ГЛАВА 1

Когда едешь вдоль берегов Луары, по тем краям, что называют еще "страной замков", то и дело возникает впечатление, что ты оказался в окружении оживших картин времен далекого детства: тогда, перелистывая страницы красочной книги, каждый из нас с восторгом разглядывал многочисленные башни с крутыми конусами крыш и маникулями, казавшиеся неприступными высокие каменные стены, узкие бойницы, нависшие надо рвом мосты…

Но у этих сказочных замков нет ничего общего с настоящими крепостями. Давно минули времена междоусобных войн, и затейливая архитектура тех замков, что растут по берегам королевской реки теперь, никогда не служила в настоящей войне.

Уже давно закончились междоусобицы баронов, но обитатели крепостей и городов еще и не мечтали об эпохе Возрождения, зато потомки хозяев тех замков, что стояли во главе отрядов рыцарей, преобразились в богатых землевладельцев и придворных. Вместо сумрачных и влажных замков-крепостей они выбирали роскошные дворцы, и безопасность интересовала их куда меньше, чем удобство. Но в своем убранстве дворцы эти были призваны напоминать о славных ушедших временах, и место неприступных крепостей заняли подобные по виду им дворцы.

* * *

Но путь Леннара де Труа пролегал дальше — через пролив, отделявший континентальную Европу от Британии.

Сев на корабль в Дьеппе, он проплыл вдоль базальтовых колонн ирландского берега, к шотландским берегам, где он сошел на землю и направился дальше.

Мимо разлома, разрубившего шотландское нагорье поперек от залива Мори-Ферт до залива Ферт-оф-Лорн.

Вдоль долины Глен-Мор, по берегам длинных, узких озер, одно за другим тянувшихся вдоль всей низины, к суровым берегам графства Кейтнесс.

С юго-востока над всадником нависали зеленые склоны Грампианских гор, а впереди тонул в тумане хребет Бен-Невис, опоясанный серпантином мшистой дорожки.

Лошадь вынесла Леннара к Хайленду Шотландии, дикому и почти безжизненному. Изредка встречавшиеся по пути деревушки прижимались к берегу моря, а по бокам поросшего травой тракта тянулся мрачный ельник, и лишь вдалеке проглядывали горные луга да вересковые пустоши.

Заросшая дорога тянулась по берегу Мори-Ферта на север, к Уику, единственному небольшому городку в этой пустынной земле. Рыболовная станция да три мельницы на стремительных потоках, бегущих вниз со скалистых круч к Глен-Мору — вот и все хозяйство этого края туманов и ветров.

Те, кто жил здесь, с начала времен рассчитывали на море в деле обеспечения себя и пропитанием, и заработком. А само море было сурово к обитателям здешних мест, даже провести лодки по его волнам было нелегко. Четыреста пятьдесят миль шли корабли с товаром на борту, огибая суровое северное побережье, чтобы оказаться на западе у форта Уильям. Штормы и туманы, полные коварных скал извилистые проливы Уоркнейских и Пебридских островов странным образом напоминали Леннару о тех местах, которые он как будто бы видел в далеком детстве или во снах — но что это за места и откуда он мог помнить их, Леннар не знал.

Леннар не задержался в городе. Маленькие домишки, в беспорядке разбросанные тут и там, не интересовали его, а в трактире никто не спешил давать кров странному человеку, не брившемуся уже несколько недель и закутанному в дерюгу с ног до головы. Конь его, не раз бивший рекорды на турнирах и в бою, теперь выглядел не многим лучше, чем его владелец: хвост Вента спутался, а бока, не прикрытые попоной, покрывали липкие пятна грязи.

Леннар купил за пару медных монет немного муки, развел ее в колодезной воде и выпил получившуюся смесь. А затем снова поднялся в седло и двинулся на юго-восток.

Замок, бывший целью его путешествия, Леннар увидел издалека.

На одной изящной миниатюре, которую показал ему брат Роже, он видел это сооружение. Рука искусного мастера изобразила замок Уик похожим на ласточкино гнездо, закрепившееся на самом верху поднимавшихся из моря скал — там, где их огибает река Милл Лейд.

Высокие стены, поднимавшиеся над ними защитные башни с бойницами и подъемные мосты не давали врагу никаких шансов для захвата. Двор замка украшала стройная Часовая башня, проход из которой вел во внутренние комнаты, построенные еще дедом нынешнего тана, в главный зал и в пристройку для леди.

Подъехав к воротам, Леннар кликнул стражу, но никто не спешил открывать ему. Так что путнику пришлось прокричать имя владельца еще раз:

— Тан Локхарт. Мне нужно говорить с тобой.

И в последний, третий раз.

— Тан Локхарт. Если ты не откроешь передо мной ворота своего замка, я вынужден буду вызвать тебя на бой.

Говоря последние слова, Леннар скинул на землю дерюгу, и постовые, стоявшие у бойниц сторожевой башни, чуть подались назад, как будто он мог навредить им через крепостной ров.

На груди Леннара, на белоснежной тунике, покрывавшей кольчужный доспех и не тронутой дорожной пылью, красовался красный крест, который по эту и другую сторону Ла Манша мог бы узнать любой.

— Храмовник… — прошептал один из стражников.

— Храмовник, — крикнул другой, обращаясь к стражникам, сидящим в сторожке внизу.

— Храмовник… — нестройным хором повторили сидевшие за карточным столом. Один из них, самый молодой, поднялся на ноги и бросился к дверям, затем через двор к донжону, упал на колени перед троном тана, принимавшего просителей, и всю дорогу повторял, пока наконец не произнес уже для тана:

— Мой тан. К вам приехал тамплиер.

В толпе просителей произошло шевеление, по рядам пробежал шепоток, и среди слов, которые слетали с губ посетителей чаще всего, можно было различить два: "тамплиер" и "Роберт Брюс".

— Тамплиер… — вполголоса повторил тан, — откинуть мост. Прием окончен, — он поднял руку в предупреждающем жесте. — Все жалобы потом.

Несмотря на неприступный и воинственный вид снаружи, замок Уик оказался довольно изысканным внутри — обитель удовольствий, достойная самого короля. В башнях, нависавшими над стенами, по которым проходили караульные, были обустроены просторные восьмиугольные залы, освещенные лучами солнца, падавшими из стрельчатых окон. В этом же замке нашлось место и для богатого собрания книг, слухи о котором доходили даже до Франции. Немало ценных миниатюр хранилось здесь.

Тан Магнус Локхарт, граф Оркни, тан Кейтнесса и ярл семи островов принимал в помещении библиотеки важных гостей, а порой и любовниц — но никоим образом не обходил стороной и законную жену, невозмутимую Керстин, родившую ему шестерых сыновей и двух дочерей.

Троих из сыновей тана Леннар знал… И сейчас, стоя среди полок, уставленных книгами, напротив дубового стола одного из двенадцати танов, державших Шотландию в руках, он мысленно представлял себе, как скажет о том, что дети его не вернутся назад.

Святая земля была потеряна — и все, кто отправился на освобождение гроба Господня, ведомые убеждениями ли, или в поисках наживы, уже не вернутся назад.

В середине мая 1291 года под натиском сарацин пала Акра — последний оплот рыцарей Креста на библейской земле. Иерусалимского королевства, возникшего за двести лет до этого и ставшего символом первых побед христиан на востоке, больше не было. Мечты церковников о властвовании христианства в землях востока развеялись как дым. Все те места, за которые долгие века походов лилась кровь рыцарей и простых мечтателей, снова оказались в полной власти мусульман.

Этот удар оказался жестоким поражением для рыцарей Храма — они остались без очень важного для них места, где приобретали военное мастерство и воевали во славу Господню, но вместе с тем потеряли и саму идею, с которой был образован орден. Необходимость содержания отрядов сильных и обученных воинов теперь не имела под собой основы.

А в середине 1307 года Филипп IV подписал указ, согласно которому надлежало схватить всех рыцарей Храма в пределах земель, принадлежащих ему. На всем континенте тамплиеров сажали в застенки, допрашивали, пытали и сжигали на кострах.

В те же дни, когда Леннар де Труа проезжал по мосту замка Уик, в семистах милях от него, в подвалах замка Тампль, великий магистр, Жак де Моле, молил Господа своего о помощи и оправдании невиновных, оклеветанных злой людской молвой — но осознавал, что еще пройдет немало времени, прежде чем он обретет покой. Двадцать второй магистр Ордена Бедных Братьев, рыцарей Христа и Храма Соломона — религиозного ордена, в последние две сотни лет ставшим едва ли не самой влиятельной организацией в Европе, вместе с пятью тысячами братьев находился в заключении у Филиппа IV, короля Франции.

В Шотландии все обстояло иначе.

Роберт Брюс, уже более десяти лет как получивший титул графа Карика, собирал вокруг себя все больше соратников. Он уже был отлучен от церкви и потому не опасался ее кары. Не признававший Брюса Авиньон не мог заключать с ним договоры и не имел никакого влияния в его землях. Папские указы не обладали законной силой в Шотландии, а потому не действовал здесь и указ, призывающий способствовать закрытию всех миссий ордена и возбраняющий само существование ордена Храма по всей Европе.

И рыцарь, стремящийся укрыться от гонителей во всех странах Европы, мог надеяться не только найти здесь убежище, но и рассчитывать на покровительство Брюса.

— Я все знаю, можешь ничего не говорить, — произнес тан и, минуя Леннара, присел у окна на каменную скамью. — Все мысли написаны у тебя на лице.

На тане Локхарте была надета длинная, отороченная мехом роба. На голове его был красиво драпированный шаперон*.

Леннар вскинулся и посмотрел на него.

— Разве все?

Тан устроился поудобнее. Достав из складок одеяния батистовый платок, он высморкался в него и вытер нос.

— Ты ищешь кров, Леннар де Труа, младший сын брата моего шурина и правнук моей бабки, что родом из Труа. И я рад, что ты обратился ко мне. Теперь настали нелегкие времена. И каждому достойному шотландцу пригодится верная рука, которая в силах удержать меч.

Леннар невольно коснулся рукояти меча.

— Это так, — сказал он, — в трудные времена верные Господу нашему должны стоять на одной стороне.

Тан Локхарт чуть поморщился. Здесь, в Шотландии, кельтские традиции — языческие или христианские — были сильны, как нигде. Непринятые католической церковью ирландские монахи выстроили в Шотландской земле немало монастырей.

Он сам, потомок одного из древнейших кельтских родов, никогда не забывал о своих корнях.

— Добрые люди всегда должны стоять на одной стороне, — ответил он.

— И потому, — продолжил Леннар, сделав вид, что не заметил маленькой поправки в его словах, — те, кому я служу, хотели бы говорить с теми, кому служишь ты.

Тан свел брови к переносице.

— Я не служу никому, — резко ответил он.

— Прости, мой господин, — ничуть не смущенный, Леннар отвесил поклон, — но те, кому не служу я, все же хотели бы видеть их.

Тан побарабанил пальцами по каменному подлокотнику.

— Это не такой простой вопрос, — сказал он. — Я впустил тебя в дом, потому что меч тамплиера ценится высоко, как никакой другой. Но боюсь, как бы теперь мое великодушие не обратилось против меня.

— Не обратится, тан Локхарт, — Леннар улыбнулся едва заметно, и тан невольно отметил, что улыбка его не походила на улыбки вельмож — через нее на мир как будто бы проливался небесный свет. — Каждый получит по заслугам. Так решено на небесах давным-давно.

Тан причмокнул губами, выдавая недовольство тем, во что желает впутать его тамплиер.

— А что с моими сыновьями, а, рыцарь поверженного храма? Как они получили по своим делам?

Леннар высоко поднял подбородок.

— Конахт отдал жизнь свою, чтобы выполнить святую миссию, мой господин. Но прежде чем сердце его остановилось, он успел коснуться святынь — то и была лучшая награда для него.

— Лучшая награда… — пробормотал тан. — Он мой сын.

— Не я его убил.

— Не ты… иначе не стоять бы тебе передо мной. Ладно, — хлопнув себя по коленям, тан поднялся на ноги. — Мой младший сын проводит тебя в башню, где ты сможешь умыться и отдохнуть. Только смотри… — Тан поманил Леннара пальцем к себе и, понизив голос, произнес, — не смей призывать его в поход по своим святым местам. Кого угодно — только не его. И чтобы я от тебя не слышал при нем, что Конахт получил по делам. Убью, если причинишь ему боль.

— Я все понимаю, — Леннар опустил глаза, — вы любите его.

— Да. Кадан, — крикнул тан. — Кадан, где тебя носит, забери тебя трау**.

Несколько секунд в комнате стояла тишина. Затем за дверью послышались шорох парчи и негромкие шаги.

На лестнице показался юноша невысокого роста, длинные рыжие волосы которого были слегка припечены сзади горячими щипцами.

Костюм его был скроен на французский лад и состоял из рубашки до самых икр с длинными узкими рукавами и более короткого блио. И та, и другая части одежды были изготовлены из дорогого сукна, и по краям отделаны изысканным шитьем. Тонкую талию подчеркивал широкий пояс, украшенный самоцветами. Из-под рубашки виднелись вышитые же полусапожки, и на голове лежала бархатная шапочка. Плечи покрывал шелковый плащ, подбитый пушистым мехом, а рукава поддерживали золотые браслеты. На груди плащ украшала изящная застежка.

Все это вместе — длинные рыжие волосы, голубые глаза, расшитые сапожки и мех, нежно касавшийся щек, на мгновение напомнили Леннару о чем-то — но о чем именно, он вспомнить так и не смог.

*Сложный драпированный убор, возникший из капюшона в раннее средневековье. Постепенно увеличивался в размерах. В ХIII в. к нему приделали "хвост" ("кэ"), в котором хранили мелкие ценные предметы. Концы шаперона, украшенные зубцами, спускались на плечи.

**По шотландским поверьям — ночные существа, выкрадывали детей

 

ГЛАВА 2

Сын хозяина с поклоном поприветствовал гостя, и когда глаза его сосредоточились на лице Леннара, тому показалось, что два пролома в небо смотрят на него — нездешних и неуловимо знакомых, как будто он потерял их когда-то давно, когда был свергнут из Рая на землю.

Кровь зашумела в висках, мешая думать, и Леннар зашептал про себя слова молитвы, какую рекомендовалось читать, когда дьявол искушает тебя.

Леннара искушали нечасто. Можно сказать, вообще никогда. И слова молитвы он вспоминал с трудом, за что не преминул выругать себя и назначить себе же епитимью. А все время, пока рыцарь боролся с собой, Кадан смотрел на него каким-то странным взглядом, как будто видел насквозь. Как будто знал о нем все.

"Дьявол, — понял Леннар, — недаром так красиво его лицо. Демоны прислали его, наполнили его и теперь… подбираются ко мне".

Кадан тем временем взял Леннара за руку и с легким поклоном потянул за собой.

Он говорил что-то еще, но Леннар не слышал его слов сквозь шум крови в висках — только мягкий, мелодичный тембр, который, как волны, накатывал на него, обволакивал игривым теплом и отступал.

Леннар, считавший, что давно уже смирил свою плоть, обнаружил, что она вовсе не смиренна. Кровь приливала к чреслам так же, как к голове, и единственным желанием его стало как можно скорее вырваться из этих цепких маленьких ладошек, бывших, должно быть, руками инкуба.

А Кадан вел разговор о замке, о башнях, о стенах, которые окружают их. О шотландских горах.

— Не правда ли, эти места прекрасны? — спрашивал он. — Я уверен: человек, столь возвышенный, как вы, не может не оценить их. Сейчас уже вечер, но когда вы проезжали узкой извилистой тропой, ведущей на наш холм, наверняка видели, как волны моря бьются о камни, поросшие мхом. Если соблаговолите, завтра я покажу их вам вблизи. Скажите, рыцарям дозволено купаться? Потому что в эти месяцы в воде уже достаточно тепло.

— Я здесь не для того, — сухо произнес Леннар. Самому ему казалось, что каждое слово он выдавливает с трудом. Кадан, впрочем, услышал иначе: рыцарь говорил резко, будто стремился обидеть. И обида в самом деле прокатилась по его спине, но он совладал с собой.

— Ну, в любом случае, — Кадан отвернулся и отпустил наконец руку рыцаря, но только лишь для того, чтобы коснуться его плеча, рассылая по телу волны мурашек даже через доспех, и подтолкнуть вперед к винтовой лестнице, ведущей наверх.

— В любом случае, если вы соблаговолите завтра на рассвете спуститься на второй этаж вашей башни и выйти вот в эту дверь, — Кадан постучал костяшками пальцев по дубовой двери, и Леннар был вынужден обернуться на звук. Он увидел, как рукав одеяния Кадана чуть сдвигается, высвобождая тонкую косточку на запястье, и обнаружил, что сердце еще более ускоряет свой бешеный бой. — Вы увидите зрелище, какое вряд ли видели когда-нибудь. Волны будут биться о скалы у Ваших ног, а Вам покажется, что Вы — властитель их.

— Человек не властвует над морем. Над природой властен лишь Бог.

— Простите, — длинные ресницы юноши слегка опустились, и сам он изогнулся в поклоне, да так, что Леннару захотелось взвыть, — если я задел вашу веру. В наших краях все проще. И если вы захотите, я расскажу вам. А теперь, — не дожидаясь ответа, продолжил он, — разрешите мне откланяться. Я встаю очень рано, чтобы совершить собственные обряды, как, должно быть, и вы. А спальню, выделенную вам, вы найдете легко — она единственная на верхнем этаже.

С этими словами Кадан развернулся и, позволив Леннару наблюдать, как колышутся складки его бархатного блио, стал спускаться по каменным ступеням. Леннар же остался стоять, мучимый чувством потери — как будто не он только что мечтал избавиться от демона, искушавшего его, а сам шотландец сбежал от него.

Леннар стиснул зубы и ударил кулаком по стене.

— Избави, Господи… — забормотал он и стал подниматься наверх.

В ту ночь он невыносимо плохо спал. Рыжие локоны так и горели перед ним огнем, и Леннару хотелось коснуться их — но даже этой маленькой слабости он, посвященный Ордену Храма, позволить себе не мог.

— Избави меня от соблазна содомского греха… — шептал он, но соблазн терзал его лишь сильней.

Леннар де Труа в свои двадцать три года не испытывал подобных терзаний никогда.

Женщины не интересовали его, и соблюдение обетов целомудрия всегда давалось ему легко. Он не имел оруженосца, который мог бы днем и ночью терзать его взор, и тем более не мучился страстями к другим братьям, крупным и угловатым мужчинам, из всех развлечений знавшим только упражнения с мечом.

Когда в узком стрельчатом окошке забрезжил рассвет, а ночной холод стал нестерпим, размышления Леннара перешли в новую фазу.

— Любопытство не порок, — говорил он себе теперь, — ни писание, ни устав не запрещают его.

На узкой жесткой кровати, которая была, впрочем, куда лучше всего того, на чем он спал в последние дни, Леннар вертелся с боку на бок и все думал о том, что за зрелище ждет его там, за дверью.

Кадан говорил о природе — но говорил о ней так, как будто за дверями творилось волшебство. А Леннар, единственной отрадой которого в дни благоденствия ордена было чтение книг о странствующих рыцарях и побратимах короля Карла, искавших Грааль, чувствовал, как сводит его живот при одной мысли о том, что он может увидеть фею Мелюзину или волшебный туманный остров Авалон.

Он был еще молод, Леннар. Самый младший сын не слишком крупного феодала, он пришел в Орден в надежде обрести настоящую жизнь, завоевать славу на Святой Земле.

Увы, случилось это в дни, когда неудачи следовали одна за другой. Все шесть лет с того дня, как прошел посвящение, Леннар провел в мечтах о новом походе, но сбыться им было не суждено. Акра оказалась потеряна навсегда. А теперь и сам орден попал в немилость к сильным мира сего. Собратья его снимали туники с крестом один за другим, спеша отречься от верности Жаку де Моле — всем до одного было ясно, что великий магистр обречен.

Но Леннар не собирался нарушать обеты, данные единожды. Он считал, что лучше погибнуть с честью, чем всю жизнь, до самой старости, жить с клеймом на душе.

Миссия, с которой его отправили теперь, была едва ли не первой серьезной миссией для него. Он скрывался в тени трущоб, пряча под дерюгой лицо и красный крест на своей груди, только для того, чтобы доставить Роберту Брюсу письмо. Голод и лишения терзали его — но никакая из телесных мук не могла бы остановить его.

Никакая, кроме той, что терзала его теперь.

Леннар невольно запустил руку себе между бедер — и тут же отдернул ее.

— Иже еси… — забормотал он.

Докончив молитву в пятнадцатый раз, как того требовал устав, он встал и стал облачаться. Следовало успеть умыться, прежде чем он показался бы за общим столом.

Надев длинную рубашку, привычными движениями затянув ремни, Леннар накинул сверху тунику, на плечи — плащ, и стал спускаться вниз.

У той самой двери, которой касалась рука Кадана вчера, Леннар замер. Коснулся ее и погладил — сам не зная зачем.

— Любопытство не порок… — повторил он самому себе и толкнул дверь.

Зрелище, в самом деле сошедшее на землю из старинных легенд, явилось ему. Солнце вставало за замком с другой стороны, и над морем царил полумрак. Серые тени туч проносились над водой, и клочья их отражались в волнах.

У самого парапета высилась стройная фигурка юноши или девушки — с такого расстояния было не разобрать. Волосы его и одежды колыхал ветер. Он стоял, простирая руки к океану, и пел. Голос, довольно низкий, похожий на звуки волынки и от того пронзительный, разливался над морем, сливаясь с шорохом волн и перекрывая его.

Океан служил ему инструментом, хором и органом, а юноша — теперь Леннар узнал его — солировал для него.

В том восхищении, которое накрыло Леннара с головой, не было и тени грязи или похоти, овладевших им вчера. Он будто присутствовал на тайной мессе, вершившейся во славу древних богов.

Леннару нестерпимо захотелось приблизиться, коснуться этого видения и проверить, настоящее ли оно.

— Иже еси… — забормотал он и, поспешно закрыв дверь, стал спускаться на нижний этаж.

Кадан топнул ногой. Боковым зрением он отлично видел, как приоткрывается дверь, как появляется в проеме едва заметная тень — и как крестоносец снова исчезает во мраке, послушав его пару минут или около того.

Кадан не спал всю ночь. Образ крестоносца, его лицо, ограненное маленькой черной бородой, аккуратно подстриженной — не в пример бородам всех тех, кто обычно появлялся при отцовском дворе, его белое одеяние, даже после долгого пути поражающее своей чистотой… Его глаза, серо-голубые, как небо перед грозой… Все это преследовало его. Кадан понятия не имел, что эти видения могли бы означать. Они пугали его — потому что стоило Кадану сомкнуть глаза, как он ощущал руки Леннара на своем теле, стискивающие, ласкающие, обнимающие его. Он чувствовал губы норманна* на своих губах.

Никогда еще Кадан не видел таких снов. Большую часть из прожитых им двадцати двух лет Кадан провел в чертогах отца.

Кадан изучал грамматику, риторику, математику и музыку, богословие и зачитывался книгой по истории королей бриттов. Вторую половину дня он обучался стрельбе из лука, азам обращения с клинком и копьем.

До тринадцати лет он практически никогда не покидал родного замка. И хотя по приказу тана за ним внимательно следили и заботились о нем, Кадан все же не рос взаперти. Он временами отправлялся в гости к соседям в Дорнокс или Сорсоу, или в монастырь Ферн на большой праздник. Иногда Кадан покидал Уик и по приказу отца — так, к примеру, в четырнадцать лет он присутствовал на свадьбе своей сестры.

Пока братья учились управлять кланом или отстаивали честь древнего шотландского рода на святой войне, он выбрал — с одобрения отца — свою стезю.

Кадан был бардом. Он хранил сказания древних времен, которые здесь, на самом западном краю земли, ценились больше золота и мечей.

Он любил старинные песни с той же силой, что и его отец, но причины были разными. Если тан Локхарт всеми силами хотел сохранить прошлое, что теперь, во времена английских завоеваний, увековечивало его и его людей, то Кадану всю его жизнь казалось, что в этих песнях, в одной из сотен, что ему еще предстояло выучить, была запрятана история о нем самом.

Его зачаровывали звуки волынки, и, слушая их, Кадан погружался в другое время и другие миры, миры сказок и легенд. Они казались ему ярче и ближе, чем тот мир, который окружал его — хотя Кадан, пожалуй, любил и его.

Братья, как и отец, поняли, что Кадан немного не такой, уже давно — едва мальчику исполнилось семь, и он впервые запел. Никто и никогда с того дня не пытался обучать его мужским ремеслам или войне, так что в свои двадцать два Кадан лишь немного умел держать меч, зато стрелял из лука весьма хорошо. И пел. Пел так, что послушать его собирались все, кто обитал в замке, и приходили некоторые из тех, кто не жил здесь. А ежели кто-то из чужих пытался оклеветать его или вызвать на бой, среди братьев всегда находился тот, кто вступился бы за него.

Кадан привык, что от мира вокруг он защищен каменной стеной замка, и плечи братьев стали подпорками для него. И потому Кадан не боялся ничего. Он был открыт для новых звуков и новых чудес.

Леннар неожиданно для Кадана стал именно таким.

Стоило взгляду юноши упасть на крепкую фигуру рыцаря, как Кадан понял, что должен узнать его. И как бы ни был рыцарь молчалив, Кадан не сомневался — однажды это произойдет.

Сны напугали его, но не настолько, чтобы отступить. Еще вечером Кадан знал, что на рассвете Леннар придет — посмотреть на то, чем Кадан его соблазнил. Придет и увидит то, чем Кадан привяжет его еще сильней.

Кадан топнул ногой. Птичка вырывалась из сетей. Но Кадан уже решил для себя, что ему нужна именно эта дичь.

* Кадан использует архаичное к тому времени название потомков викингов, в свое время завоевавших северные земли Франции и давших им название Нормандия.

 

ГЛАВА 3

Дни, впрочем, шли за днями, но дело Кадана не двигалось с места.

Тамплиер при дворе отца вел себя так, как и любой из редких заезжих рыцарей — помогал на конюшнях, участвовал в разъездах и забавах тана.

Так — и все же не так.

Там, где другие воины хохотали и отпускали непристойные шутки, Леннар оставался неизменно сдержан и молчалив.

Внешний вид Леннара, как и любого из братьев, на войне или в миру, всегда был безупречен. Никогда нельзя было увидеть его в латаной или пропыленной одежде — разве что он в ту секунду сходил после долгой скачки с коня.

Как узнал Кадан немногим позднее, его и в других областях жизни отличали любовь к порядку и опрятность.

Ткань его одеяния была лишена каких-либо украшений, но отличалась добротностью. Плащ был подбит простой овчиной и служил ему, очевидно, не столько для украшения, сколько для защиты от холода, сырости или палящего солнца. Одежда его предполагала не столько изысканность, сколько удобство.

И когда Кадан задал ему соответствующий вопрос, Леннар без тени стеснения ответил:

— Чтобы каждый мог быстро раздеться перед сном и быстро одеться, если вдруг нападет враг.

— Это очень ценный навык… и не только при встрече с врагом, — согласился Кадан.

И все же одежда его была элегантна — и была бы, должно быть, еще элегантней, доведись Кадану увидеть его не в одиночестве, а в строю таких же рыцарей в развевающихся на ветру белых плащах.

Все оружие его, кожаное снаряжение и конская сбруя были выполнены отменно, хоть и лишены украшений. И хотя Кадану доводилось видеть немало богатых вельмож при дворе отца, Леннар особенно выделялся среди пышных красок их одежд строгостью и гармоничностью своего одеяния. Грудь его туники украшал алый крест на белом фоне, и такими же крестами были украшены все вещи, которые он привез с собой: плащ, попона для лошади и плед.

Однако обладал он другой, особой красотой, так же выделявшей его на фоне придворных кутил: Леннар всегда оставался вежлив, независимо от того, с кем говорил — с братом-монахом ли, с оруженосцем или даже с простым слугой.

Кадан неизменно ощущал, как от звуков бархатистого голоса храмовника по спине его пробегает холодок. Хотелось потянуться к нему всем телом и прильнуть к Леннару, оказаться под защитой его рук. Иногда на охоте, когда оба они сопровождали отца, Кадан ловил себя на том, что сидит, вытянувшись вперед, в направлении Леннара, и слушает, как тот говорит, хотя слова тамплиера и не достигали его ушей, только звук.

А еще были сны. С их первой встречи они не оставляли Кадана ни на ночь.

Снов было не так уж много. Кроме ночей, когда Леннар ласкал его — а таких снов было всего несколько, и они повторялись в мельчайших деталях — Кадану чудилось, что Леннар учит его обращаться с мечом.

Что они сидят у реки, подернувшейся льдом, и смотрят на воду, и говорят о чем-то — но ему никак не удавалось разобрать слов.

— Я хочу тебя, — шептал Кадан, наблюдая за тем, как рыцарь, сняв доспех, обнаженный до пояса чистит своего коня, — только духи знают, как я тебя хочу.

