— Почему ты никогда для меня не поешь?

Кадан, до тех пор смотревший Льефу в глаза и внимательно слушавший его, потупил взор.

Зима подходила к концу, но в усадьбе Хальрода все шло своим чередом. Разве что сразу после Соколиной ночи случился переполох — все говорили, что кто-то взломал стабур, где хранились платья и прочее добро. Но — как ни странно — ничего не взял. Кадан бледнел каждый раз, когда слышал обрывки подобных слухов, но Ингвар, старший из сыновей эрла, почти сразу же с хохотом сообщил, что кто-то, ведомый медом и волей богов, решил устроить себе первую брачную ночь.

Хальрод поворчал, но правоту сына признал — иного объяснения тому, что произошло, не нашел. А поскольку мед в Соколиную ночь лился рекой, никто так и не вспомнил, кто наворотил дел.

Через несколько дней скандал утих, и о нем никто уже не вспоминал, а размеренная домашняя жизнь потянулась своим чередом.

Льеф, конечно, больше так не рисковал. Наутро он и сам немного удивился тому, что натворил — но все равно не жалел. Вспоминая гибкое нежное тело, извивавшееся под ним, он думал, что сделал бы так еще и еще. Что нужно было сделать так уже давно.

И спустя пару недель после случившегося отвел Кадана в подземный дом. Здесь было не так мягко и тепло, и удалось лишь уткнуть его лицом в стену и взять со спины, чуть-чуть приспустив штаны. И хотя Кадан был сладким и нежным изнутри, Льеф отчетливо ощутил, что это не то. Он часто и торопливо целовал Кадана в загривок, молча извиняясь за то, что это все, что он может ему подарить. А когда все закончилось — долго не выпускал из рук, вопреки всякому смыслу опасаясь, что тот сбежит.

Кадану и вправду после этого раза было не очень хорошо, но через некоторое время он успокоился и уже так же льнул к северянину.

— Не хочу возвращаться к ним, — прошептал он, вжимаясь в плечо Льефа щекой.

— Я тоже не хочу, чтобы ты уходил.

Льеф помолчал и добавил:

— Мы уедем, как только двинутся льды.

— Твой отец отпустит нас?

— Я не буду спрашивать. Ты мой, а не его.

Кадан ничего не сказал. Хотя слова эти и звучали неправильно, ему все же становилось спокойно от них. И казалось, что если только Льеф все время будет рядом, то все всегда будет так же хорошо, как теперь.

— Ты не ответил на вопрос.

Кадан чуть отодвинулся, обнял колени руками и положил подбородок на них.

— Я не пел с тех пор, как ты меня увез, — тихо сказал он.

Льеф опустил ладонь на его согнутую спину и провел рукой к пояснице.

— Тебе все еще снятся сны? — спросил он.

Кадан быстро кивнул.

— Я не хочу об этом говорить, — сказал он. — И да, если ты спросишь — я хотел бы вернуться домой. Но что было — прошло. Я на всю жизнь останусь рабом. Сигрун сказала… удача навсегда покинула меня.

— Сигрун не могла так сказать.

— Мы оба знаем, что это так.

Льеф молчал. Кадан был прав. Раб всю жизнь оставался рабом. Даже если бы господин отпустил его — чего Льеф делать не собирался — на Кадане на всю жизнь останется клеймо.

А для Льефа уже не имело значения, что галл проиграл. Сила, судьба и воля богов — все эти слова теряли смысл, когда они оставались вдвоем, потому что Льеф просто хотел, чтобы Кадану было хорошо. И еще — чтобы Кадан стал таким, каким Льеф впервые увидел его.

— Моя мать была рабыней, — сказал он после долгой паузы то, чего вслух не произносил никогда. — Но мне рассказывали — у нее были драгоценности, платья и меха. Было то, чего нет у многих жен. Дай мне срок.

Кадан невольно провел рукой по волчьей шкуре, и, будто поняв, о чем он думает, Льеф наклонился и обнял его со спины.

— Не снимай его, — шепнул он в самое ухо Кадану, так что по телу того пробежала дрожь, — пока он с тобой, я тоже буду с тобой.

— Так и есть, — Кадан обернулся и коснулся поцелуем губ Льефа — в первый раз он осмелел настолько, что сделал это сам. Льеф замер от неожиданности, но уже через мгновение принялся яростно целовать его в ответ.

— Только боги знают, как я хочу тебя… — прошептал он.

— Прямо здесь?

Льеф качнул головой.

— Потом. Когда мы будем только вдвоем. Когда я смогу дать тебе все, чего бы хотел.

Кадан закрыл глаза и прижался к щеке Льефа лбом. Какое-то время он молчал, а потом спросил:

— Ты правда хотел бы, чтобы я спел?

