Лифт вздрогнул и остановился.

Я с трудом подавил очередной усталый вздох. Будь прокляты ночные смены, а особенно — ночные смены, в которые мне приходится срываться с места и бежать не куда-нибудь, а в Портовую Администрацию…

Двери лифта тихо разошлись в стороны, и я вышел наружу, машинально поправляя расстёгнутый воротник блузы. Полы плаща взметнулись за моей спиной.

Парень, встретивший меня у лифта, был бледен, как полотно. С людьми, впервые увидевшими труп, такое случается. При виде меня он побледнел ещё больше.

— Инспектор Штайнер, Национальная полиция. — представился я и взмахнул левой рукой. Из рукава пальто в ладонь выкатился ослепительно блестнувший кругляш Линзы, который я продемонстрировал ошеломлённому парню. Его глаза следили за ним, как камеры за мячом на теннисном матче. — Вы?

— С-С-Сэйдзи Валленкур, — дрожащим голосом выдавил парень. Его всего колотило, и я готов был поставить ракету против чайника, что он только что расстался со своим ужином. — В-в-второй диспетчер…

— Труп?

— Т-т-там, п-пойдёмте… — Валленкур дёрнул небесно-голубой макушкой в направлении лестницы. — Г-г-господин инспектор…

Я кивнул и зашагал к лестнице. Валленкур поспешил за мной, нервно комкая полу форменного пиджака. Cлужащие Портовой Администрации носили форму — светло-синие пиджак и брюки, будто школьники или вагоновожатые. Для школьника Валленкур был старше, но не более того; возраст сатурниан старше двадцати лет на глаз определить сложно.

Мы поднялись по дребезжащим металлическим ступеням на два пролёта вверх, оказавшись перед открытым люком диспетчерской. Здесь орбиталище куда сильнее напоминало о своём происхождении — люки, комингсы, переборки, рукоятки через каждые полметра в потолке и стенах и лестницы, готовые упасть вертикально вниз при исчезновении гравитации. Когда эта часть орбиталища только строилась, гравитации здесь не могло и быть.

Из-за приоткрытой массивной створки люка лилось мертвенно-бледное сияние — будто там работало не меньше дюжины волюметрических экранов, причём одновременно. Я подошёл поближе, сощурившись от яркого света, и распахнул люк. Доводчики, отозвались негромким шипением.

На полу, у комингса, лежала форменная фуражка: Валленкур торопливо бросился к ней. Я придержал его за плечо.

— Но-но! — предостерегающе произнёс я. Сколько не повторяй, но непосвящённые люди всё равно бросаются убирать улики.

— Это моя, — запротестовал Валленкур, — я её… ну, просто…

— Потом подберёте. — отрезал я и, отпустив его плечо, шагнул дальше — к диспетчерскому креслу, вокруг которого громоздились десятка два мониторов. Осторожно, ничего не касаясь руками, заглянул за него.

Да уж, здесь действительно было с чего бледнеть.

В кресле, развалясь, сидела женщина. Длинные волосы цвета красного дерева разметались по плечам такого же форменного кителя, как и у Валленкура. Сияющий ореол мониторов, окружавший её, придавал её лицу загадочное выражение, выхватывая его из полумрака диспетчерской и отбрасывая новые, необычные тени.

Женщине перерезали горло. Пиджак и брюки потемнели от густо забрызгавшей их крови. Капли на лице напоминали слёзы из застывших, остекленевших глаз. Шея представляла собой кровавое месиво: удивительно, что её голова вообще держалась на плечах.

Желудок замутило. Это было очень знакомое чувство.

В Сатурнианской Гегемонии нету свободного владения огнестрельным оружием (а тем более — кинетическим). В результате, семьдесят процентов убийств совершается с применением холодного оружия. В Титане-Орбитальном, где каждая девчонка из дворовой шпаны мнит себя Жюли д'Обини, этот процент приближается к ста. На раны, нанесённые холодным оружием, я насмотрелся предостаточно.

Это был не тот случай. Никаким ножом или тесаком нельзя было причинить такие ранения: шея трупа выглядела так, будто бы убийца поработала цепной пилой. Или, как вариант, виброклинком.

Даже если вынести всю кухонную утварь за скобки, хороший нож делается на любом домашнем принтере за полчаса. Отдел по контролю за незаконным оборотом оружия каждый месяц конфискует целую тележку изготовленных таким способом самопалов, но контролировать изготовление и оборот холодного оружия просто невозможно. К виброклинкам это не относится.

Люди, всерьёз задавшиеся идеей самостоятельно сделать оружие, обычно берутся сразу за огнестрельное: очевидно, для них законы создаются для того, чтобы их нарушать. Виброоружие облагается таким же количеством запретов, как и кинетическое; у меня перед глазами был наглядный пример, почему. Изготовить виброклинок в домашних условиях практически невозможно.

Разумеется, всегда есть исключения. Случай про «пырнула подругу дедушкиным штык-ножом, и так сорок четыре раза подряд» вовсе не такой анекдотический, как может показаться — особенно после десяти лет службы в уголовном розыске. Это был не тот случай.

Хотя исключать что-либо было ещё слишком рано.

— Когда вы её нашли? — не оборачиваясь, спросил я у Валленкура. Тот застыл поодаль, старательно держась от кресла подальше.

— Т-т-тридцать минут за п-полночь… — пробормотал он и сглотнул. — Я только п-п… поднялся её проведать и увидел… увидел… — он замолкнул. Я мог поклясться, что парень готов расплакаться.

— Сразу вызвали полицию?

— Д-да, — Валленкур шмыгнул носом, — господин инспектор…

— А лифт вы на кого оставили, а? — строго спросил я. Он снова сглотнул.

— Но я… я… я же не думал… что могло случиться? — дрожащим голосом переспросил он, и я обернулся. Валленкур съёжился под моим взглядом, как пригвождённая лазером бабочка.

— Вот. — процедил я, рукой указав на труп. — Вот что случилось, господин Валленкур.

Губы Валленкура издали какой-то сдавленный булькающий звук. Он застыл, испуганно глядя на меня, не в силах пошевелиться. На его глаза навернулись слёзы; одна, блестнув, сбежала вниз по гладкой щеке.

— Впрочем, — чуть мягче добавил я, — едва ли убийца проскочила мимо вас, пока вы поднимались сюда… — я щёлкнул пальцами; Валленкур вздрогнул, как от пощёчины. — Другие входы есть?

— П-п-пожарная лестница, — прошептал Валленкур. — Шлюз на в-в-в… втором этаже… но он д-должен быть закрыт…

— Он много чего должен… — пробормотал я и присел на корточки. На полу, в луже крови, обнаружилась ещё одна фуражка — видимо, принадлежавшая жертве. Кровь заляпала герб Портовой Администрации на околыше.

Значит, Валленкур не лгал. Но парень обойдется и без фуражки. Судя по всему, ему сейчас не до фуражки.

— Как её звали? — выпрямившись, спросил я.

— Хироко Вишневецкая, г-господин инспектор.

Я махнул рукой — Линза выпала в открытую ладонь, и я, вызвав пустой файл, вписал туда имя жертвы. Прицелившись, сделал несколько снимков — общий план, лицо, остатки шеи крупным планом. Недавний кофе с эклерами беспокойно зашевелился в желудке.

Ненавижу.

— Вам известно, — вслух спросил я, — отчего могли убить вашу… коллегу, господин Валленкур?

— Н-н… нет. — замотал головой Валленкур. — Понятия не имею…

— Точно? — прищурившись, глянул на него я. Валленкур отшатнулся, словно ударенный током. — Ревнивые подруги, мстительные друзья, карточные долги?

— Нет! — воскликнул Валленкур. — Хироко не играла в карты, ничего такого, и у неё здесь не было друзей! Ну, она… понимаете, она нездешняя, господин инспектор. — я понимающе кивнул, давая ему знак продолжать, — У неё были только я и Анжи, господин инспектор, и я не знаю… никого, кто мог бы сделать… такое. — последние слова Валленкур произнёс сдавленным голосом. Либо по нему плачет Национальный театр драмы и комедии, либо он действительно представить себе не мог, что кто-то перережет его — подруге? девушке? — горло, да ещё и таким образом.

— Как видите, кто-то сделала, господин Валленкур. — сказал я. Он ничего не ответил. Я отвернулся к сияющим экранам.

— Жюст, приём.

— Слушаю. — отозвалась моя напарница. — Ну, что там?

— Подымайся, полюбуешься. — ответил я. — Интересно, блин.

— Ну, раз интересно… сей секунд. — сказала Фудзисаки и отключилась.

— Мне помочь?.. — тихо спросил Валленкур. Я помотал головой.

— Сама справится. Господин Валленкур, — я вздохнул, — вашей подруге только что перерезали горло виброклинком. Вы уверены, что точно не знаете, почему?

— Говорю же вам, нет! — выкрикнул Валленкур. — Клянусь вам, я не знаю, господин инспектор! Хироко… Хироко всегда была такой… такой хорошей, пунктуальной, работящей, самой лучшей девушкой во вселенной! — его голос сломался от рвущихся наружу рыданий. — Понимаете, господин инспектор?!

— Понимаю. — сухо ответил я. Валленкур рухнул на колени, обхватив трясущиеся плечи руками, и зарыдал. — Я всё понимаю.

Я несколько покривил душой. Откровенно говоря, сейчас я не понимал совершенно ничего.

Но в том, чтобы понять, и заключалась моя работа.

* * *

Младший инспектор Жюстина Фудзисаки появилась почти мгновенно — почему-то у меня лифт тащился, как троллейбус на батареях, но Жюстине это не помешало.

— Ой, а у вас там фуражка валяется. — сообщила она, перемахнув через комингс. Я прищурился. Мы с ней почти одного роста — я на пару сантиметров пониже — но у Фудзисаки большая часть этого роста ушла в ноги, и чудеса лёгкой атлетики она демонстрирует весьма часто.

Ещё Фудзисаки сходит с ума по всему, у чего есть ствол и спусковой крючок, и это не самая лучшая черта её характера. Учитывая, что в своё время Жюстина трижды становилась чемпионкой Академии по стрельбе, к её маленьким странностям я уже давно привык.

— Пускай валяется. — ответил я. Фудзисаки осторожно обошла всхлипывающего Валленкура и пересекла диспетчерскую. — Вот, полюбуйся.

Жюстина полюбовалась.

— У-у-у. — протянула она, обходя кресло и разглядывая труп покойной Вишневецкой. На лице напарницы не дрогнул ни один мускул. — Чем это её так?

— Виброклинком. Но я не знаю, тут хоть электропилой. — я пожал плечами. — Разницы никакой.

— Да уж, — поморщилась Фудзисаки, наклонившись к самой растёрзанной шее Вишневецкой. Чему я искренне завидую у своей напарницы, так это крепости желудка; на моей памяти её никогда даже не мутило. Или, по крайней мере, она не подавала виду. — Кто это её так?

