На следующее утро, когда против всяких правил Леннар на рассвете появился в спальне оруженосцев, Кадан охнул и, едва не уронив на пол плащ, зажал рот рукой.

Леннар знаком приказал ему молчать и кивнул на дверь, а в следующее мгновенье исчез в полумраке сам.

Следуя за мельтешащим впереди силуэтом, Кадан выбрался во двор и нагнал Леннара уже на конюшне.

— Вы на свободе, — выдохнул он.

Леннар торопливо прикрыл двумя пальцами его рот и вполголоса произнес:

— Седлайте коней и ведите их к воротам. Я заберу снаряжение и вскоре вас нагоню.

Кадан кивнул непонимающе и радостно и принялся за сбрую — а Леннар исчез.

Они покинули командорство, когда занимался рассвет, а старые стены тонули в сизом тумане, пронизанном первыми хлопьями раннего снега, который таял в воздухе не долетая до земли. Уже не кричали птицы над хоругвью, и белый флаг обмяк, лишившись ветра в своих крыльях.

И все же Кадан чувствовал себя необыкновенно легко, как будто нестерпимо тяжелый груз упал с его плеч.

Поначалу он держался, уже по привычке, на полкорпуса позади — как того требовал устав. Но когда стены скрылись далеко позади них, позволил себе, как раньше, выехать вперед.

— Куда мы едем? — спросил он.

Леннар смотрел вдаль и как будто бы его не замечал.

Кадан настаивать не стал, как бы ни хотел выяснить, что изменилось за прошедшую ночь. Лицо Леннара было пронзительно мрачным, и Кадан опасался тревожить его, понимая, что рискует навредить еще сильней.

Он уже перестал ждать ответа, когда в тишине глухо прозвучал голос его рыцаря:

— В Париж.

— В Париж? — Кадан не сразу поверил тому, что только что узнал. Ворох чувств захватил его: предвкушение, ожидание нового начала — и в то же время страх. — Разве он не на юго-западе? — спросил он и тут же: — Разве там тамплиеров не сжигают, как еретиков?

— Да, он на юго-западе, — ответил Леннар, а на второй вопрос не сказал ничего.

Дул промозглый ветер. И хотя снег прекратился, едва командорство потерялось из виду, то и дело начинался мелкий противный дождик. Дороги развезло, и Леннар не был уверен, что успеет добраться до места до наступления настоящей зимы.

Снова они ехали в молчании. Редкие деревеньки иногда выглядывали из тумана, но Леннар старался обходить их стороной. Большую часть времени путники находились только вдвоем, в окружении деревьев, черневших по бокам от дороги, и Кадану невольно хотелось приблизиться к Леннару еще чуть-чуть, погладить его поникшее плечо и запечатлеть на виске нежный поцелуй.

Леннар изменился. Кадан понял это почти сразу, когда увидел его тем утром, но с каждым днем, проведенным в дороге, ощущение это становилось сильней.

Точно чучело, которое сняли с шеста, он обмяк, будто ему не хватало сил держаться верхом, и если в командорстве он еще старался следить за собой, то здесь, когда кроме Кадана его не видел никто, совсем поник.

По вечерам у костра он сидел скрючившись, протянув руки к самому огню, и тоже ничего не говорил. Только когда к концу третьего дня Кадан начал кашлять, с неожиданной нежностью укрыл его плащом и притянул к себе.

— Простите, — пробормотал Кадан, которому в самом деле стало стыдно от того, что кроме мыслей, терзавших Леннара, рыцарь должен будет взять под опеку еще и его, — со мной все хорошо, — он замолк, но отстраняться не стал, — а с вами?

Леннар долго молчал.

— Я не знаю, — наконец сказал он, — сам до конца не могу понять. Всю мою жизнь меня вели мысли о том, что я родился не просто так. Что у меня есть судьба, и однажды я смогу воплотить ее в жизнь. Ее светоч горел далеко впереди, и я знал, что у меня есть цель. Сейчас я пытаюсь вспомнить, когда это началось — и с ужасом думаю, что эту глупость придумал себе, когда мне было десять или двенадцать лет. Значит, я до сих пор не повзрослел?

— Не вижу ничего детского в том, чтобы верить в свет вдалеке, — тихо сказал Кадан и, прижавшись к нему плотней, снизу вверх попытался заглянуть в глаза.

Уголки губ Леннара горестно изогнулись, и он покачал головой.

— Но ничего нет, — тихо сказал он, — нет дороги в святую землю, нет крестовых походов… Даже самого ордена нет. Есть только устав, который давно потерял смысл, и которому, должно быть, давно уже не следует никто, кроме меня. Впрочем… — он ненадолго замолк и отвел взгляд от огня, — теперь и этого нет. Закончить дни, скитаясь по дорогам без цели и надежды — вот моя судьба.

Кадан облизнул губы, не решаясь задать вопрос.

— Он изгнал вас? — все же спросил он.

Леннар испустил грустный смешок и не сказал больше ничего.

Какое-то время он сидел молча, глядя, как пляшут языки пламени, но они не согревали его, потому что холод поселился внутри, и огню было не дотянуться до самого дна его сердца.

Затем Леннар резко развернулся и, рывком опрокинув Кадана на спину, навис над ним.

— Разреши мне… — прошептал он, — испробовать тебя. Я хочу совершить грех.

Кадан смотрел на него расширившимися глазами и дрожал. Он давно уже перестал ждать, смирившись с ролью тени подле человека, который стал воплощением его служения.

Леннар ждал. Кадан понял вдруг, что еще миг — и он отшатнется назад, пожалев о собственном желании и раскаявшись в нем.

— Да… — прошептал юноша и раздвинул ноги, пропуская Леннара между них, — да, мой сеньор.