Льеф кивнул и убрал с его щеки непослушную прядь волос, приоткрывая лицо.

Кадан на секунду поднял веки, чтобы взглянуть на него, а затем снова опустил и так, не отстраняясь, запел — протяжно и негромко, но так, что голос его разливался далеко над рекой, подобный крикам чаек над морской волной.

Он пел о дальних странах и чудесных островах, о великих героях и древних богах — те песни, которые знал. Хотя хотел бы в эти секунды петь о другом — о том, как настоящая магия творится внутри, когда Льеф обнимает его, и душа Кадана переплетается в объятиях с его душой.

Прошло несколько дней. Улучив момент, когда Кадан закончил работу и остался один, Льеф отозвал его в сторону, за стабур.

— Что-то случилось? — спросил Кадан, который не совсем понимал, почему Льеф не дождался вечера.

Льеф покачал головой.

— Ничего. Мне не дают покоя твои слова.

— Мои слова?

— Про судьбу.

Кадан озадаченно смотрел на него.

Льеф же забрался пальцами под правый рукав меховой куртки, в которой ходил с тех пор, как остался без плаща, а когда вынул — уже держал в руке золотое обручье.

Поймав запястье Кадана, он защелкнул браслет на нем. Взгляд Кадана оставался все таким же недоуменным. Он поднес запястье к глазам и кончиком пальца провел вдоль извивающегося тела дракона, выгравированного на браслете.

— Его дал мне конунг, — сказал Льеф, — так удача конунга перешла ко мне. Теперь я хочу, чтобы она стала твоей.

В глазах Кадана проскользнула искорка понимания.

— Ты думал об этом? — все так же удивленно спросил он.

— Да. Я все время думаю о тебе. С тех пор, как впервые увидел на чужом берегу.

Кадан перехватил ладонь Льефа, отпустившую было его запястье, и прижал к щеке.

— Я тоже все время думаю о тебе, — сказал он.

Льеф наклонился и поцеловал его.

— Спасибо, — шепнул Кадан в приоткрытые губы северянина. — Но мне не стоит носить его, Льеф. Даже плащ…

— Если кто-то захочет отобрать, скажи — я отрублю ему руки. Так и будет, Кадан. Такова воля богов и их наказание тому, кто ворует чужую судьбу.

Кадан кивнул, хотя и сомневался, что угроза поможет, если прозвучит из его уст.

Однако же ничего плохого в самом деле не произошло. Многие заметили браслет, но никто не решился подойти к Кадану — ни для того, чтобы отнять, ни для того, чтобы задать вопрос. Только вечером он уловил шепоток:

— Вот так так… чужеземное заклятье сильно…

Дни тянулись за днями, и ночь за ночью становилась короче. Солнце все дольше задерживалось на небосводе, и все явственнее видел каждый, что зима повернулась к весне. Уже потекли первые ручьи, раскололся лед на реке, и как-то утром, когда Кадан поднялся и собирался уже отправиться на мельницу, вопреки любым обычаям Льеф с мечом на поясе и луком за спиной показался в пристройке для рабов и окликнул его.

Кадан замер, удивленный и испуганный тем, что у других рабов появится теперь новый повод для сплетен, но Льеф сказал только:

— Надень плащ, возьми все, что нужно — мы уезжаем в город, когда солнце взойдет.

Кадан торопливо кивнул. Ему нечего было взять с собой — все, что имел, он носил на себе. Льеф скрылся, но через несколько минут Кадан нагнал его. Северянин сидел в седле.

Льеф протянул руку и, когда Кадан протянул свою в ответ, легко забросил его на излучину, а затем ударил коня по бокам, и тот припустил в галоп.

Сердце Кадана пустилось вскачь — от близости тела Льефа, от быстрой езды, от которой он давно уже отвык, от ветра, бьющего в лицо.

— Куда мы едем? — спросил он, чуть поворачиваясь к Льефу и плотнее вжимаясь в него, чтобы не упасть.

— Пока на ярмарку, — сказал Льеф.

— А потом?

Льеф не стал отвечать.

Северяне торговали со всеми землями, в которых грабили амбары и увозили добычу — и с некоторыми еще.

В земли запада продавали меха, в восточные — оружие, и всюду — воинское искусство. Продавали пушнину, шкуры и коней, сыр и пиво, то, что собирали в лесах, особенно мед и воск. Выставляли на продажу и морской улов, в том числе рыбу и моржовую кость, а еще лен и мотыги с косами, посуду. Рабов. Украшения, вещи для ухода за собой — костяные и деревянные гребни, пинцеты, палочки из серебра для чистки ушей, притирания, масла и мази, оружие и краску для глаз.

В Халлсейри — главной торговой ярмарке севера — продавали саамам сало и масло, а в обмен получали оленью кожу, разные меха, птичьи перья, китовый ус и корабельный канат из моржовой кожи.

