22

Мадрид

21 декабря 2011 года

20:32

Ночь была очень холодной, но на дисплее кондиционера в ее квартире неизменно светилась цифра двадцать пять. Она была на кухне, готовила себе ужин. Элиса была босая, ногти на руках и ногах аккуратно накрашены красным лаком, черные шелковистые волосы блестели — видно было, что их недавно уложили в парикмахерской, на лице макияж, фиолетовый халатик до колен и очень соблазнительное нижнее белье из черных кружев, чулок не было. Из динамика доносилась болтовня мобильного телефона, стоявшего на электронной подставке. Звонила мать: рождественские праздники она собиралась провести в своем доме в Валенсии вместе с нынешним ухажером Эдуардо и интересовалась, приедет ли Элиса к ним на Рождество.

— Эли, пойми меня правильно, я не хочу на тебя давить… Делай как хочешь. Хотя, пожалуй, ты всю жизнь делаешь как хочешь. Я, конечно, знаю, что ты не большой любитель праздников…

— Я бы с удовольствием приехала, мама, честно. Но точно пока сказать не могу.

— А когда ты будешь знать?

— Я тебе в пятницу позвоню.

Она готовила эскаливаду и сейчас включила вытяжку и высыпала чеснок из ступки на горячую сковороду. Яростное шипение заставило ее отпрянуть. Громкость динамиков пришлось увеличить.

— Эли, я не хочу сбивать тебе планы, но мне кажется, что, если ничего конкретного у тебя не предвидится… Одним словом, постарайся уж… Имей в виду, я это говорю не из-за себя. Ну, не только из-за себя, — в ее голосе послышалось колебание. — Это тебе нужно общество, дочка. Ты всегда была одинокой птицей, но сейчас с тобой что-то не то… Мать такие вещи видит.

Элиса сняла сковороду с огня, вытащила из духовки противень и полила овощи соусом.

— Ты уже много месяцев, даже много лет от всего в стороне. Такое впечатление, что ты где-то витаешь, когда с тобой разговаривают, как будто находишься в другом месте. Последний раз, когда ты ко мне приезжала, в то воскресенье, когда мы вместе обедали, клянусь, я даже подумала, что… ты совсем не такая.

— Не такая, как кто, мама?

Она вытащила из холодильника бутылку минералки, взяла бокал и пошла в гостиную, ступая по пружинистому ковру. Она прекрасно слышала телефон и отсюда.

— Не такая, как была, когда жила со мной, Элиса.

Свет включать не потребовалось: все лампы в доме горели, даже в тех комнатах, в которые она сейчас не собиралась заходить — например, в ванной и в спальне. Она всюду включала свет, как только на улице начинало смеркаться. Эта привычка стоила ей безумных денег, особенно зимой, но темнота — не то, что она могла выносить. И засыпая, она всегда оставляла включенными пару ламп.

— Ладно, не бери в голову, — говорила мать, — я позвонила не для того, чтобы тебя критиковать… — А кажется, что да, подумала Элиса. — Не хочу, чтобы ты думала, будто на тебя давят. Если у тебя какие-то планы… Может, с парнем, о котором ты рассказывала… Рентеро… просто скажи, и все. Я вовсе не обижусь, даже наоборот.

Какая ты, мама, хитрая. Элиса поставила бокал и бутылку на стол перед плоским телеэкраном, на котором беззвучно двигались изображения. Потом вернулась на кухню.

Мартин Рентеро преподавал в Алигьери информатику до этого года, пока не получил место в Барселонском университете и не перебрался туда. Но на прошлой неделе он приезжал в Мадрид для участия в конгрессе, и Элиса снова его увидела. У него были густые черные волосы и усы, и он сознавал свою привлекательность. За годы работы в Алигьери он пару раз приглашал Элису на ужин и признался ей в том, что она ему очень нравится (такое ей говорили многие мужчины). Когда они снова встретились, Элиса нисколько не сомневалась, что он опять пойдет в наступление. Так оно и оказалось, он сразу предложил ей пойти погулять вечерком на выходных, но ей нужно было ехать на ужин с университетскими коллегами. Тогда Рентеро сделал решительный шаг: он хотел снять домик в Пиренеях, они могли бы провести праздники там. Как ей эта идея?

Элисе казалось, что это чересчур, она задумалась. Мартин ей нравился, и она знала, что ей будет лучше с людьми. Но, с другой стороны, она боялась.

Боялась не Мартина, а за Мартина: боялась того, что может случиться с ним, если на нее «найдет», если она потеряет голову от своих «странностей», если ее многочисленные страхи ее предадут.

Буду тянуть время, как и с мамой. Я не хочу ни с кем связываться. Она выключила духовку и взяла салатницу с эскаливадой.

— Если у тебя есть какие-то планы и ты скажешь мне о них, ничего не случится.

— Нет, мама, никаких планов нет.

В эту минуту зазвонил телефон в гостиной. Интересно, кто это, подумала она. Никакого звонка вечером она не ждала и не хотела, потому что собиралась перед сном несколько часов «поиграть». Она взглянула на цифровые кухонные часы и успокоилась: время еще оставалось.

— Извини, мама, я потом перезвоню. Мне звонят по другому телефону…

— Не забудь, Эли.

Она выключила мобильник и пошла в столовую, думая, что скорее всего это Рентеро, из-за которого мать подвергла ее такому допросу с пристрастием. Она сняла трубку до включения автоответчика.

Последовала пауза. Легкое жужжание.

— Элиса?.. — Молодая женщина, иностранный акцент. — Элиса Робледо? — Голос дрожал, словно там, откуда звонили, было намного холоднее, чем у нее в квартире. — Это Надя Петрова.

Каким-то таинственным образом распространившись по многокилометровому кабелю и целому океану волн, звучавший в этом голосе холод передался ее едва прикрытому одеждой телу.

— Как вы себя чувствуете в этом месяце?

— Как и в предыдущем.

— Это значит «хорошо»?

— Это значит «нормально».

По правде говоря, нельзя было сказать, что она хоть сколько-нибудь забыла о случившемся. Но время действовало, как плащ с шерстяной подкладкой, защищавший голую и закоченевшую суть. Элисе казалось, что она поняла: время ничего не лечит, эта идея неверна — оно просто скрывает. Воспоминания никуда не девались, они в целости и сохранности оставались внутри нее, и их интенсивность не росла и не уменьшалась, но время маскировало их, по крайней мере от чужих глаз, как слой осенних листьев может скрыть могилу, или как сама роскошь могилы скрывает клубок червей.

Однако особого значения она этому не придавала. Прошло шесть лет, ей было двадцать девять, она получила постоянный контракт на должность преподавателя в университете и учила других тому, что ей нравилось. Да, она жила одна, зато ни от кого не зависела: у нее своя квартира, она никому ничего не должна. Зарабатывала она достаточно, чтобы позволить себе любой маленький каприз, при желании могла бы попутешествовать (желания не было) или завести себе друзей (и такого не было тоже). Что же касается всего остального… К чему сводилось все остальное?

К ее ночам.

— Страшные сны продолжаются?

— Да.

— Каждую ночь.

— Нет. Один-два раза в неделю.

— Вы могли бы их рассказать?

— …

— Элиса? Вы могли бы рассказать ваш страшный сон?

— Я плохо помню.

— Расскажите о каком-то фрагменте, который вам запомнился…

— …

— Элиса?

— Темнота. В них всегда темнота.

Что еще? Да, ей приходилось жить с включенным светом, но есть люди, которые не могут войти в лифт или пройти по заполненной толпой площади. Она поставила бронированные двери и рольставни, электронные замки и автоматизированные охранные системы, которые защищали ее от любого вторжения. Но в конце концов времена были непростые. Кто мог бы ее в этом упрекнуть?

— А «отключения»? Помните, мы о них говорили? Эти моменты, когда вы грезите наяву…

— Да, они повторяются, но намного реже, чем раньше.

— Когда это было в последний раз?

— Неделю назад, когда я смотрела телевизор.

Раз в месяц несколько специалистов из «Игл Груп» приезжали в Мадрид, чтобы подвергнуть ее тайному осмотру: анализы крови и мочи, рентген, психологические тесты и долгое собеседование. Она не сопротивлялась. Проходил этот осмотр не в медицинской клинике, а в одной квартире с безликой обстановкой на улице Принсипе-де-Вергара. Анализы и рентген ей делали за неделю до встречи, у частного врача, так что во время приема у специалистов все результаты были на руках. Посещение этих мероприятий стоило ей значительных усилий — они растягивались почти на весь день (психологические тесты утром и собеседование вечером), вынуждая ее пропускать занятия, но со временем Элиса привыкла и даже почувствовала в них необходимость: по крайней мере с этими людьми можно было говорить.

Специалисты объясняли ее кошмарные сны побочными эффектами Воздействия. Они говорили, что с другими участниками эксперимента происходит то же самое, и, как ни удивительно, но это объяснение действовало на нее успокаивающе.

Она ни разу не говорила ни с кем из своих бывших коллег, и не только потому, что обещала этого не делать, но и потому, что сейчас ей уже было безразлично, где они и что с ними. Однако постепенно отдельные вести накапливались. Например, она знала, что Бланес не подает признаков жизни в научном сообществе и живет затворником в Цюрихе; ходили слухи, будто он очень переживает из-за рака, которым болел его бывший наставник, уже ушедший на пенсию, Альберт Гроссманн. Марини и Крейг, по мнению Элисы, вполне могли бы провалиться сквозь землю, хотя она слышала, что Марини оставил преподавание. Судя по последним новостям, Жаклин Клиссо и Райнхард Зильберг тоже покинули академические круги, и Клиссо «заболела» (в чем заключалась ее болезнь, похоже, никто не знал). Что же до Нади, Элиса совсем потеряла ее из виду. А сама она…

— Элиса, ваше состояние с каждым разом улучшается. У нас даже есть приятная новость: со следующего года мы будем встречаться всего раз в два месяца. Вы рады?

— Да.

— С рождественскими праздниками вас, Элиса. Наилучшие пожелания в 2012 году.

Ну что ж, вот она, в этот декабрьский вечер, одетая в халатик и кружевное белье от Victoria’s Secret, собирается поужинать эскаливадой, а потом заняться своими «играми» в Белоглазого Господина, и тут вдруг раздается голос из ее прошлого.

