Кадан медленно выплывал из тяжелого хмельного сна, в котором обрывки пламени метались кругом него.

Накрыв ладонью руку, лежащую у себя на поясе, он сделал глубокий вдох и плотней прижался к любовнику спиной.

Рауль пошевелился, стискивая его, и запечатлел за ухом Кадана легкий поцелуй.

Кадан хорошо помнил тот день, когда впервые ступил в этот дом.

Когда Рауль наконец снял маску.

Кадан хорошо помнил разочарование, которое охватило его.

Нет, Рауль был красив. Он был красив весь, с головы до ног, и теперь, когда они стали любовниками, Кадану нравилось касаться каждого безупречного участка на его теле.

Но всю свою жизнь, не рассказывая никому, Кадан хранил в мыслях образ того, кто должен был стать его судьбой.

У него были голубые глаза, черные волосы, чуть изогнутый по-орлиному нос. Рауль, который стал его судьбой наяву, был на него ни капли не похож.

Того, первого, Кадан видел во сне с самого детства. Он мечтал о нем, оставаясь в одиночестве, когда наступала ночь. И понимание того, что судьба его будет именно такой — суровым черноволосым мужчиной, а не хрупкой жеманницей — со многим в собственной жизни могло примирить его.

Но жизнь не была сном. Здесь, в доме Рауля, он осознал это с куда большей ясностью, чем в театре, среди эфемерных масок и бесконечности иллюзий.

В ту ночь, когда Рауль впервые взял его, Кадан снова ощутил это разочарование. Он лежал в объятиях человека, который сделал для него все, подарил ему целый мир — и не мог сдержать слез от понимания того, что потерял самое главное, веру в чудо. Веру в свою судьбу.

Но жизнь не была сказкой. Он всегда знал это, хоть и не мог поверить до конца.

Кадан понимал, что нужно взрослеть, иначе колесо, бесконечно несущееся вперед, раздавит его. И постепенно, шаг за шагом, он отбросил детские грезы, нашел свое место в мире, в котором жил.

Кадан пошевелился, проверяя, спит ли Рауль. Тот лишь сильнее стиснул объятия во сне.

Кадан попытался вывернуться из его рук, но теперь Рауль зашевелился сильней. Не открывая глаз, он приподнялся на одном локте и принялся покрывать поцелуями его шею и плечо.

— Вас ждут тренировки с мечом, мой господин… — пропел Кадан, не пытаясь скрыть улыбки, — вы опоздаете на них.

— Мой меч потренируется на тебе, — Рауль толкнулся бедрами вперед, потираясь членом о плотно прижатые к нему бедра Кадана. Кадан почувствовал, как по его собственному паху растекается огонь в предвкушении того, что вот-вот произойдет. А в следующую секунду Рауль, лишь легко раздвинув его ягодицы одной рукой, вошел.

Кадан застонал и подался навстречу, насаживаясь на него.

Близость с Раулем была неправильной, неестественной — и от того все чувства становились лишь сильней, как всегда бывает, когда нарушаешь запрет. Он двигался навстречу, каждый раз ударяясь бедрами о бедра Рауля, а тот скользил руками по его телу, изучая его, будто не в силах поверить, что все это его.

Кадана забавляла эта трогательная нерешительность. С той самой ночи, когда Рауль взял его в первый раз, в груди Кадана поселилась злость.

"Я никому не принадлежу", — шептал он, когда Рауль уже уснул. И с тех пор, как иногда казалось ему самому, доказать это стало главной его целью.

Он и без того никогда не стеснялся тратить деньги, которые выделял на него Рауль. Теперь же поток подарков иссяк — но лишь потому, что Кадан, вызывая к себе любого портного или поставщика, спокойно говорил:

— Запишите на счет маркиза де Лузиньяна.

Покинув театр Монтен Блан, Кадан, как и советовал ему Рауль, организовал свой. Для этого ему потребовался участок земли, и Рауль подарил ему его. А затем и еще один, соседний, чтобы Кадан мог возвести там собственный дворец.

— У меня нет времени ждать десять лет, — сразу предупредил он, и, согнав на строительство в два раза больше рабочих, чем требовалось для строительства любого парижского дворца, Рауль завершил его за один год.

Арочная галерея обнимала его парадный двор, и колонны сходились куполом у мраморного крыльца. Главный фасад украшали фонтан и красивая терраса с балюстрадой, а по бокам располагались два элегантных панно с французскими клумбами.

Парк перед дворцом тоже был устроен на французский лад, а в центре его располагался просторный восьмиугольный пруд, и из-под деревьев в боковых аллеях выступали мраморные статуи.

Но сердцем поместья стал сам воздушный театр. Декорациями и сценой для него служили кусты миндаля, а зрительный зал располагался под открытым небом.

Кадан набирал труппу из тех, кто бывал в гостях у Рауля и его друзей. Заказывал костюмы для постановок у лучших французских и итальянских портных. Ткани он выбирал сам, у лучших поставщиков.

Знаменитому художнику Лебрену были заказаны декорации для первой постановки, по мотивам "Песни о Ролане", и на премьеру был приглашен едва ли не весь Париж.