— Без понятия. — снова пожал плечами я. — Ну вот ни малейшего.

— И что ты думаешь? — прищурилась она, взглянув на меня.

— Я думаю, — ответил я, — что ты сейчас останешься здесь и расспросишь, — я кивнул в сторону бедняги Валленкура, — потерпевшую сторону. Постарайся разузнать о жертве побольше. Снимки я сделал, но если найдешь чего-то интересного…

— А комнату ты осмотрел?

— Осмотрел. — отмахнулся я. — Ничего.

— Совсем ничего? — повторила Жюстина.

— Совсем ничего. — ответил я. — Это и самое странное.

Перед приходом Фудзисаки я, действительно, воспользовался случаем и осмотрел диспетчерскую, в том числе и с помощью Линзы. Линза, главный рабочий инструмент полицейского (а вовсе не пистолет и даже не свежая коробка с эклерами), может и не такое, но в данном случае её усилия оказались напрасны.

Здесь были камеры наблюдения. Камеры наблюдения в последние полтора часа показывали исключительно помехи.

Здесь не было отпечатков пальцев — кроме Валленкура и покойной Вишневецкой. Я уже подшил к делу биометрические данные их обеих; разрешения на это мне не требовалось. Были и другие отпечатки, но они не вписывались во временной промежуток и принадлежали, скорее всего, другой смене.

И здесь не было следов. Не то, чтобы Линза могла разглядеть следы на твёрдом полу, но убийца — кем бы она ни была — явно не была любительницей. Я встречал предостаточно преступников, ухитрявшихся на месте преступления вступить в лужу крови или подсолнечного масла; выслеживать их было не просто неинтересно, а даже неспортивно. Убийца Вишневецкой определенно была не из таких.

Зачем профессиональной убийце убивать простую диспетчера?

Да ещё и таким образом?

— А что потом? — прервала мои размышления Фудзисаки.

— А потом звони в участок, — как ни в чём ни бывало ответил я. — Пусть высылают экспертов и забирают труп.

— А ты что?

Я развернулся на каблуках и замер, всё ещё глядя на неё.

— Тут ещё шлюзовая камера. — только и сказал я. — И пожарная лестница.

— О. - только и сказала Жюстина.

— Я немного задержусь.

— Да богов ради. — отмахнулась она. Я кивнул и вышел из диспетчерской, по дороге едва не наступив на горемычную фуражку Валленкура.

Остановившись на лестничной площадке, я вытащил Линзу. Камеры обнаружились почти мгновенно.

Когда и они продемонстрировали мне сплошные помехи, я недоумённо приподнял бровь. Система видеонаблюдения, не работающая в одной комнате — нечто из ряда вон выходящее, но это единичный случай. Система видеонаблюдения, не работающая в двух комнатах…

Ступеньки дребезжали, пока я спускался по ним. Сбежав на второй этаж, я сделал то же самое. Камеры шли помехами. Больше того, они шли помехами ровно столько же, сколько и все остальные — последние полтора часа.

Это было очень подозрительно. Если система видеонаблюдения не работает во всей диспетчерской (одной из четырёх диспетчерских в Порту, но всё же), то это уже не просто из ряда вон выходящее. По всем правилам, Портовая Администрация уже полтора часа должна была бить тревогу; но вместо этого всё, что получает МВД — это вызов от Валленкура?

Я тяжело вздохнул и обернулся к шлюзу. Люк поначалу не поддался, но среагировал на мою Линзу и послушно отскочил в сторону, встав на стопор. Валленкур и тут не лгал — шлюзовая камера была закрыта, как положено. Внутренний герметичный люк шлюза был распахнут; в самом шлюзе горел зелёный светодиод. Вдоль стен камеры выстроились стойки с безжизненно свисавшими с них скафандрами.

Я поднял Линзу. Список камер наблюдения вылетел мне прямо в лицо. Когда первая же из них продемонстрировала мне серый шум помех, я даже не удивился.

Всё-таки Валленкур был на редкость невнимательным помощником диспетчера: проворонить выключенные камеры… Я пожал плечами. Ладно, это мы ещё проверим.

Я включил терминал шлюза, и моргнул, когда мне навстречу вылетело окно с журналом активности. Подтверждать доступ мне не потребовалось. Последнее использование шлюза значилось три недели назад, во время планового техосмотра. Нашёлся даже протокол, заверенный электронными подписями ответственных лиц и украшенный логотипом МинСЖО. Я бегло пролистал его и, на всякий случай, сохранил копию. Но, похоже, шлюз можно было смело вычёркивать.

Или нет.

Скафандры — стандартная безразмерная модель, сертифицированная МинСЖО — тоже оказались нетронутыми. Но у убийцы мог быть и свой. Герметичные люки убийца могла трогать только в перчатках, но я всё равно осмотрел их на предмет наличия отпечатков. Отпечатков не нашлось.

Итак, мысленно подытожил я. Некто перерезает горло Хироко Вишневецкой, диспетчеру ночной смены, прямо в диспетчерской. При этом она пользуется виброклинком, что уже как минимум странный выбор орудия убийства. Виброоружие режет плоть (и большинство других материалов), как нож масло. Отсечь голову виброклинком — даже сравнительно небольшим — было проще, чем перерезать горло. Но его именно перерезали.

И при этом убийца отключает камеры наблюдения. Причём, похоже, все камеры в диспетчерской, ничем при этом не насторожив ни остальную Портовую Администрацию, ни всё орбиталище. Да, видеозапись можно отредактировать, хотя и непросто; обмануть таким способом полицию, которой по долгу службы приходится иметь дело с подобными записями, ещё сложнее. Но отключать камеры?

Даже не так. Отключать камеры, не подняв тревоги?

Я раздосадованно пнул ближайшую стойку со скафандром. Стойка задребезжала; скафандр задёргался на ней туда-сюда.

Бред какой-то. Зачем идти на такие сложности, чтобы убить обыкновенную диспетчера? Почему не всадить в неё пять пуль из одноразового самопала, который потом отправится в ближайший мусоропровод, где-нибудь в Акиниве или Шамп-Марез? Почему не перерезать горло обыкновенным ножом, как это делают подручные госпожи Адатигавы? (справедливости ради, одноразовые самопалы среди мафии ничуть не менее популярны) Почему именно так? Именно здесь?

Я наградил стойку очередным пинком и вышел из шлюза. Плащ дёрнулся у моих ног.

Грохот ступенек сопровождал мои шаги. Пожарная лестница оказалась люком в стороне от лестницы настоящей, скрытая заглушкой в стене: заглушка послушно отползла в сторону перед моей Линзой, и моему взгляду предстала шахта, уходящая куда-то вглубь орбиталища. Вдоль стенок шахты шли рукоятки лестницы, исчезавшие вдали, и направляющие полозья для невесомости. Полозья были в очевидно нерабочем состоянии.

Я не знал, куда вела пожарная лестница. У Портовой Администрации, скорее всего, была автономная система борьбы за живучесть: вероятно, лестница вела именно туда. Но где именно находился центр борьбы за живучесть, я не знал.

Зато я знал, что пожарные лестницы оснащались датчиками использования — как и любые другие объекты, связанные с системами жизнеобеспечения. СЖО — слишком серьёзная вещь, чтобы оставлять её на откуп первой встречной-поперечной.

Датчик на этом конце пожарной лестницы работал исправно. Датчик также сообщал, что этой лестницей никто не пользовался в ближайшие три недели — именно так было датировано последнее использование (во время планового техосмотра). Датчик на противоположном конце лестницы сообщал то же самое.

Датчики. Могут ли датчики врать?

Уже отступив от лестницы, я начал было подниматься обратно, как вдруг остановился, развернулся и прошёл в зал диспетчерской. Лифт не подавал признаков жизни. Стол, оставленный Валленкуром — тоже.

Я поднял левую руку с зажатой в ладони Линзой и вызвал список камер. Выбрал первую из них и открыл запись.

Я с удивлением уставился сам на себя, стоящего посредине комнаты с дурацким выражением на лице. При перемотке назад появились сначала я, разговаривающий с Валленкуром, потом Валленкур, бегающий туда-сюда, потом просто спокойно сидящий за столом Валленкур… Я выключил запись.

Валленкур действительно не заметил ничего необычного. Камеры на первом этаже работали так, как и должны были.

* * *

Наверху была идиллия: измученный Валленкур (на парня было больно смотреть — похоже, у него выдалась тяжёлая ночь) и необычно бодрая Фудзисаки, возившаяся с консолью диспетчера. Экраны консоли отражались в её карих глазах. Ей пришлось перегнуться через кресло, но неудобная поза ей нисколько не мешала.

Труп в кресле не вызывал у неё беспокойства.

— Что-то интересное? — поинтересовался я, подходя ближе и заглядывая напарнице через плечо.

— Да так себе. — ответила Жюстина, не отрываясь от монитора. — В общем, отсюда есть доступ в остальную сеть Администрации. Вот, смотри. — она движением руки вызвала какое-то окно с внутренним адресом, покрутила и свернула обратно. Я многозначительно кивнул. — Но камеры при этом не работают. За два часа до там всё нормально, но после…

— Там внизу то же самое. — ответил я. — В шлюзе и на лестнице камеры идут помехами.

— А пожарная лестница что?

— Её никто не трогал. Кстати, там и возле лифта камеры работают нормально.

— Интересно, блин. — повторила Жюстина. — Ладно, вот ещё, — она взмахнула рукой, и на экране появилось другое окно: таблица со списком кораблей. Названия, транспондеры, даты прибытия. Последняя из них значилась ровно за час до того, как Вишневецкой перерезали горло, а полтора десятка камер наблюдения одновременно перестали работать.

Я отодвинул Фудзисаки и перенёс на Линзу весь список. Она вопросительно подняла бровь.

— Лучше какие-то зацепки, чем вообще ни одной. — пояснил я. — А если в поведении диспетчерской были какие-то странности, то логичнее всего расспросить об этом командиров кораблей, верно?

— А у нас что, ни одной зацепки? — спросила Фудзисаки.

Я вздохнул.

— Нет. — сказал я. — Ни одной. Ну, почти.

Протянув руку, я немного пошарил по системе, пока наконец не вытащил на свет Аматэрасу нужное мне окно. Диспетчерская обслуживала четыре стыковочных узла. Три из них были отмечены, как занятые.

Четвёртый был пуст.

— Ага. — сказал я и машинально скопировал изображение.

— Что «ага»? — спросила Фудзисаки.

— Три узла из четырёх заняты, вот что.

— Четвёртый узел не занят только потому, что последний корабль, стыковавшийся в Порту, направили на соседний терминал. И пристыкуется он там же. — пояснила Фудзисаки. — Я посмотрела.