* * *

Там была фотография. На ней — еще молодой, но осунувшийся мужчина с редкой пепельной бородкой, в очках в проволочной оправе, рядом с симпатичной женщиной (лицо ее было несколько излишне кругловато), которая держала на руках взлохмаченного светловолосого мальчика лет пяти. К сожалению, мальчик унаследовал материнскую округлость лица. Мать и ребенок открыто улыбались (у мальчика не хватало нескольких зубов), а мужчина был серьезен, как будто ему пришлось позировать для снимка, чтобы никого не обидеть. Фотография была сделана в саду, в глубине виднелся дом.

Глядя на нее, Элиса представляла себе совсем другие сцены. Разумеется, в заметке таких подробностей не было, и она знала, что они — плод ее воображения, так же, как садистские слова Белоглазого Господина, но все равно эти сцены проносились в ее сознании, словно освещенные вспышкой в момент фотосъемки.

Ему вырвали глаза. Отрезает половые органы. Ампутировали руки и ноги. Мальчик все это видел. Скорее всего его заставили смотреть. «Смотри, что мы делаем с папой… Узнаешь теперь папу?»

Она сидела на ковре рядом с телевизором, поджав под себя ноги, полуприкрытые халатиком, как будто собиралась принять позу лотоса. Но смотрела она не телевидение, а интернет-страницу, которую открыла с помощью подключенной к экрану клавиатуры. Страница одного британского новостного канала. Как сказала ей Надя, сообщение об этом происшествии появилось только там, возможно, потому, что случилось оно совсем недавно.

— Какой ужас, бедный Колин… Но… — Она замялась, не желая говорить: «Но не понимаю, почему ты звонишь мне за три дня до Рождества, чтобы рассказать об этом».

— Есть подробности, о которых в заметке не сказано, но Жаклин о них сообщили, — сказала Надя через динамик беспроводного телефона. — Жену Колина обнаружили, когда она с криками бежала на рассвете по шоссе… Так узнали, что что-то случилось. Ребенка нашли в саду за домом: он провел под открытым небом всю ночь, и у него были серьезные признаки обморожения… Я этого не понимаю, Элиса. Почему она бросила дома своего маленького сына, вместо того чтобы позвать полицию или кого-то еще? Что же за… что же там произошло?

— Тут написано, что в дом ворвались какие-то люди и начали им угрожать. Это были опасные преступники, ранее осужденные… Они были накачаны наркотиками и хотели денег… Может быть, ей удалось сбежать.

— Бросив в доме своего сына?

— Может, те, кто напал на Колина, заставили ее это сделать. Или ее охватила паника. Или она сошла с ума. Некоторые вещи могут… могут…

Кровь повсюду: на потолке, на стенах, на полу. Брошенный ребенок в саду. Мать бежит по обочине. Помогите, пожалуйста! Помогите! В наш дом вошла какая-то тень! Тень, которая хочет нас поглотить! Я не вижу ее лица, только рот! И он ОГРООООООООМНЫЫЫЫЙ!

— Жаклин сказали, что дом оцеплен солдатами.

— Что?

— Солдатами, — повторила Надя. — Никто не знает, что они там делают. Полицейские в гражданском и солдаты, какие-то медики, люди в марлевых масках… Окна заложили, подойти на расстояние километра нельзя. И к тому же пропал свет. Вчера вечером в окрестностях Оксфорда пропало электричество. Говорят, что из-за короткого замыкания на станции, которая обеспечивает город. Элиса, тебе это ничего не напоминает?

Вошел мрак, и елка погасла. Погасли лампочки вокруг носка, в который Санта Клаус должен был положить подарки в ночь на 25 декабря. Семья Крейг была дома, и тут подобно циклону ворвался мрак.

Когда ему вырывали лицо, он был еще жив. Ребенок все это видел.

— В случае с Розалин погас свет на станции… а в случае с Черил Росс — в кладовой… И есть еще один факт, Элиса, на который мы не обратили внимание: свет в ванной у Розалин, у меня и у тебя… Помнишь? Нам троим снился этот сон… и у всех троих в ванных пропадал свет…

Совпадения. Сейчас я расскажу тебе еще об одном совпадении.

— Надя, мы не можем делать какие-то выводы на основании этого… Согласно физике, сны не связаны с электроэнергией.

— Я знаю! Но страх неподвластен логике… Ты много рассуждаешь, и твоя логика меня успокаивает, но когда Жаклин мне позвонила, чтобы рассказать про Колина, я… Я подумала, что… то, что началось на острове, еще не закончилось… — Она всхлипнула.

— Надя…

— Теперь настал черед Колина… а раньше Розалин, Черил и Рика… Но все это связано, и ты об этом знаешь.

— Надя, солнышко… Разве ты забыла? Все это сделал Рик Валенте. Теперь он мертв.

Последовало молчание. Голос Нади прозвучал, как стон:

— Элиса, ты и вправду думаешь, что это он их убил? Ты в это веришь?

Нет, не верю. Она решила не отвечать. Потерла руками голые ноги. Мерцавшие на телеэкране цифры показывали, что до его «прихода» остался только час. Ритуал ее «игры» нельзя было отложить, она превратилась в привычку, подобную привычке грызть ногти. Ей нужно было просто снять халат и ждать. Надо заканчивать разговор.

— Мы с Жаклин говорили еще кое о чем. — Интонация голоса бывшей подруги изменилась, и это встревожило Элису. — Скажи мне одну вещь. Скажи честно, со всей откровенностью… Скажи, разве не правда, что ты… ты… готовишься… к его приходу. — Элиса слушала, сидя на ковре в застывшей позе. — Элиса, скажи, ради всего святого, ради нашей старой дружбы… Тебе стыдно? Мне тоже, очень стыдно… Но знаешь что? Я боюсь, Элиса! Я боюсь настолько, что мой страх сильнее стыда!.. — Элиса слушала: она не могла ни шевельнуться, ни думать, просто слушала. — Особое нижнее белье… ну, сексапильное, и всегда черного цвета… Может, раньше тебе оно нравилось, может, нет, но теперь ты его носишь очень часто, правда? А иногда вообще ничего не одеваешь… Скажи, разве не правда, что иногда ты выходишь из дома без нижнего белья, а раньше у тебя такой привычки никогда не было… А ночью… разве тебе не снится?..

Нет, Надины намеки были необоснованны. Ее «игры» — обычные фантазии, и все. Может, на них и повлияли некоторые негативные впечатления от того, что произошло шесть лет тому назад, но в конце концов это были просто фантазии. И то, что Надя играет в похожие «игры», и то, что вчера ночью убили Крейга, никак с ней не связано. Абсолютно никак.

— Знаешь… знаешь, на что сейчас похожа жизнь Жаклин? — продолжала Надя. — Ты знаешь, Элиса, что четыре года назад она бросила семью? Мужа и сына… И даже свою работу… Знаешь, на что похожа с тех пор ее жизнь? И моя? — Теперь Надя тоже плакала, не скрываясь. — Рассказать тебе все, чем я занимаюсь? Хочешь узнать, как я живу и что я делаю в одиночестве?

— Нам в принципе нельзя говорить, Надя, — перебила ее Элиса. — Нам устраивают ежемесячные встречи с психологами. Там ты можешь…

— Они нам врут, Элиса! Ты же знаешь, что нам уже много лет врут!

Если он придет, а ты не готова… Если ты не будешь ожидать его, как должно…

Она посмотрела на угол экранной заставки, где были изображены фазы белой, почти призрачной луны. Белой, как белые глаза. Ее охватил озноб, и под мишурой из тонкого халатика, дорогой укладки и слоя макияжа она задрожала. Но это абсурд. Это просто игра. Я могу делать то, что хочу.

— Элиса, я очень боюсь!

Она моментально приняла решение.

— Надя, ты сказала, что ты в Мадриде, да?

— Да… Одна моя испанская подруга разрешила мне пожить на праздники в ее квартире… Но в пятницу я уезжаю, чтобы провести Новый год в Санкт-Петербурге с родителями.

— Тем лучше. Я сегодня за тобой заеду, и мы поужинаем в хорошем ресторане. Что скажешь? Я приглашаю. — Послышался смешок. Надя смеялась так же, как во времена их прежнего знакомства, — ее смех звенел таким же прозрачным и чистым колокольчиком.

— Хорошо.

— Но с одним условием: обещай мне, что мы не будем говорить о неприятных вещах.

— Обещаю. Мне так хочется тебя видеть, Элиса!

— Мне тоже. Скажи, где ты находишься. — Она открыла указатель улиц на своем компьютере. Надя была в районе Монклоа, она сможет добраться туда за полчаса.

Попрощавшись, она выключила телевизор, поставила нетронутую эскаливаду в холодильник и направилась в спальню. Снимая предназначенное для «игр» нижнее белье и пряча его в шкаф, она немного колебалась, потому что практически никогда не передумывала, когда ею овладевало желание «его принять». (Если он придет, а ты не готова… Если ты не будешь ожидать его, как должно…) Но от этого звонка и ужасного известия о смерти Колина в душе остался осадок из странных вопросов, на которые нужно было найти ответ.

Она выбрала комплект нижнего белья бежевого цвета, свитер и джинсы.

Она поедет к Наде.

Им нужно о многом поговорить.

 

23

Помигав, свет загорелся. Он шел из толстой люминесцентной трубки над зеркалом в ванной комнате и освещал все уголки, все щелки выложенных оранжевыми плитками стен. Однако Надя Петрова к тому же зажгла портативную пятиваттную лампочку на аккумуляторах и поставила ее на табурет рядом с душем. Без этой лампы она никуда не ездила, а в чемодане у нее было еще три фонарика.

Она была рада, что позвонила Элисе, хотя это было и нелегко. Несмотря на то что истинной причиной, почему она приняла приглашение хозяйки квартиры Эвы, было желание встретиться со старой подругой, она была в Мадриде уже неделю и решилась позвонить ей только после того, как узнала о смерти Колина Крейга. Но даже теперь у нее оставались сомнения. Не надо было этого делать. Мы дали слово не общаться. Однако ее угрызения совести облегчались сознанием безвыходности ситуации. Если раньше ей просто хотелось возобновить дружеские отношения, то сейчас ей было необходимо присутствие Элисы и ее советы. Она хотела услышать ее мнение о том, что Наде нужно было ей рассказать — слова Элисы всегда успокаивали ее.

