Казанская добыча

Урал — опорный край державы.

Это — сегодня. Конечно же, так было не всегда.

Чтоб утвердиться в столь высоком «титле», краю поначалу, естественно, как минимум следовало сделаться частью той державы, которая потом на него смогла опереться. Как видим, это состоялось.

Но… скоро сказка сказывается…

По страницам летописей судя, Урал доставался Российскому государству долго и тяжко. И кроваво. Процесс полного его завоевания растянулся на полтысячелетия.

Протяженная на века, заполненная множеством историй о кровопролитных набегах, эпопея обретения державой «опоры» блистательно завершена была безжалостными мечами воевод Ивана IV, Васильевича II, прозванного впоследствии Грозным. В 1557 году свирепыми, беспощадными ударами полководцы молодого еще тогда государя славно довершили дело, начатое великим его дедом Иваном III, Васильевичем I, и навсегда прирубили к владениям только что названного русского царя Каменный Пояс. Уже на всем его протяжении.

Правда, еще пять лет до того царь по молодости надеялся, что присоединить Урал будет не очень сложно. Его в то время можно было понять. Еще бы: когда тебе двадцать три года и у твоих ног дымящиеся развалины столицы некогда могучего ханства Казанского (Казань была взята полками российскими 2 октября 1552 года после сорокадневной свирепой осады) — и не такое могло поблазнить. Он тогда всерьез поверил, что все подвластные поверженному ханству народы, дотоле придавленные Батыевой дланью, с радостью склонятся перед новой силой. Недаром и явили ее наступающие войска полной и впечатляющей мерой. Когда Казань была захвачена, Ивановы рати, исчислявшиеся в сто пятьдесят тысяч человек, «резали всех, кого находили в мечетях, в дворах, в ямах; брали в плен жен и детей, чиновников. Двор царский, улицы, стены, глубокие рвы были завалены мертвыми… Главный военачальник, князь Михайло Воротынский, прислал сказать государю: „Радуйся, благочестивый самодержец!.. Казань наша, царь ее в твоих руках, народ истреблен или в плену; несметные богатства собраны; что прикажешь?!“»

Весьма таким рапортом удовлетворенный, Иван знал, что приказать. В тот же день (и выше, и здесь — свидетельство Н. М. Карамзина — «История государства Российского», т. 8, гл. 4) «Иоанн послал жалованные грамоты во все окрестные места, объявляя жителям мир и безопасность. Идите к нам, писал он, без ужаса и боязни. Прошедшее забываю, ибо злодейство уже наказано. Платите мне, что вы платили царям казанским…»

Воистину так: злодейства монголо-татарских орд на русской земле наказывались не менее свирепым образом Ивановыми ратниками!

И действительно: ужаснувшиеся увиденным, подвластные ранее Казани удмурты, марийцы и башкиры пришли к Ивану с изъявлением покорности. Упоенный столь счастливым завершением воинской страды, царь поспешил в столицу. И чтобы обнять милую жену Анастасию, только что подарившую ему сына Дмитрия. И чтобы в полную меру насладиться знаками славы от столь великой победы — сокрушения давнего, самого могучего и самого страшного врага России.

И прославили его вдосталь.

Но и войско он щедро вознаградил, и воевод одарил нескупо.

Да только ненадолго успокоились казанцы. Не смирились они с поражением. Непримиримые разделились надвое. Многие башкирские роды снялись и подались с единоверцами, ногайскими мурзами, за Яик, а то и вовсе на Кубань. Но немало было и тех, кто решил остаться. В этом их горячо убеждал молодой, но уже популярный вождь Канзафар-бей, яркими словами призывавший соплеменников никуда не уходить с родной земли, попытаться приноровиться к новым правителям. «Если мы уйдем из этих мест, то нигде не найдем себе на пропитание. Такого, как здесь, места нигде не найдешь», — говорил он…

И оставались люди. Но не с целью приноровиться к новым повелителям, а чтобы драться за свою волю. Уже зимою они начали нападать на московских купцов, боярских людей, грабить и убивать их. А потом последовало массовое восстание. Как водится, перебили царевых чиновников. Затем повстанцы одолели и сильный отряд усмирителей во главе с воеводой Салтыковым. В глубоких снегах под Казанью полегло тогда около полутысячи русских ратников.

Вот тогда-то и понял Иван IV, Васильевич II, что рано он со своими главными силами оставил казанские края. Непреклонно отринув увещевания некоторых чересчур осторожных своих советников — отступись, мол, государь, от этих озлобленных, пусть их живут, как хотят, — царь повелел вновь собрать полки. Вновь призванная мощная рать двумя колоннами была направлена к Уралу.

Не мог правитель отказаться от добычи, вкус которой он успел уже отведать. Воистину Южный Урал представлял тогда лакомый кусок. Вот каким увидел его один из Ивановых приближенных, князь Андрей Курбский: «…В земле той поля великие и зело преизобильные и гобзующие на всякие плоды, токмо же и дворы княжат их и вельможей, зело прекрасны и воистину удивлению достойны и села чисты, хлебов же всяких такое там множество, во истину вера ко исповеданию неподобно, аки б не подобие множества звезд небесных, тако же и скотов различных стад бесчисленные множества, и корыстей драгоценных наипаче от различных зверей, в той земле бывающих, бо тамо родятся куны дорогие и белки и прочие зверие, ко одеждам и ко ядению потребны, а мало затем далей соболей множество, такожде и медов; не вем, где бы под солнцем было больше…»

Северная колонна царева воинства, ведомая Данилой Адашевым, пошла на Каму, южная же, под руководством Симеона Микулинского, Ивана Шереметева и Андрея Курбского, двинулась в заволжские земли, заселенные восставшими вотичами (удмуртами), черемисами (марийцами), башкирами. И началось усмирение новообретенного непокорного края. Что могли сделать не столь уж и многочисленные бывшие данники развалившегося Казанского царства перед навалившейся мощью великого западного соседа, хотя и сопротивлялись они изо всех сил? Все напрасно, только ожесточали завоевателей. «…Россияне 5 лет не опускали меча: жгли и резали… Наконец усилия бунтовщиков ослабели. Вожди их погибли все без исключения. Крепости были разрушены, — свидетельствует Н. М. Карамзин. — Край смирился со своей участью… Вотяки, черемисы, самые отдаленные башкирцы приносили дань, требуя милосердия…»

Царь милостиво принял покорившихся старейшин и дал им жалованные грамоты.

Так завершилась многовековая эпопея. Урал на всем протяжении стал российским.

И вот здесь надо подчеркнуть: исстари этим краем пытались завладеть не только «свои», так сказать, отечественные притязатели, но и не одно могучее государство.