— И запомни. — посоветовал я. — Возможно, придётся наведаться и туда.

— Не городи ерунды. Они понятия не имеют, что Вишневецкую убили. И, похоже, не имеют до сих пор.

— А что Валленкур? — кивнул я. Жюстина скосила глаза на Валленкура, закрывшего лицо руками.

— Валленкур позвонил в полицию. — сказала она. — ЦКП Порта интересует только то, работает ли диспетчерская. Консоль, как видишь, работает прекрасно.

— А если бы сюда направили корабль?

— У них интервал примерно полчаса между диспетчерскими. А сейчас, наверное, ещё больше.

— Откуда ты это знаешь? — раздражённо спросил я. Вместо ответа Фудзисаки ткнула пальцем в экран. Экран вокруг её пальца пошёл помехами.

— Там всё написано. — пояснила она и вдруг подняла палец вверх. — По лестнице наверх, третий этаж.

— Кто это?

— Криминалисты приехали.

Я бросил последний взгляд на тело Вишневецкой, так и сидящеё в кресле. Её голова была запрокинута, остекленевшими глазами смотря в потолок. Кровавое месиво вместо шеи, залитый кровью пиджак. Побелевшие руки на подлокотниках кресла.

Почему именно так? У меня не было ответа.

Я отвернулся.

Фудзисаки уже ждала меня снаружи, на лестнице. Мимо неё сквозь люк протиснулась подоспевшая наконец команда криминалистов.

— Доброй ночи, господин инспектор. — сказала шедшая впереди эксперт, почтительно наклонив голову. Выглядела она свежо, чему я, среди ночи, мог только позавидовать. Неудержимо захотелось кофе.

— Доброй ночи. — кивнул в ответ я и обернулся к Фудзисаки. Та пожала плечами и начала спускаться по лестнице.

Лифт ждал нас на первом этаже диспетчерской. Камера в углу помещения мигала зелёным глазком, уставившись на нас. Я наградил камеру недовольным взглядом и вошёл в лифт.

Фудзисаки вошла следом, нажимая кнопку. Двери с негромким шелестом захлопнулись.

— Итак? — спросила она, облокотившись на поручень. В зеркале за её спиной я мог полюбоваться на своё хмурое отражение: да уж, эту ночь я собирался провести другим образом. — С чего начнём?

— С Валленкура. — ответил я. — Ты с ним говорила?

— Обижаешь. — фыркнула Жюстина. — Сэйдзи Валленкур, 2367 года рождения, место жительства — Титан-Орбитальный, в Портовой Администрации работает последние два года…

— Помощником диспетчера?

— Ну конечно. — закатила глаза моя напарница. — Он же мужчина.

— А. А что Вишневецкая?

— Хироко Вишневецкая, 2365 года рождения. Нездешняя. Работает в Портовой Администрации… тоже последние два года. Место жительства — общежитие N8 Портовой Администрации…

Я присвистнул.

— В Дэдзиме?

— Ага, разогнался. — отмахнулась Фудзисаки. — Здесь они, эти общежития, в самой Администрации.

— Толково. А откуда эта Вишневецкая родом?

— Что-то на «м». Маруямайск или Микатагавск, я не запомнила. — Жюстина состроила гримасу. — Точнее в личном деле посмотрим, но да, она нездешняя. Даже не из округа.

— Однако. — сказал я. Под «округом» жители Титана-Орбитального понимали собственно округ Титан, лежавший за его пределами. Всё остальное, за исключением разве что Монмартра, считалось жуткой провинцией. — Про эту Анжи ты узнала?

— Немного. Она их подруга или что-то в этом роде. — Фудзисаки пожала плечами и добавила: — «Их» — это Вишневецкой и Валленкура. Как ты уже понял.

— Я понял, спасибо. — действительно, об этом несложно было догадаться по одной только реакции Валленкура. — Надо будет её разыскать.

Лифт остановился. Я машинально глянул на глазок камеры, работавшей в кабине. Зелёный. Испарилась эта убийца, что ли?

— Штайнер? — обернувшись, спросила Фудзисаки. — Чего застрял?

— Не мешай. — ответил я, вытащив Линзу. Камера послушно прокрутила мне сначала нашу поездку в лифте, затем — криминалистов, а затем — Фудзисаки, меня и больше никого. Ни в те полтора часа, когда камеры в диспетчерской вздумали подать в отставку, ни до того. В шесть вечера моим глазам предстали Валленкур и весьма живая Вишневецкая: они слились в поцелуе.

— Ага. — только и сказал я, велев изображению исчезнуть. — Значит, тут всё работает.

— А они неплохо целовались. — с тоской протянула Фудзисаки.

— Жюст, перестань.

Мы пересекли лифтовый холл Администрации: часы приближались к пол-второго ночи, и здесь было ни души.

Четыре робота-охранника встрепенулись, когда мы подошли ближе, но тут же утратили к нам интерес: чем хороша Линза, так это тем, что она сводит любые проблемы с такими параноидальными жестянками на нет.

Живые полицейские были гораздо надёжнее. Но если сам Порт кишмя кишит сотрудниками УМВД Сатурнианской Гегемонии на транспорте, то Администрация обходится роботами и вахтёрами. И то последних было не видать.

Чему я удивляюсь? Валленкур сказал проще всего: что могло случиться? Они даже представить себе не могли, что внутри Администрации действительно может случиться хоть что-то, нарушающее их привычную рутину.

Пока оно действительно не случилось.

* * *

— Доброй ночи, господин инспектор. — поздоровался сержант СПОР, дежуривший у лифта. Шлем с прозрачным забралом он держал под мышкой; коротко стриженные тёмно-красные волосы украшал оранжевый берет. — Доброй ночи, госпожа инспектор.

— Доброй. — сказал я; Фудзисаки ограничилась кивком. — Как обстановка, сержант?

— Тихо, господин инспектор. — ответил тот. Я удивлённо приподнял бровь: тихо? в Дэдзиме? — Нам самим непривычно.

— Да уж… — протянул я. — Удачного дежурства.

— Спасибо, господин инспектор.

Дэдзима, гордость и печаль Титана-Орбитального, представляет собой бублик, нанизанный на ствол, связывающий первую столицу с её портом, крупнейшим в Сатурнианской Гегемонии. Порт с его распахнутыми ветвями грузовых терминалов издали напоминает цветок азалии — точь-в-точь как на флаге Гегемонии. К сожалению, большинство космонавтов понятия не имеют о языке цветов, иначе они были бы осторожнее.

Следом за цветком идёт Дэдзима, на внутренней стороне которой постоянно проживает десять тысяч cатурниан, половина которых занята в самом Порту. Другая половина занята в сфере услуг, которые Дэдзима щедро предоставляет своим гостям — заезжим гайдзинам и космонавтам торгового флота со всех уголков Вселенной. Это обеспечивает Дэдзиме дурную славу невыводимого пятна на безупречной репутации Титана-Орбитального — Верхнего, первой столицы, старейшего орбиталища Сатурнианской Гегемонии. Ещё более невыводимо это пятно со статистики главного управления МВД по особому административному округу Титан-Орбитальный, в юрисдикцию которого Дэдзима входит целиком и полностью.

Из-за Дэдзимы и её посетителей уровень преступности Титана-Орбитального неприятно зашкаливает по сравнению с остальными округами и отдельными субъектами Гегемонии. Средний космонавт, вернувшись из долгого полёта, вовсе не склонен к спокойному времяпровождению. Жители Дэдзимы стараются не отставать. Сочетание этих двух фактов приводит к тому, что Дэдзима просто-таки напичкана служащими Национальной полиции.

И СПОР в том числе. Каждому главному управлению МВД в округе положено своё Специальное Подразделение Оперативного Реагирования — тысяча блестяще вышколенных и снаряжённых до зубов бойцов специальной полиции, готовых придти на помощь рядовым полицейским. То, что весь СПОР Титана-Орбитального постоянно базируется в Дэдзиме, говорит о многом.

Cлужебный люфтмобиль, бело-синий «Кордонье Муракумо», дожидался нас в гараже. По моему сигналу он, натужно жужжа колёсиками, вышел на посадочную площадку, а по следующему сигналу — откинул вверх дверцы. Со стороны, как и все люфтмобили, он напоминал мыльницу с короткими крылышками вертолёта по бокам моторного отсека. Большую часть мыльницы занимал четырёхместный салон, закрытый тонированным колпаком.

Я уселся за штурвал; Фудзисаки плюхнулась на сидение справа от меня. Пришлось немного подождать, пока заново раскрутится застоявшаяся турбина, но вскоре надрывный гул сменился протяжным свистом, и я подал летающую машину вперёд и вверх. С жужжанием сложились стойки шасси.

Дэдзима простиралась вокруг нас. Над головой было ночное небо, странно низкое и странно пустое: за все годы, включавшие в себя множество дежурств в Дэдзиме, я так и не смог к нему привыкнуть. Снизу на нас смотрели крыши домов и складов, ютившихся между стенками тороидального орбиталища. Внизу, посредине улицы, бежал одинокий ночной трамвай, разгоняя темноту перед собой.

— Мы в участок? — спросила, наконец, Жюстина. С заднего сидения она вытащила коробку эклеров и теперь задумчиво жевала один из них: коробку она захватила перед самым вылетом, и пирожные были совсем свежими.

— А куда ещё? — хмуро спросил я, отгоняя запах сладостей. До этого я и не задумывался, насколько голоден. — Нам с тобой ещё отчёты писать. Вот шеф порадуется.

— Надеюсь, ты уже мысленно настроился утром на ковёр к начальству, — фыркнула Фудзисаки.

— Как ты догадалась?

— Дедуктивный метод. Если Мэгурэ с утра увидит наши отчёты с очередным нераскрытым трупом, то, следовательно, нам придётся пасть перед ней ниц и объясняться. Как тебе такое?

— Мне некогда, я за приборами слежу. — ответил я, уставившись на горящий на лобовом стекле авиагоризонт. Сбоку шли высота и скорость. — А вообще, я не знаю. Какая-то бессмыслица.

— Что именно бессмыслица? Вишневецкая с распотрошённой шеей? Выжженные камеры?

— Да всё вместе. Вот скажи мне, Жюст, если бы кому-то перерезали горло на рабочем месте, что бы ты подумала?

— Что она что-то не поделила с коллегами. — не раздумывая, ответила Жюстина. — Ну или с парнем поссорилась, но здесь не тот случай.

— Почему это? — поинтересовался я.

— Ты же видел, как они целовались. — пояснила Фудзисаки. — И Валленкур… знаешь, он не похож на человека, только что зарезавшего свою любимую.

— Они все не похожи. — угрюмо сказал я. — Пока нож не достанут…

— А камеры кто сжёг? — осведомилась Фудзисаки.

— Валленкур и сжёг. Может, он гений электроники.

