28

Остров появился, как дыра в волнистой синей ткани под лучами быстро заходящего солнца. Перед тем как решиться на посадку, вертолет сделал два круга.

До этого момента мысль о клочке джунглей, плавающем посреди тропического океана, в понимании Виктора больше вязалась с рекламой турагентств, а не с реальностью; это было одно из тех мест, куда никогда нельзя попасть, потому что они — сплошная выдумка, рекламная наживка. Но когда он увидел посреди Индийского океана Нью-Нельсон, окруженный кольцами разных оттенков зеленого, покрытый листьями пальм, казавшихся сверху цветами, и ванильными песками, да огромные бусы из кораллов, разбросанные по морю, он был вынужден признать свою ошибку. Такие вещи и вправду существуют.

Но если был реальностью остров — с ужасом рассуждал он, — то все, слышанное до сих пор, приобретало большую правдоподобность.

— Это похоже на рай, — прошептал он.

Сидевшая с ним на узкой скамье Элиса не сводила с острова глаз.

— Это ад, — проговорила она.

В этом Виктор сомневался. Несмотря на все то, что ему уже рассказали, он не думал, что это место хуже аэропорта в городе Сана в Йемене, где они провели предыдущие восемнадцать часов, ожидая, пока Картер закончит подготовку к их перелету на остров. За все это время ему не удалось ни принять душ, ни переодеться, после спанья на неудобных аэропортовских скамьях все кости болели, а поесть он смог только чипсы и несколько шоколадок, запивая минеральной водой. И все это после мучительного перелета на авиетке из Торрехона, прошедшего под аккомпанемент мрачных нотаций Картера.

— Вы ученые, и выражение «теоретически» вам знакомо, так ведь? Так вот «теоретически» вы вернетесь на то же место, которое покинули десять лет назад, но, если там что-то изменилось, чур меня в этом не винить.

— Мы никогда его не покидали, — тихо ответила Жаклин Клиссо.

В отличие от Элисы Жаклин захватила с собой кое-что из одежды. В Сана она переоделась, и теперь ее гладкие волосы, окрашенные в рыжий цвет, были частично скрыты под спортивной кепкой, а на ней были белая летняя блузка и джинсовая мини-юбка. Сейчас она сидела рядом с Бланесом и смотрела в другое окошко, но, завидев остров, отвела взгляд от стекла.

Их слова Виктора не трогали: пусть там ждет что угодно, но по крайней мере это конечный пункт их сумасшедшего путешествия. У него будет время на то, чтобы помыться, а может, даже и побриться. А вот насчет вероятности обнаружения чистой одежды у него имелись сомнения.

Вертолет еще раз резко повернул. После очередного толчка — араб-пилот утверждал, что это порывы ветра, но, по мнению Виктора, причиной всему была его неловкость — машина выпрямилась и начала спускаться на песчаную площадку. В правом углу площадки виднелись черные развалины и искореженный металл.

— Это то, что осталось от барака и склада, — сказала Элиса.

Виктор заметил, что она вздрогнула, и обнял ее за плечи.

С воздуха научная станция смутно напоминала вилку с поломанной ручкой. Ее кончиками были три серых корпуса с наклонными крышами, соединенные с северной стороны, а часть здания, где должна была быть ручка, была круглой и короткой — Виктор предположил, что там должна находиться «Сьюзан», ускоритель заряженных частиц. Над ней возвышались металлические скелеты длинных и круглых антенн, воткнутых словно дротики. Проволочное ограждение замыкало все пространство в один большой прямоугольник.

Виктор вышел из вертолета одним из последних. Он последовал за Элисой к трапу, пригибаясь вместе с ней из-за низкого потолка (чуть не целуя ей попку), и спрыгнул на землю ошалевший от всего этого путешествия, тучи песка и шума пропеллера. Он закашлялся и отбежал, а когда вдохнул, в легкие попало несколько кубических сантиметров островного воздуха. Тут было не так влажно, как он ожидал.

— На юге гроза, на островах Чагос, — крикнул еще не вышедший из вертолета Картер, без труда перекрывая гул лопастей.

— Это плохо? — повысив голос, спросил Виктор.

Картер посмотрел на него так, точно он был каким-то насекомым на стадии линьки:

— Это хорошо. Меня больше волновало бы ее отсутствие, в это время года сухая погода более вероятна. Пока здесь ходят грозы, никто сюда не сунется. Держите.

Он протягивал какую-то коробку, удерживая ее одной рукой. Виктору понадобились обе, и все равно коробка падала у него из рук. Он почувствовал себя солдатом, несущим провиант. Это и в самом деле была часть продуктов, которые Картеру удалось раздобыть на Сана: консервные банки и пакеты с итальянскими макаронами, а также разнокалиберные батарейки для фонариков, радиопередатчики, боеприпасы и бутылки с водой. Последние были особенно ценными, так как цистерна в здании склада была разрушена, и Картер не знал, установили ли здесь новую. Элиса, Бланес и Жаклин, вернувшись к вертолету, разобрали остатки вещей.

Шатаясь словно пьяный, Виктор направился к корпусу. Коробка была жутко тяжелой. Он увидел, как его обгоняют Элиса и Жаклин. Элиса несла две коробки — может, и полегче, чем у него, но две. Он пал духом и почувствовал себя ни на что не годным. Вспомнилось, как тяжело давались ему в школе физические упражнения и как унизительно было, когда девочки показывали свое превосходство в отношении силы. Так или иначе, представление о том, что женщина, особенно если она так привлекательна, как Элиса или Жаклин, должна быть слабее его, очень сильно укоренилось в его сознании. Да, это было глупое представление, но избавиться от него Виктор не мог.

Морщась от натуги и пытаясь дойти до корпуса, он услышал за спиной голос Картера, громко прощавшегося с пилотом. Будучи главным по безопасности на Нью-Нельсоне, Картер без проблем убедил патрульных сделать вид, будто ничего не произошло. К тому же, по его словам, какое-то время можно не опасаться, что «Игл Груп» узнает о том, что они здесь — охранникам можно доверять. Но он предупредил их, что вертолет улетит сразу: нельзя рисковать тем, что его обнаружат с военного самолета во время дежурства. Они останутся одни. И, как если бы Виктору требовались какие-то доказательства, он услышал нарастающий рев пропеллера и поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как вертолет, поблескивая в лучах заходящего солнца, разворачивается в воздухе и удаляется. Одни в раю, подумал он.

Возможно, именно эта мысль выбила его из колеи, потому что как раз в этот момент коробка выскользнула у него из рук. Он успел ее подхватить, но один из углов стукнул его по правой ноге. От острой боли всякая мысль о рае окончательно покинула его.

К счастью, его неловкости никто не заметил. Все стояли около двери в третий корпус, по всей видимости, ожидая, пока Картер ее откроет.

— Помочь? — спросил Картер, обгоняя его.

— Нет, спасибо… Все…

Покраснев как помидор и тяжело дыша, Виктор снова зашагал по песку, хромая и широко расставляя ноги. Картер подошел к остальным и теперь держал клещи длиной с руку. Раздавшийся при перерезании закрывавшей дверь цепи звук был похож на выстрел.

— Дом пустой, полы не метены, — сказал он так, точно считалочку, остановившись, чтобы отодвинуть ботинком какой-то мусор.

Было 18:50 по островному времени, пятница, 13 марта 2015 года.

Пятница, тринадцатое. Виктор подумал, не принесет ли им это совпадение неудачу.

* * *

— Теперь она кажется мне крохотной, — сказала Элиса.

Она стояла на пороге, водя лучом фонарика по своей бывшей комнате на Нью-Нельсоне.

Виктору начинало казаться, что это действительно ад.

В жизни ему не приходилось видеть более гнетущего места. Металлические стены и пол раскалены, как только что выключенная духовка, несколько часов проработавшая при температуре двести градусов. Кругом мрак, никакой вентиляции, и пахло преотвратительно. И уж конечно, корпуса оказались намного меньше, чем он представлял по рассказу Элисы: одна несчастная столовая, одна несчастная кухня, голые спальни. От кровати остался только каркас, в ванной лишь самое необходимое — все покрыто пылью.

Ничего похожего на то восхитительное место, где десять лет назад ее встретила Черил Росс. К глазам Элисы подступили слезы, и она, удивленно улыбнувшись, сказала, что и не подозревала, что страдает от ностальгии. Наверное, устала с дороги.

Кинозал Виктора впечатлил больше, хотя он тоже был маленьким, и там стояла ужасная жара. При виде темного экрана он невольно ощутил трепет. Возможно ли, что там когда-то показывали Иерусалим времен Христа?

Однако, увидев зал управления, он раскрыл рот от изумления.

Почти тридцать метров в ширину, сорок в длину, бетонные стены — самое большое и прохладное помещение. Света еще не было (Картер пошел проверять генераторы), но в тусклом отблеске сумерек, просачивавшемся сквозь окна, Виктор с восторгом рассматривал сверкающую спину «Сьюзан». Он был физиком, и никогда еще не видел ничего подобного этой установке. Он отреагировал, как охотник, наслушавшийся невероятных историй о подстреленной дичи, который наконец разглядывает то фантастическое оружие, с помощью которого ее раздобыли, и перестает сомневаться в правдивости всего остального.

Резкий шум заставил его вздрогнуть. На потолке загорелись люминесцентные лампы, и все замигали. Виктор взглянул на своих товарищей так, будто видел их впервые, и внезапно осознал, что будет здесь с ними жить. Но такая перспектива его устраивала, по крайней мере в отношении Элисы и Жаклин. Общество Бланеса тоже нельзя назвать неприятным. Только появившийся в этот момент из-за маленькой двери справа Картер все еще не вписывался в его картину мира.

— Ну вот, свет для того, чтобы играть с компьютерами и разогревать еду, есть. — Он снял куртку, седые волосы на груди виднелись в вырезе футболки, а бицепсы распирали ее рукава. — Плохо только, что воды нет. И кондиционерами пользоваться нельзя, если мы хотим, чтобы все остальное работало. На резервный генератор я не полагаюсь, а основной так и не починили. Это значит, что будет жарко, — с улыбкой добавил он. Но на его лице не было ни капли пота, тогда как все остальные, как заметил Виктор, взмокли с головы до ног. Слушая Картера, он никогда не мог понять, издевается ли тот или в самом деле хочет помочь. Наверное, и то, и другое, решил он.

— Есть и другая причина экономить энергию, — сказал Бланес. — До сих пор мы действовали, исходя из обратного, и всячески пытались избегать темноты. Но ясно, что Зигзаг использует энергию, которая попадает в его распоряжение… Свет и подключенные электроприборы служат ему пищей.

— А вы предлагаете посадить его на диету, — прокомментировал Картер.

— Не знаю, будет ли от этого вообще-то какой-нибудь толк. Энергией он пользуется по-разному. Например, в самолете Зильберга ему оказалось достаточно освещения салона. Но лучше не очень-то облегчать ему жизнь.

— Это можно. Отключим общее освещение и подсоединим только компьютеры и микроволновую печь для подогрева еды. Фонариков у нас хватает.

— Тогда не будем терять времени. — Бланес обернулся к остальным: — Мне бы хотелось, чтобы мы работали вместе. Можно использовать этот зал: здесь есть несколько столов, места хватает. Распределим задачи. Элиса, Виктор, существует определенная временная модель нападений, которую нужно отследить. Почему Зигзаг действует несколько дней подряд, а потом «отдыхает» несколько лет? Это как-то связано с потребляемой им энергией? Есть ли в этом какая-то закономерность? Картер предоставит вам подробные отчеты об убийствах. Я поработаю с выводами Райнхарда и с архивами Марини. Жаклин, ты можешь помочь мне разобрать его файлы…

Пока все согласно кивали, случилось нечто неожиданное.

Оттого, что все очень устали, а может, потому что все произошло так быстро, сразу никто даже не отреагировал. Только что Картер стоял справа от Бланеса, потирая руки, и вот он уже подскочил к центральному компьютеру и со всей силы ударил ногой что-то под столом. Потом раздулся от важности и посмотрел на них, как старый кочегар паровоза, вмешивающийся в разговор пассажиров первого класса:

— Профессор, вы забыли о плохих студентах, которые прогуливают лекции. Мы тоже можем пригодиться для уборки в аудиториях. — Он театрально нагнулся и поднял с пола маленькую раздавленную змею. — Наверное, ее родичи ползают где-то поблизости. Как это ни странно, мы в джунглях, а разная живность любит забираться в пустые дома в поисках пищи.

— Она не ядовита, — не моргнув глазом, ответила Жаклин, беря змею в руки. — Похоже, это зеленая бойга.

— Угу, но все равно противно, правда? — Картер забрал змею у нее из рук, подошел к металлическому мусорнику и бросил туда маленькую зеленую гирлянду с выпущенными кишками. — Похоже, работать придется не только головой, надо будет что-то делать и ногами. И кстати, мне тоже понадобится помощь. Кто-то должен открывать и разбирать провиант, готовить, нести дежурство на карауле, немного прибираться… Иными словами, знаете ли, делать все эти банальные вещи, которых немало в жизни…

— Я это сделаю, — сразу сказал Виктор и взглянул на Элису. — Ты сама можешь заняться подсчетами. — Она заметила, что Картер ухмыляется, точно ему смешно, что вызвался Виктор.

— Хорошо, — подытожил Бланес. — Приступим. Картер, как вы думаете, сколько у нас времени?

— В смысле, до того, как «Игл Груп» зашлет к нам кавалерию? Пара дней, максимум дня три, если они поведутся на подставу, которую я оставил им в Йемене.

— Мало.

— Будет еще меньше, профессор, — сказал Картер. — Потому что Гаррисон — хитрый лис, и я знаю, что он не поведется.

Положительная черта людей, которые в обыденной жизни постоянно чуть унылы, заключается в том, что, когда наступают действительно тяжелые моменты, они всегда немного оживляются. Они как будто думают: «Не знаю, чего я жалуюсь. Смотри-ка, что сейчас происходит». Именно это случилось с Виктором. Нельзя сказать, что он чувствовал себя совершенно счастливым, но он испытывал подъем, ощутил какую-то жизненную силу, которую в себе не подозревал. Позади остались дни, посвященные гидропонным растениям и философским книгам — теперь он жил в диком мире, где почти каждую минуту требовались новые качества. К тому же ему нравилось чувствовать себя полезным. Он всегда считал: то, что ты умеешь делать, ничего не стоит, если это не служит другим, и теперь настало время воплотить этот принцип в жизнь. Весь вечер он распаковывал коробки, подметал и убирал, выполняя приказания Картера. Он полностью выбился из сил, но обнаружил, что в усталости есть нечто притягательное, как в наркотике.

В какой-то момент Картер спросил, умеет ли он готовить в микроволновой печи.

— Я умею делать жаркое, — ответил он.

Картер смерил его долгим взглядом.

— Так сделайте.

Было ясно, что бывший военный злоупотребляет его добрым расположением, но Виктор беспрекословно подчинялся. В конце концов, какое удовольствие получал он дома, стараясь только для себя? Теперь у него была возможность помочь другим, делая все эти простые вещи.

Он открыл консервные банки, бутылки с маслом и уксусом, достал тарелки и в тусклом свете, еще сочившемся из окна, приготовил ужин, стараясь, чтобы вышло что-то мало-мальски вкусное. Он снял свитер и рубашку и работал, обнажив туловище. Временами ему казалось, что в этом влажном воздухе он задыхается от пота, но все это придавало его действиям еще большую степень реальности. Он был шахтером, готовящим ужин для измученных работой товарищей, юнгой, драящим палубу.

Перед ними проплывали невиданные картины. В какой-то миг на кухню вошла Элиса с джинсами в руках. На ней были только маечка на бретельках и малюсенькие трусики, но она все равно была в поту и подобрала свои прекрасные густые волосы резинкой.

— Виктор, тут есть что-то, чем можно это обрезать? Может, какие-нибудь большие ножницы… Я умираю от жары…

— По-моему, у меня есть подходящая штучка.

Картер принес огромный ящик с инструментами и оставил в соседней комнате. Виктор достал оттуда портативный металлический резак. Какой это был неожиданный и чудесный миг! Как мог он когда-нибудь представить себе подобную ситуацию, тем более с Элисой? Даже она улыбнулась, и они вместе шутили:

— Повыше, повыше, режь здесь, — командовала она.

— У тебя получатся мини-брюки. Это даже не шорты, слишком уж они маленькие…

— Режь, не жалей. У Жаклин для меня ничего нет.

Он подумал о своей прошлой жизни, когда считал себя счастливцем, если ему удавалось попить с ней кофе в асептической атмосфере университета Алигьери. А теперь они были почти обнажены (он — до пояса, она — в трусиках) и решали, где обрезать джинсы. Конечно, ему все еще было страшно (и ей тоже, разумеется), но в этом страхе было нечто, заставлявшее его думать, что может случиться все, что угодно — и приятное, и неприятное. Страх делал его свободным.

Когда ужин был готов, уже стемнело и жара немного спала. В окошко столовой проникал легкий бриз, почти ветер, и Виктор мог различить тени, колышущиеся за ограждением. Он постелил бумажную скатерть, расставил тарелки и на манер канделябра установил в центре одну из переносных ламп. Он попытался даже подать еду покрасивее, но это прошло незамеченным. Поужинали второпях и молча, никто ни с кем не разговаривал. Элиса, Жаклин и Бланес сразу вернулись в зал управления и возобновили работу.

Виктор остался убирать со стола и включил рацию в кармане джинсов. В разномастном шуме эфира ему слышалось дыхание Элисы. Он представил себе, что дыхание — это нечто вроде отпечатков пальцев, и сейчас он слышит выдохи именно ее контральто, которые ни с чем нельзя перепутать, и скрип ее карандаша о бумагу.

