Розалин, о чем нужно так срочно сообщить Картеру. — Ну-ка, давай тут все закрывать…

Пока Элиса помогала Наде выключать компьютер и складывать на место папки, Элиса думала, что хочет поскорее уехать. Пребывание на острове вдруг сделалось для нее невыносимым: все эти хождения туда-сюда, кто-то приходит, кто-то уходит, суетятся солдаты. Ей снова хотелось ощутить одиночество дома, своего или любого другого.

— Я сейчас приду, — сказала Надя. — Мне надо забрать вещи из комнаты.

В коридоре они разделились, и Элиса направилась к выходу. На улице, похоже, дождь перестал, но день был пасмурным. И все-таки ей хотелось на воздух. Корпуса слишком давили на нее.

Она прошла перед столовой и была уже почти у выхода, когда услышала крики.

Крики доносились из-под ее ног. Она почти чувствовала, как вибрация передается в подошвы ее туфель, словно начинающееся землетрясение. На какой-то миг она опешила, но тут же сообразила. Кладовая. Она бросилась в столовую, однако там никого не было.

Вернее, не совсем никого: первым прибежал Зильберг (а может, он уже был там), и теперь он ринулся на кухню.

Элиса помчалась вслед за немцем к комнатке, в которой находился открытый люк в кладовую, чувствуя, как сердце уходит у нее в пятки. Зильберг начал спускаться в люк. Рядом с Элисой возникла тень.

— Что происходит? — спросила запыхавшаяся Надя. — Кто это так кричит?

Зильберг остановился. Половина его тела была над люком, словно он стоял в очереди, чтобы спуститься, или рассматривал что-то у себя под ногами. Теперь крики были слышны очень ясно и смешивались с кашлем и тяжелым дыханием. Сначала Элиса подумала, что кричит миссис Росс, но голос был мужским.

Последовавшие действия Зильберга привели Элису в настоящий ужас: он выпрямил свое большое тело, пятясь спиной, поднялся на три ступеньки лестницы, по которым успел спуститься, и шагнул в сторону от люка, размахивая своими огромными руками и тряся головой:

— Нет… нет… нет… — стонал он.

При виде этого громадного мужчины, плачущего, как наказанный ребенок, все лицо которого превратилось в восковую массу, она остолбенела больше, чем от криков. Но затем последовало нечто еще более ужасное.

Из люка показались другие руки, затянутые в перчатки. Солдат. У него не было каски и автомата, но Элиса сразу узнала его. Казалось, что молодой Стивенсон хочет от чего-то убежать: он кинулся к стене, оказавшись около Зильберга, потом бросился в противоположную сторону, качаясь, как боксер, получивший решающий удар в поединке. Наконец он рухнул на колени, и его начало рвать.

Черный зев люка был распахнут и терпеливо ждал, словно говоря: «Кто следующий?» Беззубая пасть, алчущая пищи.

Элиса шагнула к ней, и в этот момент кто-то рывком отстранил ее.

— Не сметь! — проревел Картер. В руке у него был пистолет. — Стойте здесь! Все стойте здесь! — В другой руке у него горел фонарик, который был не менее, а то и более полезен, чем пистолет, потому что, когда Картер спустился по лестнице, темнота как будто поглотила его.

Теперь в комнату набилось много людей: еще один солдат (Йорк) в перепачканных глиной ботинках и штанах безуспешно пытался успокоить Стивенсона, Бланес и Марини спорили с Берджетти… Под землей тоже творилась сумятица. Элиса ясно расслышала голос Колина Крейга: На стене! Вы что, не видите? На стене!

В состоянии шока ей показалось, что именно Крейг кричал все это время.

Элиса быстро приняла решение. Она скользнула мимо Нади и начала спускаться в люк. Первые ступени она преодолела машинально.

Спускаясь, она шаг за шагом, сцена за сценой снова видела все случившееся сегодня утром, испытывала тот же ужас от криков и тьмы, смятения и теней. С единственным отличием: на этот раз продвинуться вперед ей не удалось, но не из-за какого-то препятствия, а из-за открывшейся картины.

Забыть это она не смогла никогда. Годы шли, а она помнила все, как в первый раз, словно по сравнению с этим время было всего лишь обманом, маской, скрывающей постоянное и неизменное настоящее.

Картер стоял в глубине кладовой, в отделении, где размещались холодильники, и его фонарь был единственным источником света во всем помещении. Элиса видела его силуэт на фоне этого сияния. Все остальное за исключением черной тени Картера было насыщенным, вязким цветом, которым, казалось, были полностью покрыты все стены, пол и потолок дальнего отделения.

Красным цветом.

Словно какое-то огромное животное проглотило Картера, и теперь он находился внутри желудка этого чудовища, в процессе переваривания.

Спуститься дальше она не смогла. Увиденное парализовало ее. Она остановилась на середине лестницы, так же, как Зильберг, и почувствовала, как кто-то хватает ее за руку (какой-то солдат: она видела его руку в перчатке). Из глубины кладовой до нее донеслась головокружительная скороговорка английских приказов:

— Никому не подходить!.. Уберите гражданских! Уберите на хрен этих гражданских!!!

Руки ухватили ее под мышки и снова подняли к свету.

В этот миг она услышала грохот, и свет заполнил собой все пространство.

— Тогда-то мы все и погибли, — сказала Элиса Виктору десять лет спустя.

 

20

Мадрид

11 марта 2015 года

23:51

— Я потеряла сознание. Как в кошмарном сне, помню полет на вертолете. Я приходила в себя, потом снова отключалась… Меня накачали успокоительными. Во время перелета мне объяснили, что взорвался склад, находившийся рядом с бараком солдат, потому что в него врезался один из приземлявшихся вертолетов, который внезапно потерял управление. Находившиеся на площадке солдаты Мендес и Ли погибли при взрыве вместе с командой вертолета. Военная часть станции уничтожена, а зал управления серьезно пострадал. Лаборатории разрушены полностью. Что же касается нас… нам «повезло». Так нам сказали. — Она хмыкнула. — Мы были на кухне, в закрытом месте, и это было «везением»… Но это не важно, потому что мы были мертвы, мы просто не знали об этом. — Помедлив, она добавила: — Естественно, всей правды нам не сказали.

Виктор увидел, как она поднимает левую руку, и испугался.

Он внимательно следил за всеми движениями Элисы с тех пор, как она попросила его въехать в зону отдыха у шоссе и остановить машину. Он не то чтобы не доверял ей, но услышанная им история, окружавшая их ночь и огромный нож, который она все еще держала в руках, не способствовали успокоению.

Однако Элиса только посмотрела на свои часы с компьютером.

— Уже поздно, почти двенадцать. У тебя, наверное, масса вопросов, но сначала ты должен принять одно решение… Ты пойдешь со мной на встречу?

Эта таинственная встреча в двенадцать тридцать. Виктор о ней уже забыл, поглощенный этой невероятной историей. Он закивал.

— Конечно, если ты… — начал он. Вдруг его собственная тень и тень Элисы, отбрасываемые в свете фар, идущем из заднего стекла, ожили на потолке и боковых стенках салона. В тот же миг послышался хруст гравия под колесами.

— Господи, поехали! — закричала Элиса. — Скорей же!

Виктору на секунду показалось, что он не справится с ролью опытного водителя, но действительность доказала, что его опасения несправедливы. Он почти одновременно повернул ключ и нажал на педаль газа. Резина сцепилась с асфальтом, и колеса закрутились с таким визгом, что ему представился фонтан искр. Сделав умелый маневр, он смог удержать машину под контролем.

Когда они снова оказались на трассе, ведущей в Бургос, Виктор с удовлетворением отметил две вещи: что фургон или какая-то другая машина, которая к ним подъехала, их не преследовала (возможно, это было просто совпадение) и что, несмотря на испытываемый страх, от которого он трясся, как старый будильник, звенящий на тумбочке, ему стало казаться, что началось самое главное приключение в его жизни, и пережить его Виктору предстояло рядом с самой Элисой.

Самое главное приключение в его жизни.

От этой мысли он улыбнулся и даже позволил себе повысить скорость (такого никогда не бывало) и нарушить установленное ограничение. Он не хотел нарушать закон, просто сделал на одну ночь исключение. Он чувствовал себя так, будто везет в больницу беременную со схватками. Один раз можно позволить себе эту вольность.

Обернувшаяся было назад Элиса снова села прямо, тяжело дыша:

— За нами никто не едет. Пока не едет. Может быть, нам удастся… У тебя нет бортового компьютера?

— Нет, и навигатора GPS или Galileo тоже нет. Мне не хотелось их ставить. У меня есть карта автомобильных дорог, по старинке, в бардачке… Уф, как я напугался… Никогда не думал, что я могу так тронуться с места… — Он закусил губу и немного сбросил скорость. — Жаль, что меня не видел Луис Лоперация. — И, обращаясь к ней, он добавил: — Это я про брата.

Элиса не слушала. Какое-то время она была занята разворачиванием прямоугольных листов и что-то искала в тусклом желтоватом свете салона. Свесившиеся вперед черные волосы скрывали от него ее красивое лицо.

— Поезжай до Сан-Агустин-де-Гвадаликс, а потом сверни к Кольменару.

— Хорошо.

— Виктор…

— Что?

— Спасибо.

— Да ну тебя.

Он почувствовал, как ее пальцы ласково коснулись его руки, и вспомнил, как однажды, когда он был у брата на зимних каникулах, от внезапной близости костра у него так же пробежали по коже мурашки.

— Теперь принимаются вопросы и пожелания, — тихо сказала она, сворачивая карту.

— Ты еще не рассказала, что же случилось в кладовой на самом деле. Говоришь, что всей правды вам не сказали…

— Сейчас расскажу. Сначала я хотела бы разъяснить неясности, которые могли остаться у тебя после моего рассказа.

— Неясности, которые у меня могли остаться? Если бы ты сейчас спросила у меня, кто я, мне и то было бы неясно, что ответить… Даже не знаю, с чего начать. Все так… не знаю…

— Странно, правда? Страннее этого тебе ничего слышать не приходилось. И именно поэтому мы должны вести себя так, как никогда еще не делали. Чтобы это понять, мы сами должны стать странными, Виктор.

Эта параллель ему понравилась. Особенно в устах такой красотки, одетой в майку с таким декольте, черную куртку на молнии и джинсы, с таким ножом в руке, на скорости двести километров в час и среди ночи. Да уж, мы странные. И ты, и я. Strangers in the night. Он еще немного прибавил скорость. Потом ему пришло в голову, что на встрече, на которую они едут, будут и другие люди, так что они уже не смогут быть наедине. Это его немного расстроило.

Он решил задать вводный вопрос:

— У тебя есть какие-то доказательства… ну, всего произошедшего? То есть… Ты сохранила какую-то копию записей с динозаврами и… с этой женщиной из Иерусалима?

— Я же сказала, что нам ничего не позволили увезти. В «Игл Груп» утверждают, что все записи были уничтожены взрывом. Может, это неправда, но это меня волнует меньше всего.

— Как может быть, что все научное сообщество ничего об этом не знает? Это произошло в 2005 году, десять лет назад… Великие технологические открытия невозможно скрывать столько времени…

Элиса задумалась, прежде чем ответить.

— Виктор, научное сообщество состоит из нас, ученых. В сороковые годы многие из наших коллег признавали возможность производства бомб на основе распада ядер, но при виде взрывов в Японии они были поражены не меньше остальных. Одно дело — считать что-то возможным, а другое, совсем другое — видеть это своими глазами.

— И все-таки…

— Бедный Виктор… — сказала она, и он быстро взглянул на нее. — Ты не поверил ни единому моему слову, так ведь?

— Нет, конечно, поверил. Остров, эксперименты, видеозаписи… Просто… Слишком много всего происходит в одну ночь.

— Думаешь, я брежу.

— Нет!

— Ты вправду веришь, что было что-то вроде проекта «Зигзаг»?

Этот вопрос заставил его задуматься. Верил ли он? Она довольно подробно обо всем рассказала, но воспринял ли он это сам? Смог ли он расчистить магистрали своего мозга, чтобы переварить такой поток невероятной информации? И главный вопрос: понял ли он, что все это значит, если то, что она рассказала, — правда? Возможность видеть прошлое… «Теория секвойи» позволяет открыть струны времени в видимом свете и превратить картинку из настоящего в картинку из прошлого. Это казалось ему… Возможным. Правдоподобным. Восхитительным. Логичным. Абсурдным. Если бы это было так, история человечества в корне переменилась бы. Но как в это поверить? До сих пор он знал то же, что и все остальные физики: теория Бланеса была привлекательной с математической точки зрения, но возможностей для ее экспериментального подтверждения существовало крайне мало. Что же до остальных странностей (таинственные тени, необъяснимые смерти, призраки с белыми глазами), если сама основа рассказа казалась ему немыслимой, как можно поверить в них?

Он решил ответить честно.

— Не совсем верю… То есть мне кажется невероятным, что я узнаю о самом великом открытии со времен теории относительности здесь, в машине, полчаса назад, по дороге в Бургос… Прости, но я не могу… Я еще не могу это переварить. Но с той же уверенностью могу сказать, что тебе я верю. Несмотря на… на твое странное поведение, Элиса. — Он сглотнул слюну и выложил все: — Буду с тобой откровенен: за эту ночь я передумал много вещей… Я еще не знаю толком, от кого мы убегаем, не знаю, почему у тебя в руке такой… такой нож… Все это меня пугает и заставляет сомневаться в тебе… и в себе. Твой рассказ, даже твое поведение — для меня огромная загадка. Настоящий ребус, самый сложный за всю мою жизнь. Но я выбрал решение. Мое решение такое: «Я верю тебе, но сейчас не могу верить в то, во что веришь ты». Я понятно выразился?

— Вполне. Спасибо за откровенность. — Он услышал, как она глубоко вдохнула. — С этим ножом я ничего не сделаю, честное слово, но прямо сейчас я без него обойтись не могу, как не могу обойтись и без тебя. Потом ты поймешь. В общем, если все выйдет так, как я думаю, через пару часов ты поймешь все и мне поверишь.

Звучавшая в ее голосе уверенность заставила Виктора содрогнуться. Одинокий указатель сообщил о близости поворота на Кольменар. Виктор выехал с автомагистрали и поехал по небольшой дороге с двусторонним движением, не менее темной и опасной, чем его собственные мысли. Голос Элисы доносился как во сне:

— Я расскажу тебе то, что рассказали мне. После перелета на вертолете я очнулась на другом острове. Он находится в Эгейском море, названия тебе лучше не знать. Сначала я почти никого не видела, только каких-то людей в белых халатах. Мне сказали, что под влиянием Воздействия Черил Росс сошла с ума и, спустившись в кладовую станции на Нью-Нельсоне, покончила с собой… Мне это показалось диким. Я же говорила с ней прямо перед этим… Я не могла поверить.

Виктор перебил ее, чтобы задать один из самых важных для него вопросов:

— А Рик?

— О нем мне ничего не хотели говорить. В первую неделю мне только делали разные анализы: крови, мочи, рентген, магнитный резонанс, все, что угодно. И я все так же никого не видела. Терпение у меня было на исходе. Большую часть времени я сидела взаперти в палате. У меня отобрали одежду и наблюдали за мной с помощью видеокамер: отслеживали все, что я делала… все реакции… как за подопытным кроликом. — Голос Элисы задрожал от внезапно подступившего отвращения. — Я не могла одеться, не могла спрятаться. Единственное их объяснение, которое всегда давалось через громкоговоритель, никогда лично, заключалось в том, что им необходимо удостовериться, что со мной все в порядке. Что-то вроде карантина, говорили они… Какое-то время я держалась, но в конце второй недели нервы у меня почти сдали. Я закатила скандал с криками и истерикой, тогда они вошли, снизошли до того, чтобы выдать мне халат и привели Гаррисона, того типа, который был с Картером, когда я подписывала в Цюрихе контракт. Уже сам вид его был мне неприятен: сухой, бледный, с невероятно холодным взглядом… Но именно он рассказал мне то, что назвал «правдой». — Она помедлила. — Мне жаль говорить тебе то, что я скажу. Тебе это не понравится.

— Ничего, — сказал Виктор, щуря глаза, словно это им, а не ушам, предстояло получать неприятное известие.

— Он сказал мне, что Рик Валенте убил Розалин Райтер и Черил Росс.

Виктор зашептал какие-то слова, обращенные к Богу: тихие, едва артикулированные. В конце концов, несмотря ни на что, Рик был его лучшим другом детства. Бедный Рик.

— Воздействие повлияло на него больше, чем на всех остальных. Они решили, что той ночью, в субботу, в октябре, он вышел из спальни, оставив вместо себя подушку, чтобы все думали, будто он спит, вызвал Розалин в зал управления с помощью каких-то врак, а там ударил ее и швырнул на генератор… Потом он сделал нечто такое, чего никто не ожидал: спрятался в одном из холодильников в кладовой. Похоже, после короткого замыкания они сломались. Во время обыска, произведенного солдатами, он прятался там, и никто его не обнаружил. Потом, когда туда вошла Черил Росс, он изрубил ее на куски. Он где-то раздобыл нож или топор — поэтому на стенах было столько крови. После этого он покончил жизнь самоубийством. Спустившись в кладовую, Колин Крейг нашел оба трупа и начал кричать. Через несколько минут по несчастной случайности произошло крушение вертолета. И это все.

Известие о смерти Рика не произвело на Виктора Лоперу сильного впечатления — о ней он уже знал. Знал уже десять лет, но до сих пор единственной известной ему версией, которую он столько раз пытался себе представить, была версия «официальная»: что его старый друг детства погиб во время взрыва лаборатории в Цюрихе.

— Возможно, объяснение покажется тебе несколько натянутым, — продолжила Элиса, — но это было хоть какое-то объяснение, а мне очень нужно было хоть что-то услышать. Кроме того, Рик на самом деле умер: в кладовой нашли его тело, были похороны, сообщили родителям. Естественно, вся информация была секретной. Моя семья, друзья и все остальные знали только, что в лаборатории Бланеса в Цюрихе произошел взрыв. Погибли Розалин Райтер, Черил Росс и Рик Валенте… Весь спектакль был очень хорошо подготовлен. Был даже настоящий взрыв в Цюрихе, без жертв, чтобы спрятать концы в воду… С нас взяли клятву не разглашать то, что нам было известно. Нам также запрещалось общаться друг с другом или поддерживать какие-то отношения. Какое-то время после возвращения к нормальной жизни за нами собирались установить строгое наблюдение. Все это, по словам Гаррисона, делалось «для нашего блага». Воздействие могло иметь другие, еще неизвестные последствия, так что определенное время мы должны были оставаться под надзором, а потом начинать жизнь сначала. Всем нам предоставили работу, средства к существованию… Я вернулась в Мадрид, защитила докторскую у Норьеги и получила преподавательскую должность в университете Алигьери. — Тут она замолчала так надолго, что Виктору показалось, что все уже сказано. Он уже собирался ответить, когда она продолжила: — И так закончились все мои мечты, мое желание вести исследовательскую работу и даже работать по специальности.

— И ты никогда не возвращалась на Нью-Нельсон?

— Нет.

— Мне очень жаль… Бросить такой проект после таких результатов… Я тебя понимаю. Это должно быть очень тяжело.

Элиса не смотрела на него. Она не сводила глаз с темной дороги. Ответ прозвучал жестко:

— Никогда в жизни я ничему так не радовалась.

Они смотрели на гибкий экран, скатертью разложенный на коленях седого мужчины, а бронированный «мерседес», в котором они сидели, катился в тишине по автомагистрали, ведущей в Бургос. На экране мерцала красная точка в лабиринте зеленых огоньков.

— Она везет его на встречу? — спросил плотный мужчина, заговорив впервые за несколько часов. Вязкая густота его голоса соответствовала фигуре.

— Похоже.

— Почему его не перехватили?

— Не было никаких признаков того, что она кого-то вовлекла в это дело, и мне кажется, что их не было потому, что она втянула его сегодня ночью. — Седой мужчина сложил экран, и зеленое сияние с красной точкой исчезло. В темноте автомобиля он растянул губы в улыбке. — Очень хитро с ее стороны. Умудрилась обмануть прослушку с помощью какого-то ребуса, ответ на который знал только он. По сравнению с прошлым разом, Пол, они подналовчились.

— Давно пора.

Услышав этот ответ, Гаррисон с удивлением взглянул на Пола Картера, но тот снова отвернулся к окошку.

— В любом случае вмешательство еще одного… субъекта не меняет наши планы, — прибавил Гаррисон. — И она, и ее дружок скоро попадут к нам. Единственное, что меня беспокоит в сегодняшней шахматной партии, это движение немецкой фигуры.

— Он уже в пути?

— Вот-вот отправляется, но его перехватят. Его и все то, что он везет.

И вдруг произошел криз. Мгновенно, неожиданно. Гаррисон даже не понял, что происходило (потому что случилось это с ним), но Картер все понял, хотя сначала это было почти незаметно: он увидел только, что Гаррисон снова раскрыл свернутый экран компьютера так осторожно, словно разворачивал лепестки розы, чтобы поймать спрятавшуюся в ней пчелу. Потом коснулся экрана и выбрал одну из опций меню: весь прямоугольник заполнило красивое лицо в обрамлении черных волос. Из-за того, что экран был совсем тонким, когда Гаррисон положил его на колени, показалось, что лицо тает: выпуклость, долина, еще одна выпуклость.

Лицо принадлежало преподавательнице Элисе Робледо.

Гаррисон обеими руками поднял эту маску, и тогда Картер понял, что происходит.

Криз.

С лица Гаррисона исчезло всяческое выражение. В нем не было не только любезности, проявленной в беседе с молодым водителем по прибытии в аэропорт Барахас, или холодности при разговоре по мобильнику — его черты были лишены всяческих эмоций, неподвижны и невыразительны. Они были совершенно безжизненны. Ведущий «мерседес» мужчина в темноте салона не мог их видеть, и Картер этому радовался: если бы ему взбрело в голову посмотреть в зеркало заднего вида и он увидел Гаррисона (в смысле, если бы он разглядел лицо Гаррисона), в тот же миг авария была бы им обеспечена.

Картер уже присутствовал при нескольких подобных приступах. Гаррисон называл их «нервными кризами». Он говорил, что уже слишком долго занимается этим делом и что ему уже пора на пенсию. Но Картер знал, что это не вся правда. Кризы становились сильнее после определенных событий.

Милан. Это из-за того, что мы видели в Милане.

Он подумал: «Почему же не становится хуже мне?» — и решил, что это потому, что хуже уже некуда.

— Есть такие вещи, на которые нельзя… смотреть никому и никогда, — сказал Гаррисон, приходя в себя, складывая экран и пряча его в карман пальто.

Да уж. Картер не ответил: он ограничился созерцанием темноты за окошком. Если бы кто-то присутствовал при этой сцене, он бы никогда не сказал, что увиденное на него подействовало.

Но на самом деле Пол Картер испытывал страх.

— Подожди! По-моему, я все понял!

— Ты еще не можешь понять.

— Нет, подожди!.. Гибель Серджио Марини… О которой говорили сегодня в новостях, я еще сам позвонил тебе, чтобы ты посмотрела… — Виктор открыл рот и чуть не привстал на сиденье. — Элиса, ты связала одно с другим! Я понял! Ты пережила ужасную ситуацию, это так… Погибли трое твоих сотрудников из-за того, что один из них сошел с ума… Но это было десять лет назад!

Ему показалось, что она внимательно прислушивается к его словам. Теперь для него все стало ясно: его слова нужны были сейчас Элисе больше, чем его способность вести машину в кромешной тьме по узким дорогам. Ее преследовали только воспоминания. Она ужасно боялась того, чего уже не было. Кстати, этому есть какое-то медицинское название… Посттравматический стрессовый синдром, кажется. Жуткое совпадение: жестокое убийство Серджио Марини послужило катализатором такой реакции… Что же ему делать? Самое разумное решение — помочь ей увидеть происходящее именно с этой точки зрения.

— Ты подумай, — попросил он. — У Рика Валенте была масса причин для душевного расстройства, и уверяю тебя, что меня вовсе не удивляет, что это ваше Воздействие или что бы там ни было пробудило в нем худшие инстинкты… Но он уже мертв, Элиса. Ты не должна… — И тут у него в голове молнией сверкнула другая мысль. — Погоди-ка… Мы едем на встречу со всеми остальными, так ведь? — Ее молчание подтвердило его догадку. Он решил развить гипотезу: — С остальными участниками проекта «Зигзаг», ясное дело… Вы встречаетесь сегодня ночью. Смерть Марини заставила вас предположить, что… что еще один из вас сошел с ума, как это случилось с Риком… Но в таком случае не лучше ли попросить о помощи?

— Никто нам не поможет, — сказала она так печально и отстраненно, как никогда раньше. — Никто, Виктор.

— Правительство… Власти… «Игл Груп».

— Это они нас преследуют. Это от них мы бежим.

— Но почему?

— Потому что они пытаются нам помочь. — Ему казалось, что каждый ответ Элисы выводил его на новый виток замкнутого круга. — Когда мы приедем на встречу, ты все поймешь. Уже недалеко. Надо съехать с дороги после поворотов…

На какой-то миг он сосредоточился на двойном повороте. Названия городков, мимо которых они проезжали, складывались у него в голове в цепочку: Серседа, Мансанарес-эль-Реаль, Сото-дель-Реаль… В черном поле плыли рассеянные огоньки, иногда стягивавшиеся в небольшие рои деревень. В свете дня окружающий их пейзаж был очень живописным (Виктор уже проезжал здесь раньше), но сейчас это напоминало блуждание по руинам огромного заколдованного собора. Расстояние, отделяющее человека от ужаса, столь мало, что уже само по себе вселяет страх, думал Виктор. Всего три часа назад он занимался своими гидропонными растениями в удобной квартире в районе Сьюдад-де-лос-Периодистас, а теперь, подумать только, едет по темной дороге в обществе женщины, которая может оказаться сдвинутой.

— Поэтому ты вооружена? — Он попытался быстро увязать все вместе. — Ваш враг — «Игл Груп»?

— Нет, наш враг намного хуже… Несравнимо хуже.

Виктор въехал в новый поворот. На мгновение фары выхватили из темноты деревья.

— Что ты имеешь в виду? Это разве не Рик?..

— История с Риком — выдумка. Нам солгали.

— Но тогда…

— Виктор, — жестко сказала она, глядя на него в упор, — уже десять лет кто-то убивает всех, кто был на этом проклятом острове…

Он собирался что-то ответить, когда на следующем повороте в свете фар появилась машина, перекрывающая им дорогу.

 

21

Все его тело превратилось в правую ногу.

Однако разум не упростился до такой степени: он успел удивиться, обратить внимание на крик Элисы, подумать о родителях, призвать Бога и с ужасной ясностью осознать: Мы разобьемся.

Стоявшая посреди дороги масса металла налетела на лобовое стекло так, словно двигалась она сама. Виктору-Правой-Ноге показалось, что он весь погружается в самую глубину механизма, выжимая педаль тормоза. В его ушах стоял крик Элисы и визг цепляющихся за асфальт покрышек, перешедший в одну пронзительную ноту, в исполненный ужаса хорал спятивших старух. В двух аспектах им повезло: поворот был не очень крутой, и преграда находилась на небольшом отдалении. И все-таки, несмотря на полное выкручивание руля влево, правый бок машины врезался в водительскую дверцу стоявшей на дороге машины. На какой-то миг он был этому почти рад. Кто бы ни был этот козел, он свое получил. Потом их вынесло на обочину, и радость Виктора кончилась: за ней была только пара деревьев и склон горы. Да, Виктор, склон, идущий вниз. Но после оглушительного скольжения в заносе мир резко остановился на барьерном ограждении. Стукнулись совсем несильно: подушки безопасности даже не посчитали нужным надуваться, ньютоновская инерция слегка качнула их тела, и настал покой.

— Господи! — крикнул Виктор, словно «Господи» — это ругательство, от которого краснеют даже грузчики в порту. Он повернулся к Элисе. — Как ты?

— Вроде ничего…

Ноги у Виктора дрожали (выполнив свой долг, его правая нога превратилась в беспомощное желе), но в дело вступили его руки. Он отстегнул ремень, бормоча: «Вот козел… Я на него в суд подам… Придурок…» Он уже собирался открыть дверцу, когда вдруг остановился.

Сначала ему показалось, что появившийся за окошком и ослепивший его свет идет из той машины, но он плыл в воздухе без всякой поддержки.

— Это они, — прошептала Элиса.

— Они?

— Те, кто за нами гонится.

Черный кожаный кулак постучал в стекло.

— Выходите, — сказал кулак.

— Эй, что вообще происходит?..

Когда Виктор испытывал любые сильные эмоции, кроме злости, он обычно сердился. В данный момент ему было страшно. Он не хотел покидать защитную крепость кабины, но перспектива ослушаться приказа Черного Кулака была не из приятных. Страх говорил ему: «не открывай», и тот же страх шептал: «слушайся».

В световом конусе фар продефилировало несколько темных костюмов, полы пиджаков развевались на ветру.

— Не выходи, — сказала Элиса, — я с ними поговорю.

Она крутила ручку, чтобы опустить стекло. За ним возникло незнакомое лицо и клочок света. Элиса заговорила с лицом по-английски.

— Мистер Лопера не имеет к этому никакого отношения… Отпустите его…

— Он тоже должен идти с нами.

— Повторяю вам…

— Не усложняйте, пожалуйста, ситуацию.

Пока он прислушивался к этому чинному спору, в его сиденье внезапно прорвалась ночь. Им как-то удалось открыть его дверцу, хотя он не помнил, чтобы он снимал блокировку. Теперь между Черным Кулаком и ним не было никаких преград.

— Выходите, мистер Лопера.

Его предплечье сжала чья-то рука. Слова застряли у него в горле: никто и никогда к нему так не притрагивался, все его отношения с людьми строились на вежливом расстоянии. Рука тянула, силой вытаскивала его из машины. Теперь, помимо страха, он испытывал ярость честного гражданина, которого запугивают представители властей.

— Эй, что вы делаете!.. По какому праву?..

— Идемте.

Их было двое: один лысый, другой светловолосый. Говорил лысый. Виктору показалось, что светловолосый даже не понимает по-испански.

Да ему это было и ни к чему.

У светловолосого был пистолет.

Дом, расположенный в нескольких километрах от Сото-дель-Реаль, был таким, каким она его помнила. Возможно, единственное различие заключалось в том, что внутри был больший беспорядок, а вокруг выросли новые здания. Но все та же двухскатная крыша, белые стены, веранда и старый бассейн. Было темно, хотя, когда она была здесь в первый раз, тоже было темно.

Все было таким же, и все изменилось, потому что во время первого приезда она ощущала прилив надежды, теперь же, напротив, была совершенно подавлена и обессилена.

Комната, в которой ее заперли, оказалась маленькой спальней, где, похоже, уже многие годы никто не спал. Никаких украшений, только кровать без покрывала и тумбочка с голой лампой — единственным источником света. И два шкафа: один деревянный, с прогнувшейся от старости правой дверцей, другой — из плоти и крови, в черном костюме, с наушником и скрещенными руками, стоял прямо перед дверью. Элиса уже пробовала говорить со вторым шкафом, но это было также бесполезно, как и с первым.

Пока она вышагивала по пустынной комнате под пристальным взглядом цербера, ее мысли возвращались к единственной из множества важных тем, самой насущной. Прости меня, Виктор. Прости меня, пожалуйста.

Она не знала, куда его увели. Скорее всего тоже сюда, в этот дом, но устроившие им засаду люди разделили их, заставив Виктора сесть в другую машину. Ее повезли в автомобиле Виктора (естественно, отобрав дурацкий бесполезный нож). Однако она была почти уверена, что обе машины ехали в одно и то же место, и что Виктора привезли раньше, чем ее. В данный момент его, наверное, допрашивают в другой комнате. Бедный Виктор.

Она решила, что поможет ему выбраться из этой дыры, пусть это даже будет последнее, что ей доведется сделать. Втянуть его в это дело было с ее стороны непростительной слабостью. Она поклялась себе, что сделает все возможное, использует свою жизнь как обменную монету или мостик, по которому он сможет выбраться. Но для начала ей нужно было получить ответ на ужасно волнующие ее вопросы. Например, почему звонок состоялся, если это место было небезопасным? И откуда узнали о встрече они? Может, они с самого начала устроили им ловушку?

Через двадцать — тридцать минут дверь резко распахнулась, ударив охранника по спине. В комнату заглянул какой-то человек без пиджака (не Важная Особа, пока не она, хотя Элиса была уверена, что вскорости ее увидит). Оба мужчины обменялись извинениями на английском, но никто не стал ничего ей объяснять. Тот, кто ее сторожил, сделал ей знак своей громадной головой, и Элиса подошла ближе.

Ее провели через гостиную в сторону лестницы. Пахло свежесваренным кофе, и люди в пиджаках или без них сновали в кухню и из кухни с чашками и стаканами. У них все было спланировано заранее.

Наверху ее снова обыскали.

Уже не с помощью металлодетектора, а руками. Заставили снять куртку, поднять руки над головой и расставить ноги. Обыск проводила не положенная по закону женщина-полицейский, которая может касаться другой женщины, а мужчина, но ей было все равно. За годы слежки и допросов она утратила чувство самоуважения. И ясно было, что они тоже не собираются обращаться с ней уважительно. Что они искали? Что она могла им сделать? Они нас боятся. Намного больше, чем мы их.

После тщательного досмотра мужчина кивнул, вернул ей куртку и открыл дверь в другую комнату, где было устроено что-то вроде библиотеки.

И в ней, о да, сидел Важный Подонок.

— Госпожа Робледо, я всегда рад новой встрече с вами.

Ей казалось, что она готова к этой встрече.

Но она ошибалась.

Подавляя ярость, она согласилась сесть в кресло перед небольшим столом. Один из мужчин вышел из комнаты и закрыл дверь, другой остался стоять за ее спиной, готовый действовать, если она, к примеру, решит броситься на седого дедушку и выцарапать ему глаза. Вероятность этого, конечно, существовала.

— Я знаю, почему вы хотели сюда сегодня приехать, — сказал седовласый на правильном английском, усаживаясь к столу после того, как она села. Он явно только что прибыл: пальто еще висело на стуле, и на нем блестели капельки ночной сырости. — Обещаю, что много времени у вас не отниму. Мы только мило побеседуем. А потом вы сможете встретиться с вашими друзьями… — Стоявшая на столе лампа с большим абажуром наполовину скрывала его лицо; мужчина отодвинул ее, и Элиса увидела его улыбку. Зрелище было не из тех, которые ей страстно хотелось бы увидеть, но ничего не поделаешь.

За последние годы Гаррисон заметно постарел, но взгляд его глубоко посаженных глаз из-под почти не существующих бровей и эта улыбка на бритом лице (он давно перестал носить усы, которые были у него в момент первого знакомства) выражали всегдашнюю «холодность-вежливость-угрозу-доверие». Хотя под ней, пожалуй, просвечивало что-то еще. Что-то новое. Ненависть? Страх?

— Где мой друг? — заявила она, не испытывая особого желания докапываться до сути.

— Который? У вас их несколько, один лучше другого.

— Профессор Виктор Лопера.

— А, он отвечает на пару вопросов. Когда мы закончим, вы сможете…

— Оставьте его в покое. Вам нужна я, Гаррисон. Отпустите его.

— Ах, профессор, профессор… Ваше нетерпение столь… Всему свое время… Чашечку кофе? Ничего другого не предлагаю, потому что вы, наверное, уже ужинали… Полпервого ночи — поздновато уже даже для вас, испанцев, не так ли? — И он обратился к стоявшему позади нее призраку: — Скажи, пожалуйста, чтобы принесли кофе.

Кофе ей хотелось, но она решила, что не примет от него ничего, даже если будет биться на полу в агонии от отравления, а он предложит ей противоядие. Когда лакей ушел, она решила попробовать разыграть взрыв нетерпения.

— Слушайте, Гаррисон! Если вы не отпустите Лоперу домой, обещаю, что устрою скандал… Еще какой скандал, обещаю: с журналистами, судами, с чем угодно… Я уже не такая послушная дура, как раньше.

— Вы никогда не были послушной дурой.

— Хватит глупостей. Я говорю серьезно.

— Да что вы? — Вдруг всю любезность Гаррисона как рукой смело. Он выпрямился на стуле и ткнул в нее длинным указательным пальцем. — Тогда я скажу вам, что можем сделать мы: мы можем завести на вас дело, на вас и на вашего друга Лоперу. Можем обвинить вас в разглашении секретных данных, а Лоперу в укрывательстве и пособничестве. Вы нарушили все юридические нормы, которые когда-то подписывали, так что нечего угрожать… Может, скажете, что тут смешного?

Элиса, смеясь, отвела волосы от лица.

— Звучит глас правосудия! Вы вторглись в наши дома и наши жизни, вы уже много лет шпионите за нами, когда хотите, похищаете и куда-то увозите… В данный момент вы вторглись в частную собственность: у вас в стране и у меня в стране это называется «нарушение неприкосновенности жилища»… И вы еще позволяете себе говорить о законе!..

Их прервала раскрывающаяся дверь, но, судя по выражению лица Гаррисона, кофе ему уже не хотелось, чему Элиса была рада. Чудесно. Лучше показывай когти и прибереги свою улыбку.

— Значит, так вы расцениваете все меры, направленные на обеспечение вашей безопасности? — ответил Гаррисон.

— Вы обеспечиваете мою безопасность так же, как обеспечили безопасность Серджио Марини?

Гаррисон отвел взгляд, точно не расслышал вопроса. Эта тактика была ей знакома: в арсенале лицемерия ее противника она была одним из самых примечательных средств. Повторять вопрос она не стала.

— Я только что из Милана, госпожа Робледо. Могу вас уверить, нет никаких доказательств того, что происшедшее с профессором Марини как-то связано с проектом «Зигзаг».

— Вы лжете.

— Ну у вас и нрав! — Гаррисон хмыкнул. — Испанский характер… Сколько вас знаю, вы не меняетесь. Очень сильная, очень страстная… и очень недоверчивая.

— Недоверию меня научили вы.

— Да ну, да ну…

Элиса замечала, что в Гаррисоне что-то не так: словно за улыбками и вежливыми словами рычит перепуганный опасный зверь, который с нетерпением ищет возможности вырваться и вонзить ей в шею мокрые от слюны зубы.

От этой неожиданной вероятности того, что Гаррисон находится еще в худшем душевном состоянии, чем она, ее паника только усилилась. Она поняла, что ей было спокойнее видеть в нем палача, чем жертву. Он говорит, что только что из Милана… Значит, он видел…

— Как погиб Марини? — спросила она, внимательно вглядываясь в его лицо. Он снова сделал неприятный финт: «простите, недослышал». Но на сей раз она повторила: — Я спрашиваю, как погиб Серджио Марини.

— Его… его избили. Скорее всего грабители, хотя мы ожидаем получения отчета…

— Вы видели тело?

— Да, конечно. Я же говорю, что его избили…

— Опишите его.

Когда Элиса заметила, что Гаррисон всячески пытается избежать ее взгляда, ей стало жутко.

— Госпожа Робледо, мы отклоняемся от…

— Опишите мне состояние тела Серджио Марини…

— Не перебивайте, — процедил Гаррисон.

— Вы лжете, — простонала она. И мысленно взмолилась: пусть Гаррисон возразит. Но Гаррисон завопил. Завопил удивительно, во весь голос. За какие-то доли секунды его полное спокойствие сменилось этим диким воплем.

— Молчать! — Он сразу овладел собой и улыбнулся. — Вы просто… с позволения сказать… до неприличия упрямы…

Теперь она нисколько не сомневалась: это снова произошло.

И Гаррисон теперь уже перестал быть угрозой, потому что его разум был подточен. Как и у нее, как у всех.

Сознание этого не то чтобы вызвало у нее ощущение беззащитности — она почувствовала себя полностью обессиленной.

Есть моменты, обладающие особой глубиной, провалы в потоке сознания, смятение силы духа, и Элиса внезапно скатилась в такую пропасть до самого дна. Ей стало плевать на Гаррисона, плевать на Виктора, плевать на собственную жизнь. Она погрузилась в вегетативное состояние, в котором слова Гаррисона доносились до нее так, как будто это был диктор скучной телепрограммы.

— Почему вы не можете понять, что мы все в одной лодке? Если утонете вы, утонем мы все… Что у вас за характер… Должен признаться, что меня ваша личность восхищает и привлекает… Не подумайте, что я слишком много себе позволяю, я прекрасно знаю, что я слишком стар, а вы очень молоды… Однако вы мне нравитесь, скажу вам честно… Я хочу вам помочь. Но сначала я должен узнать о сущности этого… ну, скажем, этой «опасности». Если подобная опасность существует…

И вдруг все прошло: она вспомнила о том, ради чего еще имело смысл бороться.

— Отпустите Виктора, и я сделаю все, что вы захотите.

— Отпустить совсем? Боже мой, госпожа Робледо, да ведь это вы его во все впутали!

Следовало признать: тут эта свинья была права.

— Сколько времени он будет задержан?

— Столько, сколько понадобится. Мы хотим проверить, что он знает.

— Я сама могу вам это сказать. Совсем не обязательно запирать его абсолютно голым в комнате со скрытыми видеокамерами, накачивать наркотиками и заставлять во всех подробностях рассказывать о личной жизни… Или эта программа используется только для девушек, а? — Гаррисон не ответил. Его губы сжались в линию. — Я рассказала ему про то, что случилось на острове, — сдалась она. — Только про остров.

— Как вы неблагоразумны. — Он взглянул на нее так, словно подбирал намного более грубое слово, но повторился: — Неблагоразумны.

— Мне нужна была помощь!

— Мы предоставляем вам помощь…

— Именно поэтому мне нужна была помощь!

— Не повышайте голос. — Сосредоточенно поправлявший скошенный абажур лампы на столе и, казалось, почти не слушавший ее Гаррисон вдруг прекратил это занятие, поднялся, обошел вокруг стола и склонился к Элисе, приблизив свое лицо к ней до нескольких миллиметров. — Не повышайте голос, — повторил он, предостерегающе тыча ей в куртку пальцем. — На меня голос повышать нельзя.

— А вы, — ответила Элиса, резко отталкивая руку Гаррисона, — не смейте ко мне прикасаться.

Их снова прервали, на этот раз войдя через противоположную дверь, и Элиса с облегчением вздохнула. Ей было плевать на Гаррисона и на его указательный палец, но она начала понимать, что склонившийся к ее лицу тип был уже не совсем Гаррисоном. Или, возможно, это и был стопроцентный Гаррисон, без консервантов и добавок.

Появившегося на пороге человека она узнала сразу. Прошедшие годы никак не сказались на этом гранитном лице и мощной фигуре, с трудом втиснутой в элегантный костюм. Увидев, что хотя бы Картер остался собой, Элиса испытала некое подобие облегчения.

— Я так и думала, что вы где-то поблизости, — презрительно заявила она.

— Ее хотят видеть, — обратился Картер к Гаррисону, не обращая на нее внимания.

Гаррисон улыбнулся, к нему сразу вернулась вся его вежливость.

— Конечно. Госпожа Робледо, пройдите за мистером Картером. Все ваши друзья ждут там, в комнате. По крайней мере те, кто уже съехался… Я уверен, что вам хочется с ними повидаться. — И, пока Элиса вставала, он прибавил: — Вам, наверное, будет также приятно узнать, что об этой встрече нам сообщил один из вас… — Она с недоверием взглянула на него. — Удивлены? Похоже, не все ваши друзья придерживаются одинакового мнения по этому поводу…

Смежная комната, небольшая гостиная в форме буквы «Г», была темной. Там стояли пыльные книжные полки, старенький телевизор и небольшой стол с изогнутой вниз настольной лампой. Из лампы лился свет, и она напоминала странного робота, который ищет что-то в щели дерева. Элисе подумалось, что через некоторое время этот сумрак будет давить ей на сознание, но пока радость встречи заглушала ее страх.

При виде них в горле у нее образовался комок.

Мужчина и женщина сидели за столом, но, когда она вошла, встали. Они быстро обменялись приветствиями: легкими поцелуями в обе щеки. И все же Элиса не смогла сдержать слезы. Ей казалось, что она наконец-то с теми, кто может понять ее жуткий страх. Наконец-то она была с такими же обреченными.

— А Райнхард? — с дрожью спросила она.

— Сейчас он должен выезжать из Берлина, — ответил мужчина. — Его встретят в аэропорту и привезут сюда.

Значит, их снова всех поймали, поняла она. Но кто же их выдал? Она снова посмотрела на них. Кто из них?

Она не видела их уже много лет, и новые изменения, произошедшие в них, удивили ее так же, как изменения, замеченные в прошлый раз. Женщина не только не утратила своей привлекательности — напротив, Элисе показалось, что она стала еще красивее, хотя ей уже должно было быть больше сорока и она заметно похудела. Но выглядела она потрясающе. Густая грива длинных, окрашенных в рыжий цвет волос была откинута назад, лицо напудрено, брови выщипаны. На губах ярко-красная помада. Одежда ее тоже привлекала внимание: закрытый спереди топ на бретельках, брюки в обтяжку и туфли на каблуках — все черного цвета. Сверху была накинута обычная кофта, быть может, потому что в конце (предположила Элиса) ей захотелось как-то сгладить вызывающе грустный вид.

Что же до него, он совсем облысел, набрал несколько килограммов и отрастил средней длины бороду, серую, как его куртка и вельветовые штаны. На него годы наложили больший отпечаток, чем на нее, но внутри она казалась более подточенной. Он улыбался, она — нет. Вот какие различия были заметны с виду.

С другой стороны, их взгляды были сродни взгляду Элисы. В них было что-то общее, подумалось ей. Большая семья обреченных.

— Мы снова вместе, — произнесла она.

Элиса стояла спиной ко входу и сначала услышала шаги, а потом звук открывающейся двери. Виктор в своих очках был похож на перепуганного кролика. Но главное — жив и здоров. Элиса почувствовала облегчение, хотя с самого начала была уверена, что ему ничего не сделают.

— Элиса, ты в порядке?

— Да, а ты?

— Тоже. Я просто ответил на несколько вопросов… — Тут Виктор заметил мужчину, и на его лице мелькнула радость узнавания: — Профессор… Бланес?

— Это Виктор Лопера, помнишь его? — сказала Элиса. — Он был на курсах в Алигьери. Мой добрый друг. Сегодня ночью я многое ему рассказала…

Пока Виктор пожимал Бланесу руку, женщина тяжело вздохнула. Тогда Элиса указала на нее:

— Знакомься, Жаклин Клиссо. Я тебе о ней говорила.

— Очень приятно, — сказал Виктор, и его кадык тоже поздоровался вслед за ним.

Клиссо смерила его взглядом и кивнула. Покрасневший и неуклюжий Виктор, смущенный тем, что невольно оказался в центре внимания, выглядел комично, но никто не улыбался.

От двери послышался ледяной голос Картера:

— Есть что-нибудь хотите?

— Мы хотим, чтобы нас по возможности оставили в покое, — ответила Элиса, не скрывая неприязни к Картеру. — Вам же еще нужно дождаться профессора Зильберга, прежде чем принимать какое-то решение, так? К тому же вы все равно сможете слышать то, что мы говорим, через сотни микрофонов, натыканных по этой комнате, поэтому почему бы вам, черт побери, не уйти и не закрыть за собой дверь?

— Оставьте нас, Картер, — попросил Бланес. — Она права.

Картер смотрел на них так, точно находился в нескольких тысячах километрах и слова доходили до него не сразу. Потом он повернулся к своим людям.

Когда дверь закрылась, они остались вчетвером и уселись за стол. Элисе пришло в голову сравнение: будем играть в карты в открытую.

Первый ход сделала Жаклин:

— Ты совершила серьезную ошибку, Элиса. — Она искоса посмотрела на Виктора, который, похоже, не мог отвести от нее глаз. И правда, внешность и голос Жаклин Клиссо были обворожительны, но, глядя на нее, Элиса не могла не думать об адских муках, которые испытывала эта женщина. Они, может, даже похуже моих. — Ты не должна была никого впутывать в… в наше дело.

Она нанесла удар. У Элисы тоже были в запасе упреки, но для начала она предпочла объясниться.