Жюстина вздохнула.

— Валленкур художку закончил. — сказала она. — Не городи ерунды. Сейчас на Валленкура ничего не указывает. Ни отпечатки пальцев, ни сумка с ЭМИ-гранатами, ни окровавленный дедушкин штык-нож.

— Так у нас ещё и гранаты? — прищурился я.

— Ты это начал. — пожала плечами Жюстина. — Не я.

Она была права, подумал я. Электромагнитные гранаты были определенно не теми вещами, которые может раздобыть любой помощник диспетчера. На домашнем принтере их не сделаешь: это военное снаряжение, как штурмовой карабин или виброклинок.

Получалось, что Вишневецкую убил случайно проходивший мимо отряд спецназа. Я мало что знал о спецназе, но был готов допустить, что проникнуть в диспетчерскую, перерезать горло диспетчеру и попутно выжечь все камеры им вполне по силам.

Оставался только один вопрос.

Зачем?

* * *

В участке — стеклянной хлебнице с буквами «ПОЛИЦИЯ» на весь фасад — мы провели остаток ночи, занимаясь благородным делом — написанием отчётов. В другое время, я предпочёл бы заниматься этим благородным делом когда угодно, только не среди ночи… но сегодня выбора не было: идти к шефу на ковёр с пустыми руками мне хотелось ещё меньше.

Люминёр в небе только разгорался, когда я поднял «Муракумо» в серое дэдзимское небо и к лифту. Дэдзима ещё только пробуждалась от своего необычно спокойного сна: первые омнибусы и фургоны шарили фарами по тёмным улицам, разъезжаясь из автопарка.

Дэдзима, в которой ночью не пытались никого убить, ограбить, нанести тяжкие телесные повреждения, или всё это вместе — это очень странная Дэдзима. Но так и случилось. За весь остаток ночи не последовало ни одного вызова.

В глубине души я был рад. Одного дела мне хватало с головой.

Титан-Орбитальный в кои-то веки встретил нас ясной погодой. С взлётной площадки лифтового вокзала, открывался прекрасный вид на весь город — всё внутреннее пространство исполинского цилиндра орбиталища. То тут, то там над городскими улицами плыли кучевые облака: их движение было единственным, что выдавало мерное вращение Титана-Орбитального.

Большинство сатурниан представить себе не может, как можно жить с половиной города, всегда висящей у тебя над головой, и без горизонта, резко уходящего вверх где-то вдалеке. Большинство жителей Титана-Орбитального отвечают, что представлять и не требуется: большую часть года в Титане-Орбитальном и люминёра-то не видно, не то, что половины города.

Сегодняшний день, похоже, был исключением.

На лобовом стекле люфтмобиля возник зелёный иероглиф «вверх», и я дал газ: «Муракумо» пробежался по взлётной площадке, как самолёт, и взмыл в небо. За нами уже взлетал кто-то другой, и я поспешил занять свободный эшелон.

После бессонной ночи следовало бы поставить машину на автопилот, а не вести её вручную. Как всегда, сегодня я решил принебречь здравым смыслом в пользу своего лётного мастерства: летать я умею, и умею хорошо. Фудзисаки, впрочем, тоже далеко не промах, так что хвастаться мне особо не перед кем.

С воздуха Титан-Орбитальный выглядит впечатляюще. Любое орбиталище впечатляет уже само по себе — это крупнейшие рукотворные объекты, построенные человечеством; но Титан-Орбитальный впечатляет ещё больше, представляя из себя один огромный город. С щедрыми вкраплениями зелени парков, скверов и аллей, с пронизывающими добрую половину города реками, с синевой озера Авауми (которое жители Титана-Орбитального испокон веков зовут Швестерзее), но всё же город. Орбиталища типа «Остров 3++», к которым принадлежит и Титан-Орбитальный, первоначально вовсе не рассчитывались на полтора миллиона человек постоянного населения — и почти два миллиона наличного — которые проживают тут сейчас.

Последний квадратный метр свободного места в Титане-Орбитальном был застроен ещё полтора века тому назад, и с тех пор город, лишённый возможности расти вширь, старается расти ввысь — за исключением исторического центра, районов Гюйгенса и Меако. Минимальная безопасная дистанция до люминёра — пятьсот метров, так что расти ещё есть куда. Нынешнее поколение архитекторов, а с ними и Законодательное Собрание, всё ещё ограничиваются семьюдесятью этажами.

Конечно, Монмартр больше. Но столица Гегемонии с её городами-спутниками проектировалась, планировалась и строилась с чистого листа, тогда как Титану-Орбитальному пришлось обходиться тем, чем есть. Здесь широкие улицы, рассчитанные на обилие дорожного транспорта (а не обычные полтора троллейбуса), дворы на несколько этажей выше тротуаров и угнетающе высокие жилые дома.

Главное управление МВД Сатурнианской Гегемонии по особому административному округу Титан-Орбитальный размещалось в Цитадели — монументальном тёмно-сером небоскрёбе, похожем на грубо вытесанную каменную колонну. Здание, высившееся на углу проспекта Гершеля и улицы Мацуноо, было одним из построенных ещё до отбытия орбиталища к Сатурну; поговаривали, что в где-то в подвалах можно было найти табличку на немецком, с названием давно исчезнувшей фирмы-подрядчика. Возведённая в эпоху ещё до изобретения люфтмобиля, Цитадель не имела посадочных площадок: их пришлось устраивать прямо во дворе.

На одну из них я и посадил «Муракумо», с облегчением выдохнув, когда шасси люфтмобиля коснулись твёрдой поверхности. Затем я растолкал задремавшую Фудзисаки.

— А?.. Что?.. — сонно пробормотала Жюстина. Я помахал рукой у неё перед носом:

— Приехали. Вылазь.

— Отстаньте, спать хочу… — буркнула Жюстина, но выбралась из салона. Я выдернул стартер из приборной панели, захлопнул дверцу и потянул напарницу ко входу: от её вида меня и самого начинало клонить в сон.

Первым, что предстало нашим глазам на проходной, была тележка. В тележку по самые её края были с горкой навалены устройства, единственной общей чертой которых было наличие ствола и спускового механизма. Позади к тележке был приставлен кидотай, чья наполовину скрытая бронёй синяя форма и синий берет городской полиции сразу выделялись на фоне чёрно-серебрянного великолепия проходной.

Кидотаи — «мобильные отряды полиции», что-то между полицейским спецназом, жандармерией и патрульно-постовой службой. В отличие от нашего СПОР, кидотаи подчиняются муниципалитету и муниципальной полиции; в отличие от СПОР, разных кидотаев столько же, сколько в Сатурнианской Гегемонии орбиталищ, и различаются они примерно настолько же.

Кидотай Титана-Орбитального мало в чём уступает нашему СПОР. Отчасти это из-за того, что наш СПОР постоянно занят в Дэдзиме, и городовым приходится одалживать нам кидотаев для работы в городе. Оружейному отделу их услуги требовались чаще всего. Ну, примерно раз в месяц.

Отчасти это обыкновенное соперничество. СПОР и кидотаи нечасто соседствуют друг с другом, но Титан-Орбитальный, один из особых административных округов Гегемонии — как раз такой случай.

— Доброе утро, — махнул я рукой офицеру, копошившейся возле тележки. Та обернулась. — Как поживаешь, Тацуёси?

— Штайнер, старая сволочь, вернулся из своего зоопарка? — вместо приветствия спросила Тацуёси. Мы пожали друг другу руки, затем она обменялась рукопожатием с уже менее сонной Фудзисаки, и напоследок я кивнул кидотаю; тот неуверенно ответил мне тем же. — Как оно у вас?

С Женевьевой Асуной Тацуёси мы давно знакомы. Вообще, весь отдел по контролю оружия со мной в хороших приятельских отношениях со времён одного моего громкого ареста, когда я выследил и отправил в изолятор певицу, перестрелявшую на бытовой почве почти всю свою группу. Госпожа Акияма уже третий год продолжает своё круглосуточное купание в местах весьма отдалённых, а с оружейным отделом мне тогда пришлось работать очень и очень плотно.

Два месяца спустя мне на шею впервые посадили Фудзисаки.

— Убийство. — ответил я. — Горло перерезали.

— А-а-а. — протянула Тацуёси. — Ну, это не наш профиль.

— Ваш. Перерезали горло виброклинком.

Тацуёси поперхнулась.

— Это как? — удивлённо спросила она.

— Да вот так. — я развёл руками. — Голова жертвы на ниточке держится.

— Надо же. Впервые о таком слышу. — покачала головой Тацуёси. — Мэгурэ уже знает?

— Нет, конечно. Не против, если мы полюбуемся?

— Да любуйтесь, мне-то что… — она пожала плечами. — Каждый месяц одно и то же, всё им неймётся…

Мы с Фудзисаки полюбовались. Было на что.

Самопалов было много, и среди них не было двух похожих. Здесь были все шедевры подпольного оружейного дела Титана-Орбитального за предыдущий месяц — от безгильзовых трубок с проволочными рукоятками до вычурных экземпляров с древней браунинговской автоматикой, украшенных богатой резьбой. Огнестрельное оружие давно достигло венца своей эволюции и мало изменилось — но этого было достаточно, поскольку обычные люди с тех пор не стали крепче. За незаконным изготовлением и распространением стрелкового оружия строго следили, но отбоя от желающих попытаться почему-то не было.

— Ого, — восхищённым и совершенно проснувшимся голосом сказала Фудзисаки. — А это что за штука?

Не спрашивая разрешения, она запустила руки в гору самопалов и вытянула оттуда что-то крупное, деревянное и продолговатое. Гора тотчас осыпалась, но Жюстина уже извлекла искомое наружу. Деревянным и продолговатым оказался приклад, переходивший в ружейное ложе с небольшой рукояткой спереди. Пистолетной рукоятки не было, но сразу перед спуском зияло отверстие для магазина.

— Вау. — только и сказала Фудзисаки. Её глаза загорелись: всё стреляющее, вне зависимости от калибра и принципа действия, вызывает у неё совершенно нездоровый интерес. Она с любопытством повертела необычный самопал в руках. — «Фё-до-ро-в Ав-то-ма-т»… надо же. Это под какой калибр? — спросила она и, не дожидаясь ответа, заглянула в дуло. — Погоди, он что, кинетический?

Я заглянул и сам. Ствол «Фёдоров Автомата» был толстым, выходное отверстие — в несколько раз меньше диаметром. Нарезов не было: вместо них выглядывали едва заметные спиральные полосы стабилизаторов.

— Этот? — переспросила Тацуёси. — Этот да, кинетический.

— Самопальный? — Фудзисаки восхищённо присвистнула. — Ты смотри, ещё и автоматический!

— А то как же. — невесело хмыкнула Тацуёси. — Он ещё и под боеприпасы от семейства F.80, и магазины те же. Пули, правда, самодельные.