Какое-то логичное объяснение — вот, что ей нужно. Что-то, что сможет прояснить происходящее.

Она пошла в комнату, где так же, как и во всем доме, горел свет. В конце месяца Эва схватится за голову, но Надя собиралась оставить ей какие-то деньги. Два года назад в Париже, в доме, где она жила, пропал свет, и она жутко испугалась. Те пять минут, которые длился сбой в подаче электричества, она неподвижно просидела на полу, сжавшись в комок. Она даже кричать не могла. С тех пор у нее было несколько портативных ламп и фонариков, которые она всегда держала наготове. Она ненавидела темноту.

Надя разделась. Открыв шкаф, посмотрела на себя в зеркало.

Зеркала с детства вызывали у нее беспокойство. Глядя в них, она не могла удержаться от мысли о том, что сейчас за ее спиной кто-то появится, из-за ее плеча неожиданно высунет голову какое-то существо, какая-то тварь, которую можно увидеть только там, во ртути. Но, ясное дело, это были беспочвенные страхи.

И теперь она тоже не увидела ничего странного, только саму себя: молочного цвета кожу, маленькую грудь, бледно-розовые соски… То же, что видела всегда. Или, может, не «всегда», но с уже привычными изменениями. Изменениями, которые, как она знала, произошли и в Жаклин, и, возможно, в Элисе.

Она выбрала одежду и посмотрела на часы. У нее еще было минут двадцать на то, чтобы принять душ и привести себя в порядок. Она голышом пошла в ванную, думая, что же скажет ее подруга об этих изменениях в ее внешнем виде.

Что она подумает, к примеру, о ее длинных волосах, окрашенных в черный цвет.

Она решила поехать в объезд по М-30, посчитав, что пытаться проехать через центр Мадрида за три дня до Рождества да еще в вечерние часы — значит рисковать угодить в жуткую пробку. Но когда она выехала на проспект Илюстрасьон, частые рубины тормозных огней вынудили ее затормозить. Словно все пурпурные гирлянды рождественской иллюминации бросили на асфальт. Она тихо выругалась, и в такт ее ругательствам зазвонил телефон.

Она подумала: это Надя. И тут же: Нет. Номер мобильного я ей не давала.

Продвигаясь черепашьим шагом среди медленно ползущего стада автомобилей, она достала телефон и ответила на звонок.

— Здравствуй, Элиса.

Эмоции распространяются внутри нас с поразительной быстротой. И не только эмоции: каждую секунду по нашим нейронным цепям проносятся миллионы данных, не вызывая никаких заторов, подобных тому, в котором сейчас увязла машина Элисы. Не успела она моргнуть, как ее эмоции несколько раз скакнули в разные стороны: от безразличия к удивлению, от удивления к внезапной радости, от радости к беспокойству.

— Я сейчас в Мадриде, — сказал Бланес. — Моя сестра живет в Эль-Эскориале, и я приехал к ней на праздники. Хотел тебя поздравить, мы уже столько лет не говорили. — И он радостно прибавил: — Я звонил тебе домой, но включился автоответчик. Я вспомнил, что ты работала в Алигьери, позвонил Норьеге, и он дал мне номер твоего мобильного.

— Я очень рада снова тебя слышать, Давид, — от души сказала она.

— И я рад. Столько лет прошло…

— Как у тебя дела? Все в порядке?

— Грех жаловаться. Там, в Цюрихе, у меня есть доска и несколько книг. Я счастлив. — Он заколебался, и она догадалась о том, что он скажет, еще до того, как услышала его слова: — Ты слышала о бедняге Колине?

Они светски поговорили о случившейся трагедии. Похоронили Крейга в вежливых фразах в течение десяти секунд. За это время машина Элисы едва сдвинулась на пару метров.

— Райнхард Зильберг звонил мне из Берлина, чтобы сообщить об этом, — заметил Бланес.

— А мне Надя рассказала. Ты же помнишь Надю? Она тоже приехала в Мадрид на праздники, остановилась у какой-то подруги.

— А, вот хорошо. Как дела у нашего милого палеонтолога?

— Она бросила палеонтологию несколько лет назад… — Элиса кашлянула. — Говорит, что очень уставала… — Так же, как Жаклин и Крейг. Она помолчала, ошеломленная этой мыслью. Бланес только что сказал ей, что Крейг попросил академотпуск в университете. — Сейчас она работает на какой-то небольшой должности на факультете славистики вроде бы, в Сорбонне. Говорит, ей повезло, что она знает русский.

— Понятно.

— Мы договорились сегодня встретиться. Она сказала, что… напугана.

— А.

Это «а» прозвучало так, словно Бланес не только не был удивлен состоянием Нади, но даже воспринял его как должное.

— Некоторые подробности происшедшего с Колином вызвали у нее неприятные воспоминания, — прибавила она.

— Да, Райнхард мне тоже говорил что-то подобное.

— Но все это — лишь несчастливое совпадение, правда?

— Конечно.

— Сколько ни думаю об этом, не могу даже в мыслях предположить о существовании вероятности… вероятности связи с… с тем, что с нами случилось… А ты, Давид?

— Это даже не подлежит обсуждению, Элиса.

Жена Колина Крейга, объятая ужасом, бежит по обочине, может, в халате или в ночной рубашке. Она видела, как напали на ее мужа и дико пытали его и как схватили ее сына, но она смогла убежать и взывает о помощи.

«Это даже не подлежит обсуждению, Элиса».

— Я вот тут думал, — сказал Бланес, меняя интонацию, — не захочешь ли ты встретиться на днях… Я понимаю, что время сейчас очень хлопотное, но, не знаю, может, нам удастся встретиться, попить кофейку. — Он хмыкнул. Или вернее издал звук, который должен был означать «я смеюсь». — Если Надя захочет, она тоже может прийти…

И тут Элисе показалось, что она поняла смысл звонка Бланеса, который таился за внешней декорацией.

— Вообще-то план хороший. — «План» — вдвойне подходящее слово, подумалось ей. — К примеру, завтра, в четверг?

— Чудесно. Сестра оставила мне машину, и, если тебе удобно, я могу заехать за тобой в полседьмого. А потом решим, куда ехать.

Они говорили так, словно не придавали этой встрече никакого значения. Просто двое друзей, которые несколько лет не виделись, договариваются о встрече вечерком. Но она уяснила все данные. Время шесть тридцать. Место: не по телефону. Причина встречи: это даже не подлежит обсуждению.

— Скажи, как тебя можно найти, — попросила она. — Я спрошу у Нади и перезвоню тебе.

Пример причины встречи: пятилетний ребенок, замерзший в саду своего дома, рот и глаза запорошены снегом, напрасно ждет папу с мамой, потому что мама ушла звать на помощь, а папа дома, но сейчас занят.

Другие варианты: солдаты и отключение света.

Да уж, причин у нас множество.

— Значит, договорились, Элиса. Звоните в любое время. Я обычно ложусь поздно.

На шоссе Пардо движение стало посвободнее. Элиса попрощалась с Бланесом, спрятала мобильный и переключила передачу.

Ей вдруг захотелось поскорее приехать к Наде.

В душ она всегда заходила с мыслью о смерти.

За последние годы этот страх обрел ужасающую силу, и само пребывание голышом под непрерывным теплым дождем представлялось ей скорее испытанием храбрости, чем гигиенической потребностью. И не потому, что она не привыкла быть одна — в конце концов, именно так она жила в Париже, — а наоборот, потому что она думала (или подозревала, или чувствовала), что она никогда не остается совсем одна.

Даже когда рядом никого не было.

Оставь эти глупости. Тебе же Элиса сказала: то, что случилось с Колином, ужасно, но оно никак не связано с Нью-Нельсоном. Не думай об этом. Выброси это из головы. Она потерла руки. Потом намылила живот и депилированный лобок. Еще несколько лет назад она полностью и окончательно депилировала лобок и подмышки. Сначала это показалось ей обычной прихотью, и ей было даже забавно стать такой, хотя никто ее об этом не просил и никто из ее сестер на такое не решался. А потом… она уже не знала, что и думать. Когда она купила все это черное белье (которое ей никогда не нравилось и которое так резко смотрелось на ее почти альбиносном теле) или решила покрасить волосы, она тоже приписала это своим интимным фантазиям. Ей казалось, что они уходят корнями в ее неприятное прошлое. Как бы там ни было, это была ее личная жизнь.

По крайней мере так ей казалось. До того вечера, когда она поговорила с Жаклин.

В первые месяцы после возвращения с Нью-Нельсона она безуспешно пыталась возобновить контакт со своей бывшей преподавательницей. Она звонила в университет, в лабораторию, даже ей домой. Сначала она узнала, что Жаклин была «ранена» во время взрыва на острове. Потом ей сказали, что она совсем ушла из университета. Люди из «Игл Груп» упрекали ее за эти звонки, напоминая, что общаться с другими участниками из соображений безопасности проекта запрещается. Но это только вызвало у нее раздражение, и ее состояние ухудшилось. Тогда они сменили тактику: почти каждый месяц ей сообщали что-то о Жаклин. Профессор Клиссо чувствует себя нормально, хоть она и бросила свою работу. Позже Надя узнала, что она развелась. Она писала книги и была независимой женщиной, решившей направить свою жизнь в иное русло.

В конце концов Надя смирилась с тем, что никогда больше ее не увидит. Так или иначе, она ведь тоже направила свою жизнь в иное русло.

До того самого вечера, всего несколько часов назад, когда зазвонил ее мобильник и она узнала, что «русла» у Жаклин и у нее (и, возможно, у Элисы) были очень похожи: одиночество, тоска, маниакальная забота о внешности и некие фантазии, связанные с…

Она даже не помнила, кто из них первой упомянул его и то, что он «заставляет» их делать. Главнейшее правило их фантазий заключалось в запрете говорить об этом с кем бы то ни было. Но она почувствовала, что Жаклин колеблется, волнуется (как потом Элиса), и это подтолкнуло ее на откровенность… А может быть, все было вызвано известием о смерти Колина Крейга, которое как-то пробило брешь в стене молчания. И с каждым новым словом, просачивавшимся сквозь эту стену, они понимали, какой кошмар их объединял…

Но, возможно, с точки зрения психологии, все это можно как-то объяснить. Какая-нибудь травма, которую мы получили на острове. Перестань волноваться.