И все расходы оплачивал Рауль.

Свита Кадана теперь включала тридцать человек персонала и личную гвардию, состоявшую из мелкопоместных дворян, которых выделил ему Рауль. Кроме того пятнадцать кавалеров составляли ему компанию и развлекали его. Они прислуживали за столом, на охоте, на конюшне.

Расходы каждого кавалера и каждого пажа на платья и украшения были весьма высоки — все их обеспечивал Рауль.

Ежедневно Кадан справлялся о каждом из своей свиты и проверял, чтобы одежда каждого пажа соответствовала той службе, которая от него требовалась.

В свободное от театра и уроков время Кадан организовывал увеселительные прогулки по собственному парку, выезжал с Раулем на охоту или гостил в одном из его дворцов — кроме Парижа де Ла-Клермон содержали имения в Версале и в Фонтенбло. Рауль, правда, тщательно следил за тем, чтобы Кадан не оказался там одновременно с кем-то еще из его семьи. Кадан слышал о том, что помимо отца у Рауля есть еще какой-то брат, но не родной, но распространяться о нем Рауль не любил.

Домом самого Рауля управлял благородный рыцарь Мишель де Шалон, старый друг и слуга его отца. Всего же в доме имелось семь дворецких, восемь конюших, шесть хлебодаров, семь виночерпиев, шестеро стольников и четыре распорядителя зала для приемов и балов. А так же четыре мундкоха*, шесть личных хлебодаров, семь мундшенков**, булочник и восемь виночерпиев. Прислугу лечили четыре врача и один аптекарь. Ювелир и столяр обеспечивали мелкий ремонт.

У Кадана было три гранд-пажа и одиннадцать совсем маленьких элегантно одетых пажей.

Когда Кадан путешествовал на носилках, два маленьких пажа ехали верхом на мулах и следили за их поступью. Если те плохо справлялись со своей службой, Кадан мог приказать высечь их, но и на подарки бывал щедр — благо оплачивал их Рауль.

Следом за Раулем Кадан теперь часто разъезжал с визитами: в его личной конюшне, отделенной от конюшни Рауля, насчитывалось шестнадцать скакунов и шестнадцать лошадей для карет, еще шесть мулов для носилок, шесть маленьких кургузых лошадок для пажей, шесть для обслуги и пятьдесят мулов для других целей.

Кадан не знал, тяжело ли Раулю оплачивать такие счета или легко, но надеялся, что очень тяжело.

Слух о разорительном романе летел по салонам, как чайка над океаном, и каждый, кто знал герцога де Ла-Клермона или его сына, спешил увидеть демона, искусившего Рауля де Лузиньяна.

А Кадан испытывал небывалое наслаждение от мысли о том, что не он принадлежит этому высокому и красивому благородному господину — нет, Рауль принадлежал ему. Рауль был готов для него на все. Рауль возводил скульптуры, призванные аллегорически изобразить его, приказывал писать пьесы и поэмы в его честь.

Кадан принимал их снисходительно, и злость, дотоле незнакомая, продолжала клубиться в нем.

Ни тенью жеста, ни словом он не показывал Раулю, как ненавидит его. Напротив, он всегда был ласков и отзывчив, и нужно было очень хорошо знать его, чтобы увидеть, как мечется в голубых глазах черный огонь.

— Тебе ничуть не жаль меня? — поинтересовался Рауль, кончая в него.

— Разве можно жалеть настоящего мужчину? — Кадан перевернулся в его объятьях и втянул Рауля в долгий, бесконечно сладкий — и бесконечно горький поцелуй. — Иногда мне кажется, Рауль, что вы — Аполлон. Вы — солнце, что движется по небу и решает, какие растения будут жить, а каким следует умереть.

— Берегись, вдруг тебя услышит король… — Рауль хрипло рассмеялся.

— Полагаю, это исключено. Разве что он прячется у нас под кроватью и завидует нам.

Кадан выскользнул из объятий Рауля и встал. Потянулся, позволяя любовнику наблюдать стройный и гибкий силуэт на фоне восходящего солнца.

— Жульен, — крикнул он и, подхватив золотой колокольчик, стоявший на прикроватной тумбе, прозвенел в него. — Почему я должен тебя ждать?

Рауль остался лежать. Он приподнялся на локте и смотрел на демона, которого сотворил сам. Смотрел прищурившись и с наслаждением, потому что сколько бы это ни стоило — Кадан все-таки принадлежал ему. Почти целиком.

— Мне нужно уехать к отцу, — сообщил он, — в поместье Клермон. Я пробуду там две недели, и столько же займет дорога.

Кадан замер и, прищурившись, бросил на него взгляд через плечо.

— Вот как… Мне уже пора начинать ревновать?

— Думаю, пора. Обязательно трахну там какого-нибудь пастушка.

Кадан опустил колокольчик на тумбу и, скользнув обратно на кровать, забрался рукой под одеяло и стиснул член любовника так, что тот негромко взвыл.

— Не боишься, что мои боги отберут это у тебя?