Раздать всем рации придумал Бланес. Картер в ответ на его предложение изобразил мину на каменном лице, точно говоря: «Профессор, оставьте практические вопросы мне», но в конце концов нагрузился переносными рациями, чтобы распределить их между ними, хоть и заметил:

— Это вам не очень-то поможет, господин разумник. Зильберга он разорвал на клочки прямо под носом охранников, внутри самолета, не забыли? А Стивенсона — на баркасе, по размеру меньшем, чем эта комната, на глазах у пяти человек, которые ничего не видели и не могли сделать…

— Я знаю, — признал Бланес, — но думаю, лучше нам все время быть на связи. Это успокаивает.

Поэтому в паху у Виктора шуршали и покашливали голоса Жаклин, Элисы и Бланеса, и ему думалось, что и другие слышат шумы, которые производит он сам, поэтому он постарался собирать тарелки тихо (потом их нужно будет помыть морской водой, которую принес в бидонах с пляжа Картер). В этот момент его окликнул Картер:

— Возьмите фонарь, спуститесь в кладовую и посмотрите на верхних полках, нет ли там чего-нибудь, что может нам пригодиться. Вы выше меня, а лестницы у нас нет.

Виктор попросил его повторить приказ: с момента прибытия на остров Картер вовсе не пытался говорить по-испански, и хотя Виктор неплохо понимал английский, речь этого человека временами оказывалась для него тарабарщиной. Когда он наконец понял, то послушно повиновался: взял фонарь и направился в темную смежную комнатушку, в полу которой был открыт люк.

Открытое отверстие люка было темно.

Он посветил туда, увидел ведущие вниз ступени и вдруг вспомнил. Тут он убил ту женщину. Как ее звали? Черил Росс.

Он поднял глаза. Картер еще был на кухне, что-то там делал. Он снова посмотрел на люк. Что такое? Ты годишься только на то, чтобы готовить ужин? Он вдохнул побольше воздуха и начал спускаться по ступеням. Из кармана брюк рация донесла до него кашель Элисы в треске помех. Слышала ли она приказ Картера? Знала ли, что он сейчас делает?

Когда его накрыл потолок кладовой, Виктор поднял фонарик. Он увидел металлические полки, заваленные всяческими предметами. Пол здесь был земляной, хотя, как он ни вглядывался, следов, которые ожидал (и боялся) найти, так и не обнаружил. Тут, внизу, было прохладно по сравнению с липким воздухом кухни, даже немного холодно.

Вдруг в глубине он заметил серую металлическую дверь, забитую деревянными планками.

Он вспомнил рассказ Элисы о том, что все случилось в холодильной камере.

За этой дверью.

Виктора передернуло. Он до конца спустился по ступеням и решил сосредоточиться на своей задаче.

Начал он с полок справа. Встал на носки и посветил на самую верхнюю. Во тьме показались две коробки, вроде бы с печеньем, и большие металлические банки, по всей видимости, с чем-то несъедобным. На ум ему пришел ребус, где один китаец показывает другому банку с лаком, чтобы сказать «рак». У китайцев вместо «брат» вышел бы «блат» Из рации доносился тихий разговор, которому приходилось прорываться через цензуру статических помех: Бланес и Элиса принялись рассуждать о чем-то, связанном с расчетом УПВ (универсальной переменной времени) и о периодах энергии. Вибрато голоса Элисы приятно щекотало ему пах.

— Э, да выключите эту дрянь, — услышал он вдруг голос Картера, сопровождавшийся звуком спускающихся по ступеням ботинок. — Никакого проку от нее нет, что бы там этот умник ни говорил.

Виктор пропустил его слова мимо ушей. Он даже не стал отвечать, просто дальше шарил лучом фонарика по верхним полкам, пока не наткнулся на новые ящики.

Внезапно его гениталий коснулась рука. Огромная рука. Он отскочил, но толстые пальцы Картера успели залезть в узкий карман его джинсов и выключить рацию.

— Что… вы делаете? — закричал Виктор.

— Спокойно, падре, вы не мой тип. — Картер оскалился в темноте. — Я же сказал вам, что рации — бесполезная дрянь, и мне не нравится, когда меня кто-то слышит.

Виктор подавил обиду, продолжив работу.

— Будьте добры, не называйте меня «падре», — сказал он. — Я преподаватель физики.

— Я думал, вы занимались религией или теологией или чем-то в этом роде.

— Откуда вы знаете? — удивился Виктор.

— Слышал, как вы говорили об этом француженке вчера вечером, в аэропорту в Йемене. И видел, что вы иногда молитесь.

Эта неожиданная наблюдательность Картера Виктора изумила. Он действительно говорил с Жаклин о том, какие книги он читает, и на протяжении поездки несколько раз молился (никогда в жизни он не испытывал такого горячего желания это сделать), но он всегда незаметно, едва шептал «Отче наш». Он не думал, что кто-то обратит внимание.

— Я католик, — ответил Виктор. Он протянул руку и наклонил один из ящиков, чтобы посмотреть, что внутри. Снова какие-то банки. Он вытащил одну из них. Фасоль.

— Что ученый, что священник — один черт. — Картер принялся снимать коробки с полок, стоявших по левую сторону. — Это худшие общественные сословия, я так считаю. Одни создают оружие, другие его благословляют.

— А солдаты из него стреляют, — возразил Виктор, не испытывая желания спорить, но с задней мыслью. Поискал на банке с фасолью срок годности и обнаружил, что он кончился четыре года назад. Снова поставил банку в ящик и направил фонарь на следующий. Картонные коробки. Он сунул туда руку, чтобы взять одну из них.

— Скажите-ка мне одну вещь, — обратился к нему Картер сзади. — Что для вас Бог?

— Бог?

— Да, что это для вас?

— Надежда, — помолчав, ответил Виктор. — А для вас?

— Как по настроению.

Коробка застряла. Виктор сильно тряхнул ящик. Какая-то юркая черная тень вдруг возникла в пяти сантиметрах от его пальцев и поползла по стене.

— Господи… — охнул Виктор по-испански, с отвращением отпрянув в сторону.

— Нет, это уж точно не «Господь». — Картер повторил это слово по-испански, светя фонариком на потолок. — Это таракан. Большой, но преувеличивать все же не стоит…

— Просто огромный… — Виктору было тошно. Мясо ворочалось у него в желудке.

— Нормальный тропический таракан, без красителей и добавок. Я бывал в таких местах, где при виде подобной твари слюнки текли. В таких местах, где увидеть жучка — то же самое, что увидеть оленя.

— Не уверен, что я хотел бы в таких местах оказаться.

Бывший солдат хрипло и коротко хохотнул.

— Вы уже в одном из таких мест, падре. Если хотите, могу снять доски с двери и продемонстрировать.

Виктор посмотрел на дверь, потом на Картера. В свете фонарика глаза Картера были того же цвета, что и полотно двери.

— Не скажу, что это худшее из всего, что мне довелось повидать, потому что после я видел Крейга, Петрову и Марини. Но то, что я видел за этой дверью, было худшим из всего виденного мною до тех пор. А уж можете быть уверены, повидал я немало. — В холодном воздухе кладовой дыхание Картера повисало облачком. От света фонаря его глаза сверкали. Казалось, будто внутри у него пожар. — Такие бравые солдаты, как Стивенсон и Берджетти, привыкшие, как я говорю, жить стоя, а не на коленях, после спуска в эту кладовую свихнулись… Даже тот тип, что нас разыскивает, Гаррисон, человек «Игл Груп», нафиг сбрендил: он видел больше жертв, чем все мы, и теперь совсем рехнулся. У него всякие припадки, кризы, все такое. При том, что кисейной барышней его не назовешь.

Виктор сделал движение кадыком, безуспешно пытаясь сглотнуть слюну. Картер заговорил, немного отвернувшись, словно обращался уже не к нему, а к окружавшим их теням:

— Я вам расскажу одну вещь. В тысячах километрах отсюда, в Кейптауне, есть домик, где живут моя жена и дочь. Они негритянки. У меня красивая-красивая черная девочка десяти лет от роду с милыми кучеряшками и огромными глазами. У нее такая славная улыбка, что я мог бы смотреть на нее всю жизнь и плакать от умиления. Мою жену зовут Камария, на суахили это значит «луноподобная». Она высокая и красивая, лучшая представительница своей расы, с точеным телом из твердого эбенового дерева. Я люблю их без памяти. А в последние пару лет и ночи не проходит, чтобы мне не приснилось, что я запираю их в этой кладовой и уничтожаю здесь. Я делаю с ними то же, что оно сделало с Черил Росс. Я не могу этому противостоять: появляется он, дает мне приказания, и я повинуюсь. Дочери я вырываю глаза, чтобы их съесть.

Он умолк, тяжело дыша. Потом снова повернулся к Виктору и посмотрел на него бесстрастным, спокойным взглядом:

— Мне страшно, падре. Страшнее, чем ребенку в темной комнате. С тех пор как все это началось, я могу закричать, если меня напугает друг, или наделать в штаны, если остаюсь ночью один. Никогда в жизни я так не боялся… Я знаю, что, если, как вы думаете, Бог есть, он… или оно… это Антибог. Антинадежда. Антихрист, так ведь говорят?

— Да, — пробормотал Виктор.

Картер остановил на нем свой взгляд.

— Но вы не переживайте, вас это не касается. Это наша проблема. Если вашим коллегам не удастся быстро найти решение, он убьет всех нас, но не вас… Вы просто сойдете с ума. — В его голосе вдруг зазвучало презрение. — Так что не переживайте из-за этих дурацких тараканов и занимайтесь коробками. — И, повернувшись, вышел из кладовой.

Он резко проснулся. Он был дома. Они с Риком Валенте рвали в клочья девчоночьи брюки. К счастью, все остальное (и остров, и жуткие убийства) было просто дурным сном. Пути подсознания неисповедимы, подумал он.

— Смотри-ка, — говорил ему Рик, который придумал сверхбыструю машинку для разрывания брюк.

Но все было не так. На самом деле он сидел на полу, его голая спина упиралась в холодную металлическую стену. Он узнал узкую кухню научной станции. В окно проникали лучи рассветного солнца, но разбудил его не свет.

— Виктор… — доносилось из стоявшей на полке рации. — Виктор, ты тут? Можешь позвать Картера и прийти с ним в кинозал?

— Что-то получилось? — с трудом вставая, спросил он.

— Приходите скорее, — вместо ответа сказал Бланес.

По его голосу Виктору показалось, что он в ужасе.

 

29

— Левое изображение получено из видеозаписи; правое — из временной струны недавнего прошлого, где-то на двадцать минут раньше… Мы открыли ее с помощью этой записи. Обратите внимание на тень около спины…

Бланес подошел к экрану и провел указательным пальцем по контуру правого изображения. Фотографии были очень похожи: на них была лабораторная крыса с коричневой шерстью, тонкими усами на мордочке и розоватыми лапками. Но у крысы в правой части экрана был слегка коричневатый оттенок, и вокруг нее виднелся темный ореол, как будто при печати наложилось несколько картинок.

Хотя были и другие различия:

— Глаза у второй… — прошептала Элиса.

— Об этом позже, — прервал ее Бланес. — Сейчас обратите внимание. — Он снова прошел на другой конец зала и вывел на экран другое изображение. — Это запись с целым стаканом. Видите что-нибудь странное?

Все вытянули шеи. Даже стоявший у двери Картер подошел поближе.

— Какая-то… тень вокруг стакана, как на картинке с крысой? — заметила Жаклин.

— Вот именно. Мы приписывали это нечеткости изображения, но это двойник.

— Как это — двойник? — спросила Элиса.

— Серджио Марини описал все в своих архивах… Открытие принадлежит ему, я никогда не знал об этом… — Бланес был взволнован, почти на пределе, Элиса никогда раньше его таким не видела. Приводя им объяснения, он быстро щелкал по клавиатуре, и на экране одно за другим сменялись изображения. — Похоже, что когда мы получили изображение целого стакана, с ним произошло нечто странное. Через двадцать минут три часа и девятнадцать часов после проведения эксперимента ему привиделся этот стакан. Он появлялся перед ним где угодно: в автобусе, в постели, на улице… Видел его только он. Когда Марини пытался до него дотронуться, стакан пропадал. Он подумал, что это галлюцинация, поэтому ничего мне не сказал, но начал проводить эксперименты самостоятельно и скоро убедился в том, что все изображения предметов, полученные из временных струн недавнего прошлого, производят подобный эффект. Тогда он попробовал с живыми существами, сначала с крысами. Он снимал их и открывал струны недавнего прошлого. С этого момента перед ним через определенные промежутки времени начали появляться виденные им на снимках прошлого крысы, так же, как раньше стакан: на работе, в машине, где бы он ни находился… И только ему. Ничего особого они не делали — просто появлялись. Но все огни в пространстве диаметром около сорока сантиметров вокруг этого видения пропадали. Марини решил, что, очевидно, двойники — так он их окрестил — используют эту энергию для появления. Он предположил, что процесс раздвоения является прямым следствием пересечения между недавним прошлым и настоящим.

На экране крыс сменили кошки и собаки. Бланес продолжал:

— Он провел опыты с более крупными животными… И заметил другие особенности. Даже если на изображении было запечатлено несколько животных, раздваивалось только одно, причем не всегда одно и то же. Он посчитал, что выбор является случайным. Предсказать, кто именно раздвоится, можно было по теням, окружавшим его изображение в открытой струне, как будто раздвоение происходило именно в тот момент… Он также обнаружил, что, если животное погибало, раздвоения не происходило. То есть мертвое животное и то же самое живое животное не могли существовать одновременно даже в различных струнах времени. Имея все эти данные, он привлек к работе Крейга. Они продолжили опыты и пришли к заключению, что двойники реальны, хотя являются только в пространстве и времени тех, кто проводит опыт.

— Как такое возможно? — спросил Виктор. — В смысле, как может быть, что какой-то предмет или живое существо одновременно появляются в разных местах?

— Виктор, не забывай, каждая струна времени уникальна, и все, что в ней имеется, включая предметы и живых существ, тоже. Райнхард очень любопытно это объясняет. Он говорит, что каждую долю секунды мы — это кто-то другой. Иллюзия, что мы не меняемся, вызывается нашим мозгом, чтобы избежать безумия. Возможно, шизофреники способны воспринимать различия между множественными существами, из которых складывается наше «я» на протяжении временного измерения… Но при отделении одной струны времени недавнего прошлого содержащиеся в ней предметы и живые существа также оказываются отделенными в потоке времени и… живут своей жизнью в течение пропорциональных периодов.

Картер громко фыркнул и сменил позу, опершись рукой на дверную раму.

— Картер, если вы чего-то не понимаете, спросите, — сказал Бланес.

— Тогда пришлось бы начинать с вопроса о том, как меня зовут, — проворчал Картер. — С тех пор как вы начали говорить, у меня такое впечатление, что я беременен тройней.

— Минутку, — перебила его Элиса. Цвета снимков бликами ложились на ее голые ноги. Ноги были разведены, стул повернут спинкой вперед. — Включи предыдущую картинку… Нет, не эту… Раньше, увеличенный снимок раненой крысы… Вот она.

Фотография цвета сепии занимала весь экран. На ней была крыса с глубокой ложбиной на морде и дырой в спине. Но раны были чистые и не кровоточили.

— Жаклин, тебе эти раны ничего не напоминают? — Элиса поняла, что та уже сообразила.

— Женщина из Иерусалима…

— И лапы динозавров. Надя обратила мое внимание на их сходство…

— Заметьте также, что у некоторых собак и крыс не видно зрачков, — сказал Бланес. — Это как раз собиралась сказать Элиса.

Белые глаза. Элиса затаила дыхание.

— Что все это значит? — спросил Виктор.

— Марини и Крейг нашли ответ на этот вопрос. На самом деле это происходит не только с конечностями или с лицами. Подождите. — Он вернулся к изображению целого стакана и увеличил его. — Обратите внимание на правый бок. Тут не хватает кусков стекла… Даже… Посмотрите на эти дыры в центре… Это не пузырьки, а недостающие фрагменты материи. Наш мозг воспринимал только, так сказать, самые антропоморфные недостатки: лица или пальцы… Но все предметы из прошлого, включая землю и облака, испещрены дырами, ранами… Объяснение этому удивительное… и очень простое.

— Планковское время, — прошептала Элиса, вдруг догадавшись, в чем дело.

— Правильно. Мы воспринимали эти изображения как фотографии или кадры из фильмов. Знали, что это не так, но бессознательно воспринимали их именно таким образом. Однако это открытые струны времени. Каждая струна — это планковское время, самый короткий промежуток реальности, настолько малый, что свет за этот период практически не смещается в пространстве. Материя состоит из атомов — ядер из протонов и вращающихся вокруг них нейтронов, — но за такой короткий промежуток времени электроны не успевают заполнить весь предмет, каким бы плотным он ни был — остаются дыры, пробелы… Наше лицо, тело, стол или гора будут выглядеть незавершенными, искалеченными. Мы не замечали этого, пока не увидели лица женщины из Иерусалима.

— Вы хотите сказать, что в этот промежуток времени у нас нет лица? — уточнил Картер.

— Может есть, а может, и нет, но скорее всего оно у нас не совсем есть. Представьте себе сковороду с небольшим количеством масла. Если вы будете наклонять ее в разные стороны, в конце концов масло покроет всю поверхность, но на это уйдет некоторое время. За планковское время скорее всего останутся промежутки, не покрытые электронами: наши глаза, часть лица или головы, какие-то внутренности, конечности… В таком крошечном масштабе времени и пространства мы меняемся постоянно, и не только внешне… За планковское время даже мысль нельзя передать с одного нейрона на другой. Это просто слишком краткий промежуток. Повторяю: в каждой временной струне мы — другие. Существует столько разных версий нас самих, сколько струн времени прошло с момента нашего рождения.

— Невероятно, — прошептала Жаклин.

— Профессор, знаете, что?.. — Картер, усмехаясь, почесал в затылке. — Я из тех учеников, которые на уроках пропускали всю пустую болтовню мимо ушей. У вас вышла славная познавательная история, но я хотел бы понять, кто уже десять лет превращает нас в капусту, кто вызывает у нас эти кошмарные сны и как с ним можно разделаться.