По оранжевым плиткам душевой кабины скользила цепочка разноцветных птиц, нарисованных на керамике. Держа в левой руке душ и поливая себе спину, Надя смотрела на них, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

Перестань волноваться. Ты должна…

Свет погас так мягко и неожиданно, что, когда ее окружила тьма, ей показалось, будто она еще видит этих птиц.

Она уже подъезжала к Монклоа. Но ее беспокойство усилилось. Хотелось давить на гудок, просить, чтобы ее пропустили, выжимать газ.

Тревога вдруг полностью овладела ею.

Это звучит невероятно, но она почему-то была уверена: сейчас нужно очень спешить.

Увидев, что в здании, похоже, все спокойно, она вздохнула с облегчением. Но этот внешне нормальный вид тоже не давал ей покоя. Она отыскала место для парковки, вошла в подъезд и поспешно поднялась по лестнице, думая, что случилось что-то ужасное.

Однако дверь ей с улыбкой открыла сама Надя. От теплого приветствия все ледяное беспокойство, охватившее ее по дороге, растаяло. Крепко обняв подругу, она не смогла сдержать слезы радости. Потом отстранилась и внимательно посмотрела на Надю.

— Боже, что ты сделала с волосами?

— Покрасила.

Она была сильно накрашена, красива, элегантно одета. От нее исходил запах духов. Надя провела Элису в уютную светлую гостиную, в углу которой стояла украшенная огоньками елка, и предложила что-нибудь выпить, перед тем как идти ужинать. Элиса согласилась на пиво. Надя принесла поднос с двумя бокалами — пена до краев, поставила на журнальный столик, уселась напротив Элисы и сказала:

— По правде говоря, мне жаль, что я тебя так дернула. Я просто дура, Элиса. Не надо было тебе звонить.

— Да ну, мне, наоборот, приятно. Мне хотелось тебя увидеть.

— Вот, уже видишь. — Надя положила ногу на ногу так, что стал виден разрез мини-юбки и черная подвязка чулка. Она была очень сексапильна. Элиса заметила, что она говорит по-испански совсем чисто, даже без акцента. Она как раз собиралась сказать ей об этом, как тут Надя добавила: — Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что я тебя вытягиваю силой.

— Как ты могла такое подумать?

— Ну, ты уже шесть лет не пыталась со мной связаться. Хотя могла бы — ты знала, что я в Париже… Но, наверное, тебе уже было все равно, что со мной.

— Ты мне тоже не звонила, — возразила она.

— Ты права, не обращай на меня внимание. Я просто жила все это время совсем одна. — Ее голос вдруг стал жестче. — Совсем одна. Думая только о том, как ему понравиться. Лелея себя для него. Потому что ты же знаешь, как сильно он нас хочет…

— Да, я знаю.

Эти последние слова повергли ее в тоску, не дав времени обидеться на довольно прозрачные упреки подруги. Она права: я уехала из дома, вместо того чтобы ожидать его, как должно. Она беспокойно встала и, заговорив, заходила по комнате.

— Надя, мне очень жаль, что так получилось. Я бы с удовольствием поддерживала с тобой связь, честное слово, но я боялась… Я хорошо знаю, что он хочет, чтобы я боялась. Ему это нравится, и когда я боюсь, я ему угождаю. По-моему, я ничего плохого не делала: я продолжаю работать, преподаю, пытаюсь забыть и готовлюсь к тому, чтобы его принять… Можешь мне поверить, я стараюсь изо всех сил. Просто такое впечатление, что я где-то застряла и чего-то жду… Чего? Не знаю. И вот как раз это ощущение ожидания я не выношу… Не знаю, поймешь ли ты меня. — Она обернулась к Наде. — С тобой такого не…

Нади на диване не было. Не было ее и вообще в гостиной.

И тут все лампы погасли, даже елочные огоньки. Это не сильно обеспокоило Элису: наверняка произошло замыкание на снабжающей город электростанции. Как бы там ни было, глаза начали привыкать к темноте. Она на ощупь пересекла комнату и различила начало коридора.

Элиса позвала Надю, но когда услышала эхо своего собственного голоса, ей стало не по себе. Еще несколько шагов вперед. Под подошвой что-то захрустело. Стекло. Разбитый шар предсказаний судьбы? Шар предсказаний ее судьбы? Она подняла глаза, и ей показалось, что потолочная лампа превратилась в черную закорючку. Вот чем объяснялось отключение света.

Немного успокоившись, она пошла дальше по темному коридору, пока не достигла подобия перекрестка: слева была открытая дверь, справа — закрытая, с матовым стеклом. Возможно, она вела в кухню. Элиса обернулась к левой двери и застыла на месте.

Дверь была не открыта, а вырвана. Усыпанные пылью или древесной трухой петли торчали из рамы, как выгнутые гвозди. За дверью — кромешная тьма. Элиса углубилась в нее.

— Надя?

Кроме ее шагов, ничего не слышно. Она наткнулась животом на округлый край. Умывальник. Значит, это — ванная. Она пошла дальше. Ванная была огромной.

Внезапно она поняла, что это не ванная и даже не дом. Пол укрывал толстый слой чего-то, напоминавшего глину. Она протянула руку и дотронулась до стены, которая, казалось, поросла мхом. Потом обо что-то споткнулась, что-то хлюпнуло, она нагнулась. Это был кусок чего-то белого, может, поломанного дивана. Теперь она могла различить вокруг и другие куски изувеченной мебели. Воздух ледяной, почти никаких запахов — только один, тонкий, но стойкий: смесь пещеры и трупов, мясо и сырость.

Вот оно, это место. Оно здесь. Она пришла.

Элиса пошла дальше по этой безлюдной пустоши и снова наткнулась на какой-то кусок мебели.

И тут она поняла.

Это не мебель.

По ее бедрам невольно потекла теплая струйка, образовав лужицу у ног. Ее тошнило, но комок в горле не давал ей ни рвать, ни говорить. Закружилась голова. Вытянув руку, чтобы опереться на стену, она поняла, что то, что она сначала приняла за мох, было тем же густым и влажным веществом, которое покрывало пол. Оно наполняло все щели, все уголки, ей даже показалось, что какие-то куски свешивались с потолка, словно паутина.

Перед ней выросла еще одна стена, и она с удивлением обнаружила, что может по ней лезть. Но это оказался пол, хоть она и не помнила, как упала. Она встала, опершись на колени. Потерла руки и почувствовала наготу кожи. В какой-то момент она, должно быть, сняла всю одежду, хотя и не знала зачем. Может, ей стало противно и она побоялась испачкаться.

Элиса вдруг подняла голову и увидела ее.

Несмотря на темноту, узнать ее было легко: она различила локоны белых волос (хотя вроде бы помнила, что раньше волосы были черными) и очертания ее фигуры. Она сразу заметила, что с Надей происходит что-то странное.

По-прежнему на коленях (она не хотела вставать, зная, что он за ней наблюдает) она вытянула руки: в этих мраморных ногах не чувствовалось ни малейшего движения, хотя не похоже было, что она парализована. Кожа Нади была теплой. Впечатление такое, словно под ее плотью нет ничего, что могло бы выполнять работу по движению.

Вдруг в глаза ей попало что-то вроде горсти песка. Она опустила голову и потерла их. Что-то коснулось ее волос. Она снова подняла лицо, и какой-то комок упал ей прямо в рот, заставив закашляться.

Она поняла кошмарную правду: тело Нади крошилось, словно сделано из сахарной пудры, и, коснувшись его, Элиса вызвала этот обвал. Щеки, глаза, волосы, грудь — все падало, шурша, словно ветер, гонящий снег по дороге.

Она попыталась выйти из-под этого града из Надиной плоти, но обнаружила, что не может. Лавина не давала ей двинуться, она была громадной, она похоронит Элису, та задохнется…

И тогда, поднимаясь из-за рассыпающегося тела, возник он.

— Эй, барышня!

— Накачалась, что ли…

— Почему никто не вызовет полицию?

— Женщина! Вам плохо?

— Вы можете убрать машину с дороги? Вы мешаете проехать!

К самым близким лицам добавлялись другие, говорившие что-то еще, но Элиса больше всего смотрела на мужчину, заслонившего больше двух третей окошка, и на молодую женщину, занявшую собой остальную часть стекла. Все остальное пространство было лобовым стеклом, на которое начинали садиться мелкие капли ночного дождя.

Она тут же поняла, что случилось: она стояла перед красным светофором, хотя одному Богу известно, сколько зеленых и желтых интервалов сменилось перед тем, как она проснулась. Потому что она заснула в машине, и ей приснилось, что она пришла к Наде и все остальное, включая (к счастью, это был всего лишь сон) жуткую находку ее тела. Но нет, она не заснула: она поняла это, почувствовав мокроту брюк и ощутив резкий запах мочи. У нее произошло «отключение», «сон наяву». Такое с ней уже бывало, но в первый раз это застало ее вне дома, и она обмочилась.

— Простите… — ошарашенно сказала она. — Простите, простите!

Она приложила руку к груди в знак извинения, и мужчина с женщиной удовлетворенно отошли. В заднее зеркальце виднелся целый ряд сердитых машин, которые пытались объехать преграду, созданную ею. Она поскорее вырулила и нажала на газ. Как раз вовремя, подумала Элиса, заметив в одном из боковых зеркал отсвечивающий жилет на темной куртке: меньше всего ей сейчас хотелось объясняться с полицией.

Она уже была в Монклоа, но, похоже, плотное движение в эту ночь предрождественского хаоса и ее собственное желание поскорее приехать сговорились, чтобы ее задержать. В какой-то момент ока остановилась посреди улицы с двухсторонним движением в шквале безумных гудков и отдаленного воя сирены. Накрапывал мелкий дождь, и это еще ухудшало положение. Она повернула свой «пежо» к тротуару. Ни одного свободного места не нашлось, но Элиса поставила машину во второй ряд, выскочила и побежала по тротуару с несущейся за ней на ремне сумкой, похожей на карманную собачку.