— У Виктора еще есть выбор. Он знает лишь о том, что случилось на Нью-Нельсоне, и его оставят в покое, если он пообещает молчать.

— Согласен, — высказался Бланес. — Гаррисон вовсе не заинтересован в осложнении ситуации.

— А ты? — с внезапной жестокостью обратилась Элиса к Жаклин. — Ты никогда не пыталась искать помощь на стороне?

Она сразу же пожалела о своем вопросе. Жаклин отвела глаза. Элиса поняла, что у нее уже выработалась привычка: прятать глаза от других.

— Я давно сама несу всю тяжесть своей жизни, — заявила Клиссо.

Элиса не ответила. Спорить ей не хотелось, тем более с Жаклин, но ей не нравилась роль Смотрите-все-как-я-страдаю, которую играла француженка.

— Как бы там ни было, — сказал Бланес, — Элиса привела Виктора, и мы должны его принять. Я по крайней мере принимаю.

— Это он должен принять нас, Давид, — ответила Клиссо. — Мы должны рассказать ему обо всем остальном и дать возможность решить, хочет ли он оставаться с нами.

— Хорошо. Я согласен. — Бланес потирал виски, словно пытаясь дать выход своим мыслям. Элиса заметила какую-то перемену и в нем, но разобраться в ней было сложнее, чем в случае с Жаклин. Он был… более уверенным? Более сильным? Или ей просто хотелось его таким видеть? — Ты, Элиса, как считаешь?

— Расскажем ему все остальное, и пусть решает. — Элиса повернулась к Виктору и твердо, но осторожно протянула ему руку. — Виктор, я не хочу ставить тебя в ситуацию, в которой у тебя не будет пути назад. Я знаю, что не должна была тебя ни во что вмешивать, но ты был мне нужен… Мне так хотелось, чтобы ты приехал. Мне хотелось, чтобы кто-то извне мог судить обо всем, что с нами происходит.

— Да, нет, я…

— Послушай. — Элиса сжала его руки. — Я не пытаюсь просить прощения. Я думала, что все выйдет по-другому и эта встреча окажется не такой… Я не извиняюсь, — настойчиво подчеркнула она. — Ты был мне нужен, и я обратилась к тебе. При таких же обстоятельствах я снова сделала бы то же самое. Я жутко боюсь, Виктор. Мы все жутко боимся. Ты еще не в состоянии это понять. Но если я в чем и уверена, так это в том, что нам нужна вся возможная помощь… и в данный момент вся возможная помощь — это ты… — Ей подумалось: Хотя один из вас с этим не согласен. Она внимательно посмотрела на них, раздумывая, кто же мог их предать. Или это просто штучки Гаррисона, чтобы посеять меж ними рознь?

И вдруг кукла с темными курчавыми волосами и очками интеллектуала, которые принадлежали уже не Джону Леннону, а скромному преподавателю физики, ожила:

— Погодите. Я приехал сюда по своей воле, а не потому, что тебе так захотелось, Элиса… Я сделал это, потому что сам так захотел. Погодите. Погодите… — Он делал потешные жесты, словно держал в руках большую коробку и пытался засунуть ее в другую коробку, всего на несколько миллиметров большую, чем первая, этакая сложная проверка ловкости. Неожиданно зазвучавшая в его голосе сила удивила Элису. — Все… Все, кто меня знает, всегда повторяют: «Это из-за меня тебе пришлось сделать то-то, Виктор, извини, блин, дружище»… Но это не так. Я сам решаю. Может, я и не смельчак, но сам принимаю решения. И сегодня я захотел приехать сюда и помочь тебе… помочь вам чем смогу. Это мое решение. Я боюсь опасности. Меня пугает ваш страх. Но я хочу быть с вами и узнать… узнать все.

— Спасибо, — прошептала Элиса.

— Как бы там ни было, нам нужно дождаться Райнхарда, — не сдавалась Жаклин Клиссо. — И услышать его мнение.

Бланес покачал головой:

— Виктор уже здесь, и мы должны рассказать ему обо всем остальном. — Он взглянул на Элису. — Ты расскажешь?

Теперь наступал сложный момент, и она об этом знала. Потом придется пережить еще один, не легче: узнать, кто из них предал. Но сама необходимость рассказать о том, что она скрывала все последние годы (о самом ужасном), казалась ей ужасной. Однако она понимала, что лучше всего это сделать все-таки ей.

Элиса не смотрела на Виктора и на остальных. Она опустила глаза к кругу света, падавшего из лампы.

— Как я уже говорила, Виктор, мы поверили в объяснение происшедшего на Нью-Нельсоне, которое нам предоставили, и вернулись к обычной жизни, дав клятву выполнять наложенные на нас обязательства: не пытаться установить связь друг с другом и никому ни о чем не рассказывать. Новость о якобы произошедшем в Цюрихе взрыве произвела небольшой переполох, но со временем все вернулось в рамки обыденности… по меньшей мере внешне. — Она остановилась и перевела дыхание. — И тогда, четыре года назад, в рождественские дни 2011 года… — Она содрогнулась, услышав в своих устах слова «рождественские дни 2011 года».

Элиса повела рассказ дальше, говоря шепотом, словно пыталась укачать малыша.

Она поняла, что именно это она и делала: укачивала, усыпляла свой собственный ужас.

 

22

Мадрид

21 декабря 2011 года

20:32

Ночь была очень холодной, но на дисплее кондиционера в ее квартире неизменно светилась цифра двадцать пять. Она была на кухне, готовила себе ужин. Элиса была босая, ногти на руках и ногах аккуратно накрашены красным лаком, черные шелковистые волосы блестели — видно было, что их недавно уложили в парикмахерской, на лице макияж, фиолетовый халатик до колен и очень соблазнительное нижнее белье из черных кружев, чулок не было. Из динамика доносилась болтовня мобильного телефона, стоявшего на электронной подставке. Звонила мать: рождественские праздники она собиралась провести в своем доме в Валенсии вместе с нынешним ухажером Эдуардо и интересовалась, приедет ли Элиса к ним на Рождество.

— Эли, пойми меня правильно, я не хочу на тебя давить… Делай как хочешь. Хотя, пожалуй, ты всю жизнь делаешь как хочешь. Я, конечно, знаю, что ты не большой любитель праздников…

— Я бы с удовольствием приехала, мама, честно. Но точно пока сказать не могу.

— А когда ты будешь знать?

— Я тебе в пятницу позвоню.

Она готовила эскаливаду и сейчас включила вытяжку и высыпала чеснок из ступки на горячую сковороду. Яростное шипение заставило ее отпрянуть. Громкость динамиков пришлось увеличить.

— Эли, я не хочу сбивать тебе планы, но мне кажется, что, если ничего конкретного у тебя не предвидится… Одним словом, постарайся уж… Имей в виду, я это говорю не из-за себя. Ну, не только из-за себя, — в ее голосе послышалось колебание. — Это тебе нужно общество, дочка. Ты всегда была одинокой птицей, но сейчас с тобой что-то не то… Мать такие вещи видит.

Элиса сняла сковороду с огня, вытащила из духовки противень и полила овощи соусом.

— Ты уже много месяцев, даже много лет от всего в стороне. Такое впечатление, что ты где-то витаешь, когда с тобой разговаривают, как будто находишься в другом месте. Последний раз, когда ты ко мне приезжала, в то воскресенье, когда мы вместе обедали, клянусь, я даже подумала, что… ты совсем не такая.

— Не такая, как кто, мама?

Она вытащила из холодильника бутылку минералки, взяла бокал и пошла в гостиную, ступая по пружинистому ковру. Она прекрасно слышала телефон и отсюда.

— Не такая, как была, когда жила со мной, Элиса.

Свет включать не потребовалось: все лампы в доме горели, даже в тех комнатах, в которые она сейчас не собиралась заходить — например, в ванной и в спальне. Она всюду включала свет, как только на улице начинало смеркаться. Эта привычка стоила ей безумных денег, особенно зимой, но темнота — не то, что она могла выносить. И засыпая, она всегда оставляла включенными пару ламп.

— Ладно, не бери в голову, — говорила мать, — я позвонила не для того, чтобы тебя критиковать… — А кажется, что да, подумала Элиса. — Не хочу, чтобы ты думала, будто на тебя давят. Если у тебя какие-то планы… Может, с парнем, о котором ты рассказывала… Рентеро… просто скажи, и все. Я вовсе не обижусь, даже наоборот.

Какая ты, мама, хитрая. Элиса поставила бокал и бутылку на стол перед плоским телеэкраном, на котором беззвучно двигались изображения. Потом вернулась на кухню.

Мартин Рентеро преподавал в Алигьери информатику до этого года, пока не получил место в Барселонском университете и не перебрался туда. Но на прошлой неделе он приезжал в Мадрид для участия в конгрессе, и Элиса снова его увидела. У него были густые черные волосы и усы, и он сознавал свою привлекательность. За годы работы в Алигьери он пару раз приглашал Элису на ужин и признался ей в том, что она ему очень нравится (такое ей говорили многие мужчины). Когда они снова встретились, Элиса нисколько не сомневалась, что он опять пойдет в наступление. Так оно и оказалось, он сразу предложил ей пойти погулять вечерком на выходных, но ей нужно было ехать на ужин с университетскими коллегами. Тогда Рентеро сделал решительный шаг: он хотел снять домик в Пиренеях, они могли бы провести праздники там. Как ей эта идея?

Элисе казалось, что это чересчур, она задумалась. Мартин ей нравился, и она знала, что ей будет лучше с людьми. Но, с другой стороны, она боялась.

Боялась не Мартина, а за Мартина: боялась того, что может случиться с ним, если на нее «найдет», если она потеряет голову от своих «странностей», если ее многочисленные страхи ее предадут.

Буду тянуть время, как и с мамой. Я не хочу ни с кем связываться. Она выключила духовку и взяла салатницу с эскаливадой.

— Если у тебя есть какие-то планы и ты скажешь мне о них, ничего не случится.

— Нет, мама, никаких планов нет.

В эту минуту зазвонил телефон в гостиной. Интересно, кто это, подумала она. Никакого звонка вечером она не ждала и не хотела, потому что собиралась перед сном несколько часов «поиграть». Она взглянула на цифровые кухонные часы и успокоилась: время еще оставалось.

— Извини, мама, я потом перезвоню. Мне звонят по другому телефону…

— Не забудь, Эли.

Она выключила мобильник и пошла в столовую, думая, что скорее всего это Рентеро, из-за которого мать подвергла ее такому допросу с пристрастием. Она сняла трубку до включения автоответчика.

Последовала пауза. Легкое жужжание.

— Элиса?.. — Молодая женщина, иностранный акцент. — Элиса Робледо? — Голос дрожал, словно там, откуда звонили, было намного холоднее, чем у нее в квартире. — Это Надя Петрова.

Каким-то таинственным образом распространившись по многокилометровому кабелю и целому океану волн, звучавший в этом голосе холод передался ее едва прикрытому одеждой телу.

— Как вы себя чувствуете в этом месяце?

— Как и в предыдущем.

— Это значит «хорошо»?

— Это значит «нормально».

По правде говоря, нельзя было сказать, что она хоть сколько-нибудь забыла о случившемся. Но время действовало, как плащ с шерстяной подкладкой, защищавший голую и закоченевшую суть. Элисе казалось, что она поняла: время ничего не лечит, эта идея неверна — оно просто скрывает. Воспоминания никуда не девались, они в целости и сохранности оставались внутри нее, и их интенсивность не росла и не уменьшалась, но время маскировало их, по крайней мере от чужих глаз, как слой осенних листьев может скрыть могилу, или как сама роскошь могилы скрывает клубок червей.

Однако особого значения она этому не придавала. Прошло шесть лет, ей было двадцать девять, она получила постоянный контракт на должность преподавателя в университете и учила других тому, что ей нравилось. Да, она жила одна, зато ни от кого не зависела: у нее своя квартира, она никому ничего не должна. Зарабатывала она достаточно, чтобы позволить себе любой маленький каприз, при желании могла бы попутешествовать (желания не было) или завести себе друзей (и такого не было тоже). Что же касается всего остального… К чему сводилось все остальное?

К ее ночам.

— Страшные сны продолжаются?

— Да.

— Каждую ночь.

— Нет. Один-два раза в неделю.

— Вы могли бы их рассказать?

— …

— Элиса? Вы могли бы рассказать ваш страшный сон?

— Я плохо помню.

— Расскажите о каком-то фрагменте, который вам запомнился…

— …

— Элиса?

— Темнота. В них всегда темнота.

Что еще? Да, ей приходилось жить с включенным светом, но есть люди, которые не могут войти в лифт или пройти по заполненной толпой площади. Она поставила бронированные двери и рольставни, электронные замки и автоматизированные охранные системы, которые защищали ее от любого вторжения. Но в конце концов времена были непростые. Кто мог бы ее в этом упрекнуть?

— А «отключения»? Помните, мы о них говорили? Эти моменты, когда вы грезите наяву…

— Да, они повторяются, но намного реже, чем раньше.

— Когда это было в последний раз?

— Неделю назад, когда я смотрела телевизор.

Раз в месяц несколько специалистов из «Игл Груп» приезжали в Мадрид, чтобы подвергнуть ее тайному осмотру: анализы крови и мочи, рентген, психологические тесты и долгое собеседование. Она не сопротивлялась. Проходил этот осмотр не в медицинской клинике, а в одной квартире с безликой обстановкой на улице Принсипе-де-Вергара. Анализы и рентген ей делали за неделю до встречи, у частного врача, так что во время приема у специалистов все результаты были на руках. Посещение этих мероприятий стоило ей значительных усилий — они растягивались почти на весь день (психологические тесты утром и собеседование вечером), вынуждая ее пропускать занятия, но со временем Элиса привыкла и даже почувствовала в них необходимость: по крайней мере с этими людьми можно было говорить.

Специалисты объясняли ее кошмарные сны побочными эффектами Воздействия. Они говорили, что с другими участниками эксперимента происходит то же самое, и, как ни удивительно, но это объяснение действовало на нее успокаивающе.

Она ни разу не говорила ни с кем из своих бывших коллег, и не только потому, что обещала этого не делать, но и потому, что сейчас ей уже было безразлично, где они и что с ними. Однако постепенно отдельные вести накапливались. Например, она знала, что Бланес не подает признаков жизни в научном сообществе и живет затворником в Цюрихе; ходили слухи, будто он очень переживает из-за рака, которым болел его бывший наставник, уже ушедший на пенсию, Альберт Гроссманн. Марини и Крейг, по мнению Элисы, вполне могли бы провалиться сквозь землю, хотя она слышала, что Марини оставил преподавание. Судя по последним новостям, Жаклин Клиссо и Райнхард Зильберг тоже покинули академические круги, и Клиссо «заболела» (в чем заключалась ее болезнь, похоже, никто не знал). Что же до Нади, Элиса совсем потеряла ее из виду. А сама она…

— Элиса, ваше состояние с каждым разом улучшается. У нас даже есть приятная новость: со следующего года мы будем встречаться всего раз в два месяца. Вы рады?

— Да.

— С рождественскими праздниками вас, Элиса. Наилучшие пожелания в 2012 году.

Ну что ж, вот она, в этот декабрьский вечер, одетая в халатик и кружевное белье от Victoria’s Secret, собирается поужинать эскаливадой, а потом заняться своими «играми» в Белоглазого Господина, и тут вдруг раздается голос из ее прошлого.

* * *

Там была фотография. На ней — еще молодой, но осунувшийся мужчина с редкой пепельной бородкой, в очках в проволочной оправе, рядом с симпатичной женщиной (лицо ее было несколько излишне кругловато), которая держала на руках взлохмаченного светловолосого мальчика лет пяти. К сожалению, мальчик унаследовал материнскую округлость лица. Мать и ребенок открыто улыбались (у мальчика не хватало нескольких зубов), а мужчина был серьезен, как будто ему пришлось позировать для снимка, чтобы никого не обидеть. Фотография была сделана в саду, в глубине виднелся дом.

Глядя на нее, Элиса представляла себе совсем другие сцены. Разумеется, в заметке таких подробностей не было, и она знала, что они — плод ее воображения, так же, как садистские слова Белоглазого Господина, но все равно эти сцены проносились в ее сознании, словно освещенные вспышкой в момент фотосъемки.

Ему вырвали глаза. Отрезает половые органы. Ампутировали руки и ноги. Мальчик все это видел. Скорее всего его заставили смотреть. «Смотри, что мы делаем с папой… Узнаешь теперь папу?»

Она сидела на ковре рядом с телевизором, поджав под себя ноги, полуприкрытые халатиком, как будто собиралась принять позу лотоса. Но смотрела она не телевидение, а интернет-страницу, которую открыла с помощью подключенной к экрану клавиатуры. Страница одного британского новостного канала. Как сказала ей Надя, сообщение об этом происшествии появилось только там, возможно, потому, что случилось оно совсем недавно.

— Какой ужас, бедный Колин… Но… — Она замялась, не желая говорить: «Но не понимаю, почему ты звонишь мне за три дня до Рождества, чтобы рассказать об этом».

— Есть подробности, о которых в заметке не сказано, но Жаклин о них сообщили, — сказала Надя через динамик беспроводного телефона. — Жену Колина обнаружили, когда она с криками бежала на рассвете по шоссе… Так узнали, что что-то случилось. Ребенка нашли в саду за домом: он провел под открытым небом всю ночь, и у него были серьезные признаки обморожения… Я этого не понимаю, Элиса. Почему она бросила дома своего маленького сына, вместо того чтобы позвать полицию или кого-то еще? Что же за… что же там произошло?

— Тут написано, что в дом ворвались какие-то люди и начали им угрожать. Это были опасные преступники, ранее осужденные… Они были накачаны наркотиками и хотели денег… Может быть, ей удалось сбежать.

— Бросив в доме своего сына?

— Может, те, кто напал на Колина, заставили ее это сделать. Или ее охватила паника. Или она сошла с ума. Некоторые вещи могут… могут…

Кровь повсюду: на потолке, на стенах, на полу. Брошенный ребенок в саду. Мать бежит по обочине. Помогите, пожалуйста! Помогите! В наш дом вошла какая-то тень! Тень, которая хочет нас поглотить! Я не вижу ее лица, только рот! И он ОГРООООООООМНЫЫЫЫЙ!

— Жаклин сказали, что дом оцеплен солдатами.

— Что?

— Солдатами, — повторила Надя. — Никто не знает, что они там делают. Полицейские в гражданском и солдаты, какие-то медики, люди в марлевых масках… Окна заложили, подойти на расстояние километра нельзя. И к тому же пропал свет. Вчера вечером в окрестностях Оксфорда пропало электричество. Говорят, что из-за короткого замыкания на станции, которая обеспечивает город. Элиса, тебе это ничего не напоминает?

Вошел мрак, и елка погасла. Погасли лампочки вокруг носка, в который Санта Клаус должен был положить подарки в ночь на 25 декабря. Семья Крейг была дома, и тут подобно циклону ворвался мрак.

Когда ему вырывали лицо, он был еще жив. Ребенок все это видел.

— В случае с Розалин погас свет на станции… а в случае с Черил Росс — в кладовой… И есть еще один факт, Элиса, на который мы не обратили внимание: свет в ванной у Розалин, у меня и у тебя… Помнишь? Нам троим снился этот сон… и у всех троих в ванных пропадал свет…

Совпадения. Сейчас я расскажу тебе еще об одном совпадении.

— Надя, мы не можем делать какие-то выводы на основании этого… Согласно физике, сны не связаны с электроэнергией.

— Я знаю! Но страх неподвластен логике… Ты много рассуждаешь, и твоя логика меня успокаивает, но когда Жаклин мне позвонила, чтобы рассказать про Колина, я… Я подумала, что… то, что началось на острове, еще не закончилось… — Она всхлипнула.

— Надя…

— Теперь настал черед Колина… а раньше Розалин, Черил и Рика… Но все это связано, и ты об этом знаешь.

— Надя, солнышко… Разве ты забыла? Все это сделал Рик Валенте. Теперь он мертв.

Последовало молчание. Голос Нади прозвучал, как стон:

— Элиса, ты и вправду думаешь, что это он их убил? Ты в это веришь?

Нет, не верю. Она решила не отвечать. Потерла руками голые ноги. Мерцавшие на телеэкране цифры показывали, что до его «прихода» остался только час. Ритуал ее «игры» нельзя было отложить, она превратилась в привычку, подобную привычке грызть ногти. Ей нужно было просто снять халат и ждать. Надо заканчивать разговор.

— Мы с Жаклин говорили еще кое о чем. — Интонация голоса бывшей подруги изменилась, и это встревожило Элису. — Скажи мне одну вещь. Скажи честно, со всей откровенностью… Скажи, разве не правда, что ты… ты… готовишься… к его приходу. — Элиса слушала, сидя на ковре в застывшей позе. — Элиса, скажи, ради всего святого, ради нашей старой дружбы… Тебе стыдно? Мне тоже, очень стыдно… Но знаешь что? Я боюсь, Элиса! Я боюсь настолько, что мой страх сильнее стыда!.. — Элиса слушала: она не могла ни шевельнуться, ни думать, просто слушала. — Особое нижнее белье… ну, сексапильное, и всегда черного цвета… Может, раньше тебе оно нравилось, может, нет, но теперь ты его носишь очень часто, правда? А иногда вообще ничего не одеваешь… Скажи, разве не правда, что иногда ты выходишь из дома без нижнего белья, а раньше у тебя такой привычки никогда не было… А ночью… разве тебе не снится?..

Нет, Надины намеки были необоснованны. Ее «игры» — обычные фантазии, и все. Может, на них и повлияли некоторые негативные впечатления от того, что произошло шесть лет тому назад, но в конце концов это были просто фантазии. И то, что Надя играет в похожие «игры», и то, что вчера ночью убили Крейга, никак с ней не связано. Абсолютно никак.

— Знаешь… знаешь, на что сейчас похожа жизнь Жаклин? — продолжала Надя. — Ты знаешь, Элиса, что четыре года назад она бросила семью? Мужа и сына… И даже свою работу… Знаешь, на что похожа с тех пор ее жизнь? И моя? — Теперь Надя тоже плакала, не скрываясь. — Рассказать тебе все, чем я занимаюсь? Хочешь узнать, как я живу и что я делаю в одиночестве?

— Нам в принципе нельзя говорить, Надя, — перебила ее Элиса. — Нам устраивают ежемесячные встречи с психологами. Там ты можешь…

— Они нам врут, Элиса! Ты же знаешь, что нам уже много лет врут!

Если он придет, а ты не готова… Если ты не будешь ожидать его, как должно…

Она посмотрела на угол экранной заставки, где были изображены фазы белой, почти призрачной луны. Белой, как белые глаза. Ее охватил озноб, и под мишурой из тонкого халатика, дорогой укладки и слоя макияжа она задрожала. Но это абсурд. Это просто игра. Я могу делать то, что хочу.

— Элиса, я очень боюсь!

Она моментально приняла решение.

— Надя, ты сказала, что ты в Мадриде, да?

— Да… Одна моя испанская подруга разрешила мне пожить на праздники в ее квартире… Но в пятницу я уезжаю, чтобы провести Новый год в Санкт-Петербурге с родителями.

— Тем лучше. Я сегодня за тобой заеду, и мы поужинаем в хорошем ресторане. Что скажешь? Я приглашаю. — Послышался смешок. Надя смеялась так же, как во времена их прежнего знакомства, — ее смех звенел таким же прозрачным и чистым колокольчиком.

— Хорошо.

— Но с одним условием: обещай мне, что мы не будем говорить о неприятных вещах.

— Обещаю. Мне так хочется тебя видеть, Элиса!

— Мне тоже. Скажи, где ты находишься. — Она открыла указатель улиц на своем компьютере. Надя была в районе Монклоа, она сможет добраться туда за полчаса.

Попрощавшись, она выключила телевизор, поставила нетронутую эскаливаду в холодильник и направилась в спальню. Снимая предназначенное для «игр» нижнее белье и пряча его в шкаф, она немного колебалась, потому что практически никогда не передумывала, когда ею овладевало желание «его принять». (Если он придет, а ты не готова… Если ты не будешь ожидать его, как должно…) Но от этого звонка и ужасного известия о смерти Колина в душе остался осадок из странных вопросов, на которые нужно было найти ответ.

Она выбрала комплект нижнего белья бежевого цвета, свитер и джинсы.

Она поедет к Наде.

Им нужно о многом поговорить.

 

23

Помигав, свет загорелся. Он шел из толстой люминесцентной трубки над зеркалом в ванной комнате и освещал все уголки, все щелки выложенных оранжевыми плитками стен. Однако Надя Петрова к тому же зажгла портативную пятиваттную лампочку на аккумуляторах и поставила ее на табурет рядом с душем. Без этой лампы она никуда не ездила, а в чемодане у нее было еще три фонарика.

Она была рада, что позвонила Элисе, хотя это было и нелегко. Несмотря на то что истинной причиной, почему она приняла приглашение хозяйки квартиры Эвы, было желание встретиться со старой подругой, она была в Мадриде уже неделю и решилась позвонить ей только после того, как узнала о смерти Колина Крейга. Но даже теперь у нее оставались сомнения. Не надо было этого делать. Мы дали слово не общаться. Однако ее угрызения совести облегчались сознанием безвыходности ситуации. Если раньше ей просто хотелось возобновить дружеские отношения, то сейчас ей было необходимо присутствие Элисы и ее советы. Она хотела услышать ее мнение о том, что Наде нужно было ей рассказать — слова Элисы всегда успокаивали ее.

Какое-то логичное объяснение — вот, что ей нужно. Что-то, что сможет прояснить происходящее.

Она пошла в комнату, где так же, как и во всем доме, горел свет. В конце месяца Эва схватится за голову, но Надя собиралась оставить ей какие-то деньги. Два года назад в Париже, в доме, где она жила, пропал свет, и она жутко испугалась. Те пять минут, которые длился сбой в подаче электричества, она неподвижно просидела на полу, сжавшись в комок. Она даже кричать не могла. С тех пор у нее было несколько портативных ламп и фонариков, которые она всегда держала наготове. Она ненавидела темноту.

Надя разделась. Открыв шкаф, посмотрела на себя в зеркало.

Зеркала с детства вызывали у нее беспокойство. Глядя в них, она не могла удержаться от мысли о том, что сейчас за ее спиной кто-то появится, из-за ее плеча неожиданно высунет голову какое-то существо, какая-то тварь, которую можно увидеть только там, во ртути. Но, ясное дело, это были беспочвенные страхи.

И теперь она тоже не увидела ничего странного, только саму себя: молочного цвета кожу, маленькую грудь, бледно-розовые соски… То же, что видела всегда. Или, может, не «всегда», но с уже привычными изменениями. Изменениями, которые, как она знала, произошли и в Жаклин, и, возможно, в Элисе.

Она выбрала одежду и посмотрела на часы. У нее еще было минут двадцать на то, чтобы принять душ и привести себя в порядок. Она голышом пошла в ванную, думая, что же скажет ее подруга об этих изменениях в ее внешнем виде.

Что она подумает, к примеру, о ее длинных волосах, окрашенных в черный цвет.

Она решила поехать в объезд по М-30, посчитав, что пытаться проехать через центр Мадрида за три дня до Рождества да еще в вечерние часы — значит рисковать угодить в жуткую пробку. Но когда она выехала на проспект Илюстрасьон, частые рубины тормозных огней вынудили ее затормозить. Словно все пурпурные гирлянды рождественской иллюминации бросили на асфальт. Она тихо выругалась, и в такт ее ругательствам зазвонил телефон.

Она подумала: это Надя. И тут же: Нет. Номер мобильного я ей не давала.

Продвигаясь черепашьим шагом среди медленно ползущего стада автомобилей, она достала телефон и ответила на звонок.

— Здравствуй, Элиса.

Эмоции распространяются внутри нас с поразительной быстротой. И не только эмоции: каждую секунду по нашим нейронным цепям проносятся миллионы данных, не вызывая никаких заторов, подобных тому, в котором сейчас увязла машина Элисы. Не успела она моргнуть, как ее эмоции несколько раз скакнули в разные стороны: от безразличия к удивлению, от удивления к внезапной радости, от радости к беспокойству.

— Я сейчас в Мадриде, — сказал Бланес. — Моя сестра живет в Эль-Эскориале, и я приехал к ней на праздники. Хотел тебя поздравить, мы уже столько лет не говорили. — И он радостно прибавил: — Я звонил тебе домой, но включился автоответчик. Я вспомнил, что ты работала в Алигьери, позвонил Норьеге, и он дал мне номер твоего мобильного.

— Я очень рада снова тебя слышать, Давид, — от души сказала она.

— И я рад. Столько лет прошло…

— Как у тебя дела? Все в порядке?

— Грех жаловаться. Там, в Цюрихе, у меня есть доска и несколько книг. Я счастлив. — Он заколебался, и она догадалась о том, что он скажет, еще до того, как услышала его слова: — Ты слышала о бедняге Колине?

Они светски поговорили о случившейся трагедии. Похоронили Крейга в вежливых фразах в течение десяти секунд. За это время машина Элисы едва сдвинулась на пару метров.

— Райнхард Зильберг звонил мне из Берлина, чтобы сообщить об этом, — заметил Бланес.

— А мне Надя рассказала. Ты же помнишь Надю? Она тоже приехала в Мадрид на праздники, остановилась у какой-то подруги.

— А, вот хорошо. Как дела у нашего милого палеонтолога?

— Она бросила палеонтологию несколько лет назад… — Элиса кашлянула. — Говорит, что очень уставала… — Так же, как Жаклин и Крейг. Она помолчала, ошеломленная этой мыслью. Бланес только что сказал ей, что Крейг попросил академотпуск в университете. — Сейчас она работает на какой-то небольшой должности на факультете славистики вроде бы, в Сорбонне. Говорит, ей повезло, что она знает русский.

— Понятно.

— Мы договорились сегодня встретиться. Она сказала, что… напугана.

— А.

Это «а» прозвучало так, словно Бланес не только не был удивлен состоянием Нади, но даже воспринял его как должное.

— Некоторые подробности происшедшего с Колином вызвали у нее неприятные воспоминания, — прибавила она.

— Да, Райнхард мне тоже говорил что-то подобное.

— Но все это — лишь несчастливое совпадение, правда?

— Конечно.

— Сколько ни думаю об этом, не могу даже в мыслях предположить о существовании вероятности… вероятности связи с… с тем, что с нами случилось… А ты, Давид?

— Это даже не подлежит обсуждению, Элиса.

Жена Колина Крейга, объятая ужасом, бежит по обочине, может, в халате или в ночной рубашке. Она видела, как напали на ее мужа и дико пытали его и как схватили ее сына, но она смогла убежать и взывает о помощи.

«Это даже не подлежит обсуждению, Элиса».

— Я вот тут думал, — сказал Бланес, меняя интонацию, — не захочешь ли ты встретиться на днях… Я понимаю, что время сейчас очень хлопотное, но, не знаю, может, нам удастся встретиться, попить кофейку. — Он хмыкнул. Или вернее издал звук, который должен был означать «я смеюсь». — Если Надя захочет, она тоже может прийти…

И тут Элисе показалось, что она поняла смысл звонка Бланеса, который таился за внешней декорацией.

— Вообще-то план хороший. — «План» — вдвойне подходящее слово, подумалось ей. — К примеру, завтра, в четверг?

— Чудесно. Сестра оставила мне машину, и, если тебе удобно, я могу заехать за тобой в полседьмого. А потом решим, куда ехать.

Они говорили так, словно не придавали этой встрече никакого значения. Просто двое друзей, которые несколько лет не виделись, договариваются о встрече вечерком. Но она уяснила все данные. Время шесть тридцать. Место: не по телефону. Причина встречи: это даже не подлежит обсуждению.

— Скажи, как тебя можно найти, — попросила она. — Я спрошу у Нади и перезвоню тебе.

Пример причины встречи: пятилетний ребенок, замерзший в саду своего дома, рот и глаза запорошены снегом, напрасно ждет папу с мамой, потому что мама ушла звать на помощь, а папа дома, но сейчас занят.

Другие варианты: солдаты и отключение света.

Да уж, причин у нас множество.

— Значит, договорились, Элиса. Звоните в любое время. Я обычно ложусь поздно.

На шоссе Пардо движение стало посвободнее. Элиса попрощалась с Бланесом, спрятала мобильный и переключила передачу.

Ей вдруг захотелось поскорее приехать к Наде.

В душ она всегда заходила с мыслью о смерти.

За последние годы этот страх обрел ужасающую силу, и само пребывание голышом под непрерывным теплым дождем представлялось ей скорее испытанием храбрости, чем гигиенической потребностью. И не потому, что она не привыкла быть одна — в конце концов, именно так она жила в Париже, — а наоборот, потому что она думала (или подозревала, или чувствовала), что она никогда не остается совсем одна.

Даже когда рядом никого не было.

Оставь эти глупости. Тебе же Элиса сказала: то, что случилось с Колином, ужасно, но оно никак не связано с Нью-Нельсоном. Не думай об этом. Выброси это из головы. Она потерла руки. Потом намылила живот и депилированный лобок. Еще несколько лет назад она полностью и окончательно депилировала лобок и подмышки. Сначала это показалось ей обычной прихотью, и ей было даже забавно стать такой, хотя никто ее об этом не просил и никто из ее сестер на такое не решался. А потом… она уже не знала, что и думать. Когда она купила все это черное белье (которое ей никогда не нравилось и которое так резко смотрелось на ее почти альбиносном теле) или решила покрасить волосы, она тоже приписала это своим интимным фантазиям. Ей казалось, что они уходят корнями в ее неприятное прошлое. Как бы там ни было, это была ее личная жизнь.

По крайней мере так ей казалось. До того вечера, когда она поговорила с Жаклин.

В первые месяцы после возвращения с Нью-Нельсона она безуспешно пыталась возобновить контакт со своей бывшей преподавательницей. Она звонила в университет, в лабораторию, даже ей домой. Сначала она узнала, что Жаклин была «ранена» во время взрыва на острове. Потом ей сказали, что она совсем ушла из университета. Люди из «Игл Груп» упрекали ее за эти звонки, напоминая, что общаться с другими участниками из соображений безопасности проекта запрещается. Но это только вызвало у нее раздражение, и ее состояние ухудшилось. Тогда они сменили тактику: почти каждый месяц ей сообщали что-то о Жаклин. Профессор Клиссо чувствует себя нормально, хоть она и бросила свою работу. Позже Надя узнала, что она развелась. Она писала книги и была независимой женщиной, решившей направить свою жизнь в иное русло.

В конце концов Надя смирилась с тем, что никогда больше ее не увидит. Так или иначе, она ведь тоже направила свою жизнь в иное русло.

До того самого вечера, всего несколько часов назад, когда зазвонил ее мобильник и она узнала, что «русла» у Жаклин и у нее (и, возможно, у Элисы) были очень похожи: одиночество, тоска, маниакальная забота о внешности и некие фантазии, связанные с…

Она даже не помнила, кто из них первой упомянул его и то, что он «заставляет» их делать. Главнейшее правило их фантазий заключалось в запрете говорить об этом с кем бы то ни было. Но она почувствовала, что Жаклин колеблется, волнуется (как потом Элиса), и это подтолкнуло ее на откровенность… А может быть, все было вызвано известием о смерти Колина Крейга, которое как-то пробило брешь в стене молчания. И с каждым новым словом, просачивавшимся сквозь эту стену, они понимали, какой кошмар их объединял…

Но, возможно, с точки зрения психологии, все это можно как-то объяснить. Какая-нибудь травма, которую мы получили на острове. Перестань волноваться.

По оранжевым плиткам душевой кабины скользила цепочка разноцветных птиц, нарисованных на керамике. Держа в левой руке душ и поливая себе спину, Надя смотрела на них, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

Перестань волноваться. Ты должна…

Свет погас так мягко и неожиданно, что, когда ее окружила тьма, ей показалось, будто она еще видит этих птиц.

Она уже подъезжала к Монклоа. Но ее беспокойство усилилось. Хотелось давить на гудок, просить, чтобы ее пропустили, выжимать газ.

Тревога вдруг полностью овладела ею.

Это звучит невероятно, но она почему-то была уверена: сейчас нужно очень спешить.

Увидев, что в здании, похоже, все спокойно, она вздохнула с облегчением. Но этот внешне нормальный вид тоже не давал ей покоя. Она отыскала место для парковки, вошла в подъезд и поспешно поднялась по лестнице, думая, что случилось что-то ужасное.

Однако дверь ей с улыбкой открыла сама Надя. От теплого приветствия все ледяное беспокойство, охватившее ее по дороге, растаяло. Крепко обняв подругу, она не смогла сдержать слезы радости. Потом отстранилась и внимательно посмотрела на Надю.

— Боже, что ты сделала с волосами?

— Покрасила.

Она была сильно накрашена, красива, элегантно одета. От нее исходил запах духов. Надя провела Элису в уютную светлую гостиную, в углу которой стояла украшенная огоньками елка, и предложила что-нибудь выпить, перед тем как идти ужинать. Элиса согласилась на пиво. Надя принесла поднос с двумя бокалами — пена до краев, поставила на журнальный столик, уселась напротив Элисы и сказала:

— По правде говоря, мне жаль, что я тебя так дернула. Я просто дура, Элиса. Не надо было тебе звонить.

— Да ну, мне, наоборот, приятно. Мне хотелось тебя увидеть.

— Вот, уже видишь. — Надя положила ногу на ногу так, что стал виден разрез мини-юбки и черная подвязка чулка. Она была очень сексапильна. Элиса заметила, что она говорит по-испански совсем чисто, даже без акцента. Она как раз собиралась сказать ей об этом, как тут Надя добавила: — Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что я тебя вытягиваю силой.

— Как ты могла такое подумать?

— Ну, ты уже шесть лет не пыталась со мной связаться. Хотя могла бы — ты знала, что я в Париже… Но, наверное, тебе уже было все равно, что со мной.

— Ты мне тоже не звонила, — возразила она.

— Ты права, не обращай на меня внимание. Я просто жила все это время совсем одна. — Ее голос вдруг стал жестче. — Совсем одна. Думая только о том, как ему понравиться. Лелея себя для него. Потому что ты же знаешь, как сильно он нас хочет…

— Да, я знаю.

Эти последние слова повергли ее в тоску, не дав времени обидеться на довольно прозрачные упреки подруги. Она права: я уехала из дома, вместо того чтобы ожидать его, как должно. Она беспокойно встала и, заговорив, заходила по комнате.

— Надя, мне очень жаль, что так получилось. Я бы с удовольствием поддерживала с тобой связь, честное слово, но я боялась… Я хорошо знаю, что он хочет, чтобы я боялась. Ему это нравится, и когда я боюсь, я ему угождаю. По-моему, я ничего плохого не делала: я продолжаю работать, преподаю, пытаюсь забыть и готовлюсь к тому, чтобы его принять… Можешь мне поверить, я стараюсь изо всех сил. Просто такое впечатление, что я где-то застряла и чего-то жду… Чего? Не знаю. И вот как раз это ощущение ожидания я не выношу… Не знаю, поймешь ли ты меня. — Она обернулась к Наде. — С тобой такого не…

Нади на диване не было. Не было ее и вообще в гостиной.

И тут все лампы погасли, даже елочные огоньки. Это не сильно обеспокоило Элису: наверняка произошло замыкание на снабжающей город электростанции. Как бы там ни было, глаза начали привыкать к темноте. Она на ощупь пересекла комнату и различила начало коридора.

Элиса позвала Надю, но когда услышала эхо своего собственного голоса, ей стало не по себе. Еще несколько шагов вперед. Под подошвой что-то захрустело. Стекло. Разбитый шар предсказаний судьбы? Шар предсказаний ее судьбы? Она подняла глаза, и ей показалось, что потолочная лампа превратилась в черную закорючку. Вот чем объяснялось отключение света.

Немного успокоившись, она пошла дальше по темному коридору, пока не достигла подобия перекрестка: слева была открытая дверь, справа — закрытая, с матовым стеклом. Возможно, она вела в кухню. Элиса обернулась к левой двери и застыла на месте.

Дверь была не открыта, а вырвана. Усыпанные пылью или древесной трухой петли торчали из рамы, как выгнутые гвозди. За дверью — кромешная тьма. Элиса углубилась в нее.

— Надя?

Кроме ее шагов, ничего не слышно. Она наткнулась животом на округлый край. Умывальник. Значит, это — ванная. Она пошла дальше. Ванная была огромной.

Внезапно она поняла, что это не ванная и даже не дом. Пол укрывал толстый слой чего-то, напоминавшего глину. Она протянула руку и дотронулась до стены, которая, казалось, поросла мхом. Потом обо что-то споткнулась, что-то хлюпнуло, она нагнулась. Это был кусок чего-то белого, может, поломанного дивана. Теперь она могла различить вокруг и другие куски изувеченной мебели. Воздух ледяной, почти никаких запахов — только один, тонкий, но стойкий: смесь пещеры и трупов, мясо и сырость.

Вот оно, это место. Оно здесь. Она пришла.

Элиса пошла дальше по этой безлюдной пустоши и снова наткнулась на какой-то кусок мебели.

И тут она поняла.

Это не мебель.

По ее бедрам невольно потекла теплая струйка, образовав лужицу у ног. Ее тошнило, но комок в горле не давал ей ни рвать, ни говорить. Закружилась голова. Вытянув руку, чтобы опереться на стену, она поняла, что то, что она сначала приняла за мох, было тем же густым и влажным веществом, которое покрывало пол. Оно наполняло все щели, все уголки, ей даже показалось, что какие-то куски свешивались с потолка, словно паутина.

Перед ней выросла еще одна стена, и она с удивлением обнаружила, что может по ней лезть. Но это оказался пол, хоть она и не помнила, как упала. Она встала, опершись на колени. Потерла руки и почувствовала наготу кожи. В какой-то момент она, должно быть, сняла всю одежду, хотя и не знала зачем. Может, ей стало противно и она побоялась испачкаться.

Элиса вдруг подняла голову и увидела ее.

Несмотря на темноту, узнать ее было легко: она различила локоны белых волос (хотя вроде бы помнила, что раньше волосы были черными) и очертания ее фигуры. Она сразу заметила, что с Надей происходит что-то странное.

По-прежнему на коленях (она не хотела вставать, зная, что он за ней наблюдает) она вытянула руки: в этих мраморных ногах не чувствовалось ни малейшего движения, хотя не похоже было, что она парализована. Кожа Нади была теплой. Впечатление такое, словно под ее плотью нет ничего, что могло бы выполнять работу по движению.

Вдруг в глаза ей попало что-то вроде горсти песка. Она опустила голову и потерла их. Что-то коснулось ее волос. Она снова подняла лицо, и какой-то комок упал ей прямо в рот, заставив закашляться.

Она поняла кошмарную правду: тело Нади крошилось, словно сделано из сахарной пудры, и, коснувшись его, Элиса вызвала этот обвал. Щеки, глаза, волосы, грудь — все падало, шурша, словно ветер, гонящий снег по дороге.

Она попыталась выйти из-под этого града из Надиной плоти, но обнаружила, что не может. Лавина не давала ей двинуться, она была громадной, она похоронит Элису, та задохнется…

И тогда, поднимаясь из-за рассыпающегося тела, возник он.

— Эй, барышня!

— Накачалась, что ли…

— Почему никто не вызовет полицию?

— Женщина! Вам плохо?

— Вы можете убрать машину с дороги? Вы мешаете проехать!

К самым близким лицам добавлялись другие, говорившие что-то еще, но Элиса больше всего смотрела на мужчину, заслонившего больше двух третей окошка, и на молодую женщину, занявшую собой остальную часть стекла. Все остальное пространство было лобовым стеклом, на которое начинали садиться мелкие капли ночного дождя.

Она тут же поняла, что случилось: она стояла перед красным светофором, хотя одному Богу известно, сколько зеленых и желтых интервалов сменилось перед тем, как она проснулась. Потому что она заснула в машине, и ей приснилось, что она пришла к Наде и все остальное, включая (к счастью, это был всего лишь сон) жуткую находку ее тела. Но нет, она не заснула: она поняла это, почувствовав мокроту брюк и ощутив резкий запах мочи. У нее произошло «отключение», «сон наяву». Такое с ней уже бывало, но в первый раз это застало ее вне дома, и она обмочилась.

— Простите… — ошарашенно сказала она. — Простите, простите!

Она приложила руку к груди в знак извинения, и мужчина с женщиной удовлетворенно отошли. В заднее зеркальце виднелся целый ряд сердитых машин, которые пытались объехать преграду, созданную ею. Она поскорее вырулила и нажала на газ. Как раз вовремя, подумала Элиса, заметив в одном из боковых зеркал отсвечивающий жилет на темной куртке: меньше всего ей сейчас хотелось объясняться с полицией.

Она уже была в Монклоа, но, похоже, плотное движение в эту ночь предрождественского хаоса и ее собственное желание поскорее приехать сговорились, чтобы ее задержать. В какой-то момент ока остановилась посреди улицы с двухсторонним движением в шквале безумных гудков и отдаленного воя сирены. Накрапывал мелкий дождь, и это еще ухудшало положение. Она повернула свой «пежо» к тротуару. Ни одного свободного места не нашлось, но Элиса поставила машину во второй ряд, выскочила и побежала по тротуару с несущейся за ней на ремне сумкой, похожей на карманную собачку.

Она так боялась, что ее собственный страх еще больше ее пугал, и от этого только усиливался, как в какой-то игре со ставками, где минимальные суммы вырастают до гигантских размеров из-за вкладов бесконечного множества игроков. Во рту у Элисы пересохло, он был лихорадочно открыт, и только изморось увлажняла его изнутри.

С ней ничего не случилось. Это просто очередной твой приступ. С ней все в порядке…

Пару раз она остановилась, чтобы прочитать похожие на погребальные доски таблички с названиями улиц. Она заблудилась. Чуть не сбиваясь на крик, она спросила дорогу у старика с желтоватым лицом, который с любопытством наблюдал за ней из подъезда. Старик не знал, где улица, которую она ищет. Он переспросил у какой-то женщины, которая в этот момент выходила из дома.

И тут Элиса услышала сирену.

Она оставила споривших старика с женщиной и побежала.

Она не знала, почему бежит. Не знала, ни куда бежит, ни почему ей нужно добраться туда так быстро. Она неслась, огибая закутанные в пальто фигуры со щитами из черных зонтов. Она неслась так быстро, что вырывавшееся из ее рта дыхание, превращаясь в пар, двигалось медленнее, чем она, и ударяло ей в лицо, оставаясь позади.

Это был джип с вращающейся мигалкой. Он поднимал адский шум, продвигаясь по улицам. Однако из-за столпотворения машин она не теряла его из виду.

Вдруг все побежали, и у всех машин на крышах, кажется, были мигалки, и все сирены выли одновременно. Элиса нашла нужную улицу, но она была перекрыта темными фургонами. Перед Надиным подъездом были еще фургоны, машины «скорой помощи» и полицейские машины. Какие-то фигуры в касках, похожие на сотрудников органов по борьбе с беспорядками, просили людей отойти.

Под ложечкой у Элисы рос и пульсировал комок холода. Она пробралась в первый ряд, миновала его, и ее руку обхватила перчатка. Заговоривший с ней не был похож на человека: на нем были шлем и маска, только в глубине, в его глазах, скрытых множеством слоев законов и приказов, казалось, светилась жизнь.

— Женщина, туда нельзя.

— Там… там моя… подруга… — простонала она, задыхаясь.

— Пожалуйста, отойдите.

— Но что вообще происходит? — спросила какая-то женщина рядом с ней.

— Террористы, — ответил полицейский.

Элиса пыталась перевести дыхание.

— Там моя подруга… Я хочу ее видеть…

— Элиса Робледо? — вдруг услышала она. — Это вы?

Говорил другой мужчина, выглядевший в отличие от первого намного более живым. Он был хорошо одет, в костюме и галстуке, черные волосы напомажены и зачесаны назад. Совершенно незнакомый человек, но Элиса зацепилась за его улыбку и любезное выражение лица, как висящий на краю пропасти хватается за ветку.

— Я вас узнал, — произнес мужчина, подходя поближе и не переставая улыбаться. — Эту девушку можно пропустить, — обратился он к человеку в маске. — Будьте добры, пройдемте со мной.