 

Путь на Урал тропят Персы

Желающие овладеть Каменным Поясом подбирались со всех сторон. Если начать «учет» этих поползновений с периода великого переселения народов (из наиболее памятных событий той поры — нашествие гуннов, которые из сибирских далей перевалили южноуральские степи и обрушились на Рим, где и показали во всей красе всесокрушающую варварскую ярость), примерно с середины 1-го тысячелетия н. э., то, по свидетельству историков, первыми из тогдашних могущественных держав обратили свое небескорыстное внимание к Уралу персы. Можно уверенно это утверждать, поскольку именно персидскими золотыми и серебряными монетами с ликами сасанидских государей мечены многие места на Урале. И время их появления на Урале можно определить достаточно точно, поскольку самая древняя монета из найденных могла быть отчеканена не ранее 399 года (судя по выбитому на ней портрету Иездергерда, как раз в тот год восшедшего на престол), а последняя изготовлена не позднее 628 года, поскольку хранит облик царя Хозроя II, правившего только до этого года, а затем свергнутого. Так что персидскому государству и принадлежит, по-видимому, первенство в идее вовлечь Урал в сферу своего влияния. Естественно, что разведку новых земель вели купцы. Так повелось с незапамятных времен. Зачем же приходили торговые люди из жарких южных стран в отдаленные северные земли? Во-первых, конечно же, за мехами. Тогда Урал не был еще основательно заселен. Как полагает В. А. Оборин, плотность тогдашнего населения не достигала и одного человека на 10 квадратных километров территории Каменного Пояса. И это — в наиболее освоенных, обжитых районах. Так что на его просторах оставалось достаточно места и пушному зверю, исстари на Урале водившемуся в изобилии. Местные охотники били и соболя, и куницу, и белку. Хватало добычи для себя, хватало ее для торговли, оставалось зверя и на развод. Кроме того, персидские купцы буквально вырывали друг у друга такие экзотические товары, как моржовые клыки, жадно набрасывались они и на мамонтовые бивни.

Н. А. Полевой утверждает, что основная торговля и мехами и костью южанами велась с североуральскими жителями. Взамен древние уральцы охотно приобретали у дальних пришельцев золотую и серебряную посуду и монеты из тех же металлов. К. В. Сальников объясняет эту страсть прауральцев к благородным металлам тем, что круглые предметы, выделанные из них, олицетворяли в культах древних манси и хантов лик верховного божества — солнца. Многие капища племенных и родовых идолов северных народов были заполнены монетами, блюдами, сосудами из «священных» металлов персидского, арабского и византийского происхождения. Кроме этого, считает Сальников, еще одна причина была для подобного собирательства. В древней мифологии северных народов бытовало изящное сказание о некоем сыне Духа их верхнего мира — прекрасном всаднике на крылатом коне. Этот удивительный мифический конь был весьма привередлив. Он не мог запросто прикасаться к земле. Чтобы заполучить всадника на землю, на месте его предполагаемого приземления под каждое копыто коня следовало поставить отдельное серебряное блюдо. Что жрецы и проделывали со всевозможной тщательностью. Потому и собирали, копили такую посуду.

Второй важной приманкой южных торговцев на Урале — и есть тому многие свидетельства — было производимое здесь железо, медь, серебро. Югра в те годы являлась видным поставщиком металлов. Поскольку раньше на это обстоятельство внимания обращалось мало, остановимся на нем несколько подробнее.

 

Рекорды мансийских металлургов

Сегодня немало специалистов полагает, что металлургия на Урале в ту пору была развита намного выше, чем, к примеру, у соседних славянских племен. Это легко объяснимо. Где, как не в крае, с незапамятных времен культивирующем выделку металлов, где несметны рудные богатства, многие из которых выходят прямо на поверхность земли, — где, как не там, и возрасти могучей металлургии! Археологами обнаружено много мест, где плавили и обрабатывали наши предки металл. Одно из таких древних селений расположено недалеко от Екатеринбурга, на горе Петрогром (возле поселка Палкино). Здесь древние мастера, как выяснилось после раскопок, возвели целый горно-металлургический комбинат. В наличии были все основные металлургические производства: рудники, где добывали и медную, и железную руды (кстати, в медной была большая примесь серебра), плавильные печи и обрабатывающие мастерские.

И вот что поразило ученых при анализе находок: тогдашние мастера умели отменно при плавках отделять друг от друга цветные металлы. Плавильные печи под это специально и строились. Поды и горны у них, к примеру, строились не из глины, как в ту пору обычно на Руси, а из особенного материала — «пепельной массы», этакой специально изготовляемой обмазки. Состояла она на три четверти из золы, промытой до удаления из нее щелочей, и на одну четверть из пережженных мелких костей животных. Только одну сороковую часть составляла глина — для связывания массы. Замешивалось все это на моче или на «полупиве». Уже непосредственно перед самым процессом плавки тогдашние мастера под печи посыпали еще и мелкотолченую кость. Так подготовленные поды позволяли, впитывая в себя окислы одних металлов, оставлять на поверхности расплава другие. Именно по такой технологии и отделялось серебро от меди. (Заметим, что описанный способ производства металлов на Урале применялся вплоть до XIII века. Это установлено точно…)

В раскопках культурного слоя на горе Петрогром были выявлены не только поды печей, пропитанные окислами различных металлов, но и складированные тут и там разнообразные поделки из меди, серебра, сплавов цветных металлов.

Так что древние уральцы прекрасно знали, и как получить серебро из руды, и как обработать его, и какова его настоящая цена. И не одно какое-нибудь особенное племя такое умело. Такие находки обнаружены по всей уральской протяженности — на землях манси, башкир, жителей западного склона.

Наиболее древние печи на горе Петрогром и изделия из металлов датируются второй половиной 1-го тысячелетия до н. э. Так что к моменту появления персов металлургическое производство Урала вполне могло и развиться, и окрепнуть. Тем более, как следует из обзора находок здесь, производство железа было поставлено действительно «на широкую ногу». Явно с «экспортными» намерениями. Археологи нашли на горе восемнадцать плавильных печей. И каких! Для тех времен это были гиганты металлургии — до ста двадцати сантиметров в диаметре, до полутора метров высоты, составленные из массивных каменных плит, поставленных на попа. Но, что самое поразительное, — печи эти ставились с очень точным инженерным расчетом! Дело в том, что вершина горы Петрогром испещрена множеством глубоких и узких расщелин. Печи ставились прямо на них так, чтобы использовать природные образования как воздуходувные ходы. Были продуманы и способы регулирования направленности и точности подачи воздуха — через систему сопел. Применялась и ручная подача воздуха. Для выемки железных криц из печи одна ее стенка после плавки могла быть легко разобрана, так как строилась не из плит, а из небольших каменных глыб.

Так что уральцам было чем торговать и с южными, и с западными племенами, особенно если учесть, что, по свидетельству С. Г. Струмилина, «…появление на Руси… плавки железных руд в специальных наземных печах-домницах, с дутьем ручными мехами, археологи относят примерно к девятому веку новой эры» (История черной металлургии в СССР. М., 1954. Т. 1. С. 13).

