Обитатель Вены с гордостью мог называть себя гурманом. Он обожал хорошую кухню — и в особенности те блюда, которые подают после мяса, перед десертом, а также несравненную выпечку, прославившую Вену во всех частях света. Кое-кто из чужеземных путешественников, раздражительных и ехидных или любящих — как, впрочем, большинство туристов — порицать и клеймить все, что встречается им в другой стране, с осуждением относился к венскому чревоугодию: кроме местных блюд на основе сахара, муки и сливок, несметное множество коих съедалось как в бесчисленных кафе, так и в частных домах, здесь всегда с радостью подавали и традиционные блюда всех провинций империи. Так австрийская гастрономия, к глубочайшему удовольствию любителей потрапезничать, стала своего рода синтезом славянской, венгерской, итальянской, немецкой и чешской кухонь.

Кадан не оказался равнодушен к этому всеобщему веянью, и Луи, у которого общая политическая ситуация, финансовые проблемы и близость любимого человека отбивали всякий аппетит, не переставал удивляться количеству пирожных, которое может поместиться в этом тонком теле.

Покончив с этим своеобразным вторым ужином, они отправлялись на променад, и так проходили один вечер за другим.

Они вместе слушали музыку — в каждом парке и в каждом сквере играл оркестр, и другие такие же гуляющие останавливались, чтобы насладиться особенно удачными мелодиями. Обсуждали новые постановки Венской Оперы: Кадан не уставал зазывать Луи туда, в то время как тот отказывался, как только мог.

— Вы в самом деле любите свою профессию? — спросил он как-то у Кадана.

— Конечно, — Кадан улыбнулся одним краешком губ, — ни в одном деле не достигнуть успеха без любви.

Луи замешкался, разглядывая его красивое лицо.

— Я знаю вас уже почти месяц, — сказал он, — но странное чувство не покидает меня.

— В чем же оно состоит?

— Как будто это лишь вершина айсберга, и нас связывает нечто куда большее, чем эти несколько встреч.

Кадан с неожиданной грустью посмотрел на него.

— Несколько? — переспросил он. — А мне-то казалось, что мы проводим вместе почти каждый вечер. Очевидно, время для нас идет по-разному.

— Нет, — Луи легко улыбнулся и, коснувшись кончиками пальцев его волос, убрал с виска Кадана упавшую на лицо прядь. Не столько потому, что она мешала ему, сколько от того, что хотел прикоснуться к этим волосам. — Вы не поняли меня… Или сделали вид, что не понимаете, ведь когда хотите — вы прекрасно угадываете каждую мою мысль. Я говорил не о том.

Кадан повернулся вполоборота и облокотился о спинку скамейки, на которой они сидели, так что теперь его глаза оказались прямо напротив глаз Луи.

Луи почувствовал, что тонет, теряется в них, забывая, о чем хотел поговорить, и поспешно отвел взгляд.

— Если мне придется уехать, — сказал он, глядя, как трубач натирает свой инструмент, — уехать на два года или три… Скажите, вы будете меня ждать?

Кадан молчал.

— Опять ждать… — после долгой паузы сказал он и совсем уже устало закончил: — конечно, я буду вас ждать. И два года, и три, и двадцать — и даже сотню лет.

— Но вы едва знаете меня.

Губы Кадана исказила грустная усмешка.

— Именно так, месье Луи. Вы никогда и ничего не рассказываете мне о себе. Вы приходите ненадолго, чтобы исчезнуть и оставить меня вдвоем с моим одиночеством. Но я все равно люблю вас, и если вы хотите, чтобы я вас ждал — я буду ждать.

Он встал, и Луи показалось, что он собирается уйти, но Кадан поймал его пальцы и потянул следом за собой. Он не спешил, и они неторопливо прошлись по людной улице, прежде чем свернуть в прохладу переулка.

Кадан развернулся и, притянув Луи к себе, принялся целовать — медленно, будто силился распробовать каждое мгновение.

Рука его осторожно придерживала плечо Луи, но весь он льнул к партнеру, будто упрашивал себя обнять. И Луи не пришлось слишком долго просить — он подхватил Кадана за талию и прижал к стене. Едва насытившись его губами, он спустился вниз, целуя подбородок и шею и тихонько ругая про себя толстое сукно, которое не позволяло ему подобраться к плечу.

Пальцы забрались под камзол, силясь сквозь тонкий батист рубашки прикоснуться к горячему телу, и Кадан выгнулся в его руках, подаваясь вперед.

Луи почти не сомневался, что чувствует напряжение у него между ног, но даже если бы это было не так, он не смог бы отступить: Кадан был нужен ему, Луи сам до конца не знал почему. Ему было нужно больше, чем тело. Стоило ему взглянуть в глаза Кадану, как Луи проваливался куда-то в сизую дымку безвременья, и ему казалось, что оба они — лишь два обнаженных духа, запертых в оболочке плоти. И не будь перед ним батиста и сукна, Луи так же мучился бы этой неутолимой жаждой, потому что ему необходимо было пробраться глубже, за пределы этой оболочки, коснуться настоящего Кадана, к которому его неудержимо влекло.

— Вы так красивы, — вопреки всякому смыслу вылились его мысли в ничего не значившие для них слова.

— Только это привлекает вас? — выдохнул Кадан, подставляясь под очередной поцелуй.

— Конечно, нет. Я сам не понимаю себя…

— Вы не понимаете себя… — повторил Кадан и замер в его руках. Он не отстранился, но как-то обмяк, уже не прогибаясь навстречу, а просто позволяя себя целовать.

— Кадан? Что не так?

Обнаружив перемену, Луи попытался поймать его взгляд, но Кадан отводил глаза.