Кадан выглядывал из-за простенка и наблюдал за ним долгими часами, но наглядеться никак не мог.

Этикет, конечно, требовал осторожности, и Кадан не говорил ничего подобного в глаза храмовнику — но и не стремился скрывать. Ему почему-то было спокойно рядом с Леннаром, он не сомневался, что тот не проболтается о его шалостях никому.

— Сэр Леннар, — спрашивал Кадан на охоте, пристраивая к боку Ленара своего коня, — а правда ли, что рыцарям Храма запрещено касаться женщин и думать о них?

— Так и есть, — спокойно отвечал Леннар.

— А как же дева Мария, чей образ вы носите с собой? Не женщина ли она?

Леннар недовольно косился на Кадана, но юношу этот взгляд лишь забавлял.

— Дева Мария — не женщина, но святая Дева. Никому бы в голову не пришло прикоснуться к ней. Только просить помощи у нее.

— А разве это честно — просить у дамы помощи, но ничего не давать ей взамен?

Леннар молчал, и, выждав для приличия, Кадан продолжал.

— Я могу вас понять. Но как быть с юношами? К ним тоже прикасаться нельзя?

Конь Леннара ощутимо отпрянул, давая ответ за него, а сам Леннар с трудом удержал поводья.

— Конечно, нет, — озвучил Ленар этот ответ. — Это содомский грех.

— А я слышал… — Кадан поймал поводья коня Леннара и чуть притянул к себе, так что они оказались невозможно близко. И хотя Кадан не касался рыцаря, но дыхание юноши скользило по его щеке, — что вы частенько сажаете молодых людей на своего коня.

— Да, но позади себя.

— Ну, хорошо, — Кадан притворно вздохнул и даже чуть отодвинулся от него. — Но как же вы учите их обращаться с мечом?

— Простите, что?

— Да-да, ведь ваши оруженосцы прислуживают вам, помогают застегивать доспех и касаются вас… касаются самых сокровенных мест. Это приятно, сэр Леннар?

Леннар зло посмотрел на юношу, ехавшего около него, но почему-то не набрался решимости прогнать его.

— Наши оруженосцы должны быть столь же чисты, сколь и мы. Все помыслы их связаны с Храмом. И когда они касаются нас… наших…

— Ног, — подсказал Кадан.

Леннар замолк ненадолго, сбившись, но тут же продолжил.

— Когда они помогают нам надевать ножны с мечом, они думают о том, какую высокую службу несут, — закончил он.

— Уверен, это так, — Кадан вздохнул и проехал немного вперед. Его рыжие волосы взлетели на ветру языком пламени, и Леннар еще какое-то время зачарованно смотрел ему вслед.

"Недаром рыжие волосы — знак ведьм", — подумал он. Хотя убедить себя удавалось с трудом. Облик юноши был слишком чист, а глаза — слишком невинны, чтобы Леннар смог поверить в ведовство.

В следующий раз разговор состоялся, когда Леннар чистил коня. Это занятие немного успокаивало его. Он прослеживал скребком вздыбившиеся узлы лошадиных мускулов, и это был тот нечастый случай, когда ему доводилось чувствовать под пальцами чужую плоть.

Слова Кадана взбудоражили его, и, как ни старался, Леннар не мог выкинуть их из головы. Не помогали даже молитвы, сколько бы раз он их ни повторял.

По ночам он едва засыпал — а когда смыкал наконец веки, его тревожили дикие, языческие сны. Тело Кадана, обнаженное, распростерлось перед ним на резных сундуках среди гобеленов и мехов, и Леннар раз за разом врывался в него. За маленьким окошком высоко под потолком светила луна и медленно падал снег. И во сне Леннару казалось, что между ними творится волшебство.

Эти образы часто преследовали его и днем. И потому, когда Леннар поднял голову от крупа коня и увидел юношу, стоявшего в паре шагов от него, он не был удивлен.

Взгляд Кадана был мягок. И будто ласковое прикосновение ладоней скользил по обнаженным плечам рыцаря.

— Вы очень красивы, — сказал Кадан вместо того, чтобы объяснить, как попал сюда, — ваше тело должно служить людям, а не богам.

— У меня всего один Бог. И я служу ему душой.

— Точно ли это так? — Кадан шагнул вперед.

— Вы вздумали испытывать меня?

— Я бы не хотел, чтобы вы воспринимали наши беседы как войну. Ни одно из моих слов не было направлено против вас.

— Но моя вера и мои принципы для вас ничто?

— Я не знаю… — Кадан задумался и сделал еще шаг. Он оказался опасно близко, и Леннар теперь чувствовал запах его духов — чарующий и пьянящий, как летний зной, и тем более заполнявший обоняние, что все последние дни за стенами замка стеной стоял бесконечный дождь, — видите ли… они довольно смешны. Вы служите своим обетам день и ночь… но ведь прямо сейчас и здесь вы ей не нужны. Полагаю, она немного подождет… если несколько минут вы просто поговорите со мной.

Леннар резко встал, не желая смотреть на собеседника снизу вверх.

Кадан оказался несколько выше, чем казалось издалека — но по-прежнему оставался хрупким, как девушка, под множеством слоев тканей, скрывавших изгибы его тела — и в то же время позволявших при каждом движении угадывать их.

— Вы смеетесь надо мной, — тихо сказал Леннар.

— Вовсе… — договорить Кадан не успел. Леннар толкнул его к стене и накрыл собой. Кадан тяжело дышал, и Леннар чувствовал, как противоестественно и запретно член юноши восстает и упирается ему в бедро.

— Я мужчина, шевалье Локхарт. Я принес обеты не поддаваться страстям. Но что вы станете делать, если я не удержусь?

Глаза Кадана вспыхнули огнем, и он подался навстречу, плотнее вжимаясь в грудь Леннара.

— Покажите мне, что станете делать вы. Я подстроюсь под вас.

— Вы одержимы или безумны.

— Одержим вами и безумен от вас.

Леннар сам не знал, почему терпит это все. Кровь бешено стучала в висках, а губы Кадана были так близко и так манили к себе, что он сам не заметил, как оказался втянут в долгий и сладкий порочный поцелуй.

Кадан застонал ему в губы и попытался обнять за шею, и только когда пальцы его коснулись затылка Леннара, рассылая по телу дрожь, тот очнулся от наваждения и рванулся прочь.

— Я здесь не для того, — резко выдохнул он и сделал шаг назад.

— А для чего? — Кадан подался следом за ним.

— Ваш отец знает.

— Но я — нет.

Леннар молчал. Он знал, что глупо доверять мальчишке — столь взбалмошному и дикому, но именно сейчас разум плохо подчинялся ему, и он сказал наконец:

— Я должен передать королю Роберту письмо. Помогите мне, если в самом деле… — он замолк. Кадан ничего такого не обещал, и теперь Леннар уже корил себя за признание.

— Я помогу, — тихо сказал Кадан, — если вы подарите мне еще один поцелуй, прямо сейчас. И еще один — потом.

— Что вы можете сделать…

— Я поговорю с отцом. Он слушает меня. Но… прежде… — он наклонился вперед и прикрыл глаза.

"Я делаю это ради Ордена", — напомнил себе Леннар и коснулся губ юноши — но уже в следующую секунду утонул в объявших его теплых волнах и забыл обо всем.

 

ГЛАВА 4

Поцелуй все еще продолжал огнем гореть у Леннара на губах, когда вечером того же дня весь двор собрался в главном зале, чтобы послушать песни бардов.

И хотя Кадан считался пока только лишь учеником, от взгляда Леннара не укрылось то, что большинство обитателей замка предпочитает слушать его, а не пожилого наставника Талиесина с его волынкой.

Кадан пел чисто, без всякого музыкального сопровождения. Он сидел в центре зала, подогнув колени как девушка, и свет свечей, стоявших вокруг него, очерчивал его фигуру густыми тенями, так что все присутствовавшие могли получать удовольствие, разглядывая его — от этой мысли Леннар испытал в районе сердца неприятный укол. Новые страсти являли себя ему. Он хотел, чтобы Кадан пел только для него, и чтобы он один мог смотреть на него в такие часы. Кадан походил сейчас на духа пламени — душа, лишенная тела, обнаженная для всех.

"Моя душа", — проскользнуло у Леннара в голове, хоть он и не понимал смысла этих слов. Кадан никогда не был его. Да и быть не мог.

Кадан, должно быть, не видел людей, окружавших его в зале, утонувшем в темноте. Но взгляд его все время, пока он пел, был направлен Леннару в глаза — как будто он мог разглядеть его в окружающей темноте.

Он пел о героях древности и о королевствах, которые некогда располагались на этой дикой земле, о замках из серого камня и гигантских базальтовых глыбах, вздернутых из земли великанами. И Леннар не успел заметить то мгновенье, когда Кадан затянул балладу, которой не слышал, походу, никто из гостей — о северных землях, о свирепых завоевателях, о кровавых набегах — и о том, как норманнский воин увел за собой шотландскую девушку в плен.

По позвоночнику Леннара пробежала дрожь, как будто грани миров с треском соприкоснулись и встали на место — и тут же ощущение прошло, а песня вызвала злость. Все в ней было не так. А как должно быть — Леннар не мог сказать. Он слушал и слушал, борясь с желанием поправить каждый слог, и, наконец, не выдержал: рывком поднявшись с места, стал пробираться прочь. Он не видел, потому что повернулся к певшему спиной, как полнится разочарованием взгляд синих глаз. Только услышал, как Кадан сбился на одной из строк. И все же он довел песню до конца — и только когда прозвучали последние слова, поднялся на ноги, вежливо откланялся и попросил позволить ему отдохнуть.

Талиесин завел другую балладу, а Кадан выскользнул за двери и стал пробираться по лабиринту коридоров в поисках тамплиера.

Он отыскал Леннара легко — тот стоял на крепостной стене, глядя на север, туда, где свинцовые волны бились о гранит стен.

Бесшумно скользнув по лестнице, Кадан замер около него и помолчал некоторое время, давая Леннару возможность первому начать разговор. Так и не дождавшись, он произнес:

— Вам не понравилось, как я пел? Мне казалось, были довольны все.

— Вы так много думаете о себе? — Леннар развернулся, и Кадан с удивлением обнаружил на его лице злость. Никто и никогда не смотрел так на него. Тут же глаза его наполнила обида, но он и не подумал отступать.

— Мне кажется, я пою достаточно хорошо, чтобы нравиться всем, — сухо сказал он, — а эта баллада была написана специально для вас несколько дней назад. Поэтому я рассчитывал, что именно вы оцените ее.

Леннар поджал губы. Ему стало неловко, но злость не прошла.

— В ней все не так, — отрезал он.

— Потому что вы француз — а не норманн?

Леннар вздрогнул. Он не ожидал, что Кадан заговорит с ним так прямо, но все же ответил:

— Потому что вы — не девушка. И вас никто не похищал.

— Но вы похитили мое сердце. Разве нет?

Леннар молчал. Он не знал, так это или нет. Зато не мог отрицать, что сам шотландец похитил сердце у него.

— Кто вы такой? — прошипел Леннар, толкая его к одному из зубцов и припечатывая руками по обе стороны от лица. Но в глазах Кадана не появилось страха, который он ждал, напротив, их заполнило непонятное Леннару пьянящее безумие. — Вы колдун? Вы очаровали меня?

Лицо Кадана просветлело, и он поднял бровь.

— Я надеюсь, что это так.

— Я не поддамся колдовству, — отрезал Леннар и подался назад. Лицо его снова стало холодно. — Вы говорили с отцом, как обещали мне?

— Конечно же нет. Всего несколько часов прошло. Я еще не видел толком его.

— Торопитесь. Пока вы медлите, мой магистр терпит пытки в застенках инквизиции.

Снова на лице Кадана показалась обида.

— А вы так заботитесь о нем?

— Я принес обет, — медленно, будто объясняя ребенку таинство десяти заповедей, произнес Леннар, — для вас это шутки, а для меня — смысл, который наполнил мою жизнь.

— Но зачем? — Кадан невольно повысил голос. — Что вело вас, я не могу понять?

Леннар пожал плечами и отвернулся. Теперь он смотрел на океан.

— Я вырос в глухом имении в сердце Франции. Где каждый день походил на предыдущий день. Ничего не менялось — только зиму сменяло лето, а затем снова наступала зима. Но когда мне было четырнадцать, в замке моего отца проездом гостил рыцарь Храма, который направлялся на восток, к месту сбора войск. Он так отличался ото всех, кто обитал кругом… Его взгляд полнила нездешняя вера, мудрость познания того, зачем мы живем. Его одежды были белы, когда кругом царили слякоть и грязь. И я захотел… — Леннар качнул головой, — впрочем, вам не понять.

— Я могу понять, — Кадан опустил взгляд, и сердце его сдавила тоска, — я могу понять, что когда нечто светлое входит в твою жизнь, отказаться от него нет никакой возможности. И ты сделаешь все, чтобы причаститься к нему.

— Да, — подтвердил Леннар, — это так, — хотя и не понял до конца, о чем именно Кадан говорил. — Вы пытаетесь поколебать мою веру — так знайте. У меня достаточно причин сомневаться в ней. Я не хочу, чтобы вы стали еще одной.

— Но я не могу отказаться от вас…

— Если не хотите оставить меня в покое — поддержите меня, а не стремитесь сломать.

— Хорошо, — Кадан снова опустил взгляд. — Простите, что был слишком груб.

Он развернулся и, шелестя одеяниями, двинулся прочь. А Леннар не удержался — обернулся ему вслед и, сколько мог, наблюдал, как стройная фигурка тает в темноте.

Он не мог поверить, что в этом хрупком обличье может обитать демон. Нет, чувства, которые вызывал у него юный бард, не походили на похоть — хотя Леннар и хотел им овладеть.

Он сам не понимал, от чего так пронзительно теперь в груди. Как будто он обидел и оттолкнул того, кто верил в него.

Прошло несколько дней. Тан попросил Леннара отправиться с отрядом его воинов в разъезд. Леннар отлично понимал, что его принимают здесь лишь потому, что верят в крепость его доспеха и силу меча, и потому не стал возражать.

Взгляд его, однако, то и дело устремлялся к суровым стенам замка, где остался привороживший его ведьмак. И даже долг, ради которого он прибыл в эти дикие каменистые земли, порядком мерк перед воспоминаниями о том, как Кадан пел.

Наконец, к вечеру третьего дня, Леннар вернулся в пределы замка и, совершив омовение после долгого пути, отправился на поиски того, кто не покидал его мыслей все эти дни.

Кадан сидел в главном зале, в одном из закутков, отгороженных гобеленами и согретым отдельным камином, и играл в шахматы с сестрой.

Завидев рыцаря, приближавшегося к ним, леди поднялась и присела в реверансе на французский манер. Затем откланялась и, шелестя юбками, скрылась в полумраке.

— Сыграете со мной? — первым спросил Леннар, видя, что этого Кадан и ждет.

Тот кивнул.

— Выбирайте сторону. Хотя, полагаю, вам больше подошли бы белые — как ваш плащ.

— Меня больше пугает то, что черные очень подходят вам, — Леннар сел на скамью.

— Это не так, — Кадан опустил ресницы и принялся по новой расставлять фигуры на доске. — Если бы вы узнали меня получше…

— То вам, очевидно, удалось бы окончательно свести меня с ума.

На губах Кадана промелькнула улыбка, но глаза так и остались прикованы к доске.

— Я надеюсь, что это так.

Леннар присмотрелся к доске и сделал первый ход.

— Вы говорили с отцом? — стараясь придать своему голосу ненавязчивые нотки, спросил он.

— О да.

— И что?

— Прежде чем я расскажу вам, поговорите немного со мной.

Леннар молчал. Кадан сделал свой ход, и, поразмыслив, он тоже неторопливо продвинул пешку вперед.

— Хотите, чтобы я рассказал вам об учении Христа?

Кадан негромко рассмеялся, и смех его был одновременно мелодичным и теплым.

— Святой Патрик достаточно проповедовал здесь о нем. Но если вам интересна эта тема… Я мог бы в свою очередь рассказать вам о легендах наших краев.

Леннар молчал. Легенды он любил. Но не любил — а вернее, опасался — языческих богов.

— Вы язычник? — наконец спросил он.

— Вам ли, гонимому церковью, задавать этот вопрос?

Леннар молчал. И Кадан, поняв, что ответа ему не дождаться, продолжил сам:

— Здесь многие молятся Богу, сотворившему мир, но и почитают древних духов, наполнивших его. Думаю, для вас это не секрет. И если бы это было иначе — вас не пустили бы сюда.

— И все же я не язычник, — отрезал Леннар, но Кадан предпочел не замечать его слов.

— Если вы спрашиваете лично обо мне… — Кадан сделал ход ладьей и откинулся назад, внимательно наблюдая за тем, как скользят тени по лицу рыцаря. Как при движении рук проступает косточка у основания шеи в вороте туники. Как даже под доспехом играют и переливаются крепкие мускулы, которых хотелось коснуться пальцами, — то я бы не стал говорить о вере. По крайней мере, я воспринимаю ее не так глубоко, как вы. Я верю в то, что мир кругом нас наделен душой. Назовете ли вы ее духами и дадите древние имена, или эту душу будут звать единственно Бог, мне все равно. В конце концов, и наши предки, чью веру вы так привыкли попирать, верили во Всеобщую Мать. Теперь вы верите во Всеобщего Отца.

Леннар молчал. Ему не нравилось, как рассуждает шотландец. От слов его попахивало ересью куда более опасной, чем дикарская вера язычников. А Кадан, выждав какое-то время, продолжал:

— Иногда мне кажется, — сказал он, — что мир вокруг нас замкнулся в кольцо. Как вы и сказали тогда — бесконечно вращается колесо. И все, что может случиться, уже было когда-нибудь. А все, что уже было, произойдет еще раз.

— Что вы имеете в виду? — мрачно спросил Леннар. О шахматах он уже стал забывать.

— Взять, к примеру, вас. Меня не покидает чувство, что я уже знал вас до того, как увидел в библиотеке отца.

Леннар сглотнул.

— Такого не может быть, — сухо сказал он, хотя и сам испытывал то же чувство: увидев лицо Кадана, на мгновенье он ощутил наполненность, как будто в глаза ему смотрела давно утраченная часть его самого.

— Да, никакая из известных мне религий не может этого описать. Но я привык доверять тому, что происходит внутри меня. А сердце мое говорит мне, что я уже видел вас. Быть может, сотню или тысячу лет назад. Когда еще не было на земле ни меня, ни вас.

— Это абсурд, — Леннар качнул головой, стряхивая наваждение, в которое погрузил его бард, — просто скажите мне, устроит ли встречу ваш отец.

Кадан с грустью смотрел на него.

"Вы не верите мне…" — хотел было сказать он, но не сказал.

— Вам придется еще немного подождать, — сказал Кадан.

— Вы не говорили с отцом?

— Нет, дело не в этом. Король обычно наезжает в наш замок, когда начинается июль. Тогда вы и сможете передать ему письмо — если, конечно, он согласится выслушать вас.

— В этом вы можете мне помочь?

— Я постараюсь придумать что-нибудь.

Леннар, не получивший до конца того, о чем просил, остался зол. Хотя злиться на Кадана было тяжело.

Шотландец походил на лисичку, одного взмаха хвоста которой хватало, чтобы ненависть превратилась в любовь. И тщетно напоминал себе рыцарь, как обманчиво обаяние лис. Ему хотелось доверять барду, и он ему доверял.

Тем более поражен он был, когда, войдя в свою комнату со свечой в руках, увидел хрупкую фигурку рыжеволосого юноши, сидящую на коленях на холодном полу.

Руки Кадана были сложены в молитвенный замок, а губы двигались, но это представление вызвало у Леннара лишь злость — здесь и сейчас шотландец молиться никак не мог.

Тем более, что не было на нем ни сутаны, ни даже обычного блио, а только нижняя рубашка с широким воротом, которая сползла вниз, открывая взгляду рыцаря острое плечо и часть груди.

Несколько секунд Леннар боролся с желанием просто швырнуть нарушителя границ на кровать и… вот это "и" вызывало у Леннара страх. Потому что он чувствовал, что если дойдет до этого, то уже не останется собой.

— Что вы делаете здесь? — спросил он.

Густые пушистые ресницы приподнялись, открывая щелочки голубых глаз.

— Вы сказали, что если я хочу вас, то должен вас поддержать. Я много думал о ваших словах.

Леннар точно помнил, что говорил не совсем так, но решил промолчать.

— Я пришел, чтобы просить у вас разрешения служить вам.

Леннар вздрогнул, и горячая волна пробежала по его телу после этих слов. Он не сразу понял, что именно Кадан пытается ему сказать, потому что с головой утонул в жажде близости, охватившей его.

— Я никогда не был оруженосцем, — продолжил Кадан, — в том не было нужды. И теперь я хочу просить вас обучать меня с тем, чтобы однажды я стал рыцарем Храма, как вы.

"Зачем?" — едва не произнес Леннар, но сдержал себя, потому что ответ знал и так. Орден Кадана не интересовал.

— Встаньте, — сухо произнес Леннар, и когда тот не выполнил приказа, сам взял юношу за плечи и вздернул вверх, — я уже сказал вам — помыслы оруженосца должны быть столь же чисты, как и мысли рыцаря, что посвящает его. Приходите, когда для вас это будет так.

Кадан наконец распахнул глаза и теперь смотрел на него с обидой и злостью.

— Значит, так… — медленно произнес он, — вы отказываетесь от меня.

— Я сказал ровно то, что хотел сказать.

— Докажите, — Кадан, вместо того, чтобы вырваться из его рук, подался вперед.

Леннар молчал.

— Я сдержал свое слово, сэр Леннар, в отличие от вас. Я говорил с отцом и я сказал вам, где и когда будет король Брюс. А теперь сделайте и вы то, что обещали мне. И если вам будет неприятно — я почувствую сам.

Леннар задержал дыхание. Тело Кадана, вопреки ярости, звучавшей в его словах, льнуло к нему.

— Только помните, сэр Леннар, — уже тише произнес он, — если я почувствую, что наш поцелуй неприятен вам, я уйду — и больше уже не вернусь. Ну же, сэр…

Он не успел договорить, потому что губы Леннара коснулись его губ, и Кадану стало трудно дышать. Руки рыцаря шарили по его спине и плечам, изучая и будто бы боясь потерять. Плоть Кадана невольно наливалась кровью, и он прижался плотней, потираясь о бедро Леннара — а у своего бедра ощутил такую же твердую плоть. Он попытался поймать ее в ладонь, но едва коснулся, как Леннар оттолкнул его.

— Уходите, — выдохнул он.

— Но… — разочарованно произнес Кадан.

— Прочь из моих покоев. Я обещал только поцелуй.

Кадан поджал губы. Несколько секунд смотрел на него. Затем фыркнул — и, стуча каблуками по каменному полу, двинулся прочь.

 

ГЛАВА 5

Кадан стрелой влетел в свою комнату и тут же сделал круг вдоль стен.

Здесь, в покоях, предназначенных для любимого сына тана, было куда теплей, чем в продуваемой всеми ветрами башне, куда поселили заезжего рыцаря.

Пол устилали пушистые ковры, а окна прикрывали дорогие гардины. Стены были обшиты красной и зеленой саржей.

В углу стояла узкая кровать с балдахином и кистями, отделанная драгоценными тканями. Кровать устилало белье, расшитое в венецианском и дамасском стиле, привезенное, видимо, из Кутанса.

Стены укрывались циклом из гобеленов, изображавших "Рождение Шотландии", легенды о "Гододине" или просто растения и зелень. На единственной свободной стене висело зеркало в золотой оправе.

Кадан подошел к зеркалу и остановился перед ним, разглядывая себя со всех сторон.

В комнате царил полумрак, нарушаемый лишь светом нескольких свечей, стоявших в подсвечнике на столе. Но такое освещение, на взгляд Кадана, делало его лишь привлекательней. В темноте кожа казалась еще белей, и почти не разглядеть было веснушек, нарушавших ее матовый ореол днем. Сам он был строен и, как думал теперь, куда скорее мог бы привлечь мужчину, чем женщину.

— Но почему же тогда не его? — Кадан стиснул кулаки и топнул ногой.

Сэр Леннар будил в нем незнакомую юноше злость.

Как он ни старался, но не мог понять, почему тот не отвечает на чувства, накрывшие его самого с головой.

Леннар был отражением его снов. Он был создан для него. И чем дольше Кадан находился рядом с ним, тем явственней это ощущал. И если правдивы были древние легенды об андрогинах*, существах о двух лицах, которых боги в наказание разделили пополам, то его половиной был Леннар.

Кадан приблизился к зеркалу, очерчивая кончиками пальцев контур своего лица.

— Он не может не любить меня.

Но, вопреки словам, душу его наполняла боль. Леннар оставался холоден и не поддавался ему, чтобы ни делал Кадан. И даже песня, льющаяся из самого сердца юноши, не тронула его.

Кадан отошел от зеркала и остановился у окна, глядя на погрузившийся в сумрак двор. Обхватил себя руками — никогда ему еще не было так зябко одному.

Все потеряло смысл. Любовь братьев и отца, тепло очага и вкус пищи, и даже музыка меркла, когда Кадан вспоминал глаза рыцаря, почти не смотревшего на него.

Если бы Кадан верил в силу трав, он бы прибег к колдовству, чтобы приворожить тамплиера. Но Кадан слишком хорошо знал, что магия — лишь выдумка. Единственное, что важно — вера в себя. Он верил, но и это помочь не могло.

— Леннар… — прошептал он и, закрыв глаза, привалился к стене. Одной рукой он провел по собственному плечу, чуть стягивая рубашку вниз и представляя, что это рука Леннара стягивает ее.

Он провел пальцами дальше, по груди, комкая тонкую саржу. Задел сосок, который мгновенно набух, как только Кадан представил, что и здесь Леннар касается его.

Он скользнул рукой вниз и, обхватив собственный член, высвободил его из узких шоссов.

Рука легла на ствол, но Кадан еще колебался — место ли для того, что он делает, здесь и сейчас.

Он приподнял веки и тут же почувствовал заряд молнии, бегущий по венам — там, во дворе, стоял сэр Леннар и смотрел прямо в его окно.

Кадан не знал, видит ли рыцарь его в черноте проема или нет. Если и да, то подоконник скрывал его до живота.

И теперь, глядя Леннару прямо в глаза, Кадан принялся двигать рукой.

Член, и без того напряженный, стремительно набухал. Но Кадан хотел еще. Он хотел, чтобы Леннар был рядом. Чтобы трогал его, ласкал… Чтобы проникал в него.

Ягодицы Кадана невольно поджались, когда тот представил, как это могло бы быть. Он застонал, оттягивая кожицу, скрывавшую нежную головку, и прозрачные брызги упали на край подоконника.

— Леннар… — выдохнул он. Но когда Кадан открыл глаза, во дворе уже не было никого.

Наступил июль, и геральды возвестили о приближении короля. Весь замок охватила суета.

В обычное время в замке тан жил с приближенными советниками, учеными клириками и прекрасными дамами своего небольшого двора. Восстановив силы во время завтрака, он совершал небольшую прогулку верхом на рысаке, а затем возвращался в свои покои, где давал аудиенции.

Кроме дам и рыцарей в свиту тана входили так же виночерпий, хлебодар, стольник, резавший мясо, и личный прислужник.

Им помогали дети из благородных семейств: пажи от семи до четырнадцати лет и оруженосцы от четырнадцати до восемнадцати. Очень редко до двадцати одного года.

Монахи, медики, повара.

Строгие правила регламентировали одежду. В домах не королевской крови запрещалось носить крапчатый горностаевый мех, мех черных гепет и робы в складку из парчи.

Зато здесь в изобилии наблюдались бархат, дамаст и шелка. Ливреи слуг и пажей украшали серебряные вензеля и цветы.

Тут и там виднелись наряды из атласа и шелка, расшитые золотом, переливчатая тафта, миланский бархат и кипрский камлот.

— Вы поможете мне? — спросил Леннар, улучив момент и ухватив Кадана за край рукава, когда никто за ними не наблюдал.

Кадан грустно кивнул.

— Я же обещал.

Все последние дни он пребывал в расстройстве и тоске. Чтобы он ни делал и как бы ни стремился привлечь Леннара, тот смотрел сквозь него.

Кадан начинал отчаиваться. Однако решил попытаться в последний раз.

Он в самом деле переговорил с отцом. И хотя тот принял весть о союзе его сына с заезжим храмовником настороженно, но на уступки все же пошел.

— Можешь попытаться передать письмо сам — когда будешь петь для него. Наверняка он захочет тебя поблагодарить. Но не забывай, Кадан, ты Локхарт. Долг перед семьей должен быть для тебя превыше всего.

Кадан кивнул. О долге он не мог забыть, как бы ни хотел, и все же у семьи были его братья и сестры, и много кто еще. А у Леннара не было никого — и Кадан во чтобы то ни стало хотел быть с ним.

Потому, уверившись в том, что он сможет поговорить с Брюсом о нем, Кадан тоже улучил момент и, утянув Леннара в темноту коридора, прижал к стене.

— Я смогу передать письмо. Дайте мне его.