— Что случилось? — спросила она, не успев даже перевести дыхание и спеша за быстрыми шагами своего проводника среди оглушающего хаоса огней и голосящих радиопередатчиков.

— В принципе ничего. — Мужчина миновал подъезд, но внутрь не вошел, продолжая быстро шагать по тротуару. — Мы тут только для того…

— Как вы сказали? — Элиса не поняла конца фразы.

— Для защиты, — повторил он громче. — Мы приехали для защиты.

— Значит, с Надей…

— С ней все в порядке, хоть она и очень напугана. И после того что случилось с профессором Крейгом, мы решили, что лучше отвезти ее в надежное место.

От этих слов она почувствовала облегчение. Они дошли до противоположного конца улицы, мужчина все время шагал впереди. На тротуаре стоял фургон, и обе створки задней дверцы были приоткрыты. Мужчина отворил их и на миг исчез внутри машины. Элиса услышала его голос:

— Госпожа Петрова, прибыла ваша подруга.

Мужчина снова вылез и шагнул в сторону, пропуская Элису. Встревоженно улыбаясь, она заглянула в машину.

Внутри фургона рядом с носилками сидел еще один мужчина в белом костюме. Носилки были пусты.

Чужая рука опустилась ей на нос и губы, с которых еще не успела сползти улыбка.

 

24

— И что тогда?

— Я припарковалась как попало и побежала…

— Простите, а перед этим ничего не было? Ведь когда вы ехали в машине, с вами произошло «отключение», так?

— Да, кажется, так.

— Что же вы видели?.. Ну же, успокойтесь… Сегодня мы так хорошо начали… Почему на этом месте вы…

Стоял чудесный день для прогулок. К сожалению, дворик был очень мал, но это все же лучше, чем сидеть в комнате. Сквозь ромбы проволочной сетки виднелись другие линии заграждений, а за ними, вдали, пляж и бесконечное море. Океанский бриз шевельнул край ее халата. Халат на ней был бумажный (Господи, бумажный халат, ну и жлобство), но по крайней мере она могла как-то прикрыться, и ветер не такой холодный, как показалось вначале. Можно привыкнуть.

Ей сказали, что на невидимом отсюда западном склоне есть оливы и смоковницы. В любом случае этого пейзажа ей уже хватало: от буйства красок глаза заболели, но боль быстро прошла. Ей удалось сделать несколько шагов без головокружения, хотя в конце концов пришлось ухватиться за проволоку. За второй линией заграждения двигалась какая-то кукла. Это был солдат, но на таком расстоянии и с такой походкой он мог сойти за сносный вариант андроида из фильма со спецэффектами. На плече у него висел немаленький автомат, и двигался он так, точно хотел показать, что может без проблем справиться с этой тяжестью.

Внезапно все потемнело. Картина изменилась настолько, что ей подумалось, будто пейзаж перед нею тоже стал другим. Нет, это просто облако набежало на солнце.

— Давайте вернемся к тому моменту, когда вы увидели, как Надино тело распадается на части… Помните?

— Да…

— Вы видели там кого-то еще? Того, кого вы называете «он»? Который присутствует в ваших эротических фантазиях?

— …

— Почему вы плачете?

— …

— Элиса, здесь с вами не случится ничего плохого… Успокойтесь…

Ей показалось, что она вернулась с того света, выбралась из-под земли. Последние дни в ее памяти были несвязными тенями. Все суставы болели, на руках следы от уколов: она вся была утыкана ими, как отметинами крошечных пирсингов. Но причину стольких уколов ей уже объяснили. Учитывая состояние, в котором она находилась, когда ее привезли на базу, главной их задачей было успокоить ее. Элису накачали большими дозами успокоительных.

Было 7 января 2012 года — она спросила, какой день, у молодого человека, который зашел за ней в палату. На нем был полосатый костюм, и он был крайне любезен. Сказал, что она провела здесь больше двух недель. А потом провел в гостиную.

— Не знаю, известно ли вам, что Додеканес означает, что в принципе тут должно было бы быть только двенадцать островов, — пояснял молодой человек тоном чичероне, пока они шли по коридорам, которые в каком-то месте неизбежно преграждал пункт контроля идентификационных карточек. — Но на самом деле их тут больше полусотни. Этот остров называется Имния, вы тут, по-моему, уже когда-то были… Центр очень хорошо оснащен: здесь есть лаборатория и вертолетная площадка. Его структура похожа на структуру тихоокеанских баз ДАРПА, Агентства по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам США. Мы сотрудничаем с Департаментом общей обороны Евросоюза… — Он постоянно останавливался, чтобы взглянуть на нее, окружая ее вниманием: — Вы хорошо себя чувствуете? Голова не кружится? Может, вы хотите есть? Мы быстро вам что-нибудь найдем, поужинаете со всеми… Осторожно, ступенька… Все ваши товарищи хорошо себя чувствуют, можете не волноваться. Вам не холодно?

Элиса усмехнулась. В этой шерстяной кофте поверх черного топа на бретельках холодно быть не могло. А еще на ней были черные джинсы.

— Нет, спасибо, просто я… Я просто… только заметила, что это моя собственная одежда.

— Да, мы привезли ее из вашего дома. — Молодой человек обнажил в улыбке такие идеальные зубы, что ей даже на миг стало противно.

— Ух ты, спасибо.

Из комнаты с открытыми дверями неслась замысловатая барочная музыка в исполнении пианино. Элиса вздрогнула.

— Нашему профессору в награду позволили заниматься его любимым хобби… Вы уже все знакомы, так что тратить время на представления не нужно.

Элисе подумалось, что это справедливо лишь отчасти: в обведенных черными кругами глазах и усталых телах, закутанных в пижамы и халаты или в уличную одежду, узнать Бланеса, Марини, Зильберга и Клиссо было нелегко, да и про нее, наверное, можно было сказать то же самое. Они едва обменялись приветствиями. Только Бланес (кстати, отрастивший бороду) едва заметно улыбнулся ей, прервав игру на пианино.

Пока она усаживалась за длинный стол, стоявший посреди комнаты, вошли еще двое. Первого она узнала не сразу — он сбрил усы, а волосы у него совсем поседели. Второго же вспомнила моментально: всегда одинаково стриженные под гребенку волосы, серая бородка, мощный корпус, на котором так плохо сидели костюмы, и очень сосредоточенный взгляд, словно его мало что интересует, но к каждому объекту своего интереса он относится с особой страстностью.

— С господами Гаррисоном и Картером, координирующими у нас вопросы безопасности, вы знакомы, — сказал молодой человек. Вновь прибывшие кивнули в знак приветствия, и Элиса улыбнулась им. Когда все расселись, молодой человек раскланялся: — У меня все, было очень приятно вас всех принять. Если вам что-то понадобится, сразу зовите меня.

После того как он вышел, в течение нескольких секунд обменявшись со всеми взглядами и улыбками, седой человек обернулся к Элисе:

— Госпожа Робледо, очень рад вас снова видеть. Вы меня помните, правда? — Тогда она вспомнила. Этот человек никогда не был ей симпатичен, хотя ей казалось, что у них просто несовместимые характеры. Она улыбнулась в ответ, но застегнула кофту, надетую поверх топа, и положила ногу на ногу. — Ну что ж, перейдем к интересующим нас вопросам. Пол, тебе слово.

Казалось, что у Картера во рту слова превращаются в кипяток, и он спешит их выплюнуть.

— Сегодня вы разъедетесь по домам. Это называется «реинтеграцией». Все будет обставлено так, как будто вы никуда не уезжали: ваши счета оплачены, встречи отложены, срочные дела отменены без всяких проблем, а родственники и друзья успокоены. Из-за того, что вся операция проходила в такой особый период, в каждом случае нам пришлось использовать разные предлоги. — Он раздал всем небольшие папки. — Здесь информация, которая введет вас в курс дела.

Элиса уже знала, что две недели назад на автоответчике ее матери было оставлено сообщение, в котором она сама (или по крайней мере «ее собственный голос») извинялась, что не может приехать на Рождество в Валенсию. На работе никаких отгулов брать не пришлось — у нее были законные каникулы.

— От имени «Игл Груп» мы хотим принести извинения за то, что вам пришлось провести праздники здесь. — Гаррисон улыбнулся, словно продавец, извиняющийся за ошибку в подсчете сдачи. — Надеюсь, вы сможете понять причину наших действий. Хотя я знаю, что в последние дни вам предоставили некоторую информацию, господин Картер с удовольствием расскажет вам все самое основное. Пол?

— Мы не нашли доказательств того, что гибель профессора Крейга как-то связана с событиями на Нью-Нельсоне или с тем, что происходите вами, — сказал Картер и вытащил из портфеля другие бумаги. — Что касается самоубийства Нади Петровой, тут мы пришли к выводу, что оно, к сожалению, непосредственно связано с известием о смерти Крейга…

Элиса закрыла глаза. Она уже осознала эту жуткую трагедию, но каждый раз при воспоминании об этом ей неизбежно становилось плохо. Зачем она это сделала? Зачем она позвонила мне, а потом сделала это? Ей не удавалось восстановить в памяти подробности разговора, но она помнила, как взволнована была Надя, как ей нужно было ее присутствие…

— Именно поэтому мы предупредили вас, что вам нельзя общаться, — вставил Гаррисон с укоризной и взглянул на Жаклин. — Профессор Клиссо, я вас ни в чем не упрекаю. Вы сделали то, что считали правильным: вы позвонили Петровой, потому что до этого позвонили вам, и вы хотели с кем-то выговориться. К сожалению, вы выбрали не того человека.

Жаклин Клиссо сидела на конце стола. Она была одета в голубую пижаму и халат, но несмотря на это и несмотря на минувшие годы, она по-прежнему выглядела потрясающе. Элиса обратила внимание на одну мелочь: Жаклин выкрасила волосы в черный цвет.

— Я очень сожалею, — почти беззвучно произнесла Жаклин, опуская глаза. — Так сожалею…

— О, повторяю, вам незачем себя упрекать, — сказал Гаррисон. — Вы не знали, что Петрова отреагирует подобным образом. Это могло случиться с каждым. Просто имейте в виду на будущее.

Жаклин так и сидела с поникшей головой, губы ее дрожали, будто никакие слова Гаррисона не могли рассеять ее уверенности в том, что она заслуживает самого строгого наказания. Элисе стало боязно: ей подумалось, что, возможно, она тоже совершила ошибку, поговорив с Надей.

— Мы восстановили события. — Картер раздавал новые бумаги: ксерокопии новостей из международных газет. — Надя Петрова говорила с профессором Клиссо в семь вечера. Потом, около десяти, она позвонила Элисе Робледо. В половине одиннадцатого она вскрыла вены на обеих руках и умерла от потери крови в ванной.

— После того как вы предложили ей поужинать вместе, — заметил Гаррисон, глядя на Элису. Сдержаться, чтобы не заплакать, стоило ей немалых усилий.

— Здесь вы можете ознакомиться с опубликованной информацией по обоим случаям, — указал Картер и снова передал слово Гаррисону — вместе они действовали, как два актера на репетиции.

— Конечно, изложено здесь не все. Нам действительно пришлось вмешаться, но я скажу вам почему. Когда убили профессора Крейга, это нас озадачило. Мы выслали в дом Крейга спецподразделения и возобновили наблюдение за всеми вами, поэтому мы слушали все ваши телефонные разговоры. Петрова была очень взволнована, и мы поручили одному из наших агентов убедиться, все ли с ней в порядке. Но когда он явился к ней домой, то обнаружил, что она покончила с собой. Тогда мы оцепили всю эту зону и решили привезти вас всех сюда, чтобы избежать новых трагедий…

— Мы воспользовались не очень обычным методом, но ситуация была экстренной.

Гаррисон продолжил реплику Картера:

— Мы воспользовались не очень обычным методом, но готовы поступить так снова — это должно быть ясно всем — по отношению к одному из вас или ко всем вам, если понадобится. — Он обвел всех взглядом и остановился на опустившей глаза Элисе. Потом на глядевшей в сторону Жаклин. — Профессор, я ясно выразился?

Жаклин поспешно ответила:

— Вполне.

— Какое-то время вы были изолированы ради вашей собственной безопасности и безопасности тех, кто вас окружает. Мы уже много раз повторяли: вы пережили Воздействие. Пока мы как следует не поймем, что происходит с человеком, заглянувшим в прошлое, нам придется принимать жесткие меры, как только потребуется. Надеюсь, я все понятно разъяснил. — Он снова взглянул на Элису, которая опять кивнула. Взгляд Гаррисона, его голубых, казавшихся колючими глаз, заставил ее содрогнуться. — Вы все — образованные люди, интеллектуальная элита… Я уверен, что вы меня понимаете.

Все закивали.

— Но… была версия о том, что Колина убила организованная группировка! — вдруг заявил Марини. Внимание Элисы привлекла его интонация: точно ему очень хотелось, чтобы все именно так и было. Глаза его покраснели, а левое веко подергивалось от тика.

— Нет никаких улик, указывающих на то, что в этом замешана какая-то организация, — ответил Картер.

— Профессор Крейг случайно погиб от рук пары опасных преступников с востока, разыскиваемых Скотленд-Ярдом, — добавил Гаррисон. — Они врывались в дома, мучили и убивали хозяев и уносили все ценные вещи. Преступников уже поймали. Это трагедия, но на этом все могло бы и кончиться, если бы вы не начали в испуге передавать эту новость друг другу… и Петрова не выдержала нервного напряжения.

— Как бы там ни было, без защиты вы домой не вернетесь, — добавил Картер. — Мы будем за вами наблюдать, по крайней мере в ближайшие месяцы, ради вашей собственной безопасности. И продолжим проведение бесед со специалистами…

— А если мы не хотим возвращаться? — воскликнул Марини. — У нас есть право жить под защитой!

— Выбор за вами, профессор, — развел руками Гаррисон. — Мы можем держать вас здесь сколько пожелаете, как в закрытой раковине, если вы хотите именно этого… Но никаких объективных оснований для этого нет. Наш совет: продолжайте вести обычную жизнь.

Услышав эти слова, Элиса стиснула зубы. Значение слов «обычная жизнь» было ей неизвестно, и она подозревала, что никто, и уж тем более не Картер и не холеный Гаррисон, не смог бы ей объяснить его суть.

Все были очень уставшими и после обеда вернулись в свои палаты. Вечером, перед тем как ее отвезли к самолету, ей выдали ее личные вещи. Она взглянула на календарь на часах: была суббота, 7 января 2012 года.

Спустя восемь месяцев утром 11 сентября к ней на часы с компьютером пришло рекламное сообщение: карта центральных улиц Мадрида и циферблат в верхнем углу. Рекламировались часы: прототип наручного компьютера в часах со встроенной системой Galileo — новаторской и современной европейской системой спутниковой навигации. Для демонстрации его функций пользователь мог перемещать указку по карте, и в местах, отмеченных красным кружком, появлялись данные об их местонахождении и звучала какая-то мелодия. Рекламный слоган гласил: «Посвящается тебе». Элиса уже было собиралась удалить сообщение, как вдруг обратила внимание на мелкую деталь.

Во всех точках, кроме одной, звучала одинаковая мелодия. Элиса сразу узнала ее: партита, которую всегда играл он. Эта музыка запомнилась ей на всю жизнь.

Заинтригованная, она перевела указку на ту единственную точку, где мелодия менялась, и услышала другое произведение, тоже для фортепьяно, но на сей раз очень популярное. Даже она знала, что это за музыка.

Внезапно ее охватила дрожь. Посвящается тебе.

Тогда она заметила, что, когда наводишь указку на эту точку, рекламируемые часы начинают показывать другое время: не 17:30, а 22:30.

Она испугалась и решила стереть сообщение.

Последнее время она боялась всего. Откровенно говоря, она провела это ужасное лето, дрожа от малейшего повода, как кисель, и способна была лишь непрестанно заботиться о своем все более потрясающем внешнем виде, покупать себе такую одежду, которую ей раньше и в голову не пришло бы надеть, отвечать отказом всем мужчинам, которые хотели с ней встречаться (их было много, и предложения были заманчивые), запираться дома на сто засовов, включать сигнализацию и пытаться спокойно жить. Несмотря на то что это были не лучшие летние каникулы в ее жизни, она начала приходить в себя после ужасных рождественских переживаний и не хотела делать шаг назад.

Вечером она снова получила такое же сообщение. Она его стерла. И получила еще раз.

Пока она добиралась домой, ее охватила паника. Столь хорошо продуманное и подготовленное сообщение (если, конечно, речь шла о том, о чем она подумала, но она была уверена в своей правоте) вызывало у нее жуткие воспоминания.

Если бы ей позвонили, кто угодно, она отказалась бы наотрез. Но это сообщение одновременно и притягивало, и отталкивало ее: казалось, оно замыкает какой-то круг в ее жизни. С зашифрованного сообщения для нее все началось, и, возможно, им же все и кончится.

Она приняла решение.

Часы в сообщении показывали 22:30. У нее было почти два часа — хватит с лихвой, чтобы доехать до нужного места. Она машинально оделась: бюстгальтер надевать не стала, выбрала сетчатое платье цвета слоновой кости, которое обтягивало ее, как перчатка, оставляя открытыми шею и руки, белые высокие сапоги и серебристый браслет (она теперь часто носила разные браслеты). Элиса взяла маленькую сумочку, засунув туда недавно купленный флакончик духов, помаду и другие косметические принадлежности. Она ходила с новой прической, и волосы были взбиты, образовывая локоны ее натурального черного цвета, который так ей нравился. Перед уходом она открыла сообщение и поставила указку на кружок, где звучала та, другая, столь известная мелодия. Перечитала адрес и вышла из дома.

По дороге она все думала об этой музыке и о подписи к сообщению: «Посвящается тебе». Именно она стала подсказкой.

Это была пьеса Бетховена «К Элизе».

Сама толком не зная почему, она решила поехать на метро. Она была в таком взвинченном состоянии, что даже не заметила взглядов, которыми окидывали ее стоящие рядом пассажиры. Элиса вышла на станции «Аточа», и ее окружил еще жаркий вечер, в котором, однако, предчувствовалась близость осени. Шагая к обозначенному на карте месту, она вспомнила о том, другом вечере, шесть лет назад, когда Валенте назначил ей встречу похожим хитроумным способом, чтобы рассказать о существовании сцены с фальшивыми декорациями и о том, что она была одним из действующих лиц в этом фарсе.

Теперь все изменилось. В особенности она сама.

Обычно грязные реплики, с которыми обращались к ней на улице некоторые мужчины, ее мало беспокоили, но сейчас гадости, которые выкрикнули ей вслед сбившиеся стайкой подростки, заставили ее задуматься. Она краем глаза посмотрела на свое отражение в стеклах витрин: высокая, стильная, силуэт слоновой кости и сапоги на каблуках. Элиса удивленно остановилась перед одним из магазинов. Обтягивающее платье в сетку обнажало ее, пожалуй, больше, чем если бы она была нагишом, а обвивающий руку у плеча браслет и сапоги с высоким голенищем придавали совсем не такой вид, который ей хотелось бы.

Как мог произойти столь радикальный переворот? Воспоминание о том вечере, когда она познакомилась с Валенте, заставило ее задуматься о глубоких переменах, которые произошли в ее личности с тех пор: Элиса-студентка, совсем не следящая за своим внешним видом и равнодушная к одежде, превратилась в преподавателя Робледо, глупую претендентку на роль модели или актрисы кабаре. Даже ее мать, сверхэлегантная Марта Моранде, говорила ей, что она сама на себя не похожа. Как будто стала другим человеком.

Пока Элиса разглядывала себя в стекле витрины, сердце ее колотилось вовсю. Для кого она так наряжалась? Под чьим влиянием она так изменилась? Ей пришла в голову очень странная мысль. Валенте бы это понравилось.

Она пошла дальше, по-прежнему ощущая себя странной. Странной и непонятной, словно часть ее воли была ей неподконтрольна. Но в конце концов она признала, что фантазия желанности была только ее. Эта фантазия могла показаться загадочной и даже отвратительной, но исходила, несомненно, от нее самой, и та, прежняя, Элиса не имела никакого права возмущаться.

Каблуки белых сапог выстукивали дробь по тротуару, Элиса приближалась к месту встречи. Ей было страшно, и в то же время она горячо желала, чтобы встреча оказалась реальной. За последние месяцы страх и желание часто сплетались в ней воедино.

Стрелка указывала просто на угол улиц. Там никого не было. Элиса посмотрела по сторонам, и ее ослепили огни фар припаркованной на перпендикулярной улочке машины. Чувствуя, как сердце колотится быстрее, она подошла ближе. Сидящий за рулем открыл соседнюю дверцу. Машина сразу тронулась с места и направилась в сторону бульвара Пасео-де-Прадо.

— Господи, я бы в жизни тебя не узнал, — проговорил водитель. — Ты… так изменилась…

Она, покраснев, отвела глаза.

— Пожалуйста, выпусти меня, — попросила она. — Остановись и дай мне выйти.

— Элиса, две недели назад за нами перестали следить. Я знаю это наверняка.

— Все равно. Выпусти меня. Мы не должны говорить.

— Дай мне один шанс. Нам нужно встретиться без их ведома. Только один шанс.

Элиса взглянула на него. Бланес выглядел намного лучше, чем на базе «Игл Груп». На нем была свободная рубашка и джинсы, бороду он так и не сбрил, пожалуй, в ней было столько же волос, сколько пропало с его головы. Но было ясно, что он казался другим. Она тоже казалась другой. В этой одежде она почувствовала себя по-дурацки. Вдруг все ее хрупкое существование рухнуло на ее глазах. Она подумала, что, пожалуй, он прав: им надо поговорить.

— Знаешь, я очень рад тебя видеть, — с улыбкой добавил он. — Я не был полностью уверен в эффективности этого музыкального послания… Я сказал тебе, что наблюдение сняли, но я решил принять меры предосторожности. Кроме того, мне казалось, что по-другому ты не придешь. Жаклин нам тоже пришлось… подбросить приманку.

Она обратила внимание на множественное число: «нам пришлось». О ком еще он говорит? И все-таки присутствие Бланеса, его близость, были чем-то надежным и действовали успокаивающе. Глядя на проносящиеся мимо сверкающие огни ночного Мадрида, она спросила об остальных.

— У них все в порядке: Райнхард приехал на поезде по билету, купленному одним из его студентов, а Жаклин прилетела на самолете. Серджио Марини приехать не сможет. — В ответ на вопросительный взгляд Элисы он добавил: — Не волнуйся, с ним все в порядке, но он не приедет.

Остаток пути по залитым желтым светом автотрассам и черным шоссе прошел в молчании. Дом стоял посреди поля, недалеко от Сото-дель-Реаль, и даже в темноте казался громадным. Бланес сказал ей, что это старинная собственность его семьи, теперь им владеют его сестра и зять, которые хотят устроить тут деревенскую гостиницу. И добавил, что «Игл Груп» о его существовании неизвестно.

В гостиной, в которую они вошли, было ровно столько мебели, чтобы гостям не пришлось усаживаться на полу. Зильберг встал, приветствуя ее, Жаклин — нет. При виде Жаклин Элиса удивленно заморгала, но отвела глаза, заметив, что при виде нее в глазах бывшей преподавательницы появилось такое же выражение, как было в первый момент у Бланеса. И еще Жаклин, похоже, увидела в ней свое зеркальное отражение. Что все это значило? Что с ними происходит?

— Я очень рад, что ты пришла, — сказал Бланес, подвигая ей стул из кованого железа; сам он тоже сел. — Давайте сразу перейдем к делу. Прежде всего я должен сказать вам, что прекрасно пойму ваше удивление и даже недоверие, когда вы услышите то, что мы вам расскажем. Упрекнуть вас в этом я не могу, просто прошу немного терпения. — Последовало молчание. Бланес, который сидел, опершись локтями на ноги и сплетя пальцы, резко заявил: — «Игл Груп» нас обманывает. Обманывает уже многие годы. Мы с Райнхардом обнаружили подтверждение. — Он протянул руку к ящику стоявшего поблизости шкафа и вытащил оттуда какие-то бумаги. — Предоставьте нам вотум доверия. Воспоминания придут сами, вы увидите. Так было с нами…

— Воспоминания? — переспросила Жаклин.

— Мы многое забыли, Жаклин. Нас накачали наркотиками.

— Когда мы были на базе в Эгейском море, — вступил в разговор Зильберг. — И каждый раз во время встреч с их «специалистами» нам колют наркотики…

Элиса недоверчиво склонилась вперед.

— Зачем им это?

— Хороший вопрос, — отметил Бланес. — В принципе они пытаются скрыть, что гибель Крейга и Нади связаны со смертью Черил, Розалин и Рика. Усилия, которые прилагает «Игл Груп» для того, чтобы все скрыть, просто поражают. Они тратят миллионы, чтобы создать дымовую завесу, но это дело все равно вырывается из-под их контроля: с каждым разом все больше свидетелей, людей, которых приходится помещать в больницы и «лечить», журналистов, которых нужно запутывать… В Мадриде после происшествия с Надей власти эвакуировали целый квартал под предлогом вероятности взрыва, а потом запустили сообщение о том, что русская девушка сошла с ума и угрожала подорвать здание, а потом покончила с собой.

— Им надо было рассказать что-то правдоподобное, Давид, — заметила Элиса.

— Верно, но обратите внимание на это. — Он протянул ей одну из бумаг. — Хозяйка квартиры, Надина подруга, которая была в отпуске в Египте, узнав о случившемся, сразу захотела вернуться. Но не успела: через два дня какие-то дети в другой квартире этого дома устраивали фейерверк и спровоцировали пожар. Соседей эвакуировали, жертв не было, а вот здание сгорело дотла.

— Да, об этом много писали. — Элиса прочитала заголовки газет. — Но это всего лишь печальное совпадение, которое…

Это даже не подлежит обсуждению. Я расскажу тебе о другом совпадении.

Она встревоженно посмотрела на Бланеса.

— После гибели Колина Крейга тоже не осталось ни свидетелей, ни места происшествия, — продолжил Бланес. — Через два дня после его смерти его жена покончила с собой в больнице, а ребенок умер через несколько часов после того, как его нашли с симптомами обморожения. Семья Колина и семья его жены не захотели оставлять себе тот дом и выставили его на продажу через посредников. Дом купил молодой директор компьютерной компании под названием «Техтем».

— Это компания, которая служит прикрытием «Игл Груп», — пояснил Зильберг.

— Дом сразу снесли до основания, — добавил Бланес. — В обоих случаях одно и то же: ни свидетелей, ни места происшествия.

— Как вы раздобыли всю эту информацию? — спросила Элиса, листая бумаги.

— Мы с Райнхардом навели кое-какие справки.

— Но все равно, Давид, это не доказывает, что смерть Колина и Нади связана с тем, что произошло на Нью-Нельсоне.

— Я знаю, однако посмотри на все с другой точки зрения. Если гибель Колина и Нади никак не связана с Нью-Нельсоном, зачем устраивать весь этот театр, чтобы уничтожить место преступления? И зачем увозить и накачивать наркотиками всех нас?

Жаклин Клиссо скрестила длинные ноги, открытые до бедра под удивительным платьем без рукавов, разделенным на три части (ворот, топ и юбка) с отверстиями между всеми уровнями. Элисе она казалась очень соблазнительной: накрашена до предела, черные волосы собраны в узел.

— У тебя есть доказательства того, что нам давали наркотики? — нетерпеливо спросила она.

Бланес ответил спокойно:

— Жаклин, ты проводила осмотр тела Розалин Райтер. А после взрыва ты спускалась в кладовую, потому что Картер позвал тебя что-то посмотреть. Ты обо всем этом помнишь?

На какой-то миг Жаклин перестала быть собой: с ее лица исчезло всякое выражение, тело неподвижно застыло на стуле. Ее сексуальная внешность настолько контрастировала с этой реакцией сломанной заводной куклы, что Элисе стало страшно. Она увидела ответ в растерянности бывшей преподавательницы еще раньше, чем услышала ее слова.

— Я… кажется… немного…

— Наркотики, — сказал Зильберг. — Нам стерли воспоминания наркотиками. Сейчас такое возможно, ты знаешь. Существуют производные от лизергиновой кислоты, которые даже создают ложные воспоминания.

Элиса чувствовала, что Зильберг прав. В тумане памяти она, казалось, смутно видела, что, пока она находилась на базе в Эгейском море, ей делали какие-то инъекции.

— Но для чего? — повторила она. — Допустим, гибель Колина и Нади как-то связана со смертью Розалин, Рика и Черил. Что им нужно от нас? Почему они везут нас туда, колют и возвращают назад? Какую информацию мы можем им дать? Или какие воспоминания они хотят у нас стереть?

— Это самый главный вопрос, — согласился Зильберг. — Они давали наркотики всем нам, не только Жаклин, хотя все остальные не проводили осмотр тел и не были свидетелями преступлений…

— И мы ничего не знаем, — сказала Элиса.

Бланес поднял руку:

— Это значит, что мы все-таки что-то знаем. У нас есть что-то, что им нужно, и прежде всего нам надо узнать, что именно. — Он обвел всех взглядом, останавливаясь на каждом из присутствующих. — Нам нужно выяснить, что у нас общего, что нас объединяет, хотя мы, возможно, об этом не знаем.

— Мы все были на Нью-Нельсоне и видели прошлое, — сказала Жаклин.

— Но какую информацию они могут из этого извлечь? И какие воспоминания они хотят стереть? Мы все помним о проекте «Зигзаг» и о записях с «Солнечным озером» и «Иерусалимской женщиной»…

— Я их никогда не забуду, — прошептал Зильберг, мгновенно постарев на годы.

— Тогда — что у нас общего? Что у нас было общего на протяжении всех этих лет после возвращения с Нью-Нельсона, что они хотят узнать, а потом стереть в нас?

Глядя на Жаклин, Элиса внезапно ощутила дрожь.

— Он… — прошептала она. Ей было показалось, что они ее не поймут, но резко изменившееся выражение лица всех остальных побудило ее продолжить: — То, что нам снится… Я зову его Белоглазым Господином.

У Бланеса и Зильберга одновременно отвисла челюсть. Повернувшаяся к ней Жаклин кивнула:

— Да, — проговорила она. — У него именно такие глаза.

— Это ощущение зараженности. Зачумленности, — сказала Жаклин. — Ты тоже это чувствуешь, правда, Элиса?

Она кивнула. «Зачумленность» — самое подходящее слово. Ощущение «испачканности», словно она вся вывалялась в тине огромного болота. Но это было больше, нежели просто физическое ощущение, это была идея. Жаклин очень точно выразила ее словами, и Элисе подумалось: насколько же этой женщине пришлось выстрадать все это — возможно, больше, чем ей самой.

— Я словно жду чего-то ужасного… Я — часть его и не могу убежать. Я одна. И оно притягивает меня. Надя тоже это чувствовала, теперь я вспоминаю…

У Элисы перехватило дыхание. Меня притягивает, и я хочу повиноваться. Ей хотелось произнести эти слова, но они казались столь отталкивающими, что она не решалась облечь их в звуки. Некое присутствие. Присутствие чего-то, что хочет меня.

И Жаклин.

Возможно, всех нас, но нас двоих в особенности.

После долгого молчания Бланес поднял глаза. Никогда еще Элиса не видела его таким бледным, таким растерянным.

— Не нужно… рассказывать того, чего не хотите, — тихо сказал он. — Я расскажу вам, что происходит со мной, а вы просто скажете, похоже ли это на то, что испытываете вы. — Он обращался в первую очередь к женщинам, и Элиса подумала, что, возможно, он уже говорил об этом с Зильбергом. — Его я вижу в моих страшных снах, в моих «отключениях»… И когда он появляется… я вижу, как я сам делаю жуткие вещи. — Он понизил голос, на щеках появились пятна румянца. — Я должен их делать, как будто он принуждает меня. Я делаю это с… моей сестрой или матерью. Это не доставляет мне удовольствия, хотя иногда в этом есть и удовольствие. — Молчание было гробовым, и Элиса поняла, каких усилий стоило Бланесу все это сказать. — Зато всегда присутствует… насилие.

— У меня жена, — сказал Зильберг. — Моя жертва в снах она. Хотя сказать «жертва» мало. — Лицо этого мощного мужчины сморщилось, он поднялся и повернулся к ним спиной.

Он долго рыдал, и никто был не в силах его утешить. Элиса содрогнулась от еще одного внезапно нахлынувшего воспоминания: воспоминания о том дне, когда она видела такие же его рыдания перед люком кладовой.

Когда он снова повернулся к ним, лицо Зильберга блестело, он снял очки.

— Я живу с ней раздельно… Мы не развелись, потому что по-прежнему любим друг друга. Больше того, я люблю ее как никогда раньше, но я не мог жить дальше рядом с ней… Я так боюсь причинить ей боль… Боюсь, что он заставит меня это сделать…

Жаклин Клиссо встала и отошла к окну. В гостиной было темно и тихо.

— Считайте, что вам повезло, — сказала она, не оборачиваясь, устремляя взгляд в ночь через грязные стекла. Больше всего в ее исповеди Элису поразило то, что голос ее не изменился: она не плакала, не жаловалась. Если Зильберг говорил, как обреченный, Жаклин Клиссо говорила, как осужденный, приговор которому уже привели в исполнение. — Я никогда никому об этом не рассказывала, только врачам «Игл Груп», но, наверное, скрывать дальше ни к чему. Уже много лет мне кажется, что я больна. К такому заключению я пришла, когда развелась с мужем и бросила сына через год после возвращения с Нью-Нельсона и когда решила оставить преподавание и свою работу. Теперь я одна, живу в Париже, в студии, за которую платят они. В обмен за это они просят только, чтобы я рассказывала им о своих снах… и о своем поведении. — Она стояла совершенно неподвижно, формы ее были четко очерчены экстравагантным коротким платьем. Элиса была уверена, что, кроме этого платья, на ней ничего нет. — Но нельзя сказать, что я живу одна. Я живу с ним, если вы понимаете, о чем я. Он говорит мне, что мне делать. Угрожает. Заставляет желать какие-то вещи и наказывает меня с помощью меня же самой, моими собственными руками… Я уже пришла к мысли, что сошла с ума, но они убедили меня, что это последствия Воздействия… Как там они это называют? «Посттравматический психоз»… Я называю его иначе. Когда я набираюсь храбрости, чтобы дать ему имя, я называю его Сатана, — шепотом выговорила она. — И он заставляет меня сходить с ума от ужаса.

Последовало молчание. Взгляды обратились к Элисе. Несмотря на исповедь Жаклин, говорить ей было трудно.

— Я всегда думала, что это игра воображения, — выговорила она пересохшими губами. — Я представляю, что он приходит ко мне почти каждую ночь, в определенное время. Я должна ожидать его… почти нагая. Потом он приходит и говорит мне разные вещи. Ужасные вещи. О том, что он сделает со мной или с людьми, которых я люблю, если я не буду ему повиноваться… Я тоже жутко его боюсь. Но я думала, что… что это просто интимные фантазии…

— Это самое страшное, — согласилась Жаклин, — что нам хотелось думать, будто все дело в нас, но мы знали, что это не так.

— Этому должно быть какое-то объяснение. — Бланес потирал виски. — Я не говорю о рациональном объяснении. Большинство из нас физики, и мы знаем, что действительность не всегда рациональна… Но какое-то объяснение, подлежащее доказательству, должно быть. Какая-то теория. Нам нужно найти теорию, чтобы понять, что с нами происходит…

— Есть несколько вариантов. — Казалось, что голос Зильберга исходит от кого-то другого. В нем было что-то, роднившее его с тишиной дома и ночных полей. — Давайте отбрасывать несущественные. Прежде всего что во всем виновата «Игл Груп». Они накачали нас наркотиками и превратили в это.

— Нет, — возразил Бланес. — Они действительно скрывают от нас информацию, но, похоже, они растеряны не меньше нашего.

И напуганы, подумала Элиса.

— Второй вариант — Воздействие. Я точно знаю, что вид Солнечного озера и женщины из Иерусалима вызывал у нас разные реакции. В этом смысле «Игл Груп» права, последствия совершенно не изучены. Возможно, Воздействие вселило в нас навязчивую идею об… об этом образе. Возможно, он продукт нашего взбаламученного подсознания… Предположим, что Валенте сошел с ума и смог убить Розалин и миссис Росс… Я не хочу обсуждать, как он это сделал, а просто рассмотреть сам факт. И предположим, что сейчас нечто подобное происходит еще с кем-то из нас. Это может быть кто-то из тех, кто сейчас сидит здесь, или Серджио… Представьте себе, что, как бы невероятно это ни показалось, кто-то из нас… повинен в смерти Колина и Нади.

Гипотеза Зильберга их встревожила.

— В любом случае, — заметил Бланес, — Воздействием можно объяснить схожесть между нашими видениями и изменения, которые произошли в нашей жизни… Другие варианты есть?

— Остается последний, — кивнул Зильберг, — какая-то тайна, подобная тайне веры. Неведомое. Неизвестный член уравнения.

— В математике неизвестные члены обычно вычисляются, — сказал Бланес. — Если мы хотим выжить, нам придется вычислить это неизвестное…

Внимание всех снова привлек голос Жаклин:

— Я могу сказать вам только одно: что бы это ни было, я уверена в том, что это реальное и обладающее сознанием зло. Нечто извращенное. И оно нас подстерегает.

 

25

Мадрид

12 марта 2015 года

1:30

— И это все, — сказала Элиса. — Разговор был закончен, мы условились, что если что-нибудь случится, то Давид или Райнхард позвонят всем остальным и скажут кодовое слово, услышав которое мы будем точно знать, что нужно снова собраться здесь и что это место безопасно. Мы выбрали слово «Зигзаг», по названию проекта. Встреча должна была состояться в половине первого, в ночь звонка. Тем временем Давид и Райнхард должны были постараться разведать что-нибудь еще, а мы с Жаклин — ждать. Так мы и делали, по крайней мере я — я ждала.

Она провела рукой по волнистым черным волосам и глубоко вздохнула. Все самое страшное уже сказано, теперь ей стало легче.

— Конечно, жизнь была непростой. Мы знали, что медосмотрам «Игл Груп» нельзя доверять, но, к счастью, они проводились все реже и реже. Нас оставили в покое, точно им было на нас плевать. Иногда мне приходили известия от Давида — учебники со скрытыми в переплете записками. Он называл их «выводами». Это были краткие сообщения о том, как продвигается ход расследования… Но я так и не узнала, что это за расследование. Надеюсь, сейчас он все объяснит… — Она посмотрела на Бланеса, и тот кивнул. — Время шло, я пыталась жить дальше. Сны, ночные кошмары не пропадали, но Давид настаивал, чтобы мы вели себя так, как будто ничего не знаем… Мне кажется, я выдержала все эти последние годы потому, что иногда у меня рождалась надежда, что все скоро кончится… Я купила нож — не для того, чтобы на кого-то нападать или от кого-то защищаться, теперь мне это ясно, а для того, чтобы избежать страданий, когда настанет мой черед… Но со временем я начала думать, что мне ничто не угрожает, что худшее уже позади… — Она подавила всхлип. — А сегодня утром во время лекции я прочитала в газете заметку о Марини. Весь день я ждала звонка. Наконец зазвонил телефон, и я услышала, как Давид сказал: «Зигзаг». Тогда я поняла, что все пошло по новой. Вот и все, Виктор. По крайней мере все, что мне известно.

Она замолчала, но никто не шевельнулся и не сказал ни слова. Все четверо сидели за столом, вокруг светового пятна лампы. Элиса посмотрела на Бланеса, потом на Жаклин Клиссо.

— Теперь мне хотелось бы узнать, кто из вас нас предал, — произнесла она другим тоном.

Бланес с Жаклин переглянулись.

— Никто никого не предавал, Элиса, — ответил Бланес. — «Игл Груп» прознала про встречу, и точка.

— По словам Гаррисона, все было иначе.

— Он врет.

Или врешь ты? Не отводя взгляда от своего бывшего преподавателя, Элиса убрала с лица прядь волос и вытерла слезы, которые текли у нее из глаз, пока перед ней чередой проходили воспоминания. Она верила в то, что Бланес так глупо не поступил бы. Все равно уже ничего не поделаешь.

Бланес довольно поспешно заговорил:

— Самое главное сейчас — ввести вас в курс того, что мы узнали. Мы с Райнхардом разведали несколько вещей: они попали к нам из конфиденциальных отчетов, слитых из «Игл Груп», это секретные данные, но их можно проверить…

— Давид, нас слушают, — предупредила Элиса.

— Я знаю, ничего: больше всего меня волнуют не они. Я расскажу вам то, чего вы не знаете. Мы не хотели вам ничего говорить, пока не получим доказательств, и у нас их до сих пор немного, но гибель Серджио все подхлестнула. О ней у нас есть только разрозненные данные, хотя, похоже, она не отличается от всех остальных. Начнем с тебя, Жаклин. — Он сделал жест в ее сторону. — Первый раз Жаклин промыли мозги после отъезда с Нью-Нельсона. Она провела месяц на базе «Игл Груп» в Эгейском море, где позаботились о том, чтобы стереть ее воспоминания с помощью наркотиков и гипноза. Но после второй… Как они говорят?.. Реинтеграция?.. После второй реинтеграции в 2012 году она начала вспоминать.

— К сожалению, — вставила Клиссо.

— Нет, не к сожалению, — поправил ее Бланес. — Ложь повредила бы тебе куда больше. — Он повернулся к остальным: — Сначала Жаклин видела обрывки образов, какие-то фрагменты… Потом, когда мы выслали ей первые отчеты о вскрытиях она вспомнила подробности. К примеру, то, что она обнаружила при осмотре тела Розалин Райтер. Может, расскажешь нам об этом, Жаклин?

Клиссо сидела, опершись локтями на стол и соединяла кончики пальцев, рассматривая руки в свете лампы так, будто они были хрупким произведением искусства. И тут она сделала нечто такое, что заставило Элису содрогнуться: она улыбнулась. И улыбалась все время, пока говорила, так что с ее лица не сходила напряженная и неприятная гримаса.

— Ну, на острове у меня не было необходимых средств для проведения вскрытия, но я действительно обнаружила… некоторые вещи. Сначала то, что можно было ожидать: сильные покраснения и струпья, объясняемые законом Джоуля–Ленца, ну, вы знаете, о сильном нагревании тел при прохождении электрического тока… На правой руке остался отпечаток проводов, на коже был заметен металлический блеск и осажденные частицы металла… Все это нормально для поражения током в пятьсот вольт. Но под ожогами я обнаружила повреждения, которые нельзя было объяснить действием электричества: увечья, вырванные или отрезанные части тела… А в состоянии сохранности тела наблюдались еще большие странности… Я хотела поговорить об этом с Картером, и тут раздался взрыв. Он застал меня по дороге к корпусам, так что я совсем не пострадала. Я даже помогала эвакуировать остальных членов персонала.

— Продолжай, — подбодрил ее Бланес.

— Перед отъездом Картер попросил меня взглянуть на… на то, что было в кладовой. Я специалист по судебной медицине, но при виде этого я вообще забыла, кто я. Точно какой-то пеленой все заволокло. В таком состоянии я пребывала до того, как найденные Давидом отчеты заставили меня снова все вспомнить. — Жаклин с улыбкой рисовала на столе круги. Похоже, разговор был ей приятен. — Например, я увидела на полу пол-лица, кажется, оно принадлежало Черил, но его разрезали на куски, слой за слоем, словно… словно это были вырванные из книги страницы. Я в жизни ничего подобного не видела и даже не представляю, чем можно было это сделать. Явно не ножом и не топором. Рик Валенте? Нет… Я не знаю, кто мог это сделать… и кто мог вырвать ее внутренности и полностью залить ее кровью все стены, пол и потолок, как будто это какая-то декорация… Не знаю, кто это сделал или как… но однозначно, это был не простой человек… — Она замолчала.

— Тогда я прислал тебе отчеты о вскрытии Крейга и Нади, — сказал Бланес, побуждая ее продолжать.

— Да, там были и другие странности. К примеру, мозг Колина был вынут из черепа и разрезан послойно. Внутренности вырваны, а вместо них всунуты ампутированные части его конечностей, точно… точно это какая-то игра, и вся гостиная была в крови, к тому же все там было разбито и перевернуто. Что касается Нади, ее голова была обтесана. Края ее черепа были словно обпилены до неузнаваемости… Никакая машина не может сделать такого за столь короткое время. Это похоже на результат обтачивания камня водой: на это уходят годы. Вот такие любопытные подробности…

— В анализах тоже были сюрпризы, так ведь? — заметил Бланес, когда голос Жаклин снова стих.

Она кивнула:

— Полное отсутствие гликогена в образцах печени, обнаружение поджелудочной железы без признаков автолиза и отсутствие липоидов в капсулах надпочечников указывают на очень медленную агонию. Об этом же свидетельствует уровень катехоламинов в образцах крови. Не знаю, возможно, для тебя, Виктор, это все звучит слишком по-медицински… Когда кого-то пытают, организм приходит в чрезвычайно стрессовое состояние, и находящиеся над почками железы, капсулы надпочечников, выделяют вещества под названием катехоламины, вызывающие тахикардию, повышение кровяного давления и другие физические изменения, призванные защитить нас от опасности. Количество этих веществ в крови в определенной степени показывает степень перенесенных страданий и их продолжительность. Но анализ останков Колина и Нади дает немыслимые показатели: их можно сравнить только с данными некоторых военнопленных, подвергавшихся очень длительным пыткам… Железистая ткань надпочечников гипертрофирована, словно она хронически работала на пределе возможностей, что свидетельствует о том, что они мучились многие недели, возможно, месяцы.

Виктор сглотнул слюну.

— Вот этого я не понимаю. — Он растерянно посмотрел на остальных.

— Действительно, это не соответствует быстроте наступления смерти, — согласился Бланес, как будто разделяя его удивление. — Например, Черил Росс была в кладовой неполных два часа. Стивенсон, солдат, обнаруживший ее останки вместе с Крейгом, не отходил от люка в течение этих двух часов, но не видел и не слышал ничего странного… А Элиса говорила, что слышала в кладовой чьи-то шаги среди ночи. Как Валенте смог войти туда, не будучи увиденным, и сделать с миссис Росс все, что он якобы сделал, с такой скоростью и в такой тишине? Кроме того, не было обнаружено ни следов предполагаемых нападавших, ни какого-либо орудия преступления. И свидетелей убийств нет, ни одного — я говорю не только об очевидцах: никто не слышал криков или шума, даже в случае с Надей, которая за считанные минуты умерла в диких мучениях в квартире с тонкими стенками.

Элиса слушала очень внимательно. Кое-что из того, о чем говорил Бланес, было внове и для нее.

— И все же… — Бланес склонился над столом, не отводя глаз от Виктора. Свет лампы делал контрастными его черты. — Все, кто видел хотя бы одно место преступления, все без исключения, включая представителей властей и специалистов, испытывали что-то вроде шока. Это называют так, хотя и не знают, что это на самом деле — симптомы бывают разными: от состояния временного помешательства, например, как в случае с Крейгом и Стивенсоном в кладовой, или внезапного невротического припадка, как у Райнхарда на выходе из люка, до психоза, не поддающегося обычному лечению…

— Но все эти преступления были жуткими, — возразил Виктор. — Я думаю, естественно, что…

— Нет. — Все взгляды обратились к Жаклин Клиссо. — Я судмедэксперт, Виктор, но, когда я спустилась в ту кладовую и увидела останки Черил, я полностью утратила над собой контроль.

— Мы хотим сказать, что это зависит не только от увиденного ими ужаса, — пояснил Бланес. — Это абсолютно ненормальные реакции даже для столь травматических зрелищ. Возьми, к примеру, солдат. Это были опытные бойцы…

— Понятно, — сказал Виктор. — Это странно, но не невозможно.

— Я знаю, что это не невозможно, — согласился Бланес, глядя на Виктора прищуренными глазами. — Невозможного я тебе еще не рассказал. Сейчас мы к нему перейдем.

Гаррисон знал, что «совершенство» значит «защита».

Можно было сказать, что в его случае речь шла о профессиональном изменении личности, но те, кто знал его поближе (насколько Гаррисон позволял себя узнать), заколебались бы, представься им возможность выбрать между яйцом и курицей. Профессия ли влияла на его характер? Или характер наложил печать на профессию?