— Сейчас мы перейдем к этому вопросу, — ответил Бланес, открывая новый файл. — Марини и Крейг изучили животных и предметы, но оставались еще люди… Эксперимент был рискованным: кто вызовется добровольцем на раздваивание? Тогда они подумали о Рике Валенте.

Следующий снимок оказался настолько неожиданным, что у Элисы похолодело в желудке. В окруженном цифрами квадрате был Рик Валенте, сидящий перед компьютером. Элиса сразу узнала это место.

— Для начала Рик стал снимать себя по ночам в зале управления и использовал эти снимки для изучения своих собственных двойников. Он увидел, что человеческий двойник появляется через разные промежутки времени; радиус действия составлял два — два с половиной метра. Рик признался Марини, что эти явления производили на него очень сильное впечатление.

Элиса принялась вспоминать тот вечер, когда она застала его на пляже в задумчивости. Может, он смотрел на одного из тех двойников? А при виде ее специально пошел на спор, чтобы она решила, что его состояние вызвано тем, что у него не готовы результаты работы?

— В одну из сентябрьских ночей случилось нечто еще. Рик очень устал и заснул, пока его снимала камера… Проснувшись, он продолжил работу и открыл струну времени, отстоявшую от него на десять минут, в ней он спал… Тогда возник другой двойник. — Тревога в голосе Бланеса усилилась. Он пропустил несколько кадров с уравнениями. — Первое отличие от предыдущих заключалось в том, что двойник появился почти сразу же после проведения эксперимента, через неожиданно короткий для Рика промежуток времени. Кроме того, площадь его действия была намного большей, и он вызвал непродолжительное отключение света в зале управления. Но это не все: он втянул Рика в свою струну времени. В этот миг зал превратился для него в темный мир со странными дырами в стенах и в полу…

— С дырами? — спросила Жаклин.

— Дыры от движения электронов, — пояснила Элиса, — как те мнимые раны на лицах. — Ее сердце тревожно сжалось: теперь она понимала, откуда взялась та дыра в стене ее комнаты во время странного «сна».

— «Дыры в материи», так называл их Марини, — сказал Бланес. — С точки зрения наблюдателя, попавшего в струну времени, мир вокруг него кажется незавершенным — в нем есть «огрехи», которые заполнятся материей, когда со временем частицы окажутся на своих местах, хотя тогда откроются другие дыры…

— Тогда Рик видел дыры и на своем теле, — заметил Виктор.

— Нет, он себя таким не видел. Своего двойника — да, а себя нет. Ему казалось, что он оказался нагим в неподвижном мире.

Как я во сне, подумала Элиса.

— Нагим? — переспросила Жаклин.

— Он не чувствовал на себе одежды или других вещей, которые раньше у него были. Ощущал только тело. То, что было у него в руках, осталось за пределами струны времени. Двойник затянул только его.

Элиса повернулась к Бланесу:

— Так было не только с Риком.

Она почувствовала, как все взгляды сходятся на ней. Немного смущаясь, она добавила, краснея в темноте зала:

— Еще с Надей и со мной… И с Розалин…

— Про Розалин я знал, — сказал Бланес. — Она рассказала об этом Валенте. Двойник явился ей в ту же ночь, что и ему, и она тоже оказалась в струне времени. Конечно, Розалин подумала, что все это лишь очень яркий сон, но Рик увидел, что лампочки у нее в ванной перегорели, и понял, что все произошло на самом деле…

Элиса смотрела на уравнения на экране невидящими глазами. Таинственная головоломка, в которой она жила все эти годы, начала наконец складываться в ее уме. Вот что такое этот человек с белыми глазами. Она вспомнила, что и Надя, и она подумали, что это Рик. А все остальное? Насколько реальным было насилие, которому она подверглась? Элиса решила об этом не говорить, она была просто не в состоянии рассказывать. Но тут Бланес добавил:

— Розалин призналась Рику, что ей приснилось, будто двойник на нее напал… Он не знал, преувеличила ли она, чтобы обвинить его в утрате интереса к ней, но забеспокоился. С чем были связаны эти различия? Прошлые двойники в лучшем случае еле двигались, точно призраки… Он рассказал обо всем Марини. Они много думали над этим. Они часто отправлялись в длинные прогулки к озеру, чтобы тайком разговаривать…

— Иногда они говорили в бараке, — перебил его Картер. — Там они могли быть уверены, что никто из вас их не услышит.

— В конце концов Марини показалось, что он нашел объяснение: в данном случае двойник происходил из одного из множества «разных» Риков, которыми тот был во сне. То есть двойником его подсознания. Сон является более бурной деятельностью, чем мы думали. Райнхард Зильберг считает, что идея об «отдыхе» во время сна тоже может быть иллюзией, создающейся в результате хода времени. Наши спящие тела, выделенные в каждом отдельном временном промежутке, ведут себя намного активнее, чем в момент бодрствования: зрачки быстро движутся, мы видим картинки, испытываем половое возбуждение… Серджио пришел к заключению, что сон или подсознание вызывают раздвоение самой интимной и дикой части человеческого существа.

— Тогда… вот что такое Зигзаг… — прошептала Жаклин. — Двойник подсознания Рика…

Бланес покачал головой:

— Нет. Зигзаг появился позже, в ночь на первое октября. Это был другой двойник, намного более мощный. Это не может быть тот двойник, которого видели Розалин, Элиса и Надя, потому что тот использовал только незначительное количество энергии, а при появлении Зигзага сгорели генераторы. Кроме того, период его взаимодействия с настоящим растянулся на десять лет с разными интервалами, чего ранее никогда не случалось… Мы даже не знаем, вызвал ли его появление Рик, хотя все говорит о том, что это было именно так. Валенте вел подробные дневниковые записи, которые сохранил Марини. В них Рик утверждал, что, хотя Марини попросил его прекратить эксперименты со спящими людьми из-за высокого риска, тот собирался продолжать их самостоятельно… Он был в восторге. Хотел побольше узнать об этих агрессивных двойниках. Ведь их открыл именно он. Он говорил, что впервые в истории получены доказательства о тесной связи между физикой элементарных частиц и фрейдовской психологией… Как ни стараюсь, я не могу его осудить… Его последняя запись относится к двадцать девятому сентября, и в ней он пишет, что собирается воспользоваться ночью субботы, первого октября, в разгар грозы, чтобы вызвать появление нового двойника, использовав новое изображение.

Жаклин озвучила возникший у всех вопрос:

— Какое изображение?

Бланес закрыл одни файлы и открыл другие.

— В последней записи он говорил об этих снимках…

На экране появились нечеткие увеличенные фотографии. Элиса и Жаклин почти одновременно вскочили с места.

— Твою мать… — сказал Картер.

Все фотографии были похожи одна на другую: на каждой была комната с кроватью и лежащим человеком. Элиса сразу узнала себя, потом Надю. Снимки были сделаны откуда-то из-под потолка, и на них были все они, спящие в своих комнатах на Нью-Нельсоне десять лет назад.

— В светильниках наших спален были скрытые инфракрасные камеры, — пояснил Бланес. — У Рика каждую ночь были снимки всех нас в реальном времени. Включая вас, Картер.

— «Игл Груп» хотела за нами следить, — кивнул Картер. — Они жутко боялись Воздействия.

Теперь для Элисы все встало на свои места: она поняла, что упоминание о ее самоудовлетворении во время того спора не было голословным. Он действительно ее видел. Более того, он мог видеть их всех.

— Но какой же из этих чертовых снимков он использовал? — Голос Жаклин срывался на крик. Она скорее обращалась не к Бланесу, а к экрану.

— Жаклин, нам это неизвестно. Рик провел эксперимент самостоятельно, не поставив в известность Марини.

— Но… должен же быть… какой-то журнал… какая-то запись… — Картер вдруг разволновался. — В зале управления тоже были скрытые камеры… — добавил он, но Бланес отрицательно качал головой.

— Все журналы и записи в ту ночь стерлись после отключения электричества, связанного с появлением Зигзага, — он втянул в себя всю энергию и стер данные в сети. Возможно, Рик даже снова использовал какой-то свой снимок, хотя это сомнительно. Я думаю, он попробовал с каким-то другим. С любым из этих, но с каким?.. — Он снова прокрутил их в обратном порядке.

— Нет, не с любым… — Элиса поймала себя на том, что ей трудно говорить. — Это не могут быть снимки Нади, Марини, Крейга, Росс, Зильберга или солдат…

— Ты права. Они мертвы, а двойник не может существовать, если его хозяин мертв. Тогда остаются… — Бланес называл имена и смотрел на них в полумраке комнаты: — …Элиса, Жаклин, Картер и я. И пропавший Рик.

— Но… это означает… — Жаклин побледнела.

Бланес с серьезным видом кивнул:

— Зигзаг — один из нас.

Девушку-солдата звали Превен, по крайней мере так было написано на висевшей на ее гимнастерке пластинке. Она была блондинкой, немного полноватой, но привлекательной, хотя лучше всего в ней было то, что она молчала. В отличие от нее лейтенант Борсельо, командовавший тактическим подразделением базы на Имнии в Эгейском море, забаррикадировавшийся за письменным столом своего кабинета, говорил без умолку. Но было в них что-то общее: оба они притворялись, что не видят Юргенса. Девушка-солдат смотрела в другую сторону, а лейтенант выбрал еще лучшую тактику: он быстро подмигивал Юргенсу и снова переводил взгляд на Гаррисона, словно хотел показать, что привык видеть всякое.

Гаррисон понимал, почему он делал вид, будто присутствие Юргенса его не волнует.

— Я очень рад вас принять, сэр, — сказал Борсельо, — и предоставляю себя в ваше полное распоряжение, но я не уверен, что правильно понял ваше требование.

— Мое требование… — Казалось, Гаррисон обдумывает это выражение. — Требование у меня очень простое, полковник: четыре «архангела», шестнадцать человек, защитные спецкостюмы, полное снаряжение.

— Когда вылет?

— Сегодня ночью. Через восемь часов.

Борсельо поднял брови. С его лица не сходило выражение «Смотри-как-я-любезен-с-гражданскими», но в этих всклокоченных бровях Гаррисон прочел категорический отказ.

— Мне очень жаль, но боюсь, это невозможно. К северу от Чагоса тайфун, он движется к Нью-Нельсону. «Архангелы» — маленькие вертолеты. Существует более пятидесяти процентов вероятности того, что…

— Тогда гидросамолеты.

Борсельо сочувственно улыбнулся:

— Они не смогли бы сесть на море, сэр. Через пару часов высота волны вокруг острова достигнет десяти метров. Это абсолютно невозможно. Здесь, на Имнии, у нас скромные возможности. В моем подразделении меньше тридцати человек. Нужно подождать до завтра.

Гаррисон почему-то все старался смотреть на солдата Превен. Он улыбался Борсельо и любезно отвечал на его слова, но смотрел на его подчиненную. Меньше всего он способен был выносить вид этого препятствия в виде луноподобного лица, усеянного кратерами прыщей, которое представлял собой лейтенант Борсельо, — и никто не мог от него этого требовать.

— Рано утром вся команда может быть готова. Возможно, на рассвете, если…

— Лейтенант, мы можем поговорить наедине? — перебил его Гаррисон.

Поднятые брови, дополнительные усилия, чтобы скрыть удивление, чтобы оставаться любезным. И чтобы не смотреть на Юргенса. Но в конце концов Борсельо сделал жест рукой, и девушка испарилась, закрыв за собой дверь.

— Господин Гаррисон, что вам, собственно, нужно?

Теперь, после ухода валькирии, Гаррисон чувствовал себя комфортнее. Он прикрыл глаза и представил себе возможные ответы на этот вопрос. Мне нужно избавиться от осы в голове. Можно ответить и так. Когда он снова открыл их, Борсельо был все еще тут, и, к счастью, Юргенс тоже. Он изобразил улыбку вежливого старичка.

— Лейтенант, я хочу вылететь на остров сегодня ночью. И взять с собой нескольких ваших людей. Клянусь, что, если бы я мог сделать всю работу сам, я бы вас не беспокоил.

— Понимаю. И я знаю, что должен выполнять ваши инструкции. Это мой приказ: выполнять ваши инструкции. Но боюсь, что это не означает делать глупости. Я не могу послать «архангелов» в район тайфуна… Кроме того… если позволите высказаться откровенно… — Гаррисон повел рукой, как бы приглашая его продолжать. — По нашим сведениям, люди, которых вы ищете, направляются в Бразилию. Власти этой страны уже предупреждены. Я не совсем понимаю, почему вам так срочно нужно на Нью-Нельсон.

Гаррисон молча кивнул, точно Борсельо открыл ему какую-то неоспоримую истину. Действительно, все указывало на то, что Картер с учеными после остановки в Сана отправились в Египет. Его люди допросили одного изготовителя фальшивых паспортов в Каире, который клялся, что Картер заказал у него несколько виз для въезда в Бразилию. Это единственная достоверная информация, которая была у них в распоряжении.

Именно поэтому Гаррисон и не хотел идти по этому следу. Он хорошо знал Пола Картера и понимал, что идти по его следам — ошибка.

Однако были другие, намного менее очевидные сведения: накануне вечером военные спутники засекли неидентифицированный вертолет над Индийским океаном. Этим данным не стоило бы придавать особого значения, потому что вертолет к Нью-Нельсону не приближался, но Гаррисон осознал, что о том, кто приближается или не приближается к Нью-Нельсону, сообщали люди Картера.

Он считал, что именно этот путь является правильным. Он сказал об этом Юргенсу утром, когда они летели на Имнию: «Они на острове. Они вернулись». Ему даже казалось, он знает почему. Они нашли какой-то способ покончить с Зигзагом.

Но он должен был действовать с такой же дьявольской хитростью, как его бывший соратник. Если он вздумает появиться на Нью-Нельсоне средь бела дня, патруль предупредит Картера, и то же самое случится, если он прикажет отвести патрульные катера или начнет их допрашивать. Он должен напасть на остров неожиданно, пользуясь тем, что патрулирование будет прервано ночью из-за бури — только так ему удастся всех их поймать. Эта мысль приводила его в восторг. Однако какой толк рассказывать об этом сидящему напротив него идиоту?

В конце концов, у него уже была неоценимая поддержка — он вызвал Юргенса.

— Вариант с Бразилией, конечно, возможен, — согласился он. — Вполне возможен, лейтенант. Но прежде чем пойти по этому следу, я хочу отбросить вероятность их нахождения на Нью-Нельсоне.

— И я хочу вам помочь, сэр, но…

— Вы получили прямые приказания из тактического отдела…

— Мне приказано следовать вашим указаниям, я уже говорил это, но я решаю, как и когда рисковать жизнью моих людей. Это частная компания, а не армия.

— Ваши люди будут слушаться меня, лейтенант. Они тоже получили прямые приказания.

— Пока я здесь, сэр, мои люди будут слушаться меня.

Гаррисон отвел взгляд в сторону, словно утратил к разговору всякий интерес. Он стал разглядывать стоявший над морем ясный желто-синий день за герметично закрытым окном кабинета. Он чуть не прослезился от мысли о том, что до того, как он занялся проектом «Зигзаг», задолго до того, как его глаза и разум прикоснулись к ужасу, такие пейзажи могли его трогать.

— Лейтенант, — проговорил он после долгой паузы, все еще глядя в окно. — Вы знакомы с иерархией ангельских чинов? — И, не дожидаясь ответа, стал перечислять: — Серафимы, херувимы, престолы, силы… Я беру командование на себя. Мой чин выше, несравненно выше, чем ваш. Я видел больше ужасов, чем вы, и заслуживаю уважения.

— Что вы имеете в виду — «беру командование на себя»? — нахмурился Борсельо.

Гаррисон оторвал взгляд от пейзажа и посмотрел на Юргенса. Тогда Борсельо сделал нечто неожиданное: он выпрямился в кресле и застыл, как будто в кабинет вошел высший военный начальник. Через дырочку меж его бровей просочилась темно-красная капля, которая беспрепятственно скатилась по переносице. Пистолет с глушителем исчез в пиджаке Юргенса так же молниеносно, как появился.

— Я имею в виду это, лейтенант, — сказал Гаррисон.

 

30

Они перебрались в столовую. Сероватый утренний свет очерчивал контуры предметов и тел, заставляя их сливаться в одно целое. Картер отхлебнул кофе.

— А более простого объяснения не может быть? — поинтересовался он. — Какой-нибудь психопат, профессиональный убийца, террористическая организация… Какого-то более… не знаю, более реального, блин, объяснения… — Похоже, он заметил, как на него все посмотрели, поэтому поднял руку: — Я просто спросил.

— Это самое реальное объяснение. Картер, — ответил Бланес. — Реальность — это физика. И вы не хуже меня знаете, что другого объяснения нет. — Он стал загибать пальцы на руке: — Во-первых, быстрота и бесшумность: на то, чтобы убить Росс, у него ушло меньше двух часов, с Надей он разделался в считанные минуты, а на Райнхарда ему хватило нескольких секунд. Потом — невероятное разнообразие мест убийства: внутри кладовой, на баркасе, в квартире, в летящем самолете… Ясно, что передвижение в пространстве для него не препятствие, потому что он не движется в пространстве. В-третьих, мумификация тел, указывающая на то, что прошедшее для жертв время отличалось от времени, истекшего для окружавших их предметов. И в-четвертых, шок, который производит место преступления на других людей, даже на тех, кто привык к виду трупов. Знаете, чем он вызван? Он вызван Воздействием. Во время преступлений Зигзага имеет место Воздействие, так же, как в случае просмотра снимков прошлого… Марини и Рик ощущали его, когда видели двойников. — Бланес показал ему свои четыре пальца, точно это была его ставка на аукционе. — Вам это так же ясно, как и всем нам: убийца — двойник. И все говорит о том, что возник он из одного из нас. Вот к какому выводу пришел бедный Райнхард.

— То есть один из здесь присутствующих может быть этим. И даже об этом не подозревает.

— Элиса, Жаклин, вы или я, — подтвердил Бланес, — или Рик. Один из тех, кто был на этом острове десять лет назад. Один из тех, кто выжил. Если только это не Райнхард — в этом случае он уже мертв. Но я сомневаюсь, что это так.