Леннар раздевал его торопливо, дрожащими от возбуждения пальцами, и тут же подкладывал одежду Кадану под плечи, чтобы тот мог смотреть на него.

Вокруг подвывал ветер, но им было тепло от тел друг друга, хотя оба понимали, что стоит им разомкнуть объятья, как осень возьмет свое.

Леннар не знал, что делать, но руки двигались за него. Едва он увидел вход Кадана — мучительно узкий — как понял, что не поместится в нем. Он принялся ласкать маленькую звездочку, оглаживая пальцами в надежде, что она разомкнется перед ним, но когда этого так и не произошло, смочил пальцы слюной и проник внутрь.

Кадан крепко стискивал его плечи и смотрел в глаза — пронзительно, глубоко-глубоко, заглядывая на самое дно, так что если бы Леннар и хотел, не смог бы в эти мгновения оторваться от него.

Он изогнул спину и приник губами к плечу юноши, целуя белое тело. Кадан задрожал еще сильней, откликаясь на каждую ласку, как лютня откликается на малейшее движение пальцев менестреля.

Когда Леннар вошел, Кадан выгнулся под ним колесом, силясь приникнуть плотней.

— Леннар… — выдохнул он и, обхватив шею рыцаря руками, принялся гладить ее.

Губы Леннара скользнули к его губам, снова целуя.

Все, что произошло между ними, оказалось невозможно быстрым и не потушило пожар, но лишь распалило его.

Леннар, полулежа у огня, прижимал Кадана к себе, стискивал так, будто боялся потерять, и отчетливо понимал, что хочет еще, прямо сейчас.

Леннар был полон и цел лишь эти несколько минут, когда они принадлежали друг другу, и не существовало больше ничего кругом — кроме, разве что, пламени костра, плясавшего у ног.

— Холодает, — тихонько пробормотал Кадан и невольно кашлянул.

Леннар укрыл их обоих плащом, но это не слишком помогло.

Кадан продолжал кашлять на следующий, и на следующий день. До поворота на большой тракт, ведущий в Нормандию, оставалась еще пара дней, но Леннар чувствовал, что еще немного — и юноша сляжет совсем.

Хотя по бокам дороги продолжали мелькать деревеньки, и в некоторых из них наверняка можно было бы отыскать трактир, Леннар понимал, что ни один дом не примет его, пока он в плаще.

Кадан однако кашлял все сильней. Леннар стискивал зубы и всерьез уже подумывал о том, чтобы переодеться простым странником, когда дорога, заложив петлю, свернула в лес.

Леннар пересадил вконец ослабевшего Кадана на своего коня, и теперь они ехали так, на одном. Леннар крепко прижимал Кадана к себе, напрочь забыв о письме и о цели, к которой ведет его путь. Все мысли его сводились к тому, чтобы найти теплое укрытие на несколько ночей, где Кадан смог бы немного отдохнуть.

Сам же Кадан поминутно впадал в бред. Он цеплялся за шею Леннара, но отчего-то называл его Льеф — и обида колола рыцарю грудь при мысли о том, что в голове его спутника обитает кто-то другой.

В те минуты, когда Кадан окончательно погружался в сон, ему чудились огни костров — то ли погребальных, то ли тех, на которых сжигали еретиков. Блестело под солнцем лезвие меча Леннара, и раз за разом Ролан падал на землю, пораженный его клинком — только не так, как это случилось наяву. Голова убитого оставалась на плечах, зато сам он успевал прорубить Леннару плечо.

Все прочее тоже было иным — плечи Леннара и его собственные во сне украшал встопорщенный, промокший мех, но от меха этого было тепло, как и от рук мужчины, обнимавшего его.

У него было еще много-много снов, смешавшихся между собой, и во всех Леннар обнимал его, но Кадан почему-то называл его "Льеф".

Наконец конь вынес обоих на небольшую поляну. С одной из сторон ее стояла крепко сбитая изба, мало походившая на те дома, которые они проезжали до сих пор. Бревна ее стояли вертикально, а по обе стороны от дверей высились резные столбы.

"Ведьминский двор", — подумал Леннар, потому что никто, кроме ведьмы, опасавшейся церкви, не стал бы селиться так далеко в лесу.

Но Леннару было все равно. Он и сам был теперь такой — скрывался от людей. Хотя еще несколько лет назад любой замок встречал его и подобных ему как героев.

Спешившись и осторожно устроив Кадана в седле так, чтобы тот не упал, Леннар приблизился к дому и постучал в дверь.

Ему открыли почти сразу — хозяйка явно не опасалась гостей. А когда дверь распахнулась, Леннар увидел в руках ее нож, который тут же скрылся в складках одежд.

— Кто здесь? — спросила женщина, плотнее кутая лицо в платок, но Леннар все же успел разглядеть на правой щеке пузырящийся ожог. Он вгляделся в лицо, показавшееся ему знакомым. Женщина не имела возраста, хотя из-за уродства никто и не решился бы назвать ее молодой. Но ей могло быть и тридцать, и пятьдесят, а может, и более того лет.

— Мы путники, — сказал Леннар, — нам нужен ночлег. И мой спутник… Он болен. Возможно, ты могла бы ему помочь?

Бледные сухие губы женщины исказила усмешка, когда холодный взгляд ее упал на шотландца, все еще сидевшего в седле и с трудом удерживавшегося от того, чтобы не упасть.

— Может, и могла бы, — сказала она, — да что мне будет с того?

— Я отплачу серебром.

— Оно мне не нужно, здесь нечего покупать.

— Тогда что?

Женщина перевела взгляд на Леннара и, поразмыслив, произнесла:

— Заходи. Сочтемся потом. Будет у тебя ко мне… долг.