Ответа на этот вопрос не знал и сам Гаррисон. Работа и личная жизнь в нем накладывались друг на друга. Когда-то он женился и развелся, уже двадцать лет координировал вопросы безопасности научных проектов, у него была дочь, которая теперь жила где-то далеко и с которой он никогда не виделся, и все это заставляло его глубже осознавать свою «жертвенность». Это сознание «жертвенности» превращало его в идеального человека для занимаемой им должности. Гаррисон знал, что делает «доброе дело»: его дело — защищать. Если он не спал, не ел, если сразу старел на пятнадцать лет или не имел свободного времени, все это заставляло его думать, что такова цена, которую он платит за то, чтобы «защитить» других. Это была роль, которую большинство актеров в великом театре мира отвергают, но Гаррисон решил ее сыграть.

«Без слабостей». Так отзывалось о нем начальство: человек без слабостей. Что бы ни значила эта фраза, имя Гаррисона был синонимом надежной защиты. Все собаки с годами становятся похожими на хозяев, а все люди — на работу, которую они выполняют. Будучи ответственным за вопросы безопасности во всех проектах «Игл Групп», Гаррисон знал, что цель у него одна — создать надежную броневую защиту, через которую ничто не сможет проникнуть ни внутрь, ни наружу.

Все шло хорошо, пока десять лет назад в какую-то щель не просочился «Зигзаг».

Он думал об этом, покидая дом в Сото-дель-Реаль в то утро в сопровождении трех своих людей. В горах близ Мадрида мартовская ночь была холоднее, чем в городе, но мягче того, к чему привык Гаррисон, а когда он сел в салон автомобиля, то почувствовал себя еще комфортнее. Это был «Мерседес-Бенц S-класс W» специального выпуска, его черный корпус сверкал, как туфли на шпильке какого-нибудь травести, и был укреплен мощными поликарбонатными стеклами и армирован двойным слоем кевлара. Пуля весом девять с половиной граммов, выпущенная из ружья на скорости девятисот метров в секунду в голову любого сидящего в машине, имела бы не больший успех, чем оса-камикадзе, бросившаяся на окошко. Взрыв гранаты, наземной или минометной мины вывел бы автомобиль из строя, но никто из находящихся внутри не получил бы серьезных ранений. В этом бункере на колесах Гаррисон чувствовал себя более или менее нормально. Не в полной безопасности («безопасность заключается в том, чтобы думать, что ты никогда не бываешь в полной безопасности», — повторял он своим ученикам), но более или менее нормально, а это все, к чему может стремиться более или менее нормальный человек.

Водитель сразу тронулся с места, умело вырулил между двумя другими машинами и фургоном, припаркованными у дома, и заскользил в ночи тихо, точно космический корабль. Было без четверти два, на небе сияли звезды, дорога была пустынна, и по самым пессимистическим расчетам они должны были прибыть в аэропорт где-то через полчаса. У них будет более чем достаточно времени, чтобы встретить вновь прибывшего.

Гаррисон размышлял.

После нескольких минут поездки, проведенных в неподвижности, достойной статуи, он вынул руку из удобного кармана пальто.

— Дай мне монитор.

Сидящий слева мужчина вручил ему предмет, похожий на плитку бельгийского шоколада. Это был плоскоэкранный приемник на тонкопленочных транзисторах с диагональю пять дюймов и таким разрешением, что пользователю могло показаться, будто у него на ладони — настоящий кинотеатр. Меню функций позволяло использовать его как компьютер, телевизор, GPS-навигатор или терминал для видеосвязи. Гаррисон выбрал последний вариант и нажал указательным пальцем на опцию «Подсоединенные системы». Послышался звуковой сигнал, и на экране появилась небольшая комнатка в форме буквы «Г», в которой вокруг стола разговаривали четверо ученых. Несмотря на слабое освещение, изображение обладало чрезвычайной четкостью, так что можно было рассмотреть разные оттенки одежды и волос всех присутствующих. Качество звука тоже было потрясающим. Благодаря двум скрытым камерам, передающим изображение, Гаррисон мог выбирать между двумя углами обзора, но ни один из них не позволял увидеть лица Элисы Робледо анфас, поэтому ему пришлось довольствоваться ее профилем справа.

В этот момент говорила Жаклин Клиссо.

— Нет. Я судмедэксперт, Виктор, но, когда я спустилась в ту кладовую и увидела останки Черил, я полностью утратила над собой контроль…

Они говорили по-испански. Гаррисон мог подключить систему автоматического перевода, интегрированную в программу наблюдения, но делать этого ему не хотелось. Понятно, что они рассказывали о своих бедах и вводили Лоперу в курс всего происшедшего.

Он погладил подбородок. То, что ученые столько обо всем узнали, его интриговало, хоть Картер и получил множество доказательств того, что перед смертью Марини им помогал. Но можно ли было объяснить вмешательством Марини, к примеру, получение копий отчетов о вскрытии? Принимая во внимание, что сам Марини об этом практически ничего не знал, кто мог быть их осведомителем? Кто мог слить информацию? Это начинало беспокоить Гаррисона.

Слив информации. Трещина. Через которую что-то может проникнуть внутрь или вырваться наружу. Сбой в системе защиты.

Теперь говорил Бланес. Как ненавистно ему было чванство профессора своим превосходством и умом.

Взгляд его задержался на Элисе Робледо. В последнее время на некоторые вещи он всегда смотрел одинаково: не мигая и даже не дыша, крайне внимательно. Он знал принцип устройства глаза и понимал, что зрачок — не пятно, а маленькое отверстие. Иными словами, трещина, слабое место.

Слив информации.

Через это отверстие могли проникать неприятные сцены, например, те, которые он видел четыре года назад в доме Колина Крейга и в квартире Нади Петровой или вчера на столе для вскрытий в миланском морге. Сцены зловонные и нечистые, как рот умирающего. Они снились ему каждую ночь (из тех, в которые он спал).

Он уже решил, что будет делать, и получил добро от начальства на обеззараживание, ампутацию гангрены. Он приблизится к ученым под хорошей защитой и удалит всю больную плоть, которая перед ним находится, и с особым рвением он удалит ту плоть, из-за которой появляются трещины, щели.

И больше всего внимания он уделит Элисе Робледо. Этого он не говорил никому, даже самому себе.

Но знал, что поступит именно так.

Вдруг весь экран заполонили зубцы пилы. Гаррисон на миг подумал, что Всемогущий наказывает его за дурные мысли.

— Помехи в передаче, — сказал сидевший слева мужчина, подправляя что-то в «шоколадной плитке». — Может, недостаточное покрытие.

Гаррисон не придал особого значения невозможности видеть или слышать. Все эти ученые, включая Элису, были лишь слабой светящейся точкой на его личном небосводе. У него были свои планы, которые он осуществит в подходящий момент. Сейчас он хотел сосредоточиться на последнем деле, ожидавшем его в эту ночь.

Бланес собирался сказать что-то еще, но тут его прервали.

— Самолет профессора Зильберга приземлится через десять минут, — сказал Картер, входя в комнату и закрывая за собой дверь.

Это вмешательство настолько вывело Элису из себя, что она подскочила на стуле:

— Убирайтесь отсюда немедленно! — отрезала она. — Вам недостаточно подслушивать через микрофоны? Мы хотим поговорить без посторонних! Уходите прочь!

Позади себя она услышала грохот отодвигающихся стульев и просьбы успокоиться со стороны Виктора и Бланеса. Но она уже достигла критической точки. Пристальный взгляд Картера и стоящее перед ней тело, мощное, как кусок гранита, казались ей символичными: они были точной метафорой ее беспомощности перед происходящим. Она приблизилась к нему на расстояние нескольких сантиметров. Элиса была выше ростом, но, толкнув Картера, почувствовала себя так, словно пыталась сдвинуть с места кирпичную стену.

— Вы что, не слышите? Не понимаете по-английски? Убирайтесь, блин, вместе со своим шефом раз и навсегда!

Не обращая на Элису внимания, Картер посмотрел на Бланеса и кивнул:

— Я включил передатчики помех. Гаррисон поехал в аэропорт и сейчас не может ни слышать, ни видеть нас.

— Замечательно, — ответил Бланес.

Элиса растерянно переводила взгляд с одного на другого, не понимая смысл их диалога. Тогда Бланес сказал:

— Элиса, это Картер многие годы тайно оказывает нам помощь. Он является нашим источником информации в «Игл Груп», он передал нам копии отчетов о вскрытии и все имеющиеся у нас доказательства… Эту встречу мы готовили вместе с ним.

 

26

— Он убил всех моих людей, которые были на Нью-Нельсоне. Их было пятеро, помните? От их смертей, как и от гибели ваших друзей, кровь стынет в жилах, но они не столь известны, правда, сударыня? Они не были… «выдающимися учеными».

Картер помолчал. На какой-то миг в его светлых глазах, казалось, поднялся занавес, но металлические части лица снова сомкнулись, и все прекратилось.

Он продолжил бесстрастным тоном:

— Мендеса и Ли он угробил во время взрыва на складе, но вскрытие показало, что перед этим он немного позабавился с Мендесом… Йорк погиб три года назад, в день смерти профессора Крейга, на военной базе в Хорватии. Берджетти и Стивенсона он искромсал в этот понедельник, за несколько часов до гибели Марини. Берджетти был на больничном из-за психического расстройства, его убили дома; увидев его тело, жена выбросилась из окна. Стивенсона прикончили спустя десять минут после этого, когда он находился на обычном дежурстве на корабле посреди Красного моря. Как это случилось, никто не видел. Не успели и глазом моргнуть, как перед ними труп… Первые подозрения у меня возникли, когда я узнал о смерти Йорка. В «Игл Груп» мне об этом не рассказывали, я узнал из своих источников… После этого я решил начать сотрудничать с профессором Бланесом…

— Теперь, Элиса, ты понимаешь, что никакого предательства не было? — проговорил Бланес. — Мы все специально подготовили. Если бы Картер не проинформировал о нашей встрече «Игл Груп», мы бы все уже возвращались на Имнию, накачанные наркотиками. Но он убедил их, что сначала лучше послушать, что мы хотим сказать… Он помогает нам уже много лет. Он организовал не только эту, но и предыдущую встречу. Помнишь то музыкальное сообщение?

Элиса кивнула: теперь было понятно, откуда взялось это послание, не соответствующее способностям Бланеса.

— Я должен вам кое-что пояснить, — сказал Картер. — Вы нравитесь мне не больше, чем я вам, иными словами, совершенно не нравитесь. Но если выбирать между «Игл Груп» и вами, я предпочитаю вас… А если выбирать между вами и им, я все равно предпочитаю вас, — добавил он. — Я не знаю, кто или что это за хрен, но он уничтожил всех моих людей, а теперь, наверное, придет за мной.

— Он уничтожает всех, кто был на острове десять лет назад… — прошептала Жаклин. — Всех.

— И вы его тоже видите? — с содроганием спросила Элиса.

— Конечно, вижу. Во сне, как и вы. — Запнувшись, он поправился, и в его голосе почувствовалась легкая дрожь: — То есть нет, не вижу: когда он появляется, я закрываю глаза.

Он отошел от Элисы и ослабил узел галстука со словами:

— «Игл Груп» вас обманывает: они вовсе не стараются вам помочь. На самом деле они ждут следующей смерти… Я думаю, они хотят нас изучить, понять, что происходит, когда оно выбирает свою следующую жертву. Меня тоже обследовали на Имнии, но мне они еще доверяют, и, безусловно, в этом мое преимущество. Так что, нравится вам это или нет, вместе с Зильбергом вас не четверо, а пятеро. Вам придется включить меня в свои планы.

— Шестеро.

Все взгляды обратились к Виктору, который, похоже, был удивлен своим заявлением не меньше остальных.

— Я… — Он замялся, сглотнул слюну, глубоко вдохнул и смог проговорить с неожиданной силой: — Меня вам тоже придется включить в планы.

— Вы уже все ему рассказали? — спросил Картер, словно несколько сомневаясь в ценности этого нового приобретения.

— Почти все, — ответил Бланес.

Картер позволил себе ухмыльнуться.

— Тогда вперед, профессор. Нам еще нужно дождаться Зильберга.

— Я хочу, чтобы он поскорее приехал, — признался Бланес. — В документах, которые он везет, — ключ ко всему.

— Ты о чем? — спросила Элиса.

— В них — объяснение тому, что с нами происходит.

Жаклин шагнула вперед. В ее голосе с новой силой зазвучала тревога:

— Давид, скажи мне одну вещь: он существует? Он реален или это коллективное видение… галлюцинация?

— Мы еще не знаем, что это, Жаклин, но оно реально. В «Игл Груп» это знают. Это абсолютно реальное существо. — Он обвел их взглядом, точно перед ним были последние уцелевшие после катастрофы. В его глазах Элиса заметила отблеск страха. — В «Игл Груп» его называют Зигзагом, по имени проекта.

Чуть ли не впервые в жизни Райнхард Зильберг думал о себе.

Все знавшие его видели, что он скорее чересчур альтруистичен и жертвенен. Когда его брат Отто, который был на пять лет старше и возглавлял одну берлинскую компанию, производившую оптическое оборудование, позвонил ему однажды, чтобы сообщить, что у него нашли рак, название которого он не мог выговорить, Зильберг поговорил с Бертой, взял академотпуск в университете и уехал к Отто. Он заботился о нем и поддерживал его до самой смерти, случившейся на следующий год. Через два месяца после этого он собрался и отправился на Нью-Нельсон. В эмоциональном плане он переживал тяжелый период, когда радость жизни то и дело сменялась унынием. В то время он думал, что проект «Зигзаг» — это счастливое вознаграждение, которое Бог посылает ему в Своей бесконечной доброте, чтобы облегчить потерю брата.

Теперь он думал совсем по-другому.

Как бы там ни было, пока все не приняло окончательный оборот, Зильберг никогда не боялся того, что с ним может произойти. Не из-за того, что обладал какой-то особой храбростью, а из-за того, что Берта называла «гормональными проблемами». Страдания окружавших его существ причиняли ему большую боль, чем его собственные; в буквальном смысле. «Если кому-то в доме суждено заболеть, пусть это будет Райнхард, — говаривала его жена. — Если заболеваю я, мы болеем оба, и он мучается больше, чем я».

Я так люблю тебя, Берта… Когда он думал о ней, она вставала у него перед глазами: чужие люди могли сказать, что это уже не та полненькая, но ладная девушка, с которой он познакомился в университете почти полвека назад, но для Зильберга она оставалась самой желанной женщиной в мире. Несмотря на то что детей им завести не удалось, тридцать лет счастливой супружеской жизни убедили его в том, что единственный рай на Земле — это возможность жить рядом с тем, кого любишь.

Однако был период, когда гармония чуть не нарушилась. Несколько лет назад, придя в ужас от своих снов, Зильберг принял решение, очень похожее на то, что привело его в дом старшего брата: уйти, чтобы помочь другому. Он собрал вещи и переехал в принадлежавшую им маленькую холостяцкую квартирку около университета, которую они обычно сдавали студентам. Он не мог жить рядом со своей женой, каждую ночь боясь проснуться и увидеть, что наяву сделал с ней все то, что вытворял в своих нелепых сновидениях… Для Берты он придумал массу отговорок: от необходимости посмотреть на все «с определенного расстояния» до нервного кризиса. Но тут стало плохо ей, и она использовала все средства, чтобы Зильберг вернулся. В конце концов он согласился, хотя его опасения лишь усилились.

В этот вечер он с Бертой распрощался. Он не хотел, чтобы то, что случится с ним с этого момента, застало его рядом с ней, что бы это ни было. Он не стал ее сжимать в объятиях, но обнял за плечи и погладил так мучившую ее в последнее время спину, сказав ей, что появился «новый проект» и что он должен в нем участвовать. Ему придется на несколько дней уехать. Он не стал скрывать, что собирается встретиться в Мадриде с Давидом Бланесом — он знал, что «Игл Груп» уже в курсе их дел, а обмануть жену значило подвергнуть ее опасности допроса.

Естественно, всей правды он ей не сказал, потому что в Мадриде они с Бланесом и другими членами группы должны будут принять некоторые радикальные решения. Он знал, что не увидит жену в течение долгого времени (если вообще увидит), поэтому придал такое значение краткому прощанию.

Но сейчас он думал даже не о Берте. Он жутко боялся за себя, за свою собственную жизнь, за свое будущее. Он испытывал страх, подобный страху ребенка, упавшего в глубокий колодец.

Источник его ужаса лежал в чемоданчике, уложенном в отделение для ручной клади.

Зильберг летел на частном самолете «Нортвинд» на крейсерской скорости пятьсот двадцать километров в час. Он находился в салоне длиной двенадцать метров, где стояло семь пахнувших новой кожей и металлом кресел. Сидевшие перед ним два единственных пассажира были людьми, которых «Игл Груп» прислала, чтобы проводить профессора из его небольшого кабинета на физическом факультете Берлинского технического университета в Шарлотенбурге. Зильберг уже много лет руководил кафедрой, название которой заставляло создателей визитных карточек изрядно попотеть, чтобы втиснуть его в свободное пространство: «Кафедра философии и теории науки, истории науки и техники». Кафедра относилась к факультету гуманитарных наук, поскольку занималась изучением философии науки, однако, будучи не только историком и философом, но и физиком-теоретиком, Зильберг располагал базой и на физическом факультете. Там он дочитал документы и записал все выводы, над которыми работал весь день — теперь они были спрятаны в чемодане под компьютерным замком.

Появления людей из «Игл Груп» Зильберг ожидал, но при виде их изобразил удивление. Они сказали, что им поручено проводить его в Мадрид. Использовать купленный им авиабилет не нужно — он полетит на частном самолете. Причины путешествия в этой «золотой клетке» были ему хорошо известны. Картер уже предупреждал, что Гаррисон собирается задержать его в аэропорту и отнять у него чемодан. Зильберг надеялся, что Картеру удастся его снова заполучить, но даже если не удастся, он принял меры для того, чтобы его выводы попали в нужные руки.

— Начинаем снижение, — предупредил пилот через динамики.

Зильберг проверил, застегнут ли ремень, и снова погрузился в свои мысли. Он уже не впервые размышлял о причинах ужасного наказания, которому все они подверглись. Может, все дело в том, что они нарушили самый категоричный запрет, данный Богом человеку? После изгнания Адама из рая Бог послал туда ангела с огненным мечом, чтобы охранять вход. Тебе нельзя возвращаться: прошлое — недоступный для тебя рай. Однако они в какой-то мере попытались вернуться в прошлое, хоть это было всего лишь созерцание. Разве это не верх развращения? Разве изображения Солнечного озера и женщины из Иерусалима (которые уже десять лет снились ему почти каждую ночь) не были осязаемым свидетельством этого темного греха? Разве они, «обреченные», соглядатаи Истории, не заслужили образцового наказания?

Что ж, может быть, но Зигзаг казался ему наказанием слишком суровым, ужасно несправедливым.

Зигзаг. Ангел с огненным мечом.

Он не знал, как увязать с роившимися у него подозрениями мир, созданный Высшим Благим Началом. Если он прав, если Зигзаг — это действительно то, что он думает, то все намного хуже, чем они предполагали. Если его выводы, поспешно сделанные на основе документов, которые он вез, окажутся правильными, никакие действия им не помогут: и он, и остальные «обреченные» неуклонно движутся к гибели.

Пока его самолет огромной белой птицей кружился над мадридской ночью, Райнхард Зильберг молился Богу, в которого еще верил, чтобы оказалось, что он ошибся в своих заключениях.

Жизнь Виктору Лопере улыбалась.

Его прошлому можно было позавидовать. У него было двое любящих братьев и здоровые заботливые родители. Главной чертой его существования была умеренность: в его биографии не было больших бед и больших радостей; романов было не много и не мало; говорил он мало, но большего ему и не требовалось; хоть он был и не из своевольных людей, просто так подчиняться никому не любил. Если бы он жил под пятой тирана, он бы остался почти таким же, каким был сейчас. Подобно своим гидропонным растениям, он обладал огромной способностью к адаптации.

Единственным экстравагантным пятном в его жизни был Рик Валенте. И все-таки этот опыт был необходим для формирования его личности — по крайней мере Виктору хотелось так думать.

К этому времени он уже понял, что, как говорила ему когда-то Элиса, Рик вовсе был не воплощением ада, как ему это казалось в какой-то момент, а самым обыкновенным парнем, заброшенным родителями и презираемым дядей, парнем, наделенным острым умом и большими амбициями и ощущавшим потребность в дружбе и любви. Когда он думал о Рике, он думал о противоречиях: эгоцентричная душа, способная на привязанность, как стало ясно после той знаменитой ссоры из-за Келли Грэм на берегу реки; искатель наслаждения, который при взгляде назад оказался скромным любителем одинокого удовлетворения с помощью журналов, фильмов и фотографий… Так или иначе, для взрослых он оставался отщепенцем, а для любого ребенка был личностью притягательной и даже поучительной. Виктор приходил к выводу, что дружба с Валенте помогла ему познать жизнь больше, чем учителя и множество книг по физике, потому что опыт дружбы с дьяволом был очень ценен для того, кто, подобно ему, старался научиться избегать искушений.

Хорошим подтверждением тому, что все в его случае обстояло именно так, было то, что, когда он достиг достаточной душевной зрелости, чтобы сойти с орбиты этого одинокого, обиженного на весь мир и гениального парня, он, не колеблясь, сделал это. Воспоминания об их общих авантюрах казались ему всего лишь ступенями его внутренней эволюции. Когда настал момент выбора, он пошел собственным путем, а Валенте продолжал предаваться своим не слишком скрываемым извращениям.

Как бы там ни было, арифметическая сумма его жизни все равно давала положительный результат даже с учетом переменной Валенте.

До сегодняшней ночи.

Если он пытался по порядку вспомнить все прожитое в эту удивительную ночь, его просто тянуло на смех: женщина, которой он больше всего восхищался (и любил), поведала ему совершенно невероятную историю, потом какие-то неизвестные силой вытащили его из машины, отвезли в заброшенный дом и допросили, смеривая его угрожающими взглядами, а теперь какой-то бородатый и, похоже, сумасшедший Давид Бланес с опухшими глазами пытался заставить его поверить в невозможное. Для его мысленного счета это были слишком большие числа.

Единственное, в чем он был уверен, — это что он был там, чтобы помочь им, особенно Элисе, и что он постарается сделать все как можно лучше.

Несмотря на нарастающий страх.

— Ты сказал, что есть еще более странные вещи, — проговорил он.

Бланес кивнул:

— Мумификация. Расскажешь, Жаклин?

— Тело может мумифицироваться естественным или искусственным путем, — сказала Жаклин. — Искусственные способы мумификации использовались в Египте, все мы о них слышали. Но превращать тела в мумии может и природа. Так, в очень сухих местах с постоянной циркуляцией воздуха, например в пустынях, происходит быстрое испарение воды из организма, что затрудняет деятельность бактерий. Но останки Черил, Колина и Нади были мумифицированы каким-то непохожим ни на что образом. В них не было признаков иссыхания или типичного воздействия окружающей среды, да и времени на эти процессы не хватило бы. К тому же есть и другие неувязки: например, процесс химического автолиза, вызванный смертью наших собственных клеток, похоже, происходил, но последующего бактериального разложения не наблюдается. Полное отсутствие бактериального гниения — явление неслыханное… Такое впечатление, что… Что они провели долгое время в каком-то месте, лишенном контакта с атмосферой. С учетом того, когда наступила смерть, это необъяснимо. Поэтому этот процесс назвали «идиопатической асептической мумификацией».

— Я знаю, как это назвали, — вмешался Картер, говоривший по-испански неправильно, но вполне понятно (Элиса вообще не знала, что он говорит на этом языке). Он стоял, опершись на стену и скрестив руки, и, казалось, ждал, чтобы кто-то вызвал его на бой. — Его назвали: «Если кто на хрен знает, что это такое, пусть скажет».

— Именно это и значит «идиопатический», — подтвердила Жаклин.

— А какое это имеет значение? — спросил Виктор.

Заговорил Бланес:

— Прежде всего это значит, что время, за которое предположительно были совершены преступления, не соответствует времени, в течение которого были мертвы жертвы. Крейг и Надя погибли меньше чем за час, но, по результатам анализов, их тела умерли несколько месяцев назад. Именно их тела. Ни на найденных клочьях одежды, ни на окружавших их предметах подобных признаков старения и вообще хода времени не обнаружено, это относится даже к бактериям на их коже — отсюда и отсутствие гниения, о котором говорила Жаклин.

Последовало молчание. Все повернулись к удивленно поднявшему брови Виктору.

— Это невозможно, — заявил он.

— Это мы уже знаем, но это еще не все, — ответил Бланес. — Еще один общий знаменатель во всех случаях — отключение света. То есть не только света, а вообще энергии. Лампы на батарейках выходят из строя, моторы выключаются… Например, резервный генератор на станции не включился именно поэтому. И то же самое случилось с вертолетом, который рухнул на склад и вызвал взрыв: его мотор внезапно отключился в то же время, когда погасли огни в бараке солдат. Это совпало со смертью Мендеса. То же произошло в кладовой во время гибели Росс и в домах Крейга и Нади. Иногда энергия пропадает на большой территории, но эпицентром всегда является место преступления…

— Может, это какие-то гиперперегрузки. — У Виктора Лоперы включился в работу ум физика. Он ничего не хотел знать о телах, но когда дело доходило до электрических цепей, он был, что называется, в своей тарелке. — Иногда гиперперегрузки способны высосать из какой-то системы всю энергию.

— Даже из батареек фонарика, не подключенного к общей сети?

— Должен признать, что это крайне странно.

— Да, — согласился Бланес, — но так или иначе это дает нам отправную точку. Зигзаг и сбои электроэнергии как-то связаны. Точно Зигзагу нужны эти сбои для того, чтобы действовать.

— Темнота, — сказала Жаклин. — Он приходит с наступлением темноты.

Эти слова, похоже, всех напугали. Элиса заметила, как почти все посмотрели на горящую на столе лампу. Она решилась нарушить глубокую тишину:

— Хорошо, Зигзаг вызывает сбои электроэнергии, но это не объясняет, что за существо уже многие годы нас… — Она сердито пригладила волосы: — Нас мучает и убивает…

— Я уже говорил, что окончательное объяснение должен дать нам Райнхард, но могу сказать следующее: Зигзаг — никакое не сверхъестественное существо, никакой не дьявол… Он порождение физики. Это доказуемое научное явление, которое Рику Валенте каким-то образом удалось вызвать на Нью-Нельсоне. — На фоне изумления, с которым было встречено его заявление, Бланес добавил: — Возможно даже, что Зигзаг — это сам Валенте.

— Что? — Виктор, бледнея, обвел их всех взглядом. — Но ведь… Но ведь Рик погиб…

Картер, скрестив руки, встал перед ними.

— Это еще одна ложь «Игл Груп», ее сфабриковать было проще всего. Никаких подтверждений вины и тем более смерти Валенте они не обнаружили, но решили приписать ему убийства на острове, чтобы избежать лишних вопросов. Его родители похоронили пустой гроб.

Ошеломленная Элиса не сводила глаз с Картера. Тот добавил:

— На самом деле никто на свете не знает, где находится Рик Валенте.

Он слышал гудение, почувствовал, как холодеет в желудке и начинает покруживаться голова. Из-за перепада высот слуховые проходы заложило, выгнув барабанные перепонки. Огни салона, приглушенные на время посадки, окрашивали все в теплый золотистый оттенок. Эти ощущения знакомы всем пассажирам во время снижения самолета.

Вдруг динамики ожили:

— Посадка через десять минут.

Сидевший перед ним мужчина перестал разговаривать с напарником и посмотрел в иллюминатор. Зильберг последовал его примеру. Он увидел темноту, усеянную в нижней части стекла огнями. Он много раз бывал в Мадриде, и этот небольшой столичный город ему нравился. Он сдвинул рукав пиджака, чтобы взглянуть на часы: 2 часа 30 минут, четверг, 12 марта. Он представил себе все, что произойдет через несколько минут: самолет сядет, люди из «Игл Груп» отвезут его на место встречи, а оттуда в центр на Эгейском море… или кто знает, в какое еще потерянное место. Им с Картером нужно будет разработать план побега. Только вырвавшись из рук «Игл Груп», они могли бы найти какой-то способ противостоять настоящей опасности.

Но какой способ? Этого Зильберг не знал. Он вытер пот рукавом пиджака и почувствовал щелчок открывающегося под полом шасси.

Один из мужчин склонился к нему.

— Профессор, вы знаете, что…

Это были последние слова, которые он услышал.

На середине вопроса свет погас.

— Что? — переспросил Зильберг. И услышал свой собственный голос.

Ответа не последовало.

Гула мощных моторов «Нортвинда» тоже не было слышно. И ощущение головокружения от движения вниз пропало.

На какой-то миг он подумал, что умер. Или, может, у него случилось кровоизлияние в мозг, но оставался еще кусочек сознания, который медленно погаснет в окружении тьмы. Но ведь он только что говорил и слышал свой голос. Кроме того — сейчас он это понял, — он мог трогать руками подлокотники кресла, ремень все еще удерживал его на месте, и он почти мог угадать во мраке смутные очертания кабины. Однако вокруг него все стало немым и неподвижным. Как такое могло случиться?

Люди из «Игл Груп» должны быть всего в трех шагах от него. Он помнил, как они выглядели: мужчина справа — повыше, с крупными чертами лица, волосы на висках доходили до середины скулы; тот, что слева, был светловолосым, крепким, голубоглазым, с очень заметным углублением над верхней губой. В тот миг Зильберг отдал бы все на свете, чтобы снова увидеть их или хотя бы услышать. Но окружавшая его масса черноты была слишком плотной.

Или нет?

Он посмотрел по сторонам. В нескольких метрах справа, там, где должна была находиться стенка кабины, виднелся небольшой просвет. До сих пор он этого не замечал. Он внимательно посмотрел туда, недоумевая, что это может быть. Дыра в фюзеляже? Неподвижный неясный просвет. Дух Божий, который носится над водой. Ничто. Веками философы и теологи пытались понять то, что в этот миг видели его глаза.

В детстве страсть к чтению Библии заставила Зильберга задуматься, что бы он испытал, стань свидетелем чуда: море расступается, солнце останавливается, стены рушатся от звука труб, мертвое тело воскресает, а воды озера во время бури разглаживаются, точно простыня под действием опытных рук. Что ощущали те, кто лицезрел эти чудеса?

Ты уже знаешь, что при этом ощущаешь. Но это чудо не от Бога.

Внезапно он понял, что означал этот просвет и все, его окружавшее.

Это Зигзаг. Ангел с огненным мечом.

Он знал это с самого начала, но отказывался поверить. Это было слишком ужасно.

Вот, значит, как. Даже в самолете.

Он поднес левую руку к бедру и пощупал замок ремня, но открыть не смог: казалось, пряжка и защелка слились в одно целое. В отчаянии он дернулся вперед — ремень врезался в тело (никакой одежды видно не было), заставив его застонать от боли, но не отстегнулся.

Встать он не мог. И это было еще не самое худшее.

Хуже всего было ощущение того, что он не один.

В тишине этой вечной ночи оно было ужасающим. Даже не ощущение, а уверенность в том, что в глубине салона, позади него, там, где последние ряды кресел и туалеты, было еще что-то или кто-то. Он посмотрел через плечо, но ничего не увидел, потому что не мог полностью повернуть голову: его собственное кресло закрывало обзор, и света не было.

Однако он был уверен, что присутствие кого-то вполне реально. И этот кто-то приближался.

Приближался по центральному проходу.

Зигзаг. Ангел с…

Вдруг все сохраняемое прежде спокойствие испарилось. Его охватила жуткая паника. Ничто — ни воспоминание о Берте, ни все прочитанные им книги, ни его обширная образованность, ни большая или меньшая храбрость, — ничто не могло помочь ему вынести этот миг абсолютного кошмара. Он трясся и дрожал. Он зарыдал. Словно бесноватый, он бился с ремнем безопасности. Ему показалось, что он сойдет с ума, но это не происходило. Мелькнула мысль о том, что, похоже, безумие не так-то скоро приходит к жаждущему его разуму. Проще ампутировать конечность, вырвать внутренности или растерзать в клочья трепещущую плоть, чем лишить разума здоровый мозг, подумалось ему. Он почувствовал, что ему предстоит оставаться в здравом уме до самого конца.

Но он ошибался.

В этом он убедился всего мгновение спустя.

Были вещи, способные лишить разума здоровый мозг.

Ночь казалась непрочной. Тонкий черный тюль, усеянный крохотными огоньками. Остроносая морда «Нортвинда» прорезала его ледяным ножом. Большая часть его массы пришлась на гидравлические амортизаторы, пока тормоза пытались сдержать невероятной силы импульс в окружении оглушительного рева.

Гаррисон не стал ждать, пока он остановится. Он отошел от дежурного по аэропорту и указал кивком на припаркованный у терминала номер три фургон. Его люди ловко и бесшумно залезли в машину, последний закрыл дверцу, и автомобиль неспешно заскользил к самолету. В этот предрассветный час коммерческих рейсов почти не было, поэтому можно было не опасаться, что им помешают. Гаррисон только что получил от пилотов отчет о полете: без происшествий. Он подумал, что первая часть задачи — собрать всех ученых вместе — завершена.

Он обернулся к сидящему рядом с ним доверенному человеку:

— Никакого оружия и применения силы. Если не захочет отдать чемодан сейчас, пусть останется у него. У нас будет время забрать его, когда приедем в дом. Прежде всего нужно завоевать его доверие.

Фургон остановился, люди вышли. Прижимавший к земле траву вокруг летных полос ветер разметал снежно-белые волосы Гаррисона. Трап уже подвезли, но люк самолета не открывался. Чего они там ждут?

— Иллюминаторы… — указал доверенный человек.

Сначала Гаррисон не сообразил, о чем он говорит. А потом снова посмотрел на самолет и понял.

Все пять боковых иллюминаторов роскошного «Нортвинда» за исключением стекол в кабине пилотов были словно окрашены в черный цвет. Он не слышал, чтобы в какой-то модели самолетов использовались тонированные стекла. Почему пассажиры сидят в темноте?

Вдруг окошки загорелись так мягко, как в сумраке пробуждаются фонари на пустынной улице. Свет переходил с одного иллюминатора на другой: кто-то явно водил фонариком из кабины. Но больше всего в глаза бросался цвет этого света.

Красный. Грязного оттенка, неравномерный.

А может, что запачкало внутреннюю поверхность стекол?

В животе у Гаррисона похолодело, он не мог двинуться с места. На какой-то миг время, казалось, остановилось.

— Войдите… в самолет… — проговорил он, но, похоже, никто его не услышал. Он сделал вдох и собрался с силами, как генерал, обращающийся к потрепанному войску перед грядущим очевидным поражением: — Войдите в этот чертов самолет!

Ему показалось, что он кричит в каком-то мире, населенном парализованными людьми.

 

27

— Все спланировал Серджио Марини. Он не хуже меня знал о рискованности этого предприятия, но у него было… — Бланес на миг задумался, словно подыскивая точное слово. — Возможно, больше любопытства. Я, кажется, уже как-то говорил тебе, Элиса, что «Игл Груп» хотела, чтобы мы ставили эксперименты с недавним прошлым, но я отказывался. Серджио никогда не был согласен со мной в этом вопросе, и когда он увидел, что переубедить меня нельзя, однако сделал вид, что капитулирует. Наверное, мое присутствие в проекте было необходимо, так что передо мной ему пришлось притворяться, но за моей спиной он поговорил с Колином. Колин был молодым гениальным физиком, он создал «Сьюзан» и всячески хотел отличиться. «Это наш шанс, Колин», — наверное, сказал он ему. Они стали думать, как сделать все без моего ведома, и им пришла в голову прекрасная мысль: почему бы не использовать одного из студентов? Они выбрали Рика Валенте. Он идеально подходил для этой роли: выдающийся ум, масса амбиций, Колин знал его еще по Оксфорду. Сначала они, конечно, просили его о малом: чтобы он потренировался в обращении с ускорителем и компьютерами… А потом дали уже более конкретные инструкции. Он работал почти каждую ночь. Картер и его люди знали об этом и покрывали его.

— Этот шум в коридоре… — прошептала Элиса. — Эта тень…

— Это был Рик. Он предпринял и другой шаг, удивив Марини и Колина: завел отношения с Розалин Райтер, чтобы, если кто-то застанет его ночью разгуливающим по корпусам, подумали, будто он ходит к ней.

Элиса мысленно перенеслась в свою комнату на Нью-Нельсоне: она слышала шаги и видела, как в окошке двери скользит какая-то тень. И снова там стоял Рик Валенте, разглядывая ее с презрительной ухмылкой. То, что она теперь знала, очень хорошо увязывалось с ее представлениями о Рике: амбициозность, желание перепрыгнуть даже через Бланеса… Все это ему было свойственно так же, как мелочная игра с чувствами Розалин. Но что же он мог сотворить во время своих ночных экспериментов? Откуда возникли эти сны и видения? Как Рику удалось до такой степени перевернуть жизнь их всех?

Жаклин, казалось, читала ее мысли. Она подняла голову и спросила:

— Но что же Рик такого сделал, чтобы произошло это?..

— Всему свое время, Жаклин, — ответил Бланес. — Мы еще не знаем, что именно он сделал, но я расскажу вам, что, как мы с Райнхардом думаем, случилось ночью в субботу, первого октября 2005 года. В ночь, когда умерла Розалин и исчез Рик.

Они снова сидели вокруг стола, и лампа очерчивала островок света в центре. Они устали и очень проголодались (за последние часы в их желудки попадала только вода), но Элиса практически не могла думать ни о чем другом — только бы слушать рассказ Бланеса. Она подозревала, что концентрация адреналина в крови все нарастает, и то же самое происходит со всеми остальными, включая бедного Виктора. А Картер все это время сновал из комнаты в комнату, отвечал на звонки и отсылал сообщения. Он попросил у Виктора удостоверение личности, объяснив, что, если тот хочет ехать с ними, ему понадобится поддельный паспорт. В этот момент он говорил с кем-то, кто стоял за пределами комнаты. Элиса не могла его слышать.

— Как вы, наверное, помните, — продолжил Бланес, — в ту ночь нам запретили пользоваться электронными приборами из-за грозы. Никому нельзя было идти в зал управления и подключать аппаратуру. Судя по всему, Рик решил, что лучшего момента для того, чтобы свободно поэкспериментировать, не найти, потому что никто не сможет ему помешать. Он ничего не сказал даже Марини и Крейгу. Он встал, как всегда, умостил на кровати подушку и рюкзак, чтобы казалось, будто он спит. Но случилось нечто, чего он не предвидел. Точнее, две вещи. Во-первых (так нам кажется, хотя точных доказательств нет), Розалин пошла среди ночи к нему в комнату, чтобы объясниться: она ему надоела, и он уже несколько дней не обращал на нее внимания, так что она была в отчаянии. Попытавшись его разбудить, она обнаружила обман, это ее заинтриговало, и она отправилась разыскивать его по корпусам. Возможно, она отыскала его в зале управления, а может, попала туда тогда, когда он уже исчез. Как бы там ни было, произошло второе событие, то, что нам предстоит разгадать, то особенное, что сделал Рик (может быть, это сделала Розалин, но сомневаюсь: на нее просто обрушились последствия), то, что пошло неправильно… Все остальные наши заключения — просто догадки: появился Зигзаг, он убил Розалин, а Рик исчез. — Немного помолчав, Бланес добавил: — Потом Марини и Крейг стерли свидетельства использования ускорителя, чтобы мы ни о чем не догадались, или, может быть, они стерлись, когда пропал свет, точно не знаю. Но известно, что Марини сохранил тайную копию экспериментов Рика и своих опытов. О ее существовании не знали даже в «Игл Груп». Их специалисты допрашивали нас с использованием наркотиков, но Картер говорит, что никакой наркотик не принудит тебя признаться в том, что ты хочешь скрыть, если только тебе не будут задавать четкие вопросы. Существование этих данных осталось неизвестным. Несомненно, Серджио их скрывал, потому что заподозрил, что происшедшее могло быть как-то связано с экспериментами Рика, хотя, возможно, полная уверенность в этом пришла к нему только после гибели Колина. Он был первым из нас, кто узнал о ней (и это показывает, что он тщательно следил за событиями). А помните, как он нервничал на базе «Игл Груп» и просил защиты?

— Подонок, — выдохнула Жаклин. Ее нагой живот под топом и грудь ходили ходуном от разъяренного дыхания. — Просто по…

— Я не пытаюсь найти объяснения его поведению, — тихо сказал Бланес после напряженной паузы, — но подозреваю, что то, что вынес Серджио, было похуже того, что пришлось пережить многим из нас, потому что он считал, что знает, с чего все началось…

— Не смей ему сочувствовать. — Жаклин говорила надломленным ледяным голосом. — Даже не пытайся, Давид.

Он обратил на нее взгляд прищуренных глаз.

— Жаклин, если Зигзаг возник из-за человеческих промахов, — медленно проговорил он, — все мы заслуживаем сострадания. Как бы там ни было, Серджио хранил эти файлы на запоминающем USB-устройстве, спрятанном в его миланской квартире. Последние три года он был у Картера под подозрением. Картер посылал к нему в квартиру нескольких профессионалов для обыска, но те ничего не нашли. Повторить попытку он не решился: это значило бы подвергнуться риску раскрытия его двойной игры со стороны «Игл Груп». Однако вчера, когда пришло известие об убийстве Марини, Картер воспользовался этим обстоятельством, чтобы обыскать квартиру с помощью группы своих людей. Он нашел диск в ящике с двойным дном, который Марини использовал для столь любимых им фокусов, и отправил все файлы Райнхарду. Я должен был ехать в Мадрид, чтобы готовить эту встречу, так мы договорились. Зильберг — единственный, кто всю ночь и весь сегодняшний день занимался изучением информации. Сейчас он везет нам свои выводы. Поэтому так важно их получить.

— Но Гаррисон уже обо всем узнал, — заметила Элиса.

— Необходимо было сказать ему об этом, чтобы он ничего не заподозрил. Ему сообщил об этом сам Картер, свалив всю вину на Марини и объяснив, что он так боялся, что отослал эти материалы нам. Он знает, что Гаррисон конфискует всю информацию, но постарается заполучить ее назад.

— А что будет потом?

— Мы сбежим. Картер разработал план побега: сначала мы отправимся в Цюрих, а оттуда — куда он решит. Мы будем скрываться и искать какой-то способ, чтобы… решить задачу с Зигзагом.

Услышав это выражение, Элиса поджала губы. Да уж, задачка. Только посмотри на нас. Посмотри на наш вид, посмотри, во что превратились мы с Жаклин: в трусливых крыс, которые прихорашиваются и дрожат, надеясь, что «задачка» оставит их в живых еще одну ночь. Она не могла избавиться от мысли о том, что, хоть Бланес, Зильберг и Картер и запуганы, им не досталось и трети той грязи, которую им с Жаклин доводилось тоннами глотать каждый день.

Она выпрямилась и заговорила энергично, как всегда, когда принимала решение:

— Нет, Давид. Нам нельзя убегать, ты это знаешь. Нам надо вернуться. — Казалось, до сих пор она сидела за столом с забытыми марионетками, и только теперь кто-то потянул их за ниточки: головы, руки, тела одновременно задвигались. Она добавила: — Вернуться на Нью-Нельсон. Это наш единственный шанс. Если Рик заварил там всю эту кашу, только там мы сможем… Как ты выразился? «Решить задачу».

— Вернуться на остров? — Бланес нахмурил брови.

— Нет! — Жаклин Клиссо бормотала это слово все громче и громче, пока не сорвалась на крик. Тогда она встала на ноги. Она и так была высокая, а черные каблуки делали ее еще выше. Накрашенные глаза сверкали от боли, прорезая сумрак комнаты. — Я в жизни не вернусь на этот остров! Даже не думайте!

— Ну а что же ты предлагаешь? — чуть ли не просительно сказала Элиса.

— Спрятаться! Бежать и где-нибудь спрятаться!

— А пока пусть Зигзаг выбирает следующую жертву?

— Никто и ничто, Элиса, не сможет заставить меня вернуться на остров! — В выражении ее лица под беловатым слоем макияжа и пышной огненной гривой волос, зачесанных назад, и в тоне голоса Жаклин зазвучала угроза: — Там… я превратилась в то, чем я стала! Там… — простонала она. — Там это вошло в мою жизнь! Я туда не вернусь!.. Не вернусь… даже если ОН сам этого захочет!..

Она резко умолкла, точно осознала, что именно она сказала.

— Жаклин… — тихонько позвал Бланес.

— Я уже не человек! — С ужасной гримасой она подняла руку к волосам, словно хотела их выдрать. — Я не живу! Я какое-то больное существо! Зараженное! И заразилась я там! Ничто не заставит меня вернуться! Ничто! — Она подняла руки, как лапы с когтями, словно хотела защититься от физического нападения. Ее соблазнительно открывавшие живот брюки обтягивали бедра. Картинка вышла одновременно сексапильной и жалкой.

Когда Элиса услышала ее крики, что-то наболевшее, как пена, всплыло у нее в голове и выплеснулось наружу. Она встала и набросилась на Жаклин:

— Знаешь, что, Жаклин? Мне уже надоело выслушивать, как ты всегда приписываешь себе всю гадость, которую нам приходится выносить. У тебя были тяжелые годы? Добро пожаловать в нашу компанию. У тебя была профессия, муж и сын? Давай я скажу, что было у меня: моя молодость, мои студенческие надежды, мое будущее, вся моя жизнь… Ты утратила уважение к себе самой? Я утратила душевное равновесие, здравый смысл… Я провожу на этом самом острове каждую ночь своей жизни. — Ее глаза наполнились слезами. — Даже сейчас, даже сегодня, несмотря на все, что я знаю, что-то внутри меня упрекает меня в том, что я не сижу в своей спальне в наряде проститутки, грезя о том, что я повинуюсь его гадким желаниям, и меня тошнит от страха, когда я вижу, как он приближается, и противно на себя смотреть оттого, что я не в состоянии ему противиться… Клянусь, я хочу навсегда покинуть этот остров, Жаклин. Но если мы на него не вернемся, мы никогда не сможем оттуда вырваться. Понимаешь? — мягко спросила она. И вдруг неожиданно громко прокричала: — Понимаешь в конце-то концов, Жаклин?

— Жаклин, Элиса… — тихо проговорил Бланес. — Нам нельзя…

Его попытка их успокоить была прервана. Дверь резко открылась.

— Он поймал Зильберга.

Спустя несколько минут, когда ей удалось связно воспроизвести в голове этот миг, Элисе подумалось, что Картер не мог использовать более точного слова. Вот именно, Зигзаг нас ловит, он охотится на нас. Мы его добыча.

— Это случилось прямо во время полета, мне только что звонил один из моих людей. Похоже, все произошло в считанные секунды, незадолго до посадки, потому что пилоты говорили с охраной и все было в порядке… Когда они сели, то увидели, что в салоне нет света, и зажгли фонарики. Охрана валялась на полу, среди моря крови, в совершенно одуревшем состоянии, а растерзанный в клочья Зильберг был размазан по всем сиденьям. Мой осведомитель этого не видел, но слышал, как говорили, что впечатление такое, будто в самолете перевозили бойню…

— Боже мой, Райнхард… — Бланес тяжело опустился на стул.

Тишину прорезал плач Жаклин. Какой-то стонущий голосок, почти детский. Элиса крепко обняла ее и зашептала на ухо те немногие слова утешения, которые пришли ей в голову. На своем плече она почувствовала ободряющее тепло руки Виктора. Ей показалось, что никогда еще столь простые проявления физического контакта не заставляли ее ощутить такое единение с кем-то. Кто не испытал такого страха, не знает, что значат объятия, даже если кого-то любит.

— Хорошая часть новости заключается в том, что Зильберг отправил все материалы по надежному адресу, который я дал ему на случай непредвиденных ситуаций. — Картер говорил и ходил по комнате туда-сюда, собирая какие-то маленькие аппаратики с полок. С того самого момента, как он вошел в комнату, он все время что-то делал. — Перед отъездом я переброшу их на USB-диск, и они будут в нашем распоряжении. — Он остановился и посмотрел на них. — Не знаю, как вы, но я бы думал о том, как бы побыстрей смотать удочки. Потом еще будет время наматывать сопли на кулаки.