Жаклин сидела, склонившись вперед и уперевшись локтями в колени, с потерянным взглядом, словно она ничего не слушала, но вдруг заморгала и вмешалась в разговор:

— Двойник Рика не был таким жестоким, правильно? Почему Зигзаг… такой?

Бланес серьезно смотрел на нее.

— Это самый важный вопрос. Единственный ответ, который приходит мне в голову, это ответ Райнхарда: один из нас — не тот, за кого себя выдает.

— Что?

— Все эти сны… — Бланес подчеркивал слова жестами. — Эти несвойственные нам желания, овладевающие нами порывы… Зигзаг постепенно влияет на нас, хоть мы этого и не замечаем… Он проникает в наше подсознание, заставляет нас думать о разных вещах, видеть их во сне или совершить их. Этого не случалось ни с одним из предыдущих двойников. Райнхард считал (и ему это казалось ужасным), что он — порождение больного, ненормального разума. При раздвоении во сне он… он приобрел невероятную мощь. Жаклин, ты сама использовала это выражение «ощущение зараженности», помнишь? Оно очень меткое. Мы заражены подсознанием этого субъекта.

— Ты хочешь сказать, — недоверчиво проговорила Жаклин, — что кто-то из нас всех обманывает?

— Я хочу сказать, что скорее всего это больной человек.

Глубокое молчание. Все взгляды обратились к Картеру, хотя Элиса толком и не поняла почему.

— Если это больной человек, то это точно преподаватель физики, — заметил Картер.

— Или бывший солдат, — ответил Бланес, глядя на него. — Кто-то, у кого было достаточно психологических травм, чтобы его подсознание жило в постоянном кошмаре…

Картер пожал плечами, словно принял его слова за шутку, но его губы не дрогнули. Он повернулся, вышел на кухню и налил себе еще немного разогретого кофе.

— А почему он на несколько лет пропадает, а потом возвращается? — спросила Жаклин.

— Выражение «на несколько лет», с точки зрения Зигзага, бессмысленно, — уточнил Бланес. — Для Зигзага все происходит в один краткий миг, и эти периоды равны интервалам, за которые он движется во времени, как любой другой двойник. Для него мы все еще находимся в ту ночь на станции и бежим в зал управления под звуки сирены. В его струне времени, в его мире, мы все застыли в этом конкретном моменте. Поэтому он действует на нас, даже когда мы его не видим. Более того, я уверен, что он выбирает нас в определенном порядке… Помните, кто первым попал в зал управления, не считая Рика?.. Розалин. Она погибла первой. А потом? Кто прибежал потом?

— Черил Росс, — прошептала Элиса. — Она сама мне об этом говорила.

— Она стала второй жертвой.

— Мендес прибыл первым из моих людей, — сказал Картер. — Он был на дежурстве и… Погодите… Он стал третьей жертвой… ё…

Все переглянулись. Жаклин очень нервничала.

— Я прибежала после Райнхарда… — простонала она и обернулась к Элисе: — А ты?

— Тут какая-то ошибка, — сказала Элиса, — я прибежала вместе с Надей, и Райнхард уже был там, но Надя погибла до… — Внезапно она запнулась. Нет. Надя говорила мне, что встала раньше. Она даже видела, что Рика нет в постели. — Она поправилась: — Нет, правильно. Он убивает нас в том порядке, в котором мы просыпались и выбегали в коридор…

Какое-то время все избегали смотреть друг на друга, и казалось, что каждый погрузился в свои мысли. Элиса ужаснулась от того, что испытала некоторое облегчение, вспомнив, что, когда она прибежала, Жаклин и Бланес уже были там.

— Слушайте все. — Картер поднял свою тяжелую руку. Его лицо побледнело, но в голосе зазвучали новые властные нотки. — Если эта ваша теория верна, профессор, что будет, когда этот… это уничтожит самого себя?

— Когда он убьет свое «второе я», они оба погибнут, — ответил Бланес.

— А если его «второе я» умрет по какой-то другой причине…

— Зигзаг тоже погибнет.

Картер кивнул, точно это была вся нужная ему информация.

— Так что нам нужно просто узнать, кто этот субъект, и, кто бы это ни был, уничтожить его до того, как этот долбаный Зигзаг кого-нибудь снова сотрет в порошок… Ясно, что сам себя он не убьет: если он не сделал этого до сих пор, значит, собирается оставить себя напоследок, случайно или намеренно. Придется это сделать нам. — Последовало молчание. Картер смотрел на них с вызовом. Он повторил: — Кто бы это ни был. Я прав?

Действительно ли это выход из ситуации? Элисе он казался ужасным, но в то же время простым и правильным.

В воздухе, казалось, повисла новая тревога. Даже державшийся в стороне от разговора Виктор сейчас очень внимательно следил за ним.

— Это мужчина… — Голос Жаклин прозвучат, как упавший на пол камень. — Я точно знаю, это мужчина. — Она подняла темные глаза на Картера и Бланеса.

— Вы хотите сказать, что женщин-извращенок не существует? — поинтересовался Картер.

— Я хочу сказать, что знаю, что это мужчина! И Элиса тоже это знает! — Жаклин повернулась к ней: — Ты чувствуешь то же, что и я! Ну же, скажи наконец!

Не дожидаясь ответа Элисы, Картер проговорил:

— Предположим, что вы правы, это мужчина. Что, по-вашему, нам делать? Все равно остается два варианта. Бросим с профессором жребий? Перережем друг другу глотки, чтобы вы могли спокойно жить?

— Три, — тихо сказал Виктор, но после его слов все снова умолкли. — Три варианта: Рика тоже надо считать.

Элиса подумала, что он прав. Они не могли сбрасывать Валенте со счетов, не убедившись, что он мертв. Более того, зная, какого рода была «зачумленность», которую испытывали они с Жаклин, он был самым вероятным кандидатом.

— Если бы мы могли узнать, какой снимок он использовал в ту ночь… — проговорил Бланес.

На миг воспоминание о Рике Валенте отдалило Элису от действительности. Казалось, десяти прошедших лет не было и в помине — она снова увидела его лицо, его вечную ухмылку, услышала его издевательства и грубые шутки… Выходит, он снова над всеми смеется? И вдруг она поняла, что нужно делать.

— Такая возможность есть. Конечно. Это единственная возможность…

— Нет!

По крику Бланеса она поняла, что он догадался о ходе ее мысли.

— Давид, это наш единственный шанс! Картер прав! Надо узнать, кто из нас Зигзаг, до того как он снова кого-то убьет!

— Элиса, не проси меня об этом…

— Я тебя не прошу! — Элиса осознала, что тоже способна кричать, как никогда. — Я вношу предложение! Ты не единственный принимаешь тут решения, Давид!

Взгляд Бланеса в этот момент был ужасен. Паузу заполнил уставший циничный голос Картера:

— Хочешь увидеть насилие и жестокость — запри двух ученых в одной клетке… — Он сделал несколько шагов и оказался между ними. Он успел зажечь сигарету (Виктор не знал, что Картер курит) и теперь делал длинные затяжки, точно пропитаться дымом ему хотелось больше, чем выдыхать слова. — Не затруднитесь ли вы, выдающиеся гении физики, объяснить, о чем идет спор?

— Опасность — создание нового Зигзага! — выкрикнул Бланес в сторону Элисы, не обращая внимания на Картера. — Пользы — никакой!

— Даже если это так, я не знаю, что еще мы можем предпринять! — Элиса повернулась к Картеру и заговорила спокойнее: — Мы знаем, что Рик использовал в ту ночь ускоритель и компьютеры в зале управления. Я предлагаю сделать короткую, в несколько секунд, запись зала управления и открыть временные струны, чтобы увидеть, что он сделал и что произошло потом, включая момент убийства Розалин. Мы знаем точное время происшествия — это момент отключения света. Можно открыть две-три временные струны, предшествующие этому моменту. Возможно, это позволит нам узнать, что делал Рик или какую запись он использовал для создания Зигзага…

— И так мы узнаем, кто он. — Картер почесал подбородок и взглянул на Бланеса: — Хороший план.

— Вы забываете об одной маленькой детали! — Бланес встал лицом к лицу с Картером. — Зигзаг появился, потому что Рик открыл временную струну из недавнего прошлого! Хотите, чтобы сейчас повторилось то же самое? Чтоб стало два Зигзага?

— Ты же сам говорил, — возразила Элиса, — для того, чтобы двойник был опасным, человек должен быть в бессознательном состоянии. Вряд ли Рик заснул, работая в ту ночь с ускорителем, так ведь? — Она пристально посмотрела на Бланеса и мягко проговорила: — Посмотри на это с другой стороны: что нам еще делать? Защититься мы не можем. Зигзаг будет нас жутким образом убивать, пока не убьет самого себя, если такое вообще случится…

— Мы можем подумать, как не дать ему использовать энергию…

— Как долго это его задержит, Давид? Если нам удастся сейчас его задержать, как скоро он вернется? — Она обратилась ко всем: — Я просчитала промежутки времени между нападениями и использованную и поглощенную энергию — период бездействия перед новыми нападениями сократился вдвое. Первое из них произошло через сто девяносто миллионов секунд после гибели Мендеса, а второе — через девяносто четыре миллиона пятьсот тысяч секунд после смерти Нади, прошло почти вдвое меньше времени. Если так обстоят дела, у Зигзага еще есть сорок восемь часов активности перед тем, как он снова «впадет в спячку», вероятнее всего, менее чем на год. Он убил четверых человек в течение неполных сорока восьми часов. И может убить еще двоих-троих за это же время, сегодня или завтра, и покончить со всеми остальными, не пройдет и полгода… — Она посмотрела на Бланеса: — Мы обречены, Давид, что бы мы ни делали. Я просто хочу сама выбрать вид своей казни.

— Я с ней согласен, — заявил Картер.

Элиса обернулась к Жаклин — та стояла рядом, но казалась какой-то отрешенной, в ее позе или выражении лица было что-то, от чего она казалась маленькой.

— Я больше не могу… — прошептала она. — Я хочу покончить с этим… с этим чудовищем. Я согласна с Элисой.

— Я свое мнение высказывать не буду, — поспешно сказал Виктор, когда Элиса повернулась к нему. — Решать вам. Я хочу задать вам только один вопрос. Вы полностью уверены в том, что сможете хладнокровно убить человека, из которого получился двойник, когда узнаете, кто он?

— Собственными руками, — резко ответила Жаклин. — И если это я, тем лучше.

— Спокойно, падре. — Картер потрепал Виктора по плечу. — Я возьму это на себя. Я убивал людей за то, что они не так покашляли.

— Но человек, из которого получился двойник, ни в чем не виноват, — не сдавался Виктор, глядя на Картера. — Поставив эксперимент без разрешения, Рик поступил плохо, но, даже если это он, он не заслуживает смерти. А если это не Рик, то он даже не кашлял.

Он виноват только в том, что спал. Элиса была согласна с Виктором, но в данный момент раздумывать над этим вопросом ей не хотелось.

— Так или иначе, нам нужно узнать, кто это. — Она обернулась к Бланесу. — Давид, остался только ты. Ты согласен?

— Нет! — И он вышел из комнаты, в отчаянии крича: — Я не согласен!

В течение нескольких секунд никто не отреагировал. Потом послышался медленный напряженный голос Картера:

— Что-то он слишком не хочет проводить этот эксперимент, вам не кажется?

Элиса решила пойти за ним. Она вышла в коридор и как раз увидела, как он поворачивает в проход, ведущий к первому корпусу. Ей вдруг показалось, что она знает, куда он идет. Она свернула налево, миновала двери лабораторий и открыла дверь в его бывший кабинет. Эти помещения больше всего пострадали от взрыва, и теперь представляли собой подобие темной и пустой могилы. В щелях укрепленных подпорками стен завывал ветер. Здесь остался лишь маленький стол.

Бланес стоял, опершись на него кулаками.

Ей вдруг почудилось, что она снова прервала его концерт музыки Баха, чтобы показать результаты своих расчетов. Когда он находил ошибку, он говорил ей: «Иди и исправь наконец эту дурацкую ошибку».

— Давид… — тихо окликнула она.

Бланес не ответил. Он стоял в темноте, понурив голову.

Элиса уже немного успокоилась. Это далось ей нелегко: жара и напряжение были невыносимые. Несмотря на то, что на ней были только майка на бретельках и обрезанные штаны, ее спина, подмышки и лоб стали липкими от пота. К тому же ей необходимо поспать. Хотя бы несколько минут, но поспать. Однако (такой Элиса дала себе первый совет) она знала, что, если она хочет выжить, надо бодрствовать и (второй совет) во что бы то ни стало сохранять самообладание.

Поэтому она решила говорить с ним спокойно:

— Давид, ты сказал нам неправду.

Он поднял голову и посмотрел на нее.

— Ты сказал: «Двойников видят только те, кто проводит эксперимент». Изображения крыс и собак были получены Марини, но самый первый снимок, снимок с целым стаканом, вы получили вдвоем. Ты тоже видел стакан-двойник, так ведь? Поэтому ты не хочешь, чтобы мы проводили этот эксперимент?

Бланес молча смотрел на нее из темноты.

Она представила, что же он видит: силуэт женской фигуры на пороге комнаты, на фоне светлого проема, черные волосы собраны в большой хвост, под майкой виден живот, обтягивающие джинсы с неровными краями кончаются на уровне паха.

— Элиса Робледо, — прошептал он. — Самая умная и красивая моя ученица… и самая заносчивая засранка.

— И тебе всегда было плевать и на первое, и на второе, и на третье.

Они снова померялись взглядами. И улыбнулись. Но как раз в этот момент он сказал самое ужасное:

— Есть еще одна жертва Зигзага, о которой ты не знаешь, но ее убил я. — Он все еще упирался кулаками в стол. Теперь он напряженно устремил взгляд на что-то невидимое, расположенное там, между его руками. Он говорил, не глядя на Элису. — Ты знала, что, когда мне было восемь лет, мой младший брат погиб у меня на глазах от удара током? Мы были в столовой: мать, брат и я. Потом… Я очень хорошо это помню… Мать на минутку вышла, а брат, игравший до этого мячом, стал играть запутанными проводами от телевизора — я этого даже не заметил. Я читал книжку… Еще помню название: «Чудеса науки». Потом я вдруг поднял голову и увидел, что волосы у брата стали дыбом, как у дикобраза, а сам он застыл. Из горла у него шел какой-то хрип. Мне показалось, что его тело ниже пояса раздувается, как наполненный водой шарик, но на самом деле из него текла моча и выходил кал. Я, чуть не обезумев, бросился к нему. Я где-то читал, что опасно прикасаться к тому, кого ударило током, но в тот момент мне было все равно… Я подскочил к нему и толкнул, как будто мы дрались. Меня спасло только то, что в этот момент сработали предохранители. Но в памяти у меня осталось ощущение того, что я… на миг коснулся электричества. Это очень странное воспоминание, я знаю, что это неправда, но не могу выбросить его из головы: я коснулся электричества и коснулся смерти. Я почувствовал, что смерть — это неспокойная вещь, смерть — это не что-то, что случается и проходит, она застывшая и жужжит, как мощная машина. Смерть — это чудовище из горелого металла… Когда я открыл глаза, я был в объятиях матери. Брата своего я после этого не помню. Я стер из памяти вид его тела. В тот момент, именно в тот ужасный момент я решил, что буду физиком — наверное, потому, что хотел получше узнать своего врага…

Он умолк и посмотрел на нее, а потом продолжил надломленным голосом:

— Несколько дней назад я пережил еще один ужасный миг, самый ужасный после смерти брата. Но на этот раз я пожалел о том, что я физик. Это было во вторник. Райнхард позвонил мне в обед, после того как по верхам просмотрел архивы Серджио, и в двух словах рассказал о том, что происходит. Мне нужно было ехать в Мадрид, чтобы подготовить встречу, но перед этим… Перед этим я захотел зайти к Альберту Гроссманну, моему учителю. Мне нужно было его видеть. По-моему, я когда-то говорил тебе, что он был против проекта «Зигзаг». Он помог мне найти уравнения для «теории секвойи», но, увидев возможные последствия взаимодействия прошлого с настоящим, отстранился от работы и оставил нас с Серджио одних… Он говорил, что не хочет грешить. Может, он говорил так потому, что был уже стар. Я в то время был молод, и мне понравилось, что он сказал это мне. Вот в чем разница, огромная разница, между возрастами: стариков грех страшит, а молодых притягивает… Но в этот вторник, после рассказа Райнхарда о том, что сделал Марини, я разом состарился. И пошел рассказать обо всем Гроссманну… быть может, в поисках отпущения. — Он помолчал. Элиса слушала его, прислонившись к дверной раме. — Он лежал в частной больнице в Цюрихе. Он знал, что скоро умрет, и свыкся с этой мыслью. Его рак был уже на очень продвинутой стадии, с метастазами в легких и костях… Его то клали в больницу, то снова выписывали. Я добился разрешения войти к нему, хотя пришел не во время для посещений. Он выслушал меня, лежа на постели, в агонии. Я видел, как смерть заполняет его глаза, словно затапливающая горизонт ночь. По мере того как я рассказывал ему о связи между убийствами (о которых он не знал) и существованием Зигзага, им овладел жуткий ужас. Он не дал мне договорить. Сорвал кислородную маску и начал кричать: «Негодяй! Захотел увидеть то, что никто не видел, то, что Бог запретил нам видеть! Вот в чем твоя вина! И твое наказание — Зигзаг!» И повторял, крича изо всех сил, кашляя и умирая: «Твое наказание — Зигзаг!» На самом деле он уже был мертв, но еще не знал об этом.

Бланес тяжело дышал, словно не говорил, а выполнял тяжелую работу. Его пальцы начали что-то выстукивать на пыльном столе, как на клавиатуре.

— Вошла медсестра, и мне пришлось уйти. На следующий день, приехав в Мадрид, я узнал о том, что он умер от болезни в ту же ночь — Зигзаг убил его через меня.

