— Сигрун. Пс.

Сигрун вздрогнула, услышав голос, зовущий ее в темноте, и на мгновение ей показалось, что это злые альвы пришли за ней.

— Кто здесь? — сухо спросила она, положив ладонь на рукоять ножа, и мужская фигура выступила из сумрака, закутанная в плащ.

— Ты не приняла решения, Сигрун?

Сигрун повела плечом.

— Я уже сказала тебе все.

— Тогда отдай мне его.

Сигрун колебалась.

— Я не могу, — устало сказала она, — я обещала ему кров. И… он хочет поговорить с тобой.

— Мне не о чем говорить с убийцей моего сына, — свет луны упал на лицо конунга, и Сигрун увидела незнакомый, ледяной блеск в его глазах. Никогда она не видела первого из северян таким.

Конунг Эрик никогда не отличался жестокостью, хотя и умел строго блюсти закон. Однако к тем, кто был верен ему, он был справедлив и добр.

Теперь же в глазах его блестело безумие, и если бы Сигрун не знала, зачем он пришел — побоялась бы находиться рядом с ним.

— Если не хочешь моего лечения — то прошу, оставь мой дом, — как могла спокойно сказала Сигрун. — Если же думаешь, что мои травы могут тебе помочь — то возможно, я что-нибудь подберу.

— Я не нуждаюсь в твоих отварах, женщина. Верни мне сына — если хочешь помочь.

— Не кричи, — ровно произнесла Сигрун, и в ее глазах тоже блеснул холодный огонек. — Колесо судьбы повернется, и ты встретишь его опять — но берегись, конунг. Судьба не любит тех, кто ставит себя выше нее.

Конунг молчал.

— Оставь меня теперь, — закончила Сигрун, — я должна закончить свои дела.

Эрик, скрипнув зубами, побрел прочь, а Сигрун присела на корточки и продолжила собирать траву.

— Резеда… — пробормотала она, — что еще… он назвал еще одну траву… ночница, да…

Оглядевшись, Сигрун сорвала с невысокого кустика несколько листков и убрала в висевший на поясе мешочек.

Она подняла глаза на луну и повторила про себя, как и научил ее галл: "Льеф. Да наполнят тебя зимние холода".

Продолжая повторять этот короткий заговор, Сигрун двинулась домой.

Кадан, как обычно, сидел на краешке топчана своего возлюбленного и дремал. Голова его лежала у Льефа на плече, а рука Льефа чуть обнимала его.

Сигрун стало тошно. Ей было тошно каждый раз, когда она видела этих двоих, которые ценой жизни ее любимого получили то, чего никогда уже не будет у нее.

"Льеф. Да наполнит твое сердце зима", — повторила она и, взяв в руки ступку, принялась готовить лечебный отвар.

Дни шли за днями, и за окнами расцветали первые цветы. Деревья шелестели листвой, и любой уже встал бы на ноги, какой бы тяжкой не была болезнь.

Но Льеф продолжал лежать. Кадан видел, что боль возлюбленного становится только сильнее день ото дня, и не знал, как мог бы ему помочь.

Сигрун старательно меняла повязки каждый день и по новой наносила мазь. Мягкие пальцы ее двигались аккуратно, не причиняя вреда — но Кадан видел и то, что толку от них нет.

Он сам исхудал в бесконечном наблюдении за Льефом и с трудом сдерживал слезы, глядя на его осунувшееся лицо.

— Льеф мой… — шептал он и гладил воина, все реже приходившего в себя, по заросшей щеке.

Кадан не мог понять, когда болезнь снова начала одолевать Льефа — ведь в первые дни он шел на поправку, а потом будто перевесила другая чаша весов.

Льеф бесконечно звал Руна и обвинял себя в том, что сгубил его, а Кадан знал, что отчаянье и ненависть порой бывают страшнее клинка.

— Перестань корить себя, мой милый Льеф, — шептал он, — толку нет, если хочешь — пусть буду я во всем виноват.