— Какой у нас план действий? — бесцветным голосом спросил Бланес.

— Уже почти три часа утра. Надо подождать, пока Гаррисон выедет из аэропорта. Мой осведомитель даст мне знать. Он будет там еще два-три часа. Закроет самолет, отвезет его в военный ангар и уедет — поднимать шум в гражданском аэропорту ему не с руки.

— А зачем нам ждать, пока он уедет?

— Потому что мы едем в аэропорт, профессор, — презрительно ответил Картер. — Мы полетим обычным рейсом, а вы же не хотите, чтобы старик увидел, как мы проходим на посадку, правда? Кроме того, я хочу ненадолго подсоединить скрытые камеры и показать вас всех сидящими за столом, чтобы он не злился. Когда он уедет, мы отправимся в путь. Во дворе есть пара людей не из наших, но их нетрудно будет закрыть в какой-нибудь комнате, отобрав мобильники. Это даст нам небольшой запас времени. Мы вылетим рейсом «Люфтганзы» на Цюрих в семь утра. Там у меня есть друзья, которые смогут укрыть нас в надежном месте. А потом будет видно.

Элиса так и стояла, обняв Жаклин. Она вдруг тихо, но твердо заговорила, обращаясь к Клиссо:

— Жаклин, мы покончим с ним. Мы раз и навсегда покажем этому… этому подонку, кто бы он ни был… Только там мы сможем это сделать… Хорошо? — Клиссо посмотрела на нее и кивнула.

Элиса кивнула Бланесу.

Он было заколебался, но сказал:

— Картер, в каком состоянии сейчас Нью-Нельсон?

— Научная станция? Там все намного лучше, чем пытается представить «Игл Груп». Взрыв на складе не сильно повредил оборудование, несколько механиков привели в порядок ускоритель и все эти годы поддерживают аппаратуру в рабочем состоянии.

— Как вы думаете, мы можем укрыться там?

Картер смерил его внимательным взглядом:

— Я думал, профессор, вы хотите как можно дальше бежать от этого острова ужасов. Вы что, уже придумали, как исправить ошибку?

— Возможно, — кивнул Бланес.

— Нет проблем. Мы можем вылететь в Цюрих, а оттуда на остров.

— Он охраняется?

— Еще бы: четыре вооруженных до зубов патрульных катера и атомная подводная лодка, все в подчинении одного руководителя по вопросам безопасности.

— И кто же этот руководитель?

В кои-то веки Картер позволил себе улыбнуться.

Всякое случается. Это единственный пример неопровержимой мудрости, которую можно приобрести с возрастом. Чтобы его понять, большой учености не нужно. У тебя все в порядке вплоть до того дня, как здоровье рушится, точно карточный домик; ты что-то тщательно планируешь, но все обстоятельства предусмотреть невозможно; знаешь, что случится в ближайшие четыре часа, и за каких-то пять минут все прогнозы опровергаются. Всякое случается.

У Гаррисона был тридцатилетний опыт работы, но он все еще сохранил способность удивляться и даже поражаться. Скажем прямо: ужасаться. Несмотря на все виденное, он знал, что иногда происходят события, которые становятся вехой, разделяя время на «до» и «после». «Это как увидеть снег, летящий вверх», — говаривал его отец. Такое вот было у него любопытное выражение. «Увидеть снег, летящий вверх» для него значило увидеть что-то такое, что заставляет тебя навсегда измениться.

Например, салон этого «Нортвинда».

Такие мысли кружились у него в голове, пока он на всей скорости несся назад в дом Бланеса, закутанный в свое защитное пальто и в бронированную капсулу «мерседеса». После того как видел некоторые вещи, ничто уже не может быть, как раньше.

— Сэр, он не отвечает.

Рядом с ним сидел его доверенный человек. Гаррисон взглянул на него краем глаза: молодой, с аккуратными черными усиками и голубыми глазами, отец семейства, с головой преданный своему делу, чистокровный англосакс. Такой человек, перед которым можно сказать или приказать все, что угодно, потому что он никогда не станет оспаривать решения начальства и не будет задавать неловких вопросов. Именно поэтому его нужно было сохранить… Как бы это сказать, «нетронутым»? Да, пожалуй. Нетронутым самыми опасными вещами. Гаррисон был достаточно умен, чтобы это понимать: можно позволить утратить разум своей голове, но никогда нельзя допускать, чтобы разума лишились твои руки.

— Попробовать еще раз, сэр?

— Сколько раз ты звонил?

— Три. Очень странно, сэр. А на мониторе по-прежнему помехи.

Именно поэтому Гаррисон не позволил ему входить в самолет. И правильно сделал. Пусть эти вещи будут навсегда скрыты от тебя красной завесой, мой мальчик. Пусть тебе никогда не доведется увидеть снег, летящий вверх.

Из троих оперативников, вошедших вместе с ним в «Нортвинд», двоих увезли в больницу вместе с пилотами и охранниками. Третий был в относительно нормальном состоянии, хотя ему вкололи успокоительное. Сам он перенес все без наркоза, так же, как в случае с останками Марини в Милане. Опыт у него уже был, он был частым гостем в трущобах ужаса.

— Позвони Максу.

— Уже, сэр, он тоже не отвечает.

Рассветное солнце золотило бока деревьев. В мадридских горах начинался чудесный мартовский день, хотя для Гаррисона это ровным счетом ничего не значило. После долгих часов напряжения в аэропорту он был обессилен, но отдыха себе позволить не мог. По крайней мере до тех пор, пока не решит, что делать с оставшимися учеными: с этими чудовищами (включая Элису Робледо), из-за которых творятся такие вещи, как то, что он видел в «Нортвинде».

В окошко он увидел, как по встречной полосе пронесся фургон, столь же темный и быстрый, как его мысли.

— Покрытие есть, сэр, и я пробую пробиться по всем каналам, но…

Гаррисон заморгал. В голове у него оставалось мало мыслей, но из них он смог соорудить нечто вроде вывода. Ни Картер, ни Макс не отвечают.

Всякое случается.

Ученые знали то, чего не должны были знать. К примеру, они проведали о том, что Марини, Крейг и Валенте принимали участие в экспериментах, в которых была заинтересована «Игл Груп». Картер сказал ему, что напуганный происходившим Марини во всем признался Бланесу во время личной встречи в Цюрихе. У Гаррисона были доказательства этой встречи.

Их раздобыл Картер.

Пол Картер. Безупречный человек, прирожденный боец, стена из мышц и мозга, бывший военный, переквалифицировавшийся в наемника: лучшая из возможных машин. Гаррисон был знаком с ним уже более десяти лет и считал, что знает все, что одному человеку необходимо знать о другом, чтобы облечь его девяносто девятью процентами доверия. Картер воевал (или тренировал тех, кто воевал) в Судане, в Афганистане и на Гаити, всегда оказываясь на стороне тех, кто мог оплатить его услуги. По рекомендации Гаррисона «Игл Груп» купила его, заплатив за его услуги на вес золота, чтобы он координировал военные аспекты проекта «Зигзаг». Насколько Гаррисону было известно, у Картера было только одно правило, один-единственный этический кодекс: его собственная безопасность и безопасность его людей. Это придавало ему некую…

Его собственная безопасность и безопасность его людей.

Гаррисон заерзал на удобном кожаном сиденье.

— Сэр, я ничего не понимаю. Макс сказал, что останется в доме вместе с Картером, и…

Внезапно во тьме его разума воссиял свет. Фургон.

— Дейв, — сказал он водителю через переговорное устройство, не меняя интонации. — Дейв, поворачивай назад.

— Простите, сэр?

— Поворачивай назад. Снова в аэропорт.

Утечка мозгов. Так вроде говорили о печальном положении в науке в таких странах, как его? Виктор пытался развлечься, играя словами. Ученые утекают, как средства из бюджета. Трое испанских ученых бегут из страны и направляются в Швейцарию, как «черные» деньги, скрываясь от властей, чтобы спасти свою жизнь. Вот он, здесь, в первом терминале Барахаса, вместе со всеми ждет, пока Картер на стойке «Люфтганзы» получит посадочные талоны по фальшивым паспортам. Он даже не смог попрощаться с родными, хотя ему удалось позвонить Тересе, секретарю кафедры, и сообщить, что они с Элисой подхватили одну инфекцию и несколько дней пробудут на больничном. Говорить неправду было весело.

Время — почти половина седьмого, но в этой части здания рассвет еще не был заметен. Только самые ранние пташки (деловые дамы и господа) сновали туда-сюда с кожаными чемоданчиками или стояли в очереди к стойкам регистрации. Единственной чертой, роднившей Виктора с ними, была усталость: он целую ночь не сомкнул глаз, выслушивая жуткие истории о невидимом убийце-садисте, от которого все хотели убежать. Испуг и усталость смешивались в нем в равной пропорции. В самолете наверняка усталость превысит страх, и он немного подремлет, но сейчас казалось, что ему в вены впрыснули сыворотку кофеина.

— Сейчас Гаррисон, наверное, уже обнаружил случившееся, — заметила Элиса.

Глядя на нее, Виктор снова подумал, что даже такая изнурительная бессонная ночь не сказалась на ее красоте. Какая прекрасная женщина. Ее длинные иссиня-черные волосы, сводившие его с ума, красиво обрамляли удивительное лицо. Он был просто счастлив следовать за ней. Видеть обращенные к нему улыбки, просто находиться рядом — это более чем достаточная плата за все неурядицы. В аэропорту было холодно, а может быть, это был всего лишь повод ее обнять. «Связанные несчастьем» — такое же избитое выражение, как «утечка мозгов». Но избитое — не избитое, похоже, Элисе было спокойнее, когда она чувствовала на плече его руку.

— Возможно, — согласился Бланес, — но самолет в Цюрих вылетает меньше чем через час, а Картер говорит, что Гаррисон не знает, куда мы отправимся.

— Ему можно доверять? — спросила она, разглядывая широкую спину Картера, стоявшего у стойки регистрации.

— Он заинтересован в побеге не меньше нашего, Элиса.

Картер вернулся и помахал посадочными талонами, как шулер показывает рубашку карт. Виктор оценил его способность командовать людьми: ему не пришлось говорить ни слова, чтобы все двинулись с места и пошли за ним, как послушные ягнята, под стук высоких каблучков Жаклин.

— Думаете, Гаррисон уже в курсе? — спросил Бланес, оглядываясь по сторонам.

— Возможно, — пожал плечами Картер. — Но я его хорошо знаю и постарался опередить его действия. Сейчас он еще должен быть в доме, скорее всего он растерян, отдает приказы и недоумевает, что же произошло… Я оставил ему несколько ложных наводок. Когда он придет в себя и сможет отреагировать, наш самолет уже будет в воздухе.

Продолжая говорить по мобильнику, Гаррисон ступил внутрь первого терминала Барахаса. Он действовал очень быстро, намного быстрее, думалось ему, чем мог вообразить Картер. Недаром он стал начальником службы безопасности, занимавшейся всеми научными проектами «Игл Груп».

— Вы были правы, сэр, — звучал голос в его наушниках, — они только что зарегистрировали пять билетов на семичасовый рейс «Люфтганзы» на Цюрих, представив фальшивые документы. Его узнали на стойке регистрации. Вы хорошо придумали срочно выслать его фотографию. Сейчас он, наверное, идет к выходу на посадку.

Гаррисон молча кивнул и прервал связь. Он хорошо знал Пола Картера: хоть тот и стал предателем, он оставался обычным наемником и пользовался обычными методами и средствами. Но я устрою тебе сюрприз, Пол. Он взглянул на часы, быстро шагая по вестибюлю терминала в сопровождении своего доверенного человека — без четверти семь.

— Ты говорил с Бласкесом? — спросил он, не замедляя шаг.

— Вылет будет отложен, сэр. Испанскую полицию тоже предупредили. Мы задержим их при проверке пассажиров.

Гаррисон уже не впервые порадовался международной панике, в атмосфере которой они жили больше десяти лет. Из-за боязни террористических актов приказы отложить вылет самолета или задержать пятерых подозреваемых в зарубежной стране выполнялись безотказно. Страх полезен и в Европе.

На его пути выросла темнокожая женщина с нагруженной чемоданами тележкой. Гаррисон едва не налетел на нее и чертыхнулся сквозь зубы. Его доверенный человек, не останавливаясь, одним толчком отстранил женщину. И в тот же миг Гаррисон услышал зазвучавшие в динамиках сначала на испанском, а потом на английском языке слова: «Авиакомпания «Люфтганза» сообщает, что вылет рейса… на Цюрих по техническим причинам задерживается».

Они в его руках.

«Повторяем: авиакомпания «Люфтганза» сообщает, что вылет рейса…»

Бланес побледнел; они торопливо продвигались к очереди на контрольный пункт.

— Картер, слышите, они задерживают вылет рейса.

В очереди стояли около шести пассажиров, они укладывали багаж на движущуюся ленту. Вдалеке толпилась большая группа мужчин в форме, которые, похоже, о чем-то совещались. Ни один пассажир не избегал тщательной проверки.

— Вылет рейсов часто откладывается, профессор, не волнуйтесь, — ответил Картер. Он прошел перед одной очередью и направился ко второй. Картер вертел посаженной на мощную ось шеи головой во все стороны, точно что-то искал.

Бланес и Элиса встревоженно переглянулись.

— Картер, вы видели этих полицейских? — снова спросил Бланес.

Вместо ответа Картер продолжал идти дальше. Он прошел перед последним пассажиром, стоявшим в очереди, но не остановился и за ним, а повернул к выходу из аэропорта. Растерянные ученые последовали за Картером.

— Куда мы идем? — спрашивал Бланес.

У выхода ждал темный мини-вэн. Сидевший за рулем мужчина вышел из машины, Картер сел на его место и завел мотор.

— Заходите, ну же! — окликнул он ученых.

Только когда все расселись и машина тронулась с места, Картер сказал:

— Неужели вы на самом деле думали, что мы полетим в Цюрих на обычном самолете, по купленным в аэропорту билетам? — Он сдал назад и нажал на газ. — Я же сказал, что хорошо знаю Гаррисона, и попытался предвидеть его решения. Я подозревал, что он вышлет мое фото властям… Хотя, по правде говоря, он действовал быстрее, чем я ожидал. Надеюсь, он будет возиться с подставой из билетов на Цюрих как можно дольше…

Сидевшая на заднем сиденье Элиса взглянула на Виктора и Жаклин, которые, похоже, пребывали в такой же растерянности, как она. Она подумала, что, если Картер их не подведет, это лучший союзник.

— Значит, мы не едем в Цюрих? — спросил Бланес.

— Конечно, нет. Я никогда туда и не собирался.

— А почему же вы нам ничего не сказали?

Картер сделал вид, будто не расслышал вопроса. Ловко проскользнув между двумя машинами и выехав на автомагистраль, он тихо процедил:

— Если с этого момента, профессор, вы будете зависеть от меня, лучше вам усвоить вот что: правду никогда не говорят, правду делают. В словах нуждается только ложь.

Элиса подумала: интересно, говорит ли Картер правду сейчас.

— Ушли.

Это был единственный вывод, единственная мысль. Его сотрудник все очень хорошо спланировал. Возможно, он никогда и не собирался отправляться в Швейцарию. Может быть, у него даже было какое-то частное транспортное средство в другом аэропорту.

На какое-то мгновение у него перехватило дыхание. Ему стало так дурно, что пришлось безо всяких объяснений встать и выйти из кабинета, где директор Барахаса предоставлял ему последние данные. Он вышел в коридор. Доверенный человек последовал за ним.

— Ушли, — повторил Гаррисон, когда дыхание восстановилось. — Им помогает Картер.

Он понял почему. Он ушел, чтобы спасти свою шкуру. Знает, что перед ним — самый опасный в его жизни противник, и хочет, чтобы эти умники помогли ему выжить.

Он глубоко вздохнул. Перспективы вдруг оказались совсем не радужными.

Зигзаг вполне мог быть великим противником, Противником с большой буквы, самым страшным в мире. Но теперь он знал, что другой его противник — Картер. И хотя их даже и сравнивать нельзя, бывшего сотрудника считать мелкой сошкой тоже невозможно.

С этого момента ему придется серьезно остерегаться еще и Пола Картера.

 

28

Остров появился, как дыра в волнистой синей ткани под лучами быстро заходящего солнца. Перед тем как решиться на посадку, вертолет сделал два круга.

До этого момента мысль о клочке джунглей, плавающем посреди тропического океана, в понимании Виктора больше вязалась с рекламой турагентств, а не с реальностью; это было одно из тех мест, куда никогда нельзя попасть, потому что они — сплошная выдумка, рекламная наживка. Но когда он увидел посреди Индийского океана Нью-Нельсон, окруженный кольцами разных оттенков зеленого, покрытый листьями пальм, казавшихся сверху цветами, и ванильными песками, да огромные бусы из кораллов, разбросанные по морю, он был вынужден признать свою ошибку. Такие вещи и вправду существуют.

Но если был реальностью остров — с ужасом рассуждал он, — то все, слышанное до сих пор, приобретало большую правдоподобность.

— Это похоже на рай, — прошептал он.

Сидевшая с ним на узкой скамье Элиса не сводила с острова глаз.

— Это ад, — проговорила она.

В этом Виктор сомневался. Несмотря на все то, что ему уже рассказали, он не думал, что это место хуже аэропорта в городе Сана в Йемене, где они провели предыдущие восемнадцать часов, ожидая, пока Картер закончит подготовку к их перелету на остров. За все это время ему не удалось ни принять душ, ни переодеться, после спанья на неудобных аэропортовских скамьях все кости болели, а поесть он смог только чипсы и несколько шоколадок, запивая минеральной водой. И все это после мучительного перелета на авиетке из Торрехона, прошедшего под аккомпанемент мрачных нотаций Картера.

— Вы ученые, и выражение «теоретически» вам знакомо, так ведь? Так вот «теоретически» вы вернетесь на то же место, которое покинули десять лет назад, но, если там что-то изменилось, чур меня в этом не винить.

— Мы никогда его не покидали, — тихо ответила Жаклин Клиссо.

В отличие от Элисы Жаклин захватила с собой кое-что из одежды. В Сана она переоделась, и теперь ее гладкие волосы, окрашенные в рыжий цвет, были частично скрыты под спортивной кепкой, а на ней были белая летняя блузка и джинсовая мини-юбка. Сейчас она сидела рядом с Бланесом и смотрела в другое окошко, но, завидев остров, отвела взгляд от стекла.

Их слова Виктора не трогали: пусть там ждет что угодно, но по крайней мере это конечный пункт их сумасшедшего путешествия. У него будет время на то, чтобы помыться, а может, даже и побриться. А вот насчет вероятности обнаружения чистой одежды у него имелись сомнения.

Вертолет еще раз резко повернул. После очередного толчка — араб-пилот утверждал, что это порывы ветра, но, по мнению Виктора, причиной всему была его неловкость — машина выпрямилась и начала спускаться на песчаную площадку. В правом углу площадки виднелись черные развалины и искореженный металл.

— Это то, что осталось от барака и склада, — сказала Элиса.

Виктор заметил, что она вздрогнула, и обнял ее за плечи.

С воздуха научная станция смутно напоминала вилку с поломанной ручкой. Ее кончиками были три серых корпуса с наклонными крышами, соединенные с северной стороны, а часть здания, где должна была быть ручка, была круглой и короткой — Виктор предположил, что там должна находиться «Сьюзан», ускоритель заряженных частиц. Над ней возвышались металлические скелеты длинных и круглых антенн, воткнутых словно дротики. Проволочное ограждение замыкало все пространство в один большой прямоугольник.

Виктор вышел из вертолета одним из последних. Он последовал за Элисой к трапу, пригибаясь вместе с ней из-за низкого потолка (чуть не целуя ей попку), и спрыгнул на землю ошалевший от всего этого путешествия, тучи песка и шума пропеллера. Он закашлялся и отбежал, а когда вдохнул, в легкие попало несколько кубических сантиметров островного воздуха. Тут было не так влажно, как он ожидал.

— На юге гроза, на островах Чагос, — крикнул еще не вышедший из вертолета Картер, без труда перекрывая гул лопастей.

— Это плохо? — повысив голос, спросил Виктор.

Картер посмотрел на него так, точно он был каким-то насекомым на стадии линьки:

— Это хорошо. Меня больше волновало бы ее отсутствие, в это время года сухая погода более вероятна. Пока здесь ходят грозы, никто сюда не сунется. Держите.

Он протягивал какую-то коробку, удерживая ее одной рукой. Виктору понадобились обе, и все равно коробка падала у него из рук. Он почувствовал себя солдатом, несущим провиант. Это и в самом деле была часть продуктов, которые Картеру удалось раздобыть на Сана: консервные банки и пакеты с итальянскими макаронами, а также разнокалиберные батарейки для фонариков, радиопередатчики, боеприпасы и бутылки с водой. Последние были особенно ценными, так как цистерна в здании склада была разрушена, и Картер не знал, установили ли здесь новую. Элиса, Бланес и Жаклин, вернувшись к вертолету, разобрали остатки вещей.

Шатаясь словно пьяный, Виктор направился к корпусу. Коробка была жутко тяжелой. Он увидел, как его обгоняют Элиса и Жаклин. Элиса несла две коробки — может, и полегче, чем у него, но две. Он пал духом и почувствовал себя ни на что не годным. Вспомнилось, как тяжело давались ему в школе физические упражнения и как унизительно было, когда девочки показывали свое превосходство в отношении силы. Так или иначе, представление о том, что женщина, особенно если она так привлекательна, как Элиса или Жаклин, должна быть слабее его, очень сильно укоренилось в его сознании. Да, это было глупое представление, но избавиться от него Виктор не мог.

Морщась от натуги и пытаясь дойти до корпуса, он услышал за спиной голос Картера, громко прощавшегося с пилотом. Будучи главным по безопасности на Нью-Нельсоне, Картер без проблем убедил патрульных сделать вид, будто ничего не произошло. К тому же, по его словам, какое-то время можно не опасаться, что «Игл Груп» узнает о том, что они здесь — охранникам можно доверять. Но он предупредил их, что вертолет улетит сразу: нельзя рисковать тем, что его обнаружат с военного самолета во время дежурства. Они останутся одни. И, как если бы Виктору требовались какие-то доказательства, он услышал нарастающий рев пропеллера и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как вертолет, поблескивая в лучах заходящего солнца, разворачивается в воздухе и удаляется. Одни в раю, подумал он.

Возможно, именно эта мысль выбила его из колеи, потому что как раз в этот момент коробка выскользнула у него из рук. Он успел ее подхватить, но один из углов стукнул его по правой ноге. От острой боли всякая мысль о рае окончательно покинула его.

К счастью, его неловкости никто не заметил. Все стояли около двери в третий корпус, по всей видимости, ожидая, пока Картер ее откроет.

— Помочь? — спросил Картер, обгоняя его.

— Нет, спасибо… Все…

Покраснев как помидор и тяжело дыша, Виктор снова зашагал по песку, хромая и широко расставляя ноги. Картер подошел к остальным и теперь держал клещи длиной с руку. Раздавшийся при перерезании закрывавшей дверь цепи звук был похож на выстрел.

— Дом пустой, полы не метены, — сказал он так, точно считалочку, остановившись, чтобы отодвинуть ботинком какой-то мусор.

Было 18:50 по островному времени, пятница, 13 марта 2015 года.

Пятница, тринадцатое. Виктор подумал, не принесет ли им это совпадение неудачу.

* * *

— Теперь она кажется мне крохотной, — сказала Элиса.

Она стояла на пороге, водя лучом фонарика по своей бывшей комнате на Нью-Нельсоне.

Виктору начинало казаться, что это действительно ад.

В жизни ему не приходилось видеть более гнетущего места. Металлические стены и пол раскалены, как только что выключенная духовка, несколько часов проработавшая при температуре двести градусов. Кругом мрак, никакой вентиляции, и пахло преотвратительно. И уж конечно, корпуса оказались намного меньше, чем он представлял по рассказу Элисы: одна несчастная столовая, одна несчастная кухня, голые спальни. От кровати остался только каркас, в ванной лишь самое необходимое — все покрыто пылью.

Ничего похожего на то восхитительное место, где десять лет назад ее встретила Черил Росс. К глазам Элисы подступили слезы, и она, удивленно улыбнувшись, сказала, что и не подозревала, что страдает от ностальгии. Наверное, устала с дороги.

Кинозал Виктора впечатлил больше, хотя он тоже был маленьким, и там стояла ужасная жара. При виде темного экрана он невольно ощутил трепет. Возможно ли, что там когда-то показывали Иерусалим времен Христа?

Однако, увидев зал управления, он раскрыл рот от изумления.

Почти тридцать метров в ширину, сорок в длину, бетонные стены — самое большое и прохладное помещение. Света еще не было (Картер пошел проверять генераторы), но в тусклом отблеске сумерек, просачивавшемся сквозь окна, Виктор с восторгом рассматривал сверкающую спину «Сьюзан». Он был физиком, и никогда еще не видел ничего подобного этой установке. Он отреагировал, как охотник, наслушавшийся невероятных историй о подстреленной дичи, который наконец разглядывает то фантастическое оружие, с помощью которого ее раздобыли, и перестает сомневаться в правдивости всего остального.

Резкий шум заставил его вздрогнуть. На потолке загорелись люминесцентные лампы, и все замигали. Виктор взглянул на своих товарищей так, будто видел их впервые, и внезапно осознал, что будет здесь с ними жить. Но такая перспектива его устраивала, по крайней мере в отношении Элисы и Жаклин. Общество Бланеса тоже нельзя назвать неприятным. Только появившийся в этот момент из-за маленькой двери справа Картер все еще не вписывался в его картину мира.

— Ну вот, свет для того, чтобы играть с компьютерами и разогревать еду, есть. — Он снял куртку, седые волосы на груди виднелись в вырезе футболки, а бицепсы распирали ее рукава. — Плохо только, что воды нет. И кондиционерами пользоваться нельзя, если мы хотим, чтобы все остальное работало. На резервный генератор я не полагаюсь, а основной так и не починили. Это значит, что будет жарко, — с улыбкой добавил он. Но на его лице не было ни капли пота, тогда как все остальные, как заметил Виктор, взмокли с головы до ног. Слушая Картера, он никогда не мог понять, издевается ли тот или в самом деле хочет помочь. Наверное, и то, и другое, решил он.

— Есть и другая причина экономить энергию, — сказал Бланес. — До сих пор мы действовали, исходя из обратного, и всячески пытались избегать темноты. Но ясно, что Зигзаг использует энергию, которая попадает в его распоряжение… Свет и подключенные электроприборы служат ему пищей.

— А вы предлагаете посадить его на диету, — прокомментировал Картер.

— Не знаю, будет ли от этого вообще-то какой-нибудь толк. Энергией он пользуется по-разному. Например, в самолете Зильберга ему оказалось достаточно освещения салона. Но лучше не очень-то облегчать ему жизнь.

— Это можно. Отключим общее освещение и подсоединим только компьютеры и микроволновую печь для подогрева еды. Фонариков у нас хватает.

— Тогда не будем терять времени. — Бланес обернулся к остальным: — Мне бы хотелось, чтобы мы работали вместе. Можно использовать этот зал: здесь есть несколько столов, места хватает. Распределим задачи. Элиса, Виктор, существует определенная временная модель нападений, которую нужно отследить. Почему Зигзаг действует несколько дней подряд, а потом «отдыхает» несколько лет? Это как-то связано с потребляемой им энергией? Есть ли в этом какая-то закономерность? Картер предоставит вам подробные отчеты об убийствах. Я поработаю с выводами Райнхарда и с архивами Марини. Жаклин, ты можешь помочь мне разобрать его файлы…

Пока все согласно кивали, случилось нечто неожиданное.

Оттого, что все очень устали, а может, потому что все произошло так быстро, сразу никто даже не отреагировал. Только что Картер стоял справа от Бланеса, потирая руки, и вот он уже подскочил к центральному компьютеру и со всей силы ударил ногой что-то под столом. Потом раздулся от важности и посмотрел на них, как старый кочегар паровоза, вмешивающийся в разговор пассажиров первого класса:

— Профессор, вы забыли о плохих студентах, которые прогуливают лекции. Мы тоже можем пригодиться для уборки в аудиториях. — Он театрально нагнулся и поднял с пола маленькую раздавленную змею. — Наверное, ее родичи ползают где-то поблизости. Как это ни странно, мы в джунглях, а разная живность любит забираться в пустые дома в поисках пищи.

— Она не ядовита, — не моргнув глазом, ответила Жаклин, беря змею в руки. — Похоже, это зеленая бойга.

— Угу, но все равно противно, правда? — Картер забрал змею у нее из рук, подошел к металлическому мусорнику и бросил туда маленькую зеленую гирлянду с выпущенными кишками. — Похоже, работать придется не только головой, надо будет что-то делать и ногами. И кстати, мне тоже понадобится помощь. Кто-то должен открывать и разбирать провиант, готовить, нести дежурство на карауле, немного прибираться… Иными словами, знаете ли, делать все эти банальные вещи, которых немало в жизни…

— Я это сделаю, — сразу сказал Виктор и взглянул на Элису. — Ты сама можешь заняться подсчетами. — Она заметила, что Картер ухмыляется, точно ему смешно, что вызвался Виктор.

— Хорошо, — подытожил Бланес. — Приступим. Картер, как вы думаете, сколько у нас времени?

— В смысле, до того, как «Игл Груп» зашлет к нам кавалерию? Пара дней, максимум дня три, если они поведутся на подставу, которую я оставил им в Йемене.

— Мало.

— Будет еще меньше, профессор, — сказал Картер. — Потому что Гаррисон — хитрый лис, и я знаю, что он не поведется.

Положительная черта людей, которые в обыденной жизни постоянно чуть унылы, заключается в том, что, когда наступают действительно тяжелые моменты, они всегда немного оживляются. Они как будто думают: «Не знаю, чего я жалуюсь. Смотри-ка, что сейчас происходит». Именно это случилось с Виктором. Нельзя сказать, что он чувствовал себя совершенно счастливым, но он испытывал подъем, ощутил какую-то жизненную силу, которую в себе не подозревал. Позади остались дни, посвященные гидропонным растениям и философским книгам — теперь он жил в диком мире, где почти каждую минуту требовались новые качества. К тому же ему нравилось чувствовать себя полезным. Он всегда считал: то, что ты умеешь делать, ничего не стоит, если это не служит другим, и теперь настало время воплотить этот принцип в жизнь. Весь вечер он распаковывал коробки, подметал и убирал, выполняя приказания Картера. Он полностью выбился из сил, но обнаружил, что в усталости есть нечто притягательное, как в наркотике.

В какой-то момент Картер спросил, умеет ли он готовить в микроволновой печи.

— Я умею делать жаркое, — ответил он.

Картер смерил его долгим взглядом.

— Так сделайте.

Было ясно, что бывший военный злоупотребляет его добрым расположением, но Виктор беспрекословно подчинялся. В конце концов, какое удовольствие получал он дома, стараясь только для себя? Теперь у него была возможность помочь другим, делая все эти простые вещи.

Он открыл консервные банки, бутылки с маслом и уксусом, достал тарелки и в тусклом свете, еще сочившемся из окна, приготовил ужин, стараясь, чтобы вышло что-то мало-мальски вкусное. Он снял свитер и рубашку и работал, обнажив туловище. Временами ему казалось, что в этом влажном воздухе он задыхается от пота, но все это придавало его действиям еще большую степень реальности. Он был шахтером, готовящим ужин для измученных работой товарищей, юнгой, драящим палубу.

Перед ними проплывали невиданные картины. В какой-то миг на кухню вошла Элиса с джинсами в руках. На ней были только маечка на бретельках и малюсенькие трусики, но она все равно была в поту и подобрала свои прекрасные густые волосы резинкой.

— Виктор, тут есть что-то, чем можно это обрезать? Может, какие-нибудь большие ножницы… Я умираю от жары…

— По-моему, у меня есть подходящая штучка.

Картер принес огромный ящик с инструментами и оставил в соседней комнате. Виктор достал оттуда портативный металлический резак. Какой это был неожиданный и чудесный миг! Как мог он когда-нибудь представить себе подобную ситуацию, тем более с Элисой? Даже она улыбнулась, и они вместе шутили:

— Повыше, повыше, режь здесь, — командовала она.

— У тебя получатся мини-брюки. Это даже не шорты, слишком уж они маленькие…

— Режь, не жалей. У Жаклин для меня ничего нет.

Он подумал о своей прошлой жизни, когда считал себя счастливцем, если ему удавалось попить с ней кофе в асептической атмосфере университета Алигьери. А теперь они были почти обнажены (он — до пояса, она — в трусиках) и решали, где обрезать джинсы. Конечно, ему все еще было страшно (и ей тоже, разумеется), но в этом страхе было нечто, заставлявшее его думать, что может случиться все, что угодно — и приятное, и неприятное. Страх делал его свободным.

Когда ужин был готов, уже стемнело и жара немного спала. В окошко столовой проникал легкий бриз, почти ветер, и Виктор мог различить тени, колышущиеся за ограждением. Он постелил бумажную скатерть, расставил тарелки и на манер канделябра установил в центре одну из переносных ламп. Он попытался даже подать еду покрасивее, но это прошло незамеченным. Поужинали второпях и молча, никто ни с кем не разговаривал. Элиса, Жаклин и Бланес сразу вернулись в зал управления и возобновили работу.

Виктор остался убирать со стола и включил рацию в кармане джинсов. В разномастном шуме эфира ему слышалось дыхание Элисы. Он представил себе, что дыхание — это нечто вроде отпечатков пальцев, и сейчас он слышит выдохи именно ее контральто, которые ни с чем нельзя перепутать, и скрип ее карандаша о бумагу.

Раздать всем рации придумал Бланес. Картер в ответ на его предложение изобразил мину на каменном лице, точно говоря: «Профессор, оставьте практические вопросы мне», но в конце концов нагрузился переносными рациями, чтобы распределить их между ними, хоть и заметил:

— Это вам не очень-то поможет, господин разумник. Зильберга он разорвал на клочки прямо под носом охранников, внутри самолета, не забыли? А Стивенсона — на баркасе, по размеру меньшем, чем эта комната, на глазах у пяти человек, которые ничего не видели и не могли сделать…

— Я знаю, — признал Бланес, — но думаю, лучше нам все время быть на связи. Это успокаивает.

Поэтому в паху у Виктора шуршали и покашливали голоса Жаклин, Элисы и Бланеса, и ему думалось, что и другие слышат шумы, которые производит он сам, поэтому он постарался собирать тарелки тихо (потом их нужно будет помыть морской водой, которую принес в бидонах с пляжа Картер). В этот момент его окликнул Картер:

— Возьмите фонарь, спуститесь в кладовую и посмотрите на верхних полках, нет ли там чего-нибудь, что может нам пригодиться. Вы выше меня, а лестницы у нас нет.

Виктор попросил его повторить приказ: с момента прибытия на остров Картер вовсе не пытался говорить по-испански, и хотя Виктор неплохо понимал английский, речь этого человека временами оказывалась для него тарабарщиной. Когда он наконец понял, то послушно повиновался: взял фонарь и направился в темную смежную комнатушку, в полу которой был открыт люк.

Открытое отверстие люка было темно.

Он посветил туда, увидел ведущие вниз ступени и вдруг вспомнил. Тут он убил ту женщину. Как ее звали? Черил Росс.

Он поднял глаза. Картер еще был на кухне, что-то там делал. Он снова посмотрел на люк. Что такое? Ты годишься только на то, чтобы готовить ужин? Он вдохнул побольше воздуха и начал спускаться по ступеням. Из кармана брюк рация донесла до него кашель Элисы в треске помех. Слышала ли она приказ Картера? Знала ли, что он сейчас делает?

Когда его накрыл потолок кладовой, Виктор поднял фонарик. Он увидел металлические полки, заваленные всяческими предметами. Пол здесь был земляной, хотя, как он ни вглядывался, следов, которые ожидал (и боялся) найти, так и не обнаружил. Тут, внизу, было прохладно по сравнению с липким воздухом кухни, даже немного холодно.

Вдруг в глубине он заметил серую металлическую дверь, забитую деревянными планками.

Он вспомнил рассказ Элисы о том, что все случилось в холодильной камере.

За этой дверью.

Виктора передернуло. Он до конца спустился по ступеням и решил сосредоточиться на своей задаче.

Начал он с полок справа. Встал на носки и посветил на самую верхнюю. Во тьме показались две коробки, вроде бы с печеньем, и большие металлические банки, по всей видимости, с чем-то несъедобным. На ум ему пришел ребус, где один китаец показывает другому банку с лаком, чтобы сказать «рак». У китайцев вместо «брат» вышел бы «блат» Из рации доносился тихий разговор, которому приходилось прорываться через цензуру статических помех: Бланес и Элиса принялись рассуждать о чем-то, связанном с расчетом УПВ (универсальной переменной времени) и о периодах энергии. Вибрато голоса Элисы приятно щекотало ему пах.

— Э, да выключите эту дрянь, — услышал он вдруг голос Картера, сопровождавшийся звуком спускающихся по ступеням ботинок. — Никакого проку от нее нет, что бы там этот умник ни говорил.

Виктор пропустил его слова мимо ушей. Он даже не стал отвечать, просто дальше шарил лучом фонарика по верхним полкам, пока не наткнулся на новые ящики.

Внезапно его гениталий коснулась рука. Огромная рука. Он отскочил, но толстые пальцы Картера успели залезть в узкий карман его джинсов и выключить рацию.

— Что… вы делаете? — закричал Виктор.

— Спокойно, падре, вы не мой тип. — Картер оскалился в темноте. — Я же сказал вам, что рации — бесполезная дрянь, и мне не нравится, когда меня кто-то слышит.

Виктор подавил обиду, продолжив работу.

— Будьте добры, не называйте меня «падре», — сказал он. — Я преподаватель физики.

— Я думал, вы занимались религией или теологией или чем-то в этом роде.

— Откуда вы знаете? — удивился Виктор.

— Слышал, как вы говорили об этом француженке вчера вечером, в аэропорту в Йемене. И видел, что вы иногда молитесь.

Эта неожиданная наблюдательность Картера Виктора изумила. Он действительно говорил с Жаклин о том, какие книги он читает, и на протяжении поездки несколько раз молился (никогда в жизни он не испытывал такого горячего желания это сделать), но он всегда незаметно, едва шептал «Отче наш». Он не думал, что кто-то обратит внимание.

— Я католик, — ответил Виктор. Он протянул руку и наклонил один из ящиков, чтобы посмотреть, что внутри. Снова какие-то банки. Он вытащил одну из них. Фасоль.

— Что ученый, что священник — один черт. — Картер принялся снимать коробки с полок, стоявших по левую сторону. — Это худшие общественные сословия, я так считаю. Одни создают оружие, другие его благословляют.

— А солдаты из него стреляют, — возразил Виктор, не испытывая желания спорить, но с задней мыслью. Поискал на банке с фасолью срок годности и обнаружил, что он кончился четыре года назад. Снова поставил банку в ящик и направил фонарь на следующий. Картонные коробки. Он сунул туда руку, чтобы взять одну из них.

— Скажите-ка мне одну вещь, — обратился к нему Картер сзади. — Что для вас Бог?

— Бог?

— Да, что это для вас?

— Надежда, — помолчав, ответил Виктор. — А для вас?

— Как по настроению.

Коробка застряла. Виктор сильно тряхнул ящик. Какая-то юркая черная тень вдруг возникла в пяти сантиметрах от его пальцев и поползла по стене.

— Господи… — охнул Виктор по-испански, с отвращением отпрянув в сторону.

— Нет, это уж точно не «Господь». — Картер повторил это слово по-испански, светя фонариком на потолок. — Это таракан. Большой, но преувеличивать все же не стоит…

— Просто огромный… — Виктору было тошно. Мясо ворочалось у него в желудке.

— Нормальный тропический таракан, без красителей и добавок. Я бывал в таких местах, где при виде подобной твари слюнки текли. В таких местах, где увидеть жучка — то же самое, что увидеть оленя.

— Не уверен, что я хотел бы в таких местах оказаться.

Бывший солдат хрипло и коротко хохотнул.

— Вы уже в одном из таких мест, падре. Если хотите, могу снять доски с двери и продемонстрировать.

Виктор посмотрел на дверь, потом на Картера. В свете фонарика глаза Картера были того же цвета, что и полотно двери.

— Не скажу, что это худшее из всего, что мне довелось повидать, потому что после я видел Крейга, Петрову и Марини. Но то, что я видел за этой дверью, было худшим из всего виденного мною до тех пор. А уж можете быть уверены, повидал я немало. — В холодном воздухе кладовой дыхание Картера повисало облачком. От света фонаря его глаза сверкали. Казалось, будто внутри у него пожар. — Такие бравые солдаты, как Стивенсон и Берджетти, привыкшие, как я говорю, жить стоя, а не на коленях, после спуска в эту кладовую свихнулись… Даже тот тип, что нас разыскивает, Гаррисон, человек «Игл Груп», нафиг сбрендил: он видел больше жертв, чем все мы, и теперь совсем рехнулся. У него всякие припадки, кризы, все такое. При том, что кисейной барышней его не назовешь.

Виктор сделал движение кадыком, безуспешно пытаясь сглотнуть слюну. Картер заговорил, немного отвернувшись, словно обращался уже не к нему, а к окружавшим их теням:

— Я вам расскажу одну вещь. В тысячах километрах отсюда, в Кейптауне, есть домик, где живут моя жена и дочь. Они негритянки. У меня красивая-красивая черная девочка десяти лет от роду с милыми кучеряшками и огромными глазами. У нее такая славная улыбка, что я мог бы смотреть на нее всю жизнь и плакать от умиления. Мою жену зовут Камария, на суахили это значит «луноподобная». Она высокая и красивая, лучшая представительница своей расы, с точеным телом из твердого эбенового дерева. Я люблю их без памяти. А в последние пару лет и ночи не проходит, чтобы мне не приснилось, что я запираю их в этой кладовой и уничтожаю здесь. Я делаю с ними то же, что оно сделало с Черил Росс. Я не могу этому противостоять: появляется он, дает мне приказания, и я повинуюсь. Дочери я вырываю глаза, чтобы их съесть.

Он умолк, тяжело дыша. Потом снова повернулся к Виктору и посмотрел на него бесстрастным, спокойным взглядом:

— Мне страшно, падре. Страшнее, чем ребенку в темной комнате. С тех пор как все это началось, я могу закричать, если меня напугает друг, или наделать в штаны, если остаюсь ночью один. Никогда в жизни я так не боялся… Я знаю, что, если, как вы думаете, Бог есть, он… или оно… это Антибог. Антинадежда. Антихрист, так ведь говорят?

— Да, — пробормотал Виктор.

Картер остановил на нем свой взгляд.

— Но вы не переживайте, вас это не касается. Это наша проблема. Если вашим коллегам не удастся быстро найти решение, он убьет всех нас, но не вас… Вы просто сойдете с ума. — В его голосе вдруг зазвучало презрение. — Так что не переживайте из-за этих дурацких тараканов и занимайтесь коробками. — И, повернувшись, вышел из кладовой.

Он резко проснулся. Он был дома. Они с Риком Валенте рвали в клочья девчоночьи брюки. К счастью, все остальное (и остров, и жуткие убийства) было просто дурным сном. Пути подсознания неисповедимы, подумал он.

— Смотри-ка, — говорил ему Рик, который придумал сверхбыструю машинку для разрывания брюк.

Но все было не так. На самом деле он сидел на полу, его голая спина упиралась в холодную металлическую стену. Он узнал узкую кухню научной станции. В окно проникали лучи рассветного солнца, но разбудил его не свет.

— Виктор… — доносилось из стоявшей на полке рации. — Виктор, ты тут? Можешь позвать Картера и прийти с ним в кинозал?

— Что-то получилось? — с трудом вставая, спросил он.

— Приходите скорее, — вместо ответа сказал Бланес.

По его голосу Виктору показалось, что он в ужасе.

 

29

— Левое изображение получено из видеозаписи; правое — из временной струны недавнего прошлого, где-то на двадцать минут раньше… Мы открыли ее с помощью этой записи. Обратите внимание на тень около спины…

Бланес подошел к экрану и провел указательным пальцем по контуру правого изображения. Фотографии были очень похожи: на них была лабораторная крыса с коричневой шерстью, тонкими усами на мордочке и розоватыми лапками. Но у крысы в правой части экрана был слегка коричневатый оттенок, и вокруг нее виднелся темный ореол, как будто при печати наложилось несколько картинок.

Хотя были и другие различия:

— Глаза у второй… — прошептала Элиса.

— Об этом позже, — прервал ее Бланес. — Сейчас обратите внимание. — Он снова прошел на другой конец зала и вывел на экран другое изображение. — Это запись с целым стаканом. Видите что-нибудь странное?

Все вытянули шеи. Даже стоявший у двери Картер подошел поближе.

— Какая-то… тень вокруг стакана, как на картинке с крысой? — заметила Жаклин.

— Вот именно. Мы приписывали это нечеткости изображения, но это двойник.

— Как это — двойник? — спросила Элиса.

— Серджио Марини описал все в своих архивах… Открытие принадлежит ему, я никогда не знал об этом… — Бланес был взволнован, почти на пределе, Элиса никогда раньше его таким не видела. Приводя им объяснения, он быстро щелкал по клавиатуре, и на экране одно за другим сменялись изображения. — Похоже, что когда мы получили изображение целого стакана, с ним произошло нечто странное. Через двадцать минут три часа и девятнадцать часов после проведения эксперимента ему привиделся этот стакан. Он появлялся перед ним где угодно: в автобусе, в постели, на улице… Видел его только он. Когда Марини пытался до него дотронуться, стакан пропадал. Он подумал, что это галлюцинация, поэтому ничего мне не сказал, но начал проводить эксперименты самостоятельно и скоро убедился в том, что все изображения предметов, полученные из временных струн недавнего прошлого, производят подобный эффект. Тогда он попробовал с живыми существами, сначала с крысами. Он снимал их и открывал струны недавнего прошлого. С этого момента перед ним через определенные промежутки времени начали появляться виденные им на снимках прошлого крысы, так же, как раньше стакан: на работе, в машине, где бы он ни находился… И только ему. Ничего особого они не делали — просто появлялись. Но все огни в пространстве диаметром около сорока сантиметров вокруг этого видения пропадали. Марини решил, что, очевидно, двойники — так он их окрестил — используют эту энергию для появления. Он предположил, что процесс раздвоения является прямым следствием пересечения между недавним прошлым и настоящим.

На экране крыс сменили кошки и собаки. Бланес продолжал:

— Он провел опыты с более крупными животными… И заметил другие особенности. Даже если на изображении было запечатлено несколько животных, раздваивалось только одно, причем не всегда одно и то же. Он посчитал, что выбор является случайным. Предсказать, кто именно раздвоится, можно было по теням, окружавшим его изображение в открытой струне, как будто раздвоение происходило именно в тот момент… Он также обнаружил, что, если животное погибало, раздвоения не происходило. То есть мертвое животное и то же самое живое животное не могли существовать одновременно даже в различных струнах времени. Имея все эти данные, он привлек к работе Крейга. Они продолжили опыты и пришли к заключению, что двойники реальны, хотя являются только в пространстве и времени тех, кто проводит опыт.

— Как такое возможно? — спросил Виктор. — В смысле, как может быть, что какой-то предмет или живое существо одновременно появляются в разных местах?

— Виктор, не забывай, каждая струна времени уникальна, и все, что в ней имеется, включая предметы и живых существ, тоже. Райнхард очень любопытно это объясняет. Он говорит, что каждую долю секунды мы — это кто-то другой. Иллюзия, что мы не меняемся, вызывается нашим мозгом, чтобы избежать безумия. Возможно, шизофреники способны воспринимать различия между множественными существами, из которых складывается наше «я» на протяжении временного измерения… Но при отделении одной струны времени недавнего прошлого содержащиеся в ней предметы и живые существа также оказываются отделенными в потоке времени и… живут своей жизнью в течение пропорциональных периодов.