— Нет, ты не…

— Ты права, — перебил он ее, с трудом выговаривая слова. — Я тоже видел стаканы-двойники… Мы с Серджио изучили их и поняли, в чем заключается опасность взаимодействия прошлого с настоящим. Я отказался идти по этому пути, и мне казалось, что Серджио я тоже убедил. Мы поклялись никогда не разглашать эту информацию. Но он тайком продолжил опыты… Спустя несколько лет я начал догадываться о происходящем, но не сказал об этом ни Гроссманну, ни кому другому. Все вокруг меня умирали, а я… молчал!

И Бланес внезапно разрыдался.

Плач его был надрывным и неловким, как будто для того, чтобы плакать, требовалось особое умение, которого у него совсем не было. Элиса подошла и обняла его. Она подумала о матери Бланеса, изо всех сил сжимающей тело своего старшего сына, ощупывающей его, чтобы убедиться, что он — хотя бы он — остался жив, что его — хотя бы его — не коснулся мощный разряд.

— Ты не знал о происходящем… — мягко сказала она ему, поглаживая по потному затылку. — Ты не мог быть в этом уверен, Давид… Ты ни в чем не виноват…

— Элиса… Боже мой, что я наделал?.. Что мы наделали?.. Что наделали все ученые?

— Единственное, что мы можем делать, это угадывать или ошибаться… — Элиса говорила, не разжимая объятий. — Давид, попробуем снова… Пожалуйста, постараемся в этот раз угадать… Позволь мне попробовать…

Бланес, похоже, немного успокоился. Но, когда он отстранился и взглянул ей в глаза, она увидела, какой ужас его переполняет.

— Я одинаково боюсь удачи и ошибки, — признался он.

— Готово, — сообщила Жаклин Клиссо, забравшаяся на табурет.

— Все, как хочет дама, — подтвердил Картер, разглядывая экран компьютера, за которым сидела Элиса, — в центр кормы.

Элиса обернулась к мини-камере, установленной рядом с компьютером управления. Камера стояла на штативе за ее спиной и была нацелена на главную клавиатуру. Положение было правильным. Если Рик в ту ночь работал с ускорителем, он все делал отсюда. Кроме того, камера захватывала и дверь, ведущую к помещению генератора, где погибла Розалин.

Элиса готовилась весь вечер. Она убедила Бланеса в том, что хочет сделать все сама (убеждать пришлось еще и Виктора): для их группы это самый безопасный вариант, сказала она, потому что, если появятся двойники, скорее всего их увидит только она. Она не хотела, чтобы ей помогали, даже с расчетами, говорила, что это будет пустой тратой времени. Однако ей пришлось научиться обращаться с инструментами. Хотя Бланес и не был специалистом по «Сьюзан», оказалось, что он знает достаточно, чтобы научить ее работать с устройствами, контролирующими ввод и вывод пучков частиц. Виктор внес свой вклад, проверив компьютеры. Большинство функций нужных для этой работы программ были ему незнакомы, но, к счастью, программное обеспечение было относительно устаревшим. Программы по обработке графики оказались посложнее, но Элиса воспользуется ими только в случае необходимости — она собиралась просмотреть открытые струны просто так.

Было уже больше шести вечера, когда ветер усилился, и его завывания стали слышны даже в зале управления.

— У тебя могут возникнуть проблемы из-за грозы, — неуверенно заметил Бланес.

— Это меня волнует меньше всего. — Одна гроза вначале, другая в конце. Элиса подумала, что, быть может, такое совпадение и к лучшему.

Подошла Жаклин. Она стянула свои густые волосы резинкой, и их концы свисали теперь, как листья нуждающегося в поливе растения.

— Когда ты получишь картинку… что тогда? Нам всем нужно ее видеть.

Нажим, с которым она произнесла слово «всем», не остался незамеченным для Элисы. Но, разумеется, Жаклин была права. Если я увижу Зигзага, они тоже должны увидеть его. Они мне не поверят.

— Я сохраню ее и сделаю копии. Мне понадобится какой-нибудь компакт-диск.

— Простите, пожалуйста, — насмешливо проворчал Картер, — я забыл купить диски в йеменском супермаркете.

— Хоть один диск здесь должен найтись, — сказала Элиса.

Картер закурил и проговорил голосом радиодиктора:

— «Они все продумали, но забыли про диски». — Он хрипло рассмеялся.

— Может быть, что-то осталось в лаборатории Зильберга, — предположил Бланес.

— Я посмотрю, — вызвался Виктор. Он вышел из зала, огибая коаксиальные кабели, извивавшиеся на полу, как мертвые змеи.

Металлическая дверь, движимая рукой Картера, закрылась.

Как могильная плита, увиденная снизу мертвым телом.

Она осталась одна. Слышен был только шум ветра. Казалось, что она погрузилась в водолазном колоколе на несколько морских саженей под воду. На нее навалился бесконечный, огромный страх. Она посмотрела на панель управления, на мерцающие огоньками компьютеры и попыталась сосредоточиться на расчетах.

Она знала точное время, в которое нужно было заглянуть. Часы в компьютерах в ночь на первое октября 2005 года остановились в четыре часа десять минут двенадцать секунд. Это означало расстояние приблизительно в триста миллионов секунд от настоящего времени. Она на миг остановилась при мысли о том, насколько изменилась ее жизнь за эти последние триста миллионов секунд.

Элисе показалось, что она нашла точное количество энергии, необходимое для открытия двух или трех струн за несколько секунд до этого времени. Теперь она использует снятое установленной за ее спиной камерой изображение, чтобы запустить его в ускоритель и заставить частицы столкнуться под рассчитанным зарядом энергии. Потом снова получит пучок с открытыми струнами и загрузит его в компьютер. А потом посмотрим.

Посмотрим.

Она вновь и вновь проверила уравнения. Скользнула взглядом по бесконечным колонкам цифр и греческих букв, пытаясь убедиться в том, что не ошиблась. Иди и исправь эту дурацкую ошибку. Что тогда говорил Бланес на лекции? Физические уравнения — это ключ к нашему счастью, к нашему ужасу, к нашей жизни и к нашей смерти. Элиса понадеялась, что решение, которое она нашла, правильное.

Желтые полоски, указывавшие на ход конфигурации ускорителя, дошли до конца строки. В нарастающем сумраке зала казалось, что эти линии разрезают блестящее от пота лицо Элисы и ее полуобнаженное тело с завязанной под грудью майкой. Жара почему-то нарастала — Картер говорил, что это связано с грозой и низким давлением. Раскачивая пальмы, ветер шумел, как туча саранчи. Дождя еще не было, но рев волн был уже слышен даже в зале.

Сто процентов — отрапортовали цифры. Послышался показавшийся ей знакомым звуковой сигнал. Начальный процесс завершен. Аппарат готовился к получению изображения и раскручиванию его почти на скорости света.

Она судорожно начала набирать на клавиатуре данные о рассчитанном количестве энергии.

Может, все и получится. Может, мне удастся узнать, кто Зигзаг.

Но что она будет делать, если это получится? Что она сделает, если убедится в том, что это двойник Давида, Картера или Жаклин… или ее собственный? Разве не прав был Бланес, когда сказал, что угадать в этом случае — так же плохо, как ошибиться? Что они все будут делать?

Она отбросила от себя эти вопросы и сосредоточила внимание на экране.

 

31

Бланес доставал из рации батарейки.

— Вытащите батарейки из всего, что у вас есть — телефонов, электронных записных книжек… Картер, вы проверили соединения на кухне и фонари?

— Я отключил всю технику. И батарейки оставил только в этом фонаре.

Картер ходил туда-сюда, держа фонарик в правой руке и вытянув левую, словно нищий за подаянием. На его ладони лежали маленькие гладкие монетки. Он подошел к Виктору — тот показал на запястье и улыбнулся:

— У меня механические.

— Невероятно. — В свете фонарика Картер смерил Виктора взглядом с головы до ног. — На дворе 2015 год, а у вас нет часов с компьютером?

— Есть одни, но я ими не пользуюсь. Эти хорошо работают. Это классические часы марки Omega. Еще дедушкины. Мне нравятся механические часы.

— Вы не перестаете меня удивлять, падре.

— Виктор, ты в лабораториях посмотрел? — спросил Бланес.

— В лаборатории Зильберга было два ноутбука. Я вытащил из них аккумуляторы.

— Отлично. Я велел Элисе отключить ускоритель и ненужные компьютеры, — сказал Бланес, подставляя сложенные корабликом ладони Жаклин, которая ссыпала в них батарейки. — Все это надо где-нибудь положить…

— На консоль. — Картер удалился в глубину зала. Как только он отошел в сторону, их поглотила тьма.

— Давид… — раздался неуверенный голос Жаклин, усевшейся рядом с ним. — Ты думаешь, он… скоро нападет?

— Ночь — самое опасное время, потому что он может воспользоваться включенным светом. Но мы точно не знаем, когда он это сделает, Жаклин.

Картер вернулся и поискал себе место на полу. Вчетвером они занимали меньше половины пространства кинозала: они сгрудились у экрана, как будто были вынуждены ютиться в маленькой палатке — Бланес сидел на стуле у стены, Картер и Жаклин — на полу, Виктор — на другом стуле с противоположной стороны. Тьма стояла кромешная, ее прорезал только луч фонарика в руках Картера, и жарко было, как в сауне.

В какой-то момент Картер отложил фонарик в сторону и вытащил из кармана брюк два предмета. Виктору показалось, что они похожи на куски черного водопроводного крана.

— Я полагаю, я могу это использовать, — сказал Картер, соединяя детали.

— Это ничего не даст, — предупредил Бланес, — но, если батареек в нем нет, можете пользоваться.

Картер положил пистолет на колени. Виктор заметил, что он смотрит на оружие с нежностью, несвойственной ему в обращении с людьми. Внезапно бывший солдат схватил фонарик и швырнул в сторону. Его движение было столь неожиданным, что вместо того, чтобы попытаться поймать фонарик, Виктор уклонился, и он ударился об его руку. Наклонившись, чтобы его подобрать, он услышал смех Картера. Идиот, подумал Виктор.

— Вам повезло, падре. Поскольку у вас механические часы, вам досталось право первого дежурства. Если я засну, разбудите меня в три часа. Я покараулю вторую половину ночи.

— Элиса позовет нас раньше, — сказал Бланес.

Какое-то время они просидели молча. Их тени, отбрасываемые на стены светом фонарика, походили на отверстия туннелей. Виктор был уверен, что слышит шум дождя. В кинозале не было окон (несмотря на неудобства, это было единственное помещение на станции, где все четверо могли более или менее удобно вытянуть ноги), но слышалось что-то похожее на очень громкие помехи, треск плохо настроенного телевизора. На эти звуки накладывалось завывание ветра. А ближе, в сумраке, слышалось прерывистое дыхание. Всхлип. Виктор увидел, что Жаклин закрыла лицо ладонями.

— Жаклин, в этот раз он не сможет напасть… — пытаясь вселить в нее уверенность, проговорил Бланес. — Мы на острове, на многие километры вокруг у него есть только батарейки этого фонарика и компьютер Элисы. Сегодня ночью он не нападет.

Она подняла голову. Теперь она не казалась Виктору красивой женщиной — это было тяжелораненое, дрожащее существо.

— Я… следующая, — очень тихо произнесла она, но Виктор ее услышал. — Я в этом уверена…

Никто не попытался ее утешить. Бланес глубоко вздохнул и прислонился к экрану.

— Как он это делает? — спросил Картер. Он сидел, вытянув ноги во всю длину, заложив руки за голову и опершись на стену, из футболки выбивались клочки покрывающих его грудь волос. — Как он нас убивает?

— Когда мы попадаем в его струну времени, мы в его распоряжении, — сказал Бланес. — Я объяснял уже, что в такой короткий промежуток времени, как в струне, мы не успеваем стать «твердыми», и наше тело и окружающие нас предметы становятся нестабильными. Там, внутри, мы как мозаика из атомов — Зигзагу достаточно вытаскивать один кусочек за другим или менять их местами, или уничтожать их. Он может делать это как хочет, так же, как управлять энергией света. Одежда, все, что остается за пределами струны, и значит, живет своей жизнью, нам не принадлежит. Ничто нас не защищает, мы не можем использовать никакое оружие. В струне времени мы наги и беспомощны как младенцы.

Картер сидел неподвижно. Казалось, он даже не дышит.

— Сколько это продолжается? — Он вытащил из кармана брюк новую сигарету. — Боль. Сколько, по-вашему, она длится?

— Никто из испытавших это не вернулся, чтобы нам рассказать, — пожал плечами Бланес. — У нас есть только описание Рика: ему казалось, что он провел в струне несколько часов, но тот двойник был не таким мощным, как Зигзаг…

— Крейг и Надя мучились несколько месяцев… — прошептала Жаклин, обхватывая руками ноги, точно она совсем окоченела. — Об этом свидетельствуют результаты вскрытий… Несколько месяцев или лет жестокой боли.

— Но, Жаклин, мы не знаем, что произошло с их сознанием, — поспешил вмешаться Бланес. — Возможно, их восприятие времени было другим. Объективное и субъективное время — разные вещи, не забывай… Может быть, с их точки зрения, все произошло очень быстро…

— Нет, — откликнулась Жаклин. — Не думаю…

Картер рылся в карманах — вероятно, искал зажигалку или спичечный коробок, потому что во рту у него все еще торчала измятая сигарета. Но в конце концов махнул рукой, вытащил сигарету изо рта и, глядя на нее, проговорил:

— Я много раз видел пытки и испытывал их на себе. В 1993 году я работал в Руанде, занимался подготовкой нескольких военизированных групп племени гуту в районе Мурехе… Когда началась заварушка, меня обвинили в предательстве и решили подвергнуть пыткам. Один из командиров заявил, что они будут действовать не спеша: начнут с ног и дойдут до головы. Для начала они острыми палками выдрали мне ногти на ногах. — Он усмехнулся. — Такой боли я не испытывал за всю свою проклятую жизнь. Я рыдал и мочился от боли, но хуже всего было думать о том, что они только начали — это были всего лишь ногти на ногах, эта сухая дребедень, которая растет на самом дальнем конце тела… Я думал, что не выдержу, что мой мозг взорвется до того, как они дойдут до пояса. Но через два дня в деревню вошла одна из групп, которые я готовил, они убили тех, кто меня пытал, и освободили меня. Тогда я подумал, что всегда есть предел страданиям, которые можно вынести… В военной академии, где меня учили, говорили: «Если боль длится долго, ее можно вынести. Если она невыносима, ты умрешь, и долго она не продлится». — Он снова рассыпался старческим, усталым смешком. — Предполагалось, что эта теория подкрепит нас в трудный момент. Но это…

— Замолчите уже! — Жаклин в отчаянии опустила голову и закрыла уши.

Картер недолго посмотрел на нее и снова заговорил тихим хриплым голосом, тыча в них незажженной сигаретой, как кривым мелком:

— Я прекрасно знаю, что сделаю, когда ваша коллега получит изображение. Я уничтожу этого ублюдка, кто бы он ни был. Здесь и сейчас. Убью так, как убивают бешеную собаку. Если это я… — Он помедлил, словно раздумывая над этой неожиданной возможностью. — Если это я, я доставлю вам удовольствие, снеся себе башку.

Кабина маленького UH1Z начала раскачиваться, как старый автобус на неасфальтированной дороге. Гаррисон был зажат в современном эргономичном кресле с перекрестным ремнем безопасности, и из всего его тела двигалась только голова, но уж она поворачивалась во все стороны, куда только позволяли позвонки. Перед ним, касаясь его коленей, сидела солдат Превен, упорно глядя в потолок. Гаррисон заметил, что под линией каски зрачки ее красивых голубых глаз расширены. Ее сослуживцы скрывали свое состояние не лучше. Только сидевший в глубине Юргенс был невозмутим.

Но Юргенс был просто другим ликом смерти, и в пример его приводить не стоило.

За бортом, казалось, бушевал ад. А может быть, это и было настоящее небо, кто его знает. Четыре «архангела» лихорадочно пробирались сквозь почти горизонтальный дождь, пулеметной очередью хлеставший по лобовым стеклам. В полусотне метров под ними бесновалось чудовище с силой тысяч тонн вздыбленной воды. Хорошо хоть ночная тьма не давала им увидеть пучину морскую. Но если долго смотреть в боковое окошко, Гаррисону удавалось разглядеть миллионы факелов пены на верхушках километров волнующегося бархата, подобных причудливому убранству старого римского дворца во время карнавальных оргий.

Гаррисон подумал, не считает ли солдат Превен, что он в чем-нибудь виноват? Нет, на его взгляд, она уж никак не могла упрекнуть его в смерти этого кретина Борсельо. В «Игл Груп» его даже поздравили.

Приказ пришел в полдень, через пять минут после того, как Борсельо получил пулю между глаз. Он поступил откуда-то с севера. Всегда одно и то же: кто-то на севере приказывал, кто-то на юге подчинялся. Это как голова и тело: все всегда идет сверху вниз, думал Гаррисон. Мозг командует, а рука действует.

«Голова» вынесла решение, что устранение лейтенанта Борсельо допустимо. Гаррисон поступил правильно, Борсельо был бестолочью, положение было экстренное, теперь его заменял сержант Франк Мерсье. Мерсье был очень молод и сидел рядом с Превен, напротив Гаррисона. Ему тоже было страшно. Его страх проявлялся в поднимающемся и опускающемся кадыке. И все-таки это хорошие солдаты, прошедшие обучение по системе SERE (выживание, уклонение от столкновения, сопротивление, побег). Они в совершенстве владели оружием и снаряжением, получили дополнительную подготовку по защите и обеспечению изоляции отдельных зон. И могли не только защищаться: у них были штурмовые винтовки XM39 с разрывными патронами и автоматы Ruger MP15. Все они были крепкими, с остекленевшим взглядом и блестящей кожей. Они больше походили на машин, чем на людей. Единственной женщиной была Превен, но она прекрасно вписывалась в группу. Гаррисон был рад, что они рядом, ему не хотелось, чтобы они плохо о нем думали. С ними и с Юргенсом бояться ему было нечего.