— А где автор? — хмуро спросил я.

— А где ещё? — Тацуёси многозначительно указала на потолок. — Поёт оперной дивой. Статья 233, до двух лет. Лишения свободы.

Я мрачно поджал губы. Пули кинетических винтовок, пробивающие боевую броню, делали с незащищёнными людьми страшные вещи. Проблема была в том, что среди этих людей могли оказаться и полицейские. Наши табельные пистолеты, разумеется, тоже были кинетическими, но с винтовками они не шли ни в какое сравнение.

Меньше всего мне хотелось, чтобы такой «Фёдоров Автомат» оказался в руках у первой встречной-поперечной, которой взбредёт в голову оказать сопротивление при аресте. Перспектива получить очередь в живот из кинетической винтовки меня совершенно не радовала.

— За такой ствол я бы её, пожалуй, простила, — пробормотала Фудзисаки, нехотя возвращая «Фёдоров Автомат» обратно в кучу самопалов. Я укоризненно зыркнул на напарницу. По сравнению с кинетическим автоматом самопалы казались безобидными трубочками-плевалками с жёваной бумагой.

— Ну, это не наш профиль. — пожала плечами Тацуёси. — Это к девочкам Сказочницы. Но всю эту гору ещё нужно свезти в оружейную и внести в каталог. — она махнула рукой. — На весь день работы.

— Слушай. — встрял я. — А у вас, случаем, кофейку нигде не найдется? А то в очереди неохота стоять, ещё к Мэгурэ на ковёр опоздаем…

— Мэгурэ? — переспросила Тацуёси и, вздохнув, отряхнула руки в белых форменных перчатках. — Ну, это серьёзно. Пойдём, в отделе должен быть…

— Госпожа инспектор, а тележка? — подал голос кидотай. Видимо, перспектива караулить тележку самопалов посреди проходной его не прельщала.

— А тележку ты в подвал свези и сдай. Минус второй этаж, там дальше сам увидишь… Штайнер, вы двое идёте или как?

Фудзисаки всё ещё провожала тележку самопалов восторжённым взглядом, когда мы проходили через турникет. Оружие действовало на неё лучше любого кофе.

* * *

Комиссар Жюли Мэгурэ, госпожа и повелительница всея уголовного розыска ГУМВД Титана-Орбитального, восседала за своим рабочим столом. В своём тёмно-синем платье, украшенном белыми цаплями в камышах, она была похожа на левого министра двора эпохи Хэйан. Каштановые волосы шеф собрала в пучок, удерживаемый трёмя помигивающими шпильками.

— Явились. — дружелюбно промурлыкала она, когда мы с Фудзисаки зашли в кабинет. Для стеклянного кубика с одной стеной это было довольно громкое название, но, по крайней мере, тут была звукоизоляция. Иногда я был искренне этому благодарен. — Присаживайтесь.

Я опустился в кресло перед столом. Жюстина приземлилась в соседнее. Приземление вышло довольно пристойным: кофе всё-таки оказывал своё благотворное воздействие. Мэгурэ откинулась в своём кресле, сцепив руки перед собой, и окинула нас взглядом сытого удава. Из рукава показался браслет с Линзой, которую шеф по старой привычке носила на запястье. Двадцать лет назад Мэгурэ была лучшим сотрудником уголовного розыска во всём Титане-Орбитальном, и хотя сейчас шеф носит платье и выслеживает разве что коллег и начальниц, она никому не даёт об этом забыть.

А у начальницы уголовного розыска ГУМВД не так-то и много начальниц.

— А теперь рассказывайте. — улыбнулась шеф, и от этой улыбки мне стало не по себе.

Я довольно подробно пересказал ей все события прошлой ночи — начиная с вызова в Портовую Администрацию и заканчивая нашим с Фудзисаки осмотром камер и записей стыковки. Мэгурэ слушала, нахмурив брови и подперев лицо кулаком. Её глаза при этом неотрывно смотрели на меня.

— Знаешь, Штайнер, — задумчиво проговорила она, когда я закончил, наконец, рассказ, — вся эта история мне совершенно не нравится. Слишком много в ней странного: идти на такие ухищрения, проникнуть в диспетчерскую Портовой Администрации, чтобы зарезать… кого? Диспетчера ночной смены? — она покачала головой. — Да ещё и выжигать камеры, при этом не подняв тревоги… Нет, это мне определённо не нравится.

— Диспетчер могла увидеть что-то, чего ей не полагалось. — предположил я, впервые произнеся эту фразу вслух. Мэгурэ удивлённо приподняла бровь. — Контрабанду, например. Вот её и убрали.

— Виброклинком? — спросила шеф. — В самой Администрации? И выжгли при этом камеры?

— Ну, да. — недолго думая ответил я. — Это самый простой вывод. Она что-то видит. Её убивают.

— Сразу же? — скептически произнесла Мэгурэ.

— Тем меньше вероятность, что она кому-нибудь разболтает.

— Это всё равно слишком странно. — покачала головой шеф. — Тем более, контрабанда? Для какой контрабанды может понадобиться Порт — и понадобится убирать диспетчера?

Я промолчал, но намёк был понятен. Контрабанда была явлением постоянным — всегда находились люди, готовые что-то раздобыть вне официальных каналов: но точно так же это было слабым звеном. Вместо последних центаврийских хитов на орбиталище можно загрузить вирус, а вместо сувениров с Эпсилона Индейца — провезти ядерную бомбу. О ядерной бомбе мне даже думать не хотелось: для него орбиталище было чересчур хрупким.

Адатигава не сумасшедшая, чтобы вот так резать курицу, несущую золотые яйца. Или, в данном случае, кромсать её цепной пилой. Если, конечно, запоздало подумал я, это вообще Адатигава.

Контрабандистами, действующими в обход общепринятых каналов, должна заниматься не полиция. Этим должна заниматься, как минимум, ГСБ. Судя по лицу шефа, та же мысль пришла в голову и ей.

— Ладно. — сказала, наконец, Мэгурэ. — С чего вы двое планируете начинать?

— С кораблей. — ответил я; Фудзисаки встрепенулась в своём кресле, уставившись на меня. — Если в поведении диспетчерской было что-то подозрительное, то командирам кораблей, стыковавшихся с этим терминалом, это должно быть очевидно в первую очередь. Если в Порту были какие-то другие корабли — если это контрабанда, разумеется — то им это тем более должно быть известно.

— Но убрали при этом почему-то диспетчера? — недоверчиво спросила Мэгурэ.

— Вы сами сказали, что это странно. — парировал я. — Я всего лишь хочу узнать, насколько.

— Допустим. — кивнула шеф. — Что ещё?

— Вишневецкая. Расспросить её коллег, начальниц, подругу — эту самую Анжи. Возможно, ещё раз допросить Валленкура. Осмотреть жильё — Вишневецкая жила в общежитии Портовой Администрации. Как бы странно её не убили, но должно же быть хоть что-то?

— Ага. — снова кивнула Мэгурэ. — И сколько времени вам обоим на это понадобится, Штайнер?

— Можем начать хоть сегодня. — сразу же, не колеблясь, ответил я; не было смысла тянуть с расследованием, особенно в таком деле. Чего доброго, Мэгурэ найдёт кого-то другого. — И да, шеф, диспетчерская: на неё нужно натравить отдел киберпреступности. Что-то там нечисто.

— Без тебя знаю, что нечисто. — ответила Мэгурэ и подалась вперёд, облокотившись на стол. Её Линза блестела и переливалась всеми цветами радуги в свете люминёра за окном. — А теперь послушайте меня, вы оба: это дело сейчас очень и очень некстати. Через пять дней прибывает с визитом премьер-министр, и мёртвая гражданка Гегемонии в Дэдзиме — как раз то, чего мне так не хватало. Ладно, если бы это был мёртвый гайдзин, на него ещё закроют глаза, но меня ещё за прошлый месяц бомбардируют официальными запросами депутаты от Конституционной партии — дескать, «Национальная полиция работает недостаточно эффективно»… — Мэгурэ закатила глаза. — Их послушать, так СПОР должен снести Дэдзиму до нулевого слоя только потому, что так поступила бы премьер Клериссо… А теперь ваша Вишневецкая. Вовремя. — она недовольно скрестила руки на груди. — Очень вовремя.

Как хорошо, подумал я, что простому инспектору вроде меня не требуется, вдобавок к загадочным убийствам, морочить голову ещё и политикой. А вот Мэгурэ приходится иметь дело ещё и с депутатскими запросами от членов Законодательного Собрания (в том числе, увы, и от Конституционной партии, этого клуба поклонников давно покойной одиозной премьер-министра Клериссо) — а заодно и с городской администрацией, городской полицией, окружной прокуратурой и собственным начальством, щедро рассылающим выговоры и предупреждения откуда-то сверху.

Иногда я понимаю, насколько неблагодарная у шефа работа. К моему стыду, надолго моего сочувствия не хватает.

— Поэтому слушайте меня внимательно. — продолжала Мэгурэ. — У вас есть три дня. Ввиду того, что вы двое спите на ходу — начиная с сегодняшнего вечера. В четверг вечером у меня на столе должен лежать отчёт, в котором, — она подняла руку и начала загибать тонкие пальцы, — будут три вещи: кто это сделала, как это сделала и почему это сделала. Всё остальное, — пальцы сжались в обманчиво изящный кулак, — меня совершенно не интересует. Если же в четверг я отчёта не увижу, — ладонь раскрылась, — то ваше дело отправится в следственный отдел, где девочки Гешке будут шить его белыми нитками, как раз к высочайшему визиту, а вы останетесь несолоно хлебавши. — она вновь сложила руки на груди и посмотрела на нас испытующим взглядом. — Вы меня поняли?

— Так точно, госпожа комиссар. — не задумываясь, ответил я: перспектива отдавать дело на творческую обработку следователям под чутким руководством комиссара Гешке меня совершенно не прельщала. Для этого уголовный розыск и следствие слишком друг друга недолюбливали. — Начнём сегодня же.

— Выспаться только не забудьте. — добавила Мэгурэ. — А то Фудзисаки, похоже, ухитрилась проспать весь разговор с открытыми глазами, — Фудзисаки запоздало попыталась сесть в кресле прямее, — а инспектора, которые спят на ходу, мне совершенно ни к чему…

— Не извольте беспокоиться, — невпопад пробормотала Жюстина, — всё будет сделано в лучшем виде…

— Понятно, — кивнул я и встал с кресла; Фудзисаки, пошатываясь, поднялась следом за мной. — Разрешите идти?

— Три дня, Штайнер. — ласково пропела Мэгурэ. В устах шефа такой тон не предвещал ничего хорошего. — Свободны.