Она так боялась, что ее собственный страх еще больше ее пугал, и от этого только усиливался, как в какой-то игре со ставками, где минимальные суммы вырастают до гигантских размеров из-за вкладов бесконечного множества игроков. Во рту у Элисы пересохло, он был лихорадочно открыт, и только изморось увлажняла его изнутри.

С ней ничего не случилось. Это просто очередной твой приступ. С ней все в порядке…

Пару раз она остановилась, чтобы прочитать похожие на погребальные доски таблички с названиями улиц. Она заблудилась. Чуть не сбиваясь на крик, она спросила дорогу у старика с желтоватым лицом, который с любопытством наблюдал за ней из подъезда. Старик не знал, где улица, которую она ищет. Он переспросил у какой-то женщины, которая в этот момент выходила из дома.

И тут Элиса услышала сирену.

Она оставила споривших старика с женщиной и побежала.

Она не знала, почему бежит. Не знала, ни куда бежит, ни почему ей нужно добраться туда так быстро. Она неслась, огибая закутанные в пальто фигуры со щитами из черных зонтов. Она неслась так быстро, что вырывавшееся из ее рта дыхание, превращаясь в пар, двигалось медленнее, чем она, и ударяло ей в лицо, оставаясь позади.

Это был джип с вращающейся мигалкой. Он поднимал адский шум, продвигаясь по улицам. Однако из-за столпотворения машин она не теряла его из виду.

Вдруг все побежали, и у всех машин на крышах, кажется, были мигалки, и все сирены выли одновременно. Элиса нашла нужную улицу, но она была перекрыта темными фургонами. Перед Надиным подъездом были еще фургоны, машины «скорой помощи» и полицейские машины. Какие-то фигуры в касках, похожие на сотрудников органов по борьбе с беспорядками, просили людей отойти.

Под ложечкой у Элисы рос и пульсировал комок холода. Она пробралась в первый ряд, миновала его, и ее руку обхватила перчатка. Заговоривший с ней не был похож на человека: на нем были шлем и маска, только в глубине, в его глазах, скрытых множеством слоев законов и приказов, казалось, светилась жизнь.

— Женщина, туда нельзя.

— Там… там моя… подруга… — простонала она, задыхаясь.

— Пожалуйста, отойдите.

— Но что вообще происходит? — спросила какая-то женщина рядом с ней.

— Террористы, — ответил полицейский.

Элиса пыталась перевести дыхание.

— Там моя подруга… Я хочу ее видеть…

— Элиса Робледо? — вдруг услышала она. — Это вы?

Говорил другой мужчина, выглядевший в отличие от первого намного более живым. Он был хорошо одет, в костюме и галстуке, черные волосы напомажены и зачесаны назад. Совершенно незнакомый человек, но Элиса зацепилась за его улыбку и любезное выражение лица, как висящий на краю пропасти хватается за ветку.

— Я вас узнал, — произнес мужчина, подходя поближе и не переставая улыбаться. — Эту девушку можно пропустить, — обратился он к человеку в маске. — Будьте добры, пройдемте со мной.

— Что случилось? — спросила она, не успев даже перевести дыхание и спеша за быстрыми шагами своего проводника среди оглушающего хаоса огней и голосящих радиопередатчиков.

— В принципе ничего. — Мужчина миновал подъезд, но внутрь не вошел, продолжая быстро шагать по тротуару. — Мы тут только для того…

— Как вы сказали? — Элиса не поняла конца фразы.

— Для защиты, — повторил он громче. — Мы приехали для защиты.

— Значит, с Надей…

— С ней все в порядке, хоть она и очень напугана. И после того что случилось с профессором Крейгом, мы решили, что лучше отвезти ее в надежное место.

От этих слов она почувствовала облегчение. Они дошли до противоположного конца улицы, мужчина все время шагал впереди. На тротуаре стоял фургон, и обе створки задней дверцы были приоткрыты. Мужчина отворил их и на миг исчез внутри машины. Элиса услышала его голос:

— Госпожа Петрова, прибыла ваша подруга.

Мужчина снова вылез и шагнул в сторону, пропуская Элису. Встревоженно улыбаясь, она заглянула в машину.

Внутри фургона рядом с носилками сидел еще один мужчина в белом костюме. Носилки были пусты.

Чужая рука опустилась ей на нос и губы, с которых еще не успела сползти улыбка.

 

24

— И что тогда?

— Я припарковалась как попало и побежала…

— Простите, а перед этим ничего не было? Ведь когда вы ехали в машине, с вами произошло «отключение», так?

— Да, кажется, так.

— Что же вы видели?.. Ну же, успокойтесь… Сегодня мы так хорошо начали… Почему на этом месте вы…

Стоял чудесный день для прогулок. К сожалению, дворик был очень мал, но это все же лучше, чем сидеть в комнате. Сквозь ромбы проволочной сетки виднелись другие линии заграждений, а за ними, вдали, пляж и бесконечное море. Океанский бриз шевельнул край ее халата. Халат на ней был бумажный (Господи, бумажный халат, ну и жлобство), но по крайней мере она могла как-то прикрыться, и ветер не такой холодный, как показалось вначале. Можно привыкнуть.

Ей сказали, что на невидимом отсюда западном склоне есть оливы и смоковницы. В любом случае этого пейзажа ей уже хватало: от буйства красок глаза заболели, но боль быстро прошла. Ей удалось сделать несколько шагов без головокружения, хотя в конце концов пришлось ухватиться за проволоку. За второй линией заграждения двигалась какая-то кукла. Это был солдат, но на таком расстоянии и с такой походкой он мог сойти за сносный вариант андроида из фильма со спецэффектами. На плече у него висел немаленький автомат, и двигался он так, точно хотел показать, что может без проблем справиться с этой тяжестью.

Внезапно все потемнело. Картина изменилась настолько, что ей подумалось, будто пейзаж перед нею тоже стал другим. Нет, это просто облако набежало на солнце.

— Давайте вернемся к тому моменту, когда вы увидели, как Надино тело распадается на части… Помните?

— Да…

— Вы видели там кого-то еще? Того, кого вы называете «он»? Который присутствует в ваших эротических фантазиях?

— …

— Почему вы плачете?

— …

— Элиса, здесь с вами не случится ничего плохого… Успокойтесь…

Ей показалось, что она вернулась с того света, выбралась из-под земли. Последние дни в ее памяти были несвязными тенями. Все суставы болели, на руках следы от уколов: она вся была утыкана ими, как отметинами крошечных пирсингов. Но причину стольких уколов ей уже объяснили. Учитывая состояние, в котором она находилась, когда ее привезли на базу, главной их задачей было успокоить ее. Элису накачали большими дозами успокоительных.

Было 7 января 2012 года — она спросила, какой день, у молодого человека, который зашел за ней в палату. На нем был полосатый костюм, и он был крайне любезен. Сказал, что она провела здесь больше двух недель. А потом провел в гостиную.

— Не знаю, известно ли вам, что Додеканес означает, что в принципе тут должно было бы быть только двенадцать островов, — пояснял молодой человек тоном чичероне, пока они шли по коридорам, которые в каком-то месте неизбежно преграждал пункт контроля идентификационных карточек. — Но на самом деле их тут больше полусотни. Этот остров называется Имния, вы тут, по-моему, уже когда-то были… Центр очень хорошо оснащен: здесь есть лаборатория и вертолетная площадка. Его структура похожа на структуру тихоокеанских баз ДАРПА, Агентства по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам США. Мы сотрудничаем с Департаментом общей обороны Евросоюза… — Он постоянно останавливался, чтобы взглянуть на нее, окружая ее вниманием: — Вы хорошо себя чувствуете? Голова не кружится? Может, вы хотите есть? Мы быстро вам что-нибудь найдем, поужинаете со всеми… Осторожно, ступенька… Все ваши товарищи хорошо себя чувствуют, можете не волноваться. Вам не холодно?

Элиса усмехнулась. В этой шерстяной кофте поверх черного топа на бретельках холодно быть не могло. А еще на ней были черные джинсы.

— Нет, спасибо, просто я… Я просто… только заметила, что это моя собственная одежда.

— Да, мы привезли ее из вашего дома. — Молодой человек обнажил в улыбке такие идеальные зубы, что ей даже на миг стало противно.

— Ух ты, спасибо.

Из комнаты с открытыми дверями неслась замысловатая барочная музыка в исполнении пианино. Элиса вздрогнула.

— Нашему профессору в награду позволили заниматься его любимым хобби… Вы уже все знакомы, так что тратить время на представления не нужно.

Элисе подумалось, что это справедливо лишь отчасти: в обведенных черными кругами глазах и усталых телах, закутанных в пижамы и халаты или в уличную одежду, узнать Бланеса, Марини, Зильберга и Клиссо было нелегко, да и про нее, наверное, можно было сказать то же самое. Они едва обменялись приветствиями. Только Бланес (кстати, отрастивший бороду) едва заметно улыбнулся ей, прервав игру на пианино.

Пока она усаживалась за длинный стол, стоявший посреди комнаты, вошли еще двое. Первого она узнала не сразу — он сбрил усы, а волосы у него совсем поседели. Второго же вспомнила моментально: всегда одинаково стриженные под гребенку волосы, серая бородка, мощный корпус, на котором так плохо сидели костюмы, и очень сосредоточенный взгляд, словно его мало что интересует, но к каждому объекту своего интереса он относится с особой страстностью.

— С господами Гаррисоном и Картером, координирующими у нас вопросы безопасности, вы знакомы, — сказал молодой человек. Вновь прибывшие кивнули в знак приветствия, и Элиса улыбнулась им. Когда все расселись, молодой человек раскланялся: — У меня все, было очень приятно вас всех принять. Если вам что-то понадобится, сразу зовите меня.

После того как он вышел, в течение нескольких секунд обменявшись со всеми взглядами и улыбками, седой человек обернулся к Элисе:

— Госпожа Робледо, очень рад вас снова видеть. Вы меня помните, правда? — Тогда она вспомнила. Этот человек никогда не был ей симпатичен, хотя ей казалось, что у них просто несовместимые характеры. Она улыбнулась в ответ, но застегнула кофту, надетую поверх топа, и положила ногу на ногу. — Ну что ж, перейдем к интересующим нас вопросам. Пол, тебе слово.

