Проснувшись, Льеф застал Кадана сидевшим у зеркала. Тот расчесывал влажные волосы невесть откуда взявшимся гребнем и заплетал их в косы. Придирчиво осматривал результат, расплетал и принимался расчесывать опять.

Какое-то время Льеф просто наблюдал за этим занятием, гипнотизировавшим его. Казалось, теперь, с появлением Кадана, покои, где раньше он останавливался лишь для того, чтобы переночевать, превратились в дом. И если в доме этом обитала не жена, то кто-то очень похожий на нее.

— Кадан, иди сюда, — окликнул его Льеф.

Кадан подпрыгнул и замер перепуганной птичкой, а затем, не выпуская из пальцев косы, медленно обернулся к нему.

— Ты не спишь.

— Нет, — Льеф постарался сдержать улыбку, — я наблюдал за тобой. Сегодня ты особенно красив.

— Я старался для тебя, — мягко и чуть напевно произнес Кадан и пересел на кровать.

Льеф тут же поймал его в кольцо своих рук.

Кадан наклонился и поцеловал его — и целовал, пока Льеф не проснулся до конца.

— Вчера вечером ты обманул меня, — прошептал Льеф, отстраняясь от его губ.

— Прости меня, — Кадан опустил глаза.

— Я хотел бы уложить тебя на спину и взять прямо сейчас. Два раза, один за вчера.

Кадан вздрогнул и затуманившимся взором заглянул ему в глаза.

— Но я не хочу портить твои косы, — Льеф провел пальцами по его виску, — а то ты будешь по новой заплетать их до завтрашнего утра.

— Мы куда-то спешим?

— Да. Я хочу узнать, как идет подготовка кораблей. Прикажи принести завтрак. Поедим и сразу пойдем.

Кадан встал было с кровати, но замер, прежде чем убрать руку Льефа со своего живота.

— Льеф… Я должен сказать, — произнес он и осторожно посмотрел на Льефа.

— О чем?

— Я видел сегодня Руна. Он застал меня за купанием.

Льеф напрягся.

— И о чем вы говорили?

— Ни о чем. Ничего не произошло, — слишком поспешно ответил Кадан, и Льеф нахмурился, хотя Кадан так и не понял, догадался о чем-то Льеф или нет.

— Кадан, — теперь Льеф поймал его ладонь и стиснул ее, — я хочу, чтобы ты понял: Рун, он… Думает не очень далеко. Но он хороший воин и мой брат. Понимаешь?

— Я понимаю, что такое брат. Но у тебя ведь есть своя семья?

— Есть. Но никто из сыновей Хальрода не был мне так близок, как Рун. Постарайся не злить его. А лучше вообще не попадайся ему на глаза. Он может сделать что-то… о чем все мы потом будем жалеть.

Кадан понуро кивнул. В словах Льефа смысл, конечно, был. Вот только Рун, очевидно, не собирался спрашивать Кадана, хочет тот видеться с ним или нет.

На верфи пахло свежей стружкой, медом и едва проклюнувшейся травой.

Работа уже шла полным ходом: снаряжали корабли Иблана. И пока Льеф разговаривал с распорядителем, заказывая еще суда, Кадан зачарованно смотрел, как на штевнях почти что уже законченного корабля крепят отлитых в золоте львов — как будто корабль предназначался для короля. На носах других кораблей он уже видел птиц, некоторые из которых вертели головами, указывая направления ветра. И хотя сами корабли викингов он видел не в первый раз, до сих пор они казались ему грозными духами морской стихии, и только теперь Кадан смог разглядеть их во всей красе. Вдоль бортов одних кораблей извивались тела разноцветных драконов. Носы других украшали фигуры людей, почти неотличимых от живых, на некоторых красовались быки с изогнутыми спинами, наклонившие рога, а на некоторых — бронзовые дельфины и кентавры из южных легенд.

Борта сверкали яркими красками, украшениями из золота и серебра.

— Каждый из них имеет свое имя. Этот — Морской Змей, а это — Красный Гром. В нужный час, — сказал Льеф, наклоняясь к уху Кадана, так что горячее дыхание щекотало кожу, — по знаку, данному королем, все драккары разом выйдут в море и выстроятся под его рукой. И я через месяц или около того поведу такой флот. Разве они не прекрасны?

Кадан, вплоть до последней фразы готовый уже согласиться с ним, внезапно ощутил обиду и подступающее одиночество.