Кроме грозы.

После того как вертолет в очередной раз тряхнуло, он решил, что надо что-то делать.

Он посмотрел на пилотов. Они походили на громадных муравьев в своих овальных черных касках, озаренных светом панели управления. Конечно, о том, чтобы отстегнуть ремень и добраться до них, нечего и думать. Он повернул встроенный в каску микрофон и нажал на кнопку.

— Это уже буря? — спросил он.

— Начало бури, сэр, — ответил один из пилотов. — Скорость ветра еще не превышает ста километров в час.

— Это не ураган, — произнес второй пилот в его правое ухо.

— А если ураган, то имени ему еще не дали.

— А вертолет его выдержит?

— Думаю, да, — со странным равнодушием ответили в левое ухо.

Гаррисон знал, что «архангел» представляет собой сложную и прочную военную машину, приспособленную к любым атмосферным условиям. Даже его лопасти можно было регулировать в зависимости от силы ветра: в данный момент они выписывали не классический крест, а два ромба. Однако его выводила из себя сама возможность аварии — не из-за смертельной опасности, а из-за недостижения цели.

— Когда мы будем на месте, по вашим расчетам? — Он ощутил, как по его спине и затылку под каской и спасательным жилетом струится пот.

— Если все пойдет нормально, остров должен быть в пределах видимости через час.

Он оставил канал рации включенным. Голоса щекотали ему слух подобно галлюцинациям сумасшедшего: «Архангел Один Архангелу Два, прием…»

Они заснули, по крайней мере так ему казалось.

Он не решался осветить их фонарем, опасаясь разбудить, хотя вероятность этого была мала — все явно выбились из сил от недостатка отдыха. Но, присмотревшись к каждому из них, он убедился, что они спят. Жаклин спала нервно и издавала какой-то горловой стон, а ее грудь под футболкой колыхалась. Картер с виду не спал, но в одном из уголков его губ образовалась маленькая черная точка, как дуло пистолета. Бланес храпел.

До полуночи оставалось десять минут, а Элиса все не появлялась.

Приближался самый важный момент.

Сердце колотилось у него в груди. Он даже подумал, что остальные его услышат и проснутся, но заглушить стук сердца нельзя было никак.

Двигаясь как в замедленной съемке, он оставил большой фонарик на полу, достал маленький и зажег его. Теперь настал час испытания огнем, в смысле светом.

Он выключил большой фонарик. Подождал. Ничего не произошло. Они спали дальше.

Маленький фонарик еле светил, как угли костра, но его было более чем достаточно для того, чтобы они не испугались, если вдруг проснутся.

Он оставил включенный фонарик на полу, рядом с большим, и снял ботинки. Он старался не терять из виду Картера. Этот человек внушал ему ужас. Он был одним из тех жестоких существ, которые жили в каком-то параллельном мире, настолько далеком от гидропонных растений, математики и теологии, насколько, к примеру, вол мог быть далек от посещения лекций в Принстоне. Он знал, что если понадобится причинить ему боль, чтобы защитить свою жизнь, бывший солдат, не раздумывая, сделает это.

И все же ни Картер, ни сам черт не помешают ему выполнить задуманное.

Он встал и на цыпочках направился к двери. Раньше он предусмотрительно оставил ее открытой. Виктор вышел в темный коридор и вытащил из кармана спички Несколько часов назад, когда Картер искал их, чтобы зажечь сигарету, он боялся, что тот обнаружит, кто их стащил. К счастью, этого не случилось.

Освещая себе путь дрожащим огоньком пламени, он свернул направо и дошел до коридора первого корпуса. Там шум дождя слышался сильнее и даже чувствовались порывы ветра. Виктор прикрыл спичку рукой, боясь, как бы она не погасла.

Темнота действовала на него угнетающе. Он был жутко испуган. По идее, Зигзаг (если это чудовище существовало, в чем он все еще сомневался) не представлял для него прямой угрозы, но ужас всех остальных вселил страх и в его жилы. А грохот дождя, завывания ветра, отсутствие света и эти стены из ледяного металла не слишком способствовали успокоению.

Спичка обожгла ему пальцы. Он задул ее и бросил на пол.

На какой-то миг, пока он вытаскивал другую спичку, Виктор ослеп.

Страх замешан на большой доле воображения — об этом он читал не раз. Если не давать волю фантазии, темнота и шум не смогут на тебя повлиять.

Спичка выскользнула у него из пальцев. О том, чтобы нагнуться и поискать ее, не могло быть и речи. Он взял другую.

Все равно он уже близок к цели. Когда пламя вспыхнуло вновь, он увидел дверь в паре метров от себя, справа.

— Куда девался Виктор?

— Не знаю, — ответила Жаклин. — И мне на это плевать. — Она перевернулась, чтобы спать дальше — пребывание в бессознательном состоянии было для нее единственным способом борьбы со страхом.

— Жаклин, мы не можем выносить всю тяжесть этого сами, — заметил Бланес. — Виктор нам очень помогает. Если он уйдет, будет все равно как если бы ушли ветер и море, и остался бы только старый корабль.

Закрывшая было глаза Жаклин села и посмотрела на Бланеса. Он продолжал сидеть на стуле, откинувшись головой на экран, зеленая футболка была покрыта пятнами пота, ноги в широких джинсах вытянуты вперед и скрещены. Добродушное, приветливое лицо с отросшей серой бородой, испещренными оспинами щеками и большим носом было повернуто к ней с ласковым выражением.

— Что ты сказал?

— Что мы не можем допустить ухода Виктора. Он — наша единственная поддержка.

— Нет-нет… Я про другое… Ты сказал что-то про ветер и море… и старый корабль.

Бланес заинтригованно наморщил лоб:

— Просто так говорят. А что такое?

— Это напомнило мне о стихотворении, которое Мишель написал, когда ему было двенадцать. Он прочитал мне его по телефону, и оно мне очень понравилось. Я сказала ему, чтобы он писал еще. Я так по нему скучаю… — Жаклин подавила внезапное желание разрыдаться. — «Ушли и ветер, и море. Остался лишь старый корабль…» Сейчас ему пятнадцать, и он и дальше пишет стихи… — Она зябко потерла плечи ладонями и с внезапным беспокойством огляделась: — Ты ничего не слышал?

— Нет, — шепотом ответил Бланес.

Тьма в зале стояла сплошной громадой. Жаклин показалось, что она больше, чем сама комната.

— Теперь моя очередь. — Она говорила со всхлипами и морщила лицо, как маленькая девочка, наказанная родителями. — Я знаю все, что он со мной сделает… Он говорит мне об этом каждую ночь… Я много раз думала о том, чтобы покончить с собой, и сделала бы это, если бы он позволил… Но он этого не хочет. Ему нравится, чтобы я его ждала, день за днем. За это он дарит мне ужас и наслаждение. Он бросает мне ужас и наслаждение в рот, точно кости собаке, и я жую их одновременно… Знаешь, что я сказала мужу, когда решила его бросить? «Я еще молодая и хочу пожить для себя, повинуясь своим желаниям». — Она растерянно тряхнула головой и улыбнулась. — Это были не мои слова… Он сказал их за меня.

Бланес кивнул.

— Я бросила мужа и сына… Я бросила Мишеля… Я должна была это сделать, он хотел, чтобы я была одна. Он приходит ко мне по ночам и заставляет меня ходить на четвереньках и припадать к его ногам. Я должна была делать макияж, красить волосы в черный цвет, одеваться как… Знаешь, почему у меня сейчас такие волосы? — Она поднесла руку к своим рыжим прядям и улыбнулась. — Иногда мне удается противиться ему. Это очень трудно, но я это делаю… Я уже и так слишком много сделала ради него, разве нет? Мне пришлось расстаться со всей своей прошлой жизнью: с работой, с мужем… Даже с Мишелем. Ты и не представляешь, сколько в нем жуткой ненависти, какие ужасные вещи он говорит о моем сыне. Живя одна, я по крайней мере могу… могу принимать всю эту ненависть на себя…

— Я тебя понимаю, — ответил Бланес. — Но отчасти, Жаклин, такое положение тебе нравится… — Он поднял руку, не давая ей сказать. — Я имею в виду, что только отчасти. Это что-то бессознательное. Он заражает твое подсознание. Это как колодец: забрасываешь туда ведро и вытаскиваешь много разного. Не только воду, но и мертвых насекомых. Все, что в тебе есть, что всегда в тебе было, а он обнаружил и вытащил на поверхность. В глубине есть и наслаждение…

Она увидела, что с лицом Бланеса что-то происходит. Его глаза лишились зрачков, теперь они были похожи на гнойные язвы под бровями.

Тут она очнулась.

Наверное, она спала или с ней случилось «отключение». Она очень хорошо его помнила, видение было жутким: лицо Бланеса менялось, словно… Хорошо, что это был всего лишь сон.

Тогда она оглянулась и поняла, что что-то не так.

Запись кончилась. Виктор закрыл файл и открыл следующий.

Он не знал, действительно ли ему хочется Его видеть. Вдруг ему начало казаться, что нет, не важно, Он это или нет на самом деле (скольких бедных грешников распяли в то время, до того как дело дошло до бедного бога?). Нет, не хочется — по крайней мере в неверном планковском времени, под диктатом исчезающих атомов. Ему не хотелось видеть Сына, изъеденного временем, поглоченного мигом, куда не было хода даже Отцу. Вечность, Бесконечная Длительность, Блаженная Мистическая Роза были Временем Бога. А что же с Бесконечной Краткостью? Как называть ее? Мгновенность?

Тот кратчайший миг, в который Роза была всего лишь побегом, несомненно, принадлежал Сатане. Молния, намек на мгновение ока, даже простое намерение моргнуть длятся во времени неизмеримо больше. Виктору пришла в голову жуткая мысль: в этой вселенной, исчисляемой миллионными долями секунды, Добра не существовало, потому что ему нужно было больше времени, чем Злу.

Он случайно наткнулся на них вечером в одной из коробок лаборатории Зильберга, когда искал чистые диски. Там было несколько компактов с этикеткой «Рассеян.» на крышках.

Он сразу вспомнил о рассказе Элисы. Это наверняка должны были быть «рассеявшиеся» изображения, которые, по словам Нади, сохранял Зильберг. Неудавшиеся опыты по открытию временных струн с неправильно рассчитанным количеством энергии, в которых получилась нечеткая картинка. Почему они еще здесь? Может, в «Игл Груп» подумали, что тут — лучшее место для их хранения. А может, они никуда не годились. Так или иначе, он был уверен, что особо там ничего не увидишь, но название файлов, которое он прочитал, вставив один из таких дисков в компьютер — «распят» и номер, — оказалось слишком заманчивым, слишком подозрительным, чтобы упустить этот уникальный шанс.

В лаборатории Зильберга была пара ноутбуков с заряженными аккумуляторами. Виктор предположил, что приезжавшие на остров эксперты использовали их для просмотра дисков. Хотя Бланес велел вытащить аккумуляторы из всей аппаратуры, Виктор позаботился о том, чтобы оставить хотя бы один из ноутбуков в рабочем состоянии. Чтобы не помешать планам своих товарищей, он произвел быстрый подсчет: оставленный им взамен большого фонарик потреблял меньше энергии. В общей сложности, используемая сейчас энергия была сравнима с энергией большого фонарика. И, если даже несмотря на это, то, что он делал, было плохо, ему было все равно — он решил взять на себя всю ответственность за этот поступок. Ему нужно просто увидеть некоторые из этих записей. Всего несколько, пожалуйста. Ничто на свете не могло ему в этом помешать.

Дрожа от волнения, он открыл первый файл. Но в нем был мир светло-розового цвета, сюрреалистический бред. Девять следующих напоминали творения художника шестидесятых, разъеденные кислотой. Но на одиннадцатом файле у него перехватило дыхание.

Пейзаж, гора, крест.

Крест вдруг превратился в столб без горизонтальной перекладины. Виктор сглотнул слюну — эти изменения в конструкции, должно быть, были связаны с планковским временем. В такие короткие промежутки крест не был крестом. Никакой человеческой фигуры он не заметил.

Запись длилась всего пять секунд. Виктор закрыл ее и открыл следующий файл.

Тут изображение было очень нечетким — казалось, что гора охвачена пламенем. Он закрыл его и попробовал со следующим. На нем был другой ракурс предыдущей сцены с крестом. А может быть, и другой сцены, потому что теперь он заметил на вершине второй крест, а справа — краешек еще одного. Три креста.

И фигуры вокруг. Очертания, обезглавленные тени.

По его спине струился холодный пот. Изображение было очень смазанным, но прикрепленные к крестам формы можно было различить даже так.

Он снял очки и придвинул лицо к экрану так, чтобы его близорукие глаза могли разглядеть все подробности. Картинка перескочила и один из крестов почти полностью исчез. На его месте осталось витающее в воздухе пятно, нечто овальное, свисающее со столба, как осиное гнездо с балки.

Это Ты, Господи? Это Ты? Глаза у Виктора увлажнились. Он протянул к экрану пальцы, словно хотел коснуться размытого силуэта.

Он был так сосредоточен, что не заметил, как за его спиной дверь лаборатории открылась. Тихий скрип дверных петель затерялся в шуме бушующей грозы.

На миг ей показалось, что она еще спит.

Экран зала, прислонившись к которому сидел Бланес, был продырявлен. Отверстие — размером с профессиональный футбольный мяч, но в форме овала с ровными краями. Наполнявшее его сияние, несомненно, шло от ламп в зале управления по ту сторону стены.

Но хуже всего было то, что происходило с Бланесом.

В его голове была глубокая продолговатая дыра. Она занимала правую часть лица и съедала бровь, глазное яблоко и всю скулу. Внутри дыры в свете, проникавшем сквозь отверстие в экране, были отчетливо видны плотные красные ткани. Жаклин различила лобные пазухи, тонкую пластину носовой перегородки, нити лицевого и тройничного нерва, морщинистые стенки головного мозга… Как анатомическая голограмма.

Ушли и ветер, и море.

Вокруг нее разразилась бескрайняя тишь. Тьма тоже стала другой, какой-то более плотной. Ни фонарей, ни других источников света — только отблеск огней, проникавший сквозь дыру.

Они ушли, остался лишь старый корабль.

Она встала и поняла, что не спит. Все было слишком реальным. Она была самой собой, и ее босые ноги касались пола, хотя она не ощущала холо…

Странное ощущение заставило ее перевести взгляд вниз — она увидела вершины своей груди, увенчанные сосками. Жаклин ощупала себя. На ней ничего не было — ни одежды, ни каких-то предметов в руках. Ничто ее не прикрывало.

Ушли и ветер, и море. Ушли. Ушли.

Она повернулась в сторону Картера, но не увидела его. Виктор тоже исчез. Оставались только этот парализованный и изуродованный Бланес и она.

Только они — и тьма.

Виктор, как кукла, послушно отлетел туда, куда его швырнула Рука. Он ударился об открытый ящик стола, где лежали диски с рассеянными записями, и почувствовал острейшую боль под коленками. Упав, он поднял столб пыли, которая заставила его закашляться. Тогда Рука ухватила его за волосы, и он почувствовал, как его поднимают в воздух в вихре ясных искорок, чистейших, как порхающие снежинки. Последовала пощечина, от которой его левое ухо превратилось в жужжащий разбитый мотор. Он попытался на что-то опереться и царапнул металлическую стену у себя за спиной. Очки исчезли. На уровне его зрачков появился лишенный радужной оболочки зрачок, настолько черный, что казался матовым. Настолько черный, что легко выделялся на фоне не столь абсолютной окружающей темноты. Послышался щелчок какого-то механизма.

— Слушай, безмозглый падре… — Казалось, что шипящий, как горелка, голос Картера идет прямо из этого глаза. — Ты на мушке 98S. Он сделан из углеродного волокна и снабжен обоймой из тридцати патронов калибром пять с половиной миллиметров. Один выстрел с такого расстояния — и от тебя не останется даже воспоминания о твоем первом пуке, ясно? — Ослепший Виктор жалобно застонал. — Предупреждаю: со мной что-то не так. Я это знаю, чувствую. Я — не я. Клянусь. С момента возвращения на этот гребаный остров я стал хуже, чем был раньше… Я могу прямо сейчас всадить вам пулю в голову, отереть ваши мозги платочком и пойти завтракать. — Ну так сделайте это, подумал Виктор, но не смог выговорить ни слова, и Картер не давал ему шансов на попытку. — Если вы снова куда-нибудь без предупреждения сбежите, если уйдете с дежурства или без разрешения включите какой-нибудь долбаный аппарат, — клянусь, я вас пристрелю… Это не угроза, это реальная ситуация. Возможно, я убью вас, даже если вы будете вести себя хорошо, но давайте попробуем. Не подставляйтесь, падре. Ладно?

Виктор кивнул. Картер вернул ему очки и подтолкнул к выходу.

Тогда все и произошло.

Она не столько осознала, сколько почувствовала его присутствие.

Она ничего не видела, не слышала шума, не чувствовала запаха. Не было ничего материального, ничего воспринимаемого органами чувств. Но она поняла, что Зигзаг здесь, в глубине зала, так же, как могла почувствовать, что какой-то незнакомец в толпе хочет только ее.

Ушли и ветер, и море. Осталась пропасть.

— Боже… Боже мой, пожалуйста! Пожалуйста, кто-нибудь, помогите!!! Картер, Давид… На помощь, помогите!!!

Существует грань ужаса, после пересечения которой нет возврата. В этот миг Жаклин ее перешагнула.

Она сжалась в комок у экрана, рядом с окаменевшим телом Бланеса, закрыв руками грудь, и стала кричать так, как не кричала никогда в жизни, отчаянно, с единственной мыслью о том, чтобы сойти с ума от собственных криков. Она выла, ревела, как бьющийся в агонии зверь, до срыва горла, до ощущения, что сердце разрывается и легкие заливает кровью, что она уже обезумела или умерла, или по крайней мере утратила чувствительность к боли.

Внезапно что-то выступило из глубины зала. Это была тень, и, шагнув вперед, она потянула за собой часть тьмы. Жаклин повернула голову и посмотрела на нее.