 

На дорогу к уральским богатствам выходят арабы

По проторенному персами пути на Урал потянулись арабы. Считается, что началось это сразу же, как только арабские войска разгромили царство Сасанидов. Как утверждают некоторые исследователи, арабы привыкли пролагать дороги торговых караванов мечами своих воинов. На Урале им пришлось несколько поступиться своими принципами. На пути к нему перед арабами неодолимой преградой встали рати хазарских воинов, которые мужественно многие годы противились исламской экспансии. Потому исламизация жителей Южного Урала несколько задержалась. Сюда пришли только торговцы. Это оказалось немалым благом для местных жителей.

Дело в том, что если бы первыми появились воины Аллаха, то на Урале, как и везде, где распространился ислам, неминуемо был бы введен запрет на использование в быту правоверных предметов, украшенных изображениями людей и животных. Это уже состоялось везде на Ближнем Востоке, в Персии, древнем арабском мире, где высоко было развито, к примеру, искусство чеканки на изделиях из металлов — блюдах, чашах, сосудах. Их украшали высокохудожественно исполненными сценами охоты, пиров, битв, бытовыми ситуациями.

Пришедшие к власти в арабском мире аскетичные пророки и халифы запретили впредь изготовлять подобные вещи и потребовали под страхом жестокой кары изъять их из обихода.

Но арабские купцы были далеко не простаки: не пропадать же такому изысканному товару.

И они начали потихоньку скупать (иногда и просто подбирать выброшенное) такое добро и массово сбывать его за пределами исламского мира. Одним из мест массового «сброса» таких изделий из южных стран стал и Урал. Прекрасно исполненной, тончайшей резьбы и чеканки блюда, чаши, сосуды археологи обнаружили во многих местах по всей уральской протяженности. Но значительно больше таких находок в кладах и капищах Северного и Среднего Урала, что и понятно. Пришедший на Южный Урал ислам вытеснил их и оттуда. А везли арабы с Урала то же, что и персы, — меха, кость, металлы.

 

Викинги открывают Биармию

Где-то в одно время примерно с проникновением на Урал арабских торговцев с юга с севера дорогу к его богатствам нащупали еще одни претенденты — викинги. Только они с самого начала ориентировались не на торговлю — их делом были ничем не прикрытый грабеж и разбой.

Считается, что первым из славного племени морских налетчиков до северо-восточного края Европы доврался некто Отер — один из предводителей дружин на службе у английского короля Альфреда Великого. Случилось это во второй половине IX века н. э. Сохранился текст доклада мореплавателя своему государю. По форме он весьма незатейлив, но вполне информативен. Создается впечатление, что плыл Отер в совершенно неизвестную его собратьям область. Пробираясь на своей посудине вдоль северного побережья Европы, почти повсеместно наблюдет он голую пустынную местность.

Внезапно глазам мореплавателей открылась бухта в устье Северной Двины, на берегу которой стояло крупное селение. Жившие в нем люди говорили, как утверждает Отер, на языке, близком финскому. Обитатели поселка сказали прибывшим, что они — биармийцы, население страны, которая протянулась далеко на восток, вплоть до Уральских гор. Как понял Отер, земля в этой стране была довольно хорошо обжита и даже обрабатывалась. Биармийцы легко шли на контакт с викингами, заходили к ним на суда, совершали обменную торговлю. Отер разжился у них мехами, моржовыми клыками, и все это он доставил своему королю.

Так что вполне возможно, что именно рассказы отважного Отера впервые открыли непоседливым викингам новые объекты для набегов. Во всяком случае, примерно с этих пор и на протяжении около трех веков саги скандинавских и исландских сказителей наполняются восторженными описаниями победоносных набегов воинственных мореходов-варягов на поселения народов крайнего северо-востока Европы. Многократно прямо-таки сладострастно описаны богатства разграбленных ими племенных капищ, взахлеб рассказывается о сказочном обогащении налетчиков, ободравших богато изукрашенного идола — местного бога Юмалу, на котором, как и на многих других богах, были возложены драгоценные меха, навешаны ожерелья из золотых и серебряных украшений, навалены вокруг изделия из драгметаллов.

Самые поздние упоминания в сагах викингов об их «посещениях» этих мест относятся к началу XII века. Но это не означает, что разбойники жировали на наших землях только до тех пор. Во всяком случае, одна неудачная попытка набега скандинавов зафиксирована в русских летописях и в 1445 году. Но в то время здесь уже вовсю хозяйничали русские покорители. Нацелившиеся безнаказанно пограбить «свеи-мурмане» были наголову разгромлены новгородскими воинами, «вборзе» прибывшими с Двины. В злой сече полегли главари налетчиков, и только малая часть их «отбегоша» — спаслась на кораблях. В общем, как следует из анализа северных саг и рун, викинги и не намеревались покорять эти земли. Они просто использовали их как огород, на который надо время от времени наведываться, чтобы собрать перезревающий урожай.

 

Новгородцы и Заволочье

Интересное совпадение.

Как раз в тот год, когда летописи отметили нападение «свеев», жителям приуральских и зауральских городков удалось успешно отбиться и от прибывшей к ним с теми же целями новгородской рати. Правда, новгородцы прибыли к Уральскому хребту, чтобы свирепо покарать тамошних обитателей за злонамеренную неуплату причитающейся с них дани Господину Великому Новгороду.

И в самом деле, у новгородцев в ту пору были уже устоявшиеся веками «права» обирать северные приуральские и зауральские народы. Право это новгородцам досталось через многолетнее подавление мужественной борьбы местных жителей за свою свободу.

Про то, что в этих краях можно хорошо поживиться, новгородские ушкуйники поначалу вызнали, вернее всего, от соседей-варягов. И уже на страницах первых русских летописей, на скрижалях несторовой «Повести временных лет», фиксируются поползновения граждан Великой Северной Русской Республики установить свое владычество над этими дальними землями.

Многие исследователи (к примеру, подобные утверждения высказывает А. А. Дмитриев в своей интереснейшей работе «Древности бывшей Перми Великой») считают, что упоминание в новгородских источниках о походе Улеба в 1032 году за «Железные ворота» есть и первое «печатное» свидетельство о попытках новгородцев покорить «чудь заволоцкую», людей, живших в областях за Волоками, которыми путешественники перебирались из рек бассейна Северной Двины в воды рек бассейна Волги. Но это и первое сохранившееся свидетельство об отчаянном сопротивлении тамошних обитателей попыткам их покорить, ибо записано там же: «…мало ихъ возвратишися, но мнози там погибоша…»

Иван Беляев в «Рассказах из русской истории» добавляет, что экспедиция эта была организована горожанами самовольно, без привлечения княжеских воинов. И вообще, этот Улеб был воеводой, выборным вечевым избранником, а не княжьим назначенцем.