Казалось, что у Картера во рту слова превращаются в кипяток, и он спешит их выплюнуть.

— Сегодня вы разъедетесь по домам. Это называется «реинтеграцией». Все будет обставлено так, как будто вы никуда не уезжали: ваши счета оплачены, встречи отложены, срочные дела отменены без всяких проблем, а родственники и друзья успокоены. Из-за того, что вся операция проходила в такой особый период, в каждом случае нам пришлось использовать разные предлоги. — Он раздал всем небольшие папки. — Здесь информация, которая введет вас в курс дела.

Элиса уже знала, что две недели назад на автоответчике ее матери было оставлено сообщение, в котором она сама (или по крайней мере «ее собственный голос») извинялась, что не может приехать на Рождество в Валенсию. На работе никаких отгулов брать не пришлось — у нее были законные каникулы.

— От имени «Игл Груп» мы хотим принести извинения за то, что вам пришлось провести праздники здесь. — Гаррисон улыбнулся, словно продавец, извиняющийся за ошибку в подсчете сдачи. — Надеюсь, вы сможете понять причину наших действий. Хотя я знаю, что в последние дни вам предоставили некоторую информацию, господин Картер с удовольствием расскажет вам все самое основное. Пол?

— Мы не нашли доказательств того, что гибель профессора Крейга как-то связана с событиями на Нью-Нельсоне или с тем, что происходите вами, — сказал Картер и вытащил из портфеля другие бумаги. — Что касается самоубийства Нади Петровой, тут мы пришли к выводу, что оно, к сожалению, непосредственно связано с известием о смерти Крейга…

Элиса закрыла глаза. Она уже осознала эту жуткую трагедию, но каждый раз при воспоминании об этом ей неизбежно становилось плохо. Зачем она это сделала? Зачем она позвонила мне, а потом сделала это? Ей не удавалось восстановить в памяти подробности разговора, но она помнила, как взволнована была Надя, как ей нужно было ее присутствие…

— Именно поэтому мы предупредили вас, что вам нельзя общаться, — вставил Гаррисон с укоризной и взглянул на Жаклин. — Профессор Клиссо, я вас ни в чем не упрекаю. Вы сделали то, что считали правильным: вы позвонили Петровой, потому что до этого позвонили вам, и вы хотели с кем-то выговориться. К сожалению, вы выбрали не того человека.

Жаклин Клиссо сидела на конце стола. Она была одета в голубую пижаму и халат, но несмотря на это и несмотря на минувшие годы, она по-прежнему выглядела потрясающе. Элиса обратила внимание на одну мелочь: Жаклин выкрасила волосы в черный цвет.

— Я очень сожалею, — почти беззвучно произнесла Жаклин, опуская глаза. — Так сожалею…

— О, повторяю, вам незачем себя упрекать, — сказал Гаррисон. — Вы не знали, что Петрова отреагирует подобным образом. Это могло случиться с каждым. Просто имейте в виду на будущее.

Жаклин так и сидела с поникшей головой, губы ее дрожали, будто никакие слова Гаррисона не могли рассеять ее уверенности в том, что она заслуживает самого строгого наказания. Элисе стало боязно: ей подумалось, что, возможно, она тоже совершила ошибку, поговорив с Надей.

— Мы восстановили события. — Картер раздавал новые бумаги: ксерокопии новостей из международных газет. — Надя Петрова говорила с профессором Клиссо в семь вечера. Потом, около десяти, она позвонила Элисе Робледо. В половине одиннадцатого она вскрыла вены на обеих руках и умерла от потери крови в ванной.

— После того как вы предложили ей поужинать вместе, — заметил Гаррисон, глядя на Элису. Сдержаться, чтобы не заплакать, стоило ей немалых усилий.

— Здесь вы можете ознакомиться с опубликованной информацией по обоим случаям, — указал Картер и снова передал слово Гаррисону — вместе они действовали, как два актера на репетиции.

— Конечно, изложено здесь не все. Нам действительно пришлось вмешаться, но я скажу вам почему. Когда убили профессора Крейга, это нас озадачило. Мы выслали в дом Крейга спецподразделения и возобновили наблюдение за всеми вами, поэтому мы слушали все ваши телефонные разговоры. Петрова была очень взволнована, и мы поручили одному из наших агентов убедиться, все ли с ней в порядке. Но когда он явился к ней домой, то обнаружил, что она покончила с собой. Тогда мы оцепили всю эту зону и решили привезти вас всех сюда, чтобы избежать новых трагедий…

— Мы воспользовались не очень обычным методом, но ситуация была экстренной.

Гаррисон продолжил реплику Картера:

— Мы воспользовались не очень обычным методом, но готовы поступить так снова — это должно быть ясно всем — по отношению к одному из вас или ко всем вам, если понадобится. — Он обвел всех взглядом и остановился на опустившей глаза Элисе. Потом на глядевшей в сторону Жаклин. — Профессор, я ясно выразился?

Жаклин поспешно ответила:

— Вполне.

— Какое-то время вы были изолированы ради вашей собственной безопасности и безопасности тех, кто вас окружает. Мы уже много раз повторяли: вы пережили Воздействие. Пока мы как следует не поймем, что происходит с человеком, заглянувшим в прошлое, нам придется принимать жесткие меры, как только потребуется. Надеюсь, я все понятно разъяснил. — Он снова взглянул на Элису, которая опять кивнула. Взгляд Гаррисона, его голубых, казавшихся колючими глаз, заставил ее содрогнуться. — Вы все — образованные люди, интеллектуальная элита… Я уверен, что вы меня понимаете.

Все закивали.

— Но… была версия о том, что Колина убила организованная группировка! — вдруг заявил Марини. Внимание Элисы привлекла его интонация: точно ему очень хотелось, чтобы все именно так и было. Глаза его покраснели, а левое веко подергивалось от тика.

— Нет никаких улик, указывающих на то, что в этом замешана какая-то организация, — ответил Картер.

— Профессор Крейг случайно погиб от рук пары опасных преступников с востока, разыскиваемых Скотленд-Ярдом, — добавил Гаррисон. — Они врывались в дома, мучили и убивали хозяев и уносили все ценные вещи. Преступников уже поймали. Это трагедия, но на этом все могло бы и кончиться, если бы вы не начали в испуге передавать эту новость друг другу… и Петрова не выдержала нервного напряжения.

— Как бы там ни было, без защиты вы домой не вернетесь, — добавил Картер. — Мы будем за вами наблюдать, по крайней мере в ближайшие месяцы, ради вашей собственной безопасности. И продолжим проведение бесед со специалистами…

— А если мы не хотим возвращаться? — воскликнул Марини. — У нас есть право жить под защитой!

— Выбор за вами, профессор, — развел руками Гаррисон. — Мы можем держать вас здесь сколько пожелаете, как в закрытой раковине, если вы хотите именно этого… Но никаких объективных оснований для этого нет. Наш совет: продолжайте вести обычную жизнь.

Услышав эти слова, Элиса стиснула зубы. Значение слов «обычная жизнь» было ей неизвестно, и она подозревала, что никто, и уж тем более не Картер и не холеный Гаррисон, не смог бы ей объяснить его суть.

Все были очень уставшими и после обеда вернулись в свои палаты. Вечером, перед тем как ее отвезли к самолету, ей выдали ее личные вещи. Она взглянула на календарь на часах: была суббота, 7 января 2012 года.

Спустя восемь месяцев утром 11 сентября к ней на часы с компьютером пришло рекламное сообщение: карта центральных улиц Мадрида и циферблат в верхнем углу. Рекламировались часы: прототип наручного компьютера в часах со встроенной системой Galileo — новаторской и современной европейской системой спутниковой навигации. Для демонстрации его функций пользователь мог перемещать указку по карте, и в местах, отмеченных красным кружком, появлялись данные об их местонахождении и звучала какая-то мелодия. Рекламный слоган гласил: «Посвящается тебе». Элиса уже было собиралась удалить сообщение, как вдруг обратила внимание на мелкую деталь.

Во всех точках, кроме одной, звучала одинаковая мелодия. Элиса сразу узнала ее: партита, которую всегда играл он. Эта музыка запомнилась ей на всю жизнь.

Заинтригованная, она перевела указку на ту единственную точку, где мелодия менялась, и услышала другое произведение, тоже для фортепьяно, но на сей раз очень популярное. Даже она знала, что это за музыка.

Внезапно ее охватила дрожь. Посвящается тебе.

Тогда она заметила, что, когда наводишь указку на эту точку, рекламируемые часы начинают показывать другое время: не 17:30, а 22:30.

Она испугалась и решила стереть сообщение.

Последнее время она боялась всего. Откровенно говоря, она провела это ужасное лето, дрожа от малейшего повода, как кисель, и способна была лишь непрестанно заботиться о своем все более потрясающем внешнем виде, покупать себе такую одежду, которую ей раньше и в голову не пришло бы надеть, отвечать отказом всем мужчинам, которые хотели с ней встречаться (их было много, и предложения были заманчивые), запираться дома на сто засовов, включать сигнализацию и пытаться спокойно жить. Несмотря на то что это были не лучшие летние каникулы в ее жизни, она начала приходить в себя после ужасных рождественских переживаний и не хотела делать шаг назад.

Вечером она снова получила такое же сообщение. Она его стерла. И получила еще раз.

Пока она добиралась домой, ее охватила паника. Столь хорошо продуманное и подготовленное сообщение (если, конечно, речь шла о том, о чем она подумала, но она была уверена в своей правоте) вызывало у нее жуткие воспоминания.

Если бы ей позвонили, кто угодно, она отказалась бы наотрез. Но это сообщение одновременно и притягивало, и отталкивало ее: казалось, оно замыкает какой-то круг в ее жизни. С зашифрованного сообщения для нее все началось, и, возможно, им же все и кончится.

Она приняла решение.

Часы в сообщении показывали 22:30. У нее было почти два часа — хватит с лихвой, чтобы доехать до нужного места. Она машинально оделась: бюстгальтер надевать не стала, выбрала сетчатое платье цвета слоновой кости, которое обтягивало ее, как перчатка, оставляя открытыми шею и руки, белые высокие сапоги и серебристый браслет (она теперь часто носила разные браслеты). Элиса взяла маленькую сумочку, засунув туда недавно купленный флакончик духов, помаду и другие косметические принадлежности. Она ходила с новой прической, и волосы были взбиты, образовывая локоны ее натурального черного цвета, который так ей нравился. Перед уходом она открыла сообщение и поставила указку на кружок, где звучала та, другая, столь известная мелодия. Перечитала адрес и вышла из дома.