Леннар колебался, но юноше хотелось доверять, и, достав из-за пазухи свиток, он протянул его Кадану.

— Одно условие, — сказал Кадан, пряча письмо.

— Еще одно?

— Когда вы будете уезжать — заберете меня с собой.

Леннар побледнел от злости и попытался отобрать у него свиток, но было уже поздно — для этого требовалось схватить Кадана и забраться ему под рубашку, а подобного он позволить себе не мог. Одна мысль о такой близости сводила его с ума.

— Я обещал вашему отцу, — прошипел он, все же хватая Кадана. Тот развернулся, и получилось, что Леннар прижал его к себе спиной. Пах Леннара мгновенно набух, а проклятый мальчишка не преминул потереться о него ягодицами, рассылая по венам новую волну огня. Щеки его порозовели, и когда Кадан повернул голову, Леннар ощутил его горячее дыхание на своей щеке.

— А теперь обещайте мне. Или не увидите своего письма никогда.

— Вас мало пороли, шевалье.

— Хотите исправить этот недосмотр? — Кадан снова потерся о него, и Леннар испустил сквозь сжатые зубы полурык-полустон.

— Сначала передайте письмо, — сказал он, резко отстраняясь. И, более не говоря ничего, направился по коридору прочь.

Кадан не подвел. Все случилось так, как и обещал его отец. В первый же вечер он пел для всех — и король Роберт, затаив дыхание, слушал его. А когда баллада подошла к концу, и Кадан возвращался в зал, к другим почетным гостям, поймал его за запястье и сказал:

— Я завидую вашему отцу.

— Мне следует поблагодарить вас за комплимент, — Кадан склонил голову, — но вместо этого я хотел бы вас кое-о чем попросить.

Роберт озадаченно смотрел на него, а Кадан торопливо извлек из рукава письмо и подсунул ему.

— Прочтите, — шепнул он, — и завтра, когда поднимется луна, дайте мне ответ.

Брюс был заинтригован. Перед мальчиком было трудно устоять даже тому, кто давно женат. Тем же вечером он вскрыл письмо и хотя нашел там далеко не то, что ожидал, интерес его не угас.

Раньше чем снова опустилась темнота, он послал слугу передать Кадану ответ.

"Пусть заинтересованное лицо ждет меня в зале для встреч", — гласило письмо. "Завтра после вечерни".

Ассамблеи проходили в огромном продолговатом зале, вмещающем до двухсот человек. Он занимал весь второй, надстроенный уже таном Локхартом этаж, опиравшийся на крепостную стену и старую казначейскую башню. Туда вели двадцать ступеней крыльца. Несущие конструкции нефа не были скрыты, зал хорошо освещался тремя большими окнами, выходящими в сад, и высоким окном с видом на море.

Тан попадал в большой зал прямо из своих покоев по внешней деревянной галерее.

С наступлением темноты Леннар вступил в зал. В зале горели более пяти десятков факелов, и внутри него собрались семеро вооруженных рыцарей и сеньоров. Среди богато одетых придворных Леннар выделялся своей белоснежной туникой и перерезавшим ее, запрещенным по всей Европе, красным крестом.

Он невольно пытался отыскать Кадана глазами — но, конечно же, не смог. Здесь не было никого, кого не пригласил бы лично король.

Разговор длился долго, но оказался прост.

Обменявшись приветствиями и заверениями в почтении, они заговорили о том, что мог бы принести обеим сторонам тайный союз.

В тот вечер ответа король не дал — он попросил Леннара оставить его и удалился на совещание с сеньорами, среди которых был и тан Локхарт. Только на рассвете Леннар отыскал подсунутое под дверь его комнаты письмо и небольшую записку, прикрепленную к нему: "Магистру, и никому еще".

Леннар спрятал письмо под одежду и стал собираться в путь.

Уехать сразу он не мог, тем более что это вызвало бы подозрения. День он провел так же, как и все предыдущие дни до того.

Тан объявил выезд на охоту, где его сопровождали и Роберт, и Кадан, и Леннар.

Долгое время охота поддерживала тана в хорошей форме. Вставал он рано утром, а затем весь день и в любую погоду мог преследовать оленей и иногда забирался в самую глушь. Бывало, что охота длилась несколько дней, и весь отряд оставался передохнуть в одной из его деревень — если тому не мешали известия об очередном наступлении англичан.

За огромные деньги тан выписывал из дальних стран различных животных для зверинца, конюшни, псарни и даже пытался заселить некоторыми редкими животными леса.

Теперь они с сиром Робертом ехали впереди, обсуждая собак, Леннар же оказался в свите.

В какое-то мгновенье Кадан замедлил ход своего коня и оказался возле него.

— Вы обещали, — напомнил он, глядя вперед.

— Я помню все, что обещал, — подтвердил Ленар.

Кадан выпустил поводья и накрыл ладонью запястье рыцаря — там, где заканчивалась сталь. Пальцы его рассылали по телу дрожь.

Леннар чуть повернул голову, разглядывая его.

В тот день на плечах Кадана лежала накидка, отороченная мехом французской куницы, и нежные щеки тонули в нем. Контур белого лица в оправе медных волос, казалось, был выгравирован на плоскости небосвода. Профиль юноши глубоко врезался в сознание Леннара. Таким прекрасным он не видел его еще никогда.

"Как будто я знаю его уже много, много лет", — промелькнула непонятная мысль у него в голове. Когда Кадан был рядом, Леннар в самом деле чувствовал загадочное родство.

— Вы отдаете себе отчет в том, — сказал он, — что, став тамплиером, вы потеряете право владеть украшениями, оружием или землей?

Кадан кивнул.

— Я младший сын, — сказал он, — я и не претендую ни на что.

— Вы не сможете носить меха дороже овчины. Забудете про мягкую постель, потому как теперь лучшей из ваших спален станет для вас общая спальня в командорстве, где двадцать кроватей стоят в ряд.

Кадан побледнел. Но он не верил в то, о чем говорил Леннар до конца, и потому снова кивнул.

— Вы будете есть черный хлеб и пить только воду, и не потребуете ничего больше. Потому что ничего больше орден вам не обещал.

— Хорошо, — тихо сказал Кадан. Ему было жалко расставаться с прежней жизнью, но расстаться с Леннаром казалось попросту невозможным.

— Вы станете беспрекословно слушаться меня. Иначе я жестоко вас накажу.

— Да… — выдохнул Кадан, — я этого хочу.

Кровь снова понеслась по его животу и ударила в пах.

— Понимаете ли вы, что это не игра? Принесшему обеты ордену нет пути назад.

— Но вас могут исключить за грехи, вы сами сказали так.

— Да. И я — или вы, или любой другой будут отправлены в бенедиктинский монастырь. Поверьте, его обитателям живется еще тяжелей.

Кадан понуро кивнул. И все равно он не мог отступить.

"Но вы будете рядом со мной", — подумал он, но вслух говорить не стал, чтобы не спугнуть.

— Так вы возьмете меня с собой? — спросил он.

— Я сделаю как обещал.

Леннар пришпорил коня и постарался затеряться среди других всадников, сопровождавших тана и короля.

Кадан ждал до окончания дня. И когда они остановились в деревне на ночлег, продолжал ждать. А затем ждал и весь следующий день — но Леннар больше не приближался к нему.

Они вернулись в замок на третий день, поздним вечером, и Кадан сразу же отправился спать. В ту ночь ему не снилось ничего — так он устал.

А когда наутро поднялся и отправился к башне Леннара, чтобы задать наиболее волновавший его вопрос, то обнаружил, что она пуста.

— Куда он делся? — прокричал Кадан, врываясь в покои к отцу.

Апартаменты самого тана занимали семидесятиярдовое крыло, возвышавшееся над скалой. На первом этаже находились винный погреб, людская, кухня и арсенал, на втором — ковровая комната, пол которой покрывали мягкие ковры, и хозяйская спальня.

Отец сидел на скамье у окна и читал донесения с мест.

— Делся — кто? — спросил тан.

— Леннар. Сэр Леннар. Где он?

Тан поднял бровь.

— Сэр Леннар вынужден был срочно покинуть наш замок. Тебе ли не знать — ты ведь сам просил передать письмо. И не кричи, пожалуйста, Кадан, об этом не должен узнать никто.

Кадан бросился к окну, выходившему на плоскогорье, в надежде разглядеть всадника, едущего прочь — но над долиной стоял туман. И только кое-где проступали скалистые края берегов озера и виднелась коричневатая вода.

Кадан испустил протяжный стон и ударил кулаком по стене.

* В мифологии андрогины — мифические существа-предки, перволюди, соединяющие в себе мужские и женские признаки. За то, что андрогины пытались напасть на богов (возгордились своей силой и красотой), боги разделили их надвое и рассеяли по миру. И с тех пор люди обречены на поиски своей половины.

 

ГЛАВА 6

Не желая демонстрировать свое тесное знакомство с таном Локхартом, Леннар принял решение не садиться на корабль в ближайшем порту, а обогнуть залив и отправиться в Абердин. Оттуда на материк везли рогатый скот, лососину, выловленную у северного побережья, яйца, масла, свинину и хлеб, так что найти попутное судно Леннар ожидал без особых проблем.

Путь Леннара снова пролегал на юг. Стуча копытами по камням шотландского плоскогорья, конь нес его мимо озер, наполненных мутной от поднявшейся тины водой. По витиеватым дорожкам, опоясавшим склоны гор. И далее, к берегам Северного моря*, где можно было погрузиться на корабль и отправиться к берегам континента.

День за днем накрапывал бесконечный серый дождь. Плащ промок насквозь, и попона, которой Леннар накрывался по ночам, не согревала совсем.

Он старался избегать городов и сел, чтобы лишний раз не вставать перед выбором — нарушить устав и скрыть от людей свой крест или умереть.

Только к концу десятого дня путешествия он снова укрыл плечи дерюгой. Спешился и, ведя коня в поводу, вошел на улицы Абердина.

Портовый город на восточном побережье Шотландии встретил его шумом торговых улиц и криками зазывал, которым любая погода была нипочем.

Он шел, низко опустив голову, прикрытую капюшоном, и, стараясь не выдать гордой осанки рыцаря, исподлобья оглядывался по сторонам.

Свиток с письмом обжигал ему грудь. До сих пор он был единственным, что Леннару удалось уберечь от дождя.

Добравшись до порта, он обнаружил к тому же, что все корабли, что стояли у причалов, собираются плыть на север, а не на юг — куда ему было надо.

Походив вдоль пристани, он нашел все-таки матроса, чей корабль готовился к отплытию на юго-восток — в Фландрию.

— Конечно, мы возьмем пассажира, — сказал тот, с сомнением разглядывая его, — но это будет стоить пятнадцать серебряков. Спать придется на палубе, само собой — у нас нет кают.

— Хорошо, покажите, с кем я могу поговорить, — согласился Леннар. Для него значение имел только срок.

Но и капитан корабля не собирался отправляться прямо сейчас: он сообщил, что только что его наняли доставить груз мехов в Антверпен, и придется ждать до утра, пока будет происходить погрузка. Антверпен вполне устраивал Леннара.

Взяв задаток за проезд, он сказал Леннару, чтобы тот возвращался с утра.

Леннар со вздохом развернулся и собрался было покинуть причал, когда увидел фигурку в черном плаще с капюшоном у самого входа в порт.

Леннар прищурился.

Преследование чудилось ему всю дорогу от замка Уик. Потому он и спешил так: во чтобы то ни стало следовало доставить в командорство письмо, даже если там содержался отказ.

То всадник мелькал среди деревьев или скал, то вдалеке Леннару слышался чей-то крик. Возможно, и сейчас перед ним стоял всего лишь портовый вор — но Леннар должен был убедиться, что это не шпион англичан.

Он решительно направился туда, где расположилась фигура в капюшоне.

Тот, кажется, заметил, что привлек к себе излишнее внимание, и, развернувшись, торопливо направился к ближайшему проулку.

Леннар ускорил шаг, намереваясь последовать за ним, но навстречу ему попалась группа подвыпивших моряков. Он попытался миновать их, не вступая в конфликт, и когда это ему наконец удалось, обнаружил, что человек в капюшоне уже исчез.

Леннар остановился, размышляя, что теперь.

Ночевать на улице было опасно — во сне он мог лишиться письма. В хороший трактир его бы в таком виде не пустил никто — но все же Леннару не оставалось ничего, кроме как попытать счастья.

Отыскав небольшую таверну у входа в порт, Леннар отдал хозяину несколько золотых и взамен получил комнатушку под лестницей на одну ночь.

Когда, поужинав в общем зале, Леннар спустился туда, он обнаружил, что каморка оказалась не такой уж плохой. Помимо кровати и грубого деревянного стола в ней даже имелось окно.

Потушив свечу, оставленную ему хозяином, Леннар стянул тунику и, аккуратно сложив ее, повесил на спинку кровати. Подошел к окну и выглянул наружу.

Там, в полумраке улицы, в тусклом свете луны, ему снова почудился бесформенный силуэт. Сомнений быть не могло — кто-то следил за ним.

Однако ночью Леннар не мог поделать с преследователем ничего.

"Скоро я покину порт, — подумал он, — и дело, так или иначе, будет решено".

Он захлопнул ставни, опустился на кровать и уснул.

Вставал Леннар до рассвета. Он омыл лицо травами, произнес необходимые молитвы и снова направился в порт.

Корабль уже готовился к отплытию и, поднявшись на борт и устроив коня, Леннар нашел себе место на корме.

Спал он плохо, и потому теперь, когда борта корабля мерно покачивались на волнах, его снова стало клонить в сон.

Он не заметил, как задремал. Во сне ему, как все прошедшие ночи, чудился Кадан. Леннар стоял во дворе замка Уик. Вокруг царила ночь. И только бледный свет звезд заливал серебром полумесяц лица, видневшегося в стрельчатом окне гранитной башни. На Кадане не было ничего, кроме простой белой рубахи, сползшей с плеча, но именно таким он казался Леннару ближе всего. Даже во сне он с трудом мог справиться с желанием сорвать бесполезную ткань, не прикрывавшую ничего, и начать целовать: это плечо, плоскую грудь, впалый живот. А может быть, что-то еще.

Леннар сходил с ума и понимал это даже теперь. Он одержим — и теперь, во сне, готов был признаться себе, что демоны одолевают его. Один демон. Имя которому Ка-дан.

Леннар открыл глаза и обнаружил, что произносит имя шотландца — вот так же, обрывисто, вслух, по слогам. И это имя звучит знакомо — как будто Леннар знал его всю жизнь.

В следующую секунду, однако, он понял, что не собственный голос стал причиной его пробуждения, а разгоравшийся на штанцах скандал.

Корабль уже покинул залив, и серые тучи немного расступились перед ним. Дождь прекратился, но судно по-прежнему окружал туман. Так что со своего места Леннар с трудом смог разобрать, что происходит там, на другой стороне корабля. Зато слышал голоса.

— За борт его.

— Пустите. Мне нужно на материк.

Леннар вздрогнул. Этот голос он знал. А еще через секунду над палубой взметнулся черный плащ — и Леннар метнулся туда, где трое матросов держали за руки мальчишку с рыжими волосами, рассыпавшимися по плечам.

— Что здесь происходит? — спросил он, и спокойный голос храмовника легко перекрыл шумную брань. Леннар стянул капюшон на спину, чтобы можно было видеть его глаза, и чуть отвел в сторону плащ, демонстрируя рукоять меча, но не тунику с алым крестом.

Матросы один за другим повернулись к нему, и каждый, заметивший блеск меча, замолкал. Мальчишку, впрочем, продолжали держать — но уже не пытались вышвырнуть за борт.

— Тебе-то… — попытался спросить один из них, но, последним заметив рукоять, тоже замолк.

— Зайца нашли, — наконец произнес старший матрос, — знаешь, что ли, его?

Леннар подошел к Кадану вплотную и, глядя прямо в голубые, полные отчаянья глаза, произнес:

— Не уверен. Вроде видел, но припомнить не могу.

— Но… — попытался заговорить мальчишка, но один из матросов тут же зажал ему рот рукой.

— Довизжался, хватит уже.

Кадан дернулся, пытаясь высвободиться.

— В сундуке для хлеба сидел, паскуда такой. Так что тебе, воин, нужен он, или все-таки за борт? — матрос демонстративно потянул Кадана в сторону. Тот исхитрился и цапнул за палец того, кто зажимал ему рот.

— Сэр Леннар, вы обещали. Возьмите меня с собой.

Леннар опешил на секунду — имя его произносить здесь было совсем ни к чему.

Потом рванул Кадана на себя, так что матросы от неожиданности выпустили его. Кадан забился — теперь уже в его руках. Снова попытался укусить за палец — теперь уже Леннара, который тоже решил зажать ему рот, пока мальчишка не наболтал черт знает чего.

— Замолчи, — прошипел ему в ухо Леннар, а затем, обращаясь уже к команде, добавил, — я заплачу за его проезд. Как за себя — пятнадцать монет.

— Двадцать пять, — выпалил стоявший поближе матрос.

Леннар перехватил Кадана одной рукой, а другой залез в кошелек. Отсчитал двадцать монет и швырнул на палубу.

— Только чтобы капитан не имел вопросов ко мне.

— Хорошо.

Матросы поспешно разобрали деньги, и только когда они удалились, Кадан, наконец, перестал биться в его руках.

— Сэр Леннар, благодарю, я никогда с вами не расплачусь, — вполголоса забормотал он, едва рот его оказался свободен.

Леннар подтолкнул юношу к корме, развернул к себе лицом и, взяв за плечи, хорошенько встряхнул.

— Какого дьявола ты делаешь здесь? — прошипел он Кадану в лицо.

Глаза юноши расширились в притворном удивлении.

— О, сэр Леннар, разве адепты Ордена не должны быть вежливы всегда и везде?

Леннар скрипнул зубами, но плеч мальчишки не отпустил.

— Как мне теперь отправить тебя домой? — не ожидая, в общем-то, ответа, спросил он.

— Никак. Я собираюсь отправиться с вами, куда бы вы ни направились теперь.

— Я обещал твоему отцу.

— А мне? Разве вы не обещали мне? Я вам помог.

— Нет, — рявкнул Леннар и, понимая, что снова готов сорваться, отпустил его. Он с трудом сдержался, чтобы не присовокупить крепкое словцо.

— Сэр Леннар, — уже спокойнее произнес Кадан, оправляя свой подбитый куницей плащ и стряхивая с него грязь, — поверьте, я буду верен вам как никто. Вы не отыщите оруженосца лучше меня.

Леннар покачал головой. У него было столько причин отказать, что он даже не знал с чего начать.

— Во-первых, — медленно произнес он, — я обещал твоему отцу. Твоя выходка позорит меня.

Кадан хотел возразить, но Леннар жестом приказал ему молчать.

— Во-вторых, ты нужен семье. Ты бард — и твой долг хранить тайные знания и легенды, а не бегать по чужим землям с мечом.

Кадан снова открыл рот, чтобы возразить, но когда рука Леннара потянулась чтобы зажать его, поспешил закрыть.

— И в-третьих, — после долгой паузы сказал Леннар то, чего совсем не хотел говорить, — сейчас не то время, чтобы вступать в орден, Кадан. По всей Европе наш крест стал причиной обвинений в ереси. Я не сниму белый плащ, потому что принес обеты — и не отступлю от них. Но у тебя нет никаких причин приносить их теперь.

— Мои обеты принесены тебе, — медленно и тихо, будто объясняя ребенку самые простые истины, произнес он, — давным-давно. Еще до начала времен. Моя душа поклялась твоей, что никогда не покинет ее. И теперь, какой бы ни была твоя судьба — пусть она станет и моей.

Леннар смотрел ему в глаза. Теперь, как никогда, ему казалось, что он уже слышал эти слова и видел это лицо.

Он стиснул губы и на секунду опустил веки.

— Кадан, — повторил он, — если это так, то тем более я не желаю тебе такой судьбы, как у меня. Стоит мне ступить на берег Франции — и я, возможно, буду сожжен. А ты должен жить. Такова твоя судьба.

Кадан не стал отвечать. Лишь прильнул к нему и опустил голову Леннару на плечо. Леннар хотел, но не смог оттолкнуть его. И хотя то, что происходило между ними, было неправильно, в эти мгновения ему казалось, что все должно быть и может быть только так.

 

ГЛАВА 7

Ночь опустилась на палубу корабля, а Кадан все никак не мог сомкнуть глаз.

Небо прояснилось, и теперь звезды своим светом озаряли лицо Леннара — спокойное и печальное. Он лежал, опустив голову на деревянную скамью у самой кормы и подложив под нее вещевой мешок.

Кадан не мог отвести взгляда от его ресниц, слегка подрагивающих во сне. От век, под которыми беспокойно метались зрачки.

Неимоверных усилий стоило ему держаться на расстоянии вытянутой руки, вместо того, чтобы наклониться и коснуться поцелуем сухих губ.

Когда Кадан понял, что Леннар без предупреждения оставил его, на несколько мгновений отчаянье охватило его. Казалось, он потерял вовсе не человека, который стал объектом его пристального внимания в последние несколько недель — Кадан потерял самого себя. Будто сердце вынули из его груди.

Он, однако, нашел в себе силы вежливо попрощаться с отцом и уже на полпути в свои комнаты понял, что следует делать теперь.

Замок Уик не только располагал всем необходимым для обеспечения проживания короля и его свиты, но мог выдержать и длительную осаду. Для снабжения его водой около большого зала имелся глубокий колодец. Он же служил входом в подземелье каменоломен, где добывали камень для строительства замка. А подземные ходы из каменоломен вели прямиком в город.

Дорога эта проходила под озерами и под холмом, и потому, зная правильный путь, можно было добраться до города всего за пару часов — в то время как путь верхом требовал больше из-за того, что дорога шла в обход холма.

У Кадана, конечно, не было уверенности в том, что Леннар вообще отправиться в Уик. Но, с другой стороны, рыцарю, покинувшему убежище среди ночи, неизбежно требовалось запастись едой. А сделать это где бы то ни было, кроме городского базара, он не мог.

Колодец позволял спустить до уровня пещер вещевой мешок. Хрупкий юноша, такой как Кадан, мог, конечно же, спуститься в пещеры и сам.

Куда тяжелее дело обстояло с конем.

Кадан свернул в сторону конюшни и какое-то время разглядывал своего любимого жеребца. Жаль было оставлять его одного, но пропажа коня из конюшни вызвала бы слишком много подозрений — а отец никогда бы не позволил Кадану вот так покинуть дом. Это юноша отлично понимал.

Вместо того чтобы седлать коня, он вернулся к себе. Выпотрошил ларцы и собрал все те ценности, которые легко удалось бы продать. Распихав их по карманам, Кадан накинул на плечи плащ — он вовсе не был уверен, что вернется к зиме, да к тому же его было бы совсем уж обидно оставлять.

Побросав в мешок предметы первой необходимости, Кадан отправился на кухню и там обогатился несколькими небольшими кругами сыра и караваем хлеба. Больше ничего стащить не удалось — кухарка заметила его, и прежде, чем она начала задавать вопросы, Кадан поспешил скрыться с глаз.

Спуститься в колодец днем он не мог — пришлось ждать темноты. Так что остаток дня Кадан провел на крепостной стене, глядя на раскинувшиеся в низине озера и пытаясь высмотреть на горизонте силуэт всадника, который наверняка уехал уже достаточно далеко.

Только когда на замок опустилась ночь, Кадан направился к колодцу. Привязав веревку к лебедке, он подергал за нее и перепрыгнул через бордюр. Руки тут же сорвались и поехали вниз. Кадан пискнул от неожиданности, но тут же замолк, возобладал над собой и дальше двигался уже как умелый скалолаз.

Он удачно перехватил веревку — успев, правда, пару раз удариться о края колодца, локтем и плечом, и, торопливо перебирая руками, спрыгнул на каменный карниз, который скрывал нишу, уводящую далеко вглубь холма.

Кадан хотя и не путешествовал толком никогда, все же был гибок и силен, и путь давался ему легко. В подземелье было холодно, но мысли о том, что вскоре он окажется с Леннаром вдвоем, согревали его.

Однако когда он выбрался на поверхность, что-то поменялось в нем. Будто пробудилась сила, дремавшая с самого рождения внутри. Она пока еще не наполнила его до краев, но билась вторым сердцем в груди.

Кадан отыскал Леннара в городе меньше чем за час — как будто между ними протянулась невидимая нить.

Он стоял в полумраке проулка, низко надвинув капюшон, и никак не решался подойти. Незнакомый страх охватил Кадана.

"А что, если он снова оставит меня?" — билась мысль.

И Кадан решил обождать. Он готов был тенью следовать за тем, кто не давал покоя его душе. Безошибочно находил путь, которым следовал Леннар — но держался позади, так чтобы рыцарь не мог заметить его.

У торговца лошадьми он на несколько отцовских фибул выменял гнедую кобылу — такую, чтобы не бросалась в глаза.

Иногда он слышал ржание его коня далеко впереди или топот копыт и тогда замедлял ход, чтобы не выдать себя.

А потом на плоскогорье опускался ночной мрак. Кадан разжигал костер, и ему казалось, что пламя наполняет его. В пляске алых лепестков он видел картины, которых в жизни видеть не мог.

Если бы Кадан был немного старше или циничней, он, возможно, подумал бы, что это лишь кружево старых сказаний переплелось в его голове. Но Кадан не пытался понять, откуда приходят видения — знал только, что они становятся ярче мира, в котором он жил.

Иногда, не сдержавшись, он начинал негромко, вполголоса петь — и слова баллад сами приходили к нему. Он пел о дальних берегах, где травы покрыты инеем, а воды рек подернуты льдом. О бесконечной пелене снега — белой, как мука на руках, и о воине, который ждал его у реки. И с каждым новым словом, покинувшим его легкие, боль сильнее теснилась в груди. Сердце его рвалось к Леннару, хотя Кадан и не знал, что за сила притягивает его.

Сны, до сих пор сладкие, теперь наполняла горечь — то ли тоска по несбыточному, то ли обреченность и боль воспоминаний, которые не вернуть.

Кадан не знал.

И когда Леннар снова вошел в город — теперь это был Абердин — Кадан уже не мог справиться с собой. Держаться в отдалении становилось все более невыносимо для него.

Он думал, что стоит открыться Леннару, стоит заставить рыцаря принять его любовь, как это пройдет.

Но этого не произошло.

Продолжая следить за Леннаром, Кадан вычислил шхуну, на которой тот собирался отправиться в путь. Продав недорого коня трактирщику, он подождал наступления ночи и в темноте, пока матросы с пользой проводили последнюю ночь на берегу, забрался на нее.

Теперь Леннар не смог бы избавиться от него — как бы того ни хотел. Дела рыцаря были слишком срочными, чтобы возвращаться на британские берега, и, значит, ему оставалось только взять Кадана с собой.

Кадан полулежал на палубе, устроившись насколько это возможно близко от него. Он положил локоть под голову и разглядывал лицо Леннара.

Нет, наваждение не прошло.

Теперь, когда объект его желаний был рядом, жажда стала только сильней.

Кадану хотелось касаться его. Прямо сейчас забраться под плащ и провести по плотному торсу рукой. Пусть даже ладонь его ощутила бы стальные кольца кольчуги, а не плоть.

Леннар не походил на тех тамплиеров, о которых рассказывали заезжие менестрели — лысых, с длинной окладистой бородой.

У Леннара борода была аккуратной и мягкой даже на вид. А черные волосы спускались ниже плеч, как у диких вождей прошедших времен.

Кадану хотелось вплести в них пальцы и перебирать всю ночь. А еще больше ему хотелось, чтобы Леннар проснулся и застал его за этим занятием. И смотрел на него. И целовал — как целовал уже дважды в замке Уик. Только дольше и сильней.

Кадан осторожно опустил руку к его лицу.

Волосы его скользнули по плечу и накрыли Леннара раньше, чем Кадан успел их перехватить.

Леннар открыл глаза.

Несколько секунд они смотрели друг на друга.

Рука Леннара, потянувшаяся было к рукояти меча, замерла.

— Что вы делаете? — чуть хрипловато спросил он.

Кадан облизнул губы. Впервые слова покинули его.

— Я люблю вас, — только и прошептал он.

Леннар молчал.

Не дожидаясь, пока Леннар оттолкнет его, он наклонился и принялся целовать его.

Вначале губы Леннара оставались неподвижными, но уже через несколько мгновений они поддались, впуская язык Кадана. Леннар легко позволил исследовать себя изнутри. Непонятное ощущение, что Кадан никогда, ни при каких обстоятельствах не сможет причинить ему вреда, соединило их в одно целое.

Руки Леннара сами собой обхватили талию Кадана и прижали его к своему телу — но лишь на несколько секунд. Леннар тут же опомнился и, с трудом преодолевая ту силу, что неумолимо тянула его к юноше, отстранил Кадана от себя.

— Нет, — твердо сказал он, — если правда то, что вы сказали — вы будете уважать мои обеты.

Кадан застонал.