Через сорок пять лет новгородцы, как следует из той же летописи, решились повторить попытку Улеба — и с тем же результатом, хотя экспедиция была организована уже более профессионально. Во главе ее стоял князь Глеб, внук великого князя Владимира, крестителя Руси. Но и ему не повезло. Погиб он в схватке с заволоцкою чудью.

В 1096 году новгородцы снова снарядили в те края экспедицию, правда, по описанию судя, она была уже чисто торгового назначения. (Хотя дата эта признана большинством исследователей, следует сказать, что Д. С. Лихачев, готовивший одно из изданий «Повести временных лет», откуда и заимствованы все эти сведения, полагает, что указанная торговая поездка могла состояться ив 1114 году — тому в тексте рукописи он нашел веские подтверждения.) В отчете об этой поездке впервые в письменном русском источнике и была зафиксирована дальняя горная страна, где, среди стылых снегов, в горах полуночных, обретается народ, живущий охотой и задешево меняющий добытые меха на железные изделия.

Видимо, тогда же об этой стране узнали и в остальных русских городах.

Некоторые источники свидетельствуют, что граждане первой русской республики в это время уже освоились не только на Северном Урале, но и на всей протяженности Каменного Пояса. Ухватистые, расторопные купцы-новгородцы споро добрались по Каме и Белой до южноуральских поселений и кочевий и вели там успешные торги. В. И. Филоненко считает, что они были там первыми из русских купцов…

И все же, как ни сопротивлялись североуральские обитатели, но пришлось им покориться злой силе и стать данниками Господина Великого Новгорода. Начиная С XI века, по всему Северному Уралу, Предуралью и Зауралью, вплоть до обских вод, рыскали жестокосердые сборщики дани, обогащая пермскими и югорскими мехами казну своего города.

А меха отсюда шли великолепные, высокосортные шкурки куниц, соболей, горностаев, белок. Ведь по тем временам мало сказать, что за них многие готовы были платить любые деньги. Эти шкурки сами были деньги. Русская куна (мера ценности вещи) ведь происходит от слова-понятия «куница». От него происходит и другая русская мера ценности — гривна. «Именем гривны означалось известное число кун, некогда равное ценою с полуфунтом серебра» (Н. М. Карамзин). Кстати, Н. М. Карамзин упоминает и о немалом потоке серебра, который тек к удачливым ушкуйникам и сборщикам дани от пермских и югорских племен: «…Новгород серебром и мехами собирал дань в Югре…»

 

Новгородцы, суздальцы булгары: схватка за Урал

Но недолго новгородцы монопольно брали обильную, богатую дань с пермских и югорских племен. Прослышав о тамошнем серебряном и меховом изобилии, стекающемся только в новгородские закрома, порешили урвать хотя бы часть этого добра и охочие до чужого имущества волжские булгары. Набирающие силу северные русские княжества тоже стали снаряжать свои дружины, чтобы поживиться вожделенными мехами.

Первая фаза борьбы между ними за заволоцкие дани длилась около ста лет, вплоть до татаро-монгольского нашествия.

Около ста лет подряд в летописях русских натыкаешься то на строчки, рассказывающие о схватках североуральских народов с новгородскими, булгарскими, суздальскими ратями, то на сообщения о битвах этих ратей между собой — за «право» грабить не им принадлежащие земли. И так вплоть до поры, когда всем им, мелким ворам по сравнению с налетевшей огромной бандитской татаро-монгольской армадой, пришлось покорно склониться перед волей сильнейшего, отдать ему и свои грабительские доходы.

Но вернемся к началу этого столетнего периода.

Граждане Новгорода быстро освоились со своим «правом» быть господами — распорядителями жизнью и имуществом жителей крайнего северо-востока Европы. Вот, к примеру, сообщение в летописи о налете новгородских удальцов на Югру в 1157 году. Написано о том буквально несколько слов всего. И сказано все как-то по обыденному, как о совершенно будничном, рутинном факте. Из написанного можно понять, что собрались новогородские обыватели, поговорили, посокрушались, мол, не хватает им деньжат на попить-поесть-одеться, ни даже чего любимой подарить. А где деньжат раздобыть? Не работой же, в самом-то деле! Тут и надумали (сами себе, кстати, — без посадника, тысяцкого, без князя, и тем наипаче — без веча) прогуляться в Заволочье, разжиться там слегка мехами и серебром.

Так примерно и затевалось большинство «неплановых», так сказать, набегов на Югру. Чувствовался во всем этом почерк учителей-викингов. А чтобы совесть за грабеж не терзала, придумали себе молодцы незатейливое объясненьице: мол, тот трудолюбивый народ, плоды труда которого мы отнимаем, — и не люди вовсе, так, нехристи-самоядь, кто и жить-то на свете достоин, только чтобы кормить-одевать умных, светлых, добрых молодцев христианских.

Такая вот логика жизни.

В 1174 году несколько сот новгородских жителей, собравшись однажды, пришли наконец к рациональной мысли: накладно, каждый раз отправляясь в Югру за добычей-данью, затем переться многие сотни верст назад по рекам и волокам, чтобы сбыть на новгородских торгах нахапанное. Они решили: надо уменьшить расстояние от товара до торга. А поскольку Заволочье к городу не приблизишь, то естественный вывод — приблизить к нему город. Задумано — сделано. Сели новгородцы в свои ладьи и поехали ставить новые города где-нибудь поближе к Уралу.