Картер громко фыркнул и сменил позу, опершись рукой на дверную раму.

— Картер, если вы чего-то не понимаете, спросите, — сказал Бланес.

— Тогда пришлось бы начинать с вопроса о том, как меня зовут, — проворчал Картер. — С тех пор как вы начали говорить, у меня такое впечатление, что я беременен тройней.

— Минутку, — перебила его Элиса. Цвета снимков бликами ложились на ее голые ноги. Ноги были разведены, стул повернут спинкой вперед. — Включи предыдущую картинку… Нет, не эту… Раньше, увеличенный снимок раненой крысы… Вот она.

Фотография цвета сепии занимала весь экран. На ней была крыса с глубокой ложбиной на морде и дырой в спине. Но раны были чистые и не кровоточили.

— Жаклин, тебе эти раны ничего не напоминают? — Элиса поняла, что та уже сообразила.

— Женщина из Иерусалима…

— И лапы динозавров. Надя обратила мое внимание на их сходство…

— Заметьте также, что у некоторых собак и крыс не видно зрачков, — сказал Бланес. — Это как раз собиралась сказать Элиса.

Белые глаза. Элиса затаила дыхание.

— Что все это значит? — спросил Виктор.

— Марини и Крейг нашли ответ на этот вопрос. На самом деле это происходит не только с конечностями или с лицами. Подождите. — Он вернулся к изображению целого стакана и увеличил его. — Обратите внимание на правый бок. Тут не хватает кусков стекла… Даже… Посмотрите на эти дыры в центре… Это не пузырьки, а недостающие фрагменты материи. Наш мозг воспринимал только, так сказать, самые антропоморфные недостатки: лица или пальцы… Но все предметы из прошлого, включая землю и облака, испещрены дырами, ранами… Объяснение этому удивительное… и очень простое.

— Планковское время, — прошептала Элиса, вдруг догадавшись, в чем дело.

— Правильно. Мы воспринимали эти изображения как фотографии или кадры из фильмов. Знали, что это не так, но бессознательно воспринимали их именно таким образом. Однако это открытые струны времени. Каждая струна — это планковское время, самый короткий промежуток реальности, настолько малый, что свет за этот период практически не смещается в пространстве. Материя состоит из атомов — ядер из протонов и вращающихся вокруг них нейтронов, — но за такой короткий промежуток времени электроны не успевают заполнить весь предмет, каким бы плотным он ни был — остаются дыры, пробелы… Наше лицо, тело, стол или гора будут выглядеть незавершенными, искалеченными. Мы не замечали этого, пока не увидели лица женщины из Иерусалима.

— Вы хотите сказать, что в этот промежуток времени у нас нет лица? — уточнил Картер.

— Может есть, а может, и нет, но скорее всего оно у нас не совсем есть. Представьте себе сковороду с небольшим количеством масла. Если вы будете наклонять ее в разные стороны, в конце концов масло покроет всю поверхность, но на это уйдет некоторое время. За планковское время скорее всего останутся промежутки, не покрытые электронами: наши глаза, часть лица или головы, какие-то внутренности, конечности… В таком крошечном масштабе времени и пространства мы меняемся постоянно, и не только внешне… За планковское время даже мысль нельзя передать с одного нейрона на другой. Это просто слишком краткий промежуток. Повторяю: в каждой временной струне мы — другие. Существует столько разных версий нас самих, сколько струн времени прошло с момента нашего рождения.

— Невероятно, — прошептала Жаклин.

— Профессор, знаете, что?.. — Картер, усмехаясь, почесал в затылке. — Я из тех учеников, которые на уроках пропускали всю пустую болтовню мимо ушей. У вас вышла славная познавательная история, но я хотел бы понять, кто уже десять лет превращает нас в капусту, кто вызывает у нас эти кошмарные сны и как с ним можно разделаться.

— Сейчас мы перейдем к этому вопросу, — ответил Бланес, открывая новый файл. — Марини и Крейг изучили животных и предметы, но оставались еще люди… Эксперимент был рискованным: кто вызовется добровольцем на раздваивание? Тогда они подумали о Рике Валенте.

Следующий снимок оказался настолько неожиданным, что у Элисы похолодело в желудке. В окруженном цифрами квадрате был Рик Валенте, сидящий перед компьютером. Элиса сразу узнала это место.

— Для начала Рик стал снимать себя по ночам в зале управления и использовал эти снимки для изучения своих собственных двойников. Он увидел, что человеческий двойник появляется через разные промежутки времени; радиус действия составлял два — два с половиной метра. Рик признался Марини, что эти явления производили на него очень сильное впечатление.

Элиса принялась вспоминать тот вечер, когда она застала его на пляже в задумчивости. Может, он смотрел на одного из тех двойников? А при виде ее специально пошел на спор, чтобы она решила, что его состояние вызвано тем, что у него не готовы результаты работы?

— В одну из сентябрьских ночей случилось нечто еще. Рик очень устал и заснул, пока его снимала камера… Проснувшись, он продолжил работу и открыл струну времени, отстоявшую от него на десять минут, в ней он спал… Тогда возник другой двойник. — Тревога в голосе Бланеса усилилась. Он пропустил несколько кадров с уравнениями. — Первое отличие от предыдущих заключалось в том, что двойник появился почти сразу же после проведения эксперимента, через неожиданно короткий для Рика промежуток времени. Кроме того, площадь его действия была намного большей, и он вызвал непродолжительное отключение света в зале управления. Но это не все: он втянул Рика в свою струну времени. В этот миг зал превратился для него в темный мир со странными дырами в стенах и в полу…

— С дырами? — спросила Жаклин.

— Дыры от движения электронов, — пояснила Элиса, — как те мнимые раны на лицах. — Ее сердце тревожно сжалось: теперь она понимала, откуда взялась та дыра в стене ее комнаты во время странного «сна».

— «Дыры в материи», так называл их Марини, — сказал Бланес. — С точки зрения наблюдателя, попавшего в струну времени, мир вокруг него кажется незавершенным — в нем есть «огрехи», которые заполнятся материей, когда со временем частицы окажутся на своих местах, хотя тогда откроются другие дыры…

— Тогда Рик видел дыры и на своем теле, — заметил Виктор.

— Нет, он себя таким не видел. Своего двойника — да, а себя нет. Ему казалось, что он оказался нагим в неподвижном мире.

Как я во сне, подумала Элиса.

— Нагим? — переспросила Жаклин.

— Он не чувствовал на себе одежды или других вещей, которые раньше у него были. Ощущал только тело. То, что было у него в руках, осталось за пределами струны времени. Двойник затянул только его.

Элиса повернулась к Бланесу:

— Так было не только с Риком.

Она почувствовала, как все взгляды сходятся на ней. Немного смущаясь, она добавила, краснея в темноте зала:

— Еще с Надей и со мной… И с Розалин…

— Про Розалин я знал, — сказал Бланес. — Она рассказала об этом Валенте. Двойник явился ей в ту же ночь, что и ему, и она тоже оказалась в струне времени. Конечно, Розалин подумала, что все это лишь очень яркий сон, но Рик увидел, что лампочки у нее в ванной перегорели, и понял, что все произошло на самом деле…

Элиса смотрела на уравнения на экране невидящими глазами. Таинственная головоломка, в которой она жила все эти годы, начала наконец складываться в ее уме. Вот что такое этот человек с белыми глазами. Она вспомнила, что и Надя, и она подумали, что это Рик. А все остальное? Насколько реальным было насилие, которому она подверглась? Элиса решила об этом не говорить, она была просто не в состоянии рассказывать. Но тут Бланес добавил:

— Розалин призналась Рику, что ей приснилось, будто двойник на нее напал… Он не знал, преувеличила ли она, чтобы обвинить его в утрате интереса к ней, но забеспокоился. С чем были связаны эти различия? Прошлые двойники в лучшем случае еле двигались, точно призраки… Он рассказал обо всем Марини. Они много думали над этим. Они часто отправлялись в длинные прогулки к озеру, чтобы тайком разговаривать…

— Иногда они говорили в бараке, — перебил его Картер. — Там они могли быть уверены, что никто из вас их не услышит.

— В конце концов Марини показалось, что он нашел объяснение: в данном случае двойник происходил из одного из множества «разных» Риков, которыми тот был во сне. То есть двойником его подсознания. Сон является более бурной деятельностью, чем мы думали. Райнхард Зильберг считает, что идея об «отдыхе» во время сна тоже может быть иллюзией, создающейся в результате хода времени. Наши спящие тела, выделенные в каждом отдельном временном промежутке, ведут себя намного активнее, чем в момент бодрствования: зрачки быстро движутся, мы видим картинки, испытываем половое возбуждение… Серджио пришел к заключению, что сон или подсознание вызывают раздвоение самой интимной и дикой части человеческого существа.

— Тогда… вот что такое Зигзаг… — прошептала Жаклин. — Двойник подсознания Рика…

Бланес покачал головой:

— Нет. Зигзаг появился позже, в ночь на первое октября. Это был другой двойник, намного более мощный. Это не может быть тот двойник, которого видели Розалин, Элиса и Надя, потому что тот использовал только незначительное количество энергии, а при появлении Зигзага сгорели генераторы. Кроме того, период его взаимодействия с настоящим растянулся на десять лет с разными интервалами, чего ранее никогда не случалось… Мы даже не знаем, вызвал ли его появление Рик, хотя все говорит о том, что это было именно так. Валенте вел подробные дневниковые записи, которые сохранил Марини. В них Рик утверждал, что, хотя Марини попросил его прекратить эксперименты со спящими людьми из-за высокого риска, тот собирался продолжать их самостоятельно… Он был в восторге. Хотел побольше узнать об этих агрессивных двойниках. Ведь их открыл именно он. Он говорил, что впервые в истории получены доказательства о тесной связи между физикой элементарных частиц и фрейдовской психологией… Как ни стараюсь, я не могу его осудить… Его последняя запись относится к двадцать девятому сентября, и в ней он пишет, что собирается воспользоваться ночью субботы, первого октября, в разгар грозы, чтобы вызвать появление нового двойника, использовав новое изображение.

Жаклин озвучила возникший у всех вопрос:

— Какое изображение?

Бланес закрыл одни файлы и открыл другие.

— В последней записи он говорил об этих снимках…

На экране появились нечеткие увеличенные фотографии. Элиса и Жаклин почти одновременно вскочили с места.

— Твою мать… — сказал Картер.

Все фотографии были похожи одна на другую: на каждой была комната с кроватью и лежащим человеком. Элиса сразу узнала себя, потом Надю. Снимки были сделаны откуда-то из-под потолка, и на них были все они, спящие в своих комнатах на Нью-Нельсоне десять лет назад.

— В светильниках наших спален были скрытые инфракрасные камеры, — пояснил Бланес. — У Рика каждую ночь были снимки всех нас в реальном времени. Включая вас, Картер.

— «Игл Груп» хотела за нами следить, — кивнул Картер. — Они жутко боялись Воздействия.

Теперь для Элисы все встало на свои места: она поняла, что упоминание о ее самоудовлетворении во время того спора не было голословным. Он действительно ее видел. Более того, он мог видеть их всех.

— Но какой же из этих чертовых снимков он использовал? — Голос Жаклин срывался на крик. Она скорее обращалась не к Бланесу, а к экрану.

— Жаклин, нам это неизвестно. Рик провел эксперимент самостоятельно, не поставив в известность Марини.

— Но… должен же быть… какой-то журнал… какая-то запись… — Картер вдруг разволновался. — В зале управления тоже были скрытые камеры… — добавил он, но Бланес отрицательно качал головой.

— Все журналы и записи в ту ночь стерлись после отключения электричества, связанного с появлением Зигзага, — он втянул в себя всю энергию и стер данные в сети. Возможно, Рик даже снова использовал какой-то свой снимок, хотя это сомнительно. Я думаю, он попробовал с каким-то другим. С любым из этих, но с каким?.. — Он снова прокрутил их в обратном порядке.

— Нет, не с любым… — Элиса поймала себя на том, что ей трудно говорить. — Это не могут быть снимки Нади, Марини, Крейга, Росс, Зильберга или солдат…

— Ты права. Они мертвы, а двойник не может существовать, если его хозяин мертв. Тогда остаются… — Бланес называл имена и смотрел на них в полумраке комнаты: — …Элиса, Жаклин, Картер и я. И пропавший Рик.

— Но… это означает… — Жаклин побледнела.

Бланес с серьезным видом кивнул:

— Зигзаг — один из нас.

Девушку-солдата звали Превен, по крайней мере так было написано на висевшей на ее гимнастерке пластинке. Она была блондинкой, немного полноватой, но привлекательной, хотя лучше всего в ней было то, что она молчала. В отличие от нее лейтенант Борсельо, командовавший тактическим подразделением базы на Имнии в Эгейском море, забаррикадировавшийся за письменным столом своего кабинета, говорил без умолку. Но было в них что-то общее: оба они притворялись, что не видят Юргенса. Девушка-солдат смотрела в другую сторону, а лейтенант выбрал еще лучшую тактику: он быстро подмигивал Юргенсу и снова переводил взгляд на Гаррисона, словно хотел показать, что привык видеть всякое.

Гаррисон понимал, почему он делал вид, будто присутствие Юргенса его не волнует.

— Я очень рад вас принять, сэр, — сказал Борсельо, — и предоставляю себя в ваше полное распоряжение, но я не уверен, что правильно понял ваше требование.

— Мое требование… — Казалось, Гаррисон обдумывает это выражение. — Требование у меня очень простое, полковник: четыре «архангела», шестнадцать человек, защитные спецкостюмы, полное снаряжение.

— Когда вылет?

— Сегодня ночью. Через восемь часов.

Борсельо поднял брови. С его лица не сходило выражение «Смотри-как-я-любезен-с-гражданскими», но в этих всклокоченных бровях Гаррисон прочел категорический отказ.

— Мне очень жаль, но боюсь, это невозможно. К северу от Чагоса тайфун, он движется к Нью-Нельсону. «Архангелы» — маленькие вертолеты. Существует более пятидесяти процентов вероятности того, что…

— Тогда гидросамолеты.

Борсельо сочувственно улыбнулся:

— Они не смогли бы сесть на море, сэр. Через пару часов высота волны вокруг острова достигнет десяти метров. Это абсолютно невозможно. Здесь, на Имнии, у нас скромные возможности. В моем подразделении меньше тридцати человек. Нужно подождать до завтра.

Гаррисон почему-то все старался смотреть на солдата Превен. Он улыбался Борсельо и любезно отвечал на его слова, но смотрел на его подчиненную. Меньше всего он способен был выносить вид этого препятствия в виде луноподобного лица, усеянного кратерами прыщей, которое представлял собой лейтенант Борсельо, — и никто не мог от него этого требовать.

— Рано утром вся команда может быть готова. Возможно, на рассвете, если…

— Лейтенант, мы можем поговорить наедине? — перебил его Гаррисон.

Поднятые брови, дополнительные усилия, чтобы скрыть удивление, чтобы оставаться любезным. И чтобы не смотреть на Юргенса. Но в конце концов Борсельо сделал жест рукой, и девушка испарилась, закрыв за собой дверь.

— Господин Гаррисон, что вам, собственно, нужно?

Теперь, после ухода валькирии, Гаррисон чувствовал себя комфортнее. Он прикрыл глаза и представил себе возможные ответы на этот вопрос. Мне нужно избавиться от осы в голове. Можно ответить и так. Когда он снова открыл их, Борсельо был все еще тут, и, к счастью, Юргенс тоже. Он изобразил улыбку вежливого старичка.

— Лейтенант, я хочу вылететь на остров сегодня ночью. И взять с собой нескольких ваших людей. Клянусь, что, если бы я мог сделать всю работу сам, я бы вас не беспокоил.

— Понимаю. И я знаю, что должен выполнять ваши инструкции. Это мой приказ: выполнять ваши инструкции. Но боюсь, что это не означает делать глупости. Я не могу послать «архангелов» в район тайфуна… Кроме того… если позволите высказаться откровенно… — Гаррисон повел рукой, как бы приглашая его продолжать. — По нашим сведениям, люди, которых вы ищете, направляются в Бразилию. Власти этой страны уже предупреждены. Я не совсем понимаю, почему вам так срочно нужно на Нью-Нельсон.

Гаррисон молча кивнул, точно Борсельо открыл ему какую-то неоспоримую истину. Действительно, все указывало на то, что Картер с учеными после остановки в Сана отправились в Египет. Его люди допросили одного изготовителя фальшивых паспортов в Каире, который клялся, что Картер заказал у него несколько виз для въезда в Бразилию. Это единственная достоверная информация, которая была у них в распоряжении.

Именно поэтому Гаррисон и не хотел идти по этому следу. Он хорошо знал Пола Картера и понимал, что идти по его следам — ошибка.

Однако были другие, намного менее очевидные сведения: накануне вечером военные спутники засекли неидентифицированный вертолет над Индийским океаном. Этим данным не стоило бы придавать особого значения, потому что вертолет к Нью-Нельсону не приближался, но Гаррисон осознал, что о том, кто приближается или не приближается к Нью-Нельсону, сообщали люди Картера.

Он считал, что именно этот путь является правильным. Он сказал об этом Юргенсу утром, когда они летели на Имнию: «Они на острове. Они вернулись». Ему даже казалось, он знает почему. Они нашли какой-то способ покончить с Зигзагом.

Но он должен был действовать с такой же дьявольской хитростью, как его бывший соратник. Если он вздумает появиться на Нью-Нельсоне средь бела дня, патруль предупредит Картера, и то же самое случится, если он прикажет отвести патрульные катера или начнет их допрашивать. Он должен напасть на остров неожиданно, пользуясь тем, что патрулирование будет прервано ночью из-за бури — только так ему удастся всех их поймать. Эта мысль приводила его в восторг. Однако какой толк рассказывать об этом сидящему напротив него идиоту?

В конце концов, у него уже была неоценимая поддержка — он вызвал Юргенса.

— Вариант с Бразилией, конечно, возможен, — согласился он. — Вполне возможен, лейтенант. Но прежде чем пойти по этому следу, я хочу отбросить вероятность их нахождения на Нью-Нельсоне.

— И я хочу вам помочь, сэр, но…

— Вы получили прямые приказания из тактического отдела…

— Мне приказано следовать вашим указаниям, я уже говорил это, но я решаю, как и когда рисковать жизнью моих людей. Это частная компания, а не армия.

— Ваши люди будут слушаться меня, лейтенант. Они тоже получили прямые приказания.

— Пока я здесь, сэр, мои люди будут слушаться меня.

Гаррисон отвел взгляд в сторону, словно утратил к разговору всякий интерес. Он стал разглядывать стоявший над морем ясный желто-синий день за герметично закрытым окном кабинета. Он чуть не прослезился от мысли о том, что до того, как он занялся проектом «Зигзаг», задолго до того, как его глаза и разум прикоснулись к ужасу, такие пейзажи могли его трогать.

— Лейтенант, — проговорил он после долгой паузы, все еще глядя в окно. — Вы знакомы с иерархией ангельских чинов? — И, не дожидаясь ответа, стал перечислять: — Серафимы, херувимы, престолы, силы… Я беру командование на себя. Мой чин выше, несравненно выше, чем ваш. Я видел больше ужасов, чем вы, и заслуживаю уважения.

— Что вы имеете в виду — «беру командование на себя»? — нахмурился Борсельо.

Гаррисон оторвал взгляд от пейзажа и посмотрел на Юргенса. Тогда Борсельо сделал нечто неожиданное: он выпрямился в кресле и застыл, как будто в кабинет вошел высший военный начальник. Через дырочку меж его бровей просочилась темно-красная капля, которая беспрепятственно скатилась по переносице. Пистолет с глушителем исчез в пиджаке Юргенса так же молниеносно, как появился.

— Я имею в виду это, лейтенант, — сказал Гаррисон.

 

30

Они перебрались в столовую. Сероватый утренний свет очерчивал контуры предметов и тел, заставляя их сливаться в одно целое. Картер отхлебнул кофе.

— А более простого объяснения не может быть? — поинтересовался он. — Какой-нибудь психопат, профессиональный убийца, террористическая организация… Какого-то более… не знаю, более реального, блин, объяснения… — Похоже, он заметил, как на него все посмотрели, поэтому поднял руку: — Я просто спросил.

— Это самое реальное объяснение. Картер, — ответил Бланес. — Реальность — это физика. И вы не хуже меня знаете, что другого объяснения нет. — Он стал загибать пальцы на руке: — Во-первых, быстрота и бесшумность: на то, чтобы убить Росс, у него ушло меньше двух часов, с Надей он разделался в считанные минуты, а на Райнхарда ему хватило нескольких секунд. Потом — невероятное разнообразие мест убийства: внутри кладовой, на баркасе, в квартире, в летящем самолете… Ясно, что передвижение в пространстве для него не препятствие, потому что он не движется в пространстве. В-третьих, мумификация тел, указывающая на то, что прошедшее для жертв время отличалось от времени, истекшего для окружавших их предметов. И в-четвертых, шок, который производит место преступления на других людей, даже на тех, кто привык к виду трупов. Знаете, чем он вызван? Он вызван Воздействием. Во время преступлений Зигзага имеет место Воздействие, так же, как в случае просмотра снимков прошлого… Марини и Рик ощущали его, когда видели двойников. — Бланес показал ему свои четыре пальца, точно это была его ставка на аукционе. — Вам это так же ясно, как и всем нам: убийца — двойник. И все говорит о том, что возник он из одного из нас. Вот к какому выводу пришел бедный Райнхард.

— То есть один из здесь присутствующих может быть этим. И даже об этом не подозревает.

— Элиса, Жаклин, вы или я, — подтвердил Бланес, — или Рик. Один из тех, кто был на этом острове десять лет назад. Один из тех, кто выжил. Если только это не Райнхард — в этом случае он уже мертв. Но я сомневаюсь, что это так.

Жаклин сидела, склонившись вперед и уперевшись локтями в колени, с потерянным взглядом, словно она ничего не слушала, но вдруг заморгала и вмешалась в разговор:

— Двойник Рика не был таким жестоким, правильно? Почему Зигзаг… такой?

Бланес серьезно смотрел на нее.

— Это самый важный вопрос. Единственный ответ, который приходит мне в голову, это ответ Райнхарда: один из нас — не тот, за кого себя выдает.

— Что?

— Все эти сны… — Бланес подчеркивал слова жестами. — Эти несвойственные нам желания, овладевающие нами порывы… Зигзаг постепенно влияет на нас, хоть мы этого и не замечаем… Он проникает в наше подсознание, заставляет нас думать о разных вещах, видеть их во сне или совершить их. Этого не случалось ни с одним из предыдущих двойников. Райнхард считал (и ему это казалось ужасным), что он — порождение больного, ненормального разума. При раздвоении во сне он… он приобрел невероятную мощь. Жаклин, ты сама использовала это выражение «ощущение зараженности», помнишь? Оно очень меткое. Мы заражены подсознанием этого субъекта.

— Ты хочешь сказать, — недоверчиво проговорила Жаклин, — что кто-то из нас всех обманывает?

— Я хочу сказать, что скорее всего это больной человек.

Глубокое молчание. Все взгляды обратились к Картеру, хотя Элиса толком и не поняла почему.

— Если это больной человек, то это точно преподаватель физики, — заметил Картер.

— Или бывший солдат, — ответил Бланес, глядя на него. — Кто-то, у кого было достаточно психологических травм, чтобы его подсознание жило в постоянном кошмаре…

Картер пожал плечами, словно принял его слова за шутку, но его губы не дрогнули. Он повернулся, вышел на кухню и налил себе еще немного разогретого кофе.

— А почему он на несколько лет пропадает, а потом возвращается? — спросила Жаклин.

— Выражение «на несколько лет», с точки зрения Зигзага, бессмысленно, — уточнил Бланес. — Для Зигзага все происходит в один краткий миг, и эти периоды равны интервалам, за которые он движется во времени, как любой другой двойник. Для него мы все еще находимся в ту ночь на станции и бежим в зал управления под звуки сирены. В его струне времени, в его мире, мы все застыли в этом конкретном моменте. Поэтому он действует на нас, даже когда мы его не видим. Более того, я уверен, что он выбирает нас в определенном порядке… Помните, кто первым попал в зал управления, не считая Рика?.. Розалин. Она погибла первой. А потом? Кто прибежал потом?

— Черил Росс, — прошептала Элиса. — Она сама мне об этом говорила.

— Она стала второй жертвой.

— Мендес прибыл первым из моих людей, — сказал Картер. — Он был на дежурстве и… Погодите… Он стал третьей жертвой… ё…

Все переглянулись. Жаклин очень нервничала.

— Я прибежала после Райнхарда… — простонала она и обернулась к Элисе: — А ты?

— Тут какая-то ошибка, — сказала Элиса, — я прибежала вместе с Надей, и Райнхард уже был там, но Надя погибла до… — Внезапно она запнулась. Нет. Надя говорила мне, что встала раньше. Она даже видела, что Рика нет в постели. — Она поправилась: — Нет, правильно. Он убивает нас в том порядке, в котором мы просыпались и выбегали в коридор…

Какое-то время все избегали смотреть друг на друга, и казалось, что каждый погрузился в свои мысли. Элиса ужаснулась от того, что испытала некоторое облегчение, вспомнив, что, когда она прибежала, Жаклин и Бланес уже были там.

— Слушайте все. — Картер поднял свою тяжелую руку. Его лицо побледнело, но в голосе зазвучали новые властные нотки. — Если эта ваша теория верна, профессор, что будет, когда этот… это уничтожит самого себя?

— Когда он убьет свое «второе я», они оба погибнут, — ответил Бланес.

— А если его «второе я» умрет по какой-то другой причине…

— Зигзаг тоже погибнет.

Картер кивнул, точно это была вся нужная ему информация.

— Так что нам нужно просто узнать, кто этот субъект, и, кто бы это ни был, уничтожить его до того, как этот долбаный Зигзаг кого-нибудь снова сотрет в порошок… Ясно, что сам себя он не убьет: если он не сделал этого до сих пор, значит, собирается оставить себя напоследок, случайно или намеренно. Придется это сделать нам. — Последовало молчание. Картер смотрел на них с вызовом. Он повторил: — Кто бы это ни был. Я прав?

Действительно ли это выход из ситуации? Элисе он казался ужасным, но в то же время простым и правильным.

В воздухе, казалось, повисла новая тревога. Даже державшийся в стороне от разговора Виктор сейчас очень внимательно следил за ним.

— Это мужчина… — Голос Жаклин прозвучат, как упавший на пол камень. — Я точно знаю, это мужчина. — Она подняла темные глаза на Картера и Бланеса.

— Вы хотите сказать, что женщин-извращенок не существует? — поинтересовался Картер.

— Я хочу сказать, что знаю, что это мужчина! И Элиса тоже это знает! — Жаклин повернулась к ней: — Ты чувствуешь то же, что и я! Ну же, скажи наконец!

Не дожидаясь ответа Элисы, Картер проговорил:

— Предположим, что вы правы, это мужчина. Что, по-вашему, нам делать? Все равно остается два варианта. Бросим с профессором жребий? Перережем друг другу глотки, чтобы вы могли спокойно жить?

— Три, — тихо сказал Виктор, но после его слов все снова умолкли. — Три варианта: Рика тоже надо считать.

Элиса подумала, что он прав. Они не могли сбрасывать Валенте со счетов, не убедившись, что он мертв. Более того, зная, какого рода была «зачумленность», которую испытывали они с Жаклин, он был самым вероятным кандидатом.

— Если бы мы могли узнать, какой снимок он использовал в ту ночь… — проговорил Бланес.

На миг воспоминание о Рике Валенте отдалило Элису от действительности. Казалось, десяти прошедших лет не было и в помине — она снова увидела его лицо, его вечную ухмылку, услышала его издевательства и грубые шутки… Выходит, он снова над всеми смеется? И вдруг она поняла, что нужно делать.

— Такая возможность есть. Конечно. Это единственная возможность…

— Нет!

По крику Бланеса она поняла, что он догадался о ходе ее мысли.

— Давид, это наш единственный шанс! Картер прав! Надо узнать, кто из нас Зигзаг, до того как он снова кого-то убьет!

— Элиса, не проси меня об этом…

— Я тебя не прошу! — Элиса осознала, что тоже способна кричать, как никогда. — Я вношу предложение! Ты не единственный принимаешь тут решения, Давид!

Взгляд Бланеса в этот момент был ужасен. Паузу заполнил уставший циничный голос Картера:

— Хочешь увидеть насилие и жестокость — запри двух ученых в одной клетке… — Он сделал несколько шагов и оказался между ними. Он успел зажечь сигарету (Виктор не знал, что Картер курит) и теперь делал длинные затяжки, точно пропитаться дымом ему хотелось больше, чем выдыхать слова. — Не затруднитесь ли вы, выдающиеся гении физики, объяснить, о чем идет спор?

— Опасность — создание нового Зигзага! — выкрикнул Бланес в сторону Элисы, не обращая внимания на Картера. — Пользы — никакой!

— Даже если это так, я не знаю, что еще мы можем предпринять! — Элиса повернулась к Картеру и заговорила спокойнее: — Мы знаем, что Рик использовал в ту ночь ускоритель и компьютеры в зале управления. Я предлагаю сделать короткую, в несколько секунд, запись зала управления и открыть временные струны, чтобы увидеть, что он сделал и что произошло потом, включая момент убийства Розалин. Мы знаем точное время происшествия — это момент отключения света. Можно открыть две-три временные струны, предшествующие этому моменту. Возможно, это позволит нам узнать, что делал Рик или какую запись он использовал для создания Зигзага…

— И так мы узнаем, кто он. — Картер почесал подбородок и взглянул на Бланеса: — Хороший план.

— Вы забываете об одной маленькой детали! — Бланес встал лицом к лицу с Картером. — Зигзаг появился, потому что Рик открыл временную струну из недавнего прошлого! Хотите, чтобы сейчас повторилось то же самое? Чтоб стало два Зигзага?

— Ты же сам говорил, — возразила Элиса, — для того, чтобы двойник был опасным, человек должен быть в бессознательном состоянии. Вряд ли Рик заснул, работая в ту ночь с ускорителем, так ведь? — Она пристально посмотрела на Бланеса и мягко проговорила: — Посмотри на это с другой стороны: что нам еще делать? Защититься мы не можем. Зигзаг будет нас жутким образом убивать, пока не убьет самого себя, если такое вообще случится…

— Мы можем подумать, как не дать ему использовать энергию…

— Как долго это его задержит, Давид? Если нам удастся сейчас его задержать, как скоро он вернется? — Она обратилась ко всем: — Я просчитала промежутки времени между нападениями и использованную и поглощенную энергию — период бездействия перед новыми нападениями сократился вдвое. Первое из них произошло через сто девяносто миллионов секунд после гибели Мендеса, а второе — через девяносто четыре миллиона пятьсот тысяч секунд после смерти Нади, прошло почти вдвое меньше времени. Если так обстоят дела, у Зигзага еще есть сорок восемь часов активности перед тем, как он снова «впадет в спячку», вероятнее всего, менее чем на год. Он убил четверых человек в течение неполных сорока восьми часов. И может убить еще двоих-троих за это же время, сегодня или завтра, и покончить со всеми остальными, не пройдет и полгода… — Она посмотрела на Бланеса: — Мы обречены, Давид, что бы мы ни делали. Я просто хочу сама выбрать вид своей казни.

— Я с ней согласен, — заявил Картер.

Элиса обернулась к Жаклин — та стояла рядом, но казалась какой-то отрешенной, в ее позе или выражении лица было что-то, от чего она казалась маленькой.

— Я больше не могу… — прошептала она. — Я хочу покончить с этим… с этим чудовищем. Я согласна с Элисой.

— Я свое мнение высказывать не буду, — поспешно сказал Виктор, когда Элиса повернулась к нему. — Решать вам. Я хочу задать вам только один вопрос. Вы полностью уверены в том, что сможете хладнокровно убить человека, из которого получился двойник, когда узнаете, кто он?

— Собственными руками, — резко ответила Жаклин. — И если это я, тем лучше.

— Спокойно, падре. — Картер потрепал Виктора по плечу. — Я возьму это на себя. Я убивал людей за то, что они не так покашляли.

— Но человек, из которого получился двойник, ни в чем не виноват, — не сдавался Виктор, глядя на Картера. — Поставив эксперимент без разрешения, Рик поступил плохо, но, даже если это он, он не заслуживает смерти. А если это не Рик, то он даже не кашлял.

Он виноват только в том, что спал. Элиса была согласна с Виктором, но в данный момент раздумывать над этим вопросом ей не хотелось.

— Так или иначе, нам нужно узнать, кто это. — Она обернулась к Бланесу. — Давид, остался только ты. Ты согласен?

— Нет! — И он вышел из комнаты, в отчаянии крича: — Я не согласен!

В течение нескольких секунд никто не отреагировал. Потом послышался медленный напряженный голос Картера:

— Что-то он слишком не хочет проводить этот эксперимент, вам не кажется?

Элиса решила пойти за ним. Она вышла в коридор и как раз увидела, как он поворачивает в проход, ведущий к первому корпусу. Ей вдруг показалось, что она знает, куда он идет. Она свернула налево, миновала двери лабораторий и открыла дверь в его бывший кабинет. Эти помещения больше всего пострадали от взрыва, и теперь представляли собой подобие темной и пустой могилы. В щелях укрепленных подпорками стен завывал ветер. Здесь остался лишь маленький стол.

Бланес стоял, опершись на него кулаками.

Ей вдруг почудилось, что она снова прервала его концерт музыки Баха, чтобы показать результаты своих расчетов. Когда он находил ошибку, он говорил ей: «Иди и исправь наконец эту дурацкую ошибку».

— Давид… — тихо окликнула она.

Бланес не ответил. Он стоял в темноте, понурив голову.

Элиса уже немного успокоилась. Это далось ей нелегко: жара и напряжение были невыносимые. Несмотря на то, что на ней были только майка на бретельках и обрезанные штаны, ее спина, подмышки и лоб стали липкими от пота. К тому же ей необходимо поспать. Хотя бы несколько минут, но поспать. Однако (такой Элиса дала себе первый совет) она знала, что, если она хочет выжить, надо бодрствовать и (второй совет) во что бы то ни стало сохранять самообладание.

Поэтому она решила говорить с ним спокойно:

— Давид, ты сказал нам неправду.

Он поднял голову и посмотрел на нее.

— Ты сказал: «Двойников видят только те, кто проводит эксперимент». Изображения крыс и собак были получены Марини, но самый первый снимок, снимок с целым стаканом, вы получили вдвоем. Ты тоже видел стакан-двойник, так ведь? Поэтому ты не хочешь, чтобы мы проводили этот эксперимент?

Бланес молча смотрел на нее из темноты.

Она представила, что же он видит: силуэт женской фигуры на пороге комнаты, на фоне светлого проема, черные волосы собраны в большой хвост, под майкой виден живот, обтягивающие джинсы с неровными краями кончаются на уровне паха.

— Элиса Робледо, — прошептал он. — Самая умная и красивая моя ученица… и самая заносчивая засранка.

— И тебе всегда было плевать и на первое, и на второе, и на третье.

Они снова померялись взглядами. И улыбнулись. Но как раз в этот момент он сказал самое ужасное:

— Есть еще одна жертва Зигзага, о которой ты не знаешь, но ее убил я. — Он все еще упирался кулаками в стол. Теперь он напряженно устремил взгляд на что-то невидимое, расположенное там, между его руками. Он говорил, не глядя на Элису. — Ты знала, что, когда мне было восемь лет, мой младший брат погиб у меня на глазах от удара током? Мы были в столовой: мать, брат и я. Потом… Я очень хорошо это помню… Мать на минутку вышла, а брат, игравший до этого мячом, стал играть запутанными проводами от телевизора — я этого даже не заметил. Я читал книжку… Еще помню название: «Чудеса науки». Потом я вдруг поднял голову и увидел, что волосы у брата стали дыбом, как у дикобраза, а сам он застыл. Из горла у него шел какой-то хрип. Мне показалось, что его тело ниже пояса раздувается, как наполненный водой шарик, но на самом деле из него текла моча и выходил кал. Я, чуть не обезумев, бросился к нему. Я где-то читал, что опасно прикасаться к тому, кого ударило током, но в тот момент мне было все равно… Я подскочил к нему и толкнул, как будто мы дрались. Меня спасло только то, что в этот момент сработали предохранители. Но в памяти у меня осталось ощущение того, что я… на миг коснулся электричества. Это очень странное воспоминание, я знаю, что это неправда, но не могу выбросить его из головы: я коснулся электричества и коснулся смерти. Я почувствовал, что смерть — это неспокойная вещь, смерть — это не что-то, что случается и проходит, она застывшая и жужжит, как мощная машина. Смерть — это чудовище из горелого металла… Когда я открыл глаза, я был в объятиях матери. Брата своего я после этого не помню. Я стер из памяти вид его тела. В тот момент, именно в тот ужасный момент я решил, что буду физиком — наверное, потому, что хотел получше узнать своего врага…

Он умолк и посмотрел на нее, а потом продолжил надломленным голосом:

— Несколько дней назад я пережил еще один ужасный миг, самый ужасный после смерти брата. Но на этот раз я пожалел о том, что я физик. Это было во вторник. Райнхард позвонил мне в обед, после того как по верхам просмотрел архивы Серджио, и в двух словах рассказал о том, что происходит. Мне нужно было ехать в Мадрид, чтобы подготовить встречу, но перед этим… Перед этим я захотел зайти к Альберту Гроссманну, моему учителю. Мне нужно было его видеть. По-моему, я когда-то говорил тебе, что он был против проекта «Зигзаг». Он помог мне найти уравнения для «теории секвойи», но, увидев возможные последствия взаимодействия прошлого с настоящим, отстранился от работы и оставил нас с Серджио одних… Он говорил, что не хочет грешить. Может, он говорил так потому, что был уже стар. Я в то время был молод, и мне понравилось, что он сказал это мне. Вот в чем разница, огромная разница, между возрастами: стариков грех страшит, а молодых притягивает… Но в этот вторник, после рассказа Райнхарда о том, что сделал Марини, я разом состарился. И пошел рассказать обо всем Гроссманну… быть может, в поисках отпущения. — Он помолчал. Элиса слушала его, прислонившись к дверной раме. — Он лежал в частной больнице в Цюрихе. Он знал, что скоро умрет, и свыкся с этой мыслью. Его рак был уже на очень продвинутой стадии, с метастазами в легких и костях… Его то клали в больницу, то снова выписывали. Я добился разрешения войти к нему, хотя пришел не во время для посещений. Он выслушал меня, лежа на постели, в агонии. Я видел, как смерть заполняет его глаза, словно затапливающая горизонт ночь. По мере того как я рассказывал ему о связи между убийствами (о которых он не знал) и существованием Зигзага, им овладел жуткий ужас. Он не дал мне договорить. Сорвал кислородную маску и начал кричать: «Негодяй! Захотел увидеть то, что никто не видел, то, что Бог запретил нам видеть! Вот в чем твоя вина! И твое наказание — Зигзаг!» И повторял, крича изо всех сил, кашляя и умирая: «Твое наказание — Зигзаг!» На самом деле он уже был мертв, но еще не знал об этом.

Бланес тяжело дышал, словно не говорил, а выполнял тяжелую работу. Его пальцы начали что-то выстукивать на пыльном столе, как на клавиатуре.

— Вошла медсестра, и мне пришлось уйти. На следующий день, приехав в Мадрид, я узнал о том, что он умер от болезни в ту же ночь — Зигзаг убил его через меня.

— Нет, ты не…

— Ты права, — перебил он ее, с трудом выговаривая слова. — Я тоже видел стаканы-двойники… Мы с Серджио изучили их и поняли, в чем заключается опасность взаимодействия прошлого с настоящим. Я отказался идти по этому пути, и мне казалось, что Серджио я тоже убедил. Мы поклялись никогда не разглашать эту информацию. Но он тайком продолжил опыты… Спустя несколько лет я начал догадываться о происходящем, но не сказал об этом ни Гроссманну, ни кому другому. Все вокруг меня умирали, а я… молчал!

И Бланес внезапно разрыдался.

Плач его был надрывным и неловким, как будто для того, чтобы плакать, требовалось особое умение, которого у него совсем не было. Элиса подошла и обняла его. Она подумала о матери Бланеса, изо всех сил сжимающей тело своего старшего сына, ощупывающей его, чтобы убедиться, что он — хотя бы он — остался жив, что его — хотя бы его — не коснулся мощный разряд.

— Ты не знал о происходящем… — мягко сказала она ему, поглаживая по потному затылку. — Ты не мог быть в этом уверен, Давид… Ты ни в чем не виноват…

— Элиса… Боже мой, что я наделал?.. Что мы наделали?.. Что наделали все ученые?

— Единственное, что мы можем делать, это угадывать или ошибаться… — Элиса говорила, не разжимая объятий. — Давид, попробуем снова… Пожалуйста, постараемся в этот раз угадать… Позволь мне попробовать…

Бланес, похоже, немного успокоился. Но, когда он отстранился и взглянул ей в глаза, она увидела, какой ужас его переполняет.

— Я одинаково боюсь удачи и ошибки, — признался он.

— Готово, — сообщила Жаклин Клиссо, забравшаяся на табурет.

— Все, как хочет дама, — подтвердил Картер, разглядывая экран компьютера, за которым сидела Элиса, — в центр кормы.

Элиса обернулась к мини-камере, установленной рядом с компьютером управления. Камера стояла на штативе за ее спиной и была нацелена на главную клавиатуру. Положение было правильным. Если Рик в ту ночь работал с ускорителем, он все делал отсюда. Кроме того, камера захватывала и дверь, ведущую к помещению генератора, где погибла Розалин.

Элиса готовилась весь вечер. Она убедила Бланеса в том, что хочет сделать все сама (убеждать пришлось еще и Виктора): для их группы это самый безопасный вариант, сказала она, потому что, если появятся двойники, скорее всего их увидит только она. Она не хотела, чтобы ей помогали, даже с расчетами, говорила, что это будет пустой тратой времени. Однако ей пришлось научиться обращаться с инструментами. Хотя Бланес и не был специалистом по «Сьюзан», оказалось, что он знает достаточно, чтобы научить ее работать с устройствами, контролирующими ввод и вывод пучков частиц. Виктор внес свой вклад, проверив компьютеры. Большинство функций нужных для этой работы программ были ему незнакомы, но, к счастью, программное обеспечение было относительно устаревшим. Программы по обработке графики оказались посложнее, но Элиса воспользуется ими только в случае необходимости — она собиралась просмотреть открытые струны просто так.

Было уже больше шести вечера, когда ветер усилился, и его завывания стали слышны даже в зале управления.

— У тебя могут возникнуть проблемы из-за грозы, — неуверенно заметил Бланес.

— Это меня волнует меньше всего. — Одна гроза вначале, другая в конце. Элиса подумала, что, быть может, такое совпадение и к лучшему.

Подошла Жаклин. Она стянула свои густые волосы резинкой, и их концы свисали теперь, как листья нуждающегося в поливе растения.

— Когда ты получишь картинку… что тогда? Нам всем нужно ее видеть.

Нажим, с которым она произнесла слово «всем», не остался незамеченным для Элисы. Но, разумеется, Жаклин была права. Если я увижу Зигзага, они тоже должны увидеть его. Они мне не поверят.

— Я сохраню ее и сделаю копии. Мне понадобится какой-нибудь компакт-диск.

— Простите, пожалуйста, — насмешливо проворчал Картер, — я забыл купить диски в йеменском супермаркете.

— Хоть один диск здесь должен найтись, — сказала Элиса.

Картер закурил и проговорил голосом радиодиктора:

— «Они все продумали, но забыли про диски». — Он хрипло рассмеялся.

— Может быть, что-то осталось в лаборатории Зильберга, — предположил Бланес.

— Я посмотрю, — вызвался Виктор. Он вышел из зала, огибая коаксиальные кабели, извивавшиеся на полу, как мертвые змеи.

Металлическая дверь, движимая рукой Картера, закрылась.

Как могильная плита, увиденная снизу мертвым телом.

Она осталась одна. Слышен был только шум ветра. Казалось, что она погрузилась в водолазном колоколе на несколько морских саженей под воду. На нее навалился бесконечный, огромный страх. Она посмотрела на панель управления, на мерцающие огоньками компьютеры и попыталась сосредоточиться на расчетах.

Она знала точное время, в которое нужно было заглянуть. Часы в компьютерах в ночь на первое октября 2005 года остановились в четыре часа десять минут двенадцать секунд. Это означало расстояние приблизительно в триста миллионов секунд от настоящего времени. Она на миг остановилась при мысли о том, насколько изменилась ее жизнь за эти последние триста миллионов секунд.

Элисе показалось, что она нашла точное количество энергии, необходимое для открытия двух или трех струн за несколько секунд до этого времени. Теперь она использует снятое установленной за ее спиной камерой изображение, чтобы запустить его в ускоритель и заставить частицы столкнуться под рассчитанным зарядом энергии. Потом снова получит пучок с открытыми струнами и загрузит его в компьютер. А потом посмотрим.

Посмотрим.

Она вновь и вновь проверила уравнения. Скользнула взглядом по бесконечным колонкам цифр и греческих букв, пытаясь убедиться в том, что не ошиблась. Иди и исправь эту дурацкую ошибку. Что тогда говорил Бланес на лекции? Физические уравнения — это ключ к нашему счастью, к нашему ужасу, к нашей жизни и к нашей смерти. Элиса понадеялась, что решение, которое она нашла, правильное.

Желтые полоски, указывавшие на ход конфигурации ускорителя, дошли до конца строки. В нарастающем сумраке зала казалось, что эти линии разрезают блестящее от пота лицо Элисы и ее полуобнаженное тело с завязанной под грудью майкой. Жара почему-то нарастала — Картер говорил, что это связано с грозой и низким давлением. Раскачивая пальмы, ветер шумел, как туча саранчи. Дождя еще не было, но рев волн был уже слышен даже в зале.

Сто процентов — отрапортовали цифры. Послышался показавшийся ей знакомым звуковой сигнал. Начальный процесс завершен. Аппарат готовился к получению изображения и раскручиванию его почти на скорости света.

Она судорожно начала набирать на клавиатуре данные о рассчитанном количестве энергии.

Может, все и получится. Может, мне удастся узнать, кто Зигзаг.

Но что она будет делать, если это получится? Что она сделает, если убедится в том, что это двойник Давида, Картера или Жаклин… или ее собственный? Разве не прав был Бланес, когда сказал, что угадать в этом случае — так же плохо, как ошибиться? Что они все будут делать?

Она отбросила от себя эти вопросы и сосредоточила внимание на экране.

 

31

Бланес доставал из рации батарейки.

— Вытащите батарейки из всего, что у вас есть — телефонов, электронных записных книжек… Картер, вы проверили соединения на кухне и фонари?

— Я отключил всю технику. И батарейки оставил только в этом фонаре.

Картер ходил туда-сюда, держа фонарик в правой руке и вытянув левую, словно нищий за подаянием. На его ладони лежали маленькие гладкие монетки. Он подошел к Виктору — тот показал на запястье и улыбнулся:

— У меня механические.

— Невероятно. — В свете фонарика Картер смерил Виктора взглядом с головы до ног. — На дворе 2015 год, а у вас нет часов с компьютером?

— Есть одни, но я ими не пользуюсь. Эти хорошо работают. Это классические часы марки Omega. Еще дедушкины. Мне нравятся механические часы.

— Вы не перестаете меня удивлять, падре.

— Виктор, ты в лабораториях посмотрел? — спросил Бланес.

— В лаборатории Зильберга было два ноутбука. Я вытащил из них аккумуляторы.

— Отлично. Я велел Элисе отключить ускоритель и ненужные компьютеры, — сказал Бланес, подставляя сложенные корабликом ладони Жаклин, которая ссыпала в них батарейки. — Все это надо где-нибудь положить…

— На консоль. — Картер удалился в глубину зала. Как только он отошел в сторону, их поглотила тьма.

— Давид… — раздался неуверенный голос Жаклин, усевшейся рядом с ним. — Ты думаешь, он… скоро нападет?

— Ночь — самое опасное время, потому что он может воспользоваться включенным светом. Но мы точно не знаем, когда он это сделает, Жаклин.