— Льеф… — выдохнул он и замер, сам не зная, почему это имя сорвалось с его губ. Но теперь, когда он произнес его вслух, Кадан был уверен, что оно подходит Леннару как никакое другое подходить не могло.

Леннар не заметил оговорки. Он взял Кадана за плечи и усадил, а затем сел и сам.

— Послушайте меня… — сказал он, — если вы хотите стать моим оруженосцем, то не должны больше нарушать моих приказов. Я не смогу повторять их каждый вечер, пока вы не заучите их наизусть. Если вы еще раз ослушаетесь — мне придется вас наказать.

Кадан судорожно кивнул. Глаза его расширились в предвкушении, и Леннару оставалось лишь вздохнуть.

— Что вы приказываете сейчас? — тихо спросил Кадан.

— Прекратить… — Леннар неопределенно очертил рукой круг, не зная, как назвать то, о чем думал Кадан день и ночь, — всякий раз когда вам придет в голову меня поцеловать — произносите "Отче наш" пятьдесят раз, — наконец определился он. — А если не поможет — то еще двадцать пять.

Кадан кивнул и опустил взгляд, но Леннар все равно не обнаружил должного смирения в блеске его зрачков.

Леннар принялся снова устраиваться спать, но Кадан поднял взгляд и так внимательно смотрел на него, что Леннар не удержался и спросил:

— Что еще?

— Сэр Леннар… А завтра утром, когда вы будете вставать… Вы позволите мне застегнуть ваш доспех?

Леннар представил, как маленькие пальчики шарят по его телу и норовят забраться между ног.

— Нет, — выдохнул он. — Я не собираюсь его снимать.

— А я мог бы и в этом вам помочь, — Кадан наклонился, и рука его скользнула по плечу Леннара прежде, чем тот успел оттолкнуть ее.

Леннар наградил его свирепым взглядом, и Кадан замолк.

Леннар снова пристроил голову на скамью и поймал задумчивый взгляд Кадана на своих сапогах.

— А можно… — спросил тот.

— Нет, — отрезал Леннар. — Еще одно слово — и по прибытии в порт я поставлю вас на горох.

Кадан обиженно надул щеки.

— Могу я по крайней мере лечь возле вас? — спросил он после долгой паузы, когда Леннар уже начал засыпать, и тут же пояснил: — Очень холодно. Вы могли бы меня согреть, а я вас.

Леннар колебался. Ветер в самом деле пронизывал насквозь.

— Хорошо, — сдался он.

Кадан тут же приник к нему всем телом, распластался по боку Леннара и бедру и, покопошившись, устроил голову ему на плечо, так что горячее дыхание касалось выемки между ключиц.

Леннар замер, начиная догадываться, что этой ночью уже не уснет — но Кадан, как назло, опустил веки и мгновенно погрузился в сон, так что Леннар не решился разбудить его и прогнать.

Сам он так и лежал, глядя в звездное небо, до самого утра.

 

ГЛАВА 8

— А ты был оруженосцем? — спросил Кадан, наблюдая, как приближается к ним черная махина замка Гернштейн.

Вот уже шесть дней, как они высадились на берег и ехали по размытым дождями проселочным дорогам, иногда сворачивая в лес и выезжая по просекам на очередной заброшенный тракт.

— Нет, — ответил Леннар, и от равнодушной простоты его тона у Кадана засосало под ложечкой.

Если бы Леннар был не братом Креста и Храма, а его собственным братом, он давно бы уже заехал ему по голове.

— Закончив обучение в небогатом французском командорстве Куломьер, я был признан достойным обета и получил возможность вступить на стезю

рыцаря, отмеченного судьбой. Я участвовал в делах ордена в различных начинаниях — далеко не всегда связанных с ношением меча. Впрочем, к тому времени я уже носил перевязь и привык ходить в разъезды с герцогом Бретонским.

Витиеватые формулировки, которыми Леннар обычно выражал простейшие мысли, то ли рассчитывая их пояснить, то ли сознательно отделяя себя от остальных, начинали Кадана раздражать.

"Моя слава и доблесть — лишь слава Ордена", — говорил рыцарь, стоило Кадану спросить его, был ли он в Святой Земле и делал ли по приказу Храма что-нибудь еще.

Если такая манера была вполне уместна и даже выгодно выделяла его среди других при дворе, то после того как они провели вместе две недели пути, засыпали в объятьях друг друга и вместе справляли нужду за борт корабля, Кадану казалось, что он вправе рассчитывать на более теплые слова.

Леннар однако оставался холоден, как скала, и хотя Кадан все так же испытывал непреодолимую тягу к нему, он уже начинал задумываться: есть ли вообще у рыцаря душа, или, как и говорят католики, ее забрал Бафомет.

Зато Леннар не переставал повторять для него устав: может, в самом деле хотел, чтобы Кадан заучил его наизусть, а может, старался таким образом отпугнуть.

— Никто из членов Ордена, — говорил он, — не может приобрести в собственность чтобы то ни было, даже оружие, по предложенной цене — хоть бы и за несколько солей.

— Стало быть, — задумчиво тянул Кадан, — никто не воспрещает членам Ордена принимать дары…

Мысль была хороша, но Леннар не слушал его.

— Никто так же не имеет права требовать признания своих заслуг.

Кадан вздохнул. Вот уж что не волновало его сейчас.

— С момента твоего вступления в орден тебе следует соблюдать благоразумие. Послушникам рекомендуется читать правила до тех пор, пока они не усвоят, как им следует себя вести, — добавил Леннар, будто заметив, что Кадан заскучал.

— О каком благоразумии может идти речь, — не сдержался тот и пришпорил коня — но Леннар, само собой, и не думал его догонять. Так что, проехав пару десятков шагов, Кадан был вынужден замедлить ход.

— Что еще я должен знать? — устало спросил Кадан, снова пристраиваясь боком к его коню.

— Устав предоставляет магистру почти неограниченную власть над оруженосцем.

И хотя Кадан вначале хотел поинтересоваться, что насчет власти рыцаря над оруженосцем, он поразмыслил немного и вместо этого спросил:

— Но что будет теперь? Когда магистр… Если его осудят?

Леннар поджал губы.

— Я говорил тебе, что сейчас не лучшее время принимать обет.

— Но я же не об этом, Леннар. Что будет с тобой?

Ленар умолк и далеко не сразу произнес:

— Мои обеты уже принесены, и я не тот человек, чтобы от них отступать. Что останется от меня, если я нарушу обет?

— Ты считаешь, что кроме обета в тебе нету ничего?

— Думаю, нет, — Леннар качнул головой. — Я младший сын не слишком знатного рода. У меня нет ни денег, ни земель.

— Не богатство делает человека собой.

— А что?

Кадан замешкался. Спустя несколько недель он все еще не знал Леннара достаточно хорошо, чтобы судить о нем.

— У тебя есть твой меч… — только и смог произнести он.

— Вот именно, — подтвердил Ленар, — меч. На груди у меня крест, и он делает меня слугой Бога. Меч мой разит во имя Его. Но убери крест, и ты увидишь перед собой лишь человека, который не умеет ничего, кроме как орудовать мечом. Единственное занятие, которое я смогу найти для себя — убивать за деньги или за хлеб.

— Ты можешь пойти на службу к одному из королей… — растерянно произнес Кадан, но Леннар отрезал:

— Нет. Ни один из королей не стоит того, чтобы ради него совершить грех.

Кадан опустил взгляд.

— Это от того, что Филипп предал вас, ты считаешь так?

— Отчасти. Но дело не только в нем.

— Но… Ты мог бы уплыть далеко-далеко. На запад или на восток. На западе ты мог бы служить моему отцу…

Леннар сделал вид, что не заметил последних слов.

— Святая земля потеряна, — сказал он, — восток закрыт для нас. Очень трудно отвоевать утраченное, особенно, когда преследуют тех, чья святая обязанность вернуть Гроб Господень.

— И все, что вы делаете, теряет смысл.

— Именно так.

— Но тогда зачем служить…

— Видимо, ты не сможешь понять, — говоря последние слова, Леннар отвернулся от него, и между путниками надолго наступила тишина.

— Ты должен будешь забыть о ярких цветах, — через какое-то время продолжил он. — Одежда служителя ордена может быть только одного цвета: будь то белый, черный или бурый. В доказательство того, что мы, рыцари, принявшие монашеский обет, служим Господу, наши мантии и плащи одного цвета — белого. Оруженосцы и служители носят черный и бурый цвет.

— Хорошо, — Кадан понуро кивнул. Предыдущий разговор волновал его куда больше, чем цвет одежд, но он не решился возобновить его.

Оружие и сбруя рыцарей тоже не имели никаких украшений — хотя и были выполнены на совесть. Одежды братьев не различались между собой ничем, кроме цвета.

— Вступив в Орден, мы утрачиваем свое родовое имя и получаем новое, по которому только и можно обращаться к нам, — продолжал Леннар на следующий день, когда до ворот замка оставалось всего несколько часов пути, — брат Гуго, брат Жофруа, брат Ролан.

— Брат Леннар… — протянул Кадан, и хотя от первого слова по венам его разлилось тепло, со вторым, казалось, что-то было не так, — брат Кадан… назови меня так.

— Ты еще не принял обет.

Леннар отвернулся от него и сосредоточил взгляд на конечной точке их пути.

Одна из последних нетронутых резиденций Ордена возносилась над холмами и рекой, горделивая и прекрасная, на фоне неба Саксонии. Двести лет она воодушевляла впечатлительные души и трогала сердца, оставляя в них неизгладимый след.

Гранитные стены и башни вздымались над лесом в командорстве, который еще год назад подчинялся Восточному отделению Ордена, главенствующему в германских герцогствах, подчиненного в свою очередь, как и все европейские провинции ордена тамплиеров, Великому Магистру. Теперь же оно, как и все отделения, подвластные Храму, лишилось головы.

Ворота были подняты для всадников.

Миновав их, путешественники оказались на просторном дворе. Помимо донжона, который можно было отыскать в любом замке, здесь возвышалась небольшая часовня, зал для собраний капитула. В отдельном здании размещались покои командора и братии, а под ними находились кладовые и погреба.

Вороны метались кругом черно-белой хоругви, развевавшейся на древке позолоченного креста на церковном шпиле.

— Сейчас отправляйся к коменданту. Скажи, что я прислал тебя. А мне нужно передать письмо, — с этими словами Леннар направил коня к конюшне, оставив Кадана в одиночестве озираться кругом.

Хмурым летним утром, после трехдневного поста и бдений, Кадан Локхарт, а теперь просто брат Кадан, вступил в новую жизнь.**

Он отказался от охоты и игры в шахматы, ибо теперь подобные развлечения были ему запрещены. И хотя жертва его была сродни жертве каждого из рыцарей, не о Храме и не о Кресте думал он, когда, в согласии с обрядом, клинок Леннара касался его плеча.

Для Кадана это утро и небо, и разорвавший тишину звук органа — все приобрело свой особый таинственный смысл.

Сердце его переполняла радость, горячая и всепоглощающая, подобная солнцу, поднявшемуся над деревьями, когда он смотрел в глаза Леннара, возвышавшегося над ним.

Однако первое разочарование настигло его вечером того же дня.

Он хотел было последовать за своим господином на ночь, в общую спальню, но Леннар ему отказал.

— Оруженосцы спят отдельно от нас, — сказал он, — я вас предупреждал.

— Предупреждали, — подтвердил Кадан. "Но я не верил вашим словам". Счастье, теплившееся в его сердце с самого утра, раскололось на тысячу осколков и теперь резало грудь.

Леннар провел его в конец коридора и, распахнув дверь, предложил пройти в залу, где так же, как и в покоях рыцарей, узкие кровати стояли в ряд одна за другой.

— С этого момента спать вы будете в сорочке, подштанниках, полотняных штанах и опоясанным кушаком. Сами догадайтесь почему. Постель ваша буде состоять из трех простынь, соломенного тюфяка и двух покровов. Один из покровов вам дозволено сменить на кисейное покрывало, если кастелян выдаст вам его. Никакой другой одежды, кроме той, что выдана кастеляном, вы носить не можете. Если вы позволите себе что-то купить вдобавок к ней, вы узнаете, насколько быстро произнесет свой вердикт по этому поводу суд.

Кастелян в самом деле выдал Кадану несколько вещей еще до того, как тот отправлялся в храм. Среди них были доспех — более простой, чем у Леннара, но для Кадана достаточно тяжелый — черная туника, попона, плащ, сбруя для лошади и меч. Все, в чем нуждался бы человек, у которого не было ничего. И куда меньше, чем то, что Кадан привык иметь.

— Далее, — продолжал тем временем Леннар, — моей обязанностью является ознакомить вас с тем, как следует появляться к трапезе — и приходить к ней обязательно вовремя. Необходимо являться по звуку колокола. Когда звон его объявляет, что наступило время принятия пищи, надо войти в трапезную и ожидать священников и духовников, чтобы вознести молитву перед едой. Вы должны взять на свою долю хлеба и воды. Прочесть молитву. После чего можете сесть и преломить ваш хлеб. Если вы окажетесь рядом с капелланом, вам следует смиренно произнести "Отче наш" перед тем, как приступить к еде. После этого можете вкушать в мире и в молчании хлеб и те яства, которые пошлет вам Господь. Но вы ничего не можете требовать, кроме хлеба и воды, ибо ничего больше вам не обещано.

"Отче наш" и еще две молитвы читали всегда: просыпаясь к заутрене в четыре часа утра. Вставая и надевая доспех. Спускаясь к завтраку. Заканчивая еду.

После еды направлялись в часовню вместе со священниками и в молчании воздавали благодарность Спасителю. Разговаривать до того, как был произнесен "Отче наш" и священник заканчивал слова благодарности к Богу, было запрещено.

Когда на колокольне звонили девятый час, снова следовало отправиться в часовню, и если там был священник, слушали его. Если же нет, произносили "Отче наш" тринадцать раз, семь раз "Богородицу" и шесть раз дневную молитву.

Во время вечерни произносили все три молитвы восемнадцать, девять и девять раз. После этого можно было отправляться ужинать. Перед повечерней, следовало немного угоститься, чем Бог послал: вином или водой — по выбору командора. Затем, если Кадан имел от Леннара какие-то распоряжения, нужно было исполнить их. Затем отправлялся слушать повечерню, где четырнадцать раз читал "Отче наш", а другие две молитвы по семь и семь раз.

В постели, перед тем как заснуть, читали "Отче наш" один раз, но, услышав удар колокола к заутрене, нужно было встать и прослушать мессу. Затем двадцать шесть раз повторить "Отче наш", а "Богородицу" и утреннюю молитву по тринадцать раз. К этому прибавлялось тридцатикратное повторение "Отче наш" в память умерших и тридцатикратное — в честь живых, если на завтрак подавали что-то помимо хлеба и воды.

Одним словом, когда во время тренировки с мечом на заднем дворе Леннар прижал к себе Кадана и ощутил бедром его твердый, как камень, член, и Кадан услышал вопрос:

— Вы читаете "Отче наш", как я вам приказал? — Кадан едва не ударил его всерьез.

— Я только и делаю, что читаю "Отче наш", — выпалил он, вырываясь из рук мужчины, и развернулся к нему лицом. Грудь Кадана тяжело вздымалась, а ноздри трепетали от ярости, как ноздри коня после бешеной скачки.

— Вы знали, для чего вступаете в Храм.

— Да, но… — Кадан замолк, не сумев подобрать слов.

Те, казавшиеся недолгими, часы, когда Леннар учил его обращаться с мечом, сводили Кадана с ума.

То самое ощущение забытого древнего колдовства, которое он впервые испытал в первые дни пути, глядя на огонь, поднималось в нем. Все казалось правильным и единственно настоящим — рука Леннара на его плече, мягкий взгляд его теплых глаз. Улыбка, иногда скользившая на лице.

— Брат Леннар… — в отчаянии прошептал Кадан, не зная, как еще передать ему свою любовь, — простите меня. Я не должен вас желать — но я не могу преодолеть себя. Я хочу, чтобы вы касались меня. Чтобы я касался вас. Более того, я хочу ощутить вас внутри себя. И я не знаю, почему это грех — если все, что живет во мне, это безграничная любовь.

Леннар ответил почти мгновенно:

— Помимо пятидесяти раз, читайте еще "Богородицу" — тридцать пять.

Кадан испустил протяжный стон и, замахнувшись мечом, нанес удар, который Леннару едва удалось отразить.

* В главе использованы выдержки из настоящего устава Ордена тамплиеров

** В Ордене тамплиеров оруженосцы не считались полноценными членами Ордена и не проходили посвящение. Но у нас пусть будет так

 

ГЛАВА 9

И все же, как бы Леннар ни старался отрицать тех чувств, что овладевали им, с каждым днем они становились все сильней.

К середине сентября Кадан проник в его сердце так глубоко, что, проснувшись утром и еще не вспомнив первые слова молитвы, Леннар уже думал о нем.

До завтрака Леннар с трудом удерживал себя, чтобы не навестить оруженосца и не отдать ему распоряжения — а если все-таки не удавалось удержаться, то затем, улучив немного свободного времени, таился в сумраке между корпусов командорства и наблюдал, как Кадан, следуя его приказам, прилежно полирует оружие или начищает коня.

Один только вид шотландца, сосредоточенно натиравшего промасленным лоскутом клинок, зачаровывал его. Леннар мог бы смотреть вечно на то, как пальцы Кадана скользят над лезвием меча. В такие минуты молодой шотландец не часто опускал взгляд на них — а по большей части смотрел на проплывавшую над крепостными стенами линию облаков. Но Леннару казалось, что взгляд его устремлен дальше, за горизонт.

Если оставалось время, после обеда они занимались мечом.

Кадан не был создан для того, чтобы управляться с оружием, и явно толком не держал его в руках никогда.

Рыцарский доспех был для него слишком тяжел, копье тем более оказывалось неуклюжим в его руках, и хотя Леннар понимал, что это пройдет, и стоит его хрупкому спутнику потренироваться год, как мышцы его нальются силой и станут буграми выпирать из-под туники — но отчего-то этого не хотел.

Кадан привлекал его точно таким, каким Леннар его нашел. Хрупкой тенью, сущностью жаркого летнего ветра, языком пламени, лишенным плоти. И эта неуловимость его натуры порождала странные чувства в его душе.

В сознании Леннара Кадана было как бы два — причем ни один из них не выполнял обязанности слуги.

Первый Кадан являлся ему во сне. Там, в туманном сумраке несбыточных видений, Леннар жестко насаживал его на себя, стискивал в объятьях до хруста в костях, впивался поцелуями в сладкие губы, которых ему не дано было коснуться наяву. Кадан из снов наполнял все его существо, превращаясь в огонь, охватывавший Леннара — огонь костров, на которых сжигают еретиков. И хотя пламя терзало его тело, Леннар не смог бы описать то, какой сладкой была эта боль. Соединиться с Каданом, сгореть в нем стало его безумной, неправедной мечтой.

Другой Кадан посещал его мысли днем. Он становился легким, как ветерок — и уловить его, коснуться пальцами Леннар не мог.

Таинственным духом он витал над ним, и чтобы Леннар ни делал, ему казалось, что Кадан смотрит на него. Или, скорее, ему хотелось, чтобы Кадан смотрел.

И потому, какое поручение ни получал бы Леннар от командора — отправиться ли в разъезд или в город за мукой — Кадана он неизменно брал с собой.

Одно ощущение близости тела юноши, его присутствия за спиной наполняло Леннара небывалой силой и уверенностью в себе. Он с трудом удерживал улыбку, которая рвалась высветиться на его губах, но так не подобала брату во Храме — такому, как он.

Если до этого лета Леннар ощущал себя обломком — ощущение отверженности и одиночества не покидали его, потому как мир, в котором он родился, был слишком стар для него: не было здесь ни героических подвигов, ни справедливых войн — то теперь Леннар обрел ту целостность, которую всегда искал. И в сердце его потихоньку разгорался теплый огонек.

Кадан же потихоньку приходил в уныние.

Чувства его входили в ту фазу, из которой обычно нет выхода у влюбленного невзаимно. Взгляд его по-прежнему стремился к Леннару, но теперь уже просто соприкосновение пальцев становилось для него мечтой. О большем Кадан и помыслить не мог. Поцелуи были забыты, и только во сне губы его все еще соприкасались с губами Леннара — а затем Кадан просыпался в холодном поту, понимая, что десятки других оруженосцев, старых и молодых, благородных, но часто и рожденных в крестьянских домах, спят сейчас по обе руки от него.

Выбор, который он сделал, превращался в кошмар — и не потому, что в обители храмовников жилось так уж тяжело.

Обеды оказались куда сытнее, чем пугал его Леннар, а во время долгих заутренней и обеден можно было отдохнуть и побыть наедине с собой, вспоминая строки почти забытых ныне баллад или достраивая в мыслях сны, в которых Леннар его обнимал.

Жизнь в командорстве, правда, оказалась довольно скучна — но не это мучило Кадана более всего, а то, что именно его вступление в Орден непреодолимой стеной отгородило Леннара от него.

Жизнь его оказалась расписана по часам — и встречи с Леннаром тоже проходили по часам, вклиниваясь между мессами, рутинными делами и едой.

Два часа в день, когда Леннар занимался с ним, нечастые поездки в город или в лес, в которых, как правило, они все равно не оставались вдвоем, и долгие ночи, которые каждый из них проводил сам по себе в одиночестве среди чужих, почти незнакомых людей.

Кадан не стремился завести здесь друзей, только Леннар интересовал его.

Он все отчетливее понимал, что здесь, в стенах старинного замка, башни которого, как теперь мог различить Кадан, уже стали осыпаться песком, ему уготована участь молчаливого обожателя — и не более того.

Мысли о том, чтобы отказаться от служения, все равно ни разу не посещали его — потому что отказаться от Леннара он не смог бы, чтобы ни произошло. Но Кадан не переставал думать о том, что Леннар сейчас так же далек от него, как это было и два месяца назад.

— Я люблю тебя… — все чаще шептал он вместо молитвы, и слезы наворачивались на глаза. Но Леннар не мог ответить ему, потому что не слышал этих слов — да и, видимо, не хотел их замечать.

Когда лето уже закончилось, но осень еще не вступила в свои права, череду одинаковых дней разорвал эпизод, который Кадан затем так и не смог забыть.

Утро, вопреки обыкновению, было солнечным и теплым, так что блики света не переставали играть на лезвии клинка, который чистил Кадан с самого завтрака.

До обеда оставалось с полчаса, когда один из рыцарей обратился к Кадану с просьбой: спуститься в погреб и достать для трапезы вина.

Кадан не был обязан ее исполнять, но ему было все равно — ходить за вином или чистить меч. И потому он убрал снаряжение, которым занимался до того момента, и, вооружившись ключом, направился в подвал.

Миновав винтовую лестницу, он остановился у высоких дверей. Поковырял в скважине ключом и, отодвинув одну створку настолько, чтобы можно было протиснуться вместе с бочонком, прошел внутрь.

Стройные ряды бочек тянулись со всех сторон, как полки с книгами в библиотеке отца.

Кадан пробрался между них и отыскал метку, которую назвал ему брат — бордо 1307. Однако взять бочонок в руки Кадан не успел.

По позвоночнику его пробежал холодок, когда он увидел стену, выложенную из множества неровных камней. Стена явно стояла здесь, когда не было еще ни Ордена, ни замка, выстроенного для него. Кладка была старой, так что Кадан даже представить не мог, кто ее сложил. Но там, где, видимо, раньше была брешь, теперь стоял огромный булыжник, похожий на могильную плиту.

Многочисленные руны испещряли его.

Кадан — будто невидимая сила притягивала его — шагнул вперед и провел пальцами по одной из них.

Это был футарх. Название всплыло в голове само собой.

Хотя Кадан немного разбирался в ирландских рунах, которыми писали у него на родине знахари и ведовки, эти знаки заметно отличались от них — и все же Кадан мог их прочитать.

"Судьба да накроет их. Пусть остановится колесо".

Кадана затрясло, хотя он и не понимал смысла написанных слов. Странное чувство охватило его — как будто он лежал в могиле, а лопата гробовщика врезалась в землю, укрывавшую его.

Кадану стало страшно. Он поспешно шагнул назад и, развернувшись, собирался бежать — но натолкнулся спиной на чью-то грудь и не смог удержать вскрик.

Чьи-то руки поймали его, обхватили с обеих сторон.

Резко развернувшись, Кадан увидел лицо высокого мужчины прямо перед собой. Волосы его были светлыми, как бледное золото, а подбородок ограняла мягкая борода, спускавшаяся на грудь аккуратной волной.

— Что ты делаешь здесь? — спросил мужчина, не выпуская его из рук.

Кадан сглотнул.

— Кто ты такой? — повторил тот.

— Меня… — Кадан запнулся, — послали за вином.

— Кто послал? И кто дал тебе ключ?

Кадан хотел ответить, но не успел.

— Брат Ролан, — разорвал тишину голос, долетевший из темноты. И хотя принадлежал он человеку, которого Кадан сейчас как никогда мечтал увидеть рядом с собой, от имени, которое он произнес, Кадану стало еще холодней. — Это мой оруженосец, — Леннар вышел из темноты. — Я благодарен вам за бдительность, но он не принесет вреда. Я послал его.

Брат Ролан, ненадолго обернувшийся к другому рыцарю, теперь снова пристально смотрел на Кадана и по-прежнему не отпускал его.

— У него странное лицо, — произнес он медленно, — языческое, я бы сказал. Он похож на ведьмака.

— Однако на груди он носит крест, — голос Леннара оставался все таким же ровным, когда он подошел и аккуратно отцепил пальцы Ролана от плеч юноши.

Кадана все еще трясло, и он невольно прижался к Леннару. Глаза Ролана — холодные и пронзительные, как блестящие на солнце осколки льда, кололи его сотнями маленьких иголочек.

— Если ты так говоришь, брат Леннар, — неожиданно легко отступился он и даже шагнул в сторону, позволяя им пройти, — берите вино. Мальчик один его не унесет.

Леннар кивнул. Они с Каданом взялись за бочонок и понесли его наверх.

Только когда емкость уже оказалась на кухне, Кадан, у которого к тому времени напрочь пропал аппетит, спросил:

— Кто это был?

— Это брат Ролан, — ответил Леннар то, что Кадан знал уже и так. Взгляд его был непривычно задумчив. — Он мой хороший друг.

— Я не видел его здесь раньше.

— Он вернулся с поручением из Парижа. Преодолел опасный путь. Можешь не сомневаться, он честен и предан Ордену как никто.

— У него жестокие глаза.

— Он мой друг, — повторил Леннар твердо. Когда прозвучал колокольный звон, он ненадолго поймал руку Кадана, будто хотел что-то еще ему сказать, но никак не мог подобрать слов. И когда пальцы его разомкнулись, Кадану показалось, что Леннар более чем обычно не хотел его отпускать.

 

ГЛАВА 10

Случившееся в погребе занимало мысли Кадана все следующие дни.

Его одинаково пугали странный камень и человек, которого Леннар назвал другом.

Ничего общего не было у этих двоих братьев по Ордену. Они явно происходили родом из разных мест, и Кадан плохо представлял, что могло сподвигнуть столь непохожих людей сойтись.

Однажды, когда их направили в деревню за вином, и они с Леннаром остались вдвоем, Кадан задал этот вопрос.

Леннар последние дни тоже был мрачен как туча и, казалось, сам хотел об этом заговорить — но каждый раз не решался начать разговор.

— Мы с ним служили одному и тому же лорду до того, как попали сюда, — ответил Леннар, с неохотой вырываясь из собственных мыслей, — мы же вместе и приняли решение вступить в Орден.

— Но ты никогда не рассказывал о нем.

Леннар пожал плечами. Он не знал, как объяснить. В голове его вертелись сотни и сотни тем, о которых ему хотелось бы с Каданом поговорить, но каждый раз он одергивал себя и напоминал, что юноша, столь трепетный на вид, на деле думает лишь о том, как его соблазнить.

Леннар не мог оттолкнуть Кадана от себя, но и боялся открыться ему. И потому продолжал молчать день за днем, довольствуясь тем, что юноша находится рядом и ничего не требует от него.

В эти секунды, пытаясь выразить накопившееся в нем, Леннар посмотрел на Кадана, ехавшего с ним бок о бок, и Кадан увидел в его глазах боль. Рука его метнулась сама собой и накрыла лежавшую на поводьях ладонь.

— Сэр Леннар… Все хорошо? — спросил он уже потом.

Леннар отвернулся и уставился вперед.

— Мы с Роланом знаем друг друга с девяти лет, — сказал он наконец, — меня воспитывал его отец. Я прошу вас, Кадан, не приближайтесь к нему.

— Вы боитесь, что я могу сказать ему что-нибудь не то? — фыркнул Кадан. — Шотландцы не так уж дики.

— Нет, — Леннар поколебался секунду, а затем перехватил его руку и крепко сжал. Искоса посмотрел на Кадана, пытаясь поймать его взгляд, шаривший сейчас по вершинам деревьев, будто тот пытался скрыть обиду и в то же время не выдать себя, — Ролан бывает немного импульсивен. В каком-то смысле сдерживать обеты ему еще труднее, чем мне. Не искушайте его, как искушаете меня — он может не совладать с собой.