Луи видел, как он закусил губу, силясь сдержать льющиеся наружу слова. Потом приник к его плечу, как будто как ни старался — не мог сбежать и все равно был вынужден вернуться назад.

Наконец он слабо покачал головой — Луи скорее почувствовал, чем разглядел этот жест.

— Все прекрасно, как никогда, — сказал он, — и я не смею жаловаться. Я рад, что вы со мной. Вы ведете себя так, как можно было только мечтать.

— Но?.. Судя по вашей реакции, имеется какое-то "но".

— "Но" всегда есть, — подтвердил Кадан, — и я стараюсь не думать о нем. Пусть оно мучает только меня.

— У вас кто-то есть?

Кадан вскинулся и с упреком посмотрел на Луи.

— Я же вам уже говорил.

— Ну, вы же, видимо, хотите, чтобы я отгадал сам. Вот я и решил начать с самого простого. Вы смертельно больны?

Кадан помрачнел, но качнул головой. И все же Луи показалось, что на сей раз он оказался к истине чуть ближе.

— Кадан… вам не интересны мужчины?

— Что я тогда делаю в ваших руках? — фыркнул тот, и на мрачном его по-прежнему лице прорезался смешок.

— Я не совсем правильно выразился… Вам, возможно, неинтересна близость вообще? Поэтому вы не подпускаете меня к себе?

Когда Кадан поднял голову с его плеча и посмотрел Луи в глаза, губы его так дергались, что Луи заподозрил, что Кадан с трудом сдерживает смех.

— А если это так? — спросил он. — Если я кастрат?

Луи начинал злиться.

— Вы точно не кастрат. Прямо сейчас я отлично вижу это по вашим глазам.

— Ну почему же… Мой голос… и женственность… Разве не это притягивает вас?

— Конечно нет, — Луи не заметил, как от злости его пальцы стиснули талию Кадана сильней, — я вам уже говорил. Но если вдруг вы все-таки кастрат, я все равно не собираюсь вас отпускать.

Кадан продолжал смотреть на него, но теперь легкое удивление отразилось в его глазах.

— Я не понимаю вас, — наконец сказал он.

— Как и я себя. И, кстати говоря, вас я тоже не могу понять. Порой — в такие моменты, как сейчас — меня посещает чувство, что вы испытываете меня. Только я не знаю, какой вы хотите получить результат.

Кадан снова едва заметно погрустнел.

— Я и сам не знаю, — признался он. — Я хочу узнать вас, вот и все. Не на словах — а на делах. И я… хочу, чтобы у нас все было правильно, понимаете?

— Нет, — признался Луи.

— Чтобы между нами не стояли ни деньги, ни принуждение. Чтобы вы знали, что это я выбрал вас.

— Я когда-то вас к чему-то принуждал? — снова начиная злиться, поинтересовался Луи.

Кадан улыбнулся и приподнял брови, как будто говорил с ребенком, и от выражения его лица Луи разобрала еще большая злость.

— Нет, никогда, — признался тот, — в таком случае мне тем более не хотелось бы, чтобы вы начинали делать это сейчас. Когда я встал со скамейки, я думал, что не выдержу и приглашу вас к себе. Но теперь я понимаю, что нам нужно еще подождать. На то есть причины, — Кадан поспешно накрыл рот Луи рукой, — кроме моего желания потянуть удовольствие от вашего ухаживания за мной.

— Вы что, думаете, когда я возобладаю над вами, между нами все переменится?

— В каком-то смысле, — снова становясь серьезным, ответил Кадан, — но дело не в том, что я не доверяю вам. Я знаю, вы любите меня, даже если сами пока не до конца осознали, что это так. Одна из причин моего промедления в том, что я хочу, чтобы вы разобрались в себе. Чтобы вы поняли, кто я для вас и почему вас тянет ко мне.

— На это может уйти сто лет.

— Так долго я ждать не смогу. И, Луи, я вас очень прошу — не надо уезжать.

— Эта поездка нужна, чтобы я смог устроить вам достойную жизнь.

— Я предпочту провести в бедности эти несколько лет, если вы будете со мной.

— Не скрою, она нужна и мне. Сейчас я завишу от тех, кто дает мне кров. Но я не смогу жить так до конца дней.

— А вы уверены, — Кадан грустно улыбнулся, — что наша жизнь будет достаточно долгой, чтобы вы успели ощутить дискомфорт? Наслаждайтесь мгновеньем, она может оборваться в любой момент. У вас ничего нет — и, значит, вы свободны. Свободны быть со мной. Свободны покинуть этот город, когда время придет.

Луи молчал. Иногда ему казалось, что они с Каданом говорят на разных языках — но это не имело значения.

— Я люблю вас, — сказал он наконец, — вы правы в этом. Я уже много раз думал, что хочу провести с вами всю свою жизнь — но молчал, понимая, какими поспешными и эфемерными покажутся вам мои слова. Влюбленный дурак — так вы будете думать обо мне. Но я не собираюсь становиться одним из ваших воздыхателей. Я добуду денег и заберу вас в свой дом.

— Чтобы я принадлежал вам? — теперь уже в голосе Кадана зазвенела злость.

— Чтобы вы жили со мной. Любили меня. И всю свою жизнь провели в безопасности и благополучии рядом со мной.

Кадан молчал.

Луи наклонился и легко поцеловал его.

Помешкав, Кадан отозвался на поцелуй.

— Возможно, вы все-таки позволите мне проводить вас домой? — спросил Луи.

Тот покачал головой.

— Встретимся завтра, в кафе Хугельмана, — сказал он, с трудом заставляя себя оторваться от Луи и шагнуть прочь, — в тот же час, что и всегда.