— Еретик.

Кадан наклонился и снова прильнул к губам любовника.

— Я буду тебя ждать, Рауль. Надеюсь, это только на пару недель.

Рауль погладил его руку, но убирать со своего члена не стал, и Кадан медленно задвигал пальцами вниз-вверх.

Рауль кончил еще раз, оросив простыню и его ладонь, а затем Кадан поднес перепачканные пальцы к губам и демонстративно облизнул. Взгляд его оставался устремлен Раулю в глаза.

Рауль смотрел, как разгорается на дне зрачков голубой огонь.

— Ты бы хотел, чтобы я представил тебя ему? — спросил он.

— Мы оба знаем, — спокойно ответил Кадан, — что этого никогда не произойдет. Ты всегда будешь стесняться меня, потому что я актер.

— Будь это так, никто бы не знал о моей любви к тебе.

— Это не любовь, Рауль. Тебе просто нравится, что я тебе принадлежу.

Рауль стиснул зубы. Его самого начинала охватывать злость, но он загнал ее глубоко внутрь.

— Однажды я познакомлю вас, — уверенно сказал Рауль, — и мне безразлично, что после этого произойдет.

— Однажды, но не сейчас.

Кадан снова потянулся и встал. Жульен уже показался в дверях с серебряным тазиком для умывания в руках.

Рауль остался в постели и продолжал наблюдать, как совершается утренний туалет. Как нежно-персиковые щеки покрывают белила, и живое, пронизанное духом его дикарских постановок, лицо Кадана превращается в фарфоровую маску, на которой чернеют две прорехи обрамленных чернеными ресницами глаз.

— Если бы ты сказал, что не хочешь, чтобы бы я уезжал… — медленно произнес Рауль.

Кадан быстро обернулся и снова прищурился.

— И что было бы, если бы я сказал? Ты бы посмел перечить отцу?

— Я бы все сделал для тебя, — спокойно ответил Рауль.

Кадан спрыгнул со стула, отбросив от себя руку камердинера. Сложил на груди и посмотрел на Рауля сверху вниз.

— Не хочу, — твердо произнес он.

Не потому, что хотел видеть Рауля эти две недели рядом с собой. А потому что хотел знать, как далеко тот зайдет.

— Хорошо.

Рауль приказал кликнуть слугу и распорядился:

— Напишите отцу, что я остаюсь.

Масштабы своей ошибки Рауль понял спустя неделю, когда из поместья Клермон пришло ответное письмо.

Оно прибыло в карете — более скромной, чем те, к которым привык он, но, безусловно, принадлежавшей дворянской семье.

Карета въехала в широкие ворота и остановилась перед крыльцом.

Кадан наблюдал из окна, как девушка в скромном по столичным меркам темно-зеленом платье выходит из нее. Как две служанки расправляют ей юбки, и как она решительной и спокойной походкой поднимается по крыльцу, чтобы постучать в дверь.

Кадан замер в неподвижности. Смутное предчувствие снова охватило его — как тогда, в театре, когда он увидел Рауля в первый раз.

Хозяина не было, но камердинер давно привык докладывать о приезде гостей ему.

Кадан облизнул губы, не зная, что ответить. С девушкой, которая ожидала в приемной, он не хотел говорить. И еще меньше хотел, чтобы с ней говорил Рауль.

И, выбирая из двух зол, он выбрал первое. Он приказал проводить ее в кабинет и подать ему камзол.

Облачившись, он вышел к ней и, открыв дверь, долго смотрел, как гостья, мало похожая на француженку, такая же рыжеволосая, как и он сам, бродит вдоль стен, разглядывая безделушки, будто бы не замечая его.

— Вам не надоело? — спросила она в какой-то момент, не оборачиваясь к нему, возможно, поймав отражение Кадана в зеркале или расслышав звуки его дыхания.

— Нет. Прошу прощения, не был уверен, что вы согласитесь говорить со мной. Ведь вы приехали к маркизу.

— Да, это так. И где же он?

— Его нет, — Кадан прищурился и улыбнулся, — он уехал в Версаль на несколько дней.

— И не взял вас с собой? Как же так?

— Мне не нравится бывать при дворе.

— А я думала, вы любите, когда все внимание направлено на вас.

Девушка резко обернулась, и ее зеленые глаза вонзились в Кадана, как два клинка.

— Вы ошиблись, — сухо сказал он, с трудом сдерживая проступившую в голосе дрожь. Этот взгляд пугал его, как будто был наполнен колдовством.

— И все же, мсье… простите, не знаю вашего имени… где Рауль, и как я могу его повидать?

— Вы тоже не изволили представиться, мадмуазель.

Девушка подняла брови, и в глазах ее промелькнула насмешка.

— Мое имя Силвиан де Робер, я дочь маркиза де Робера. Полагаю, вам будет понятнее, если я скажу, что для Рауля я нареченная жена.

Кадан похолодел. Прокашлялся. Голос на несколько мгновений отказал ему. Затем он улыбнулся и произнес:

— Мое имя Кадан Локхарт. Я человек, которому он поклялся отдать себя целиком.