— Вы хотите сказать?.. — Кадан захлебнулся обидой, выхватил руку из пальцев Леннара и посмотрел на него. — Вы думаете, что я мог бы попытаться соблазнить его? Вы так ничего и не поняли, сэр Леннар?

— Нет, — решительно оборвал его Леннар. — Кадан, попробуйте услышать меня. Понять.

— Тогда объясните так, чтобы я понял, в чем виноват.

— Вы не виноваты ни в чем. Но ваша красота… Она — как пламя, непокорное разуму. Вы мужчина — но ваши плечи, ваши руки, все в вас вызывает желание склониться перед вами и целовать. Служить вам. С тех пор, как я встретил вас, я не могу спать. Вы приходите ко мне по ночам и, точно демон, искушаете меня. Пусть это не ваша воля — но на мужчин… По крайней мере на мужчин, которым запрещено обнимать женщин… Вы действуете именно так.

Кадан молчал, и Леннар, закончив, тоже умолк.

— Вы все-таки любите меня… — тихо произнес Кадан, не отрывая взгляда от рыцаря.

Леннар закатил глаза.

— Кадан, услышьте же меня.

— Я слышу вас. Вы боитесь, что Ролан окажется не столь безгрешен, и с ним я обрету то, чего вы никогда не решитесь мне дать.

— Святые… Нет. Вы невозможны, — Леннар умолк и продолжал со злостью смотреть на него.

— Я сделаю, как вы просите, — сказал тем временем Кадан, — при одном условии.

— Вы хотите, чтобы я снова вас поцеловал?

Кадан фыркнул и повел плечом.

— Вы слишком низко цените меня, сэр Леннар. Я не стану вырывать крохи ласки шантажом.

— Тогда что?

Кадан стиснул поводья и стал серьезным, взгляд его устремился вдаль.

— Когда я был там, в погребе… Я увидел, что единственная свободная от бочек стена не похожа кладкой на те стены, из которых сложены башни. Мне показалось, что она неизмеримо древней.

Леннар, успокаиваясь, шумно втянул воздух и выдохнул.

— Да, — сказал он, — это, скорее всего, так. Многие командорства строились на развалинах римских крепостей.

— Но эту стену, если она и римская, подпирает огромная гранитная плита. И знаки, испещрившие ее, римлянам не принадлежат.

Леннар непонимающе посмотрел на него.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Я сам не понимаю, — признался Кадан, — просто когда я увидел ее, меня пробрал такой холод… Духи здешних мест заперты в ней. А может быть, напротив, она сковывала их до тех пор, пока братия не использовала ее для ремонта стен.

— Я не могу вынести из командорства гранитную плиту, — произнес Леннар, — даже если она мешает вам спать. Как бы этого ни хотел.

Кадан понуро опустил взгляд, плечи его поникли.

— Я понимаю, — сказал он.

Леннар колебался какое-то время, но все же произнес:

— Если бы я мог, я положил бы вас спать рядом с собой, Кадан. Но это строжайше запрещено.

Кадан понуро кивнул.

Кадан и сам не стремился видеться с Роланом. Его морозный взгляд неприятно действовал на него. Но избежать этих встреч никак не мог.

Раз за разом, подняв глаза от доспеха, который по обыкновению начищал, он видел фигуру храмовника среди теней и как ни старался — не мог понять, что именно нужно Ролану от него.

Однажды, когда Кадан по приказу Леннара готовил дрова для камина, Ролан бесшумно приблизился к нему со спины.

Едва Кадан распрямился — обнаружил, что Ролан всем телом прижимается к нему. Мгновенное понимание озарило его, когда он ощутил, как упирается ему между ягодиц твердая мужская плоть.

— Леннар совсем не жалеет тебя, — сказал Ролан и без особых на то причин опустил руку Кадану на плечо. Провел пальцами от ключицы до основания плеча.

Кадан стиснул зубы.

Прикосновения Ролана не были неприятны, напротив, после долгих месяцев воздержания, когда он мог лишь мечтать о Леннаре, но даже сам не смел прикоснуться к себе, руки Ролана заставили разбежаться по его венам огонь.

— И тем не менее, таково мое служение ему, — сказал Кадан твердо, но голос его все же дрогнул, когда пальцы Ролана скользнули ему на бок. Одна ладонь рыцаря легла ему на живот и прижала плотней, а другая попыталась перехватить топор.

Руки Ролана были мягкими и горячими, но Кадан не смог бы объяснить, почему сам рыцарь неприятен ему. Отторжение это крылось куда глубже, чем простая неприязнь, будто там, по другую сторону зеркала глаз, Кадан видел не просто жестокость, но первородную тьму.

— Разве рыцарям Храма дозволено обнимать друг друга, как вы делаете это сейчас?

— Я всего лишь хочу помочь.

Ролан и не думал его отпускать. Пальцы его теперь держали рукоять топора, и Кадан понял, что если рванется неловко, лезвие вполне может ударить одного из них.

— Кадан, — раздался крик с другого конца двора.

Ролан тут же сделал шаг назад, руки его исчезли, и только тело Кадана продолжало дрожать, ощущая их.

— Ты возишься слишком долго. Если бы я ждал тебя, то давно бы уже замерз.

Леннар приблизился к нему и отобрал топор.

— Неси поленья, я буду колоть сам.

Леннар обернулся к Ролану, давая понять, что заметил его.

— Я как раз хотел помочь, — сказал тот.

— Благодарю тебя, брат. Но полагаю, у тебя и без того есть дела.

Ролан отвесил вежливый поклон и двинулся прочь, а Леннар перевел взгляд на Кадана.

— Я же тебя просил, — тихо, но с долей угрозы произнес он.

Кадан поджал губы и молчал. Он опустил перед Леннаром бревно, и тот принялся его колоть.

Злость и обида душили его весь следующий день — тем более, что Ролан снова нашел время и отыскал его, в то время как Леннар был занят — очевидно, продолжал читать свои молитвы.

— Не хотели бы вы съездить в город? — спросил светловолосый рыцарь, останавливаясь перед Каданом и наблюдая, как тот чистит меч.

Кадан в самом деле не был в городе уже пару недель — Леннар выезжал туда, только чтобы выполнить распоряжения командора. Сам же Кадан скучал по ярмарочным огням и даже если не имел возможности купить себе мех на плащ или пару фибул, все равно хотел хотя бы посмотреть на ткани, которые торговцы раскладывали на своих лотках, посмеяться над кукольным представлением или просто попробовать на вкус сахарный леденец.

— Как вы представляете это себе? — мрачно спросил он. — Сэр Леннар не только не отпустит меня, он и вовсе запретил мне с вами говорить, после того, что случилось в прошлый раз.

— Леннар сегодня будет занят с командором весь день. А я мог бы вас немного развлечь.

Кадан поднял взгляд, изучая его лицо. Приятное и даже красивое, обрамленное ухоженной мягкой бородой. Он все пытался понять, отчего этот человек порождает такую ледяную бурю в его душе.

— Не пытайтесь заговорить со мной и завлечь в свои дела, — сказал он, — я служу сэру Леннару и здесь я только из-за него.

— Во-от как… — протянул Ролан и скрестил руки на груди, — а я думал, все мы здесь ради Храма и Креста.

Кадан скрипнул зубами и не стал отвечать. Ему не хотелось врать, когда беседа заходила о таких вещах.

— Простите, скоро прозвонят к молебну. А мне еще нужно постирать.

Он встал и, собрав оружие, поспешил скрыться за одним из корпусов.

Ролан, впрочем, явно не собирался успокаиваться. Он еще несколько раз подходил к Кадану, делая предложения того или иного свойства, порываясь помочь и не забывая помянуть, что Леннар обходит вниманием его.

Кадан в самом деле начинал с горечью думать о том, что время, которое легко может отыскать Ролан, Леннар и не думает освобождать для него.

Теперь он отчетливо видел, что далеко не все рыцари живут одними лишь молитвами, и тем больше раздражал его фанатизм, с которым придерживался своих обетов Леннар. Но тем не менее все тепло души Кадана продолжало гореть лишь для него, и будь его воля — он не замечал бы никого другого вокруг себя.

Тем не менее стоило ему завести на эту тему разговор, как Леннар обрезал его на полуслове:

— Вы знали, какие обеты даете, — сказал он, твердо глядя Кадану в глаза, — и знали, на какие клятвы можете рассчитывать от меня.

Кадан скрипнул зубами и спорить не стал. Развернулся и молча пошел выполнять ежедневные обязанности.

В тот день его снова послали в погреб за вином, и всю дорогу он думал о плите, с которой ему предстоит встретиться еще раз.

Однако до этой встречи дело так и не дошло. Стоило ему войти, как он ощутил толчок в спину и оказался прижатым к стене. Массивное тело Ролана накрыло его, а рука его поползла по плечу Кадана, ниже, вдоль ребер, пока не забралась под тунику.

— Я не привык, чтобы так разговаривали со мной, — прошептал Ролан в самое его ухо.

Кадан затрепыхался, силясь вырваться, но не смог. Рука продолжала ползти по его спине, теперь уже исследуя голую кожу, и наконец легла на ягодицы, породив внутри Кадана жгучую волну отвращения вперемешку с возбуждением.

Однако и сам Ролан, кажется, увлекся и ненадолго утонул в ощущениях. Он сильнее стиснул ягодицу, и в следующую же минуту Кадан, развернувшись, резко ударил его под дых.

Ролан согнулся пополам.

— Ах ты… — выдохнул он и попытался снова схватить Кадана, но тот вывернулся и нанес еще один удар.

Именно в это мгновение двери погреба открылись, и оба замерли, являя собой молчаливое свидетельство происшествия: Ролан, согнувшийся пополам, и Кадан, с горящими глазами и волосами, разметавшимися по плечам, похожий на демона похоти как никогда.

— Брат Ролан, брат Кадан… Что здесь происходит? Как это понимать?

На пороге стоял интендант, который и послал Кадана за вином.

— Я пришел сказать, чтобы вы не брали больше бордо, — пояснил он, — но вижу, у вас есть другие дела, кроме как мне помогать.

— Простите… — выдохнул Кадан и склонил голову, но ярости во взгляде унять так и не смог.

— Что здесь происходит? — спросил интендант, приближаясь к ним. Он наклонился и поднял факел, который выронил Кадан, когда Ролан толкнул его.

Кадан молчал.

— Разве вы не знаете, драгоценные братья, что грубость и драки между братьями запрещены?

— И тем не менее он ударил меня, — как мог спокойно произнес Ролан, все еще потирая живот.

Кадан вскинул полный возмущения взгляд на него.

— Вам есть, что сказать в свое оправдание, брат Кадан?

— Только то, что он меня толкнул, — выпалил Кадан. Он прекрасно знал, что обвинение в содомском грехе куда более серьезно, чем обвинение в простой грубости, и вовсе не был уверен, что хочет столь сурового наказания для Ролана, тем более что Леннар считал его своим другом.

— Что за глупость, — немного раздраженно произнес интендант. — Разве вы не читали писание, брат Кадан? Даже Иисус не гнушался подставить другую щеку, чтобы насилие остановилось на нем.

Кадан шумно дышал и молчал. Ничего, кроме детского "но почему он…", не крутилось на языке.

— Вашу ссору разберет Капитул, — сказал тем временем интендант, — возьмите ту бочку и оба идемте со мной.

 

ГЛАВА 11

— Любой из братьев должен направлять свои старания к тому, чтобы жить праведно и служить примером для подражания мирянам и присягнувшим на верность Господу нашему служителям других орденов так, чтобы те, кто только взглянет на него, не имели бы возможности даже подумать ничего дурного о нем: ни о том, как он скачет на коне, как он говорит или проходит мимо них, или принимает пищу, или смотрит — о каждом его жесте, о каждом его поступке.

Вопреки заветам капеллана, стать тамплиером сразу же при вступлении не представлялось возможным. Изощренные запреты сопутствовали повседневной жизни и любой деятельности внутри ордена. В каждом из этих запретов было невероятное количество тонкостей, которые с рассвета и до заката только что вступившему в братство постоянно объясняли командор и старшие члены Ордена.

Среди братьев нередко встречались совсем еще юноши, с горячей кровью, наделенные буйным и несдержанным нравом. Тем не менее строгая дисциплина оставалась неотъемлемым элементом жизни каждого храмовника. Каждого юношу необходимо было подчинить ей. Не переломить и не искоренить боевой дух, как это случилось бы в обычном монастыре, но обратить их в то направление, которое принесет наибольшую пользу целям Ордена и Храма. Порой для этого приходилось применять жестокие ограничения. Проступков не прощали никогда.

Абсолютно запрещены были предавание лености и веселью, смешные разговоры и даже самые простые забавы. Настолько строгими были правила, что предполагалось, что и игра в шахматы может стать причиной невольной ссоры. Время, не занятое каждодневными обязанностями, подобало тратить лишь на чтение, произнесение молитв или исполнение какой-либо работы, полезной для братства.

Быстрая езда верхом, к которой Кадан, как и многие рыцари здесь, привыкли с детства, так же не разрешалась. Даже собственное оружие нельзя было брать по своему желанию — только по указу старших братьев. Покидать командорство для посещения города без разрешения командора тоже было запрещено. Есть или пить вино можно было лишь за столом. Число запретов насчитывалось великое множество, и само собой, среди них присутствовал запрет проявлять гнев, оскорблять братьев или тем более причинять им вред.

Для разбора же всех случившихся за последние дни нарушений каждую неделю в обители собирался Капитул.

Надзор за соблюдением устава осуществляли командор и старшие чины Ордена, которые, впрочем, все равно не могли усмотреть за каждым. Потому обязанность следить за выполнением правил ложилась на плечи самих братьев: и не из желания выслужиться или тяги к доносам, но с единственным устремлением к совместному совершенствованию, каждый должен был сообщать на подобном суде о любых нарушениях, которые, как он видел, делал другой. Когда кто-то из братьев оступался, долгом другого было сделать ему выговор — любезно, но строго. Объяснить ему, где он был не прав, и предупредить о невозможности подобных ошибок. Если провинившийся показывал раскаяние и со смирением внимал упрекам, его проступок прощался. В противном случае следовал донос.

Таким образом, попытка Кадана защитить себя лишь подтвердила необходимость довести дело до суда.

В день собрания все братья сошлись в зале Капитула. При входе каждый из них осенил себя крестным знаменьем и те, кто имел головные уборы, снял их. Стоя произнесли молитву, а затем заняли места соответственно чину. Когда все оказались на местах, командор открыл собрание. По его призыву двери были заперты, чтобы никто из посторонних не смог услышать, о чем шла речь, а все братья обратили взгляды к кафедре.

Председатель произнес проповедь и закончил слово воззванием к братии повиниться в своих грехах. С этой минуты все должны были оставаться на своих местах до специального разрешения.

Все по очереди тамплиеры вставали, выходили на судное место, произносили слова приветствия председателю и трижды склоняли колени перед ним. Держаться следовало как на исповеди: смиренно и покорно. Каждый перечислял свои грехи.

Одного перечисления, впрочем, было недостаточно: каждый должен был перечислить точные обстоятельства, при которых был совершен грех.

Кадан с волнением ждал своей очереди, потому что за все время, что он провел в стенах ордена, наказаний более серьезных, чем десяток дополнительных чтений "Отче наш", он не получал ни разу — но и проступки его до сих пор были невелики.

Он не знал, рассказывать о случившейся ссоре или нет, но в конце концов решил, что лучше рассказать: потому как после его выступления в любом случае председатель обратился к присутствующим с вопросом, все ли он назвал. Ролан мог смолчать — дабы не подставлять еще и себя. Но интенданту не было никакого резона молчать.

Кадан вышел вперед и опустился на колени. Белый подол одеяния командора колыхался перед его глазами.

— Я ударил брата Ролана, — сказал он после того, как произнес ритуальные формулы приветствий.

На несколько секунд наступила тишина, которая, впрочем, царила в зале и до его слов.

— Твоя откровенность заслуживает милосердия. Однако, почему ты это сделал? — спросил командор.

— Он оскорбил меня. Толкнул к стене и хотел…

Кадан замолк. Он все еще опасался говорить о случившемся целиком. Теперь уже не из жалости к Ролану, а из-за собственной гордости, не позволявшей ему выносить подобное дело на общий суд. И еще — из какой-то гадливости, которая возникала внутри него вместе с мыслью о том, что придется при всех и в деталях рассказывать, как Ролан щупал его.

— Я спустился в подвал за вином, — продолжил Кадан. — Он налетел на меня со спины и прижал к стене. Я инстинктивно ударил его — как ударил бы врага.

— Почему он это сделал? — спросил командор.

— Я не знаю, — Кадан качнул головой. — Он не сказал.

Снова наступила тишина.

Слегка отступив от устава, командор протянул руку и двумя пальцами приподнял его подбородок, вглядываясь в глаза.

— Ты пока не вступил в Орден до конца. Но уже считаешь возможным лгать.

Кадан сглотнул.

— Я не лгу, — глухо произнес он.

— Недопустимо, чтобы пренебрежение к уставу и власти капитула поселилось в твоем сердце столь рано. Ты будешь наказан за совершенный тобой поступок, потому что не должно затевать раздоры в обители ордена, каковы бы ни были тому причины. И будешь наказан за ложь — потому что я вижу ее в твоих глазах. Оба наказания записаны в уставе, и ты знаешь их. Но ты признал свой грех и потому заслуживаешь снисхождения. Исполнение наказания будет доверено рыцарю, которому ты пришел служить.

— Благодарю, — Кадан опустил взгляд. Обида душила его, но он счел за лучшее промолчать.

— Проступок же брата Ролана мы разберем, когда будем говорить с ним.

Рыцари, братья-служители и оруженосцы принимали пищу в общем зале, но каждый за своим столом. Обычно на стол подавались два блюда, которые назывались "монастырскими", но в некоторые дни — три.

При ударе "трапезного колокола" все обитатели командорства проходили в трапезную в соответствии с родом своих занятий, за исключением брата-кузнеца, если он подковывал лошадь, и брата-пекаря, если он месил тесто или запекал хлеб.

Почетное место во главе стола занимал командор — Марк фон Хойт.

Те, кто был уже умудрен годами, и те, кто пришел раньше других, садились на лучшие места — спиной к стене. Те, кто вошел после, располагались напротив, на скамьях, стоявших ближе к центру зала.

Капеллан произнес слова благословения ко всем, после чего братия синхронно встала со своих мест, и под сводами зала зазвучали слова "Отче наш", произнесенного хором. Все сели.

Стол укрывали белые салфетки. Перед каждым рыцарем располагались его кубок, его миска, его ложка, его нож и свежевыпеченный кусок хлеба.

Прислуживавший без единого слова принялся наливать в кубки вино. Абсолютное молчание являлось обязательным условием, и только треск дров в очаге был слышен в полнейшей тишине.

Один из братьев сел за небольшую кафедру, открыл Писание и принялся читать его вслух. Рыцари в белых одеждах неторопливо отрезали куски от своего хлеба и брали еду с общих больших оловянных подносов. На них лежали говядина и баранина, сваренные с капустой и репой. Но каждый мог взять лишь один кусок мяса, так что приходилось выбирать — или говядину, или баранину.

Ни единого кувшина не стояло на столах. Следя за условными знаками, прислужники наливали напитки. Ни у кого не было права встать из-за стола прежде рыцаря-командора.

Все действо, выглядевшее почти религиозным ритуалом, проходило в полнейшей тишине. Даже звон прибора о прибор казался кощунством под сводами этого зала.

Леннар отрезал себе кусок телятины, но есть не мог — кусок в горло не шел.

Взгляд его то и дело устремлялся туда, в направлении изголовья, где сидел рыцарь-командор. Но не на него самого, а на юношу рядом с ним, для которого еда была разложена на полу — таково было наказание, вынесенное Кадану Капитулом.

К брату, получившему наказание, предписывалось проявлять милосердие: рядом с ножкой стола стояла тарелка, щедро наполненная едой — туда каждый из рыцарей должен был опустить хотя бы чуть-чуть.

Кадан тоже есть не мог.

Никогда в жизни его не кормили вот так. В отцовском замке по его приказу пажи приносили еду ему в кровать. За общим же столом он сидел по левую руку отца — как не старший, но самый любимый сын.

От одного вида мяса, положенного, как собаке на полу, он с трудом мог удержать рвущийся из горла ком. Но если Кадан еще надеялся сохранить гордость, то Леннар уже знал: смирение придет.

Епитимья была наложена на весь грядущий месяц, и как бы ни старался шотландец, он не смог бы протянуть столько без еды.

Леннар ковырнул вилкой кусок нежной телятины. Попытался положить немного в рот — но теперь ему самому казалось, что Кадан смотрит на него, и щеки заливал румянец.

"Почему этот мальчишка не дает мне спать", — в который раз подумал он. Но некому было дать ответ.

Закончив трапезу, с разрешительного жеста командора братия встала из-за стола, и рыцари, все так же не нарушая тишины, по двое проследовали в часовню.

Ролан оказался рядом с Леннаром как по волшебству — но оба молчали. До окончания молитвы нельзя было завести разговор и даже после следовало избегать пустых и ненужных слов.

Только когда служба подошла к концу, Ролан, все еще державшийся подле Леннара, заговорил:

— Твой оруженосец меня оскорбил, — негромко произнес он.

Спина Ролана все еще зудела болью после того, как накануне, посреди двора, служитель, назначенный командором, отвесил ему двадцать плетей. Такова была первая часть его наказания. Второй же стало лишение мяса на десять дней.

Леннар молча двигался по коридору, не желая отвечать. Но в знак того, что услышал, все же кивнул.

— Я хочу, чтобы ты передал мне право его наказать.

— Если бы ты заслужил такое право — тебе дал бы его Капитул, — сказал Леннар и, более не обращая внимания на Ролана, ускорил ход.

Когда солнце опустилось за стены замка, Леннар отыскал Кадана на конюшне — тоскливо глядя перед собой, тот чистил коней.

— Пойдем, — коротко приказал Леннар.

Кадан, кивнув, поднялся и последовал за ним.

Они прошли в самый конец конюшни и остановились между двух стойл.

— Лицом к стене, — приказал Леннар.

Кадан сглотнул, силясь подавить обиду, и, отвернувшись от него, уперся ладонями в деревянную балку.

— Мне снять тунику? — спросил он, видя, что Леннар медлит.

— Да, — подумав, ответил тот и куда-то отошел.

За то время, пока он подбирал плеть, Кадан освободился от верхней одежды и теперь стоял перед ним с обнаженной спиной. Леннар подошел и замер, глядя, как подрагивают острые лопатки. Опустил руку на них и чуть погладил.

— Расслабься, — тихо сказал он.

Кадан кивнул, но дрожать не перестал.

Леннар все еще медлил.

— Ты боишься боли? — спросил он.

— Не знаю, — Кадан коротко усмехнулся, — я никогда не испытывал ее.

— Боль — только способ очистить себя, — произнес Леннар спокойно, продолжая успокаивающе поглаживать его по спине, как гладил бы взбудораженного коня. — С каждым ударом грех будет покидать тебя.

— Но я не…

— Грех будет покидать тебя, — повторил Леннар тверже, — если ты готов избавиться от него. Если ты признаешь, что совершил грех. Ты совершил его?

Кадан молчал. Рука Леннара исчезла и ему стало холодно.

— Ты считаешь, что да? — спросил он.

Леннар какое-то время молчал.

— Писание учит нас, — наконец сказал он, — что насилие и жестокость не приумножат число добра. Понимаешь?

Кадан не отвечал.

— Твой удар лишь разозлил брата Ролана. Он был унижен и испытал боль — и теперь захочет отомстить.

— Я тоже, — сдавленно произнес Кадан, — был унижен. И тоже испытаю боль.

— Вопрос не в том, чья боль сильней. До тех пор, пока ненависть и ярость управляют тобой, ты не сможешь разорвать круг вечного насилия и вечных смертей.

— Но почему я? Почему не он?

— Тому нет причин, — Леннар качнул головой, — но кто-то должен сделать это. И только тогда, возможно, его прощение наполнит миром и душу другого. А теперь расслабься, — немного резче закончил он и чуть отошел. Взгляд невольно падал на округлые ягодицы, обтянутые узкими шоссами.

Поколебавшись, Леннар подошел к Кадану еще раз. Обнял его одной рукой, положил руку на живот и развязал шнуровку. Член Кадана невольно скользнул по его руке, когда Леннар опускал шоссы вниз. Еще расслабленный, он уже начал наливаться кровью, когда Кадан понял, в какой позе сейчас стоит.

Зад его был бесстыдно оттопырен и теперь, лишенный последнего прикрытия ткани, был виден Леннару от и до.

Леннар коротко замахнулся и нанес удар. Плеть оставила на белой коже розовую полосу. Кадан коротко вскрикнул и закусил губу.

Леннар сделал то же самое — смотреть на эти белые полушария, покорно предоставленные ему, не было никаких сил.

— Один, — сказал Леннар.

И тут же нанес второй удар.

Кадан вскрикнул еще раз.

Леннар не выдержал. Подошел и погладил то место, где только что прошлась плеть, силясь снять боль.

Кадан слабо застонал и прогнулся навстречу его руке.

У Леннара перехватило дух. Он все отчетливее понимал, что каждое мгновение этого наказания становится испытанием лично для него.

Невыносимой была сама мысль о том, что он причиняет Кадану боль. И в то же время эта мысль возбуждала, заставляя кровь бежать быстрей.

Леннар ударил еще раз — и тут же поймал третий вскрик в ладонь. Наклонился к самому уху Кадана, с трудом удерживаясь от того, чтобы запечатлеть на его шее утешающий поцелуй.

— Тише… — шепнул он, и горячее дыхание, коснувшись нежной кожи юноши, вызвало новую дрожь.

Кадан кивнул, и Леннар с неохотой отстранился, а затем нанес еще один удар.

Каждый новый удар распалял его все сильней. Он постепенно забывал, что гладит Кадана лишь для того, чтобы облегчить боль — пальцы сами собой стремились забраться в узенькую ложбинку, и Кадан не сопротивлялся, выставляясь лишь сильней.

Восемнадцатый удар пришелся уже туда, по розовой звездочке, вид которой вызывал у Леннара нестерпимую жажду и мучительную злость.

Кадан коротко вскрикнул и почти что проплакал:

— Лен-нар.

Леннар ударил еще раз, наискосок. И не удержавшись в последний раз — снова по розовым складочкам.

На глазах Кадана показались слезы от нестерпимой боли, но Леннар поспешил накрыть его собой и обнять. Плеть выпала из его рук.

Кадан обернулся и, прижавшись к его груди, разрыдался.

Леннар знал, что не должен его утешать — потому что Кадан получил то, что заслужил. Потому только прижимал его к себе и гладил его по волосам, силясь справиться с желанием вдохнуть их аромат.

 

ГЛАВА 12

Епитимья Кадана, тем не менее, продолжалась, и он день ото дня становился все мрачней.

Леннар отлично видел это, но поделать ничего не мог.

Кроме того, со дня наказания его преследовало видение, которое теперь уже не ограничивалось только сном. Он без конца видел Кадана, прогнувшегося перед ним, будто бы готового ко всему.

Ролан на некоторое время пропал с глаз — по крайней мере, он не приближался ни к одному, ни к другому несколько дней. И все же Леннара не переставали беспокоить его просьба и то, что произошло. Хоть он и знал, что Ролан бывает излишне жесток, но не представлял себе, что могло заставить того перейти черту и тронуть чужого оруженосца. И, если тот уже пересек черту — что помешало бы ему перейти ее еще раз.

Как-то вечером, когда обитель уже отходила ко сну, Леннар услышал негромкий, но пронзительный голос, похожий на плач или скрип сломанного колеса. Он не сразу понял, что голос не снится ему, потому что уже слышал его во сне несколько раз.

Леннар оставил свои дела и отправился на звук.

Миновав серые корпуса гарнизона, он поднялся по лестнице и увидел, что Кадан стоит на стене, глядя на запад. Он изменился и мало походил на того юношу с нежным лицом, спрятанного в бархат и шелка, которого Леннар увидел несколько месяцев назад.

Фигура Кадана осталась такой же стройной, и теперь черная туника послушника обрисовывала ее достаточно хорошо. Волосы все так же стлались по плечам, хотя и спутались немного, а от локонов пропал и след. Контуры лица заострились, и в уголках губ залегла печаль.

И песня Кадана тоже стала другой. Голос теперь был негромким, и больше Леннару не казалось, что он властвует над стихией и взывает к богам. Кадан казался тростинкой, колышимой на ветру — гнущейся под ветром и покорной ему.

Леннар бесшумно подошел к нему со спины и опустил ладони на плечи.

— Вы так грустны, — тихо сказал он, — вам совсем не по нраву та роль, что вы приняли на себя.

Кадан вздрогнул в первую секунду этого прикосновения, но уже через мгновение совладал с собой. Однако не подался Леннару навстречу, как это бывало до того. Он ссутулился и замер, устало глядя на горизонт.

— Я совру, если скажу, что понимаю ваш путь, — после долгого молчания произнес он, — но я готов разделить его.