Картер вернулся и поискал себе место на полу. Вчетвером они занимали меньше половины пространства кинозала: они сгрудились у экрана, как будто были вынуждены ютиться в маленькой палатке — Бланес сидел на стуле у стены, Картер и Жаклин — на полу, Виктор — на другом стуле с противоположной стороны. Тьма стояла кромешная, ее прорезал только луч фонарика в руках Картера, и жарко было, как в сауне.

В какой-то момент Картер отложил фонарик в сторону и вытащил из кармана брюк два предмета. Виктору показалось, что они похожи на куски черного водопроводного крана.

— Я полагаю, я могу это использовать, — сказал Картер, соединяя детали.

— Это ничего не даст, — предупредил Бланес, — но, если батареек в нем нет, можете пользоваться.

Картер положил пистолет на колени. Виктор заметил, что он смотрит на оружие с нежностью, несвойственной ему в обращении с людьми. Внезапно бывший солдат схватил фонарик и швырнул в сторону. Его движение было столь неожиданным, что вместо того, чтобы попытаться поймать фонарик, Виктор уклонился, и он ударился об его руку. Наклонившись, чтобы его подобрать, он услышал смех Картера. Идиот, подумал Виктор.

— Вам повезло, падре. Поскольку у вас механические часы, вам досталось право первого дежурства. Если я засну, разбудите меня в три часа. Я покараулю вторую половину ночи.

— Элиса позовет нас раньше, — сказал Бланес.

Какое-то время они просидели молча. Их тени, отбрасываемые на стены светом фонарика, походили на отверстия туннелей. Виктор был уверен, что слышит шум дождя. В кинозале не было окон (несмотря на неудобства, это было единственное помещение на станции, где все четверо могли более или менее удобно вытянуть ноги), но слышалось что-то похожее на очень громкие помехи, треск плохо настроенного телевизора. На эти звуки накладывалось завывание ветра. А ближе, в сумраке, слышалось прерывистое дыхание. Всхлип. Виктор увидел, что Жаклин закрыла лицо ладонями.

— Жаклин, в этот раз он не сможет напасть… — пытаясь вселить в нее уверенность, проговорил Бланес. — Мы на острове, на многие километры вокруг у него есть только батарейки этого фонарика и компьютер Элисы. Сегодня ночью он не нападет.

Она подняла голову. Теперь она не казалась Виктору красивой женщиной — это было тяжелораненое, дрожащее существо.

— Я… следующая, — очень тихо произнесла она, но Виктор ее услышал. — Я в этом уверена…

Никто не попытался ее утешить. Бланес глубоко вздохнул и прислонился к экрану.

— Как он это делает? — спросил Картер. Он сидел, вытянув ноги во всю длину, заложив руки за голову и опершись на стену, из футболки выбивались клочки покрывающих его грудь волос. — Как он нас убивает?

— Когда мы попадаем в его струну времени, мы в его распоряжении, — сказал Бланес. — Я объяснял уже, что в такой короткий промежуток времени, как в струне, мы не успеваем стать «твердыми», и наше тело и окружающие нас предметы становятся нестабильными. Там, внутри, мы как мозаика из атомов — Зигзагу достаточно вытаскивать один кусочек за другим или менять их местами, или уничтожать их. Он может делать это как хочет, так же, как управлять энергией света. Одежда, все, что остается за пределами струны, и значит, живет своей жизнью, нам не принадлежит. Ничто нас не защищает, мы не можем использовать никакое оружие. В струне времени мы наги и беспомощны как младенцы.

Картер сидел неподвижно. Казалось, он даже не дышит.

— Сколько это продолжается? — Он вытащил из кармана брюк новую сигарету. — Боль. Сколько, по-вашему, она длится?

— Никто из испытавших это не вернулся, чтобы нам рассказать, — пожал плечами Бланес. — У нас есть только описание Рика: ему казалось, что он провел в струне несколько часов, но тот двойник был не таким мощным, как Зигзаг…

— Крейг и Надя мучились несколько месяцев… — прошептала Жаклин, обхватывая руками ноги, точно она совсем окоченела. — Об этом свидетельствуют результаты вскрытий… Несколько месяцев или лет жестокой боли.

— Но, Жаклин, мы не знаем, что произошло с их сознанием, — поспешил вмешаться Бланес. — Возможно, их восприятие времени было другим. Объективное и субъективное время — разные вещи, не забывай… Может быть, с их точки зрения, все произошло очень быстро…

— Нет, — откликнулась Жаклин. — Не думаю…

Картер рылся в карманах — вероятно, искал зажигалку или спичечный коробок, потому что во рту у него все еще торчала измятая сигарета. Но в конце концов махнул рукой, вытащил сигарету изо рта и, глядя на нее, проговорил:

— Я много раз видел пытки и испытывал их на себе. В 1993 году я работал в Руанде, занимался подготовкой нескольких военизированных групп племени гуту в районе Мурехе… Когда началась заварушка, меня обвинили в предательстве и решили подвергнуть пыткам. Один из командиров заявил, что они будут действовать не спеша: начнут с ног и дойдут до головы. Для начала они острыми палками выдрали мне ногти на ногах. — Он усмехнулся. — Такой боли я не испытывал за всю свою проклятую жизнь. Я рыдал и мочился от боли, но хуже всего было думать о том, что они только начали — это были всего лишь ногти на ногах, эта сухая дребедень, которая растет на самом дальнем конце тела… Я думал, что не выдержу, что мой мозг взорвется до того, как они дойдут до пояса. Но через два дня в деревню вошла одна из групп, которые я готовил, они убили тех, кто меня пытал, и освободили меня. Тогда я подумал, что всегда есть предел страданиям, которые можно вынести… В военной академии, где меня учили, говорили: «Если боль длится долго, ее можно вынести. Если она невыносима, ты умрешь, и долго она не продлится». — Он снова рассыпался старческим, усталым смешком. — Предполагалось, что эта теория подкрепит нас в трудный момент. Но это…

— Замолчите уже! — Жаклин в отчаянии опустила голову и закрыла уши.

Картер недолго посмотрел на нее и снова заговорил тихим хриплым голосом, тыча в них незажженной сигаретой, как кривым мелком:

— Я прекрасно знаю, что сделаю, когда ваша коллега получит изображение. Я уничтожу этого ублюдка, кто бы он ни был. Здесь и сейчас. Убью так, как убивают бешеную собаку. Если это я… — Он помедлил, словно раздумывая над этой неожиданной возможностью. — Если это я, я доставлю вам удовольствие, снеся себе башку.

Кабина маленького UH1Z начала раскачиваться, как старый автобус на неасфальтированной дороге. Гаррисон был зажат в современном эргономичном кресле с перекрестным ремнем безопасности, и из всего его тела двигалась только голова, но уж она поворачивалась во все стороны, куда только позволяли позвонки. Перед ним, касаясь его коленей, сидела солдат Превен, упорно глядя в потолок. Гаррисон заметил, что под линией каски зрачки ее красивых голубых глаз расширены. Ее сослуживцы скрывали свое состояние не лучше. Только сидевший в глубине Юргенс был невозмутим.

Но Юргенс был просто другим ликом смерти, и в пример его приводить не стоило.

За бортом, казалось, бушевал ад. А может быть, это и было настоящее небо, кто его знает. Четыре «архангела» лихорадочно пробирались сквозь почти горизонтальный дождь, пулеметной очередью хлеставший по лобовым стеклам. В полусотне метров под ними бесновалось чудовище с силой тысяч тонн вздыбленной воды. Хорошо хоть ночная тьма не давала им увидеть пучину морскую. Но если долго смотреть в боковое окошко, Гаррисону удавалось разглядеть миллионы факелов пены на верхушках километров волнующегося бархата, подобных причудливому убранству старого римского дворца во время карнавальных оргий.

Гаррисон подумал, не считает ли солдат Превен, что он в чем-нибудь виноват? Нет, на его взгляд, она уж никак не могла упрекнуть его в смерти этого кретина Борсельо. В «Игл Груп» его даже поздравили.

Приказ пришел в полдень, через пять минут после того, как Борсельо получил пулю между глаз. Он поступил откуда-то с севера. Всегда одно и то же: кто-то на севере приказывал, кто-то на юге подчинялся. Это как голова и тело: все всегда идет сверху вниз, думал Гаррисон. Мозг командует, а рука действует.

«Голова» вынесла решение, что устранение лейтенанта Борсельо допустимо. Гаррисон поступил правильно, Борсельо был бестолочью, положение было экстренное, теперь его заменял сержант Франк Мерсье. Мерсье был очень молод и сидел рядом с Превен, напротив Гаррисона. Ему тоже было страшно. Его страх проявлялся в поднимающемся и опускающемся кадыке. И все-таки это хорошие солдаты, прошедшие обучение по системе SERE (выживание, уклонение от столкновения, сопротивление, побег). Они в совершенстве владели оружием и снаряжением, получили дополнительную подготовку по защите и обеспечению изоляции отдельных зон. И могли не только защищаться: у них были штурмовые винтовки XM39 с разрывными патронами и автоматы Ruger MP15. Все они были крепкими, с остекленевшим взглядом и блестящей кожей. Они больше походили на машин, чем на людей. Единственной женщиной была Превен, но она прекрасно вписывалась в группу. Гаррисон был рад, что они рядом, ему не хотелось, чтобы они плохо о нем думали. С ними и с Юргенсом бояться ему было нечего.

Кроме грозы.

После того как вертолет в очередной раз тряхнуло, он решил, что надо что-то делать.

Он посмотрел на пилотов. Они походили на громадных муравьев в своих овальных черных касках, озаренных светом панели управления. Конечно, о том, чтобы отстегнуть ремень и добраться до них, нечего и думать. Он повернул встроенный в каску микрофон и нажал на кнопку.

— Это уже буря? — спросил он.

— Начало бури, сэр, — ответил один из пилотов. — Скорость ветра еще не превышает ста километров в час.

— Это не ураган, — произнес второй пилот в его правое ухо.

— А если ураган, то имени ему еще не дали.

— А вертолет его выдержит?

— Думаю, да, — со странным равнодушием ответили в левое ухо.

Гаррисон знал, что «архангел» представляет собой сложную и прочную военную машину, приспособленную к любым атмосферным условиям. Даже его лопасти можно было регулировать в зависимости от силы ветра: в данный момент они выписывали не классический крест, а два ромба. Однако его выводила из себя сама возможность аварии — не из-за смертельной опасности, а из-за недостижения цели.

— Когда мы будем на месте, по вашим расчетам? — Он ощутил, как по его спине и затылку под каской и спасательным жилетом струится пот.

— Если все пойдет нормально, остров должен быть в пределах видимости через час.

Он оставил канал рации включенным. Голоса щекотали ему слух подобно галлюцинациям сумасшедшего: «Архангел Один Архангелу Два, прием…»

Они заснули, по крайней мере так ему казалось.

Он не решался осветить их фонарем, опасаясь разбудить, хотя вероятность этого была мала — все явно выбились из сил от недостатка отдыха. Но, присмотревшись к каждому из них, он убедился, что они спят. Жаклин спала нервно и издавала какой-то горловой стон, а ее грудь под футболкой колыхалась. Картер с виду не спал, но в одном из уголков его губ образовалась маленькая черная точка, как дуло пистолета. Бланес храпел.

До полуночи оставалось десять минут, а Элиса все не появлялась.

Приближался самый важный момент.

Сердце колотилось у него в груди. Он даже подумал, что остальные его услышат и проснутся, но заглушить стук сердца нельзя было никак.

Двигаясь как в замедленной съемке, он оставил большой фонарик на полу, достал маленький и зажег его. Теперь настал час испытания огнем, в смысле светом.

Он выключил большой фонарик. Подождал. Ничего не произошло. Они спали дальше.

Маленький фонарик еле светил, как угли костра, но его было более чем достаточно для того, чтобы они не испугались, если вдруг проснутся.

Он оставил включенный фонарик на полу, рядом с большим, и снял ботинки. Он старался не терять из виду Картера. Этот человек внушал ему ужас. Он был одним из тех жестоких существ, которые жили в каком-то параллельном мире, настолько далеком от гидропонных растений, математики и теологии, насколько, к примеру, вол мог быть далек от посещения лекций в Принстоне. Он знал, что если понадобится причинить ему боль, чтобы защитить свою жизнь, бывший солдат, не раздумывая, сделает это.

И все же ни Картер, ни сам черт не помешают ему выполнить задуманное.

Он встал и на цыпочках направился к двери. Раньше он предусмотрительно оставил ее открытой. Виктор вышел в темный коридор и вытащил из кармана спички Несколько часов назад, когда Картер искал их, чтобы зажечь сигарету, он боялся, что тот обнаружит, кто их стащил. К счастью, этого не случилось.

Освещая себе путь дрожащим огоньком пламени, он свернул направо и дошел до коридора первого корпуса. Там шум дождя слышался сильнее и даже чувствовались порывы ветра. Виктор прикрыл спичку рукой, боясь, как бы она не погасла.

Темнота действовала на него угнетающе. Он был жутко испуган. По идее, Зигзаг (если это чудовище существовало, в чем он все еще сомневался) не представлял для него прямой угрозы, но ужас всех остальных вселил страх и в его жилы. А грохот дождя, завывания ветра, отсутствие света и эти стены из ледяного металла не слишком способствовали успокоению.

Спичка обожгла ему пальцы. Он задул ее и бросил на пол.

На какой-то миг, пока он вытаскивал другую спичку, Виктор ослеп.

Страх замешан на большой доле воображения — об этом он читал не раз. Если не давать волю фантазии, темнота и шум не смогут на тебя повлиять.

Спичка выскользнула у него из пальцев. О том, чтобы нагнуться и поискать ее, не могло быть и речи. Он взял другую.

Все равно он уже близок к цели. Когда пламя вспыхнуло вновь, он увидел дверь в паре метров от себя, справа.

— Куда девался Виктор?

— Не знаю, — ответила Жаклин. — И мне на это плевать. — Она перевернулась, чтобы спать дальше — пребывание в бессознательном состоянии было для нее единственным способом борьбы со страхом.

— Жаклин, мы не можем выносить всю тяжесть этого сами, — заметил Бланес. — Виктор нам очень помогает. Если он уйдет, будет все равно как если бы ушли ветер и море, и остался бы только старый корабль.

Закрывшая было глаза Жаклин села и посмотрела на Бланеса. Он продолжал сидеть на стуле, откинувшись головой на экран, зеленая футболка была покрыта пятнами пота, ноги в широких джинсах вытянуты вперед и скрещены. Добродушное, приветливое лицо с отросшей серой бородой, испещренными оспинами щеками и большим носом было повернуто к ней с ласковым выражением.

— Что ты сказал?

— Что мы не можем допустить ухода Виктора. Он — наша единственная поддержка.

— Нет-нет… Я про другое… Ты сказал что-то про ветер и море… и старый корабль.

Бланес заинтригованно наморщил лоб:

— Просто так говорят. А что такое?

— Это напомнило мне о стихотворении, которое Мишель написал, когда ему было двенадцать. Он прочитал мне его по телефону, и оно мне очень понравилось. Я сказала ему, чтобы он писал еще. Я так по нему скучаю… — Жаклин подавила внезапное желание разрыдаться. — «Ушли и ветер, и море. Остался лишь старый корабль…» Сейчас ему пятнадцать, и он и дальше пишет стихи… — Она зябко потерла плечи ладонями и с внезапным беспокойством огляделась: — Ты ничего не слышал?

— Нет, — шепотом ответил Бланес.

Тьма в зале стояла сплошной громадой. Жаклин показалось, что она больше, чем сама комната.

— Теперь моя очередь. — Она говорила со всхлипами и морщила лицо, как маленькая девочка, наказанная родителями. — Я знаю все, что он со мной сделает… Он говорит мне об этом каждую ночь… Я много раз думала о том, чтобы покончить с собой, и сделала бы это, если бы он позволил… Но он этого не хочет. Ему нравится, чтобы я его ждала, день за днем. За это он дарит мне ужас и наслаждение. Он бросает мне ужас и наслаждение в рот, точно кости собаке, и я жую их одновременно… Знаешь, что я сказала мужу, когда решила его бросить? «Я еще молодая и хочу пожить для себя, повинуясь своим желаниям». — Она растерянно тряхнула головой и улыбнулась. — Это были не мои слова… Он сказал их за меня.

Бланес кивнул.

— Я бросила мужа и сына… Я бросила Мишеля… Я должна была это сделать, он хотел, чтобы я была одна. Он приходит ко мне по ночам и заставляет меня ходить на четвереньках и припадать к его ногам. Я должна была делать макияж, красить волосы в черный цвет, одеваться как… Знаешь, почему у меня сейчас такие волосы? — Она поднесла руку к своим рыжим прядям и улыбнулась. — Иногда мне удается противиться ему. Это очень трудно, но я это делаю… Я уже и так слишком много сделала ради него, разве нет? Мне пришлось расстаться со всей своей прошлой жизнью: с работой, с мужем… Даже с Мишелем. Ты и не представляешь, сколько в нем жуткой ненависти, какие ужасные вещи он говорит о моем сыне. Живя одна, я по крайней мере могу… могу принимать всю эту ненависть на себя…

— Я тебя понимаю, — ответил Бланес. — Но отчасти, Жаклин, такое положение тебе нравится… — Он поднял руку, не давая ей сказать. — Я имею в виду, что только отчасти. Это что-то бессознательное. Он заражает твое подсознание. Это как колодец: забрасываешь туда ведро и вытаскиваешь много разного. Не только воду, но и мертвых насекомых. Все, что в тебе есть, что всегда в тебе было, а он обнаружил и вытащил на поверхность. В глубине есть и наслаждение…

Она увидела, что с лицом Бланеса что-то происходит. Его глаза лишились зрачков, теперь они были похожи на гнойные язвы под бровями.

Тут она очнулась.

Наверное, она спала или с ней случилось «отключение». Она очень хорошо его помнила, видение было жутким: лицо Бланеса менялось, словно… Хорошо, что это был всего лишь сон.

Тогда она оглянулась и поняла, что что-то не так.

Запись кончилась. Виктор закрыл файл и открыл следующий.

Он не знал, действительно ли ему хочется Его видеть. Вдруг ему начало казаться, что нет, не важно, Он это или нет на самом деле (скольких бедных грешников распяли в то время, до того как дело дошло до бедного бога?). Нет, не хочется — по крайней мере в неверном планковском времени, под диктатом исчезающих атомов. Ему не хотелось видеть Сына, изъеденного временем, поглоченного мигом, куда не было хода даже Отцу. Вечность, Бесконечная Длительность, Блаженная Мистическая Роза были Временем Бога. А что же с Бесконечной Краткостью? Как называть ее? Мгновенность?

Тот кратчайший миг, в который Роза была всего лишь побегом, несомненно, принадлежал Сатане. Молния, намек на мгновение ока, даже простое намерение моргнуть длятся во времени неизмеримо больше. Виктору пришла в голову жуткая мысль: в этой вселенной, исчисляемой миллионными долями секунды, Добра не существовало, потому что ему нужно было больше времени, чем Злу.

Он случайно наткнулся на них вечером в одной из коробок лаборатории Зильберга, когда искал чистые диски. Там было несколько компактов с этикеткой «Рассеян.» на крышках.

Он сразу вспомнил о рассказе Элисы. Это наверняка должны были быть «рассеявшиеся» изображения, которые, по словам Нади, сохранял Зильберг. Неудавшиеся опыты по открытию временных струн с неправильно рассчитанным количеством энергии, в которых получилась нечеткая картинка. Почему они еще здесь? Может, в «Игл Груп» подумали, что тут — лучшее место для их хранения. А может, они никуда не годились. Так или иначе, он был уверен, что особо там ничего не увидишь, но название файлов, которое он прочитал, вставив один из таких дисков в компьютер — «распят» и номер, — оказалось слишком заманчивым, слишком подозрительным, чтобы упустить этот уникальный шанс.

В лаборатории Зильберга была пара ноутбуков с заряженными аккумуляторами. Виктор предположил, что приезжавшие на остров эксперты использовали их для просмотра дисков. Хотя Бланес велел вытащить аккумуляторы из всей аппаратуры, Виктор позаботился о том, чтобы оставить хотя бы один из ноутбуков в рабочем состоянии. Чтобы не помешать планам своих товарищей, он произвел быстрый подсчет: оставленный им взамен большого фонарик потреблял меньше энергии. В общей сложности, используемая сейчас энергия была сравнима с энергией большого фонарика. И, если даже несмотря на это, то, что он делал, было плохо, ему было все равно — он решил взять на себя всю ответственность за этот поступок. Ему нужно просто увидеть некоторые из этих записей. Всего несколько, пожалуйста. Ничто на свете не могло ему в этом помешать.

Дрожа от волнения, он открыл первый файл. Но в нем был мир светло-розового цвета, сюрреалистический бред. Девять следующих напоминали творения художника шестидесятых, разъеденные кислотой. Но на одиннадцатом файле у него перехватило дыхание.

Пейзаж, гора, крест.

Крест вдруг превратился в столб без горизонтальной перекладины. Виктор сглотнул слюну — эти изменения в конструкции, должно быть, были связаны с планковским временем. В такие короткие промежутки крест не был крестом. Никакой человеческой фигуры он не заметил.

Запись длилась всего пять секунд. Виктор закрыл ее и открыл следующий файл.

Тут изображение было очень нечетким — казалось, что гора охвачена пламенем. Он закрыл его и попробовал со следующим. На нем был другой ракурс предыдущей сцены с крестом. А может быть, и другой сцены, потому что теперь он заметил на вершине второй крест, а справа — краешек еще одного. Три креста.

И фигуры вокруг. Очертания, обезглавленные тени.

По его спине струился холодный пот. Изображение было очень смазанным, но прикрепленные к крестам формы можно было различить даже так.

Он снял очки и придвинул лицо к экрану так, чтобы его близорукие глаза могли разглядеть все подробности. Картинка перескочила и один из крестов почти полностью исчез. На его месте осталось витающее в воздухе пятно, нечто овальное, свисающее со столба, как осиное гнездо с балки.

Это Ты, Господи? Это Ты? Глаза у Виктора увлажнились. Он протянул к экрану пальцы, словно хотел коснуться размытого силуэта.

Он был так сосредоточен, что не заметил, как за его спиной дверь лаборатории открылась. Тихий скрип дверных петель затерялся в шуме бушующей грозы.

На миг ей показалось, что она еще спит.

Экран зала, прислонившись к которому сидел Бланес, был продырявлен. Отверстие — размером с профессиональный футбольный мяч, но в форме овала с ровными краями. Наполнявшее его сияние, несомненно, шло от ламп в зале управления по ту сторону стены.

Но хуже всего было то, что происходило с Бланесом.

В его голове была глубокая продолговатая дыра. Она занимала правую часть лица и съедала бровь, глазное яблоко и всю скулу. Внутри дыры в свете, проникавшем сквозь отверстие в экране, были отчетливо видны плотные красные ткани. Жаклин различила лобные пазухи, тонкую пластину носовой перегородки, нити лицевого и тройничного нерва, морщинистые стенки головного мозга… Как анатомическая голограмма.

Ушли и ветер, и море.

Вокруг нее разразилась бескрайняя тишь. Тьма тоже стала другой, какой-то более плотной. Ни фонарей, ни других источников света — только отблеск огней, проникавший сквозь дыру.

Они ушли, остался лишь старый корабль.

Она встала и поняла, что не спит. Все было слишком реальным. Она была самой собой, и ее босые ноги касались пола, хотя она не ощущала холо…

Странное ощущение заставило ее перевести взгляд вниз — она увидела вершины своей груди, увенчанные сосками. Жаклин ощупала себя. На ней ничего не было — ни одежды, ни каких-то предметов в руках. Ничто ее не прикрывало.

Ушли и ветер, и море. Ушли. Ушли.

Она повернулась в сторону Картера, но не увидела его. Виктор тоже исчез. Оставались только этот парализованный и изуродованный Бланес и она.

Только они — и тьма.

Виктор, как кукла, послушно отлетел туда, куда его швырнула Рука. Он ударился об открытый ящик стола, где лежали диски с рассеянными записями, и почувствовал острейшую боль под коленками. Упав, он поднял столб пыли, которая заставила его закашляться. Тогда Рука ухватила его за волосы, и он почувствовал, как его поднимают в воздух в вихре ясных искорок, чистейших, как порхающие снежинки. Последовала пощечина, от которой его левое ухо превратилось в жужжащий разбитый мотор. Он попытался на что-то опереться и царапнул металлическую стену у себя за спиной. Очки исчезли. На уровне его зрачков появился лишенный радужной оболочки зрачок, настолько черный, что казался матовым. Настолько черный, что легко выделялся на фоне не столь абсолютной окружающей темноты. Послышался щелчок какого-то механизма.

— Слушай, безмозглый падре… — Казалось, что шипящий, как горелка, голос Картера идет прямо из этого глаза. — Ты на мушке 98S. Он сделан из углеродного волокна и снабжен обоймой из тридцати патронов калибром пять с половиной миллиметров. Один выстрел с такого расстояния — и от тебя не останется даже воспоминания о твоем первом пуке, ясно? — Ослепший Виктор жалобно застонал. — Предупреждаю: со мной что-то не так. Я это знаю, чувствую. Я — не я. Клянусь. С момента возвращения на этот гребаный остров я стал хуже, чем был раньше… Я могу прямо сейчас всадить вам пулю в голову, отереть ваши мозги платочком и пойти завтракать. — Ну так сделайте это, подумал Виктор, но не смог выговорить ни слова, и Картер не давал ему шансов на попытку. — Если вы снова куда-нибудь без предупреждения сбежите, если уйдете с дежурства или без разрешения включите какой-нибудь долбаный аппарат, — клянусь, я вас пристрелю… Это не угроза, это реальная ситуация. Возможно, я убью вас, даже если вы будете вести себя хорошо, но давайте попробуем. Не подставляйтесь, падре. Ладно?

Виктор кивнул. Картер вернул ему очки и подтолкнул к выходу.

Тогда все и произошло.

Она не столько осознала, сколько почувствовала его присутствие.

Она ничего не видела, не слышала шума, не чувствовала запаха. Не было ничего материального, ничего воспринимаемого органами чувств. Но она поняла, что Зигзаг здесь, в глубине зала, так же, как могла почувствовать, что какой-то незнакомец в толпе хочет только ее.

Ушли и ветер, и море. Осталась пропасть.

— Боже… Боже мой, пожалуйста! Пожалуйста, кто-нибудь, помогите!!! Картер, Давид… На помощь, помогите!!!

Существует грань ужаса, после пересечения которой нет возврата. В этот миг Жаклин ее перешагнула.

Она сжалась в комок у экрана, рядом с окаменевшим телом Бланеса, закрыв руками грудь, и стала кричать так, как не кричала никогда в жизни, отчаянно, с единственной мыслью о том, чтобы сойти с ума от собственных криков. Она выла, ревела, как бьющийся в агонии зверь, до срыва горла, до ощущения, что сердце разрывается и легкие заливает кровью, что она уже обезумела или умерла, или по крайней мере утратила чувствительность к боли.

Внезапно что-то выступило из глубины зала. Это была тень, и, шагнув вперед, она потянула за собой часть тьмы. Жаклин повернула голову и посмотрела на нее.

При виде ее глаз крик Жаклин прервался.

В тот самый миг ей удалось дать единственный решающий приказ своему телу. Она вскочила и бросилась к двери, как будто покидала по спасательной доске палубу тонущего судна.

Ушли. Ушли. Ушли. Ушли. Ушли.

Ничего не выйдет, подумалось ей. Убежать не получится. Он настигнет ее раньше (он двигался очень быстро, слишком быстро). Но в последнем проблеске здравого смысла она поняла, что поступает правильно.

Делает то, что на ее месте сделало бы любое существо, увидевшее эти глаза.

Обработка изображения закончилась. Компьютер спрашивал, хочет ли она его загрузить. Сдерживая волнение, Элиса нажала на клавишу Enter.

На мгновение застыв в нерешительности, экран замигал светло-розовым цветом нечеткого изображения зала управления — она хорошо видела блеск ускорителя в глубине зала и два компьютера на первом плане. Но что-то изменилось, хотя расплывчатость изображения помешала ей сразу определить, что именно. Здесь был еще один источник света — зажженный фонарик рядом с правым компьютером. В его свете она увидела неясное пятно, сидящее там же, где она.

Элиса почувствовала, что задыхается. Что-то в ее памяти треснуло, и наружу вырвался целый поток воспоминаний. Спустя десять лет он снова был перед ее глазами. Плохое качество изображения заставляло восстанавливать его образ по памяти: костлявую спину, большую угловатую голову… Все это было изъедено планковским временем, но для того, чтобы узнать, кто это, большой четкости ей и не надо было.

Рик Валенте смотрел на экран компьютера, совсем не догадываясь о том, что десять лет спустя она увидит его на том же экране. Он был один и думал, что будет один до скончания века, но теория Бланеса вырвала его из камня времени, как минерал, добытый опытными рудокопами.

Когда первое впечатление схлынуло, Элиса согнулась, приняв почти такую же позу, как у Валенте — оба высматривали, что происходит или происходило, заглянув в замочную скважину прошлого, подглядывая, как нескромные дворецкие.

Что он рассматривает? Что он делает?

Свечение индикаторов перед фигурой Рика подтвердило ей, что он тоже только что открыл несколько струн времени и теперь разглядывает результаты. Положение камеры, снявшей световой отпечаток, позволяло видеть экран, который находился перед Риком, но его фигура заслоняла изображение. Даже если бы он отодвинулся, я бы ничего не увидела. Нужно обработать картинку компьютером.

Что-то в этом снимке ее заинтриговало. Что же? Почему она вдруг ощутила такое беспокойство?

Чем больше Элиса на него смотрела, тем больше у нее появлялось уверенности в том, что что-то тут не так. Что-то незаметное или слишком очевидное, как в играх, где только внимательному глазу под силу различить мельчайшие различия между очень похожими картинками. Она попыталась сосредоточиться…

Резкий скачок к следующей струне времени чуть ее не испугал. Теперь Рик сдвинулся влево, но линии были очень нечеткими, и, как она и подозревала, нельзя было даже приблизительно догадаться о том, какую сцену он вывел на экран — сейчас она была на мониторе Рика прямо перед Элисой, без всяких помех, но походила на расплывчатое коричневое пятно. Там есть Зигзаг, но нужно повысить резкость изображения и увеличить его. Рядом с Валенте была еще одна фигура. Несмотря на то, что у нее не хватало половины лица и части туловища, Элиса узнала Розалин Райтер. Несомненно, перед ней был момент, когда бедная Розалин застала его врасплох. Он наверняка пытался объяснить ей, что он там делает. Эта струна соответствовала крошечному промежутку времени в момент, когда часы показывали 4:10:10, за две секунды до отключения света и появления Зигзага. Розалин стояла очень далеко от двери, ведущей к генератору. Каким образом через две секунды она оказалась около агрегата, чтобы умереть от удара током? Элисе показалось очевидным, что все это произошло уже во время нападения, и даже начало приходить в голову возможное объяснение…

Но в картинке все еще было нечто, что она не могла уловить, но что очень ее беспокоило. Что же это?

Больше открытых струн не было. Чтобы потом не забыть, она сразу набрала на клавиатуре команду и запустила процесс обработки изображения, запрограммировав компьютер на продолжение работы после отключения терминала.

И тут она обратила внимание на другой момент: ни вокруг силуэта Рика, ни вокруг Розалин теней не было. Она знала, что Розалин мертва и двойника от нее возникнуть не может, но как же Рик? Значит ли это, что он тоже мертв?

Размышляя над этой загадкой, она испытала прилив беспокойства другого рода, более острого.

Она обернулась и окинула взглядом просторное помещение.

Зал управления был погружен в темноту. Розоватое свечение экрана было единственным источником света, но оно озаряло пространство только в радиусе двух метров от монитора. По указанию Бланеса час назад она выключила ускоритель и отключила от сети все остальные компьютеры и оборудование. Батарейка от ее часов лежала на столе (хотя по компьютерным часам она могла следить за временем — было уже почти двенадцать). Снаружи продолжал бушевать хаос. Неистовство бури было слышно даже через стены. В окна билась бесконечная волна дождя.

Ничего странного Элиса не увидела, только тени. Но ее беспокойство возросло.

За десять лет это ощущение стало привычным, наложило отпечаток на всю ее жизнь, словно каждая ночь впечаталась ей в кожу раскаленным кусочком железа.

Ошибки быть не могло. Он здесь.

Она чувствовала его присутствие так близко от своего тела, что на какой-то миг упрекнула себя в абсурдном — в том, что она не готова его принять… Страх камнем лег ей на грудь. Она поднялась на подгибающиеся ноги, чувствуя, как волосы встают у нее дыбом.

И вдруг все исчезло. Послышались какие-то крики — голос Картера — и поспешные шаги в коридоре, но в зале управления ничего не было.

Посмотрев вперед, она увидела ее.

Она стояла перед Элисой, за компьютером, в свете экрана. Ее нагота казалась резиновой, как у неоконченной фигуры, слепого, безымянного глиняного слепка. На ее лице был прочерчен только рот, но он был словно вывернут наружу, черный, огромный — в эту пасть можно было бы просунуть всю руку. Элиса даже не поняла, как вообще она ее узнала.

И тут Жаклин Клиссо у нее на глазах начала распадаться.

 

32

Проснувшись, она застонала от боли — она лежала на спине на каком-то пыльном одеяле поверх подматрасника без матраса, и твердая проволока отпечаталась у нее на щеке. Она не помнила, где она, не знала, что она здесь делает, и вид лишенных всяких черт лиц с блестящими глазами не очень помог ей найти ответы на эти вопросы. Чьи-то руки бесцеремонно подняли ее. Она попросилась в туалет, но только когда она заговорила по-английски, ее перестали тянуть в одну сторону и потянули в противоположную. После краткого и неприятного визита в туалет (ни воды, ни полотенец не было) она почувствовала, что по крайней мере может сама ходить. Но руки (они принадлежали солдатам в масках, теперь она их разглядела) снова схватили ее за плечи.

Гаррисону острова не нравились.

На этих клочках суши, этих исключениях из правил геологии, сделанных посреди моря на благо человекообразным, было совершено множество ошибок. Их нетронутая райская растительность, скрытая от глаз богов, способствовала нарушению правил и осквернению творения. Первой в этом виновата Ева. Но теперь она расплачивалась за то давнее преступление — Ева или Жаклин Клиссо, не все ли равно. Змея мутировала и превратилась в дракона.

Было почти девять утра воскресенья, 15 марта, и над этим проклятым островом все так же стояла завеса воды. Пальмы на краю пляжа качались, как опахала в руках взволнованного слуги. Жара и влага забивали Гаррисону нос, и одним из первых его приказаний было включить кондиционеры. Он наверняка простудится, потому что его одежда еще не просохла после ливня, который встретил их тут при приземлении восемь часов назад, но по сравнению со всем остальным это пустяки.

Засунув руки в карманы, глядя на этот пейзаж и раздумывая об островах, грехах и мертвых Евах, Гаррисон произнес:

— Тех двоих, что входили в зал, пришлось накачать успокоительными. Это закаленные солдаты, привыкшие видеть разное… Что в этом такого особенного, профессор? — Он повернулся к Бланесу, сидевшему у пыльного стола. Бланес смотрел в пол и не притронулся к предложенному ему Гаррисоном стакану воды. — Ведь это не просто изуродованные тела, не так ли? Это не просто засохшая кровь на стенах и потолке…

— Это Воздействие, — пустым, бездушным голосом, которым отвечал и на все предыдущие вопросы, проговорил Бланес. — Преступления Зигзага — это как бы сцены из прошлого. Они производят Воздействие…

Какое-то время Гаррисон просто кивал.

— Тогда понятно. — Он отошел от окна и снова прошелся по столовой. — И это… может привести к тому, что… мы меняемся?

— Не понял.

— Что… — Гаррисон едва шевелил мышцами, необходимыми для процесса речи. Его лицо походило на напудренную маску, — …мы начинаем делать или думать что-то странное…

— Думаю, да. Сознание Зигзага каким-то образом всех нас заражает, потому что взаимодействует с нашим настоящим…

Нас заражает. Гаррисон не хотел смотреть на сидевшую там Элису, дышавшую, как дикий зверь, в этой прилипшей к туловищу маечке и обрезанных на уровне паха джинсах, ее смуглая кожа маслянисто блестела от пота, угольно-черные волосы были взлохмачены.

Он не хотел на нее смотреть, потому что не хотел утратить контроль над собой. Связь была очень тонкой: если он долго или достаточно долго смотрел на нее, он был способен на все. Но делать пока он ничего не хотел. Он должен сохранять благоразумие. Пока профессор еще может сказать или сделать что-то важное, он будет сохранять спокойствие.

— Профессор, давайте вернемся к основным моментам. — Он потер глаза. — С самого начала. Вы были в кинозале одни…

— Я заснул, но когда посыпались искры, проснулся. Искрили все выходы сети: консоль, выключатели… В лабораториях было то же самое…

— А на кухне видели? — Гаррисон выглянул в дверь, сморщившись от запаха гари. — Изоляция в розетках сгорела, и провода полностью оголены… Как это могло произойти?

— Это работа Зигзага. Такого еще не было. Он… научился извлекать энергию из отключенных электроприборов.

Гаррисон потирал подбородок, глядя на ученого. Ему нужно побриться. Нужен хороший душ, который вернет его к жизни, хороший отдых в нормальной постели. Но все это пока недоступно.

— Продолжайте, профессор.

Оса. Прежде всего надо убить эту черную осу, жалящую твои мысли.

— В свете искр я увидел… Не знаю даже, как я смог догадаться, что это Жаклин… Меня стошнило. Я начал кричать.

Дверь столовой распахнулась, прерывая разговор. Вошел Виктор в сопровождении солдата. Он был так же грязен, как все остальные: обнаженный торс, завязанная на поясе рубаха, лицо опухло от недосыпания и от пары-тройки полученных от Картера оплеух. Гаррисону его вид был отвратителен: эта болезненная бледность, это отсутствие волос на груди, эти допотопные очки… Все в этом типчике наводило его на мысль о незрелой гусенице, о длинноруком головастике. Сверх того он налил полные штаны, когда вошел в кинозал, и пятно на брюках еще не просохло. Гаррисон улыбнулся ему, настроенный на то, чтобы вытерпеть и Господина Головастика.

— Вы отдохнули? — Лопера кивнул, садясь на стул. Гаррисон заметил, что эта женщина смотрит на него с беспокойством. Как она может дружить с этим пугалом? Может, неплохо было бы убить его у нее на глазах? Может, неплохо было бы, чтобы эта шлюха увидела, как он умирает? Он приберег эту мысль, чтобы потом обсудить ее с Юргенсом, и сосредоточился на Бланесе. — О чем это мы? Вы увидели останки Клиссо, и… что было потом?

— Везде стало снова темно. Но я уже знал, что он совершил новое нападение. — Он помедлил и с особым нажимом произнес: — И тогда я увидел его.

— Кого?

— Рика Валенте.

Последовало молчание, нарушаемое лишь монотонным шумом дождя.

— Как вы узнали его, если было темно?

— Я увидел его, — повторил Бланес. — Он как будто светился. Он стоял передо мной в кинозале, весь в крови. Он скрылся в дверях до прихода Картера и Лоперы.

— Вы его тоже видели? — бросил Гаррисон Виктору.

— Нет… — Виктор казался полупьяным. — Но в тот момент я вряд ли мог обратить на что-то внимание…

— А вы, барышня? — не глядя на нее, спросил Гаррисон. — Вы, по-моему, оставались в зале управления, так? Вы упали в обморок… Вы видели Валенте?

Элиса даже не подняла головы.

Гаррисону стало страшно: не того, что она что-то с ним сделает, а, наоборот, всего того, что он хотел сделать с ней. Всего того, что он сделает с ней в свое время. Ему было жутко смотреть на тело, с которым он будет играть в такое множество неведомых игр. Помедлив, он вдохнул и выдохнул воздух в виде слов:

— Затрудняется ответить… Ладно, как бы там ни было, мои люди его найдут. С острова он не убежит, где бы он ни скрывался. — Он снова обратился к своему большому другу Бланесу: — Вы думаете, что Зигзаг — это Валенте?

— Я в этом абсолютно уверен.

— И где он скрывался все эти годы?

— Не знаю. Надо проработать этот вопрос.

— Мне хотелось бы узнать это, профессор. Узнать, как он это сделал, он или его «двойняшка», «двойник», или как там его называют… как ему удалось уничтожить стольких из вас. Я хочу понять, в чем тут штука, понятно? Один учитель у нас в школе обычно отвечал на все мои вопросы так: «Не спрашивай о причинах, довольствуйся следствиями». Но «следствие» сейчас находится в соседней комнате, и понять его нелегко. — Хоть на лице у Гаррисона была улыбка, он поморщился, как от боли. — Это такое «следствие», что мурашки бегут по коже. Начинаешь думать: что же за мысли должны были роиться в голове этого Валенте, чтобы все это сотворить с человеческим телом… Мне нужно что-то вроде отчета. В конце концов, это не только ваш, но и наш проект.

— А мне нужно время и спокойная обстановка, чтобы проанализировать случившееся, — ответил Бланес.

— И то, и другое у вас будет.

Элиса растерянно посмотрела на Бланеса. Она заговорила чуть ли не впервые с начала этого длинного допроса:

— Ты с ума сошел? — сказала она по-испански. — Будешь им помогать?

Не успел еще Бланес ответить, как Гаррисон вмешался в разговор:

— «С ума сошел», — легко повторил он по-испански насмешливым тоном. — Мы все тут «сошли с ума», барышня… Покажите хоть одного нормального.

Он склонился к ней. Теперь-то он мог на нее смотреть и собирался доставить себе это удовольствие — она показалась ему столь красивой, столь соблазнительной, несмотря на идущий от нее запах пота и грязи и растрепанный вид, что у него мороз по коже пошел. Он изобразил речь, чтобы максимально воспользоваться этими секундами созерцания, выбрав интонацию поучающего отца, разговаривающего с любимой, но непослушной дочерью.

— Но безумие одних заключается в заботе о том, чтобы другие могли спокойно спать. Мы живем в опасном мире — в мире, где террористы совершают нападения предательски, неожиданно, исподтишка, как Зигзаг… Мы не можем допустить, чтобы… случившимся сегодня ночью воспользовались не те люди.

— Вы тоже не тот человек, — хрипло сказала Элиса, прямо глядя ему в глаза.

Гаррисон остолбенел с открытым ртом, точно застыв на полуслове, а потом добавил почти с нежностью:

— Возможно, и не тот, но есть люди и похуже меня, помните об этом…

— Может быть, но они у вас под началом.

— Элиса… — вмешался Бланес.

— О, не волнуйтесь… — Гаррисон вел себя как взрослый, который хочет показать, что никогда не обиделся бы на слова ребенка. — У нас с барышней… особые отношения уже много лет… Мы друг друга знаем. — Он отошел от нее и закрыл глаза. На мгновение шум дождя за окном навел его на мысль о льющейся крови. Он развел руками: — Вы, наверное, проголодались и устали. Если хотите, сейчас можете поесть и отдохнуть. Мои люди прочешут каждую пядь острова. Мы найдем Валенте, если он где-то в… «находибельном» месте. — Он коротко хмыкнул. Потом посмотрел на Бланеса так, как продавец смотрит на своего лучшего клиента. — Профессор, если вы подготовите для нас отчет о происшедшем, мы забудем обо всех промахах. Я знаю, почему вы вернулись сюда и почему бежали, и понимаю вас… «Игл Груп» не предъявит вам никаких обвинений. В общем, вы даже не арестованы. Постарайтесь расслабиться, прогуляйтесь… если, конечно, такая погода вас не пугает. Завтра сюда прибудет научная комиссия, и когда вы изложите им свои выводы, все мы сможем отправиться по домам.

— А что будет с Картером? — спросил Бланес прежде, чем Гаррисон успел выйти.

— Боюсь, что с ним мы будем менее любезны. — Бедж с логотипом «Игл Груп» сверкал на влажном светлом пиджаке Гаррисона. — Но его судьба находится не в моих руках. Господину Картеру будут предъявлены обвинения, в том числе за получение денег за невыполненную работу…

— Он пытался защититься, как и мы.

— Когда он предстанет перед судом, я постараюсь положить что-то и на противоположную чашу весов, профессор, но обещать вам ничего не могу.

По знаку Гаррисона двое солдат, находившихся в столовой, вышли вслед за ним. Когда дверь закрылась, Элиса откинула волосы с лица и взглянула на Бланеса.

— Что за отчет ты собираешься писать? — взорвалась она. — Ты что, не понимаешь, что ему нужно? Они превратят Зигзага в оружие двадцать первого века! Наделают солдат, которые убивают врагов через время, и все такое! — Она встала и стукнула кулаками по столу. — Для этого тебе нужна смерть Жаклин? Чтобы сделать этот дурацкий отчет?

— Элиса, успокойся… — Ее ярость, похоже, поразила Бланеса.

— У этого старого подонка глаза светились от радости при мысли, какое блюдо он преподнесет завтра научной комиссии! У этого противного слюнявого козла!.. Этого несчастного подонка, гадкого старикана!.. Это ему ты собираешься помогать? — Приступ рыданий заставил ее снова рухнуть на стул, закрыв лицо руками.

— Элиса, по-моему, ты преувеличиваешь. — Бланес поднялся и вышел на кухню. — Понятно, что они хотят получить ответы, но они вправе это делать…

Элиса перестала плакать. На нее вдруг навалилась такая усталость, что сил не было даже на слезы.

— Ты говоришь так, будто «Игл Груп» — это компания наемных убийц, — говорил Бланес из кухни. — Давай не будем все перекручивать. — Помолчав, он добавил уже другим тоном: — Гаррисон прав, все розетки обгорели, провода обнажены… Уму непостижимо… В общем, кофе нагреть нельзя… Кто-нибудь хочет минеральной воды и печенья? — Он вернулся с пластиковой бутылкой, пакетом печенья и бумажной салфеткой и стал есть, глядя в окно.

— Давид, я не собираюсь помогать этим сволочам, — сухо заявила она. — Поступай, как считаешь нужным, но я не скажу им ни слова. — Сама того не желая, Элиса взяла печенье и в два счета проглотила его. Господи, как же ей хотелось есть. Она взяла еще, и еще одно. Она заглатывала их большими кусками, почти не жуя. А потом посмотрела вниз и увидела салфетку, которую положил на стол Бланес. На ней крупным торопливым почерком было написано: «Скорее всего нас прослушивают. Выходим по одному. Встреча в развалинах барака».

Дождь все еще лил, но уже не так сильно. К тому же ей было так жарко и липко от пота, что этот внезапный душ из чистой воды даже казался приятным. Она сняла ботинки и носки и зашагала по песку так, словно решила прогуляться в одиночестве. Она оглянулась и не увидела ни следа Гаррисона и его солдат. И тут застыла на месте.

В паре метров от нее на песке стояло кресло.

Она сразу его узнала: черное кожаное сиденье, металлические ножки на колесиках, на правой стороне спинки вытянутая овальная отметина с ровными краями, доходящая почти до центра. Двух ножек из четырех не хватало, а один из подлокотников был аккуратно продырявлен, так что обнажились серебристые самоцветы. Если бы это было обычное кресло, оно бы упало на землю.

Но это не было обычное кресло. Оно не мокло под дождем и даже не покрывалось брызгами. Капли не отскакивали от его поверхности, хотя впечатления, что они проходят его насквозь, как голограмму, тоже не было. Они были похожи на серебряные иглы, которые кто-то бросает с неба: втыкались в сиденье и исчезали, чтобы снова появиться внизу и упасть в песок.

Элиса завороженно смотрела на этот предмет. В первый раз она увидела его во время допроса — оно путалось между ног у Гаррисона, как окоченевший немой кот. Гаррисон проходил через него, шагая по столовой, как сейчас дождь. Она обратила внимание, что во время появления кресла один из солдат начал смотреть на свои часы с компьютером и что-то крутить в них — наверняка потому, что остался без заряда.