* * *

Фудзисаки отмалчивалась до тех пор, пока мы не покинули наш этаж, от стены до стены занятый уголовным розыском, и не побрели вниз по лестнице. В здании, где все поголовно пользуются лифтами, лестница как всегда пустовала — только на третьем этаже кто-то, усевшись задом в чёрных брюках на подоконник, курила в открытое окно.

Я поморщился.

— Три дня. — наконец сказала Жюстина. От неожиданности я остановился на середине шага и обернулся, чтобы посмотреть на неё: вид у моей напарницы был откровенно ужасный. Хорошо, что у меня под рукой не было зеркала. — И что мы делать будем?

— Смотри на это по-другому, — посоветовал я, — шеф могла затребовать с нас это дело через двадцать четыре часа. С неё станется.

Положа руку на сердце, Мэгурэ хорошая начальница — она, конечно, была требовательной (хотя до двадцати четырёх часов, на моей памяти, никогда не доходило), но её совершенно не волновало, как был получен результат, лишь бы он был. Побочным эффектом, правда, была исповедуемая Мэгурэ политика «пистолет тебе дадут, а дальше крутись как хочешь» в отношении подчинённых, но меня она вполне устраивала.

— А что мы будем делать, — продолжал я, — будем работать. Вечером. Тебя до дому подбросить?

— Валяй. — милостливо разрешила Фудзисаки. — Всё равно на метро я сейчас доеду только до конечной… Так какой у нас план?

— Ты что, действительно всё проспала? — удивлённо спросил я, шагая дальше; мы только что спустились со второго этажа, обогнув поднимавшуюся вверх сержанта с объёмистой коробкой в руках. — Мы будем разделять и властвовать. Ты расспросишь коллег жертвы — начальников, диспетчеров с другой смены, смежников, сама понимаешь. Заодно разузнай, где у них центр борьбы за живучесть и посмотри, что там — камеры, датчики, кто дежурил и не видели ли они чего… ну ты поняла, младший инспектор. Не мне тебя учить.

— Есть, господин инспектор. — фыркнула Фудзисаки. — А ты что тем временем будешь делать, напиваться в «Ядерной лампочке»?

— Почти угадала, но нет. — хмыкнул я и толкнул дверь заднего входа. «Муракумо» дожидался нас на прежнем месте — убирать его никто не додумался, и слава гравитации. — Я займусь кораблями. Возьму себе в помощь Еремеева, он в Порту, между прочим, работает. Заодно и без ордеров обойдусь…

— А они нужны?

— Летунам… э-э, сотрудникам Транспортной полиции? Нет. Иначе зачем, ты думаешь, мне брать Еремеева?

Фудзисаки поморщилась. Как и большинство моих коллег, она была невысокого мнения о моей дружбе с летуном — офицером Транспортной полиции. В том, что и от летунов бывает польза, я так и не смог её убедить. До сих пор.

— А потом что? — спросила она, когда мы забрались в люфтмобиль, и я включил питание. Позади начала с натужным свистом разгоняться турбина.

— А дальше, — ответил я, — мы с тобой нанесём небольшой визит на дом Вишневецкой. Как я уже сказал, должно же там быть хоть что-то.

— Ага, конечно. — пробормотала Жюстина, пристёгиваясь.

— А ещё, — продолжил я, пропустив её комментарий мимо ушей, — не знаю, как ты, но мне придётся кое с кем повстречаться… и задать ей пару вопросов. Но тебе там присутствовать необязательно.

Фудзисаки неодобрительно хмыкнула. От этого моего знакомства она тоже была не в восторге.

Турбина пронзительно засвистела, и я вдавил шаг-газ, поднимая люфтмобиль в небо. «Муракумо» взмыл в воздух, разворачиваясь, и полетел прочь над крышами Гюйгенса и Меако, к дальней стороне орбиталища.

Жюстина жила в знаменитом «Пентагоне», в одной из пяти высоток на развилке Танигути и Вайденштрассе, недалеко от одноименной станции метро. В полёте она начала клевать носом, из машины выбралась, слегка пошатываясь, а на моё предложение донести её до квартиры довольно внятно послала меня к чёрту. Я проводил её взглядом, пока медно-рыжая макушка Жюстины не скрылась за дверью, и снова взмыл в воздух.

С транспортом нам не повезло. Цитадель, даром что в центре города, находится в десяти минутах от ближайшей станции метро — до которой нам с Фудзисаки ехать с пересадками и такими кружными путями, что хочется сесть на троллейбус. Троллейбусы же, особенно утром и вечером, обычно забиты под завязку, и даже так приходилось пересаживаться в центре города.

Уж лучше было пользоваться служебным люфтмобилем.

Я жил на улице Васильевой-Островской, по-нашему — Инзельштрассе, в противоположной стороне и от Фудзисаки, и от Цитадели. Эту часть Нойштадта нарезали на почти равные части три реки, впадавшие в Швестерзее — Аракава, Мицуиси и Кимоцуки. Собственно, балкон в моей квартире выходит прямо на набережную Кимоцуки, по обеим сторонам которой и тянется Инзельштрассе, но это не особенно заметно — если только не посмотреть вниз. Гораздо чаще я таращусь на метровую вывеску «АКУЛОН» кислотно-зелёными буквами, прямо на доме напротив. Иногда она является мне по ночам, и я просыпаюсь в холодном поту, чтобы ещё плотнее задвинуть шторы.

Оказавшись дома, я первым делом завалился спать, велев ассистенту разбудить меня ровно через пять часов. Ассистент выполнил приказ с особым машинным энтузиазмом, ровно в 16:17 затрезвонив мне в ухо. За окном всё ещё было светло — темнеет в орбиталищах всегда одинаково поздно, а сейчас ещё и вступает в свои права весна. Кислотные литеры АКУЛОНа, впрочем, уже загорелись; хвост вывески заглядывал мне в окно спальни.

Я погрозил ему кулаком и нехотя поднялся с постели. Квартира, хозяин которой подолгу пропадает на дежурствах, производила впечатление отчаянного беспорядка. Не творческого, а просто беспорядка. Когда он размазывается на две немаленьких (по меркам Титана-Орбитального) комнаты, в нём даже можно жить.

Здесь есть книжная полка, заставленная аж пятью книгами и примерно дюжиной папок с бумагами, здесь есть обеденный стол на шесть персон, которым никто не пользуется, здесь (в большой комнате) есть даже рояль. Его крышку украшал такой густой слой пыли, что я ужаснулся.

Когда-нибудь сделаю уборку, твёрдо (в десятый, наверное, раз) решил я. И отправился в душ.

Выходя из ванной комнаты, я остановился, чтобы посмотреться в зеркало. Пять часов сна определённо пошли мне на пользу. Тёмно-лиловые волосы, всё ещё влажные, заканчивались чуть выше плеч. Из-под тонких бровей на меня смотрели лиловые глаза — фиалки вместо сирени. Когда-то я даже комплексовал из-за такой однообразности.

Я ухмыльнулся своему отражению.

Любили меня отнюдь не за красивые глазки.

* * *

На обед я решил сварить суп. Сатурнианская кухня, при всём многообразии, богата морепродуктами, и в готовом супе плавали розовые кусочки сёмги. Одним из последствий долгих дежурств и ненормированного рабочего дня было то, что питался я где придётся и чем придётся (в основном, конечно, кофе с эклерами). Дома я ел в основном супы.

Кстати о ненормированном рабочем дне, подумал я: прежде, чем куда-то собираться, нужно было сначала вызвонить Еремеева. Чисто теоретически попасть в Порт и обойти корабли я мог и сам. Практически это натыкалось на некоторые препятствия.

Ни для кого не было секретом, что летуны (транспортные полицейские) терпеть не могут «землю» (остальных полицейских), и мы платим им той же монетой. За парой исключений, вроде меня и Еремеева, но исключения, как всегда, подтверждали правило.

Я отхлебнул чаю, этого несоизмеримо благороднейшего, чем кофе, напитка, и велел ассистенту набрать Еремеева. Ждать мне пришлось чуть меньше минуты.

— Инспектор Еремеев, транспортная полиция. — раздался голос Еремеева у меня в ухе. — О, Штайнер, привет. Как жизнь молодая?

— Всё так же. — отмахнулся я. — Слушай, Жан, я к тебе, собственно, вот по какому делу. Ты сейчас на работе?

— Ну на работе. — протянул Еремеев. — Чего тебе?

— Мне тут остро приспичило наведаться к вам в Порт. Составишь компанию?

— Какую компанию? — переспросил Еремеев. — Какой Порт? Тут всё с утра закупорено, корабли не принимают, экипажи в Дэдзиму не пускают, сидим как на бочке с гидразином, и всё потому, что в Администрации пришили диспетчера. А ты говоришь, наведаться…

— Жан, — прервал его тираду я, — я как раз из-за этой диспетчера.

— А. О. Что, серьёзно?

— Да. Так что?

Еремеев замолчал. Я воспользовался паузой, чтобы отпить ещё чаю. Если мне чего-то и не хватает на работе, так это именно его.

— Доведёшь ты меня когда-нибудь до служебного взыскания, Штайнер, — вздохнул Еремеев, и я встрепенулся. — Ладно. Где тебя ждать?

— Прямо у лифтов и жди. Я маякну, когда буду подъезжать.

— Чего тебе надо-то?

— Порасспросить командиров кораблей. Двух-трёх, не больше.

— Как пить дать доведёшь. — обречённо заявил Еремеев. — Ладно, езжай давай. До скорого.

— Ага. До скорого. — ответил я, и Еремеев оборвал связь.

Я пособирал посуду, ткнул посудомойку и поставил кастрюлю в холодильник — супа должно хватить ещё на два-три дня. Регулярные приёмы пищи мне в ближайшее время не светили. Закончив с этим, я пошёл в ванную, прополоскал зубы, и отправился на другой конец квартиры — одеваться.

Платяной шкаф был единственным местом в доме, где сохранялась хоть какая-то упорядоченность на фоне всеобщего полупустого бардака. По сравнению с ним шкаф был прямо-таки забит вещами: мундир, ещё мундир, парадный мундир, вечернее платье (тёмно-фиолетовое с кроваво-красными цветами и синим подворотником), летнее фестивальное платье (нечто серебристо-белое с узором из зелёных тростников), куртка, куртка, о, вот, наконец, и плащ — светло-серый, в отличие от вчерашнего. Вчерашний преспокойно висел себе в прихожей, и я решил там его и оставить.

Немного разнообразия не помешает.

Под плащом скрылась белая блуза, а поверх блузы — кобура с табельным оружием, пятнадцатизарядным пистолетом Симоно. Браслет Линзы занял привычное место на запястье, поверх рукава. Это удобно, — Линза всегда под рукой, а не, скажем, в кармане или на груди кителя, — и это одна из причин, по которой инспектора уголовного розыска предпочитают носить одежду с длинными рукавами.

Другая причина — стиль.