За серебро покупали ткани и новые для них товары из южных стран: статуэтки и украшения из драгоценных минералов, часто в восточном стиле, драгоценные материи, сотканные франками.

Другой торговый город назывался Луид и располагался на полуострове Сионе. Его защищали деревянные стены.

Корабли из Сканера и Халлсейри привозили на север пшеницу, солод и мед, а обратно везли рыбу.

Для горожан торговля стала основным занятием, но они же были и воинами. Сами управляли судами, запасались оружием и нанимали дружину, и нередко отбивали атаки викингов.

А северные вожди наряжались с такой роскошью, какой трудно было ожидать от столь диких и жестоких воинов.

Кадан за всю зиму не видел столько людей. Все толкались, кричали, тут и там слышалась неразборчивая смесь говоров и языков.

Льеф прижимал его к себе и не отпускал весь день, как будто Кадана могли украсть.

— Так и есть, — сказал Льеф, когда Кадан задал этот вопрос. — Ты слишком красив. Наверняка найдутся охотники на тебя.

Кадан покраснел.

— Льеф, я же не девушка, чтобы все разом меня возжелали, — попытался образумить викинга он, но Льеф не стал слушать его слов.

В одной из лавок он выменял Кадану рубашку из вадмала*, вышитую по рукавам, и куртку без рукавов из кожи оленя, подбитую мехом лисы.

В другой нашел пару сапог — всю зиму Кадан проходил в шерстяных обмотках и старых, прохудившихся башмаках.

Уже позднее, когда они выбрались с людных улиц, Льеф сам надел их на него. Кадан зачарованно смотрел на северянина, замершего у его ног.

— Мне нравится касаться тебя, — признался Льеф, немного смущенный этим взглядом, — не могу себе отказать.

Кадан закусил губу. Ему не терпелось остаться с Льефом вдвоем.

Эта поездка подействовала на него как свежий ветер, ворвавшийся в замшелую избу, прогнала все горестные мысли и воспоминания из головы. И только на краю сознания теплилось понимание того, что вечером — сегодня или завтра — ему снова предстоит вернуться в рабский дом, где опять будут говорить о нем и о его сапогах.

Они, однако, обошли еще несколько лавок и покинули город лишь за несколько часов до темноты — но выехали не на восток, откуда приехали, а на запад, по тракту, пронизавшему город насквозь.

Кадан не задавал вопросов, пока Льеф не остановил коня и, спешившись, не принялся разжигать костер.

— Расстели и проследи за огнем, — сказал он, когда тот наконец запылал, и указал Кадану на сверток, прикрепленный к боку коня.

Он скрылся в лесу, а Кадан, помявшись с ноги на ногу, обнаружил, что остался совсем один, как и полгода назад. Только руки его были свободны, и никто не помешал бы ему бежать.

Кадан положил ладонь на круп коня, не зная, что предпринять. Стоило ему уйти — с конем или просто пешком — и там, далеко на юге, уже никто не узнал бы в нем раба.

Кадан стоял так и размышлял, пока костер не затрещал, и тогда, выпустив шею коня, Кадан бросился поправлять поленья. Он опустился на корточки перед огнем и, пошебуршив бревнышками, замер, глядя, как пляшут языки пламени.

— Льеф… — прошептал он и уже про себя добавил: "Зачем ты испытываешь меня?"

Кадан вздохнул, и взгляд его упал на оставленный Льефом сверток шерсти. Вспомнив приказ, он поднялся и стал отвязывать его от седла. На то, чтобы справиться с хитрыми воинскими узлами, ушло несколько минут, а когда сверток упал ему в руки, Кадан порядком просел под его весом — покрывало, оставленное Льефом весило добрых семьдесят-восемьдесят марок**.

Опустив его на землю, Кадан принялся расстилать толстое полотно, и только справившись с ним, наконец сел у огня и немного перевел дух.

Прошло еще несколько минут, и Льеф показался из леса с двумя кроликами в руках.

— Тебе нужно больше есть, — пояснил он, нанизывая обоих на веточки и устанавливая над огнем, когда закончил свежевать.

Кадан зачарованно смотрел на него.

"Ты совсем не беспокоишься?" — хотел спросить он, но промолчал. Ему стало стыдно, и вместо этого он спросил:

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Пока нет. Но хорошо бы ты научился делать это сам.

Кадан кивнул.

— Я научусь, — пообещал он, — раньше братья делали такие вещи. Я просто… пел. Чтобы им не так скучно было делать дела.

Льеф улыбнулся краешком губ.

— Ты бы мог петь и для меня.

Кадан закусил губу.

— Я бы хотел, — сказал он, — но так все вокруг узнают, что ты проводишь со мной вечера.