При виде ее глаз крик Жаклин прервался.

В тот самый миг ей удалось дать единственный решающий приказ своему телу. Она вскочила и бросилась к двери, как будто покидала по спасательной доске палубу тонущего судна.

Ушли. Ушли. Ушли. Ушли. Ушли.

Ничего не выйдет, подумалось ей. Убежать не получится. Он настигнет ее раньше (он двигался очень быстро, слишком быстро). Но в последнем проблеске здравого смысла она поняла, что поступает правильно.

Делает то, что на ее месте сделало бы любое существо, увидевшее эти глаза.

Обработка изображения закончилась. Компьютер спрашивал, хочет ли она его загрузить. Сдерживая волнение, Элиса нажала на клавишу Enter.

На мгновение застыв в нерешительности, экран замигал светло-розовым цветом нечеткого изображения зала управления — она хорошо видела блеск ускорителя в глубине зала и два компьютера на первом плане. Но что-то изменилось, хотя расплывчатость изображения помешала ей сразу определить, что именно. Здесь был еще один источник света — зажженный фонарик рядом с правым компьютером. В его свете она увидела неясное пятно, сидящее там же, где она.

Элиса почувствовала, что задыхается. Что-то в ее памяти треснуло, и наружу вырвался целый поток воспоминаний. Спустя десять лет он снова был перед ее глазами. Плохое качество изображения заставляло восстанавливать его образ по памяти: костлявую спину, большую угловатую голову… Все это было изъедено планковским временем, но для того, чтобы узнать, кто это, большой четкости ей и не надо было.

Рик Валенте смотрел на экран компьютера, совсем не догадываясь о том, что десять лет спустя она увидит его на том же экране. Он был один и думал, что будет один до скончания века, но теория Бланеса вырвала его из камня времени, как минерал, добытый опытными рудокопами.

Когда первое впечатление схлынуло, Элиса согнулась, приняв почти такую же позу, как у Валенте — оба высматривали, что происходит или происходило, заглянув в замочную скважину прошлого, подглядывая, как нескромные дворецкие.

Что он рассматривает? Что он делает?

Свечение индикаторов перед фигурой Рика подтвердило ей, что он тоже только что открыл несколько струн времени и теперь разглядывает результаты. Положение камеры, снявшей световой отпечаток, позволяло видеть экран, который находился перед Риком, но его фигура заслоняла изображение. Даже если бы он отодвинулся, я бы ничего не увидела. Нужно обработать картинку компьютером.

Что-то в этом снимке ее заинтриговало. Что же? Почему она вдруг ощутила такое беспокойство?

Чем больше Элиса на него смотрела, тем больше у нее появлялось уверенности в том, что что-то тут не так. Что-то незаметное или слишком очевидное, как в играх, где только внимательному глазу под силу различить мельчайшие различия между очень похожими картинками. Она попыталась сосредоточиться…

Резкий скачок к следующей струне времени чуть ее не испугал. Теперь Рик сдвинулся влево, но линии были очень нечеткими, и, как она и подозревала, нельзя было даже приблизительно догадаться о том, какую сцену он вывел на экран — сейчас она была на мониторе Рика прямо перед Элисой, без всяких помех, но походила на расплывчатое коричневое пятно. Там есть Зигзаг, но нужно повысить резкость изображения и увеличить его. Рядом с Валенте была еще одна фигура. Несмотря на то, что у нее не хватало половины лица и части туловища, Элиса узнала Розалин Райтер. Несомненно, перед ней был момент, когда бедная Розалин застала его врасплох. Он наверняка пытался объяснить ей, что он там делает. Эта струна соответствовала крошечному промежутку времени в момент, когда часы показывали 4:10:10, за две секунды до отключения света и появления Зигзага. Розалин стояла очень далеко от двери, ведущей к генератору. Каким образом через две секунды она оказалась около агрегата, чтобы умереть от удара током? Элисе показалось очевидным, что все это произошло уже во время нападения, и даже начало приходить в голову возможное объяснение…

Но в картинке все еще было нечто, что она не могла уловить, но что очень ее беспокоило. Что же это?

Больше открытых струн не было. Чтобы потом не забыть, она сразу набрала на клавиатуре команду и запустила процесс обработки изображения, запрограммировав компьютер на продолжение работы после отключения терминала.

И тут она обратила внимание на другой момент: ни вокруг силуэта Рика, ни вокруг Розалин теней не было. Она знала, что Розалин мертва и двойника от нее возникнуть не может, но как же Рик? Значит ли это, что он тоже мертв?

Размышляя над этой загадкой, она испытала прилив беспокойства другого рода, более острого.

Она обернулась и окинула взглядом просторное помещение.

Зал управления был погружен в темноту. Розоватое свечение экрана было единственным источником света, но оно озаряло пространство только в радиусе двух метров от монитора. По указанию Бланеса час назад она выключила ускоритель и отключила от сети все остальные компьютеры и оборудование. Батарейка от ее часов лежала на столе (хотя по компьютерным часам она могла следить за временем — было уже почти двенадцать). Снаружи продолжал бушевать хаос. Неистовство бури было слышно даже через стены. В окна билась бесконечная волна дождя.

Ничего странного Элиса не увидела, только тени. Но ее беспокойство возросло.

За десять лет это ощущение стало привычным, наложило отпечаток на всю ее жизнь, словно каждая ночь впечаталась ей в кожу раскаленным кусочком железа.

Ошибки быть не могло. Он здесь.

Она чувствовала его присутствие так близко от своего тела, что на какой-то миг упрекнула себя в абсурдном — в том, что она не готова его принять… Страх камнем лег ей на грудь. Она поднялась на подгибающиеся ноги, чувствуя, как волосы встают у нее дыбом.

И вдруг все исчезло. Послышались какие-то крики — голос Картера — и поспешные шаги в коридоре, но в зале управления ничего не было.

Посмотрев вперед, она увидела ее.

Она стояла перед Элисой, за компьютером, в свете экрана. Ее нагота казалась резиновой, как у неоконченной фигуры, слепого, безымянного глиняного слепка. На ее лице был прочерчен только рот, но он был словно вывернут наружу, черный, огромный — в эту пасть можно было бы просунуть всю руку. Элиса даже не поняла, как вообще она ее узнала.

И тут Жаклин Клиссо у нее на глазах начала распадаться.

 

32

Проснувшись, она застонала от боли — она лежала на спине на каком-то пыльном одеяле поверх подматрасника без матраса, и твердая проволока отпечаталась у нее на щеке. Она не помнила, где она, не знала, что она здесь делает, и вид лишенных всяких черт лиц с блестящими глазами не очень помог ей найти ответы на эти вопросы. Чьи-то руки бесцеремонно подняли ее. Она попросилась в туалет, но только когда она заговорила по-английски, ее перестали тянуть в одну сторону и потянули в противоположную. После краткого и неприятного визита в туалет (ни воды, ни полотенец не было) она почувствовала, что по крайней мере может сама ходить. Но руки (они принадлежали солдатам в масках, теперь она их разглядела) снова схватили ее за плечи.

Гаррисону острова не нравились.

На этих клочках суши, этих исключениях из правил геологии, сделанных посреди моря на благо человекообразным, было совершено множество ошибок. Их нетронутая райская растительность, скрытая от глаз богов, способствовала нарушению правил и осквернению творения. Первой в этом виновата Ева. Но теперь она расплачивалась за то давнее преступление — Ева или Жаклин Клиссо, не все ли равно. Змея мутировала и превратилась в дракона.

Было почти девять утра воскресенья, 15 марта, и над этим проклятым островом все так же стояла завеса воды. Пальмы на краю пляжа качались, как опахала в руках взволнованного слуги. Жара и влага забивали Гаррисону нос, и одним из первых его приказаний было включить кондиционеры. Он наверняка простудится, потому что его одежда еще не просохла после ливня, который встретил их тут при приземлении восемь часов назад, но по сравнению со всем остальным это пустяки.

Засунув руки в карманы, глядя на этот пейзаж и раздумывая об островах, грехах и мертвых Евах, Гаррисон произнес:

— Тех двоих, что входили в зал, пришлось накачать успокоительными. Это закаленные солдаты, привыкшие видеть разное… Что в этом такого особенного, профессор? — Он повернулся к Бланесу, сидевшему у пыльного стола. Бланес смотрел в пол и не притронулся к предложенному ему Гаррисоном стакану воды. — Ведь это не просто изуродованные тела, не так ли? Это не просто засохшая кровь на стенах и потолке…

— Это Воздействие, — пустым, бездушным голосом, которым отвечал и на все предыдущие вопросы, проговорил Бланес. — Преступления Зигзага — это как бы сцены из прошлого. Они производят Воздействие…

Какое-то время Гаррисон просто кивал.

— Тогда понятно. — Он отошел от окна и снова прошелся по столовой. — И это… может привести к тому, что… мы меняемся?

— Не понял.

— Что… — Гаррисон едва шевелил мышцами, необходимыми для процесса речи. Его лицо походило на напудренную маску, — …мы начинаем делать или думать что-то странное…

— Думаю, да. Сознание Зигзага каким-то образом всех нас заражает, потому что взаимодействует с нашим настоящим…

Нас заражает. Гаррисон не хотел смотреть на сидевшую там Элису, дышавшую, как дикий зверь, в этой прилипшей к туловищу маечке и обрезанных на уровне паха джинсах, ее смуглая кожа маслянисто блестела от пота, угольно-черные волосы были взлохмачены.

Он не хотел на нее смотреть, потому что не хотел утратить контроль над собой. Связь была очень тонкой: если он долго или достаточно долго смотрел на нее, он был способен на все. Но делать пока он ничего не хотел. Он должен сохранять благоразумие. Пока профессор еще может сказать или сделать что-то важное, он будет сохранять спокойствие.

— Профессор, давайте вернемся к основным моментам. — Он потер глаза. — С самого начала. Вы были в кинозале одни…

— Я заснул, но когда посыпались искры, проснулся. Искрили все выходы сети: консоль, выключатели… В лабораториях было то же самое…

— А на кухне видели? — Гаррисон выглянул в дверь, сморщившись от запаха гари. — Изоляция в розетках сгорела, и провода полностью оголены… Как это могло произойти?

— Это работа Зигзага. Такого еще не было. Он… научился извлекать энергию из отключенных электроприборов.

Гаррисон потирал подбородок, глядя на ученого. Ему нужно побриться. Нужен хороший душ, который вернет его к жизни, хороший отдых в нормальной постели. Но все это пока недоступно.

— Продолжайте, профессор.

Оса. Прежде всего надо убить эту черную осу, жалящую твои мысли.

— В свете искр я увидел… Не знаю даже, как я смог догадаться, что это Жаклин… Меня стошнило. Я начал кричать.

Дверь столовой распахнулась, прерывая разговор. Вошел Виктор в сопровождении солдата. Он был так же грязен, как все остальные: обнаженный торс, завязанная на поясе рубаха, лицо опухло от недосыпания и от пары-тройки полученных от Картера оплеух. Гаррисону его вид был отвратителен: эта болезненная бледность, это отсутствие волос на груди, эти допотопные очки… Все в этом типчике наводило его на мысль о незрелой гусенице, о длинноруком головастике. Сверх того он налил полные штаны, когда вошел в кинозал, и пятно на брюках еще не просохло. Гаррисон улыбнулся ему, настроенный на то, чтобы вытерпеть и Господина Головастика.

— Вы отдохнули? — Лопера кивнул, садясь на стул. Гаррисон заметил, что эта женщина смотрит на него с беспокойством. Как она может дружить с этим пугалом? Может, неплохо было бы убить его у нее на глазах? Может, неплохо было бы, чтобы эта шлюха увидела, как он умирает? Он приберег эту мысль, чтобы потом обсудить ее с Юргенсом, и сосредоточился на Бланесе. — О чем это мы? Вы увидели останки Клиссо, и… что было потом?

— Везде стало снова темно. Но я уже знал, что он совершил новое нападение. — Он помедлил и с особым нажимом произнес: — И тогда я увидел его.

— Кого?

— Рика Валенте.

Последовало молчание, нарушаемое лишь монотонным шумом дождя.

— Как вы узнали его, если было темно?

— Я увидел его, — повторил Бланес. — Он как будто светился. Он стоял передо мной в кинозале, весь в крови. Он скрылся в дверях до прихода Картера и Лоперы.

— Вы его тоже видели? — бросил Гаррисон Виктору.

— Нет… — Виктор казался полупьяным. — Но в тот момент я вряд ли мог обратить на что-то внимание…

— А вы, барышня? — не глядя на нее, спросил Гаррисон. — Вы, по-моему, оставались в зале управления, так? Вы упали в обморок… Вы видели Валенте?

Элиса даже не подняла головы.

Гаррисону стало страшно: не того, что она что-то с ним сделает, а, наоборот, всего того, что он хотел сделать с ней. Всего того, что он сделает с ней в свое время. Ему было жутко смотреть на тело, с которым он будет играть в такое множество неведомых игр. Помедлив, он вдохнул и выдохнул воздух в виде слов:

— Затрудняется ответить… Ладно, как бы там ни было, мои люди его найдут. С острова он не убежит, где бы он ни скрывался. — Он снова обратился к своему большому другу Бланесу: — Вы думаете, что Зигзаг — это Валенте?

— Я в этом абсолютно уверен.

— И где он скрывался все эти годы?

— Не знаю. Надо проработать этот вопрос.

— Мне хотелось бы узнать это, профессор. Узнать, как он это сделал, он или его «двойняшка», «двойник», или как там его называют… как ему удалось уничтожить стольких из вас. Я хочу понять, в чем тут штука, понятно? Один учитель у нас в школе обычно отвечал на все мои вопросы так: «Не спрашивай о причинах, довольствуйся следствиями». Но «следствие» сейчас находится в соседней комнате, и понять его нелегко. — Хоть на лице у Гаррисона была улыбка, он поморщился, как от боли. — Это такое «следствие», что мурашки бегут по коже. Начинаешь думать: что же за мысли должны были роиться в голове этого Валенте, чтобы все это сотворить с человеческим телом… Мне нужно что-то вроде отчета. В конце концов, это не только ваш, но и наш проект.

— А мне нужно время и спокойная обстановка, чтобы проанализировать случившееся, — ответил Бланес.

— И то, и другое у вас будет.

Элиса растерянно посмотрела на Бланеса. Она заговорила чуть ли не впервые с начала этого длинного допроса:

— Ты с ума сошел? — сказала она по-испански. — Будешь им помогать?

Не успел еще Бланес ответить, как Гаррисон вмешался в разговор:

— «С ума сошел», — легко повторил он по-испански насмешливым тоном. — Мы все тут «сошли с ума», барышня… Покажите хоть одного нормального.

Он склонился к ней. Теперь-то он мог на нее смотреть и собирался доставить себе это удовольствие — она показалась ему столь красивой, столь соблазнительной, несмотря на идущий от нее запах пота и грязи и растрепанный вид, что у него мороз по коже пошел. Он изобразил речь, чтобы максимально воспользоваться этими секундами созерцания, выбрав интонацию поучающего отца, разговаривающего с любимой, но непослушной дочерью.

— Но безумие одних заключается в заботе о том, чтобы другие могли спокойно спать. Мы живем в опасном мире — в мире, где террористы совершают нападения предательски, неожиданно, исподтишка, как Зигзаг… Мы не можем допустить, чтобы… случившимся сегодня ночью воспользовались не те люди.

— Вы тоже не тот человек, — хрипло сказала Элиса, прямо глядя ему в глаза.

Гаррисон остолбенел с открытым ртом, точно застыв на полуслове, а потом добавил почти с нежностью:

— Возможно, и не тот, но есть люди и похуже меня, помните об этом…

— Может быть, но они у вас под началом.

— Элиса… — вмешался Бланес.

— О, не волнуйтесь… — Гаррисон вел себя как взрослый, который хочет показать, что никогда не обиделся бы на слова ребенка. — У нас с барышней… особые отношения уже много лет… Мы друг друга знаем. — Он отошел от нее и закрыл глаза. На мгновение шум дождя за окном навел его на мысль о льющейся крови. Он развел руками: — Вы, наверное, проголодались и устали. Если хотите, сейчас можете поесть и отдохнуть. Мои люди прочешут каждую пядь острова. Мы найдем Валенте, если он где-то в… «находибельном» месте. — Он коротко хмыкнул. Потом посмотрел на Бланеса так, как продавец смотрит на своего лучшего клиента. — Профессор, если вы подготовите для нас отчет о происшедшем, мы забудем обо всех промахах. Я знаю, почему вы вернулись сюда и почему бежали, и понимаю вас… «Игл Груп» не предъявит вам никаких обвинений. В общем, вы даже не арестованы. Постарайтесь расслабиться, прогуляйтесь… если, конечно, такая погода вас не пугает. Завтра сюда прибудет научная комиссия, и когда вы изложите им свои выводы, все мы сможем отправиться по домам.

— А что будет с Картером? — спросил Бланес прежде, чем Гаррисон успел выйти.

— Боюсь, что с ним мы будем менее любезны. — Бедж с логотипом «Игл Груп» сверкал на влажном светлом пиджаке Гаррисона. — Но его судьба находится не в моих руках. Господину Картеру будут предъявлены обвинения, в том числе за получение денег за невыполненную работу…

— Он пытался защититься, как и мы.

— Когда он предстанет перед судом, я постараюсь положить что-то и на противоположную чашу весов, профессор, но обещать вам ничего не могу.

По знаку Гаррисона двое солдат, находившихся в столовой, вышли вслед за ним. Когда дверь закрылась, Элиса откинула волосы с лица и взглянула на Бланеса.

— Что за отчет ты собираешься писать? — взорвалась она. — Ты что, не понимаешь, что ему нужно? Они превратят Зигзага в оружие двадцать первого века! Наделают солдат, которые убивают врагов через время, и все такое! — Она встала и стукнула кулаками по столу. — Для этого тебе нужна смерть Жаклин? Чтобы сделать этот дурацкий отчет?

— Элиса, успокойся… — Ее ярость, похоже, поразила Бланеса.