Набросив плащ, я задержался возле зеркала, чтобы пройтись щёточкой по ресницам и слегка распушить их. Я уже долгое время одинок и горю на работе весь остаток времени, но следить за собой мне это не мешает.

Выйдя из квартиры, я вызвал лифт и набрал Фудзисаки. На этот раз ждать мне пришлось гораздо дольше.

— Жюст, я вылетаю. За тобой заехать?

— Уже? — раздражённо поинтересовалась Фудзисаки; судя по её тону, я только что оторвал её от какого-то очень важного занятия. — Да нет, не заезжай, я сама… на метро доберусь.

— Ага. Где встречаемся?

— В холле Администрации. Ради всех богов, Штайнер!..

— Что? — удивлённо спросил я. Ответа не последовало. — А, ладно. Пока.

«Вызов сброшен», сообщила мигающая красная надпись. Я пожал плечами. Похоже, это было действительно важно.

В гараже было пустовато. В пять часов вечера все только возвращаются с работы, и куда больше людей предпочитало для этого метро, троллейбус и трамвай, чем люфтмобиль. Стоящий в свободном боксе бело-синий «Муракумо», должно быть, смотрелся дико.

Меня это мало беспокоило. Люфтмобилей в личном владении, по сравнению с прокатными, очень мало, и определённо не у кого-то из моих соседей. У нас же с Фудзисаки машина мало того, что служебная, так и вообще одна на двоих.

Красная линия метрополитена заканчивалась на лифтовом вокзале, на дальнем конце орбиталища. Все дороги, ведущие в Порт и Дэдзиму, ведут туда, поэтому и мне пришлось провести остаток пути среди добрых двух десятков других люфтмобилей, на грузовой платформе несущегося вверх лифта. Внутри Порта, разумеется, не полетаешь — самое большое помещение, не являющееся складом, там не больше теннисного корта — но специально для таких случаев у них есть стоянка.

Еремеев, как мы и условились, ждал меня у лифтов. Лифтовый холл Порта, в отличие от Администрации, перегораживал ряд рамок, большая часть которых была наглухо закрыта. У оставшихся двух столпились космонавты в разномастных комбинезонах — то ли пытавшиеся пройти внутрь, то ли выйти наружу. Где-то позади выглядывали чёрные полицейские береты.

Я непроизвольно поморщился. Почти никто из этих космонавтов не был похож на сатурниан, даже отдалённо.

— Видал? — спросил меня Еремеев вместо приветствия. Я кивнул и пожал ему руку.

— Да уж, весело тут у вас. — сказал я с плохо скрытым сарказмом. Еремеев скривился.

— Хвала богам, что я не из тех неудачников. — кивнул он на полицейских за толпой. Я фыркнул: для постовой службы у нас с Еремеевым было слишком много азалий на погонах. — Пошли.

С Жаном-Мари Еремеевым мы знакомы с самой академии МВД, где мы с первого года сидели за одной партой, списывали одни и те же конспекты и в разное время встречались с одними и теми же девушками (один раз даже одновременно); одним словом, это было началом прекрасной дружбы. Дружба никуда не делась даже тогда, когда Еремеев пошёл доучиваться на транспортного полицейского (а это целый год малополезных предметов навроде космической навигации, миграционного права и таможенной юриспруденции), а я начал разносить кофе и эклеры на этаже уголовного розыска. В полноценные инспекторы мы выбились почти одновременно.

Работа у Еремеева, в целом, куда размереннее, чем у меня. Иногда, конечно, ему приходится срываться, натянув скафандр, на таможенные досмотры и прочие весьма отдалённые от Титана-Орбитального вещи, но это сказывается близость космоса.

Еремеев провёл меня через дверь под волюметрической вывеской «ПОЛИЦИЯ», избавив нас обоих от необходимости ходить через одну рамку с гайдзинами. По дороге я ввёл его в курс дела. Немногие мои коллеги одобрили бы это, но их одобрение волновало меня меньше всего.

— Что-то действительно какая-то несвязица. — изрёк Еремеев, выслушав мой рассказ. — Ну ладно, раз так, придётся помочь тебе её распутать. Что бы ты без меня делал?

— То же самое, что и с тобой. — буркнул я. — Но из тебя получается слишком хороший штурмовой таран, чтобы просто пройти мимо.

— Ага. — хмыкнул он. — Так какие корабли тебе нужны?

Я извлёк из рукава Линзу. Еремеев нахмурился. В транспортной полиции нету своего эквивалента уголовного розыска per se — у них несколько другой профиль, и форму они носят постоянно. Линза Еремеева украшает левую сторону его груди, поблёскивая всеми цветами радуги и, если честно, мне и моей нарукавной Линзе он немного завидует.

— Вот эти. — я вызвал нужный документ и продемонстрировал его Еремееву. — «Синевир», «Лепанто Экспресс» и «Гваэчжу Грин», вот эти трое. Знаешь таких?

— Не-а. Я вчера днём дежурил. — я метнул в его сторону уничтожающий взгляд. — А что я такого сказал?

— В том-то и дело, что ничего… — пробурчал я; бессонная ночь всё ещё не давала мне покоя. — Ну ладно, веди, о местный провожатый. Куда идти-то знаешь?

— Обижаешь. — Еремеев постучал по своей Линзе; та на секунду блестнула, и перед нами возникла путевая точка. — С какого корабля начнём?

Я призадумался.

— С самого позднего. — объявил я. — С «Синевира».

* * *

MV «Синевир», прыжковый грузовик класса F, был огромным полукилометровым монстром, похожим на ископаемого кита. К сожалению, иллюминатор стыковочной галереи был слишком мал, чтобы я мог оценить это зрелище полностью, и мне пришлось довольствоваться выглядывающим в иллюминатор куском обшивки и своим воображением. На золотистом корпусе грузовика белели огромные буквы СИНЕВІР и чуть ниже, более приличных размеров — бортовой номер. Ещё ниже красовался шильдик верфи.

Транспортная капсула, доставившая нас к терминалу, исчезла внутри своего туннеля: Порт был слишком велик, чтобы его можно было обойти пешком. Причальная галерея терминала уходила вдаль — горящие табло занятых стыковочных узлов, разделённые широкими иллюминаторами. За низким потолком шумел конвеер.

О людях проектировщики Порта думали в последнюю очередь.

У стыковочного коридора «Синевира» скучали двое космонавтов в оранжевых комбинезонах. Заметив нас с Еремеевым (подозреваю, нас выдала его блистающая Линза), они тут же притихли, следя за нами. Cудя по росту и внешности, на каллистян они были не похожи. Набирать в команду жителей внесолнечных колоний и сибирских миров было обычной практикой.

— Инспектор Еремеев, Транспортная полиция. — представился Еремеев; его Линза тут же продемонстировала удостоверение. — Ваша командир на борту? — говорил Еремеев по-французски, но на лицах гайдзинов всё равно проскользнуло недоумение. Я искренне не мог понять, отчего.

— У вас есть какое-то дело к командиру? — спросил, наконец, один из космонавтов, сощурив зелёные глаза. Его товарищ облокотился на переборку, скрестив руки на груди.

— Хотим задать ей пару вопросов. — ответил Еремеев. — Это важно.

Космонавт медленно кивнул, глядя на Еремеева, и потянулся за гарнитурой на воротнике комбинезона.

— Дежурный. Командир, вас хочет видеть полиция. Нет, они здесь, у шлюза. — он замолчал, прислушиваясь, и ответил: — Есть, командир. Господа, — космонавт обернулся к нам, — следуйте, пожалуйста, за мной.

Командир «Синевира», каллистянка по фамилии Федорчук, приняла нас в кают-компании грузовика. Путь туда занял немного времени — не считая всех люков, через которые нам пришлось пройти. Сама кают-компания отличалась от других отсеков только столами, баром в углу и закрытыми техническими панелями на стенах. Очевидно, и здесь о комфорте экипажа думали в последнюю очередь.

Командир «Синевира» восседала в одном из кресел кают-компании. Стоило нам переступить через комингс, как она поднялась на ноги:

— Господа полицейские! — поприветствовала она. — Чем обязана вашему визиту?

— Инспектор Штайнер, Национальная полиция. — представился я; её бровь удивлённо приподнялась, и я продолжил: — Я расследую убийство в Портовой Администрации, и хотел бы задать вам пару вопросов. Ваш корабль прибыл вчера, я полагаю?

— Так вы по этому делу… — проговорила Федорчук и грациозно кивнула. Я учтиво склонил голову в ответ — совсем чуть-чуть, чтобы расставить приоритеты в разговоре. Командир вопросительно обернулась к Еремееву.

— Инспектор Еремеев, Транспортная полиция. — ответил тот. — Я здесь по просьбе инспектора Штайнера.

— Я понимаю. — вновь кивнула Федорчук и обратилась к сопровождавшему нас космонавту: — Оставь нас.

— Есть, командир. — отрапортовал космонавт и исчез. Зажужжал доводчик люка, а затем раздались частые шаги. В корабле, окружённом вакуумом, звуки разносятся гораздо лучше, чем в атмосфере.

Федорчук вновь обернулась к нам. Если что-то и бросалось в глаза при виде каллистянки, то это был её рост: Каллисто, как и другие спутники планет-гигантов, не мог похвастаться высокой гравитацией. Командир «Синевира» была очень высокой — под два метра росту, никак не меньше — и очень стройной, почти худощавой. К счастью, высокое (для неё) притяжение не причиняло ей дискомфорта. И, я был готов поспорить, отлично сказывалось на физической форме.

— Присаживайтесь, пожалуйста, господа. — пригласила она, хозяйским жестом указывая на свободные кресла позади нас. Мы уселись, и после этого Федорчук сама опустилась в своё кресло, скрестив длинные ноги. Даже не так: очень длинные ноги. Будь здесь Фудзисаки, она пошла бы лиловыми пятнами от зависти.

— Благодарю вас, госпожа Федорчук, — ответил я. Линза выпала из левого рукава в подставленную ладонь. — Вы не против, если я буду записывать нашу беседу?

Федорчук весело хмыкнула.

— А у меня есть выбор? — с улыбкой спросила она. Я пожал плечами и включил запись.

— Госпожа Федорчук, — начал я, — ваш корабль прибыл в порт Титана-Орбитального вчера, в 23:00 по местному времени. Это верно?

— Разумеется. — кивнула Федорчук. — 23:10, если быть точным. — разговор шёл на русском, и я сразу заметил, какой род использовала тут собеседница.

— Спасибо. Вы раньше бывали в Титане-Орбитальном?

— Корабли нашей компании совершают регулярные рейсы с заходом на Сатурн, поэтому да, разумеется.

— Как давно вы командуете «Синевиром»?

— Два года. — чуть подумав, ответила Федорчук. — Но до этого я командовала другими кораблями, которые также заходили сюда.