— Нет, — сказал он, — нет ничего прекрасного в том, что ты отправишься… — он не договорил, хотя хотел сказать "грабить людей", и уже через секунду радовался тому, что распорядитель прервал его.

— Сосну и дуб уже привезли. Будешь смотреть?

Льеф кивнул и последовал туда, куда распорядитель указывал рукой, а Кадан — за ним.

Он тщательно перебирал сосновые и дубовые доски, пока не отобрал достаточно для строительства нескольких кораблей.

— Отложи, — Льеф достал несколько марок золота и отдал распорядителю, — мы придем, как только соберем достаточно людей.

У северян каждый крестьянин владел мечом. И каждый в случае беды выступал под началом конунга на войну.

В обычное же время конунги и хедвиги содержали постоянную личную дружину, а конунги порой даже делили ее на две половины: одна защищала жену конунга, другая сопровождала его самого.

Дружины же викингов — отряды, в поисках добычи отплывавшие к дальним берегам, собирались на добровольной основе, и во главе их становились главари-короли.

Именно поэтому дружину собирал Рун. Они с Льефом во все походы ходили вдвоем. Но черные волосы и рабская кровь пылали на судьбе Льефа клеймом. Те, кто хорошо знал его, пошли бы за ним в огонь и в воду, но привлечь новых людей — а новые люди появлялись каждый год — лучше умел Рун.

Он рассказывал молодым воинам о подвигах прошлых походов, о горах добычи, которую они бросили к ногам конунга осенью, о доблести своей и Льефа… И глаза юнош, слушавших его, загорались мечтой о дальних морях, о золоте и серебре.

В этот раз, впрочем, сборы шли нелегко. То и дело мысли Руна возвращались к недавней неудаче, и от того ему трудно было пускать красноречие в ход.

Подобно дружбе и ненависть северян оказывалась неистовой. Всякий, дороживший уважением соплеменников, не желал хладнокровно сносить обиды или оставлять без отмщения гибель друга или члена семьи. Ни мужества, ни милосердия не ждали от того, кто не умел пролить чужую кровь.

Мальчика считали юношей лишь тогда, когда он приносил с охоты первого зверя. А мужчиной — только когда он возвращался из первого похода.

С самого юного возраста Рун был силен в борьбе, вспыльчив и горяч, и родители предостерегали своих сыновей затевать с ним споры.

Когда замерзали реки или озера, то на льду играли в мяч — игра называлась кнаттлейк. Один из игроков подбрасывал мяч и ударом биты посылал его другому. Тот должен был или поймать мяч, или так же битой его отбить. Хотя игра и выглядела простой, она требовала большой сноровки, так как по правилам кнаттлейка остальные вовсю мешали отбивавшему: отталкивали его, стремились уронить на лед или вообще отобрать мяч. Если же ловец не был столь же проворным и быстрым, как соперники, ему приходилось искать и нести назад улетевший или закатившийся в снег мяч. Мячи, к тому же, делались из дерева, а потому если такой попадал по телу, это сулило немалую боль. Да и биты весили немало — делались они из дерева или бычьего рога.

Посмотреть на кнаттлейк приходил народ со всех соседних имений.

В одну из зим пришло много людей посмотреть на такую игру на озере Сив. Рун появился там вместе с одним из своих старших двоюродных братьев — Рандром, сыном Ингимара. Противником Руна в игре стал мальчик его лет — Бенгейр, сын Укси. Так вышло, что Рун оказался слабее и проиграл. Когда Рун решил ударить Бенгейра, тот побил Руна и добавил, что добавит еще, если тот не начнет держаться прилично. Рун такого прощать не собирался, и, не сказав ни слова, подошел к Рандру, сыну Ингимара, и объяснил, что случилось.

Рандр передал Руну топор, который принес с собой. Оба вернулись к месту всеобщего веселья. Рун подошел к Бенгейру и нанес тому удар топором по голове. Бенгейр упал и больше не поднялся.

Дома же Эрик, отец Руна, очень разозлился и начал ругаться, но мать была довольна и радовалась, что из сына ее вырастет прекрасный воин, и стала просить Эрика подарить Руну драккар, когда он станет немного постарше.

Эрик сердился не долго и очень скоро согласился с женой. И Рун навсегда запомнил — как вершатся дела.

Он, однако, опасался магии галла, тем более, что ничего о ней не знал. И даже Рун понимал, что было бы глупо идти против того, с чем не знаком.