Как повествует Н. Костомаров в «Северорусских народоправствах», «…они направились сначала по Волге, затем по Каме, здесь поставили городок и решили остаться. Но тут услышали они, что далее на восток, в земле привольной, богатой и укрытой лесами, живут вотяки (удмурты). На Каме же жить было небезопасно, большая река — большой путь. И отправились новгородцы вверх по Каме, вошли в реку Челец и стали жечь и разорять вотяцкие жилища, укрепленные земляными валами. Жители разбегались. По реке Чепцу завоеватели вошли в реку Вятку и, проплыв по ней пять верст, увидели на высокой горе Болванский городок. Взять его было трудно. Новгородцы, однако, положили себе не пить и не есть, пока не завоюют городка. Случился день Бориса и Глеба. Новгородцы стали призывать на помощь этих святых. Святые помогли им. И городок был взят. Множество вотяков было побито, остальные разбежались. Русские построили здесь церковь Бориса и Глеба и назвали городок Никулинцем. Из устья Камы те, кто не остались в этом городе, поплыли вверх — и опять-таки с именем Бориса и Глеба напали на черемисский городок Каршаров. Покорили его и назвали Котельничем. Пошли дальше и в устье реки Хлыновцы основали город Хлынов» (позднее он стал Вяткой, а еще позднее — Кировом. — Л.С.). Н. М. Карамзин к этому добавляет: «…Россияне, с удовольствием приняв к себе многих двинских жителей, составили маленькую республику, особенную, независимую в течение двухсот семидесяти осьми лет, наблюдая обычаи новгородские (заметим в скобках — в том числе и славный обычай обирать аборигенов. А вот этого им простить обитатели Новгорода не могли, не потому, что обирали, а потому, что перехватывали новгородскую добычу. — Л.С.)… Чудь (финские племена, жившие от Зауралья до Скандинавии), вотяки (удмурты), черемисы (марийцы) хотя набегами беспокоили их, но были всегда отражаемы с великим уроном…» Не менее аборигенов им старались досадить и новгородцы, по причине, выше уже поясненной. Еще бы новгородцам не возмущаться!.. Новопоселенцы сразу же стали претендовать на добрый кусок ставшей им уже привычной заволоцкой добычи. Да и чудь с вотяками, оказавшись между двух огней, стали отчаянно сопротивляться всем сборщикам дани. Летописи сохранили отчеты о двух подряд не удавшихся походах новгородских обирал — в 1183 году, когда погибло около ста неудачливых искателей золотого руна, и в 1187 году, когда, едва отдышавшись от войн на своих западных границах, новгородцы смогли собрать сильную карательную экспедицию в дальние пермские, печорские и югорские пределы. Но и из этой рати посчастливилось вернуться только восьмидесяти человекам, чудом оставшимся в живых. Видимо, насмерть стали стоять и так-то ранее не слишком покорные данники. Им было отчего ожесточиться. Именно в ту пору на их исконные земли стали претендовать кроме названных еще Два желающих поживиться на них хищника — булгары и суздальцы.

И Булгария, и Суздальское княжество были тогда крупными, мощными государствами. И у каждого из них был свой резон претендовать на овладение уральскими землями.

С новгородцами мы уже разобрались — они считали, что получили право на заволоцкие земли напрямую от варягов вместе с приглашением на княжение к себе Рюрика.

Булгары же просто были обижены на новгородцев. Столько десятков лет они прилагали неимоверные усилия, чтобы сохранить монополию посредника между югом и севером, так старательно противились попыткам арабов напрямую вести торговлю с Югрой и Пермью, что захват северных земель Новгородом посчитали прямым посягательством на свои столь долго лелеемые интересы.

И с суздальцами все просто. Как раз в ту пору они стали носителями верховной власти в русских княжествах. 8 марта 1169 года князь Андрей Георгиевич, сын основателя Москвы, утвердил себя на великокняжеском киевском престоле, захватив этот город после жесткой двухдневной осады. Ему не захотелось оставаться править в ограбленном, дочиста разоренном городе, и он решил перенести великокняжескую столицу во Владимир, резиденцию суздальских князей. Потому-то суздальцы и порешили, что отныне именно за ними утверждается право на сбор даней со всех покорных русским правлениям территорий. Естественно, уральские территории их заинтересовали не в последнюю очередь. Андрей, давний новгородский неприятель (кстати, Новгород и Киев были союзниками в недавней войне), сразу после Киева затеял разгромить заодно и этот город. Послал на него с большим войском сына своего. Да не повезло суздальцам. На этот раз одолели их в жестокой сече новгородцы. Но мысль перехватить у Новгорода право собирать дань с печорских, пермских и югорских племен у суздальских князей засела накрепко.

Проведав, что новгородцы построили на полпути туда свои опорные пункты (Вятку и другие), возжаждавший не уступать им пути в вожделенные земли Всеволод, младший брат Андреев, в 1178 году (в ту пору он уже занял престол великого князя суздальского) решил построить севернее этих городков свою крепость — форпост для захвата Урала. Так возник город Гледены. А через несколько лет уже сын Всеволода Константин построил недалеко от него действительно впоследствии ключевую крепость в схватках за уральские территории — Устюг Великий.

С построением этих городков суздальцы почувствовали себя настолько уверенными владельцами северовосточных территорий, что, не откладывая дело надолго, до поры, когда весь Уральский край станет им подвластным, руководимые братом Константина Юрием, отправились собирать дань с пермских земель.

Такого нахальства не стерпели прежде всего булгары.

Они собрали очень сильное войско и отправили его вверх по Каме. Цель экспедиции была определена двойная — взять югорские и пермские меха и разорить суздальские города. Обе цели с трудом, немалой тратой крови, но были достигнуты. И чего булгары добились?

Юрий Всеволодович, ставший тогда уже великим князем суздальским, естественно, не смог снести удачу соперников в столь важном предприятии. Он твердо решил указать булгарам их место. Во главе большой рати направил он на волжские и камские берега своего брата Святослава. Сражение у столицы Булгарского царства, видимо, столь было приятно вспоминать многим историкам и их заказчикам, что описание его до мелких деталей можно найти у многих древних и современных писателей. И как разумно развернул Святослав свои полки. И как конные булгары, «пустиша по стреле в наши», скрылись за городскими стенами. Как удалось рассечь оплоты и тын и зажечь их. И как город сгорел полностью почти со всеми своими защитниками. И как победители, «жены и дети в полон взяша», вернулись с «корыстью великою». И как встретил их Юрий, облобызав своего брата со слезами, «и бысть радость велика в Володимере…»

Случилось это в 1220 году.

Неизвестно, как бы завершился спор за уральские дани между этими тремя алчущими хищниками, да в разгар их междуусобий нагрянули из-за Урала жуткой им карой небесной грозные тучи татаро-монгольских туменов.

Страшно читать страницы документов той поры. Они сочатся обильной безвинной кровью и дышат безысходностью. Пришельцы не щадили никого. Только-только отстроенную столицу Булгарского царства Батый приказал сжечь дотла и поголовно умертвить всех ее жителей. Та же жуткая судьба постигла и Суздаль, и Владимир. И только Новгород, Господин Великий Новгород, чудом спасся от напасти батыевой. А был Батый уже в 100 верстах от новгородских стен. Да наступила весна. И, может быть, напугала его перспектива утопить в раскисших болотах и своих конников, и стенобитные орудия, и отягощенные добычей обозы. Может, еще что-то повлияло на решение Батыя, но поворотил он свои орды и накинулся на несчастный Козельск. Этому небольшому городку, осмелившемуся защищаться, выпала трагическая судьба испытать на себе всю силу ярости Батыевой. От города и от горожан остались только дымящие развалины…

Так спор за заволоцкие дани утратил на некоторое время свой предмет.

На всей территории Восточной Европы дани стекались только в татаро-монгольские шатры.

Интересная деталь. Не сразу североуральские народы склонились перед покорителем своих поработителей. Они оказали и ему ожесточенное сопротивление в 1240–1241 годах, чем навлекли на себя кару вспомнившего через двадцать лет об их непокорности хана Берку. Чтобы покарать смельчаков, направил он на них свои ту мены. Многие пермские обитатели вынуждены были тогда бежать аж до скандинавских утесов, где их приветил и дал им землю (после того, как они приняли христианство) король Гакон.