По дороге она все думала об этой музыке и о подписи к сообщению: «Посвящается тебе». Именно она стала подсказкой.

Это была пьеса Бетховена «К Элизе».

Сама толком не зная почему, она решила поехать на метро. Она была в таком взвинченном состоянии, что даже не заметила взглядов, которыми окидывали ее стоящие рядом пассажиры. Элиса вышла на станции «Аточа», и ее окружил еще жаркий вечер, в котором, однако, предчувствовалась близость осени. Шагая к обозначенному на карте месту, она вспомнила о том, другом вечере, шесть лет назад, когда Валенте назначил ей встречу похожим хитроумным способом, чтобы рассказать о существовании сцены с фальшивыми декорациями и о том, что она была одним из действующих лиц в этом фарсе.

Теперь все изменилось. В особенности она сама.

Обычно грязные реплики, с которыми обращались к ней на улице некоторые мужчины, ее мало беспокоили, но сейчас гадости, которые выкрикнули ей вслед сбившиеся стайкой подростки, заставили ее задуматься. Она краем глаза посмотрела на свое отражение в стеклах витрин: высокая, стильная, силуэт слоновой кости и сапоги на каблуках. Элиса удивленно остановилась перед одним из магазинов. Обтягивающее платье в сетку обнажало ее, пожалуй, больше, чем если бы она была нагишом, а обвивающий руку у плеча браслет и сапоги с высоким голенищем придавали совсем не такой вид, который ей хотелось бы.

Как мог произойти столь радикальный переворот? Воспоминание о том вечере, когда она познакомилась с Валенте, заставило ее задуматься о глубоких переменах, которые произошли в ее личности с тех пор: Элиса-студентка, совсем не следящая за своим внешним видом и равнодушная к одежде, превратилась в преподавателя Робледо, глупую претендентку на роль модели или актрисы кабаре. Даже ее мать, сверхэлегантная Марта Моранде, говорила ей, что она сама на себя не похожа. Как будто стала другим человеком.

Пока Элиса разглядывала себя в стекле витрины, сердце ее колотилось вовсю. Для кого она так наряжалась? Под чьим влиянием она так изменилась? Ей пришла в голову очень странная мысль. Валенте бы это понравилось.

Она пошла дальше, по-прежнему ощущая себя странной. Странной и непонятной, словно часть ее воли была ей неподконтрольна. Но в конце концов она признала, что фантазия желанности была только ее. Эта фантазия могла показаться загадочной и даже отвратительной, но исходила, несомненно, от нее самой, и та, прежняя, Элиса не имела никакого права возмущаться.

Каблуки белых сапог выстукивали дробь по тротуару, Элиса приближалась к месту встречи. Ей было страшно, и в то же время она горячо желала, чтобы встреча оказалась реальной. За последние месяцы страх и желание часто сплетались в ней воедино.

Стрелка указывала просто на угол улиц. Там никого не было. Элиса посмотрела по сторонам, и ее ослепили огни фар припаркованной на перпендикулярной улочке машины. Чувствуя, как сердце колотится быстрее, она подошла ближе. Сидящий за рулем открыл соседнюю дверцу. Машина сразу тронулась с места и направилась в сторону бульвара Пасео-де-Прадо.

— Господи, я бы в жизни тебя не узнал, — проговорил водитель. — Ты… так изменилась…

Она, покраснев, отвела глаза.

— Пожалуйста, выпусти меня, — попросила она. — Остановись и дай мне выйти.

— Элиса, две недели назад за нами перестали следить. Я знаю это наверняка.

— Все равно. Выпусти меня. Мы не должны говорить.

— Дай мне один шанс. Нам нужно встретиться без их ведома. Только один шанс.

Элиса взглянула на него. Бланес выглядел намного лучше, чем на базе «Игл Груп». На нем была свободная рубашка и джинсы, бороду он так и не сбрил, пожалуй, в ней было столько же волос, сколько пропало с его головы. Но было ясно, что он казался другим. Она тоже казалась другой. В этой одежде она почувствовала себя по-дурацки. Вдруг все ее хрупкое существование рухнуло на ее глазах. Она подумала, что, пожалуй, он прав: им надо поговорить.

— Знаешь, я очень рад тебя видеть, — с улыбкой добавил он. — Я не был полностью уверен в эффективности этого музыкального послания… Я сказал тебе, что наблюдение сняли, но я решил принять меры предосторожности. Кроме того, мне казалось, что по-другому ты не придешь. Жаклин нам тоже пришлось… подбросить приманку.

Она обратила внимание на множественное число: «нам пришлось». О ком еще он говорит? И все-таки присутствие Бланеса, его близость, были чем-то надежным и действовали успокаивающе. Глядя на проносящиеся мимо сверкающие огни ночного Мадрида, она спросила об остальных.

— У них все в порядке: Райнхард приехал на поезде по билету, купленному одним из его студентов, а Жаклин прилетела на самолете. Серджио Марини приехать не сможет. — В ответ на вопросительный взгляд Элисы он добавил: — Не волнуйся, с ним все в порядке, но он не приедет.

Остаток пути по залитым желтым светом автотрассам и черным шоссе прошел в молчании. Дом стоял посреди поля, недалеко от Сото-дель-Реаль, и даже в темноте казался громадным. Бланес сказал ей, что это старинная собственность его семьи, теперь им владеют его сестра и зять, которые хотят устроить тут деревенскую гостиницу. И добавил, что «Игл Груп» о его существовании неизвестно.

В гостиной, в которую они вошли, было ровно столько мебели, чтобы гостям не пришлось усаживаться на полу. Зильберг встал, приветствуя ее, Жаклин — нет. При виде Жаклин Элиса удивленно заморгала, но отвела глаза, заметив, что при виде нее в глазах бывшей преподавательницы появилось такое же выражение, как было в первый момент у Бланеса. И еще Жаклин, похоже, увидела в ней свое зеркальное отражение. Что все это значило? Что с ними происходит?

— Я очень рад, что ты пришла, — сказал Бланес, подвигая ей стул из кованого железа; сам он тоже сел. — Давайте сразу перейдем к делу. Прежде всего я должен сказать вам, что прекрасно пойму ваше удивление и даже недоверие, когда вы услышите то, что мы вам расскажем. Упрекнуть вас в этом я не могу, просто прошу немного терпения. — Последовало молчание. Бланес, который сидел, опершись локтями на ноги и сплетя пальцы, резко заявил: — «Игл Груп» нас обманывает. Обманывает уже многие годы. Мы с Райнхардом обнаружили подтверждение. — Он протянул руку к ящику стоявшего поблизости шкафа и вытащил оттуда какие-то бумаги. — Предоставьте нам вотум доверия. Воспоминания придут сами, вы увидите. Так было с нами…

— Воспоминания? — переспросила Жаклин.

— Мы многое забыли, Жаклин. Нас накачали наркотиками.

— Когда мы были на базе в Эгейском море, — вступил в разговор Зильберг. — И каждый раз во время встреч с их «специалистами» нам колют наркотики…

Элиса недоверчиво склонилась вперед.

— Зачем им это?

— Хороший вопрос, — отметил Бланес. — В принципе они пытаются скрыть, что гибель Крейга и Нади связаны со смертью Черил, Розалин и Рика. Усилия, которые прилагает «Игл Груп» для того, чтобы все скрыть, просто поражают. Они тратят миллионы, чтобы создать дымовую завесу, но это дело все равно вырывается из-под их контроля: с каждым разом все больше свидетелей, людей, которых приходится помещать в больницы и «лечить», журналистов, которых нужно запутывать… В Мадриде после происшествия с Надей власти эвакуировали целый квартал под предлогом вероятности взрыва, а потом запустили сообщение о том, что русская девушка сошла с ума и угрожала подорвать здание, а потом покончила с собой.

— Им надо было рассказать что-то правдоподобное, Давид, — заметила Элиса.

— Верно, но обратите внимание на это. — Он протянул ей одну из бумаг. — Хозяйка квартиры, Надина подруга, которая была в отпуске в Египте, узнав о случившемся, сразу захотела вернуться. Но не успела: через два дня какие-то дети в другой квартире этого дома устраивали фейерверк и спровоцировали пожар. Соседей эвакуировали, жертв не было, а вот здание сгорело дотла.

— Да, об этом много писали. — Элиса прочитала заголовки газет. — Но это всего лишь печальное совпадение, которое…

Это даже не подлежит обсуждению. Я расскажу тебе о другом совпадении.

Она встревоженно посмотрела на Бланеса.

— После гибели Колина Крейга тоже не осталось ни свидетелей, ни места происшествия, — продолжил Бланес. — Через два дня после его смерти его жена покончила с собой в больнице, а ребенок умер через несколько часов после того, как его нашли с симптомами обморожения. Семья Колина и семья его жены не захотели оставлять себе тот дом и выставили его на продажу через посредников. Дом купил молодой директор компьютерной компании под названием «Техтем».

— Это компания, которая служит прикрытием «Игл Груп», — пояснил Зильберг.

— Дом сразу снесли до основания, — добавил Бланес. — В обоих случаях одно и то же: ни свидетелей, ни места происшествия.

— Как вы раздобыли всю эту информацию? — спросила Элиса, листая бумаги.

— Мы с Райнхардом навели кое-какие справки.

— Но все равно, Давид, это не доказывает, что смерть Колина и Нади связана с тем, что произошло на Нью-Нельсоне.

— Я знаю, однако посмотри на все с другой точки зрения. Если гибель Колина и Нади никак не связана с Нью-Нельсоном, зачем устраивать весь этот театр, чтобы уничтожить место преступления? И зачем увозить и накачивать наркотиками всех нас?

Жаклин Клиссо скрестила длинные ноги, открытые до бедра под удивительным платьем без рукавов, разделенным на три части (ворот, топ и юбка) с отверстиями между всеми уровнями. Элисе она казалась очень соблазнительной: накрашена до предела, черные волосы собраны в узел.