Потому он направил стопы к дому Сигрун и дождался, когда она вернется к своей избе с водой.

— Давай помогу, — вызвался Рун и перенял у нее одну из кадушек с водой.

Сигрун улыбнулась, просветлела и тут же отдала ему ведро.

— А я тебя ждал, Сигрун. Но ты все не шла и не шла.

— Видишь же — я здесь. Так чего хотел?

Они опустили ведра, и Рун уселся за стол, а Сигрун взялась растапливать печь.

— Смотрю на тебя, Сигрун, и удивляюсь твоей красоте, — с улыбкой произнес Рун. — Таких девушек нигде больше не видал.

— Во-от как… — протянула Сигрун, поворачиваясь к нему. Она расправила плечи и в самом деле стала прелесть как хороша. — Ты об этом со мной поговорить хотел?

— Не совсем, — Рун прокашлялся, — есть еще один серьезный разговор.

Сигрун изогнула тонкую и густую бровь.

— Сигрун, а, Сигрун… — Рун поднялся и, подойдя к ней, остановился у самого плеча, — расскажи мне о тайных знаках, которыми владеют подобные тебе.

Сигрун нахмурилась. Не такого разговора она ждала.

— Зачем это тебе? — спросила она.

— Сотворили при мне одно колдовство. Вот и хочу знать, как его понимать.

— Сотворили на тебя? — во взгляде Сигрун появилось беспокойство.

— Сначала ты расскажи: что может колдун сделать со мной?

— Ведунья может напустить болезнь, заговорить оружие и другие вещи, при помощи которых нанесут смертельную рану. Не бери ничего из рук колдунов — это хоть немного, но защитит тебя.

— А есть ли такое колдовство, чтобы один человек другого забыл?

— Трижды ударив посохом вельва, можно заставить человека потерять память, но…

— Я говорю не о том, Сигрун. Ты ведь меня поняла.

И Сигрун в самом деле начинала понимать.

— Зависть разрушает душу, Рун, толкает на дурные поступки.

— И все же ответь.

— Такое под силу только саамам, что живут на далеком севере. Я не в силах ни зародить, ни уничтожить любовь.

— Значит, ты не такая мастерица, как я считал, — разочарованно протянул Рун и отодвинулся от нее.

Сигрун сжала кулак.

— Что ты хочешь от меня? — резко спросила она.

— Если не имеешь власти над человеческой душой, то можешь ли научить рунам меня? Я сам разберусь, как их применить.

— Рун не должно резать тому, кто в них не смыслит. В незнакомых знаках всякий может сбиться. Чтобы познать руны, Один провисел на мировом ясене девять дней и девять ночей, пронзенный собственным копьем. А ты вздумал научиться им за один день?

— Мне же не нужно знать все, — в глазах Руна от ее упрямства промелькнула злость, — расскажи только о тех, что могут защитить меня, и о тех, что могут нанести вред.

— Руны из целебных при необходимости могут стать насылающими болезнь. Все зависит от условий, от того, чего ты хочешь постигнуть и как. Для всего есть собственная руна или определенное руническое заклинание. Вот только исполнять его нужно с предельной осторожностью — руны, использованные без ума, могут причинить только вред. И я не расскажу о них тебе, Рун, чтобы ты не натворил беды.

Рун уже не скрывал злость.

— Что ты за бесполезное создание, женщина. Одно не умеешь, другое не хочешь делать.

Губы Сигрун дрогнули.

— На меня наложат злые чары, а ты позволишь меня заколдовать.

Сигрун молчала.

Рун развернулся было и собирался уйти, но она окликнула его:

— Постой.

Рун замер у двери.

Сигрун залезла под подушки, набросанные поверх ее кровати, и вынула из-под них амулет. Тайная руна была выгравирована на нем.

— Вот, — сказала она, — никакое колдовство не сможет причинить вред тому, кто это надел. А если кто и попробует — колдовство обернется во благо ему.

Она подошла к Руну и перекинула через его голову амулет. Затем провела по ремешку — до самой ладанки — рукой.

— Будь осторожен, Рун. Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло.

Рун накрыл ладанку ладонью.

— Он в самом деле поможет мне?

— В той же мере, что и любое колдовство.

Сигрун не находила себе места весь оставшийся день.

Раненых в те дни не было в ее избе и потому оставалось лишь прясть, сидя у окна, и думать о том, что произошло.

Однако раньше, чем усадьба погрузилась в вечерний полумрак, в дверь раздался стук.

