— Весело ему... Про нас и забыл совсем! — ворчал Витторио Брюльи, глядя, как играет с местными мальчишками Мбаса. — Ты слишком хорошо к нему относишься, принц. Слуг надо учить! Почему бы не дать хорошенько в ухо или не стегнуть хлыстом? Сейчас-то уже поздно, он у себя дома.

Генрих не ответил на такую очевидную глупость. Раз негритенку удалось сдружиться с детьми этого племени, то это будет только на пользу. Может, и к пленным отношение переменится.

Но негритенок не забыл про воду и еду, он лишь немного отвлекся. Вскоре он возвратился с наполненной калебасой и теплыми лепешками.

— Ты видел шамана? Он собирается нас развязывать? — спросил немедля Генрих. — У меня все тело уже деревянным стало, скоро и разговаривать не смогу!

— Я спрашивать. Он говорить, что сам развяжет, когда будет надо.

— Вот негодяй! Ему до наших мучений и дела никакого нет! — рассерженно сказал Брюльи. — Слушай, да развяжи ты нас сам. Ничего они не сделают, мы же не собираемся бежать!

— Еще как собираемся... Я не намерен здесь выжидать, что еще придумает этот колдун, — Генрих говорил тихо, еле слышно. Кто знает, не обучил ли шаман французскому и воинов, стоявших в карауле.

Со стороны деревни доносились звонкие протяжные крики и удары тамтамов, громкое кудахтанье, мычание и блеяние.

— Эй, Мбаса, а что там все-таки происходит? Чему они так радуются и что готовят? — спросил Жан-Мишель.

— Они устраивают праздник Плодородия и Дождей. Сегодня ночью они начинать.

— А ты спрашивал, что они собираются делать с нами? Не нравится мне этот шаман...

А шаман уже тут как тут — подошел и остановился, гордо и важно выпрямив спину.

— Как провели ночь? Не кусали ли вас комары? — тонкие иссиня-черные губы растянулись в ухмылке. — Слышали, как вопили враги моего племени? Эти люди оказались с черной душою и гнилым сердцем.

— Прикажите нас развязать! — крикнул Генрих изо всех сил, чтобы до этого черного колдуна дошло наконец. — Прекратите издеваться над нами!

Шаман издал короткий смешок и ответил:

— Не нравится ему. Спроси у своего темнокожего маленького друга, как чувствуют себя рабы, закованные в цепи всю свою жизнь. Как они умирают под палящими лучами солнца на плантациях. Как калечат черных детей в угоду правителям Востока. Он расскажет тебе, сколько племен Африки уже сгинуло без следа! Поэтому не зли меня, сын короля.

И все же после этой тирады шаман подал знак воину и тот срезал веревки с онемевших рук пленников.

Генрих завалился на бок. Все члены проржавели и стали нечувствительны, а кисти рук побагровели и отекли. Мбаса кинулся перед ним на колени и принялся растирать и разминать тело мальчика. Вскоре стало еще хуже — когда застоявшаяся кровь начала свое движение, руки и ноги немилосердно закололи тысячи острых иголок, словно принц спал в обнимку с дикобразом. Он чуть не кричал от боли. К счастью, это вскоре прошло и он сумел даже подняться и сделать несколько упражнений, совсем приходя в норму. Таким же образом восстановили силы и Жан-Мишель с Брюльи.

Шаман уже успел удалиться и пленники остались без опостылевших веревок и без молчаливых охранников.

Но свобода оказалась весьма относительной, за пришлыми постоянно следили. Каждый шаг был под неусыпным присмотром и едва кто-то подходил слишком близко к зарослям, тут же следовал грозный окрик.

После долгой и почти бессонной ночи очень хотелось спать. Генрих не стал бороться с искушением и, едва утолив голод, устроился в прохладной тени пышного кустарника. Духота и влажность в джунглях изматывали душу и тело, вгоняя в постоянную сонливость любого европейца.

Рядом с принцем пристроился Жан-Мишель, положив голову ему на колени.

— Мбаса, — сонным голосом сказал Генрих, — ты приглядывай, как бы нас тут не съели ненароком. И если что, сразу буди!

Витторио Брюльи насмешливо поглядел на уснувших мальчишек. Ему, закаленному в морских переходах и сражениях, любая жара была нипочем. Чем бы заняться? И пират решил побродить по деревне, в надежде высмотреть удобный путь к бегству.

Возле одной из хижин дымилась выложенная из плоских черных камней печь, на которой кипел и бурлил большой прокопченный котел. Приторный сладковатый запах уходил высоко вверх и привлекал многочисленных голодных жителей леса. Стая рыжих обезьян величиной с кошку облепила ближние деревья. Они визжали, рычали, свистели по-птичьи — выпрашивали подачку. Но на них внимания никто не обращал, не до того было. Женщины носились без остановки, с плетеными корзинками в руках, полными ароматных фруктов, с посудой, со связками орхидей и пальмовыми ветвями. Все это они вносили в самую большую хижину, там и оставляли.

А мужчины, как и в любой стране мира, лишь снисходительно наблюдали за предпраздничной суетой, да пили маленькими глотками веселящий напиток, сваренный из зерен проса.

Одну чашку предложили бродившему бесцельно Витторио Брюльи и с затаенным любопытством наблюдали за его реакцией.