Она досчитала до пяти, потом кресло исчезло. Ей хотелось бы иметь время (и желание) для исследования природы раздвоений. Это было одно из самых невероятных открытий за историю науки. Она даже была склонна понять Марини, Крейга и Рика, хотя прощать их уже было слишком поздно.

Когда кресло исчезло, она развернулась и прошла за калитку ограждения.

При мысли о том, что Зигзаг немногим отличается от этого кресла, она содрогнулась — такое же периодическое явление, результат алгебраического сложения двух разных времен. Но Зигзаг обладал волей. И его воля заключалась в том, чтобы подвергать их пыткам и убивать. Для полного осуществления стремлений у него оставалось три жертвы (может быть, четыре, если считать Рика), если они не успеют что-то предпринять. Они должны что-то предпринять. Как можно скорее.

От барака и склада осталась пара почерневших стен, подпертых обломками. Некоторые стены, похоже, рухнули недавно, скорее всего под действием муссонных ветров. Большая часть мусора и металла была собрана на северном краю площадки, так что в центре оставалось свободное место с очень твердой — возможно, запекшейся во время взрыва — землей, хотя кое-где уже появились поросли кустов.

Элиса решила подождать у стены. Она положила ботинки на землю, развязала узел майки и потерла волосы. Дождь не столько вымыл, сколько спутал их в один ком. Она запрокинула голову, чтобы капли омыли ей лицо. Ливень подходил к концу, и сквозь уже не столь плотные облака начинало просвечивать солнце.

Через минуту появился Бланес. Они обменялись несколькими словами, точно встретились случайно. Прошло пять минут, и подошел Виктор. Элисе стало жаль, что он в таком состоянии: бледный, неряшливый, с двухдневной щетиной, кучерявые волосы сбились в неровные клочья. И все же Виктор едва заметно ей улыбнулся.

Бланес оглянулся по сторонам, и она последовала его примеру: на севере, за станцией, были пальмы, серое море и пустынный песчаный пляж; на юге — четыре военных вертолета на площадке и полоса джунглей. Поблизости, по всей видимости, никого не было, хотя издали доносились крики птиц и голоса солдат.

— Здесь мы в безопасности, — сказал Бланес.

Взгляды их встретились, и Элиса вдруг поняла, что не в силах дальше сдерживаться. Она бросилась в его объятия. Сжала это сильное тело, чувствуя, как его распростертые руки крепко обхватывают ее.

Оба они плакали, хотя совсем не так, как раньше — без всхлипываний, без слез. Несмотря ни на что, вспоминая о своей подруге по несчастью, Элиса изо всех сил цеплялась за одну навязчивую мысль. Бедная Жаклин! Все было быстро, правда? Да, точно, у него не было энергии на… Но она знала, что они также оплакивают самих себя, потому что ощущали себя потерянными, подавленными ужасом неизбежного приговора.

Она увидела, что Виктор подходит к ним с искаженным от боли лицом, и тоже заключила его в объятия, уперевшись подбородком в его костлявое, мокрое от дождя плечо.

— Простите… — умолял Виктор. — Простите меня… Это я…

— Нет, Виктор. — Бланес погладил его по щеке. — Ты ничего дурного не сделал. Твой включенный ноутбук никак не связан с происшедшим. Он использовал потенциальную энергию электроприборов. Такое случилось впервые. Мы не могли принять против этого никаких мер…

Когда Элиса почувствовала, что Виктор успокаивается, она отстранилась и поцеловала его в лоб. Ей хотелось целовать, обнимать и любить. Ей хотелось, чтобы ее любили и утешали. Но она сразу отложила все желания и постаралась сосредоточиться на ожидавшей ее задаче. После происшествия с Жаклин она поклялась себе покончить с Зигзагом ценой своей жизни. Уничтожить его. Отключить. Убить. Стереть с лица Земли. Вычеркнуть. Достать. Она не очень хорошо понимала, какое выражение в данном случае лучше подходит, пожалуй, все вместе.

— Элиса, что случилось в зале управления? — тревожно спросил Бланес.

Она рассказала то, о чем не хотела говорить перед Гаррисоном, даже об «отключении», во время которого видела, как распадается на части Жаклин.

— Я оставила компьютер обрабатывать изображение, — добавила она. — Если они ничего не трогали, оно уже должно быть готово.

— Двойники появлялись?

— Только компьютерное кресло. Я видела его дважды. Ни Розалин, ни Рик не появлялись.

— Странно…

Бланес потеребил бороду, а потом заговорил совсем другим голосом, непохожим на его речь во время допроса, — прерывисто, быстро, почти задыхаясь:

— Слушайте, я расскажу вам, что я думаю. Прежде всего Элиса, конечно, права. Как только мы подготовим отчет, мы им будем уже не нужны. Более того, теперь, когда мы знаем, откуда взялся Зигзаг, мы опасные свидетели. Они наверняка захотят избавиться от нас, но, даже если это не так, я не собираюсь преподносить им Зигзага на блюдечке, чтобы они превратили его в Хиросиму двадцать первого века… Я думаю, что в этом вопросе мы все согласны… — Элиса с Виктором кивнули. — Но мы должны вести хитрую игру: не показывать все карты, прятать кое-что в рукаве… Поэтому крайне важно правильно понять происшедшее и выяснить, кто же такой Зигзаг…

— Но мы уже знаем — это Рик Валенте… — начал Виктор.

Но Бланес замахал рукой.

— Я сказал им неправду. Я хотел отправить их подальше, чтобы они занялись поисками на острове, отвлечь их. На самом деле ни Валенте, ни кого другого я в кинозале не видел.

Элиса уже догадывалась об этом, но ее все равно охватило уныние.

— Значит, нам известно ровно столько же, сколько раньше, — сказала она.

— По-моему, нет. — Бланес взглянул на нее. — По-моему, я уже знаю, почему Зигзаг нас убивает.

— Что?

— Мы с самого начала ошибались.

Глаза Бланеса блестели. Она хорошо знала это выражение лица — оно появлялось у ученых, которые на какой-то мимолетный миг приближались к истине.

— Это пришло мне в голову вскоре после того, как я увидел останки Жаклин… Когда солдаты отвели меня в столовую и мне удалось успокоиться настолько, чтобы думать, я вспомнил то, что видел в кинозале… То, что Зигзаг сделал с Жаклин… Зачем эта безмерная жестокость? Он не просто убивает нас, в нем есть ожесточение, выходящее за любые рамки, за пределы любого понимания… Зачем? До сих пор мы всегда говорили о каком-то сумасшедшем, о том, что Зигзаг — это скрытый психопат, затесавшийся между нами… «сатана», как говорила Жаклин. Но я задумался: не может ли быть какого-то научного объяснения этой непомерной дикости, этого нечеловеческого зверства… Я думал и так, и этак, и пришел вот к чему. Может, вам это покажется странным, но это самое вероятное объяснение.

Он присел на корточки и воспользовался мокрым песком вместо доски. Элиса и Виктор присели рядом с ним.

— Предположим, что в момент раздвоения человек, который раздваивается, находится в припадке ярости… Представим, что он кого-то бьет… Но даже этого не нужно — достаточно сильных агрессивных эмоций, возможно, обращенных на какую-то женщину… Если это так, при раздвоении он не мог избавиться от эмоций, не мог даже смягчить их. У него не было времени. В планковском времени ни один нейрон не может передать информацию своему соседу… Все остается так, как было, без изменений. Если раздвоившийся человек переживал прилив ярости, испытывал желание издеваться или унижать кого-то, двойник застывает в этом желании.

— Все равно, — возразил Виктор, — нужно быть каким-то ненормальным…

— Необязательно, Виктор. Вот тут мы как раз и ошибались. Ты только подумай: на чем основано наше представление о добре? Почему мы говорим о ком-то «хороший человек»? Любой может в какой-то момент желать чего-то ужасного, но в следующий момент он раскаивается. Однако для этого нужно время, хотя бы доли секунды… У Зигзага его не было. Он живет в одной-единственной струне, в крошечном отрезке времени, отделенном от общего хода событий… Если бы раздвоение произошло в следующую секунду, может быть, Зигзаг был бы ангелом, а не демоном…

— Давид, Зигзаг — чудовище, — тихо повторил Виктор.

— Да, чудовище, самое худшее на свете: самый обычный человек в отдельный момент своей жизни.

— Это абсурдно! — Виктор нервно рассмеялся. — Прости, но ты ошибаешься… Абсолютно!

— Мне тоже сложно в это поверить… — Элису гипотеза Бланеса поразила. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, но не могу поверить. Эти пытки и боль, которую он причиняет своим жертвам… Эта грязная «зачумленность» его присутствием… Эти… отвратительные кошмарные сны…

Бланес пристально смотрел на нее.

— Это желания любого человека в отдельном промежутке времени, Элиса.

Она задумалась. Думать о Зигзаге в таком свете она не могла. Все ее тело противилось мысли о том, что тот, кто причиняет ей такие муки, ее безжалостный палач, то существо, которое снится ей уже многие годы и на которое она едва решается взглянуть, может быть чем-то, кроме Абсолютного зла. Но в рассуждениях Бланеса она не видела ни малейшей неувязки.

— Нет, нет, нет… — настаивал Виктор. Капающий все реже мелкий дождик оставлял на его очках прозрачные точки. — Если то, что ты говоришь, правда, то этические решения, добро и зло — во что все это превращается? Просто в трансформацию сознания во времени? Значит, они не связаны с глубинной сущностью нашего «я»? — Виктор все больше повышал голос. Элиса встала, опасаясь, что солдаты их услышат, но вокруг, похоже, никого не было. — По твоей абсурдной идее, любой человек, лучший из всех людей, даже… даже… Иисус — может быть чудовищем в отдельно взятый момент времени!.. Ты понимаешь, что ты утверждаешь?.. Любой человек мог сделать то, что… что я видел в кинозале! То, что я видел, Давид… То, что мы с тобой видели, то, что он сделал с этой несчастной женщиной… — Его лицо превратилось в гримасу ужаса и отвращения. Он снял очки и провел по лицу рукой. — Я признаю, что ты гений, — добавил он уже спокойнее, — но твоя сфера деятельности — физика… Давид, добро и зло не зависят от хода времени. Они отпечатаны в нашем сердце, в нашей душе. У всех у нас есть какие-то порывы, желания, искушения… Одни их контролируют, а другие поддаются — в этом суть религиозных верований.

— Виктор, — перебил его Бланес, — я хочу сказать, что это мог быть любой человек. Это мог быть я. Раньше я так не думал. Где-то в душе я всегда думал, что могу исключить себя из лотереи с Зигзагом, потому что я хорошо знаю, каков я в душе, или мне кажется, что знаю… Сейчас я думаю, что никого нельзя исключить. В этой лотерее принимает участие все человечество.

— И все же, — заговорила Элиса, — мы должны узнать, кто это. Если это не Жаклин, у него есть еще двадцать четыре часа, чтобы совершить новое нападение…

— Ты права, самое главное сейчас — задержать Зигзага, — согласился Бланес. — Мы должны посмотреть обработанное изображение.

— Я могу попробовать сделать это сейчас, — предложила она.

— Не знаю, подходящий ли сейчас момент…

— Подходящий, — сказал Виктор. — Пока меня вели по корпусу, я видел, что на станции осталось только двое солдат, которые спят в лаборатории Зильберга, и один дежурит у комнаты, где заперли Картера. — Он обернулся к Элисе. — Если ты войдешь через первый корпус, то сможешь пробраться в зал управления незамеченной…

Я попробую, сказала Элиса. Изображение уже должно быть четким.

— Я с тобой, — вызвался Виктор.

Они посмотрели на Бланеса, тот кивнул.

— Хорошо, я буду дежурить в кухне на случай возвращения Гаррисона и его людей. Нам нужно действовать быстро. Когда мы узнаем, кто такой Зигзаг… мы уничтожим все данные, чтобы «Игл Груп» никогда не узнала о случившемся.

Она кивнула, зная, что он имеет в виду. Мы уничтожим все, включая того из нас, кто окажется Зигзагом.

Они разделились там же, и Бланес порывисто обнял ее. Потом немного отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза, и проговорил:

— Элиса, Зигзаг — это просто ошибка, я в этом уверен. Ошибка на бумаге, а никакое не злобное чудовище. — Тут он улыбнулся, и его голос прозвучал, как голос преподавателя, которым она когда-то так восхищалась: — Иди и исправь наконец эту дурацкую ошибку.

«Самое главное сейчас — задержать Зигзага», — с этими словами Бланеса Гаррисон был более чем согласен. Однако, утверждая, что это не злобное чудовище, ученый глубоко ошибался.

Это было как раз злобное чудовище. Этому у него были веские подтверждения. Самое большое зло, которое когда-либо ступало по лицу Земли. Настоящий и единственный Сатана.

Он тяжело встал — годы начинали давить на него, положил наушники в карман и сказал Юргенсу, что можно уже складывать небольшую антенну направленного микрофона, с помощью которого они прослушивали разговор, сидя в ста метрах от ученых под укрытием пальм. Его мысль отослать солдат обыскивать остров, а самим подождать у станции с микрофоном наготове сработала.

— Мы в невыгодном положении, потому что ученые тут — они, — заметил он, наблюдая за гармоничным пятном, каким издалека казалась ему Элиса — на ней было так мало одежды, что отсюда она выглядела нагой. — Но и плюс в нашем положении тот же. Они — ученые, а значит, малые дети. Я был уверен, что Бланес нам солгал, чтобы остаться наедине со своими коллегами. Однако его маленькая ложь помогла нам… Оно и лучше, что войска смотрят в другую сторону: нам не нужны свидетели, так ведь? В конце концов, нам не приказывали уничтожать их сейчас. Но мы это сделаем. Это будет наша тайна, Юргенс. Мы все вырежем, все очистим… Хорошо?

Юргенс не стал возражать. Гаррисон повернулся и взглянул на него. После приземления на Нью-Нельсоне он приказал ему ждать где-нибудь в скрытом месте до наступления подходящего момента для использования его необыкновенных способностей.

Теперь этот момент настал.

— Ты пойдешь в корпуса. Обойдешь кругом, чтобы Бланес тебя не увидел, и убьешь Бланеса и Картера прямо сейчас. Потом подождем, пока двое других получат то, что ищут, а когда они закончат, ты убьешь Лоперу на глазах барышни. Я хочу, чтобы она это видела. А ее закроешь в одной из комнат, и мы ее допросим. Нам нужно получить отчет. До приезда комиссии у нас с тобой будет целый день, чтобы заставить ее заговорить… Мы славно повеселимся. Завтра утром здесь не должно быть ни одного живого ученого…

Пока Юргенс медленно удалялся, чтобы выполнить приказ, Гаррисон набрал в грудь воздуха и посмотрел на море, на расходящиеся облака, на солнце, которое пробивалось сквозь них тонкими лучами. Впервые за долгое время он почувствовал себя счастливым.

Рядом с Юргенсом он не боялся даже Зигзага.

 

33

160 секунд

Он лежал на спине. Время от времени открывал глаза и смотрел, как за грязным окошком становится все светлее; шелест дождя слабел. По его расчетам, должно было быть около десяти утра, но точно знать время он не мог, потому что в его часах с компьютером не было батарейки — накануне ночью он вытащил ее, поверив тому ученому, который утверждал, что таким образом они смогут избежать нового нападения.

Бедный идиот.

Его заперли в одной из комнат третьего корпуса под охраной одного солдата — краешек каски виднелся в окошко двери. Чувствовал он себя сносно, принимая во внимание все обстоятельства, связанные с теплым «приветствием», полученным во время ареста (из носа и рта шла кровь). Двое молодых солдат, растерявшихся больше, чем он, задержали его в кинозале под дикие крики ученых. Ясно, что он сразу сдался.

Теперь Пол Картер раздумывал над своим будущим.

Особых иллюзий по этому поводу он не питал — он знал, что рано или поздно Гаррисон прикончит его. Если повезет. Если нет, то его убьет Зигзаг. Вопрос не в том, что произойдет, а в том, как и когда.

Он попытался придумать какой-нибудь план действий, потому что хоть и был готов принять смерть, которую уготовит ему Гаррисон, в случае с Зигзагом дело обстояло иначе.

Ему казалось, что за всю свою долгую жизнь он уже видел все, что одно человеческое существо способно сделать с другим, и он знал, что вариантов гораздо больше, чем можно было бы предположить. Однако Зигзаг выходил за рамки всего им виденного.

Он не солгал Гаррисону в ответ на его вопрос — он действительно не знал большую часть вещей, связанных с Зигзагом. Как ни старался он слушать объяснения Бланеса, раздвоения и энергия казались ему не менее непостижимыми, чем эсперанто; только ученым было под силу понять, что они сами создали. Не солгал он, и когда сказал, что предал «Игл Груп» из страха — если кто-то думал, что таким людям, как он, чувство страха чуждо, он глубоко ошибался.

И с тех пор, как он вошел в кинозал через всего каких-то пять минут после того, как оттуда вышел (в поисках этого идиота-падре) и увидел то, что там было, этот страх переродился в неподдающуюся никакому контролю панику.

Называй как хочешь: хоть паникой, хоть Воздействием, хоть стрёмом.

При свете спичек, которые умыкнул у него падре, он разглядел все: разломанные стулья и экран; кровь на стенах и на полу, как после взрыва; лицо, или полчерепа, или что это было — валялось у его ног, как маска; повсюду вокруг — куски тела… Он знал, что это не было делом рук сумасшедшего или результатом совершившегося пять минут назад преступления — это были следы медленной, методичной работы существа, выходившего за пределы рационального. Он был склонен поверить в демонов.

Ко всему прочему, ученые с их сложными теориями утверждали, что этот демон мог возникнуть из него самого. Это вселяло в него страх уже не только за свою жизнь, но и за жизнь Камарии и Саиды, его жены и дочери. Кто знает, что может с ними случиться, если он выживет?

Лучше всего как можно скорее умереть. Или попробовать бежать. Удрать от Зигзага и от Гаррисона, если только возможно удрать от обоих и если — при мысли об этом у него кровь стыла в жилах — это разные источники опасности.

Потому что он был все больше уверен в том, что Гаррисон спятил.

И с ума его свел Зигзаг.

104 секунды

Его что-то тревожило, но причину этого беспокойства он толком определить не мог.

Дождь перестал, и солнечный свет расцвечивал день, проглядывая между слоями туч и, как всегда, начиная с моря. Свету нравилось море. Бланесу нравилось и то, и другое. Это поразительное зрелище, этот мир волн и частиц, образующих звуки и цвета, живых существ и предметы, вдруг представал перед его усталыми глазами, как бы говоря: «Смотри на меня, Давид Бланес. Смотри, как прост мой секрет».

Нет, он был не прост, и Бланес это знал. Это была глубокая и сложная тайна, разгадка которой, пожалуй, превосходила возможности понимания человеческого разума. Этот секрет включал в себя все: от самого большого до самого малого и незаметного — и Орион, и черные дыры, и квазары, и в то же время микромир атомов, субатомные струны и (почему бы и нет?) причину, по которой умер его младший брат, его учитель Альберт Гроссманн и его друзья Зильберг, Крейг, Жаклин, Серджио и столько других людей. Ничто нельзя исключить из разгадки: если физика призвана познавать всю действительность (а он считал, что это так), такие вещи, как Зигзаг, смерть его брата и последние минуты жизни Гроссманна, Райнхарда и Жаклин тоже должны были быть частью вопроса в той Великой Загадке, которую пытаются разгадать люди от Демокрита до Эйнштейна.

«Старый мудрец в раздумьях у окна» — эта воображаемая картина заставила его горько усмехнуться. Он вспомнил, что в одиночестве своего дома в Цюрихе часто размышлял, глядя в закрытое окно. Однажды Марини сказал ему, что эта привычка связана с тем, что он живет слишком глубоко внутри своего разума. Может, он и прав, но теперь все изменилось. Теперь его задача заключалась в том, чтобы присматривать через стекло за калиткой, чтобы никто не помешал Элисе и Виктору разбираться с компьютерным изображением.

Пока все шло нормально, но тревога его не покидала.

Это напряженное состояние не походило на все, испытанное до сих пор. Возможно, его вызывает вероятность того, что Элиса вернется и скажет, что Зигзаг — это он? Нет, он уже решил, что в таком случае он устранится. Он был уверен, что его беспокойство вызывало что-то менее значительное, какая-то мелочь, которую он упустил в своих умозаключениях, мельчайшая переменная, которую он не принял во внимание…

Мельчайшая, но почему-то жизненно важная.

Его память напряженно пыталась вычислить ее. Гроссманн называл предмет поиска «куском сыра». Память, утверждал он, похожа на лабораторную крысу, запертую в лабиринте, и иногда забытые данные можно найти, только прибегнув к способностям, отличным от разума или познания. «Нюхом, как крыса ищет сыр в лабиринте».

Нюхом.

Помещение кухни было маленьким, и запах обуглившихся проводов еще не выветрился. Во время нападения Зигзага на несчастную Жаклин сгорела вся проводка электроприборов, он сам видел это, когда писал для Элисы и Виктора послание на салфетке.

Он отвел взгляд от окна и посмотрел на провода.

Да, дело в них.

Зигзаг получил энергию от приборов, которые не просто не работали, в них даже не поступал ток. Они с Картером отключили энергоснабжение, но Зигзаг высосал энергию, как вакуум в колбе вытягивает газ из сообщающегося с ней сосуда. Насколько ему известно, это произошло впервые. Это равносильно извлечению энергии из фонарика без батарейки.

Его мозг лихорадочно, подобно опытному лыжнику, заскользил по склону расчетов. Если Зигзаг научился использовать потенциальную энергию отключенных устройств, то…

Четыре вертолета. Два генератора. Автоматы, пистолеты. Рации, передатчики, телефоны, компьютеры. Военное снаряжение…

Боже мой.

Он покрылся холодным потом. Если он прав, они все попали в смертельную ловушку. Весь остров — ловушка. Зигзаг может извлекать энергию практически из всего — и что может его задержать? Его появление станет все более частым, и площадь его действия будет постоянно расти, простираясь, возможно, на несколько километров, что, в свою очередь, потребует большего притока энергии… Откуда он ее будет тогда брать?

Из тел. Из живых существ. Каждое живое существо — батарейка. Мы вырабатываем энергию. Зигзаг будет ее использовать при нарастании радиуса его действия и его ослаблении. Это означает…

Это означает, что следующее нападение может произойти уже через несколько минут. Настанет очередь Элисы, Картера или его, Бланеса, но все остальные живые существа на острове тоже погибнут. Внезапно такой исход, вероятный с точки зрения математики, показался ему очень реальным. Если он прав, в опасности не только они, но и все, кто в данный момент находится на Нью-Нельсоне. Он должен предупредить Элису, но нужно поговорить и с Гаррисоном. Он должен…

— Профессор. — Незнакомый глухой голос.

Он обернулся и увидел смерть в лице человека, целившегося в него из пистолета с глушителем. Нет, сейчас нет. Вы должны знать…

— Послушайте!.. — воскликнул он, вскидывая руки. — Послушайте, вы должны…

Бланес был рад, что получил пулю в грудь. Это дало ему возможность подумать еще мгновение. Он забыл о боли и страхе, закрыл глаза и увидел, что на грани тьмы его встречает его маленький брат. Он поспешил к нему, зная, что в устах у него он найдет ответ на Великий вопрос жизни.

100 секунд

— Разрешение уже приемлемое, — сказала Элиса и загрузила первую картинку.

Стоящий за ее спиной Виктор смотрел на экран, склонившись к ее плечу. Они слышали, как их вдохи и выдохи сплетаются в напряженный дуэт прерывистого дыхания. На экране появился довольно четкий силуэт Рика, сидящего перед компьютером, искалеченный планковским временем.

— Боже мой, — проговорил Виктор сзади.

Предметы теперь тоже были видны яснее. И та мелочь… Подробность, которую она не могла выявить тогда и которая так раздражала ее, теперь заявляла о себе еще более ясно.

Элисе вдруг показалось, что она поняла, в чем дело.

— Индикаторы… — Она указала на экран. — Посмотри на этот ряд огоньков. На нашей консоли они не горят, видишь? — Она показала на несколько небольших прямоугольников на клавиатуре. — Это индикаторы получения данных телеметрической съемки… Вот что я тогда заметила. Рик сделал не так, как в другие ночи — он использовал данные со спутника…

— Снимки Нью-Нельсона? Зачем?

— Понятия не имею.

Глупо, подумала Элиса. Зачем усложнять себе жизнь, получая телеметрические снимки острова для того, чтобы открыть струны недавнего прошлого, если в его распоряжении десяток видеокамер, ведущих съемку в реальном времени? Существовало только одно возможное объяснение.

Интересующее его изображение не было связано с Нью-Нельсоном.

Но тогда откуда он его взял?

На миг ее парализовал прилив паники. В рамках недавнего прошлого варианты времени и места были практически неограниченными, а это значило, что человек, от которого произошел Зигзаг, мог находиться в любом уголке планеты.

На экране открылось изображение из следующей открытой струны времени: Рик и Розалин стояли слева, и то, на что он смотрел, было теперь открыто и ясно видно. Элиса включила зум и навела его на небольшую область компьютера Рика. Пока контуры обретали четкость, она затаила дыхание. На экране появилось новое изображение.

Которое меньше всего можно было ожидать.

94 секунды

Какой-то шум заставил его открыть глаза. Он заметил, что каска охранявшего его солдата исчезла из окошка. Когда он встал, дверь комнаты отворилась, и ему в голову нацелилось дымящееся дуло пистолета с глушителем. Он увидел сапоги валявшегося в коридоре солдата и поднял руки, глядя на того, кто держал в руке пистолет.

— Знаешь, кто я? Картер, посмотри мне в глаза…

Этот глухой изменившийся голос испугал его гораздо больше, чем нацеленное на него оружие. Чуть ли не впервые в жизни Пол Картер не знал, что ответить.

— Не узнаешь меня? — сказал этот голос. — Я Юргенс.

Картер сглотнул. Юргенс? Он лихорадочно начал соображать, и ему показалось, что он понял, в чем дело. Это понимание не уменьшило его испуг, но по крайней мере он смог отреагировать. Самое главное — не выводи его из себя.

— Эй, послушайте… Опустите пистолет и дайте мне сказать…

— Я — твоя смерть, Картер.

— Послушайте… «Юргенс» — это кодовое слово… — Картер всеми силами старался не торопиться, выговаривать каждое слово предельно ясно и спокойно. — Господи, вы что, не помните? «Юргенс» — это кодовое слово, которое мы используем в «Игл Груп», чтобы сказать, что какую-то проблему нужно решить любыми средствами… Это не человек, Гаррисон, это кодовое слово!..

Но исказившая лицо Гаррисона ужасная гримаса показала Картеру, что его не слышат. Это уже не Гаррисон — это какое-то порождение Зигзага.

— Ты что, меня не видишь? — прорычал Гаррисон этим чужим голосом. — Смотри мне в глаза, Картер!.. Смотри мне в глаза!..

И он выстрелил.

54 секунды

Виктор торопливо говорил у нее за спиной:

— Это какая-то сцена из прошлого… В изображении есть… признаки открытия временных струн, правда же?

Перед ними было какое-то место на природе, но явно не Нью-Нельсон. Справа, похоже, текла небольшая река. Наверху, на камнях, у подножия дерева, но не в его тени, было три маленьких белых силуэта, а внизу — один большой и темный. Несмотря на погрешности из-за планковского времени, Элиса узнала в большой фигуре плотного мужчину, который стоял на берегу речушки. В руке у него было что-то непонятное (шляпа? кепка?), а рядом с ним на траве лежали длинная палка и какая-то корзина, которые навели ее на мысль о принадлежностях для рыбалки.

Другие три фигуры были разные по комплекции и размеру. Элиса направила на них зум и увеличила изображение еще на тридцать процентов.

Судя по волосам одной из фигур — черным и длинным, — это могла быть девочка. Девочка и один из мальчиков были однотонного коричневого цвета, что означало, что, возможно, они были наги. На другом мальчике была одежда, но ее было немного — может быть, футболка и шорты, точно разглядеть Элиса не могла. Кроме того, внимание в нем привлекала не одежда, а поза: казалось, что он упал на камни. Его ноги были выше головы, словно снимок был сделан в момент падения. И движение рук его товарища указывало на то… Элиса вдруг поняла.

— Похоже, один мальчик толкнул другого… Наверное, это какое-то воспоминание Рика.

В голове ее вихрем кружились мысли. Все вдруг начало увязываться с характером Рика Валенте, которого она когда-то знала. Марини ошибся. Он подумал, что Рик рискнул, но на самом деле он этого не делал. Рик был амбициозным, но трусливым. Он боялся использовать записи спящих людей, опасаясь последствий раздвоения, и выбрал другую сцену из своего собственного прошлого, которую посчитал «невинной», обычной… Но какую же? Он говорил мне, что с детства вел подробный дневник… Оттуда он мог извлечь данные о месте и времени…

— Воспоминание Рика?.. — пробормотал Виктор у ее уха.

Изменение в тоне его голоса заставило Элису на миг оторваться от экрана и посмотреть на него. Виктор страшно побледнел. В грязных стеклах его очков отражался экран компьютера, и Элиса не могла разглядеть его глаз.

Внезапно она сама припомнила какой-то давний разговор. Разве Виктор не рассказывал мне о чем-то подобном много лет назад?.. О ссоре из-за той девочки-англичанки, в которую он влюбился… Рик толкнул его, и…

Она снова взглянула на экран и обратила внимание на другое: изображение упавшего на камни мальчика было менее четким, чем все остальное. Вокруг него были какие-то тени.

Тени.

Во рту у нее пересохло, в висках лихорадочно стучало. Глаза широко раскрылись.

Она медленно обернулась, но Виктора рядом с ней уже не было — он дрожа отступил к стене, и на лице у него было выражение человека, который только что с точностью узнал, что загробной жизни не существует.

— Убей меня, Элиса, — всхлипнул он. — Прошу тебя… Я не… не смогу это сделать. Убей меня, пожалуйста…

— Нет…

Виктор перестал умолять — он испустил крик, полный ужаса и решимости:

— Элиса! Сделай это, прежде чем оно вернется!..

Она качала головой, не говоря ни слова, просто не желая этого делать.

И тут дверь распахнулась.

Вначале Элиса Гаррисона не узнала: его руки и одежда были перепачканы кровью, а покрасневшее лицо искажено так, что глаза вылезли из орбит.

— Смотри… — Он целился из пистолета в Виктора, но обращался к ней. В уголках его губ блестела пена. — Смотри, как он умрет, шлюха.

— Нет! — закричала Элиса, но какой-то голос внутри нее одновременно отчаянно кричал: Убей его! Убей его!

Ее крик затерялся во внезапном гуле аппаратуры вокруг. Пол задрожал, как в преддверии землетрясения. Из мониторов посыпались искры, и воздух наполнился каким-то кислым запахом.

Придя в себя после нескольких секунд изумления, Гаррисон выстрелил.

И все остановилось.

? секунд

Она как будто оглохла. Но закричала и услышала свой голос. Она чувствовала стул у своих ягодиц и могла потрогать стол и клавиатуру.

Виктор и Гаррисон застыли на месте: первый — в ожидании пули, второй — целясь в него, но их фигуры изменились: по щекам Виктора слева направо проходил длинный разрез, и весь его живот занимала красноватая дыра, в которой виднелся позвоночник; Гаррисон утратил часть руки и лицо.

А между ними, почти посередине, застыло какое-то насекомое. Элиса в ужасе смотрела на него. Пуля. Она не успела, Господи.

Она отступила назад и толкнула стул, не сумев сдвинуть его с места. Когда ее пальцы оперлись на клавиши компьютера, ни одна не подалась, точно это был симметричный рельеф, вырезанный на поверхности камня. В ней тоже что-то изменилось: она была совсем нагой.

Лицо Элисы покрылось потом.

Она знала, где была. Знала, в чьих руках находилась.

Она все еще была в зале управления, но с некоторыми отличиями. Он походил на комнату, оформленную художником-сюрреалистом. В правой стене появились странные дыры овальной формы, сквозь которые виднелись ограждение и пляж. Оттуда лился свет. Все остальное было тьмой.

И она чувствовала что-то еще. Элиса не могла бы сказать, каким образом, потому что видно его не было, но она как-то ощущала его присутствие.

Зигзага. Охотника.

Ее охваченный паникой разум раздвоился: часть рациональных мыслей всплыла на поверхность, они были связными и наблюдательно реагировали на происходящее; все остальные погрузились в глубины ее самого беззащитного «я», в память о ее страхах и фантазиях последних лет.

Она приблизилась к выходящей наружу стене, оглядывая все с двойственным чувством изумленного ужаса. Я могу думать, чувствовать, двигаться. Это я, но я в другом месте. Элиса вспомнила, как несколько дней — или тысяч лет — назад (точно она не знала) она рассказывала своим студентам в Алигьери о возможностях соприкосновения разных измерений (я клала монетку на слайд). Сейчас она была внутри самого невообразимого практического примера, который только можно было придумать.

Она коснулась стены — та была твердой. Тут выхода не было. Но одно из отверстий было очень широким и находилось почти на уровне пола. Она протянула руку и ничего не почувствовала.

Какой-то миг она колебалась. Мысль о том, чтобы убежать через одно из этих отверстий почему-то казалась ей тошнотворной, как мысль о хождении под землей.

Тут она обратила внимание на отверстие в помещении генератора. Это была огромная овальная дыра прямо посреди двери. Она поняла, что благодаря ему Розалин попала туда, спасаясь от Зигзага, и коснулась генератора, получив удар током после того, как на нее набросился Зигзаг. Если Розалин перебралась в другое место с помощью одного из таких отверстий, она тоже может попробовать это сделать.

Так или иначе, она не собиралась оставаться на месте и ждать, пока он решит напасть.

Элиса подняла одну ногу, потом другую. Она постаралась не касаться краев отверстия, хотя они были совершенно гладкими. Элиса выбралась наружу.

Не слышно было ни моря, ни ветра, ни ее собственных шагов. Не ощутила она и солнечного тепла на коже, хоть и была нагой. Ева в раю. Она как будто шла среди каких-то декораций, среди виртуальной природы. Однако солнечный свет достигал ее зрачков, как обычно. Ей подумалось, что объяснение этому заключается в теории относительности, которая утверждает, что скорость света является одной из абсолютных констант физического космоса. Даже в струне времени свет двигался так же, неизменно.

На ее пути находилась большая дыра в материи Земли, яма с многогранными ровными стенками, в которых видна была аккуратно сложенная слоями почва. Обходя ее, Элиса заглянула вниз.

И остановилась.

На дне, приблизительно в десяти метрах от поверхности, лежала какая-то фигура.

Она сразу же узнала его. Забыв обо всем, даже о собственном страхе, она присела у края ямы. Она видела его голову, его угловатое лицо, смешанное с землей, слившееся с ней, окаменевшее, превратившееся в пористую материю, как корень дерева. Беловатый клубень, запертый во тьме вечной тюрьмы. Он все это время был на острове. Он упал в дыру в материи, пытаясь убежать от Зигзага в ту ночь. Но теперь он уже умер, по меньшей мере так ей показалось. Так ей захотелось, ради его же собственного блага.

Он не был ни в чем виноват.

Рик Валенте смотрел на нее из пропасти своими пустыми глазницами.

Внезапно резкое ощущение тревоги заставило ее обернуться.

За ее спиной был Зигзаг.

Уже сам его вид ошеломил ее. Все годы ужаса, кошмарные сны, гнездо отвратительных тварей, разросшееся в ее подсознании, — все это разом хлынуло из какой-то бреши и заполнило ее разум до краев.

В этот момент она не сошла с ума только благодаря невыносимой боли в левом бедре. Она скорчилась на земле, крича, как ребенок, и глядя на пять симметричных, параллельных царапин, избороздивших центральную часть ее бедра. Кровь из них не шла. Кровь еще не успела прилить к ранам, но на вид порезы были глубокими.

Зигзагу даже не потребовалось касаться ее — теперь она поняла, насколько он владел положением. Все окружающее не представляло для него никакой преграды. Он мог уничтожить ее в свое удовольствие. Испытываемая дикая боль заставила ее представить, какая смерть ожидает ее от рук этого существа.

Элиса встала на ноги и пошатнулась, снова упала, оперлась руками о землю и опять встала. Она побежала, не оглядываясь, хромая. Она почувствовала, что именно этого хочет он. Он хочет, чтобы я убегала. Мысль о том, что Зигзаг еще не хочет ее поймать, привела ее в еще больший ужас.

Она выбежала за калитку и бросилась к пляжу; ее босые ноги не оставляли на песке никаких следов. Она без особого труда огибала дыры в материи, которые подстерегали ее на земле. Мысль о том, чтобы упасть в одну из них и остаться там (где? на глубине скольких километров?) до того, как атомы снова заполнят пустоту, приводила ее в панику.

Добежав до пляжа, она застыла от изумления.

Ей показалось, что она видит Бога.

Море было неподвижным. Время остановилось в момент, когда одна волна нахлынула на берег. Теперь она представляла собой продолговатый ров из зеленого кирпича, увенчанный оградой из снега и изрытый бесчисленными пещерами. Другая волна окаменела, когда откатывалась назад.

Куда ей теперь идти? Она остановилась и собралась с духом, чтобы посмотреть назад.

Зигзага она не увидела.

И все же Элиса двинулась вперед: она ступила на волну и не почувствовала разницы по сравнению с песком. Она зашагала по ней, обойдя дыру в материи, и дошла до выгнутой стены вздыбившейся волны. Элиса коснулась пены, доходившей ей до груди, но тут же отдернула руку с гримасой боли. Ладонь почувствовала уколы. Ступни тоже болели. Она подумала, что, поскольку атомы здесь собирались в более компактном пространстве, чем в твердом веществе, вода приобретала фактуру битого стекла. В мире Зигзага она могла бы истечь в море кровью.

Волна была не очень высокой, но попробовать взобраться на нее было равнозначно попытке пробраться нагишом через заросли ежевики. Кроме того, куда бы она пошла? На горизонте видны были дыры огромного размера. Ей показалось, что она заметила отверстие размером с сам остров — на его поверхности, повиснув над пустотой, парили тела каких-то черных существ (дельфинов? акул?), застывших в момент плавания. Вокруг нее простиралась волнистая поверхность замороженного океана с гребнями, способными резать ее тело подобно острым бритвам.

Тяжело дыша, она вернулась на берег и убедилась, что песок тоже представлял собой опасность. Под ее ногами он не подавался — она как будто ступала по скомканному стальному листу. Складки песка ранили ее острыми краями. На небе облака казались кольцами белого дыма или отдельными точками, а изумрудная линия джунглей была похожа на неаккуратно сложенную поделку оригами. Элиса поняла, в чем дело. Площадь действия струны времени расширилась. Но для этого требуется много энергии. Может быть, он ослабнет.

Она не знала, куда бежать, не знала даже, стоило ли куда-то бежать. Элиса рухнула на колени на этот стальной песок, застонав от боли из-за раны в бедре. Она подождала. Ждать его прихода? Или есть какой-то способ от него избавиться или ускорить свой конец?

Она знала, какой у нее остается последний шанс, но ей было противно даже желать такого.

Съежившись на песке, она пыталась лихорадочно думать. Площадь расширилась настолько, что ему понадобится больше энергии… Возможно, он сможет извлечь ее из живых существ. Она почувствовала слабую надежду: когда он использует всю доступную энергию, ему придется остановиться хотя бы на миг, и тогда пуля…

Но она не решалась мечтать о спасении такой ценой…

И все-таки, думая об этом, она об этом мечтала.

Элиса подняла глаза и поняла, что уже слишком поздно: настал ее черед.

В движениях Зигзага была легкость. Казалось, он не шел, а летел, несомый невидимым ветром. Элиса завороженно смотрела на него, как смотрят на то, что несет нам смерть.

В голове пронеслось: есть ли у него сознание, чувствует ли он что-то, испытывает ли какие-то эмоции и может ли разумно реагировать на ситуацию? Она вдруг пришла к заключению, что нет. Ей казалось, что он даже не в состоянии получить удовольствие от удовлетворения своего желания все уничтожить, что он даже не может испытывать такое желание или нечто подобное желанию. Глядя на него, Элиса с уверенностью поняла, что Зигзаг находится по ту сторону грани между живым и неодушевленным. Он не был предметом, но, уж конечно, не был и живым существом. Даже его движение показалось ей иллюзорным. Она решила, что неправда, что он как-то «приближается» к ней. Ее глаза говорили ей об этом, но сам Зигзаг не двигался — он уже был там, с ней, перед ней, один на один, неподвижно, внутри струны. Что касается его воли, ее можно было сравнить с притяжением, которое испытывает магнит по отношению к металлическому листу. Это была не воля, а явление физики.

Все остальное было яростью.

Чистой яростью, без «до» и «после», без развития и эволюции, яростью такой силы, которой никогда не ведало ни одно человеческое существо. Она не думала, что за этой яростью может быть разум или воля — просто Зигзаг был ею. Внешность и сущность в нем были едины.

Элиса никогда не видела и не представляла себе ничего подобного — разве что в страшных снах, где зло и страх могли воплощаться и обретать форму. Форму Белоглазого Господина. Ее не удивило, что Жаклин называла его «сатаной». Она была не в состоянии описать, понять или вынести чуть ли не символическую ауру извращения, ненависти и безумия, которые исходили от каждого сантиметра его фигуры, ту нечеловеческую жестокость, которую источало все его существо. Давид был прав: он захвачен в порыве чистых эмоций. Это что-то, что уничтожает. Он делает только это. Это все, что он может делать.

Что до его ужасного вида, Элиса знала, что он вызван той же причиной, по которой в море появились дыры и покрылась лепрой женщина из Иерусалима. Смещение материи уродовало его, выдирая куски лица, стирая зрачки с глазных белков и ампутируя одну из рук и часть туловища, так что казалось, что его искусал и выплюнул какой-то хищник. Его поза с разведенными и слегка согнутыми руками и ногами, несомненно, повторяла положение, в котором он упал на камни после того, как его толкнул Рик.

Однако, глядя на него и чувствуя, что она сойдет с ума, если не отведет глаза, она поняла еще и другое.

Она подумала о Викторе, о его жутких страданиях, когда он обнаружил девочку, в которую тогда был влюблен (его детскую любовь), в объятиях своего лучшего друга; обо всем, что за доли секунды пронеслось в мальчишеской душе до того, как его разум провалился в бессознательное состояние после удара: злость, сексуальное желание, жажда мести, садизм, бессилие при виде того, как мир впервые рушится вокруг тебя… Рик хотел воспользоваться «невинным» воспоминанием, но что он нашел?

Она поняла, что, если убрать весь этот ужас, Зигзаг останется тем, кем был на самом деле, кем он был раньше, кем он стал бы, если бы время не заключило его в темницу этого ужасного момента. Теперь, видя его вблизи, она могла разглядеть его настоящую суть под толстым слоем застывшей ярости.

Зигзаг был одиннадцатилетним ребенком.

0,0005 секунды

Виктор бежал по берегу реки в то летнее утро в Ольеро. Рик и Келли куда-то исчезли, но он догадывался, где их можно найти — на каменном холме, в месте, которое они с Риком называли «укрытием». Они даже собирались построить там шалаш.

Внезапно он остановился.

Куда он так бежит? Что он делал несколько секунд назад? Он смутно помнил, что был рядом с Элисой и что-то рассматривал. Еще он помнил черные волосы Келли Грэм и то, как похожи были Элиса и Келли в его памяти. И помнил тот миг, когда обнаружил нагих Рика и Келли под сосной, на том самом месте, где они хотели строить шалаш. И то, что он почувствовал, увидев, как она стоит перед Риком на коленях и трогает его (он уже знал, что это такое — он видел это в журналах, которые собирал Рик), и слова Рика. Хочешь присоединиться, Вики Лоперация? Хочешь, она и тебе это сделает, Вики? Помнил взгляд Рика и особенно взгляд Келли, смотревшей на него своими кошачьими глазами.

Так смотрят все девчонки, абсолютно все, без исключений.

Те самые губы, которые столько раз ему улыбались, теперь целовали голые гениталии Рика — это вполне заслуживало и тех оскорблений, которые он выкрикнул, и других, похуже. В ругательствах (открыл он для себя тогда) кроется нечто, похожее на порочный круг: ты кричишь до потери голоса, плачешь, испытываешь желание уничтожить весь мир, и все это заставляет тебя еще больше кричать, выкрикивать новые ругательства. О, если бы мир был телом девушки или гениталиями Рика!.. О, если бы злость могла длиться вечно! Хотелось кричать, пока крики не лишат эти улыбки и взгляды всякого содержания, кричать всегда, до конца своих последних дней, широко раскрывая рот, выставляя напоказ зубы…

Но он был не в Ольеро и никуда не бежал. Он стоял в большом зале, где было очень жарко. Что это? Ад? И почему он (именно он) находится в этом ужасном месте? Это несправедливо.

Прилив обиды затмил его сознание. Ему хотелось объяснить тому, кто это сделал, как это было несправедливо. Да, он переборщил. В течение доли секунды или, может быть, чуть дольше (но не так долго, чтобы для природы это что-то значило) он изо всех сил хотел съесть их живьем, оттрахать их, отрезать головы и поиметь их в дырку, как говорил Рик, особенно ее, ее больше, чем его, за обман, за то, что она такая презренная, такая красивая, такая похожая на тех депилированных девиц в черном нижнем белье из журналов Рика, которые становились перед мужчинами на колени, как собачки.

Но будем говорить прямо, все это произошло больше двадцати лет назад, и последствиями этих событий стал качественный ушиб головы, несколько часов глубокого сна в больнице, шрам на макушке, беспокойство со стороны его семьи и счастливый конец. Рик несколько часов не отходил от него и, когда он очнулся, расплакался и попросил у него прощения. Что же до Келли, он уже забыл о ней. Это были обычные мальчишечьи разборки. Сколько им было лет? Где-то одиннадцать-двенадцать…

Это несправедливо. Жизнь устроена неправильно, если такие вещи могли со временем (так вроде говорят?) превратиться в такие темные дыры. Где же справедливость у этой ничего не прощающей природы? Он уже простил Келли и всех девушек в мире. Он простил всех женщин. Все остальное называется «травмой», но уже много лет, как он научился с этим жить: он жил один, и несмотря на то, насколько нравилась ему Элиса, и на желания, которые он по отношению к ней испытывал, он не решался впустить в свое сердце ни одну женщину. Они с Риком отдалились друг от друга. Что еще ему нужно было совершить, чтобы искупить свою вину? Неужели Бог обращает так много внимания на каждое наше слово и чувства — то, что мы говорим или испытываем в течение всего нескольких диких секунд?

И вдруг он понял, что все действительно обстояло именно так.

Камень ударяется о поверхность, и разбегаются волны. Разве не в этом корень первородного греха, самой первой ошибки, Единственной ошибки? Ошибки, совершенной давным-давно, пятна в самом начале, которое мутит воду в раю и тянет за собой стольких невинных. Ему показалось, что лишь очень немногие постигли эту мудрость. Ему повезло: Бог показал ему, каким образом идущие от ошибок круги, расходясь в стороны, преображают лик вселенной.

На самом деле он был вовсе не в аду, а в раю. Сначала ему придется преодолеть чистилище, получив пулю в лоб, но это должно произойти очень скоро — он уже видел летящую в него пулю. Он понял, что только смерть может положить конец всему этому. Главное было умереть раньше, чем Бланес, Элиса и Картер. Умереть.

Неожиданно его охватило радостное чувство. Он осуществлял свою давнюю, самую заветную мечту: отдать жизнь во имя спасения Элисы.

Это именно оно.

Какого еще рая он мог пожелать?

Он улыбнулся, получив толчок своего друга Рика. Упал на камни, почувствовал удар, а потом настал покой.

0 секунд

Ее внезапно ослепил свет. Она заморгала и отвела глаза от солнца. Я еще жива.

Элиса увидела небо, облака, напоминавшие дым далеких пожаров, рокочущее море, землю под своей спиной, надетую на нее майку. Острая боль в бедре усилилась, и она заметила, что из ран скользят струйки теплой жидкости. Она истекает кровью. Она скоро умрет. Но эти ощущения были более чем достаточным доказательством того, что она еще жива. Я жива.

Она обрадовалась крови.