Сигрун вздрогнула, потому что со своего места не видела, чтобы кто-то проходил мимо окна.

Она подобрала лежавший неподалеку нож, подошла к двери и приоткрыла ее.

— Кто здесь? — спросила она немного резче, чем хотела, и услышала тихий голос:

— Сигрун… Это я…

Невысокую фигуру, скрывавшуюся в тени, полностью укрыл волчий плащ, потому Сигрун и не сразу удалось разобрать, кто с ней говорит.

— Кадан… — шепотом произнесла она.

— Сигрун, позволь мне с тобой поговорить.

Сигрун удобнее перехватила нож. Не от того, что считала галла опасным — а более потому, что ей требовалось время, чтобы поразмышлять.

— Что ты делаешь здесь?

— Позволь мне войти, я расскажу.

Сигрун колебалась еще секунду, а затем все-таки открыла дверь.

— Ну, — сказала она, когда Кадан оказался внутри и откинул капюшон.

Кадан закусил губу, тоже раздумывая, с чего начать.

— Сигрун, меня беспокоит Рун.

— А ты беспокоишь его, — не сдержалась Сигрун и тут же прикусила язык.

— Ты все знаешь? — вскинулся Кадан.

— Не все, — хмуро произнесла она и, подойдя к печи, налила из кувшина молока. Сделала глоток. — Не знаю, что за магия таится в твоих руках, что ты приворожил и Льефа, и его.

В глазах Кадана блеснул огонек.

— Сигрун, я научу тебя. А ты научи меня своей.

Сигрун прищурилась и с подозрением спросила:

— Что?

— У нас ведь с тобой один интерес. Мы не хотим, чтобы Рун натворил бед. И мы оба хотим…

— Замолчи, — оборвала она его и покраснела. — Что ты можешь рассказать мне, галл?

— Сначала ты.

Сигрун недовольно поджала губы.

— Хорошо, — сказала она наконец, — что ты хочешь знать?

— Расскажи мне о знаках, которые нужно чертить на камне, на дереве или на земле.

— Зачем?

— Я хочу знать, какие из них могут принести мне вред.

Сигрун побарабанила пальцами по поверхности печи.

— Есть разные виды рун, — сказала наконец она. — Футарк — старинные руны, только они и пригодны для тайной магии. Их используют, чтобы писать на могильных и памятных камнях, скалах, копьях, мечах, брактеатах, фибулах… Заговоры обычно очень коротки и состоят всего из нескольких слов, а иногда — из одного. По счету рун двадцать четыре, и они пишутся отвесными и косыми черточками.

Кадан кивнул.

Сигрун подошла к сундуку, достала из него дощечку, но не спешила резать по ней.

— В футарк входит три анта, — продолжила она. — Каждый из антов стоит из восьми рун и носит имя одного из богов: Фрейи, Хеймдаля и Тора.

Сигрун потянула за цепочку на шее и продемонстрировала Кадану брактеат, на котором по внешнему кругу бежали, извиваясь, все двадцать четыре руны.

— Всякая из рун имеет свое магическое имя, — продолжила она, — фену, урурр, зырисар… — так она перечислила их все. — Каждая руна имеет определенное значение, которое служит путеводной звездой, когда мы задаем вопрос.

Сигрун извлекла из сундука мешочек и высыпала на стол камешки, лежавшие внутри. На каждой был изображен один знак. Затем ссыпала их обратно в мешочек и снова вынула руну — но уже одну.

— Мы вырезаем их на оружии и амулетах. Так, если увидишь на клинке слова лук, счастье, оберегать — то это предметы, созданные чтобы охранять. Если же увидишь знаки Беды и Болезни — жди беду.

Кадан благодарно кивнул.

— Это все, что я хотел знать, — сказал он.

— Теперь твоя часть. Что ты хотел мне дать?

— Я знаю рецепт… — произнес Кадан, помешкав. — В ночь, когда луна будет нарастать, выйди в сад. Собери василек, мак и полынь. Сожги мак и полынь на огне, и замешай с васильком и резедой. Добавь каплю крови и все время повторяй имя того, кому будешь его подавать. Затем подмешай зелье в еду.

Сигрун, прищурившись, смотрела на него.

— А если он кого-то уже любит, подействует ли зелье?

— Сигрун, он не любит никого…

— И все же. Есть зелье, чтобы его отворотить?

Кадан помялся.

— Да, — и он произнес еще один рецепт.