Он сделал один глоток тепловатого темного напитка — странный вкус, гораздо хуже любого французского вина, но вполне приемлемый. В желудке разлилась горячая волна, в голове слегка зашумело. И это с первого же глотка! Луженая глотка пирата испытывала множество горячительных напитков, но этот... Что они в него подмешивают? Уж не надумали ли отравить? Чтобы не показаться слабым, пират выпил всю кружку до дна, с трудом добрел до спящих мальчишек и свалился рядом, тут же громко захрапев. Нет, африканское пиво сшибло его с ног покруче пушечного ядра!

До самого вечера мальчишек никто не трогал. А с наступлением сумерек их разбудили, причем весьма грубо, и потащили к той самой хижине, куда сносили всю еду и посуду.

Стало непривычно тихо после дневной шумной суеты. Все расселись прямо на земле перед сооруженным во дворе навесом.

Над головой поднялась непривычно яркая луна, залившая мертвенным светом притихших зрителей. Церемония должна была вот-вот начаться.

Барабаны начали ритуальный марш, вовлекая жителей деревни в некий мистический транс. Сидя на земле, они стали вздымать к небу руки, произнося тягучие заунывные звуки. Через минуту бой барабанов стих и стало слышно прерывистое блеяние привязанных коз.

С песнями из хижины появилась процессия участников обряда. Возглавлял ее шаман, в голубом ниспадающем одеянии и красном тюрбане, босиком; он размахивал перед собой погремушкой из тыквы, обмотанной позвоночником змеи. Вслед за ним из хижины вышли люди, которые вели предназначенного для жертвоприношения маленького черного бычка. У бычка на рогах были зажженные свечи, он был задрапирован в ткань, украшен гирляндами и весь сверкал. Бычок стоял, вконец одуревший, на низенькой платформе, и все, кто был, склонились перед ним на колени. Бычок теперь превратился в бога или в символ бога.

Когда жертвенных животных: две черных козы и овцу — — втащили под соломенный навес, пение женщин прекратилось и возник мощный хор — — теперь уже пели все.

Постепенно Генрих вдруг начал сознавать, как среди окружающих его людей поднимается волна неистовства и страха — — это был страх перед их собственными древними и беспощадными богами джунглей, страх, который не могла бы погасить лишь кровь животных.

Они молили богов вступиться за них перед древними духами джунглей и саванн, молили ниспослать благодать на пастбища и плодовитость на животных.

Между тем приготовления к жертвоприношению шли своим чередом. Четыре человека внесли длинное деревянное корыто, выдолбленное из ствола дерева, шириной с гроб, и поставили на низкую платформу перед сверкающим и ярко украшенным бычком. Принесли также большие деревянные миски и тяжелые, обычного размера чашки, мачете.

В начавшемся умерщвлении жертвенных животных, которое сопровождалось интенсивным пением, не было ни дикости, ни ненужной жестокости, ни жажды убийства. Это было торжественное обрядовое действо, которое, начавшись, быстро продвигалось вперед. Козу взяли за рога, шаман перерезал ему горло острым мачете, и кровь устремилась в деревянную миску, которую держала жрица. Затем она налила кровь в корыто, стоявшее перед бычком, а тушу отнесли в сторону. Дальше по очереди зарезали оставшихся животных.

И вот теперь настал черед бычка, перед которым, обожествленным, поставили кровь других животных как подношение,-- он тоже должен был умереть.

Для этой последней жертвы использовали другой нож, большой и плоский. Четверо мужчин изо всех сил старались удержать бычка, чтобы он стоял прямо и не упал даже в предсмертной агонии. И тогда шаман вонзил длинное лезвие в самое сердце животного, чуть пониже плеча. С глубоким захлебывающимся ревом бычок опустился на колени. Кровь не брызнула фонтаном, как из разрубленной шеи коз, а потекла тонкой сильной струей из пронзенного бока. Миску за миской жрица собирала кровь и передавала, чтобы слить в общее корыто.

И вот первую чашу ритуальной крови поднесли вождю, что стоял неподвижно во все время ритуала. Вторую чашу испил шаман, а далее ее стали передавать из рук в руки и каждый делал по глотку.

Среди нарастающего возбуждения подавшейся вперед толпы танцуют одетые в белое двадцать женщин; они сгибаются и извиваются, как обезумевшие менады, а возглавляет их жрица. Тем временем шаман исполняет свою очистительную миссию — кропит женщин, брызгает, выливает струей жертвенную кровь, пока их тюрбаны и белые одеяния не становятся малиновыми. Это принесет им здоровое и многочисленное потомство.

Завершив сие действо, шаман крикнул:

— Уэнеле, руэ-лья! (Весь мир, приблизься!) — и толпа стала кружится вокруг алтаря, чтобы попасть под брызги очистительной жертвенной крови. Шаман зачерпывал чашками кровь и снова передавал их, полные до краев, по кругу; расплескиваясь, они переходили из рук в руки, и все страстно желали, попробовав, передать чашу другим, поделиться с ними и таким образом получить благословение богов. Из водоворота этого головокружительного очистительного обряда люди выскакивали с криками радости и начинали кружиться в танце, сбрасывая прочь остатки одежд, разрывая ее в клочья.

Толпа впала в мистический экстаз, который захватил и мальчишек. Голова вскружилась, хотелось вскочить и войти во всеобщий безудержный танец.

Но христианская душа воспротивилась, Генрих призвал на помощь Иисуса и закрыл глаза, восклицая молитвы.

А шаман с полным безумия взглядом направлялся прямо к нему...