— У тебя есть доказательства того, что нам давали наркотики? — нетерпеливо спросила она.

Бланес ответил спокойно:

— Жаклин, ты проводила осмотр тела Розалин Райтер. А после взрыва ты спускалась в кладовую, потому что Картер позвал тебя что-то посмотреть. Ты обо всем этом помнишь?

На какой-то миг Жаклин перестала быть собой: с ее лица исчезло всякое выражение, тело неподвижно застыло на стуле. Ее сексуальная внешность настолько контрастировала с этой реакцией сломанной заводной куклы, что Элисе стало страшно. Она увидела ответ в растерянности бывшей преподавательницы еще раньше, чем услышала ее слова.

— Я… кажется… немного…

— Наркотики, — сказал Зильберг. — Нам стерли воспоминания наркотиками. Сейчас такое возможно, ты знаешь. Существуют производные от лизергиновой кислоты, которые даже создают ложные воспоминания.

Элиса чувствовала, что Зильберг прав. В тумане памяти она, казалось, смутно видела, что, пока она находилась на базе в Эгейском море, ей делали какие-то инъекции.

— Но для чего? — повторила она. — Допустим, гибель Колина и Нади как-то связана со смертью Розалин, Рика и Черил. Что им нужно от нас? Почему они везут нас туда, колют и возвращают назад? Какую информацию мы можем им дать? Или какие воспоминания они хотят у нас стереть?

— Это самый главный вопрос, — согласился Зильберг. — Они давали наркотики всем нам, не только Жаклин, хотя все остальные не проводили осмотр тел и не были свидетелями преступлений…

— И мы ничего не знаем, — сказала Элиса.

Бланес поднял руку:

— Это значит, что мы все-таки что-то знаем. У нас есть что-то, что им нужно, и прежде всего нам надо узнать, что именно. — Он обвел всех взглядом, останавливаясь на каждом из присутствующих. — Нам нужно выяснить, что у нас общего, что нас объединяет, хотя мы, возможно, об этом не знаем.

— Мы все были на Нью-Нельсоне и видели прошлое, — сказала Жаклин.

— Но какую информацию они могут из этого извлечь? И какие воспоминания они хотят стереть? Мы все помним о проекте «Зигзаг» и о записях с «Солнечным озером» и «Иерусалимской женщиной»…

— Я их никогда не забуду, — прошептал Зильберг, мгновенно постарев на годы.

— Тогда — что у нас общего? Что у нас было общего на протяжении всех этих лет после возвращения с Нью-Нельсона, что они хотят узнать, а потом стереть в нас?

Глядя на Жаклин, Элиса внезапно ощутила дрожь.

— Он… — прошептала она. Ей было показалось, что они ее не поймут, но резко изменившееся выражение лица всех остальных побудило ее продолжить: — То, что нам снится… Я зову его Белоглазым Господином.

У Бланеса и Зильберга одновременно отвисла челюсть. Повернувшаяся к ней Жаклин кивнула:

— Да, — проговорила она. — У него именно такие глаза.

— Это ощущение зараженности. Зачумленности, — сказала Жаклин. — Ты тоже это чувствуешь, правда, Элиса?

Она кивнула. «Зачумленность» — самое подходящее слово. Ощущение «испачканности», словно она вся вывалялась в тине огромного болота. Но это было больше, нежели просто физическое ощущение, это была идея. Жаклин очень точно выразила ее словами, и Элисе подумалось: насколько же этой женщине пришлось выстрадать все это — возможно, больше, чем ей самой.

— Я словно жду чего-то ужасного… Я — часть его и не могу убежать. Я одна. И оно притягивает меня. Надя тоже это чувствовала, теперь я вспоминаю…

У Элисы перехватило дыхание. Меня притягивает, и я хочу повиноваться. Ей хотелось произнести эти слова, но они казались столь отталкивающими, что она не решалась облечь их в звуки. Некое присутствие. Присутствие чего-то, что хочет меня.

И Жаклин.

Возможно, всех нас, но нас двоих в особенности.

После долгого молчания Бланес поднял глаза. Никогда еще Элиса не видела его таким бледным, таким растерянным.

— Не нужно… рассказывать того, чего не хотите, — тихо сказал он. — Я расскажу вам, что происходит со мной, а вы просто скажете, похоже ли это на то, что испытываете вы. — Он обращался в первую очередь к женщинам, и Элиса подумала, что, возможно, он уже говорил об этом с Зильбергом. — Его я вижу в моих страшных снах, в моих «отключениях»… И когда он появляется… я вижу, как я сам делаю жуткие вещи. — Он понизил голос, на щеках появились пятна румянца. — Я должен их делать, как будто он принуждает меня. Я делаю это с… моей сестрой или матерью. Это не доставляет мне удовольствия, хотя иногда в этом есть и удовольствие. — Молчание было гробовым, и Элиса поняла, каких усилий стоило Бланесу все это сказать. — Зато всегда присутствует… насилие.

— У меня жена, — сказал Зильберг. — Моя жертва в снах она. Хотя сказать «жертва» мало. — Лицо этого мощного мужчины сморщилось, он поднялся и повернулся к ним спиной.

Он долго рыдал, и никто был не в силах его утешить. Элиса содрогнулась от еще одного внезапно нахлынувшего воспоминания: воспоминания о том дне, когда она видела такие же его рыдания перед люком кладовой.

Когда он снова повернулся к ним, лицо Зильберга блестело, он снял очки.

— Я живу с ней раздельно… Мы не развелись, потому что по-прежнему любим друг друга. Больше того, я люблю ее как никогда раньше, но я не мог жить дальше рядом с ней… Я так боюсь причинить ей боль… Боюсь, что он заставит меня это сделать…

Жаклин Клиссо встала и отошла к окну. В гостиной было темно и тихо.

— Считайте, что вам повезло, — сказала она, не оборачиваясь, устремляя взгляд в ночь через грязные стекла. Больше всего в ее исповеди Элису поразило то, что голос ее не изменился: она не плакала, не жаловалась. Если Зильберг говорил, как обреченный, Жаклин Клиссо говорила, как осужденный, приговор которому уже привели в исполнение. — Я никогда никому об этом не рассказывала, только врачам «Игл Груп», но, наверное, скрывать дальше ни к чему. Уже много лет мне кажется, что я больна. К такому заключению я пришла, когда развелась с мужем и бросила сына через год после возвращения с Нью-Нельсона и когда решила оставить преподавание и свою работу. Теперь я одна, живу в Париже, в студии, за которую платят они. В обмен за это они просят только, чтобы я рассказывала им о своих снах… и о своем поведении. — Она стояла совершенно неподвижно, формы ее были четко очерчены экстравагантным коротким платьем. Элиса была уверена, что, кроме этого платья, на ней ничего нет. — Но нельзя сказать, что я живу одна. Я живу с ним, если вы понимаете, о чем я. Он говорит мне, что мне делать. Угрожает. Заставляет желать какие-то вещи и наказывает меня с помощью меня же самой, моими собственными руками… Я уже пришла к мысли, что сошла с ума, но они убедили меня, что это последствия Воздействия… Как там они это называют? «Посттравматический психоз»… Я называю его иначе. Когда я набираюсь храбрости, чтобы дать ему имя, я называю его Сатана, — шепотом выговорила она. — И он заставляет меня сходить с ума от ужаса.

Последовало молчание. Взгляды обратились к Элисе. Несмотря на исповедь Жаклин, говорить ей было трудно.

— Я всегда думала, что это игра воображения, — выговорила она пересохшими губами. — Я представляю, что он приходит ко мне почти каждую ночь, в определенное время. Я должна ожидать его… почти нагая. Потом он приходит и говорит мне разные вещи. Ужасные вещи. О том, что он сделает со мной или с людьми, которых я люблю, если я не буду ему повиноваться… Я тоже жутко его боюсь. Но я думала, что… что это просто интимные фантазии…

— Это самое страшное, — согласилась Жаклин, — что нам хотелось думать, будто все дело в нас, но мы знали, что это не так.

— Этому должно быть какое-то объяснение. — Бланес потирал виски. — Я не говорю о рациональном объяснении. Большинство из нас физики, и мы знаем, что действительность не всегда рациональна… Но какое-то объяснение, подлежащее доказательству, должно быть. Какая-то теория. Нам нужно найти теорию, чтобы понять, что с нами происходит…

— Есть несколько вариантов. — Казалось, что голос Зильберга исходит от кого-то другого. В нем было что-то, роднившее его с тишиной дома и ночных полей. — Давайте отбрасывать несущественные. Прежде всего что во всем виновата «Игл Груп». Они накачали нас наркотиками и превратили в это.

— Нет, — возразил Бланес. — Они действительно скрывают от нас информацию, но, похоже, они растеряны не меньше нашего.

И напуганы, подумала Элиса.

— Второй вариант — Воздействие. Я точно знаю, что вид Солнечного озера и женщины из Иерусалима вызывал у нас разные реакции. В этом смысле «Игл Груп» права, последствия совершенно не изучены. Возможно, Воздействие вселило в нас навязчивую идею об… об этом образе. Возможно, он продукт нашего взбаламученного подсознания… Предположим, что Валенте сошел с ума и смог убить Розалин и миссис Росс… Я не хочу обсуждать, как он это сделал, а просто рассмотреть сам факт. И предположим, что сейчас нечто подобное происходит еще с кем-то из нас. Это может быть кто-то из тех, кто сейчас сидит здесь, или Серджио… Представьте себе, что, как бы невероятно это ни показалось, кто-то из нас… повинен в смерти Колина и Нади.

Гипотеза Зильберга их встревожила.

— В любом случае, — заметил Бланес, — Воздействием можно объяснить схожесть между нашими видениями и изменения, которые произошли в нашей жизни… Другие варианты есть?

— Остается последний, — кивнул Зильберг, — какая-то тайна, подобная тайне веры. Неведомое. Неизвестный член уравнения.

— В математике неизвестные члены обычно вычисляются, — сказал Бланес. — Если мы хотим выжить, нам придется вычислить это неизвестное…

Внимание всех снова привлек голос Жаклин:

— Я могу сказать вам только одно: что бы это ни было, я уверена в том, что это реальное и обладающее сознанием зло. Нечто извращенное. И оно нас подстерегает.