— Вам не место в Ордене, Кадан. Вы не рыцарь и для вас еще есть путь назад. К тому же, многие снимают с себя плащ в наши дни.

Кадан стиснул зубы и прикрыл глаза, силясь скрыть слезы, проступившие на ресницах.

— Я не могу оставить вас, — сказал он, когда ком, наполнивший горло, немного отступил, — мне снятся сны. Вы бы сказали, что дьявол искушает меня.

Леннар молчал. Неприятное чувство, будто по спине пробежал холодок, коснулось его.

— Что вам снится? — спросил он глухо, хотя и сам догадывался, какой услышит ответ. Однако то, что он услышал, превзошло все его ожидания.

— Мне снится, — сказал Кадан очень тихо, — что мы с вами в маленькой избушке, и за окнами идет снег. Стены кругом сложены из бревен, и множество, множество гобеленов покрывает их. Я лежу спиной на сундуке, поверх вороха драгоценных одежд, а вы стоите передо мной, меж моих раздвинутых ног. И… — он сглотнул, — и не заставляйте меня описывать, что бывает потом. Вы должны бы это и сами понимать. Я вижу еще много, много таких снов. Они кажутся порой более живыми, чем все, что происходит кругом. И не говорите, что я должен читать молитвы еще чаще — это не помогает, сэр Леннар. Я не могу думать ни о чем, кроме вас. Но это только моя беда. Тем лучше я буду служить вам, ведь так?

— Нет, не так. Вы не должны оставаться в Ордене, если дело Храма не интересует вас. Вы не должны оставаться в нем ради меня. Уезжайте домой. Вам будет лучше с отцом. Зачем мучить себя?

Кадан чуть обернул лицо, и слезы снова блеснули в его глазах.

— Я не могу оставить вас, — упрямо повторил он, — меня терзает чувство, что скоро с вами случится беда. И если это будет так — я буду рядом с вами до конца.

Леннар глубоко вдохнул и, крепче прижав его к себе, уткнулся носом в рыжеволосую макушку. То, что говорил Кадан, пугало его. Он и сам видел точно такой же сон. Но в эти секунды Леннар думал о другом.

— Скоро закончится сбор урожая, — сказал он, — в городе будет большая ярмарка. Хочешь съездить на нее?

Кадан повел плечом, но все же искоса глянул на Леннара.

— Нельзя же. В город без разрешения…

— Я договорюсь, чтобы нас отправили за зерном.

В глазах Кадана на секунду блеснула прежняя игривая искра.

— Я бы хотел, — осторожно сказал он.

— Хорошо, — Леннар кивнул, — тогда постарайся лишний раз не привлекать к себе внимания до воскресенья.

Он хотел отстраниться, но не удержался и напоследок поцеловал Кадана в висок.

Ролан стоял на другом конце двора и наблюдал, как расходятся в стороны две фигуры, только что обнимавшие друг друга на стене. Он видел и те, другие объятья, когда Леннар наказывал Кадана на конюшне — и тогда уже с трудом мог сдержать злость, которой сам не понимал до конца.

Ролан знал Леннара давно. Леннар был спокойным и серьезным юношей, а вступив в Орден, стал таким же серьезным и благочестивым братом.

Решение принести присягу они принимали вдвоем. Но Ролан больше думал тогда о славе, которой было не снискать при дворе захудалого барона, а о чем думал Леннар — Ролан не знал.

Ролана Орден разочаровал. Но сколько бы он ни пытался говорить об этом с Леннаром, тот отвечал ему ясным, как синева утреннего неба, взглядом, и высокопарными речами, позаимствованными, видимо, из воскресных проповедей капеллана.

Тогда уже Леннар начал вызывать у него злость — и вся прежняя дружба затрещала по швам.

Теперь же тот факт, что Леннар, столь благочестивый и праведный, притащил себе из-за моря мальчика, чтобы лапать его и не делиться ни с кем, не давал Ролану покоя.

Оруженосец Ролана был красив. Он походил на девушку, и Ролан не мог отрицать ни изысканности вкуса своего брата, ни его хитроумия — так защититься от любых нападок своим деланным благородством, чтобы никто и не подозревал за ним темного грешка.

Ролану же оставалось скрипеть зубами и бережно нести обеты, которые никогда особенно не беспокоили его.

Развернувшись так, что белый плащ взлетел за его спиной, он направился в гарнизон.

Солнце уже опускалось за дома, играя последними лучиками на золотой листве редких деревьев. Узкие улочки полнились людьми, маленькие домишки лепились боками друг к другу, сдавливая прохожих между собой.

На главной площади жонглеры и факиры метали в воздух разноцветные кегли и дышали пламенем, опаляя зевак.

Сердце Кадана громко стучало — он не видел столько людей, столько жизни и смеха с тех пор, как покинул дом.

Цепляясь за плащ Леннара, он пробирался по толпе вперед, жадно впитывая каждое мгновение и каждую краску.

С тоской смотрел он на разноцветные ткани, разбросанные по прилавкам, понимая, что жизнь эта более недоступна для него. И хотя спина его ощущала горячую грудь Леннара рядом с собой, казалось, что рыцарь по-прежнему остается далеко.

Выполнив поручение Ордена и сделав заказ зерна, они побродили немного по рядам.

— Вам не становится веселее, — сказал Леннар, придерживая его перед собой.

— Простите, — Кадан опустил взгляд, — я не хотел, чтобы мое расстройство передалось вам.

Они добрались до небольшой сцены, где разыгрывали свое представление кукловоды, но сколько бы Кадан ни смотрел на противных носатых кукол, ему не становилось смешней.

— Давайте уйдем, — сказал Леннар наконец.

Кадан обернулся, один из прохожих толкнул его сзади, и он рухнул в объятия рыцаря. Глаза их и лица оказались близко-близко, и Леннар чувствовал, как бьется сердце Кадана напротив его.

Желание коснуться губ юноши стало нестерпимым. Кадан потянулся к нему, но Леннар торопливо прикрыл его губы кончиками пальцев.

— Брат Кадан, — тихо сказал он, — прошу вас…

— Да-да-да, — Кадан оттолкнул его. — Знаю я, обеты. Иногда мне кажется, что вы не человек, а каменная стена.

— Сочту это за комплимент. Идемте домой.

Обратный путь они проделали в молчании. Леннар мучился непреодолимым желанием приблизиться к Кадану и успокоить его, но удерживал себя, понимая, что лишь даст юноше надежду, которая не осуществится никогда. Кадан же напрочь ушел в себя, он казался прозрачным, как призрак, на фоне сумрака ночи, и Леннар не мог отделаться от ощущения, что еще мгновение — и он, взлетев, растворится в ночном небе, став сизой дымкой.

Добравшись до командорства, Леннар пожелал ему спокойной ночи и сам намеревался отправиться спать, когда один из прислужников окликнул его.

— Вас желает видеть командор, брат Леннар, — сказал он.

Леннар кивнул и направился следом за ним.

Командор ожидал его в библиотеке — и Ролан стоял по другую сторону письменного стола от него. Командор был мрачен, как ночь за окном, а в глазах Ролана сверкала неуемная злость.

Завидев его, Марк фон Хойт кивнул, и Леннар отвесил в ответ поклон.

— Вы были в городе? — спросил он.

— Да, по вашему поручению, брат Марк.

— Все прошло хорошо?

— Да, брат Марк, — еще один поклон.

— Вы кого-то брали с собой?

— Моего оруженосца, на случай если понадобится проследить за конем.

— Да…

Командор отвернулся, делая вид, что рассматривает книжные полки, и на какое-то время замолк. Потом, не оглядываясь, глухо произнес:

— У брата Ролана к вам вопрос. Даже обвинение, можно сказать.

— До Капитула осталось еще три дня, почему мы рассматриваем этот вопрос так?

Командор повернулся.

— Потому что брату Ролану достало вежливости сначала изложить свои сомнения мне. И я рад этому, потому что его откровенность на Капитуле произвела бы немалый шум, — командор посмотрел на Ролана и спросил, — скажете вы или я?

— Лучше, если он услышит это от вас.

Леннар переводил спокойный взгляд с одного на другого.

— Итак… — командор прокашлялся, — у брата Ролана есть определенные сомнения в вашем благочестии. Он видел, как вы нарушаете главнейшие предписания устава, обнимая своего оруженосца. И, более того, пронаблюдав за вами достаточно долго, он считает необходимым доложить Капитулу о том, что вы впали в грех содомии, брат Леннар.

Леннар побледнел, кровь отлила от его лица.

— Что? — инстинктивно спросил он.

Командор снова прокашлялся.

— Вы слышали меня, — произнес он и торопливо добавил, — как вы понимаете, это серьезный вопрос. Если братия узнает о том, что подобные подозрения были в отношении вас, то даже оправдательный приговор не многое изменит для вас.

Леннар сглотнул и непонимающе посмотрел на Ролана.

— Что заставило тебя так думать, брат? — внезапно охрипшим голосом спросил он.

— У меня достаточно для того причин, — ответил Ролан, — командору я их изложил, а ты знаешь их сам.

Леннар молчал.

— Я предлагаю, — нарушил тишину командор, — уладить вам этот вопрос между собой. Если дело лишь в ваших личных раздорах, и вы сможете, обсудив их, найти путь к примирению, мы не станем поднимать на Капитуле этот вопрос. Если же нет… Оба вы знаете устав. Запятнавший себя подобным грехом должен будет покинуть орден с позором, и ни одно командорство и ни один монастырь больше не даст ему кров.

— Я понял вас, — Леннар коротко поклонился. — Мы разберемся между собой.

Страх затаился на дне его души и ждал, и потому он хотел разрешить непонимание как можно скорей.

Оба рыцаря вышли и, оказавшись в достаточном отдалении от дверей, чтобы их не услышал никто, остановились друг напротив друга.

— Что заставило тебя поступить так? — спросил Леннар спокойно. — Если твоя обида за наказание, которое ты получил, то разве не сам ты виноват в нем?

— Я предлагал тебе договориться, Леннар. И ты знаешь, что утешило бы мою гордость. Но ты отказал.

— Да, отказал. И отказал бы еще раз. Значит, все дело лишь в твоей обиде? Не стоит ли упомянуть об этом при командоре, а, брат?

— Можешь упомянуть. Полагаю, он догадывается и сам. Но никакие обвинения не коснулись бы тебя, если бы не имели оснований под собой. Я видел, как ты обнимал его, хотя рыцарю Храма не должно обнимать никого — даже сестру или мать.

Леннар стиснул зубы.

— Чего ты хочешь добиться? — после долгого молчания спросил он. — Что проку тебе в том, что я потеряю сан?

— По крайней мере, я буду знать, что Господь справедливо обошелся с тобой. Но если хочешь, мы можем последовать совету командора и уладить дело миром.

— И какова будет цена?

— Отдай своего оруженосца мне в услужение на семь дней. Заручись его согласием. И я не стану поднимать шум.

Зубы Леннара скрипнули.

— Да или нет? — спросил Ролан.

— Завтра утром я дам тебе ответ.

 

ГЛАВА 13

Всю ночь Леннар думал о том, чем может закончиться внезапная выходка Ролана.

Ролан был не из тех людей, кто предупреждал дважды и угрожал впустую. Если он и решил сообщить о своих выводах командору прежде, чем сказал о них на заседании капитула, то, безусловно, потому, что целью его было не само обвинение, а то, что оно могло дать.

Ярость Ролана Леннар мог понять. Более унизительный инцидент, чем быть публично выпоротым за драку с чужим оруженосцем, придумать было трудно. Но какие бы чувства ни терзали Ролана, Леннар не собирался отдавать Кадана в его руки ни на минуту — не говоря уже о том, чтобы отдать его на целых семь дней.

Если бы только вопрос не стоял о его собственном позорном изгнании из Ордена.

Леннар вертелся с боку на бок, пытаясь уснуть, и снова и снова прокручивал в голове свои неоправдавшиеся надежды увидеть святую землю, коснуться чего-то неизмеримо большего, чем ты сам.

Но даже теперь, когда планам его сбыться было уже не суждено, он не переставал думать о том, насколько чище стала его душа, когда он оказался здесь. И даже теперь, во времена гонений, он не хотел бы покинуть орден, если бы только такой выбор стоял перед ним. Не только из-за обетов и не только потому, что быть изгнанным с позором означало опозорить свое имя не только в стенах братства, но и в миру. Здесь, в стенах командорства, души его касался небесный свет, который Леннар не хотел потерять.

Утром он поднялся с кровати с неспокойной душой и с трудом смог вспомнить слова молитв — это был дурной знак.

Улучив момент между службами и едой, впервые за годы пребывания в Ордене Леннар нарушил устав и, отозвав Кадана в сторону, за один из складов, заговорил.

— Ролан желает, чтобы семь дней ты помогал ему и служил, как служишь мне.

Глаза Кадана расширились в удивлении и страхе.

— Сэр Леннар? — голос его дрогнул.

— Хотел бы ты этого или нет?

Кадан спрятал глаза.

— Если таков будет ваш приказ… То я готов служить вам, даже если эта служба будет заключаться в том, чтобы прислуживать ему.

Леннар кивнул.

— Ты боишься его? — спросил он.

Кадан повел плечом, но глаз не поднял.

— Да или нет?

— Это не страх, — тихо произнес Кадан, — он неприятен мне. Я не могу вам объяснить, — он коротко зыркнул на Леннара из-под ресниц, — в ваших глазах чистота небес. В его — колкая сталь. Он может быть вежлив и обходителен, но у меня все тело напрягается, когда он касается меня…

— Он касался тебя? — перебил его Леннар.

Кадан умолк, все еще глядя в землю перед собой.

Леннар на секунду поджал губы.

— Я никогда не видел тебя таким.

— Вы никогда не просили меня служить другому, — выпалил Кадан, и в глазах его вспыхнул знакомый огонь, когда он поднял на Леннара взгляд. — Вы прекрасно знаете, сэр Леннар, что я здесь ради вас. Что я должен сказать, если ваша воля — лишить меня последней радости выполнять ваши приказы?

Леннар торопливо накрыл пальцами его рот, и Кадан послушно замолк.

— Значит ли это, — спросил он, — что если со мной случится что-либо, ты покинешь стены храма?

Кадан смешался.

— Что может с вами случиться, сэр Леннар? — осторожно спросил он.

— Не знаю. Если я буду изгнан или казнен?

— Сэр Леннар… — Кадан перехватил его руку, — если вы поэтому хотите отдать меня… Если это грозит вам…

— Замолчи, — шикнул на него Леннар, — не должно до молитвы произносить пустых слов.

Кадан замолк.

— Так что мне следует делать? — все же решился спросить он.

— Ничего, — ответил Леннар. Опасливо огляделся по сторонам и поцеловал его в лоб, — только обещай, что покинешь братство, если останешься здесь без меня, и сразу же направишься домой.

— Хорошо, но я…

— Тихо, — за углом послышались звуки шагов, и Леннар всем телом прижал Кадана к стене, стараясь укрыть и его, и себя в тени между стропил.

Несколько рыцарей, шурша сапогами по гравию, прошло к заутрене. Леннар выждал еще несколько секунд и, рванув Кадана за локоть, тоже вывел на торный путь — так, будто не было между ними разговора и ничего не произошло.

Только лихорадочный блеск в глазах Кадана выдавал теперь, что между ними только что случился разговор — и что в конце Леннар коснулся его так, как рыцарю Храма нельзя было касаться никого и никогда.

— Ты принял решение? — Ролан снова оказался рядом с Леннаром, когда закончился молебен.

Леннар кивнул, но ответ давать не спешил. Прежде миновал узкий проход, ведущий от часовни к жилым корпусам, и только когда они покинули общий поток идущих со службы людей, произнес, обернувшись к Ролану:

— Пусть нас рассудит Бог.

В глазах Ролана отразилось непонимание, и Леннар отчетливо понял, что к такому исходу тот был не готов.

— Но зачем? — спросил тот растерянно. — Назови причину? Как ты объяснишь это командору?

— Ты все объяснил за меня, брат Ролан. Как бы мы ни договаривались с тобой, оскорбление, что ты нанес, бросает тень на мою честь. Сегодня ты решил произнести его наедине с братом Марком — у меня за спиной. Завтра ты станешь говорить о том, что почудилось тебе, братьям и прислужникам… Всем кругом.

— Если я лгу, — процедил Ролан, — пусть нас рассудит Капитул.

Он хотел было отвернуться и уйти, но Леннар поймал его за локоть и удержал.

— Если ты откажешь мне в праве вызвать тебя, то все узнают, что ты трус. Мне нет смысла скрывать. И чтобы защитить свою честь, тебе все равно придется ответить с мечом в руках.

Ролан скрипнул зубами.

— Ты безумец, — вполголоса выпалил он. — Ты отнимешь жизнь у брата ради благосклонности какого-то шотландского дикаря?

— А ты отнял бы жизнь у меня? Ты угрожаешь мне потерей всего. Так будь готов отвечать за свои слова.

— Хорошо, — Ролан вскинул подбородок. — Завтра на рассвете — устроит тебя?

— Да, — Леннар кивнул и, не желая продолжать разговор, пошел прочь.

А Ролан остался стоять. Ему было страшно — так же страшно, как при взгляде на могильную плиту было страшно Кадану, хотя Ролан и не знал об этом сходстве и причин своего страха не понимал.

В груди его поселился холод предчувствия неизбежности, и хотя никогда раньше Ролан не боялся идти в бой и не думал о том, что случится после него, теперь странная уверенность охватила его — что следующим утром он умрет.

И как бы ни стремился Ролан прогнать эту обреченность — не мог.

Не в силах побороть это предчувствие, Ролан решил сделать все, что может, чтобы его преодолеть.

Когда серебристые лучи рассветного солнца озарили деревянные кровли часовни и зала Капитула, двое рыцарей в полном пешем облачении стояли друг против друга на заднем дворе часовни.

Поединки, кроме тех, что присуждал совершить Капитул, были запрещены. Но оба уже приняли решение завершить дело сейчас.

Склонив колени и воткнув в мягкую землю меч, Леннар произнес молитву.

То же самое сделал и Ролан.

Затем оба встали, и Ролан, как принимающая сторона, нанес первый удар.

Мечи обоих рыцарей были тяжелы, и бой двигался неторопливо. С глухим звоном ударялись друг о друга клинки, а изредка попадая по кольчуге, они звенели еще тише.

Кадан, который каждое утро не мог отправиться на молебен, не взглянув на Леннара хоть бы издалека, на сей раз не увидел его у выхода из казарм. Смутное беспокойство зародилось в его голове. Давешний разговор и без того не давал ему покоя, а теперь и сам Леннар пропал.

Скрывшись в тенях между зданий и перебираясь между строениями так, чтобы лишние глаза не заметили его, Кадан, терзаемый смутным предчувствием, принялся обыскивать двор.

Солнце уже почти целиком поднялось из-за горизонта, когда он выбрался на задний двор часовни и замер, увидев, как сверкающий, им же до блеска начищенный клинок Леннара, срубает голову Ролана одним ударом.

Все стихло.

Леннар стоял, тяжело дыша, над телом некогда друга, теперь ставшего врагом.

Кадан расширившимися глазами смотрел на него.

А со стороны храма уже спешили братья, заранее оповещенные Роланом, которые должны были прекратить поединок до того, как случится смертельный исход.

Дело Леннара не разбирал Капитул.

Три дня и три ночи провел он в темнице под храмом, ощущая, как могильный холод обволакивает его со всех сторон.

Все три дня он провел в молитвах, видя перед собой остекленевшие глаза Ролана, глядевшие на него с отрубленной головы.

Кадан все три дня метался, думая о предупреждении Леннара и о слове, которое сам Кадан дал ему.

К концу второго дня ему удалось пробраться в темницу, хотя туда не пускали никого.

Кадан замер, разглядывая коленопреклоненную фигуру, и тихо позвал:

— Сэр Леннар…

Леннар вскинулся, открыл глаза, и взгляд его выхватил стройную фигурку юноши в темноте.

Кадан торопливо бросился к нему и прижался к решетке.

— Сэр Леннар, когда вас поведут на Капитул… Я могу приготовить коней. Мы успеем уйти, и даже если нас попытаются догнать — можем успеть. Прошу вас, уедемте к моему отцу.

— Брат Кадан, — перебил его Леннар, и Кадан умолк, когда его спокойный голос разрезал тишину. — Я не виновен и не собираюсь бежать. Господь направил мой клинок, чтобы я искоренил клевету.

Кадан сглотнул, непонимающе глядя на него.

— Сэр Леннар… Вас же изгонят все равно.

— Нет. Потому что Господь на моей стороне.

Наступила тишина. Оба смотрели друг на друга. Леннар выглядел спокойным, и Кадан каждой клеточкой кожи впитывал это спокойствие, исходившее от него.

— Идите, — сказал Леннар ему, — молитесь за меня. Больше я ничего не прошу.

Кадан оставил его.

А на следующий день Леннара вызвали на Капитул.

Суд проходил в молчании. Никто не обвинял его и не порицал, но Леннар знал, что это лишь от того, что никто не знает истинных причин, побудивших его поднять на брата клинок. Не говорил о них и командор.

— Я подумаю и вынесу приговор, — сказал брат Марк. Леннар вернулся в ряды братии, но стоял не вместе со всеми, как обычно, а чуть поодаль, и два рыцаря придерживали его закованные в железо руки.

Когда Капитул подошел к концу, его ненадолго вернули в темницу, но с наступлением заката командор приказал привести Леннара к себе.

Он стоял все так же в библиотеке, и когда конвой ввел Леннара, приказал всем покинуть помещение и оставить их вдвоем.

— Вот что, — сказал он, — твой проступок настолько серьезен, что я не могу оставить его. Но я и понимаю, по каким причинам ты совершил его — и не могу допустить, чтобы их узнал Капитул. Ты заставляешь меня разрываться пополам.

Леннар молча стоял на коленях перед ним. Руки его оставались закованы в кандалы.

— Я не судья, чтобы выносить приговор. Но я знаю, какой поступок мог бы искупить то, что ты совершил.

Леннар вскинулся.

— У меня есть шанс заслужить прощение? — спросил он.

— Ты не будешь изгнан из Ордена с позором, как это случилось бы, если бы брат Ролан осуществил свой план. И ты не будешь отправлен в бенедиктинский монастырь*, как требует того закон сейчас. Но будешь ли ты прощен — об этом ведает только Бог.

Леннар понимающе кивнул.

— Что я должен совершить во искупление грехов? — спросил он.

Командор взял в руки свиток, до тех пор лежавший на столе, покатал в пальцах и протянул перед собой.

— Это письмо должно быть доставлено в парижский храм. Туда, где нынче горят костры.

Леннар прикрыл глаза и шумно выдохнул. Самообладание на миг отказало ему.

— Благодарю, — произнес он, — благодарю вас, брат Марк. Я был бы счастлив выполнить для вас подобное поручение, это не искупление, но награда для меня.

— Возможно, это и к лучшему, если ты считаешь так.

Командор приблизился и сам спрятал свиток ему за пазуху.

— Ты поедешь на север, чтобы спутать след. Затем дорогу отыщешь сам. Ты должен успеть до наступления зимы.

Командор шагнул назад и крикнул, так чтобы слышали за дверью:

— Освободить брата Леннара.

Один из рыцарей, что привели его сюда, тут же вошел и принялся молча выполнять приказ.

— И помните, брат Леннар, — произнес командор таким тоном, будто сказанное звучало уже не в первый раз, — вы должны достичь обители, где вам предстоит провести остаток дней, в кратчайшие сроки до начала зимы.

 

ГЛАВА 14

На следующее утро, когда против всяких правил Леннар на рассвете появился в спальне оруженосцев, Кадан охнул и, едва не уронив на пол плащ, зажал рот рукой.

Леннар знаком приказал ему молчать и кивнул на дверь, а в следующее мгновенье исчез в полумраке сам.

Следуя за мельтешащим впереди силуэтом, Кадан выбрался во двор и нагнал Леннара уже на конюшне.

— Вы на свободе, — выдохнул он.

Леннар торопливо прикрыл двумя пальцами его рот и вполголоса произнес:

— Седлайте коней и ведите их к воротам. Я заберу снаряжение и вскоре вас нагоню.

Кадан кивнул непонимающе и радостно и принялся за сбрую — а Леннар исчез.

Они покинули командорство, когда занимался рассвет, а старые стены тонули в сизом тумане, пронизанном первыми хлопьями раннего снега, который таял в воздухе не долетая до земли. Уже не кричали птицы над хоругвью, и белый флаг обмяк, лишившись ветра в своих крыльях.

И все же Кадан чувствовал себя необыкновенно легко, как будто нестерпимо тяжелый груз упал с его плеч.

Поначалу он держался, уже по привычке, на полкорпуса позади — как того требовал устав. Но когда стены скрылись далеко позади них, позволил себе, как раньше, выехать вперед.

— Куда мы едем? — спросил он.

Леннар смотрел вдаль и как будто бы его не замечал.

Кадан настаивать не стал, как бы ни хотел выяснить, что изменилось за прошедшую ночь. Лицо Леннара было пронзительно мрачным, и Кадан опасался тревожить его, понимая, что рискует навредить еще сильней.

Он уже перестал ждать ответа, когда в тишине глухо прозвучал голос его рыцаря:

— В Париж.

— В Париж? — Кадан не сразу поверил тому, что только что узнал. Ворох чувств захватил его: предвкушение, ожидание нового начала — и в то же время страх. — Разве он не на юго-западе? — спросил он и тут же: — Разве там тамплиеров не сжигают, как еретиков?

— Да, он на юго-западе, — ответил Леннар, а на второй вопрос не сказал ничего.

Дул промозглый ветер. И хотя снег прекратился, едва командорство потерялось из виду, то и дело начинался мелкий противный дождик. Дороги развезло, и Леннар не был уверен, что успеет добраться до места до наступления настоящей зимы.

Снова они ехали в молчании. Редкие деревеньки иногда выглядывали из тумана, но Леннар старался обходить их стороной. Большую часть времени путники находились только вдвоем, в окружении деревьев, черневших по бокам от дороги, и Кадану невольно хотелось приблизиться к Леннару еще чуть-чуть, погладить его поникшее плечо и запечатлеть на виске нежный поцелуй.

Леннар изменился. Кадан понял это почти сразу, когда увидел его тем утром, но с каждым днем, проведенным в дороге, ощущение это становилось сильней.

Точно чучело, которое сняли с шеста, он обмяк, будто ему не хватало сил держаться верхом, и если в командорстве он еще старался следить за собой, то здесь, когда кроме Кадана его не видел никто, совсем поник.

По вечерам у костра он сидел скрючившись, протянув руки к самому огню, и тоже ничего не говорил. Только когда к концу третьего дня Кадан начал кашлять, с неожиданной нежностью укрыл его плащом и притянул к себе.

— Простите, — пробормотал Кадан, которому в самом деле стало стыдно от того, что кроме мыслей, терзавших Леннара, рыцарь должен будет взять под опеку еще и его, — со мной все хорошо, — он замолк, но отстраняться не стал, — а с вами?

Леннар долго молчал.

— Я не знаю, — наконец сказал он, — сам до конца не могу понять. Всю мою жизнь меня вели мысли о том, что я родился не просто так. Что у меня есть судьба, и однажды я смогу воплотить ее в жизнь. Ее светоч горел далеко впереди, и я знал, что у меня есть цель. Сейчас я пытаюсь вспомнить, когда это началось — и с ужасом думаю, что эту глупость придумал себе, когда мне было десять или двенадцать лет. Значит, я до сих пор не повзрослел?

— Не вижу ничего детского в том, чтобы верить в свет вдалеке, — тихо сказал Кадан и, прижавшись к нему плотней, снизу вверх попытался заглянуть в глаза.

Уголки губ Леннара горестно изогнулись, и он покачал головой.

— Но ничего нет, — тихо сказал он, — нет дороги в святую землю, нет крестовых походов… Даже самого ордена нет. Есть только устав, который давно потерял смысл, и которому, должно быть, давно уже не следует никто, кроме меня. Впрочем… — он ненадолго замолк и отвел взгляд от огня, — теперь и этого нет. Закончить дни, скитаясь по дорогам без цели и надежды — вот моя судьба.

Кадан облизнул губы, не решаясь задать вопрос.

— Он изгнал вас? — все же спросил он.

Леннар испустил грустный смешок и не сказал больше ничего.

Какое-то время он сидел молча, глядя, как пляшут языки пламени, но они не согревали его, потому что холод поселился внутри, и огню было не дотянуться до самого дна его сердца.

Затем Леннар резко развернулся и, рывком опрокинув Кадана на спину, навис над ним.

— Разреши мне… — прошептал он, — испробовать тебя. Я хочу совершить грех.

Кадан смотрел на него расширившимися глазами и дрожал. Он давно уже перестал ждать, смирившись с ролью тени подле человека, который стал воплощением его служения.

Леннар ждал. Кадан понял вдруг, что еще миг — и он отшатнется назад, пожалев о собственном желании и раскаявшись в нем.

— Да… — прошептал юноша и раздвинул ноги, пропуская Леннара между них, — да, мой сеньор.