Для жителей Среднего и Южного Урала после того, как над ними прокатилась самая первая кровавая волна нашествия, жизнь потихоньку стала возвращаться в прежнее русло. Это случилось потому, что, как полагает А. Усманов, «приход Батыя на северо-восток Европы не означал переселения народа. Это было нашествие завоевателей, которые утвердили свое господство над покоренными народами». Основные массы монголов ушли в Монголию. Количество пришедших татаро-монголов было так невелико (относительно основной массы кочевого населения), что даже литературный язык установился не монгольский, а турецкий, и башкиры, например, восприняли не богов новых покорителей, а религию булгар и тюрок — ислам.

На Северный же Урал, после татаро-монгольского опустошительного нашествия, Булгария навсегда претендовать перестала. Александр Невский, наследник престола князей суздальских, был обуреваем другими заботами и тоже перестал поглядывать на восток. И только Новгород не скрывал, что никому не уступит своих на него прав. Когда умер Александр Невский, жители вольного города порешили, что их интересы лучше будет отстаивать не его сын Дмитрий Александрович, а младший брат Александров — Ярослав. Изгнав из города племянника, они пригласили его дядю и, предложив тому княжение, обусловили вступление в должность подписанием следующего красноречивого документа: «Князь Ярослав! Требуем, чтобы ты, подобно предкам твоим и родителю, утвердил крестным целованием священный обет править Новым городом по древнему обыкновению, брать одни дары с наших областей, поручать оные только новгородским, а не княжеским чиновникам, не избирать их без согласия посадника… ВБежицах ни тебе, ни княгине, ни боярам, ни дворянам твоим сел не иметь, не покупать и не принимать в дар, равно как и в других владениях Новгорода: в Волоке, Торжке и проч.; также в Вологде, Заволочье, Коле, Перми, Печоре, Югре…»

Так-то вот! Новгород был, есть и будет единственным владетелем всех североуральских земель. Целуй крест!

 

В борьбу вступает Московское княжество

Именно Московскому княжеству выпало сказать последнее слово в споре, а также и в битве за Урал. Возникшее на задымленных развалинах владимиро-суздальских владений, Московское княжество при великом князе Иване Даниловиче Калите (прозвище Калита князь получил за похвальную привычку всегда таскать с собой кошель-калиту для того, чтобы иметь возможность дать подаяние бедному человеку) сделалось признанным центром возрождающихся русских государств. Иван Калита максимально использовал выгоды своего родства с ханом Орды Узбеком (брат Калиты Георгий был женат на сестре Узбека) и старался укрепить возникшую между ними близость частыми поездками в Орду. Еще ее он подкреплял и богатыми дарами, и участием в карательных экспедициях на непокорные русские города. В конце концов именно доверие хана позволило Калите стать самым могущественным русским правителем. Это самым прямым образом отразилось и на уральских делах.

Но по порядку.

Очередная стычка за пермско-югорские дани произошла в 1324 году, когда из Новгорода была послана сильная рать на Устюг Великий (суздальский, кстати, город), чтобы покарать его жителей за грабеж караванов, идущих из Новгорода к югорским людям и обратно. Новгородцы взяли Устюг. Самое пикантнее в этом — тогда князем Новгорода был брат Калиты Георгий. Он незадолго перед этим утратил расположение Узбека и был смещен с суздальского великого княжения. Конечно, Калита, претендовавший на суздальский престол, затаил обиду на Новгород.

Но сразу же поквитаться не удалось.

Вызрела тогда между русскими князьями очередная смута. Суздальский великокняжеский престол стал спорным, и Калита, борясь за право взойти на него, решился возглавить русско-монгольскую рать, двинутую Узбеком на Тверь за уничтожение ее горожанами ханского гарнизона. За эту и другие оказанные хану услуги Иван Данилович и был им утвержден в 1328 году на престол великого князя суздальского. Но столицу княжества он сделал в своем наследном городе — Москве. Вскоре и княжество стало называться Московским. Потому-то именно Москва и сделалась на последующие двести с лишним лет главным соперником Новгорода в борьбе за владение Уралом.

Вот тогда-то и появилась у Калиты возможность посчитаться с Новым городом. Но, осознавая могущество своего соперника, князь московский решил действовать тонко. Он начал сокрушение Новгорода с разгрома его союзников.

В 1329 году, исполняя, кстати, прямое поручение Узбека, князь двинул свои войска на Тверь, природного союзника Новгорода, и разгромил ее.

Окрепнув, освоившись в делах, в 1333 году Калита снарядил войско уже и на Новгород. Теперь у него, кстати, появился и новый резон обидеться на этот город. Ведь Иван Данилович часто ездил в Орду, тратился на дорогие подарки хану, его влиятельным советникам. Это в немалой степени способствовало тому, что в правление Калиты ордынские полчища почти не громили русские земли. Но если выигрывали все русские люди, то почему тратиться на эти подарки должен лишь один князь московский? Особенно Ивана Даниловича возмущало, что с ним не хочет делиться «закамским серебром» Господин Великий Новгород, Как полагают многие, именно прижимистость новгородцев в дележе прибылей от заволоцкой торговли и заставляла Калиту несколько раз водить свои полки на них.

Кстати о «серебре закамском». И сейчас многие историки полагают, что под этим названием Иван Калита требовал только привезенные из дальних краев в уральские пределы серебряные изделия. Нет, значительная часть серебра на Урале была местного происхождения, считали многие известные ученые еще и в XIX веке. Так, профессор Аспелин, определяя принадлежность серебряного блюда из известного Рождественского клада, найденного крестьянином Ипполитом Ужеговым в 1854 году в Соликамском уезде, назвал его местным изделием. А на блюде том была даже чеканка в подражание изделиям персидских умельцев — всадник с соколом и собаками, гоняющийся за лисицей. Но что представляется самым убедительным, — в том кладе лежал еще и слиток серебра без всяких следов его обработки. И довольно крупный — около ста граммов. И это отнюдь не единичная такая находка. В 1889 году, например, при вспашке огорода удача улыбнулась жительнице села Пыскор Чердынского уезда. Она лемехом вывернула на дно глубокой борозды несколько драгоценных изделий, которые исследователи также отнесли к местным. В их числе две серебряные подвески, серебряный браслет и, главное, четыре серебряных колпачка со вставками из хорошо отполированных кусочков малахита. Малахит, по всему видать, уральский. Во многих областях пермского Приуралья найдены характерные серебряные фигурки всадников, и их многие ученые относят местному производству. Все это вполне объяснимо. Мы уже обсуждали вопрос о развитости местной металлургии. Неплохо здесь поставлено было дело и с обработкой металлов. Так что наряду с обилием на Урале действительно персидских изделий, работ арабских, византийских мастеров, немало поделок из серебра местного производства произведено и здешними мастерами. А серебра было в ту пору на Урале действительно много. Так что Калита знал, за что борется.