Но Льеф не слушал его. Он все чаще отказывался пить и есть и как будто бы звал к себе смерть.

Однажды, когда Кадан поднес к его губам плошку с травяным отваром, Льеф взметнул руку, и плошка, кувыркаясь, полетела на пол.

— Не буду, — рявкнул он, внезапно вернув голосу прежнюю силу. — Кадан, дай мне спокойно отойти.

Кадан стиснул зубы.

— Отойти, — медленно произнес он, — и бросить меня?

Льеф молчал.

— Или не ты клялся, что мы вместе отправимся за грань?

Льеф закрыл глаза.

— Прости, — устало сказал он.

Кадан медленно встал и взял плошку с пола.

Он замер, разглядывая уродливый знак, начерченный на дне — руну "Смерть".

— Кадан, он съел?.. — Сигрун, вошедшая в избу, замолкла на полуслове, увидев, что Кадан стоит с плошкой в руках.

Кадан медленно поднял взгляд на нее. Глаза его были непривычно черны.

— Взгляни, — сказал он, и Сигрун не сразу узнала голос галла. Но подошла.

— Что это? — спросила она.

— Ты знаешь. Ты сама научила меня.

Сигрун вгляделась в знак.

— Но кто мог это начертать? — спросила она и перевела взгляд с плошки на Кадана.

— Не знаю, — сказал Кадан, — я никого не знаю здесь, кроме тебя.

— Ты же не думаешь, что я… — обида сменялась злостью в ее глазах, — ну, это уж слишком, трелль. Я пустила вас в дом. Но, видимо, следовало бросить вас умирать.

— Прости, — Кадан отвел взгляд.

— Что здесь произошло? — требовательно спросила Сигрун.

— Он отказывался пить и уронил чашку на пол.

— Ладно, — Сигрун вздохнула, — я принесу еще. А эту разбей. Не нужна мне в доме проклятая вещь.

Кадан все еще в задумчивости опустился на топчан. Через несколько минут Сигрун принесла новую миску, и он благодарно кивнул.

Девушка удалилась, а Кадан приподнял миску, рассматривая дно. Затем опустил и принюхался, пытаясь определить, какие травы входят в состав — все было хорошо. Только после этого он поднес чарку Льефу к губам.

С тех пор он проверял всю еду и однажды, учуяв запах ночевки — растения безвредного, но часто добавлявшегося в магические отвары, вылил содержимое плошки за окно.

Льеф был к тому времени уже настолько вымотан, что не спорил с ним ни о чем. Кадан никак не мог понять, идет ли он на поправку или нет. А однажды вечером в дверь постучали — но внутрь вошла не Сигрун. Она бы и не стала стучать. На пороге появился конунг, закутанный в мягкий шерстяной плащ.

Льеф заставил себя открыть глаза, внимательно смотрел на него и молчал. Конунг тоже молчал.

Кадан обшарил комнату глазами — ему было неуютно в перекрестье этих взглядов, и он чувствовал, что кто-то должен начать разговор.

Взгляд его упал на оставленную Сигрун у кровати больного чашу с водой.

— Мы приветствуем тебя, конунг, испей с нами из одной чаши, если пришел с миром.

Кадан взял чашу и с поклоном поднес ее конунгу.

Тот, поколебавшись, сделал глоток. Затем осушил остаток залпом — с дороги у него пересохло горло, — и со стуком поставил чашу обратно на стол.

— Приветствую тебя… — хрипло произнес Льеф, — мой названый отец.

— Ты потерял право называть меня так.

Льеф замолк.

Конунг шагнул вперед.

— Я пришел посмотреть тебе в глаза, убийца Руна.

— Зачем?..

— Я хочу знать, сын рабыни, которого я приютил и который предал мой дом — рад ли ты, что остался жив?

Льеф устало опустил веки.

— Нет, — тихо сказал он.

Но Эрик по-прежнему не находил себе покоя.