Леннар раздевал его торопливо, дрожащими от возбуждения пальцами, и тут же подкладывал одежду Кадану под плечи, чтобы тот мог смотреть на него.

Вокруг подвывал ветер, но им было тепло от тел друг друга, хотя оба понимали, что стоит им разомкнуть объятья, как осень возьмет свое.

Леннар не знал, что делать, но руки двигались за него. Едва он увидел вход Кадана — мучительно узкий — как понял, что не поместится в нем. Он принялся ласкать маленькую звездочку, оглаживая пальцами в надежде, что она разомкнется перед ним, но когда этого так и не произошло, смочил пальцы слюной и проник внутрь.

Кадан крепко стискивал его плечи и смотрел в глаза — пронзительно, глубоко-глубоко, заглядывая на самое дно, так что если бы Леннар и хотел, не смог бы в эти мгновения оторваться от него.

Он изогнул спину и приник губами к плечу юноши, целуя белое тело. Кадан задрожал еще сильней, откликаясь на каждую ласку, как лютня откликается на малейшее движение пальцев менестреля.

Когда Леннар вошел, Кадан выгнулся под ним колесом, силясь приникнуть плотней.

— Леннар… — выдохнул он и, обхватив шею рыцаря руками, принялся гладить ее.

Губы Леннара скользнули к его губам, снова целуя.

Все, что произошло между ними, оказалось невозможно быстрым и не потушило пожар, но лишь распалило его.

Леннар, полулежа у огня, прижимал Кадана к себе, стискивал так, будто боялся потерять, и отчетливо понимал, что хочет еще, прямо сейчас.

Леннар был полон и цел лишь эти несколько минут, когда они принадлежали друг другу, и не существовало больше ничего кругом — кроме, разве что, пламени костра, плясавшего у ног.

— Холодает, — тихонько пробормотал Кадан и невольно кашлянул.

Леннар укрыл их обоих плащом, но это не слишком помогло.

Кадан продолжал кашлять на следующий, и на следующий день. До поворота на большой тракт, ведущий в Нормандию, оставалась еще пара дней, но Леннар чувствовал, что еще немного — и юноша сляжет совсем.

Хотя по бокам дороги продолжали мелькать деревеньки, и в некоторых из них наверняка можно было бы отыскать трактир, Леннар понимал, что ни один дом не примет его, пока он в плаще.

Кадан однако кашлял все сильней. Леннар стискивал зубы и всерьез уже подумывал о том, чтобы переодеться простым странником, когда дорога, заложив петлю, свернула в лес.

Леннар пересадил вконец ослабевшего Кадана на своего коня, и теперь они ехали так, на одном. Леннар крепко прижимал Кадана к себе, напрочь забыв о письме и о цели, к которой ведет его путь. Все мысли его сводились к тому, чтобы найти теплое укрытие на несколько ночей, где Кадан смог бы немного отдохнуть.

Сам же Кадан поминутно впадал в бред. Он цеплялся за шею Леннара, но отчего-то называл его Льеф — и обида колола рыцарю грудь при мысли о том, что в голове его спутника обитает кто-то другой.

В те минуты, когда Кадан окончательно погружался в сон, ему чудились огни костров — то ли погребальных, то ли тех, на которых сжигали еретиков. Блестело под солнцем лезвие меча Леннара, и раз за разом Ролан падал на землю, пораженный его клинком — только не так, как это случилось наяву. Голова убитого оставалась на плечах, зато сам он успевал прорубить Леннару плечо.

Все прочее тоже было иным — плечи Леннара и его собственные во сне украшал встопорщенный, промокший мех, но от меха этого было тепло, как и от рук мужчины, обнимавшего его.

У него было еще много-много снов, смешавшихся между собой, и во всех Леннар обнимал его, но Кадан почему-то называл его "Льеф".

Наконец конь вынес обоих на небольшую поляну. С одной из сторон ее стояла крепко сбитая изба, мало походившая на те дома, которые они проезжали до сих пор. Бревна ее стояли вертикально, а по обе стороны от дверей высились резные столбы.

"Ведьминский двор", — подумал Леннар, потому что никто, кроме ведьмы, опасавшейся церкви, не стал бы селиться так далеко в лесу.

Но Леннару было все равно. Он и сам был теперь такой — скрывался от людей. Хотя еще несколько лет назад любой замок встречал его и подобных ему как героев.

Спешившись и осторожно устроив Кадана в седле так, чтобы тот не упал, Леннар приблизился к дому и постучал в дверь.

Ему открыли почти сразу — хозяйка явно не опасалась гостей. А когда дверь распахнулась, Леннар увидел в руках ее нож, который тут же скрылся в складках одежд.

— Кто здесь? — спросила женщина, плотнее кутая лицо в платок, но Леннар все же успел разглядеть на правой щеке пузырящийся ожог. Он вгляделся в лицо, показавшееся ему знакомым. Женщина не имела возраста, хотя из-за уродства никто и не решился бы назвать ее молодой. Но ей могло быть и тридцать, и пятьдесят, а может, и более того лет.

— Мы путники, — сказал Леннар, — нам нужен ночлег. И мой спутник… Он болен. Возможно, ты могла бы ему помочь?

Бледные сухие губы женщины исказила усмешка, когда холодный взгляд ее упал на шотландца, все еще сидевшего в седле и с трудом удерживавшегося от того, чтобы не упасть.

— Может, и могла бы, — сказала она, — да что мне будет с того?

— Я отплачу серебром.

— Оно мне не нужно, здесь нечего покупать.

— Тогда что?

Женщина перевела взгляд на Леннара и, поразмыслив, произнесла:

— Заходи. Сочтемся потом. Будет у тебя ко мне… долг.

 

ГЛАВА 15

— Как твое имя? — спросил Леннар, укладывая Кадана на узкий топчан, стоявший под окном.

Старуха внимательно смотрела на него, решая, ответить или нет.

— Мое имя Сигрун, — произнесла она наконец. От взгляда ее не укрылось, как по телу Леннара пробежала дрожь, и она спросила: — Ты знаешь меня?

Леннар покачал головой, и Сигрун, прищурившись и понаблюдав за ним несколько мгновений, пришла к выводу, что Леннар не врет.

— Я сделаю ему успокаивающий отвар. А потом ты расскажешь мне, куда вы держите путь.

Сигрун отвернулась, отошла к печи и принялась пересыпать травы из одного мешочка в другой.

Леннара мало интересовало, что происходит у него за спиной. Все его мысли были сосредоточены на юноше, распростершемся на одеялах перед ним. Глаза Кадана лихорадочно блестели, волосы разметались по подушкам, так что если бы не нездоровый цвет кожи и некоторая опухлость щек, он походил бы на лик языческого бога с пламенными лучами, окружившими его со всех сторон.

Леннар бережно погладил Кадана по волосам, и тот, не приходя в себя, потянулся за его рукой.

Леннар с трудом сдержал несвоевременное желание поцеловать его — хотя бы в висок.

С тех пор, как между ними произошло то, о чем Леннар боялся думать, но не мог не вспоминать, сны оставили его самого. Казалось, душа его полностью проявляла теперь себя наяву. Он нуждался в прикосновениях Кадана, как раньше нуждался в молитве по утрам — и это уже не пугало его, потому что Леннар полностью утонул в том, кого желал.

— Все будет хорошо, — прошептал он, как будто Кадан мог услышать его, и Кадан, в полугрезах, поймал ладонь своего сеньора и прижал к губам.

— Что с ним произошло? — скрипучий голос знахарки разрезал тишину у Леннара за спиной, и тот вздрогнул, вспомнив о ней. Облизнул губы и обернулся через плечо.

— Он не привык к холодам. А у нас здесь зима. Мы несколько дней уже в пути, и промозглый ветер продувает насквозь. Вот и… слег. Но нам ехать еще далеко.

Сигрун кивнула, показывая, что все поняла.

— Придется вам остаться у меня на несколько дней. Попьет отвар и встанет на ноги.

Леннар стиснул кулак.

— Нам нужно ехать, — сказал он, — нужно добраться до цели до наступления зимы.

Сигрун покачала головой. Присела на краешек скамьи и, приподняв голову Кадана, осторожно влила ему в рот немного пышущего пламенем травяного настоя.

— Хоть вы, храмовники, и обвиняете нас в колдовстве, — сказала она, — но мы лишь ведаем травы. В нас нет волшебства древних богов. И помочь твоему галлу я не смогу, если только ты не оставишь его здесь на несколько дней.

Леннар вздрогнул. Что-то насторожило его в словах колдуньи, но он не смог до конца сообразить, что.

— Нам нужно… — повторил Леннар упрямо, но раньше, чем он решился произнести название города, куда пролегал их путь, Кадан зашелся в кашле, и пока старуха старалась не разлить отвар, Леннару пришлось удерживать его в руках.

Едва Леннар прижал его к себе, Кадан снова стал затихать — лишь обхватил руками его бедро, силясь обнять.

Леннар поджал губы и перевел взгляд с него на старуху, а потом назад.

Он уже готов был рискнуть письмом. Но этот дом не нравился ему. Здесь не было ни одного креста, а сама Сигрун смотрела так, будто видела их обоих насквозь.

— Твое дело верить мне или нет, — тем временем равнодушно сказала она, — можете повернуть коней хоть в самый снег, мне все равно.

Леннар колебался.

— Мы останемся на одну ночь, — сказал он наконец, — там посмотрим, станет Кадану лучше или нет.

Тут уже старуха вздрогнула и, прищурившись, уставилась на него.

— Кадан, стало быть, так зовут его. А ты, должно быть, и в этой жизни Лев?

По спине Леннара пробежал неприятный холодок.

— Как тебя понимать?

Старуха продолжала пристально смотреть на него.

— Мое имя Леннар, — сказал рыцарь, когда устал играть с ней в гляделки, — не знаю, откуда ты знаешь меня.

Старуха покивала сама себя.

— Только так, — признала она, — Леннар… Лев.

Она отвернулась и снова принялась готовить что-то на плите, состоящей из выложенной камнями поверхности печи.

Чем дальше, тем больше Леннару не нравился этот дом, но он отлично понимал, что уйти отсюда он не мог.

— Я накормлю вас ужином, — сказала старуха, все еще стоя к нему спиной, — и буду давать целебные отвары твоему галлу. Но прежде чем ты покинешь мой дом, я скажу тебе, в чем состоит твой долг передо мной, и ты исполнишь его.

— Хорошо, — глядя на ее спину, прямую, как столб, Леннар все пытался понять, в чем состоит подвох и что может понадобиться от него старухе, живущей в густом лесу — починить забор или нарубить дров — но ничего придумать так и не смог.

Сигрун сдержала данное слово. Она приготовила тушеное мясо, а Кадану налила бульон. Бред его, правда, усилился в тепле, но в целом все шло своим чередом.

Наутро, когда Леннар проснулся, ее уже не было в избе.

Кадан все еще оставался бледным и по-прежнему спал.

Леннар прошелся по избе, размышляя о том, что делать теперь. Потом, подумав, выбрался из дома и отправился искать колодец с водой.

Набрав воды в кадушку, которую нашел за дверью, он принес ее в дом и, первым делом смочив в чистой воде кончик плаща, отер Кадану лицо.

Стоило ему закончить с этим, как Сигрун появилась в дверях — в руках она несла яйца и ягоды рябины, которые, видимо, ходила собирать по утру.

— Ему не стало лучше, — сказал Леннар.

— Само собой, — ведьма фыркнула, — я же сказала, нужно несколько дней. Не трать силы, воин, с твоим галлом все будет хорошо. По крайней мере, пока он не покинет мой дом. От простуды здесь не умирал еще никто.

— Галлом… — произнес Леннар, взвешивая слово на устах. Кадану оно подходило очень хорошо, — почему ты называешь его так?

Ведьма, уже принявшаяся готовить еду, чуть обернулась и приподняла брови.

— Потому что я родом из тех времен, когда рыжих южан называли так.

Слова ее не сказали Леннару ничего, лишь еще более насторожили его.

— Мы ушли так далеко на север, — спросил он, — что учение церкви совсем не ведомо здесь?

— Почему же… Если я правильно угадала, откуда лежит ваш путь, то вы скорее забрались на северо-запад. Впрочем, я и сама хотела спросить, как вы попали в мой лес.

Леннар внимательно смотрел на нее.

— И откуда же мы идем? — спросил он.

— Догадаться не мудрено, — закончив раскатывать лепешку, Сигрун разбила над ней яйцо, присыпала травой и поставила в печь. — У тебя на груди крест. Значит, путь твой лежит из крепости, что стоит к юго-востоку от наших краев.

Леннар молчал, настороженно глядя на нее.

— Других крепостей храмовников поблизости нет.

— А монастырей? — осторожно спросил Кадан.

— Часовня в деревне есть. А больше до самого берега ничего не найдешь.

Последние сведения немного успокоили Леннара — но лишь слегка, потому как для преследования еретиков церковники требовались далеко не всегда — часто хватало и разъяренных селян.

В тот день разговор так и окончился ничем, но на следующий Сигрун завела его опять.

Кадан к тому времени уже пришел в себя, хотя оставался еще слаб. Он лежал и задумчиво смотрел в окно, потому что говорить ему было больно, но стоило Леннару приблизиться, как начинал цепляться за его руку, силясь притянуть рыцаря к себе.

К Сигрун он никакого интереса не испытал, так что Леннар полностью взял решение на себя.

Расслабленный тем, что Кадан пошел на поправку под бдительным контролем знахарки, он все же решился рассказать кое-что — тем более, что если верить словам Сигрун, забрались они совсем не в ту сторону и теперь вряд ли могли выбраться на нужный тракт. Рассказал ей Леннар и о том, почему покинул командорство. Глаза знахарки блеснули, в них промелькнула боль. Но вслух она не сказала ничего.

— Наш путь пролегает в Париж, — сказал он, — братья по Ордену должны приютить нас там.

— Во-от оно как… — протянула Сигрун, — что же ты ищешь там? Разве плохо было здесь, в северных краях?

Леннар не обратил внимания на издевку.

— Виновата все та же зима, — сказал он, — как видишь, мой оруженосец с трудом переносит ее. К тому же, самые важные дела творятся сейчас там. А здесь, несмотря на гонения, стоит тишина.

— И ты решил забраться в самое пекло, так? — снова усмешка заиграла на ведьминых губах.

— Не совсем так, — просто ответил Леннар, — мои братья могут нуждаться в помощи — и в таком случае я должен оказать им ее.

В тот день старуха не спрашивала больше ни о чем. Леннар подозревал, что если бы она и узнала про письмо, оно никак не могло ее волновать — но все же не хотел рисковать.

Весь остаток дня он просидел у постели Кадана. Чем более приходил шотландец в себя, тем более таинственным становился его взгляд, как будто тайна, которую знали только они двое, так и распирала его. И хотя Леннар опасался, что тот ненароком выдаст их в разговоре с незнакомыми людьми, он все же был рад, что Кадан смотрит так же, как и в первые дни их знакомства. Что на дне его глаз снова затеплилась жизнь.

— Сэр Леннар… — прошептал он, улучив момент, когда Сигрун отошла по каким-то своим делам, и они остались одни.

— Что? — так же шепотом отозвался Леннар.

Шаловливый огонек в глазах Кадана разгорелся сильней.

— Я хотел сказать, что люблю вас. Я, кажется, очень давно вам этого не говорил.

Леннар приоткрыл рот, не зная, что ответить. Все происходившее было слишком ново для него, а время мало подходило для того, чтобы произносить слова любви вслух. Сначала ему нужно было разобраться в себе.

Кадан, впрочем, ответа и не ждал.

Он потянул Леннара к себе, заставляя наклониться, и прошептал в самое ухо:

— Вы возьмете меня еще раз?

По телу Леннара пробежал огонь.

— Здесь? — только и смог спросить он.

Кадан ответить не успел — скрипнула дверь, и Сигрун появилась на пороге. Леннар стремительно выпрямился и поймал на себе пристально-насмешливый взгляд старухи.

— Кажется, галл уже достаточно здоров, — сказала она.

— Еще нет, — опередил Леннар Кадана, собиравшегося что-то сказать, — он пока слаб.

— Что ж, хорошо. Оставайтесь до завтра. А на рассвете я скажу тебе, как отплатить долг.

Остаток дня прошел в тишине и покое, а наутро Кадан был уже совсем здоров. Сигрун выпекла лепешки и, разделив их на всех, сказала:

— Что ж, рыцарь, помнишь, что ты обещал, входя в мой дом?

Леннар кивнул.

— Тогда вот что. Я поеду в Париж с тобой.

Леннар слегка опешил и несколько секунд в недоумении смотрел на нее.

— Ты стара, — наконец сказал он, — а наш путь пролегает очень далеко.

— Ничего, — старуха кивнула сама себе, — я более живуча, чем ты или он.

Леннар молчал. В поисках поддержки он даже обернулся к Кадану, но тот тем более не знал, что возразить.

— В пути вам понадобится тот, кто не носит на себе плаща и кто может свободно зайти в село, чтобы поговорить с живущими там.

— Не обижайся, добрая женщина, но ты для этого подходишь не слишком хорошо.

— Лучше, чем ты или твой рыжий галл, — отрезала Сигрун, — к тому же и путешествовала я поболее вас. А без меня вы и вовсе не отыщите путь ни из этого леса, ни в сам Париж.

— У нас только два коня, — привел Леннар последний аргумент.

— А то я мало знаю о храмовниках, — хмыкнула Сигрун, — посадишь его у себя за спиной. Хотя, если хочешь, можешь ехать и в обнимку со мной. Помни, — Сигрун повысила голос. — Ты обещал.

И какой бы глупой ни казалась Леннару ее прихоть, он был вынужден согласиться — потому что дорог отсюда в самом деле не знал и спросить у кого-то из христиан возможности не имел.

Сигрун собрала в дорогу снедь и закрыла избу.

— Тебе не жалко оставлять свой дом? — спросил Леннар, уже сидя на коне и наблюдая за ней. Кадан сидел у него за спиной и крепко обнимал его.

— Мой дом давно сгорел, — отрезала Сигрун, — все, что было после — всего лишь бревна, не более того.

Вопреки собственным словам она бережно погладила испещренные резьбой столбы, довольно ловко для своих лет вспрыгнула в седло, и все трое пустились в путь.

Сигрун знала дорогу лучше, чем можно было ожидать от ведьмы, долгие годы ютившейся в лесу. Она ведала не только травы, но и движение солнца, и даже погоду могла предсказать на несколько дней вперед.

Леннару по-прежнему было неуютно от того, что рядом с ним творится колдовство, Кадана же больше беспокоило то, что они с рыцарем больше не могут остаться наедине. Он жался и тянулся к Леннару как мог, не имел возможности ни обнять его, ни поцеловать — в то время как только теперь, казалось бы, Леннар мог бы все это ему разрешить.

Так тянулся день за днем.

Зима дышала им в спину и, как и они, двигалась с севера на юг. Отвары Сигрун, однако, более не давали никому из путников заболеть, и постепенно оба стали к ней привыкать.

Сигрун, кроме того, знала истории и когда начинала рассказывать их у костра, сердце Кадана откликалось на них тоской, как будто он знал их, но давно забыл.

Он, в оплату за сказки, негромко пел ей баллады своего народа, но, как оказалось, Сигрун знала их почти все.

— Как может один человек запомнить столько за всю жизнь? — спрашивал Кадан, но Сигрун лишь усмехалась.

— Прежние барды твоего народа обучались по двадцать лет, прежде чем решиться запеть для всех.

Она рассказывала о жителях севера и о таинственных ведунах-друидах, населявших эти земли до начала времен, и многое из того, что говорила Сигрун, Кадан не мог понять, но слушал ее, раскрыв рот.

Так продолжалось до тех пор, пока они не пересекли Сену и через пару часов на горизонте не показался Париж.

 

ГЛАВА 16

Еще издалека Кадан увидел двухслойный городской вал, до середины заслонявший каменные стены. По верху стены проходил дозорный путь, а с внешней стороны над валом возвышались круглые крепостные башни. На ночь ворота запирались в целях безопасности, но днем проход был свободным, и путники преодолели его без проблем.

Внутри стен, очертивших на земле почти ровный круг, город был заселен неравномерно. Кое-где еще сохранились виноградники и огороды, но большую, особенно центральную часть, уже расчертили на улицы и округа плотно прижавшиеся друг к другу дома.

С юго-востока на северо-запад город пересекала Сена, по центру которой виднелся пологий склон острова Сите.

Левый берег, в отличие от правого, был мало заселен. Там расположились пригородные селения, составившие кварталы Сен-Мартен-де-Шан, Сен-Марсель и Сен-Жермен-де-Пре.

На правом же грязные улочки заполняли мастеровые и другой городской люд, спешивший по своим делам. Так что, еще не добравшись до центральной площади, путники обнаружили, что остались вдвоем.

— Куда она делась? — спросил Кадан, в городской толпе внезапно обнаружив, что ведовки уже нет с ними.

Леннар огляделся по сторонам. За прошедшие дни никому из них так и не удалось выяснить, зачем Сигрун увязалась за ними следом.

— Очевидно, отправилась по своим делам, — констатировал он.

Кадан хмыкнул и с сомнением искоса посмотрел на него.

— Мы станем ее искать?

Мысли его ясно читались в шальных глазах. Хотя Кадану нравилась Сигрун с ее старинными байками, она же и раздражала его, потому как не давала возможности остаться с Леннаром наедине.

Леннар, однако, думал о другом. Он нахмурился и, отвернувшись, огляделся по сторонам.

— Мне нужно найти… найти место, куда послал меня мой господин. Кадан, — он снова посмотрел на юношу, — надеюсь, мне нет нужды говорить тебе, что все, что ты знаешь обо мне, более не должно стать известно никому.

Кадан серьезно кивнул и погладил его бурый плащ, плотно скрывавший тунику, но позволявший быстро выхватить меч.

— Да, мой рыцарь, — сказал он, — я буду верно служить вам, чтобы ни произошло. Не беспокойтесь обо мне.

Леннару, с учетом ситуации, не слишком нравилось игривое настроение спутника, слишком хорошо он понимал, в каком опасном месте они оказались. Но уже в следующее мгновение Кадан снова обрел серьезность и спросил:

— Вы знаете, где искать обитель?

Леннар молчал.

Замок Тампль, служивший твердыней Ордену много лет, если и был еще цел, то наверняка находился под наблюдением. Все, кто был задержан в нем два года назад, по-прежнему находились под арестом или были сожжены.

Были и другие места, где орден оставил свой след — весь квартал Тампля еще недавно принадлежал им: часовня Гроба Господня возле храма Сен-Жерве, церковь Сен-Мерри и множество других. Но посещение любого из них грозило возможностью ареста.

— Отправляйся в трактир Виноградников в Сен-Мартен-де-Пре, — Леннар поймал руку Кадана и вложил в его ладонь мешочек с серебром, — сними там комнату и обустрой нам ночлег. Я приду к вечеру. Если… — он замолк, понимая, что если предупредит Кадана о возможной угрозе, с того станется броситься следом за ним, — одним словом, оставайся там и никуда не выходи.

— Вы не доверяете мне?

— Да, — твердо сказал Леннар, — тебе безразличен мой господин, Кадан. Лучше, если ты не будешь касаться дел, которые он поручает мне.

Кадан закусил губу и кивнул.

Леннар развернулся и принялся проталкиваться сквозь толпу.

Кадан некоторое время обиженно смотрел ему вслед. Но кроме мыслей о том, что Леннар или он сам могут попасться инквизиции на глаза, его терзала еще и мысль о том, что Леннар может попросту оставить его. Слишком часто за время пути заводил он речь о том, что Кадану следует вернуться домой, к отцу.

И потому, не дожидаясь, пока фигура рыцаря, закутанная в плащ, исчезнет вдали, он шмыгнул в тень домов и стал пробираться следом за ним.

Кадан видел, как Леннар добрался до часовни в Сен-Жерве и исчез внутри.

Заходить следом за ним Кадан не рискнул — и лишь прождал в сумраке проулка, пока колокольни не зазвонили к обедне.

Едва это произошло, Леннар появился в дверях и решительным шагом направился к реке. Так Кадан понял, что он доставил свое письмо.

Кадан шмыгнул в тень и, стараясь обогнать Леннара, направился к виноградникам, среди которых был расположен трактир, "прямым" путем, однако вместо этого заплутал между домов. Выбравшись из очередного клубка проулков, он ступил на площадь и замер, прикрыв рот рукой, когда увидел обугленное человеческое тело, закрепленное на шесте. Недогоревший обрывок некогда белоснежного одеяния, валявшийся в золе, подхватил ветер.

Кадан ощутил, как к горлу подступает тошнота, и прежде, чем его вывернуло наизнанку, бегом бросился назад, в тень домов. Еще час, а то и больше, он плутал по узким улочкам, пока не добрался до Сен-Мартен-де-Пре и не увидел вывеску с гроздью винограда на ней. И все это время видение обугленного мертвеца преследовало его.

Когда он добрался до трактира — позеленевший, с лихорадочно блестевшими глазами — и выяснил, в какой комнате остановился господин его, сэр Леннар де Труа, он все еще не мог унять дрожь.

— Где ты был? — с порога спросил его Леннар, отворачиваясь от окна, в которое смотрел до тех пор.

— Простите… — выдохнул Кадан и прикрыл рот рукой. Затем опомнился и торопливо захлопнул дверь.

Леннар нахмурился и шагнул к нему.

— Что произошло? Я приказал тебе снять комнату и оставаться здесь.

Кадан покачал головой и, не в состоянии сдержать охватившие его чувства, бросился Леннару на грудь.

Леннар прижал его к себе, но оставался все так же холоден и суров. За проведенный в гостинице час он сам уже успел перебрать все возможные неприятности, которые могли произойти с его оруженосцем — от простого нападения разбойников, которое, как он надеялся, Кадан все же смог бы отразить — до встречи с эмиссарами инквизиции.

— Я заблудился, — выдохнул Кадан, вжимаясь в его плечо, — в этих ужасных чумных переулках.

— И ходили по ним несколько часов?

Кадан искренне не слышал его.

— Я заблудился и вышел на площадь, — продолжал бормотать он, — и увидел столб. Человеческое тело, привязанное к нему, давно обглодал огонь. И его белый плащ… Простите, сэр Леннар, я едва не лишился разума. Оно напомнило мне… — "Напомнило мне о вас", — повисло в воздухе, но Кадан так и не произнес этих слов, — простите меня, — он окончательно спрятал в грубом плаще рыцаря лицо.

Леннар какое-то время молчал. Он понимал. Смерть никогда не страшила его самого — он знал, что умереть в один из дней во славу Храма — его долг. Но именно теперь он боялся. Боялся, что оставит Кадана здесь, в этом мире, одного, и не хотел его терять. Мысль о том, что он никогда больше не увидит его глаз, сводила Леннара с ума.

— Вам нужно отдохнуть, — негромко сказал он и поцеловал Кадана в висок, — я прикажу принести вам отвар из трав.

Кадан качнул головой.

— Пожалуйста, сэр Леннар. Не выходите никуда. Вы… вы же закончили свои дела. Давайте уедем отсюда, и тогда я в самом деле забуду его, как сон.

Леннар молчал очень долго, а потом произнес:

— Мне нужно подумать, — сказал он, — но в любом случае — не сейчас. Возможно, завтра мне передадут ответ на мое письмо.

Кадан вздохнул и отстранился от него.

— Тогда я распоряжусь принести ужин и вино на двоих, хорошо?

Прежде чем Леннар успел что-либо ответить, Кадан скинул плащ, стянул с себя тунику и вывернул ее обратной стороной, так чтобы даже если ветер раскроет полы плаща, никто не увидел креста.

Леннар кивнул. Это было разумно. Но сам он так поступить бы не смог.

Кадан ушел, а Леннар остался в одиночестве и вновь остановился у окна. Он думал о том, что, может быть, Кадан прав.

"В плаще ли вы иль без плаща, брат мой, — сказал ему отец Жослен, которому Леннар передал письмо, — Храм останется в вашем сердце. И большую службу вы сможете сослужить ему, если останетесь в живых".

Леннар понял намек. Отец Жослен и сам нынче перестал носить плащ — как носил его несколько лет назад, когда Леннар видел его в последний раз.

Он даже не стал спорить, потому что осознавал — если следовать велению разума, то следует поступить так же, как он.

Но Леннар не мог. Храм в его сердце требовал, чтобы Леннар нес его свет вперед, не отступая от праведного пути ни на шаг.

И все же… Все же он отдавал себе отчет, что для него нет смысла возвращаться в командорство. И хотя он не был изгнан, брат Марк тоже был прав. Ни один монастырь не примет его. А грех, который совершил Леннар — и который совершил бы еще раз, если бы мог — делал бессмысленным его упрямство в остальном.

Ни к каким выводам он прийти не успел. Кадан вернулся, в руках его был поднос с едой.

Юноша заметно повеселел и, когда разделив на двоих кусок мяса, они одолели его и запили вином, поднялся в полный рост и потянулся как кошка, беззастенчиво демонстрируя юношескую грацию своего тела. Сам Леннар никогда не был так гибок, как он. Казалось, стоит ему стиснуть Кадана в руках — и тот сломается пополам.

