Окованные железом башмаки инквизитора простучали по каменным плитам, и двери в Веселую башню со скрипом открылись перед ним.

Небрежно придерживая плащ на плече, Гийом неторопливо шествовал по узким коридорам, вдыхая давно привычный запах паленой плоти и мокрых тряпок.

Для кого-то, кто попал сюда в первый раз, это место показалось бы адом. Гийом же так привык к этим серым стенам и затхлым закоулкам, что давно уже не испытывал ничего. Давно, вплоть до этого дня.

— Отпереть, — приказал он, и двое помощников немедленно принялись исполнять его приказ.

Еще одна тяжелая дверь открылась, и в лицо визитеру пахнуло потом и мочой.

Леннар де Труа сидел в углу, сложив руки на коленях. Одну половину его лица украшал здоровенный синяк. Рубаха была разорвана на плече, но доспех кто-то уже расстарался снять.

Гийом огладил взором его мускулистую фигуру, и сердце стиснула тоска.

— Что же ты делаешь, — вполголоса повторил он, и на секунду, против желания инквизитора, глаза отразили боль.

Леннар вскинулся — голос, прозвучавший из полумрака, показался ему знакомым.

— Отец… — выдохнул он, но тут же свет упал на лицо его палача, и Леннар понял, что обманулся — сам не зная как.

— Святой отец, — поправил Гийом и замер, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок. Так ему было немного легче говорить и делать то, что он собирался сделать и сказать, — ты, Леннар де Труа, обвиняешься в сговоре с Бафометом, как и все соблазненные нечестивыми проповедями Жака Де Моле.

Гийом принялся перечислять список обвинений, от каждого из которых щеки Леннара багровели все сильней, пока, наконец, малиновыми не стали даже кончики ушей.

— Как вы смеете… — выдохнул он и попытался было вскочить на ноги, но стоило ему подняться с тюфяка, как двое подручных выкрутили ему локти, и Леннар остался стоять в паре футов от Гийома, тяжело дыша.

Тот спокойно смотрел на него сверху вниз — ему позволял этот взгляд не рост, но поза, в которой оказался тамплиер.

Гийом видел уже достаточно подобных выходок, чтобы никак не реагировать на них. Куда больше его интересовали глаза Леннара — голубые, как зимнее небо, которые он видел в этой в жизни в первый раз. Но взгляд которых пробирал его до костей, как и много веков назад.

— Признаете ли вы свою вину? — сухо спросил он.

— Нет, — выдохнул Леннар.

Гийом, казалось, не был удивлен.

— Хорошо. В таком случае завтра утром мы продолжим разговор. Молитесь, и да услышат ваши молитвы небеса.

Он вышел, и уже за спиной у него подручные швырнули Леннара обратно на тюфяк. Тот все еще пытался рвануться вслед за инквизитором, и потому ему отвесили несколько пинков, а потом еще — и так, пока он не затих, оставшись неподвижно лежать на пропитанной потом и кровью соломе.

Гийом же выбрался из башни и направил было стопы к часовне, но у самого входа замер, ощутив, что молитвы не смогут помочь ему самому. Он стоял, глядя на многослойный портал и понимая, что не может преодолеть этот порог.

— Что же ты делаешь, проклятый Льеф… — пробормотал он, и пальцы его сами собой потянули вниз ворот сутаны, который душил его. — Двое было юношей, которых я любил. Так зачем же ты опять отнял у меня одного…

Впервые. За всю эту жизнь — он в самом деле возжаждал причинить кому-то боль. Убить или ударить мечом. Не Леннара, нет. Мысль о том, что этот юноша скоро будет корчиться в его руках, вызывала такую же боль, как и мысль о том, что Ролан, его незаконнорожденный сын, больше никогда не появится перед ним.

"Зачем?" — билось у него в голове, но ответа Гийом не мог дать самому себе. Он не понимал, что за страшная сила ведет их по кругу, но предчувствовал, что не сможет его разомкнуть.

Льеф, убивший Руна, должен умереть.

Леннар, поднявший меч на Ролана, должен умереть.

И пусть он умрет вместе с ними, но пролитая кровь требует искупления. Только так и может быть.

Кадан добрался до часовни только к утру. Его впустили и дали кров, однако меч приказали оставить у дверей.

— В дом Господа не входят с мечом, — сказал ему брат Жослен.

Кадан колебался. После случившегося он не доверял никому. Его трясло. Но он не знал в Париже никого, и если кто-то и мог ему помочь, то лишь имевший дело с тамплиерами брат Жослен.

Тот, однако, отказался с порога заводить разговор. Напоил его горячим вином со специями, накормил мясом с овощами, запеченным в горшочке, и уложил спать.

Хотя на душе у Кадана было неспокойно, он заснул как убитый — видимо, сказалось вино. И пришел в себя, только когда солнце уже поднялось над городом высоко-высоко.

Жослена уже не было рядом, и Кадану пришлось выбирать: спуститься к службе или ждать, пока тот сам вспомнит о нем.

Показываться в церкви он не хотел и не мог и потому следующий час провел, размышляя о том, что ему делать теперь. О том, чтобы отправиться в Шотландию, как хотел Леннар, и речи быть не могло. Он верил, что рыцарь еще жив, и должен был изыскать способ ему помочь. Но Кадан толком не умел владеть мечом, денег у него было, только чтобы заплатить за обед, и никто из парижских дворян не заступился бы за него.