— У этого старого подонка глаза светились от радости при мысли, какое блюдо он преподнесет завтра научной комиссии! У этого противного слюнявого козла!.. Этого несчастного подонка, гадкого старикана!.. Это ему ты собираешься помогать? — Приступ рыданий заставил ее снова рухнуть на стул, закрыв лицо руками.

— Элиса, по-моему, ты преувеличиваешь. — Бланес поднялся и вышел на кухню. — Понятно, что они хотят получить ответы, но они вправе это делать…

Элиса перестала плакать. На нее вдруг навалилась такая усталость, что сил не было даже на слезы.

— Ты говоришь так, будто «Игл Груп» — это компания наемных убийц, — говорил Бланес из кухни. — Давай не будем все перекручивать. — Помолчав, он добавил уже другим тоном: — Гаррисон прав, все розетки обгорели, провода обнажены… Уму непостижимо… В общем, кофе нагреть нельзя… Кто-нибудь хочет минеральной воды и печенья? — Он вернулся с пластиковой бутылкой, пакетом печенья и бумажной салфеткой и стал есть, глядя в окно.

— Давид, я не собираюсь помогать этим сволочам, — сухо заявила она. — Поступай, как считаешь нужным, но я не скажу им ни слова. — Сама того не желая, Элиса взяла печенье и в два счета проглотила его. Господи, как же ей хотелось есть. Она взяла еще, и еще одно. Она заглатывала их большими кусками, почти не жуя. А потом посмотрела вниз и увидела салфетку, которую положил на стол Бланес. На ней крупным торопливым почерком было написано: «Скорее всего нас прослушивают. Выходим по одному. Встреча в развалинах барака».

Дождь все еще лил, но уже не так сильно. К тому же ей было так жарко и липко от пота, что этот внезапный душ из чистой воды даже казался приятным. Она сняла ботинки и носки и зашагала по песку так, словно решила прогуляться в одиночестве. Она оглянулась и не увидела ни следа Гаррисона и его солдат. И тут застыла на месте.

В паре метров от нее на песке стояло кресло.

Она сразу его узнала: черное кожаное сиденье, металлические ножки на колесиках, на правой стороне спинки вытянутая овальная отметина с ровными краями, доходящая почти до центра. Двух ножек из четырех не хватало, а один из подлокотников был аккуратно продырявлен, так что обнажились серебристые самоцветы. Если бы это было обычное кресло, оно бы упало на землю.

Но это не было обычное кресло. Оно не мокло под дождем и даже не покрывалось брызгами. Капли не отскакивали от его поверхности, хотя впечатления, что они проходят его насквозь, как голограмму, тоже не было. Они были похожи на серебряные иглы, которые кто-то бросает с неба: втыкались в сиденье и исчезали, чтобы снова появиться внизу и упасть в песок.

Элиса завороженно смотрела на этот предмет. В первый раз она увидела его во время допроса — оно путалось между ног у Гаррисона, как окоченевший немой кот. Гаррисон проходил через него, шагая по столовой, как сейчас дождь. Она обратила внимание, что во время появления кресла один из солдат начал смотреть на свои часы с компьютером и что-то крутить в них — наверняка потому, что остался без заряда.

Она досчитала до пяти, потом кресло исчезло. Ей хотелось бы иметь время (и желание) для исследования природы раздвоений. Это было одно из самых невероятных открытий за историю науки. Она даже была склонна понять Марини, Крейга и Рика, хотя прощать их уже было слишком поздно.

Когда кресло исчезло, она развернулась и прошла за калитку ограждения.

При мысли о том, что Зигзаг немногим отличается от этого кресла, она содрогнулась — такое же периодическое явление, результат алгебраического сложения двух разных времен. Но Зигзаг обладал волей. И его воля заключалась в том, чтобы подвергать их пыткам и убивать. Для полного осуществления стремлений у него оставалось три жертвы (может быть, четыре, если считать Рика), если они не успеют что-то предпринять. Они должны что-то предпринять. Как можно скорее.

От барака и склада осталась пара почерневших стен, подпертых обломками. Некоторые стены, похоже, рухнули недавно, скорее всего под действием муссонных ветров. Большая часть мусора и металла была собрана на северном краю площадки, так что в центре оставалось свободное место с очень твердой — возможно, запекшейся во время взрыва — землей, хотя кое-где уже появились поросли кустов.

Элиса решила подождать у стены. Она положила ботинки на землю, развязала узел майки и потерла волосы. Дождь не столько вымыл, сколько спутал их в один ком. Она запрокинула голову, чтобы капли омыли ей лицо. Ливень подходил к концу, и сквозь уже не столь плотные облака начинало просвечивать солнце.

Через минуту появился Бланес. Они обменялись несколькими словами, точно встретились случайно. Прошло пять минут, и подошел Виктор. Элисе стало жаль, что он в таком состоянии: бледный, неряшливый, с двухдневной щетиной, кучерявые волосы сбились в неровные клочья. И все же Виктор едва заметно ей улыбнулся.

Бланес оглянулся по сторонам, и она последовала его примеру: на севере, за станцией, были пальмы, серое море и пустынный песчаный пляж; на юге — четыре военных вертолета на площадке и полоса джунглей. Поблизости, по всей видимости, никого не было, хотя издали доносились крики птиц и голоса солдат.

— Здесь мы в безопасности, — сказал Бланес.

Взгляды их встретились, и Элиса вдруг поняла, что не в силах дальше сдерживаться. Она бросилась в его объятия. Сжала это сильное тело, чувствуя, как его распростертые руки крепко обхватывают ее.

Оба они плакали, хотя совсем не так, как раньше — без всхлипываний, без слез. Несмотря ни на что, вспоминая о своей подруге по несчастью, Элиса изо всех сил цеплялась за одну навязчивую мысль. Бедная Жаклин! Все было быстро, правда? Да, точно, у него не было энергии на… Но она знала, что они также оплакивают самих себя, потому что ощущали себя потерянными, подавленными ужасом неизбежного приговора.

Она увидела, что Виктор подходит к ним с искаженным от боли лицом, и тоже заключила его в объятия, уперевшись подбородком в его костлявое, мокрое от дождя плечо.

— Простите… — умолял Виктор. — Простите меня… Это я…

— Нет, Виктор. — Бланес погладил его по щеке. — Ты ничего дурного не сделал. Твой включенный ноутбук никак не связан с происшедшим. Он использовал потенциальную энергию электроприборов. Такое случилось впервые. Мы не могли принять против этого никаких мер…

Когда Элиса почувствовала, что Виктор успокаивается, она отстранилась и поцеловала его в лоб. Ей хотелось целовать, обнимать и любить. Ей хотелось, чтобы ее любили и утешали. Но она сразу отложила все желания и постаралась сосредоточиться на ожидавшей ее задаче. После происшествия с Жаклин она поклялась себе покончить с Зигзагом ценой своей жизни. Уничтожить его. Отключить. Убить. Стереть с лица Земли. Вычеркнуть. Достать. Она не очень хорошо понимала, какое выражение в данном случае лучше подходит, пожалуй, все вместе.

— Элиса, что случилось в зале управления? — тревожно спросил Бланес.

Она рассказала то, о чем не хотела говорить перед Гаррисоном, даже об «отключении», во время которого видела, как распадается на части Жаклин.

— Я оставила компьютер обрабатывать изображение, — добавила она. — Если они ничего не трогали, оно уже должно быть готово.

— Двойники появлялись?

— Только компьютерное кресло. Я видела его дважды. Ни Розалин, ни Рик не появлялись.

— Странно…

Бланес потеребил бороду, а потом заговорил совсем другим голосом, непохожим на его речь во время допроса, — прерывисто, быстро, почти задыхаясь:

— Слушайте, я расскажу вам, что я думаю. Прежде всего Элиса, конечно, права. Как только мы подготовим отчет, мы им будем уже не нужны. Более того, теперь, когда мы знаем, откуда взялся Зигзаг, мы опасные свидетели. Они наверняка захотят избавиться от нас, но, даже если это не так, я не собираюсь преподносить им Зигзага на блюдечке, чтобы они превратили его в Хиросиму двадцать первого века… Я думаю, что в этом вопросе мы все согласны… — Элиса с Виктором кивнули. — Но мы должны вести хитрую игру: не показывать все карты, прятать кое-что в рукаве… Поэтому крайне важно правильно понять происшедшее и выяснить, кто же такой Зигзаг…

— Но мы уже знаем — это Рик Валенте… — начал Виктор.

Но Бланес замахал рукой.

— Я сказал им неправду. Я хотел отправить их подальше, чтобы они занялись поисками на острове, отвлечь их. На самом деле ни Валенте, ни кого другого я в кинозале не видел.

Элиса уже догадывалась об этом, но ее все равно охватило уныние.

— Значит, нам известно ровно столько же, сколько раньше, — сказала она.

— По-моему, нет. — Бланес взглянул на нее. — По-моему, я уже знаю, почему Зигзаг нас убивает.

— Что?

— Мы с самого начала ошибались.

Глаза Бланеса блестели. Она хорошо знала это выражение лица — оно появлялось у ученых, которые на какой-то мимолетный миг приближались к истине.

— Это пришло мне в голову вскоре после того, как я увидел останки Жаклин… Когда солдаты отвели меня в столовую и мне удалось успокоиться настолько, чтобы думать, я вспомнил то, что видел в кинозале… То, что Зигзаг сделал с Жаклин… Зачем эта безмерная жестокость? Он не просто убивает нас, в нем есть ожесточение, выходящее за любые рамки, за пределы любого понимания… Зачем? До сих пор мы всегда говорили о каком-то сумасшедшем, о том, что Зигзаг — это скрытый психопат, затесавшийся между нами… «сатана», как говорила Жаклин. Но я задумался: не может ли быть какого-то научного объяснения этой непомерной дикости, этого нечеловеческого зверства… Я думал и так, и этак, и пришел вот к чему. Может, вам это покажется странным, но это самое вероятное объяснение.

Он присел на корточки и воспользовался мокрым песком вместо доски. Элиса и Виктор присели рядом с ним.

— Предположим, что в момент раздвоения человек, который раздваивается, находится в припадке ярости… Представим, что он кого-то бьет… Но даже этого не нужно — достаточно сильных агрессивных эмоций, возможно, обращенных на какую-то женщину… Если это так, при раздвоении он не мог избавиться от эмоций, не мог даже смягчить их. У него не было времени. В планковском времени ни один нейрон не может передать информацию своему соседу… Все остается так, как было, без изменений. Если раздвоившийся человек переживал прилив ярости, испытывал желание издеваться или унижать кого-то, двойник застывает в этом желании.

— Все равно, — возразил Виктор, — нужно быть каким-то ненормальным…

— Необязательно, Виктор. Вот тут мы как раз и ошибались. Ты только подумай: на чем основано наше представление о добре? Почему мы говорим о ком-то «хороший человек»? Любой может в какой-то момент желать чего-то ужасного, но в следующий момент он раскаивается. Однако для этого нужно время, хотя бы доли секунды… У Зигзага его не было. Он живет в одной-единственной струне, в крошечном отрезке времени, отделенном от общего хода событий… Если бы раздвоение произошло в следующую секунду, может быть, Зигзаг был бы ангелом, а не демоном…

— Давид, Зигзаг — чудовище, — тихо повторил Виктор.

— Да, чудовище, самое худшее на свете: самый обычный человек в отдельный момент своей жизни.

— Это абсурдно! — Виктор нервно рассмеялся. — Прости, но ты ошибаешься… Абсолютно!

— Мне тоже сложно в это поверить… — Элису гипотеза Бланеса поразила. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, но не могу поверить. Эти пытки и боль, которую он причиняет своим жертвам… Эта грязная «зачумленность» его присутствием… Эти… отвратительные кошмарные сны…

Бланес пристально смотрел на нее.

— Это желания любого человека в отдельном промежутке времени, Элиса.

Она задумалась. Думать о Зигзаге в таком свете она не могла. Все ее тело противилось мысли о том, что тот, кто причиняет ей такие муки, ее безжалостный палач, то существо, которое снится ей уже многие годы и на которое она едва решается взглянуть, может быть чем-то, кроме Абсолютного зла. Но в рассуждениях Бланеса она не видела ни малейшей неувязки.

— Нет, нет, нет… — настаивал Виктор. Капающий все реже мелкий дождик оставлял на его очках прозрачные точки. — Если то, что ты говоришь, правда, то этические решения, добро и зло — во что все это превращается? Просто в трансформацию сознания во времени? Значит, они не связаны с глубинной сущностью нашего «я»? — Виктор все больше повышал голос. Элиса встала, опасаясь, что солдаты их услышат, но вокруг, похоже, никого не было. — По твоей абсурдной идее, любой человек, лучший из всех людей, даже… даже… Иисус — может быть чудовищем в отдельно взятый момент времени!.. Ты понимаешь, что ты утверждаешь?.. Любой человек мог сделать то, что… что я видел в кинозале! То, что я видел, Давид… То, что мы с тобой видели, то, что он сделал с этой несчастной женщиной… — Его лицо превратилось в гримасу ужаса и отвращения. Он снял очки и провел по лицу рукой. — Я признаю, что ты гений, — добавил он уже спокойнее, — но твоя сфера деятельности — физика… Давид, добро и зло не зависят от хода времени. Они отпечатаны в нашем сердце, в нашей душе. У всех у нас есть какие-то порывы, желания, искушения… Одни их контролируют, а другие поддаются — в этом суть религиозных верований.

— Виктор, — перебил его Бланес, — я хочу сказать, что это мог быть любой человек. Это мог быть я. Раньше я так не думал. Где-то в душе я всегда думал, что могу исключить себя из лотереи с Зигзагом, потому что я хорошо знаю, каков я в душе, или мне кажется, что знаю… Сейчас я думаю, что никого нельзя исключить. В этой лотерее принимает участие все человечество.

— И все же, — заговорила Элиса, — мы должны узнать, кто это. Если это не Жаклин, у него есть еще двадцать четыре часа, чтобы совершить новое нападение…

— Ты права, самое главное сейчас — задержать Зигзага, — согласился Бланес. — Мы должны посмотреть обработанное изображение.

— Я могу попробовать сделать это сейчас, — предложила она.

— Не знаю, подходящий ли сейчас момент…

— Подходящий, — сказал Виктор. — Пока меня вели по корпусу, я видел, что на станции осталось только двое солдат, которые спят в лаборатории Зильберга, и один дежурит у комнаты, где заперли Картера. — Он обернулся к Элисе. — Если ты войдешь через первый корпус, то сможешь пробраться в зал управления незамеченной…

Я попробую, сказала Элиса. Изображение уже должно быть четким.

— Я с тобой, — вызвался Виктор.

Они посмотрели на Бланеса, тот кивнул.

— Хорошо, я буду дежурить в кухне на случай возвращения Гаррисона и его людей. Нам нужно действовать быстро. Когда мы узнаем, кто такой Зигзаг… мы уничтожим все данные, чтобы «Игл Груп» никогда не узнала о случившемся.

Она кивнула, зная, что он имеет в виду. Мы уничтожим все, включая того из нас, кто окажется Зигзагом.

Они разделились там же, и Бланес порывисто обнял ее. Потом немного отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза, и проговорил:

— Элиса, Зигзаг — это просто ошибка, я в этом уверен. Ошибка на бумаге, а никакое не злобное чудовище. — Тут он улыбнулся, и его голос прозвучал, как голос преподавателя, которым она когда-то так восхищалась: — Иди и исправь наконец эту дурацкую ошибку.

«Самое главное сейчас — задержать Зигзага», — с этими словами Бланеса Гаррисон был более чем согласен. Однако, утверждая, что это не злобное чудовище, ученый глубоко ошибался.

Это было как раз злобное чудовище. Этому у него были веские подтверждения. Самое большое зло, которое когда-либо ступало по лицу Земли. Настоящий и единственный Сатана.

Он тяжело встал — годы начинали давить на него, положил наушники в карман и сказал Юргенсу, что можно уже складывать небольшую антенну направленного микрофона, с помощью которого они прослушивали разговор, сидя в ста метрах от ученых под укрытием пальм. Его мысль отослать солдат обыскивать остров, а самим подождать у станции с микрофоном наготове сработала.

— Мы в невыгодном положении, потому что ученые тут — они, — заметил он, наблюдая за гармоничным пятном, каким издалека казалась ему Элиса — на ней было так мало одежды, что отсюда она выглядела нагой. — Но и плюс в нашем положении тот же. Они — ученые, а значит, малые дети. Я был уверен, что Бланес нам солгал, чтобы остаться наедине со своими коллегами. Однако его маленькая ложь помогла нам… Оно и лучше, что войска смотрят в другую сторону: нам не нужны свидетели, так ведь? В конце концов, нам не приказывали уничтожать их сейчас. Но мы это сделаем. Это будет наша тайна, Юргенс. Мы все вырежем, все очистим… Хорошо?

Юргенс не стал возражать. Гаррисон повернулся и взглянул на него. После приземления на Нью-Нельсоне он приказал ему ждать где-нибудь в скрытом месте до наступления подходящего момента для использования его необыкновенных способностей.

Теперь этот момент настал.

— Ты пойдешь в корпуса. Обойдешь кругом, чтобы Бланес тебя не увидел, и убьешь Бланеса и Картера прямо сейчас. Потом подождем, пока двое других получат то, что ищут, а когда они закончат, ты убьешь Лоперу на глазах барышни. Я хочу, чтобы она это видела. А ее закроешь в одной из комнат, и мы ее допросим. Нам нужно получить отчет. До приезда комиссии у нас с тобой будет целый день, чтобы заставить ее заговорить… Мы славно повеселимся. Завтра утром здесь не должно быть ни одного живого ученого…

Пока Юргенс медленно удалялся, чтобы выполнить приказ, Гаррисон набрал в грудь воздуха и посмотрел на море, на расходящиеся облака, на солнце, которое пробивалось сквозь них тонкими лучами. Впервые за долгое время он почувствовал себя счастливым.

Рядом с Юргенсом он не боялся даже Зигзага.