— Я вложил в твои руки меч, — сказал он и, взявшись за рукоять меча, лежавшего у топчана Льефа, отбросил его в сторону, — мой кузнец выковал его для тебя.

Льеф молчал. Снова открыв глаза, он просто смотрел на своего палача.

— Я приказал изготовить для тебя доспех, — не находя ответа на свою ярость, Эрик вынужден был повысить голос. Он схватил в руки панцирь Льефа, лежавший тут же рядом, и замер, увидев сквозь сквозную дыру на груди зияющую на подкладке руну. — Колдун, — выдохнул он, поднимая ошарашенный взгляд на Льефа.

Льеф не понимал ничего, а у Кадана вдруг вышибло воздух из легких.

— Это не так, — с трудом выдавил он из себя. — Это не он начертил, это я.

Льеф с неожиданной силой рванул его на себя и зажал рот рукой.

Эрик переводил взгляд с одного на другого.

— Как низок ты, Льеф, сын Хальрода… — он замолк, впервые в жизни не находя слов, — как низок ты… приказав своему треллю использовать против побратима колдовство. Даже так, тайными знаниями, ты не решился сразиться с ним сам.

Льеф молчал, не зная, что сказать.

Эрик хотел было отшвырнуть панцирь прочь, но тут же одумался и прижал его к себе, будто опасаясь, что кто-то попытается вырвать его из его рук. Он попятился назад.

— Эрик, это ложь, — попытался возразить Льеф в последний раз, но Эрик давно уже не слышал его.

— Я соберу тинг, — пробормотал он будто бы в бреду, — будьте вы прокляты, Льеф и его раб, и ведовка Сигрун, что помогала ему. Пусть вечно сердце ваше полнит та боль, что наполнила мое. Жизнь Руна не оплатишь серебром.

Вопреки ожиданиям Кадана, визит Эрика Льефа взбодрил. Он стал меньше спать и хотя выглядел обеспокоенным, казался теперь более здоровым и живым.

Кадан все ждал, когда же Льеф захочет наказать его, и долго ждать не пришлось. Льеф сдерживался до вечера. Всю ночь не спал, а наутро, едва Кадан, лежавший на его плече, открыл глаза — встретился взглядом с холодными голубыми глазами.

— Зачем ты это сделал? — спросил Льеф.

Кадан молчал и испуганно глядел на него.

Льеф поджал губы и прижался к его лбу лбом.

— Зачем ты это сделал, галл… — почти умоляюще прошептал он, но Кадан все еще не отвечал.

— Что теперь будет? — спросил он. — По закону ты должен отдать меня конунгу, чтобы он учинил расправу надо мной.

— А ты будто бы и не боишься этого совсем?

— Нет, не боюсь. Я еще осенью должен был умереть. Я хочу только, чтобы ты выжил, вот и все.

— Я не отдам тебя. Я отвечаю за тебя как господин. Если бы он попросил виру — я бы заплатил. Он мне как отец, Кадан, можешь понять?

— Я понимаю, — прошептал Кадан и отвернулся, — я лишил тебя всех. Сначала брата, а теперь и отца. Может, все же лучше выдать меня, а, Льеф?

— Никогда.

Льеф прижал его к себе.

— Тогда что будет теперь? — спросил Кадан. Льеф молчал. Он не знал.

Ответ пришел через несколько дней. Все эти дни Льеф выспрашивал Сигрун про тинг, но та оставалась мрачна.

— Как только сможешь ходить — покинь мой дом, — сказала она. — Я не хочу рисковать из-за тебя.

Льеф кивнул.

— Я уйду раньше, — сказал он и посмотрел на Кадана, — собери нам лекарств, и на рассвете мы оставим твою избу. И Сигру… — Сигрун уже собиралась уходить, но Льеф поймал ее ладонь, и она обернулась, — спасибо за все.

Сигрун вырвала ладонь. Ее снова наполнило то чувство, которое она испытывала всегда, когда видела счастье этих двоих.