— Здесь никто не узнает о нас, — рассеянно сказал Льеф, продолжая колдовать с едой.

— Здесь — нет. И я могу спеть. Но мы же вернемся домой… в дом твоего отца?

— Нет.

Кадан хотел задать еще вопрос, но Льеф перебил его, приказав:

— Поверни то бревно, сейчас искры полетят.

Кадан поспешил сделать как он сказал, и разговор угас.

Они поели. Как и в прошлый раз, Льеф отдал ему самые нежные кусочки, и Кадан долго смаковал их, перекатывая на языке.

— Я так соскучился по настоящей еде… — сказал он и тут же добавил: — Прости, я не хотел сказать…

— Ничего, — Льеф притянул его к себе, — ешь.

Наконец ужин подошел к концу. Льеф, вытянув ноги вдоль шория*** и откинувшись на ствол дерева, сидел и смотрел на хрупкую фигурку в его собственном массивном плаще — на Кадане с его тонкой костью волчья шкура смотрелась немного смешно. И в то же время — очень хорошо.

Кадан закончил обсасывать косточки, побросал их в огонь, обтер руки о штаны и повернулся к Льефу. Склонил голову набок, а потом, не поднимаясь на ноги, подполз к нему на четвереньках и навис над северянином сверху.

— Льеф… Позволь мне сделать кое-что?

Льеф рассеянно кивнул — после ужина он немного разомлел.

Кадан поймал кончик ремня, стягивавшего куртку северянина, и несколькими ловкими движениями распустил. Развел полы в стороны и приподнял край рубахи насколько смог.

Льеф с легким недоумением смотрел на него и не знал, поддаваться или нет.

— Доверься мне, — шепнул Кадан и коснулся поцелуем его губ, — я сделаю только то, чего ты сам бы хотел.

Льеф приподнялся, позволяя себя раздеть, но в теле воина по-прежнему сквозило напряжение — пока Кадан изучал его грудь. Он обводил языком одну впадинку за другой, отстранялся, разглядывая мускулистый рельеф, и снова принимался целовать. Поиграв с одним соском Льефа, он принялся за другой, пока тот вконец не сомлел.

Тогда Кадан чуть приспустил его штаны, уселся верхом и, так же освободив бедра от своих, приставил к своему входу давно напряженный член Льефа.

Льеф завороженно смотрел на него. Ладони его легли на ягодицы Кадана, оглаживали и изучали их, придерживая Кадана над собой.

Тот поднес два пальца к губам и смочил слюной. Сначала обвел ими свой вход, а потом и член Льефа. Это действие он повторил несколько раз, так что Льеф уже дрожал от нетерпения, когда головки его наконец коснулся тугой вход.

Кадан опускался медленно, то ли от страха, то ли потому, что ему мешала боль. И все это время Льеф придерживал его, пока Кадан не опустился на член целиком. Они внимательно смотрели в глаза друг другу, и Льеф видел, как расширились зрачки Кадана. Он принялся гладить его бедра и бока и чуть поддал бедрами. Кадан испустил невнятный всхлип и, прикрыв глаза, задвигался на нем.

— Смотри на меня, — Льеф сам не знал, просьба это или приказ, только слышал, как голос хрипел.

— Я вижу тебя, — так же хрипло ответил Кадан и коснулся щеки Льефа рукой. — Вижу тебя всегда, даже когда закрываю глаза. Теперь я вижу тебя и во сне. Льеф… — он негромко вскрикнул, когда Льеф подбросил бедра, пронзая его насквозь. Движения становились все быстрей, и Льеф не знал, что доставляет ему большее наслаждение — анус Кадана, ласкающий его член, или то, что он видел перед собой: стройное, гибкое тело, которого можно было касаться и которое можно было ласкать, исполненное нездешними чувствами лицо. Удерживая Кадана за бока, он уже изо всех сил, насаживал его на себя, и Кадан стонал и гнулся в его руках. Он так и не коснулся своего члена — только шарил по груди и лицу Льефа руками, зарывал пальцы в его волосы, так что в конце концов Льеф поймал его сам. Обвел большим пальцем приоткрывшуюся головку, и тут же семя Кадана выплеснулось на живот.

Льеф рыкнул и, рывком уронив Кадана на спину, накрыл собой. Уже не сдерживаясь, он вбивался в тело галла, судорожно сжимавшего его плечи, пока семя не заполнило извивавшееся под ним тело.

— Ка-дан… — прошептал он.

Кадан уткнулся носом Льефу в плечо. Так они и уснули — обнаружив силы только на то, чтобы укрыться плащом.

* вид ткани

** мера веса, 216 грамм

*** ворсистое одеяло из шерсти, бравшееся в поход. Технология производства была такая, что оно грело даже в мокром виде