Спор с Новгородом за владычество над Пермью, Печорой, Югрой продолжили и внук Калиты Дмитрий Донской, и сын Дмитрия…

Но вот что еще интересно. За уральские земли дрались московские и новгородские рати. А как вели себя в этих обстоятельствах жители тех мест? Сами тогдашние обитатели уральских земель отнюдь не были этакими овечками, ожидающими заклания. Они никогда не прекращали сопротивляться всем грабителям, приходящим к ним за данью. Так, югорские воины наголову разгромили сильное трехтысячное новгородское войско, направленное в их земли в 1445 году на сбор очередной дани. Кстати, как раз в тот год пермяки разгромили банду варягов, налетевших их пограбить со стороны океана.

Но, кажется, 1445 год был последним годом, когда новгородцы решились на крупный поход в уральские земли. Да и вообще близился закат вольного города. Уже народился погубитель его вольности (именно так, по преданию, сказала одна вещунья в 1440 году, когда родился будущий великий князь московский Иван III, Васильевич I).

Так мы подходим к временам, с которых и начали рассказ в этом очерке.

Иван III, великий князь московский, которого Н. М. Карамзин поклонно именует монархом Российским, славным «…победами и завоеваниями от пределов Литвы и Новагорода до Сибири…», взошел на московский великокняжеский престол в 1462 году. От роду тогда ему было 22 года. Наверное, он и просто уже следуя традиции поведения московских владетелей, ввязался бы в спор за уральские богатства. Но, думается, еще и случай ускорил его действия в этом направлении.

Житель суздальского города Устюга, непоседа и авантюрист Василий Скряба, решился на свой страх и риск прогуляться — в лучших традициях варягов и ушкуйников — за югорскими мехами. Набрал ватагу гулевых людей и отправился на Урал. Видцо, под очень счастливой звездой родился этот человек. Ему удалось достаточно скрытно провести свою ватагу до Уральского хребта, перевалить через него и со всей страстью необузданной жадности наброситься на имущество тамошних обитателей. Добычу урвал он богатую. И то ли чтобы оправдаться перед князем своим, то ли чтобы похвалиться своей удачей, но к трофеям он присоединил еще и двух местных князей. Их тоже вместе с частью награбленного в удачливом походе Скряба бросил к ногам своего великого князя. Так воочию Иван III был ознакомлен с богатствами дальнего края. Довольный, он щедро наградил Василия и отпустил князей югорских, заручившись их заверениями платить ему дань.

Хоть теперь московский государь и мог ожидать поступления югорского меха и «закамского серебра», только он четко осознавал и другое — так уральский вопрос окончательно не решить. Свои права на Северный Урал ни за что не хотели отдавать новгородцы, а в Южный крепко вцепились казанские татары. И любому, возжаждавшему уральских сокровищ, чтобы без опаски можно было пользоваться ими, для начала необходимо было сокрушить обоих этих могучих соперников. Но Иван III, Васильевич I, уже осознавал силу свою и порешил, что ему достанет и войск, и ума сладить с обоими противниками. Но четко он знал: действовать надо тонко и бить врагов поодиночке.

Судьба определила ему направление первого удара — Казань… А получилось так. Еще полные сладостных воспоминаний о былом своем могуществе, ханы казанские решили послать войско захватить московский город Вятку. Город этот тогда контролировал караванную торговую дорогу на богатую Югру — ныне уж Ивановых данников. Это было откровенным вызовом, и Иван его принял. В 1468–1469 годах несколькими удачными ударами (первый из них был нанесен через Пермь Великую вниз по Каме) войска московского государя наголову разгромили казанские полки и даже в ходе одной из битв овладели Казанью. Хан смирился перед московским могуществом…

Теперь настала очередь Новгорода. Она настала в 1471 году. Хотя крушение его уже просматривалось, но новгородцы не хотели смириться с увяданием своего ранешнего величия, что и послужило поводом к очередной войне Новгорода и Москвы.

Дело в том, что граждане вольного города все никак не могли утешиться, что сыну Дмитрия Донского удалось отхватить у них много земель. Почему-то они решили, что сейчас пришла удобная пора их вернуть. Однако Иван III вовсе не походил на властителя, у которого можно было бы отнять хоть что-нибудь, что он считал своим. Естественно, он и принял решение наказать обнаглевших новгородцев, к тому же вступивших в сговор с литовскими и немецкими правителями. И грянул летом 1471 года бой на Шел они, знаменитое сражение, которое сокрушило под корень все надежды новгородские. Наголову разбитые, они вынуждены были подписать договор, по которому уступали московскому владетелю множество земель своих и прав.

Но Пермь по договору 1471 года им удалось как-то оставить за собой.

Только что мог значить договор для государя, в боях осознавшего всю ищущую выхода мощь своей державы! Судьба и этого края была предрешена. Всему Северному Уралу вскоре предстояло покорно склониться перед силой московскою. Но в Ивановых завоеваниях с самого начала его правления четко просматривалась одна характерная особенность. Ее тонко подметил и описал Николай Костомаров в «Северорусских народоправствах» (с. 416): «…Как Пермь, так и Югра до конца новгородской независимости оставались со своею народностью, и московская власть, подчинивши себе Новгород, покоряла эти страны, считавшиеся новгородскими поместьями, как края независимые».

Вот в том-то и дело. Новгородцы собирали свою дань, но не требовали ни смены обычаев туземцев, ни религию свою не насаждали, ни полного рабства не навязывали. Плати — и живи как хочешь. Московиты же пришли в эти земли со своим уставом, соблюдения которого жестко требовали. Еще Дмитрий Донской оказывал свое покровительство Степану Храпу, ставшему монахом Стефаном, епископом Пермским, помогал ему огнем и мечом, если тщетны были уговоры, насаждать христианство в Пермской земле. Иван III же решил сделать и Пермь, и Югру обычными провинциями своего государства.