Но им не суждено было встретить рассвет в лекарской избе. Серебристый диск луны затопили облака, и ночь была темна. Льеф по обыкновению не мог спать, и все рассматривал лицо Кадана на своем плече.

— Я люблю тебя, — прошептал он, как шептал иногда в эти дни.

И потому, полный собственных горестных мыслей, он не расслышал крики вдали и не понял, кто и зачем кричит.

Только когда за окном замелькали огни, а воины Эрика окружили избу, Льеф понял. Какое решение принял тинг.

Он принялся расталкивать Кадана и, когда тот раскрыл еще сонные глаза, приказал:

— Быстрее. Набери в мешок еды и уходи.

— Что?

— Ты слышал меня.

— Сигрун, — уже слышался голос Эрика за окном. Он стоял перед входом в избу, и пламя факела освещало его лицо.

— Что?

Лекарка распахнула дверь и, удерживая нож в руках, замерла на пороге.

— Преступники должны быть наказаны. Дом, что укрыл их, будет сожжен.

Глаза Сигрун загорелись злостью.

— Ты спалишь мою избу, конунг? После всего, что я сделала для твоих сыновей?

Она вытянула руку и обвела пальцем кольцо столпившихся кругом людей.

— Вы все. Кто из вас не лежал в моей избе? Кто не приходил ко мне за зельем, чтобы снять головную боль? Кто не просил у меня руну, чтобы зачаровать доспех? И теперь вы явились ко мне с огнем?

— Ты можешь уйти, — примирительно произнес один из бондов пришедших с Эриком, — Льеф не муж тебе, не брат и не отец. Ты не должна отвечать за него.

— Но вы пришли сжечь мой дом, — на губах Сигрун заиграла злая улыбка. Ей не было страшно. Любой страх улетучился из ее груди в то мгновение, когда душа Руна покинула его тело.

— Таков закон, — ответил другой бонд и тоже выступил вперед.

— Так знайте же, — шаль Сигрун взметнулась вверх подобно языку пламени, когда она снова воздела руку и начертила в воздухе руну ненависти. — Что будет проклят всякий, на чьих руках окажется моя кровь. Что будет вечно скитаться в мире людей, потеряв дорогу в царство богов, тот, кто отважится первым бросить факел в мой дом.

Наступила тишина. Никто не желал теперь выходить вперед, все до одного бонды поверили ее словам.

А затем оставшиеся в доме услышали гортанный выкрик Эрика — и тут же полный боли и ненависти женский вопль. Факел Эрика первый пересек очерченную рукой Сигрун черту, и головня угодила ей в лицо.

— Будь ты проклят, — прокричала она. — Будь ты проклят, конунг, который не знает верности и убивает своих детей.

Льефу, кое-как поднявшемуся с кровати, удалось добраться до нее и затащить в дом, а Кадан тут же захлопнул дверь.

— Что теперь? — спросил он.

— Мешок, — приказал Льеф.

Ответственность за близких придала ему сил.

Факелы уже неслись к избе один за другим.

Усадив подвывавшую от боли Сигрун на пол, Льеф принялся отбрасывать с пола шерстяные ковры, отыскивая вход в подземный дом — он знал, что найдет его, потому что именно так Рун проникал в избу — и рассказывал об этом ему.

Наконец, обнаружив люк, ведущий под землю, он распахнул его и первым втолкнул внутрь Кадана, державшего в руках мешок с едой.

Льеф попытался ухватить Сигрун за плечо, но та отбивалась как могла и сорванным голосом продолжала нашептывать проклятья.

— Будьте вы прокляты… — бормотала она, — будьте прокляты, Рун, Кадан, и Льеф. Будь проклят и ты, Эрик, что их не уберег.

Пламя уже танцевало на топчанах, а голоса палачей за окнами затянули погребальную песню, обращенную к богам.

Наконец Льефу удалось ухватить Сигрун поперек туловища и затолкать ее в открывшийся проем. Он спрыгнул туда же сам и захлопнул люк над головой, а в следующую секунду пламя заплясало и на самом люке.