Кадан встряхнул волосами, рассыпая их пламенеющей пеленой, и обернулся на Леннара через плечо. На губах его играла улыбка, будто он видел мысли рыцаря насквозь.

— Хотите коснуться меня? — спросил Кадан.

— С чего вы взяли, — Леннар встал и собирался занять свой прежний наблюдательный пост у окна, но не успел — Кадан поймал его за плечи и толкнул к стене.

— Знаю, — прошептал Кадан в самые его губы, — вижу в ваших глазах. Как бы вы ни пытались это скрыть, я знаю, что вы так же сходите с ума, как и я.

Леннар молчал, позволяя Кадану изучать свое тело. Пальцы юноши забрались под тунику и скользнули вверх вдоль боков рыцаря. Все его тело прижалось к телу Ленара, а потом руки ловко перехватили запястья рыцаря, попытавшегося его обнять, и завели наверх — так что теперь Леннар полностью оказался в его власти.

— Я не знаю, что будет завтра, — прошептал Кадан и, прочертив дыханием обжигающую дорожку от губ Леннара к уху, поймал губами мочку и легко втянул, — так дайте мне попробовать вас хотя бы на одну ночь.

— Вы искуситель… — прошептал Леннар, уже и не думая об истинном смысле этих слов.

— Если хотите — считайте так.

Губы Кадана скользнули вниз, изучая ключицу, едва видневшуюся из-под доспеха. А затем одна его рука накрыла пах рыцаря и стиснула восставший член — как Кадан мечтал уже давно.

— Я хочу изучить вас от и до, — прошептал он, продолжая целовать все, до чего позволял дотянуться доспех. Отодвинув тунику в сторону, он принялся мять член Леннара сквозь ткань нижних штанов.

Леннар сдался. Он таял в ласковых и игривых руках.

Кадан стянул с него тунику, а затем принялся расстегивать доспех.

Леннар смотрел на него сверху вниз, зачарованный красотой юноши, походившего сейчас на язык пламени, облизывавший его.

— Мне снилось… — произнес он как в бреду, — то же, что и вам.

— Что?

— Мне снился дом посреди зимы и хлопья снега за окном. И вы, обнаженный, распростертый подо мной. И ваше лицо… такое же нежное, как сейчас.

Кадан задрожал, но не прекратил расстегивать ремни.

— И что потом? — вполголоса произнес он, прекрасно зная, чем должен закончиться этот сон.

— Потом… Языки пламени плясали вокруг нас, и нас обоих пожирал огонь.

— Это вещий сон, — колючая, жадная улыбка озарила губы Кадана, — я собираюсь спалить вас дотла.

Безумие и ощущение опасности, ходившей под окном, окрасили багровым эту ночь и сделали ее слаще в десятки раз.

Раздев Леннара донага, Кадан толкнул его на кровать и, усевшись верхом, принялся целовать.

Руки Леннара гладили его спину и бедра, то и дело против воли хозяина пробираясь между ягодиц и лаская розовый цветок, пока Кадан, уже достаточно расслабленный его руками, заласканный и пьяный от собственного желания, не насадился на его член и не принялся раскачиваться на нем.

Тела их слились в одно, и Кадан теперь тоже чувствовал огонь, внутри и снаружи, сжигавший их дотла. Глаза его видели только глаза Леннара, и больше ничего. Губы целовали крепкую шею и широкую грудь, пальцы до красных следов стискивали широкие плечи, когда Леннар опрокинул его назад и перехватил власть.

— Люблю тебя, — прошептал он, — ты мое безумие.

— Только сейчас… — выдохнул Кадан, толкаясь навстречу и до предела насаживаясь на него, — только сейчас ты осмелился это сказать?

— Прости меня, — Леннар поймал губами раскаленный докрасна сосок и, нежно прикусив, втянул его в себя, — прости меня за все.

Леннар уснул, опустив голову юноше на грудь. Тот обнимал его и долго смотрел в потолок, пока тоже, наконец, не погрузился в сон.

Однако стоило им обоим провалиться в темноту без снов, как раздался стук в дверь.

Леннар мгновенно вскочил на ноги. Бросил короткий взгляд на Кадана, лежащего на кровати — хотя оруженосец должен был бы устроиться около нее и первым броситься открывать дверь. Затем на свою тунику с алым крестом.

Затолкав ее подальше под стол, он закутался в плащ и отправился открывать дверь.

Оборванный мальчишка замер в коридоре, с любопытством заглядывая в проем.

— Сэр Леннар? — трагическим шепотом произнес он.

— Не знаю. А ты кто такой?

— Меня послала госпожа Сигрун. У нее беда. Она умоляет вас помочь.

 

ГЛАВА 17

Закрыв дверь перед носом мальчишки, Леннар растерянно оглядел помещение.

Кадан уже проснулся и теперь горящими глазами смотрел на него из темноты.

Леннар обошел комнату и потянулся было к тунике, комком сгрудившейся под столом — и почти физически ощутил, что не может ее надеть. Она больше не принадлежала ему после всего, что произошло.

Он обернулся на Кадана — будто в поисках поддержки, но тот молчал. А в следующую секунду взгляд Леннара упал за окно — и он увидел отблески факелов за углом.

— Кадан, помоги мне надеть доспех, — приказал он.

Кадан вздрогнул, потому что никогда еще Леннар не говорил с ним так.

Он выскользнул из-под покрывала и поспешил выполнить приказ.

Леннар стоял неподвижно, глядя в окно, и необыкновенно остро ощущал каждое прикосновение тонких пальцев к своему телу, понимая, что вряд ли сможет коснуться Кадана еще раз.

Смутные тени продолжали метаться в проулках: никаких сомнений быть не могло.

— Возьми это, — сказал он и вложил в пальцы Кадана лишенный всяких украшений нож, — отнеси в церковь Сен-Жерве и расскажи, что здесь произошло.

— А что здесь произошло? — спросил Кадан, которого тревога душила все сильней.

— Некто пришел ко мне и попросил помочь ведьме. Я отправился выяснять. Назови место и… — Леннар запнулся, потому что не знал, что придумать еще. Все это не имело значения. Никто теперь не мог ему помочь. Только Кадана еще можно было спасти. — Иди, — чуть повысил голос он. — Выйдешь через задний ход, чтобы никто не смог за тобой проследить.

— Но…

Ледяной взгляд Леннара обжег его, и Кадан, попятившись назад, торопливо накинул тунику, перекинул через плечо сумку и, подвесив у пояса кинжал, бросился исполнять.

Сам же Леннар, едва за юношей закрылась дверь, взял в руки белоснежный плащ, сейчас покрытый пылью и измятый. Поднес к лицу и поцеловал — прощаясь с ним, как с несбыточной мечтой. Затем одним быстрым движением швырнул в камин. Оставались еще попона и плед.

Плед сгореть бы не успел. Леннар скрутил его и засунул в дымоход. С попоной же он ничего сделать не мог.

Накинув поверх доспеха обычную белую рубашку, он опоясался мечом, положил на плечи бурый плащ и вышел в коридор.

Каждый шаг давался с трудом — и на каждом шагу Леннар ждал, что его настигнет удар, хоть умом и понимал, что в трактире не станут затевать бой.

И хотя он ждал атаки каждое мгновение, когда ступил на мостовую, и меч противника метнулся к его плечу — это все равно стало неожиданностью для него.

Нападавших было трое.

Леннар едва успел подставить клинок, отражая первый выпад.

Второй удар он принял плечом, и то заныло, вспоминая призрачную боль.

Леннар извернулся и нанес еще удар, а потом еще. Он не рассчитывал выиграть бой: только время, чтобы Кадан успел уйти достаточно далеко.

Удары сыпались на его плечи один за другим, пока, наконец, последний не сбил его с ног.

"Как было бы легко умереть сейчас…" — успел подумать Леннар, когда над ним взметнулся сверкающий в лучах факелов клинок. Но тот замер в дюйме от его шеи. Плащ инквизитора взметнулся над ним, и в висок ударил сапог.

Кадан проскользнул на кухню, но добраться до черного хода ему удалось не сразу. Пробираясь между кухонных шкафов, он с трудом отыскал проход в погреб, а затем уже, проблуждав какое-то время между подвешенных колец колбасы и говяжьих туш, вырвался наконец на свежий воздух.

Кадан перевел дух и сделал несколько шагов вдоль переулка — куда идти он понятия не имел.

Миновав несколько домов, он услышал звон клинков за спиной и зажал рот, чтобы подавить рвущийся из горла стон.

Достав из ножен кинжал, он бросился в обход трактира на звук — но стены домов стояли плотно, и ему никак не удавалось отыскать проход. Когда же он вышел наконец на небольшую площадь, над которой красовалась вывеска с виноградной лозой, все уже было кончено: только на камнях алела кровь, да на мостовой остался лежать забытый рыцарский клинок.

Кадан, не в силах поверить в то, что произошло, подошел к нему. Подобрал и провел по блестящему лезвию рукой. Он столько раз полировал его, что порой ему казалось, что этот меч стал частью его.

Он злился и ненавидел Леннара за то, что тот заставил его проводить дни в одиночестве, за свои покрытые мозолями пальцы и холод безысходности, с которым сроднился за прошедшее лето. Но если бы его спросили теперь, готов ли он вернуться назад и до конца дней остаться в командорстве, где жизнь его состояла бы из одних лишь постов и молитв, Кадан, не колеблясь, ответил бы: "Да". Да, только бы Леннар, живой и здоровый, снова был с ним.

— Что же мы наделали… — прошептал он, но в груди билось другое: "Это я виноват во всем. Это я разрушил его жизнь. Это из-за меня погиб Ролан. Это по моей вине он оказался здесь, в городе, где на каждом перекрестке пылают костры и дым уносит в небо души еретиков".

Какое-то время Кадан стоял неподвижно, растерянный, не зная, что делать теперь и может ли он чем-то помочь.

Наконец, собравшись с мыслями, он понял, что Леннар был прав. Единственной надеждой оставалась часовня Сен-Жерве, где знали тамплиеров и не собирались их выдавать.

Торопливо спрятав клинок под плащ, он бросился туда.

— Ты уверена, что это он? — спросил Гийом. Высокий мужчина с черной бородой и глазами дикого зверя, много лет уже носивший на плечах инквизиторский плащ.

— Я знаю, — ответила Сигрун, стоявшая у него за спиной, — он сам сказал. Ролан погиб от его клинка.

"Ролан…" — сердце мужчины сдавила боль. Он опустил глаза и покрутил в руках браслет, который, он был уверен, видел уже давно.

"Как это может быть?"

Все события прошедших дней перемешались внутри него в кроваво-цветной поток. Его сын — его молодой Ролан, которого он сам отправил как только мог далеко. Который был настолько глуп, чтобы принести обет ордену, но которому Гийом не позволил бы погибнуть от руки палачей, чтобы ни произошло — его сын был мертв.

Гийом мог бы счесть, что обезумел, когда сбылся этот старый, много лет терзавший его сон.

Он отчетливо помнил лицо человека, который должен был занести клинок. Так же ясно, как видел сейчас изуродованное лицо женщины перед собой.

В первый миг, когда Сигрун явилась перед ним, Гийом решил, что это демон вышел из его снов. Но Сигрун принесла браслет — браслет, о котором не мог знать никто, кроме него.

Гийом отвернулся к окну.

— Он заплатит, — произнес он ровно. Много лет уже никто не слышал и тени сомнений в его голосе. Он так привык быть воплощением правосудия, что давно уже забыл, что такое чувствовать боль. Теперь Гийом вспомнил с лихвой.

— Иди, — приказал он, а дождавшись, когда старуха покинет его кабинет, произнес: — следить за ней. И если потребуется — доставить ко мне.

Смутная тень появилась меж книжных стеллажей и метнулась прочь за Сигрун вслед.

— Это он… — повторил Гийом. Еще раз взглянул на браслет и с яростным рыком отбросил его прочь. Уронил лицо на руки и стиснул, силясь выжать из собственных глаз хоть каплю слез.

Ролан был мертв. Для него он ничего изменить уже не мог.

Продолжая стискивать собственное лицо костлявыми пальцами, он вполголоса прошептал:

— Что же ты делаешь, Льеф…

 

ГЛАВА 18

Окованные железом башмаки инквизитора простучали по каменным плитам, и двери в Веселую башню со скрипом открылись перед ним.

Небрежно придерживая плащ на плече, Гийом неторопливо шествовал по узким коридорам, вдыхая давно привычный запах паленой плоти и мокрых тряпок.

Для кого-то, кто попал сюда в первый раз, это место показалось бы адом. Гийом же так привык к этим серым стенам и затхлым закоулкам, что давно уже не испытывал ничего. Давно, вплоть до этого дня.

— Отпереть, — приказал он, и двое помощников немедленно принялись исполнять его приказ.

Еще одна тяжелая дверь открылась, и в лицо визитеру пахнуло потом и мочой.

Леннар де Труа сидел в углу, сложив руки на коленях. Одну половину его лица украшал здоровенный синяк. Рубаха была разорвана на плече, но доспех кто-то уже расстарался снять.

Гийом огладил взором его мускулистую фигуру, и сердце стиснула тоска.

— Что же ты делаешь, — вполголоса повторил он, и на секунду, против желания инквизитора, глаза отразили боль.

Леннар вскинулся — голос, прозвучавший из полумрака, показался ему знакомым.

— Отец… — выдохнул он, но тут же свет упал на лицо его палача, и Леннар понял, что обманулся — сам не зная как.

— Святой отец, — поправил Гийом и замер, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок. Так ему было немного легче говорить и делать то, что он собирался сделать и сказать, — ты, Леннар де Труа, обвиняешься в сговоре с Бафометом, как и все соблазненные нечестивыми проповедями Жака Де Моле.

Гийом принялся перечислять список обвинений, от каждого из которых щеки Леннара багровели все сильней, пока, наконец, малиновыми не стали даже кончики ушей.

— Как вы смеете… — выдохнул он и попытался было вскочить на ноги, но стоило ему подняться с тюфяка, как двое подручных выкрутили ему локти, и Леннар остался стоять в паре футов от Гийома, тяжело дыша.

Тот спокойно смотрел на него сверху вниз — ему позволял этот взгляд не рост, но поза, в которой оказался тамплиер.

Гийом видел уже достаточно подобных выходок, чтобы никак не реагировать на них. Куда больше его интересовали глаза Леннара — голубые, как зимнее небо, которые он видел в этой в жизни в первый раз. Но взгляд которых пробирал его до костей, как и много веков назад.

— Признаете ли вы свою вину? — сухо спросил он.

— Нет, — выдохнул Леннар.

Гийом, казалось, не был удивлен.

— Хорошо. В таком случае завтра утром мы продолжим разговор. Молитесь, и да услышат ваши молитвы небеса.

Он вышел, и уже за спиной у него подручные швырнули Леннара обратно на тюфяк. Тот все еще пытался рвануться вслед за инквизитором, и потому ему отвесили несколько пинков, а потом еще — и так, пока он не затих, оставшись неподвижно лежать на пропитанной потом и кровью соломе.

Гийом же выбрался из башни и направил было стопы к часовне, но у самого входа замер, ощутив, что молитвы не смогут помочь ему самому. Он стоял, глядя на многослойный портал и понимая, что не может преодолеть этот порог.

— Что же ты делаешь, проклятый Льеф… — пробормотал он, и пальцы его сами собой потянули вниз ворот сутаны, который душил его. — Двое было юношей, которых я любил. Так зачем же ты опять отнял у меня одного…

Впервые. За всю эту жизнь — он в самом деле возжаждал причинить кому-то боль. Убить или ударить мечом. Не Леннара, нет. Мысль о том, что этот юноша скоро будет корчиться в его руках, вызывала такую же боль, как и мысль о том, что Ролан, его незаконнорожденный сын, больше никогда не появится перед ним.

"Зачем?" — билось у него в голове, но ответа Гийом не мог дать самому себе. Он не понимал, что за страшная сила ведет их по кругу, но предчувствовал, что не сможет его разомкнуть.

Льеф, убивший Руна, должен умереть.

Леннар, поднявший меч на Ролана, должен умереть.

И пусть он умрет вместе с ними, но пролитая кровь требует искупления. Только так и может быть.

Кадан добрался до часовни только к утру. Его впустили и дали кров, однако меч приказали оставить у дверей.

— В дом Господа не входят с мечом, — сказал ему брат Жослен.

Кадан колебался. После случившегося он не доверял никому. Его трясло. Но он не знал в Париже никого, и если кто-то и мог ему помочь, то лишь имевший дело с тамплиерами брат Жослен.

Тот, однако, отказался с порога заводить разговор. Напоил его горячим вином со специями, накормил мясом с овощами, запеченным в горшочке, и уложил спать.

Хотя на душе у Кадана было неспокойно, он заснул как убитый — видимо, сказалось вино. И пришел в себя, только когда солнце уже поднялось над городом высоко-высоко.

Жослена уже не было рядом, и Кадану пришлось выбирать: спуститься к службе или ждать, пока тот сам вспомнит о нем.

Показываться в церкви он не хотел и не мог и потому следующий час провел, размышляя о том, что ему делать теперь. О том, чтобы отправиться в Шотландию, как хотел Леннар, и речи быть не могло. Он верил, что рыцарь еще жив, и должен был изыскать способ ему помочь. Но Кадан толком не умел владеть мечом, денег у него было, только чтобы заплатить за обед, и никто из парижских дворян не заступился бы за него.

Он бродил из конца в конец небольшой комнатки, которую занимал священник, пока в бессилии не ударил кулаком по стене.

В то же мгновение распахнулась дверь, и на пороге показался брат Жослен.

— Утихомирь свою злость, — сказал он и развернул Кадана лицом к себе.

— Как я могу, когда… — Кадан запнулся, увидев в глазах брата Жослена что-то чужое — и в то же время много более мудрое, чем он ожидал. Как будто Жослен видел его насквозь.

— Послушай меня, мальчик. Я говорил об этом твоему господину и скажу тебе. Нынче не то время, чтобы блюсти законы Ордена открыто. Есть время идти в бой и есть время отступить. Сейчас мы не можем бросить вызов Авиньону. Но наше время еще придет.

— Да какая мне… — выдохнул Кадан и рванулся из его рук, но тут же, одумавшись, затих. — Послушайте, — сказал он уже спокойнее, — я должен спасти моего господина. Я клялся ему…

— Все мы клялись.

— Вы не понимаете… — Кадан покачал головой.

— Я понимаю больше, чем ты.

Но Кадан отлично знал, что этот благородный и праведный брат не может понимать ничего. Он вел свою войну, которая к Кадану не имела никакого отношения и в которую Кадан предпочел бы не ввязываться никогда.

— Помогите мне освободить его… — уже безо всякой надежды прошептал он, — прошу вас, будьте милостивы… Мы навсегда покинем Париж и никому не причиним вреда…

Однако он видел ответ в глазах Жослена и, не дожидаясь, пока тот произнесет его вслух, высвободился из сильных рук, подхватил свои вещи и, на ходу привязывая к поясу меч, побрел прочь.

До самого вечера он ходил по городу, пока не отыскал наконец Веселую Башню. Затаившись в тени проулков, Кадан стал ждать — не зная, что делать теперь.

— Ты не одумался?

Леннар качнул головой.

На сей раз встреча их с Гийомом проходила не в затхлой камере под самим зданием башни, а в одном из верхних залов, стены которого красноречиво говорили о его назначении.

— Раздеть его.

Голос Гийома звучал ровно. Позади его у двери, ведущей в общий коридор, стояло двое стражников, больше похожих на рыцарей, чем на монахов. Еще двое охраняли выход в сторону катакомб, откуда привели Леннара. И двое, таких же крепких, но лишенных доспеха, принялись теперь выполнять приказ.

Рубаху Леннара рванули с плеч, оголяя белый, не знавший загара торс. Его плавные линии против воли приковывали к себе взгляд Гийома, и он не мог сдержать мыслей о том, что скучал. Если бы только не Ролан…

Исполнители рванули вниз штаны Леннара, и тот оказался полностью обнажен. Сапоги с его ног исчезли уже давно. Гийом разглядывал его сильное, молодое тело и невольно сравнивал его с тем, которое всегда считал только сном.

Это был он. Абсолютно точно это был он. Даже родинка на бедре была такой же, как у Льефа. Названного сына. Его… Или не его?

"Безумие стало мне расплатой за грехи", — подумал Гийом.

— Начнем с малого, — он качнул головой, указывая одному из исполнителей на кнут. Другой ловко подхватил Леннара за руки и растянул его на пыточном кресте, прежде чем тот успел сообразить что-нибудь. — Зачитать обвинения.

Гийом принялся перечислять обвинения, от которых у Леннара волосы на загривке встали дыбом.

— Нет, — выпалил он, прерывая его. Но Гийом продолжал. И только огласив список до конца, произнес:

— Если не готов, нам с тобой придется поговорить еще раз.

Под мерный звук голоса секретаря звуки хлестких ударов разносились по комнате один за другим.

Гийом знал, что жертва не сдастся так легко. Но он делал ставку не на боль. Куда важнее было дать пленнику почувствовать, что он больше никто. Что орден не защитит и не заступится за него. Что есть только он, Гийом — и далекий шанс обрести свободу и очищение в конце.

Леннар был крепок. Пытка продлилась больше часа, прежде чем сознание его стало уплывать в туман. И только под конец, когда Гийом устал от происходящего не меньше его самого, инквизитор подал знак подручным чуть разойтись.

Гийом подошел к Леннару вплотную. Огладил волосы, не в силах противиться желанию коснуться их хотя бы раз. Затем схватил их в охапку и рванул наверх, заставляя Леннара поднять лицо.

— Зачем? — спросил он.

Леннар вздрогнул. Кровавый туман окружал его со всех сторон — но на мгновение этот туман выхватил лицо из его снов.

— Зачем ты это сделал, Льеф? — прошептал Гийом, так чтобы не слышал никто, кроме них.

Леннар задрожал всем телом. Это имя… Кадан тоже вспоминал его в бреду, но только теперь, когда его произнес Гийом, ему показалось, что это имя в самом деле принадлежит ему.

— Я не знаю… — прошептал он. И последний мощный удар плети отправил его в темноту.

Помощники палача отнесли его в камеру и бросили на кучу соломы, где он валялся без чувств до вечера.

 

ГЛАВА 19

В темнице дни отличались от дней лишь орудиями пыток, которые пускались в ход.

Большую часть времени Леннар оставался без сознания, в полной тишине, и только изредка ему чудилось сквозь сон, что через маленькое окошко под потолком доносится звук протяжной песни, похожей на плач волынки. Сердце его сжималось в такие мгновения, и душа рвалась туда, навстречу голосу, но сил не хватало даже на то, чтобы встать и подойти к окну.

Пытки, которые применял Гийом к его телу, были не столь ужасны, как об этом принято говорить. Его не калечили и даже не проникали внутрь его. И хотя тело непрестанно страдало от боли, больше его мучила другая боль, та, которую Леннар испытывал, глядя Гийому в глаза.

С самого начала, с самой первой встречи, ему чудилось, что этот человек ему знаком.

Тем позорней, тем унизительней было оказаться голым и слабым перед его лицом, когда писарь зачитывал обвинения, стоя в углу. Рука Леннара против воли рвалась к мечу, который давно исчез. Но никогда бы он не поддался на пытку, если бы не этот человек.

— Зачем ты сделал это? — раз за разом задавал он вопрос. И Леннар не знал почему, но был уверен, что они понимают друг друга.

Иногда ему казалось, что это лицо и этот вопрос — только сумрачный бред, потому что откуда он мог возникнуть здесь?

Погружаясь в беспамятство, Леннар снова и снова видел это лицо — или лицо Ролана — перед собой, в зависимости от того, насколько ему везло. Повсюду были кровь и боль, он сам сражался до одури с мечом в руках или просто лежал без сил на земле, и все равно видел перед собой это лицо.

Реальность и сон сливались между собой, и он день ото дня все меньше понимал, где явь, а где бред.

В один из дней, которым Леннар уже успел потерять счет, его отволокли в пыточную, закрепили на кресте, и он долго лежал лицом вниз, ожидая, когда за ним придут. Леннар подозревал, что это часть их игры. Холодный пот катился по его лицу в ожидании пытки.

В сознании промелькнуло воспоминание о Кадане. Кадан тоже был частью его снов. И здесь, в катакомбах, где время замкнулось в круг, ему казалось уже, что сам Кадан был только сном. Маленьким оранжевым огоньком, теплившемся на самом дне его души.

Спустя какое-то время — Леннару казалось, что это была вечность — в пыточную вошел один единственный человек в плаще, украшенном крестом. Гийом медленно пересек комнату и остановился напротив него. Свиток с обвинениями был в его руках, и он медленно, размеренно принялся его читать.

Леннар уткнулся лбом в пропитавшееся кровью дерево креста, и от бессильной злобы на глаза навернулись слезы. Он напряг руки, силясь вырваться из веревок — Гийом был один, и если бы только хватило сил, если бы только не были связаны руки, если бы только он мог встать… Быть может, последним броском в своей жизни Леннар рванулся бы к нему и удушил.

Гийом дочитал список до конца и, обратив свой взгляд к пленнику, одной рукой потянул его подбородок на себя.

— Зачем ты это сделал, Льеф? — тихо, но твердо спросил он, и от его голоса волна слабости прокатилась по телу пленника.

— Я не знаю… — прошептал Леннар.

— Ты лжешь.

— Я иначе не мог.

Хлесткий удар по лицу оборвал его слова.

Гийом стоял, тяжело дыша, ярость медленно уходила из его глаз.

— Двое было юношей, которых я любил больше, чем себя, — произнес он все так же негромко.

Леннар уткнулся лбом в деревянную перекладину. Плечи его сотрясли бессильные рыдания. Он и сам не знал боли большей, чем испытал в то мгновение, когда меч его вошел в тело… Ролана? Руна? Леннар не мог разобрать. Видел только глаза. И сейчас эта боль стала сильней во сто крат.

— Что мне сделать… — прошептал он, поднимая голову, насколько мог, и вглядываясь в лицо палача.

Гийом без слов опустил в его руки свиток и вложил в пальцы перо.

Разум Леннара помутился. Он уже не понимал, что делает, и готов был на все, лишь бы остановить эту кровавую карусель.

Дрожащие пальцы начертили размашистое Л. Т. и алое марево поглотило его.

Оба судилища прошли как в тумане — как для Леннара, так и для его палача.

Гийом наблюдал, как Леннара ведут к костру посередине Гревской площади, стоя на балконе ратуши, и сердце его неприятно сводило тоской.

Леннара, обессиленного и обмякшего, как тряпичная кукла, крепили к столбу, а он все смотрел и не мог насытиться его лицом.

"Как я мог…" — билось у него в голове. И тут же звенело ответом: "Я сделал все, что мог".

Гийому как никогда хотелось крушить, ломать, убивать, и когда первые языки пламени лизнули обнаженные икры храмовника, душа его рванулась вперед, в бессильной попытке сорвать со столба, прекратить казнь. Но тело осталось стоять.

Секунда — и тонкая фигурка метнулась вперед. Рыжие волосы всполохом пламени взметнулись в воздух, и пронзительный крик перекрыл голоса скопившихся на площади зевак.

— Леннар.

Кадан рухнул к ногам тамплиера, не замечая жара пламени и боли, наполнившей его. Не замечая рук охранников, пытавшихся вытащить его из огня. Не замечая глухого и ровного выкрика Великого Инквизитора:

— Оставить его.

Руки исчезли, а Кадан, стоя на коленях перед возлюбленным, все смотрел и смотрел в его незрячие глаза.

Леннар понял, что попал в сон, в котором ему суждено остаться навсегда. Рыжие волосы Кадана метались на ветру, захлестывая его, сжигая дотла наравне с огнем.

— Пусть вечно длится эта боль… — прошептал он, — если ты будешь со мной…

Сухой, каркающий смех отвлек Гийома от спектакля, на котором был сосредоточен его взгляд.

Он повернулся и, увидев перед собой прямую, как осиновый кол, старуху, сглотнул подступивший к горлу ком.

— Будьте вы прокляты… Кадан и Льеф… — проворковала Сигрун. Пламя костра отражалось в ее зрачках, и казалось — огонь полыхает внутри нее.

— Ты… — прошептал Гийом охрипшим голосом, — это твоя вина…

Сигрун полными удивления глазами посмотрела на него.

— Схватить, — рявкнул Гийом, и двое инквизиторов, охранявших покои, рванулись к знахарке, выкручивая руки. — Ведьма проникла в мой дом. В костер ее.

Сигрун вырывалась, губы ее изрыгали ругательства, лишь подтверждая слова Гийома. Гийому было все равно. В ушах его стоял гул, и он не слышал ничего

"Больше никогда", — последняя обрывочная мысль повисла в его мозгу, но через мгновения сухое карканье старухи снова огласило чертог:

— Будь вечно проклят и ты, Гийом, за то, что его не уберег. Гореть вам в пламени до конца времен.

Конец