Он бродил из конца в конец небольшой комнатки, которую занимал священник, пока в бессилии не ударил кулаком по стене.

В то же мгновение распахнулась дверь, и на пороге показался брат Жослен.

— Утихомирь свою злость, — сказал он и развернул Кадана лицом к себе.

— Как я могу, когда… — Кадан запнулся, увидев в глазах брата Жослена что-то чужое — и в то же время много более мудрое, чем он ожидал. Как будто Жослен видел его насквозь.

— Послушай меня, мальчик. Я говорил об этом твоему господину и скажу тебе. Нынче не то время, чтобы блюсти законы Ордена открыто. Есть время идти в бой и есть время отступить. Сейчас мы не можем бросить вызов Авиньону. Но наше время еще придет.

— Да какая мне… — выдохнул Кадан и рванулся из его рук, но тут же, одумавшись, затих. — Послушайте, — сказал он уже спокойнее, — я должен спасти моего господина. Я клялся ему…

— Все мы клялись.

— Вы не понимаете… — Кадан покачал головой.

— Я понимаю больше, чем ты.

Но Кадан отлично знал, что этот благородный и праведный брат не может понимать ничего. Он вел свою войну, которая к Кадану не имела никакого отношения и в которую Кадан предпочел бы не ввязываться никогда.

— Помогите мне освободить его… — уже безо всякой надежды прошептал он, — прошу вас, будьте милостивы… Мы навсегда покинем Париж и никому не причиним вреда…

Однако он видел ответ в глазах Жослена и, не дожидаясь, пока тот произнесет его вслух, высвободился из сильных рук, подхватил свои вещи и, на ходу привязывая к поясу меч, побрел прочь.

До самого вечера он ходил по городу, пока не отыскал наконец Веселую Башню. Затаившись в тени проулков, Кадан стал ждать — не зная, что делать теперь.

— Ты не одумался?

Леннар качнул головой.

На сей раз встреча их с Гийомом проходила не в затхлой камере под самим зданием башни, а в одном из верхних залов, стены которого красноречиво говорили о его назначении.

— Раздеть его.

Голос Гийома звучал ровно. Позади его у двери, ведущей в общий коридор, стояло двое стражников, больше похожих на рыцарей, чем на монахов. Еще двое охраняли выход в сторону катакомб, откуда привели Леннара. И двое, таких же крепких, но лишенных доспеха, принялись теперь выполнять приказ.

Рубаху Леннара рванули с плеч, оголяя белый, не знавший загара торс. Его плавные линии против воли приковывали к себе взгляд Гийома, и он не мог сдержать мыслей о том, что скучал. Если бы только не Ролан…

Исполнители рванули вниз штаны Леннара, и тот оказался полностью обнажен. Сапоги с его ног исчезли уже давно. Гийом разглядывал его сильное, молодое тело и невольно сравнивал его с тем, которое всегда считал только сном.

Это был он. Абсолютно точно это был он. Даже родинка на бедре была такой же, как у Льефа. Названного сына. Его… Или не его?

"Безумие стало мне расплатой за грехи", — подумал Гийом.

— Начнем с малого, — он качнул головой, указывая одному из исполнителей на кнут. Другой ловко подхватил Леннара за руки и растянул его на пыточном кресте, прежде чем тот успел сообразить что-нибудь. — Зачитать обвинения.

Гийом принялся перечислять обвинения, от которых у Леннара волосы на загривке встали дыбом.

— Нет, — выпалил он, прерывая его. Но Гийом продолжал. И только огласив список до конца, произнес:

— Если не готов, нам с тобой придется поговорить еще раз.

Под мерный звук голоса секретаря звуки хлестких ударов разносились по комнате один за другим.

Гийом знал, что жертва не сдастся так легко. Но он делал ставку не на боль. Куда важнее было дать пленнику почувствовать, что он больше никто. Что орден не защитит и не заступится за него. Что есть только он, Гийом — и далекий шанс обрести свободу и очищение в конце.

Леннар был крепок. Пытка продлилась больше часа, прежде чем сознание его стало уплывать в туман. И только под конец, когда Гийом устал от происходящего не меньше его самого, инквизитор подал знак подручным чуть разойтись.

Гийом подошел к Леннару вплотную. Огладил волосы, не в силах противиться желанию коснуться их хотя бы раз. Затем схватил их в охапку и рванул наверх, заставляя Леннара поднять лицо.

— Зачем? — спросил он.

Леннар вздрогнул. Кровавый туман окружал его со всех сторон — но на мгновение этот туман выхватил лицо из его снов.

— Зачем ты это сделал, Льеф? — прошептал Гийом, так чтобы не слышал никто, кроме них.

Леннар задрожал всем телом. Это имя… Кадан тоже вспоминал его в бреду, но только теперь, когда его произнес Гийом, ему показалось, что это имя в самом деле принадлежит ему.

— Я не знаю… — прошептал он. И последний мощный удар плети отправил его в темноту.

Помощники палача отнесли его в камеру и бросили на кучу соломы, где он валялся без чувств до вечера.