Костомаров далее пишет: «…Пермь была завоевана в 1472 году, на другой год после Коростенского мира. Завоевателем был воевода, князь Федор Пестрый… Пермью управлял тогда под верховною властью Новгорода туземный крещеный князь Михаил. В Перми оскорбили какого-то московского купца. Иван, как будто в наказание, заступясь за своего подданного, отправил туда войско. Князь Федор Пестрый прибыл на устье Черной и оттуда повел войско на плотах. Вскоре он нашел удобным разделить его и на себя взял завоевание Верхней Перми, а другой отряд, под начальством Гаврилы Нелидова, отправил в Нижнюю Пермь. Оба отлично повели дело. Гаврила опустошил пермские селения по пути, по которому шел. Князь Пестрый же, доходя до Искора, встретил туземное ополчение. Произошло сражение — москвичи одолели. Предводитель пермяков воевода Качаим был взят в плен. Пестрый взял с бою город Искор и пленил пермских воевод Бурмата и Мичкина. По взятии Искора Пестрый пошел на соединение с Нелидовым и сошелся с ним на устье реки Почка, впадающей в Колву (точно — Покча. — Л.С.) Здесь москвичи заложили город Почку. Вся Пермская земля была покорена власти великого князя. Князь Михаил достался в руки победителей и был отправлен в Москву вместе с другими воеводами. Как образчик богатства края, воевода послал великому князю в подарок шестнадцать сороков соболей, шубу соболью, 29 с половиною поставов сукна, панцирь и две булатных сабли»…

Так была — и уже навсегда — присоединена к Московскому государству Пермь Великая. Но Иван III не был бы Иваном III, если бы на этом успокоился. Следующей в очереди на присоединение к Московии стала Югра. Вот как это описывает тот же Костомаров: «…Югра досталась Москве уже после совершенного падения Новгорода. (Это сталось в 1479 году, торжествующий победитель осуществил давнюю мечту своего предка — Ивана Калиты: среди других богатств он вывез из поверженного города несчетное число пудов серебра. — Л.С.) В 1483 году… князь Федор Курбский-Черный и Салтык-Травин пришли в Югру…»

Кстати, покорять зауральские народы умный великий князь московский направил, в числе других, пермские полки, приучая жителей новообретенной земли класть головы за московские интересы.

Экспедиция 1483 года замечательна еще и тем, что, разгромив возле впадения Пелыма в Тавду войско вогульского князя, московские рати сделали глубокий рейд на восток. Они прошли вдоль реки Тавды до Тобола, оттуда спустились до Иртыша, вошли в Обь. Там встретили югорские войска, их разгромили и уже потом вернулись в Устюг. Не правда ли. — путь Иванова воинства во многом предвосхищает дорогу Ермака?

В результате успешного похода Курбского и Травина зауральские вогулы и тамошняя югра обязались платить дань московским государям. И думали этим отделаться. «Но (как пишет Н. Костомаров) не таков был князь Иван Васильевич, чтобы оставить им независимость. Он решил уничтожить самобытную жизнь подвластных земель. В 1499 году отправились снова воеводы князь Петр Федорович Ушатый, князь Семен Федорович Курбский и Василий Иванович Заболоцкий-Бражник… по разным рекам, переходя волоками сухие пространства между ними, добрались до Печоры, а потом с величайшими затруднениями зимним путем перешли гору Камень, т. е. Уральский хребет. Русские удивлялись высоте гор, привыкши от рождения проводить жизнь на равнинах и болотах. „А камени в оболоках не видать…“» (записал хроникер похода. — Л.С.).

«Я — говорил Курбский впоследствии Герберштейну, — семнадцать дней поднимался на эти горы, а все-таки не дошел до самой вершины, которая зовется столп… Когда перешли русские Камень, близ города Ляпина в Обдорской земле явились к московским предводителям туземные князьки, сидя на санях, запряженных оленями, и предложили, по обычаю, мир и подданство. Но воеводы не с тем пришли туда, чтобы оставлять независимым подчиненный народ, — они взяли в плен князьков и пошли по Югорской земле истреблять жилища и жителей. Таким образом, разорено было 40 городков, пятьдесят князей взято в плен и отправлено в Москву, а вогуличи и остяки вымаливали себе жизнь, обещая быть в вечном холопстве московском. Так покорена была Югра…»

Следуя своей политике, великий князь московский и в Перми не оставил прежнего устройства правления. С 1505 года там появился первый наместник — московский князь Василий Андреевич Ковер, руководивший краем уже как обычной частью Московского государства.

С Южным же Уралом, находившимся под протекторатом казанских царей, дело присоединения к Московии могло решиться только после полного одоления этого мощного очага сопротивления русской экспансии на восток. Еще около пятидесяти лет после покорения Югры московские и казанские рати с переменным успехом схватывались друг с другом, пока наконец в 1557 году Иван IV, Васильевич II, не завершил благополучно дело всех предыдущих государей московских и не разгромил окончательно Казанское царство. Но об этом мы уже говорили.

Можно сказать, что завоевание Урала положило один из первых основательных кирпичей в строительство величественного здания одной из самых крупных империй на Земле за всю историю человечества. Породило и всё ее последующее могущество. И все ее последующие проблемы и — беды.

Барахтаясь сегодня в навалившихся на нашу страну напастях, мы всё полнее начинаем осознавать — это пришла пора платить по счетам и за века нашей не всегда путной истории, в том числе и за века колонизаторской эйфории, когда с неприличной торопливой жадностью наши правители пригребали к своим владениям все, что только могло их привлечь в чужих пределах, — обильные дорогими мехами земли Югры, сказочные пространства Сибири, чудотворные черноземы Тавриды. Правители России недальновидно жадно прихватывали все новые и новые пространства. Где уж тут было освоить их любовно, обжить, обиходить. Понаставили крепости, настроили хибарок-времянок для их гарнизонов — и вперед, за новой добычей.

И что в результате?!.

«…Огромные пространства легко давались русскому народу, но нелегко давалась ему организация этих пространств в величайшее в мире государство, поддержание и охранение порядка в нем. На это ушла большая часть сил русского народа. Размеры русского государства ставили русскому народу почти непосильные задачи, держали русский народ в непомерном напряжении. И в огромном деле создания и охранения своего государства русский народ истощил свои силы», — горько констатирует Николай Бердяев в своей исполненной великой любви к Родине работе «Судьба России».

А порабощенные, грубо притороченные к седлу завоевателя народы новоставящейся империи разве забыли просто так все, что им пришлось вынести в процессе жестокой экспансии?!.

И многочисленные жертвы проигранных ими сражений, и тяготы даней, и подневольную жизнь под властью лихоимцев-чужеземцев. И кровь, пролитую в бесчисленных попытках сбросить ярмо, обрести утраченную волю…

Все это сказалось, аукнулось, не могло не отразиться в наши дни.

Но это не единственное трагическое отражение в нынешних народных судьбах тогдашних событий. Оно страшно преломилось в судьбе русского народа и непосредственно в ту пору. Ведь именно тогда, когда русские государи неотвратимо встали на путь создания имперского конгломерата, именно в пору удачных прихватов Изана III и Ивана IV русский народ — народ-победитель — потерял свою свободу. За блеском побед, под звуки благодарственных молебнов он как-то и не заметил, что эти государи своими законоуложениями прочно установили в стране крепостное право. Нет, наверное, это далеко не случайно, что одновременно с началом колонизаторской русской экспансии русский народ оказался «со связанными руками и ногами» (П. Я. Чаадаев «Письмо к А. И. Тургеневу»), стал единственным христианским народом, от свободы пришедшим к крепостной зависимости.

Воистину поработитель не может быть свободным…