— Когда вы были в Титане-Орбитальном в последний раз?

— Семь месяцев назад. — ответила она. — Это имеет отношение к делу?

— Может иметь. — сказал я; и правда, это было вполне возможно. — Вернемся ко вчерашним событиям. — Федорчук с готовностью кивнула. — Вы заметили какие-то странности в поведении диспетчера во время захода на стыковку?

— Нет, ничего неестественного. — она замешкалась, глядя поверх моего плеча. Похоже, она только что подключалась к базе данных своего корабля. — Мы сравняли скорости, получили необходимые указания, выполнили манёвр и начали заходить на стыковку, и всё это время нас вёл диспетчер. Я не заметила ничего необычного в её поведении.

Ну вот, опять. В системе Юпитера все говорят по-русски, причём каллистяне — лучше всех: украинский гораздо ближе к русскому, чем, скажем, французский (lingua franca половины космоса). И всё же манера речи Федорчук упорно раздражала меня — и её произношение здесь было не при чём. Проблема была в употреблении женского и мужского рода.

В Сатурнианской Гегемонии одновременно употребляются сразу три языка — французский, русский и японский, причём по-японски не говорят нигде, кроме Гегемонии. Перейти исключительно на русский мне не составляло труда. Но разговариваем мы совершенно иначе.

— Вы уверены в этом? — уточнил я. — Никаких пауз дольше положенного, никаких запинок, ничего?

— Была небольшая пауза, — ответила Федорчук, — как раз когда мы запрашивали, к какому из стыковочных узлов нам приближаться. Диспетчер помедлила секунду и после этого сказала, чтобы мы приближались к третьему узлу. Я не придала этому особого внимания: возможно, она просто задумалась. Как её звали, господин инспектор?

— Вишневецкая. — я посчитал, что одной фамилии будет достаточно. — А зачем вам?

— Простой интерес. Это довольно необычная фамилия для сатурнианки, не находите?

— Не нахожу. — моя фамилия тоже не самая обычная для большинства жителей Гегемонии, но это не значило ровным счётом ничего — кроме того, что я с Титана-Орбитального. — Госпожа Федорчук, присутствовали ли какие-то другие корабли в пространстве Порта, пока вы заходили на стыковку?

— В свободном полёте? — уточнила Федорчук. Я кивнул. — Нет, не было. На других орбитах были корабли, приближающиеся к Титану… но вы ведь не об этом хотели знать, господин инспектор?

— Не об этом. — кивнул я; на других орбитах полным-полно кораблей, что в таком густонаселенном округе, как Титан, и неудивительно. — Вы видели корабли, пристыкованные к этому терминалу, во время вашего манёвра?

— Видела. Два узла из четырёх уже были заняты… Знаете, господин инспектор, это было довольно необычно, если так подумать. — добавила Федорчук. Я внимательно посмотрел на неё; лицо каллистянки приобрело тот же вид, как когда она подключалась к памяти «Синевира». — Да, точно: когда мы приближались, я заметила, что не заняты два узла на терминале: самый дальний и самый крайний. Никакой разницы нет, но я была уверена, что нам дадут крайний узел. Но диспетчер проинструктировала нас заходить на стыковку с самым дальним узлом, ближайшим к терминалу. Тогда мне показалось это странным, но я не придала этому значения.

Я глянул на Еремеева. Тот покачал головой и характерным жестом постучал по рукаву двумя пальцами.

— Стыковочные узлы нумеруются от терминала, — возникло у меня перед глазами сообщение Еремеева. — Первый-второй-третий-четвёртый. Это — первый.

Я кивнул.

— Вы точно уверены, что было пристыковано только два корабля? — вслух уточнил я.

— Прыжковые грузовики довольно крупные. — усмехнулась Федорчук. — Мы точно видели, что их было двое. А что вы имеете ввиду, господин инспектор?

— Что четвёртый узел был занят кораблём меньших размеров. — не моргнув глазом, ответил я. Федорчук покачала головой:

— Диспетчер сообщила нам, что свободны два узла из четырёх. — сказала она. — Это было перед тем, как мы получили инструкции стыковаться к первому узлу. Но куда именно направлять прибывающий корабль — дело диспетчера, а не моё. Я не придала этому значения.

— Я понял вас. — кивнул я. — Как долго вы остаётесь в порту?

— Ещё три-четыре дня. — ответила Федорчук. — Зависит от того, как быстро будет идти погрузка и разгрузка: мы должны взять на борт новый груз… Обычно мы устраиваем увольнение для команды, но так как доступ в Порт ограничен… — она пожала плечами.

— Мы работаем над этим. — заверил её я и поднялся с кресла; Еремеев поднялся следом за мной. — Большое спасибо, что согласились уделить нам своё время.

Я вежливо поклонился. Еремеев сделал то же самое. Федорчук удивлённо заулыбалась, прикрыв губы ладонью (совершенно сатурнианский жест, между прочим) — видно было, что для неё это немного внове.

— Я рада, что смогла быть вам полезной. — проговорила она, и её глаза загорелись: — Послушайте, господин инспектор, вы не хотели бы задержаться? Сейчас ещё рановато, но, я думаю, мы смогли бы накормить вас обедом на прощание.

— Благодарю, — я развёл руками, незаметным движением убирая Линзу обратно в рукав, — но я на службе.

* * *

— Слушай, Штайнер, — начал Еремеев, стоило нам отойти на приличное расстояние от «Синевира», — а тебе, часом, не приходило в голову просто взять записи с камер Порта?

— Наружных, что ли? — уточнил я; Еремеев утвердительно кивнул. — Приходило. Но это не в моей компетенции.

— Это как?

— Это так: изъятие больших объёмов данных находится в компетенции отдела по борьбе с киберпреступностью. — отчеканил я и добавил: — Ну, или мне нужен ордер. Ордера у меня нет, да и тогда оно проблематично.

— И поэтому ты таскаешься по кораблям? — закатил глаза Еремеев.

— Человеческий фактор. — многозначительно сказал я. — Заметь, мы уже знаем, что за час до убийства Вишневецкой четвёртый узел был пуст…

— И что это нам даёт?

— А вот это, — ответил я, — нам с тобой и предстоит узнать.

«Лепанто Экспресс», судя по виду из иллюминатора, был не менее внушительным кораблём. Видимо, у полукилометровых прыжковых грузовиков это общее. Пока Еремеев разговаривал с дежурными космонавтами, женщиной и мужчиной примерно одного с нами роста, но с характерной внешностью людей, выросших при другой гравитации и под другим солнцем, я разглядывал корабль, повисший у терминала. Исполинские стыковочные захваты удерживали его — огромную сигарообразную громаду, в свете прожекторов отливавшую зелёным, как будто «Лепанто Экспресс» покрывала благородная патина.

— Штайнер! — окликнул меня Еремеев, и я обернулся. — Пошли.

Командир «Лепанто Экспресса» поспешил к нам навстречу. Я одобрительно хмыкнул себе под нос. От каллистянки Федорчук я не ожидал бы такого поведения, но космонавт откуда-то с Лепанто (в тридцати годах от Солнечной) — совсем другое дело.

— Инспектор Еремеев! — воскликнул он. Под густым слоем лепантийского акцента слышалось беспокойство, смешанное с тревогой. — Что привело вас сюда? С моим грузом что-то не в порядке?

— Насколько мне известно, нет, господин Гучетич. — повелительно ответил Еремеев и отступил на шаг, кивнув на меня. — Это инспектор Штайнер, мой коллега из Национальной полиции, и он здесь, чтобы задать вам пару вопросов.

— Господин Гучетич. — слегка наклонил голову я. Интересно, что у него за фамилия? На каллистянскую, или даже какую-то из наших, она была непохожа. — Очень приятно.

— Взаимно, уверяю вас, взаимно. — торопливо заговорил лепантиец. — Позвольте провести вас в более подходящее место… надеюсь, кают-компания вас устроит, господин инспектор?

— Вполне. — на этот раз я не стал удостаивать его кивком. Гучетич выказывал нам должное почтение, но я-то был совершенно не обязан.

Путешествие до кают-компании оказалось не в пример короче, чем на «Синевире». Переступив комингс, я на секунду обомлел: никаких технических панелей и привинченной к полу мебели не было и в помине. Переборки скрывала деревянная отделка, кресла были выложены атласными подушками и стояли на ножках в виде львиных лап, а пол застилали такие ковры, что мне захотелось разуться.

— Присаживайтесь, прошу вас, господин инспектор Штайнер, — пригласил Гучетич. Сам он садиться первым отказывался. — Располагайтесь поудобнее, пожалуйста! Господин инспектор Еремеев…

— Чего ты не сказал, что раньше с ним общался? — молча спросил я.

— Ты и не спрашивал, — написал в ответ Еремеев. Я покачал головой и сел в ближайшее кресло.

Только после того, как мы уселись, командир «Лепанто Экспресса» опустился в другое кресло сам. Видно было, что Гучетич нервничает. Дурацкие тонкие усы на тёмном лице космонавта топорщились. Лишних волос у сатурниан нету, и усы Гучетича меня откровенно раздражали.

— Господин Гучетич, — начал я, включая Линзу на запись.

— Милорад Гучетич, к вашим услугам, господин инспектор.

— Спасибо. — холодно ответил я. — Господин Гучетич, ваш корабль произвёл стыковку вчера, в 21:49 по местному времени. Это верно?

— Верно, разумеется. — кивнул Гучетич. — Это важно?

— Да, господин Гучетич, это важно. Вы заметили какие-то странности в поведении диспетчера при заходе на стыковку?

— Дайте подумать… — Гучетич нервно побарабанил пальцами по колену. — Нет, господин инспектор, никаких странностей.

— Вы не заметили, сколько стыковочных узлов было занято на терминале во время захода на стыковку?

— Нет, но… — Гучетич снова побарабанил пальцами, скосив глаза в сторону, — не могу ручаться, господин инспектор, но занят был только один. Во всяком случае, других грузовиков у терминала мы не видели.

— А не грузовиков? — спросил я. — Менее крупных кораблей?

— Разрешение сенсоров. — развёл руками Гучетич. — Если они и были, то различить их на фоне терминала было невозможно.

— Я понял. — кивнул я. Один грузовик… значит, только «Гваэчжу Грин», а это следующий. Его командира нужно будет расспросить поподробнее. — Господин Гучетич, диспетчер давала вам конкретные указания, к какому узлу заходить на стыковку?

— Ну разумеется! — ответил Гучетич. — Она приказала нам приближаться сюда, ко второму узлу. Если честно, я бы предпочёл самый крайний, четвёртый, но не стану же я пререкаться с диспетчером!

— Диспетчер делала какие-то паузы или задержки, когда указывала вам стыковочный узел?

— Нет… нет, точно. Никаких пауз, господин инспектор.

— Понятно. — ответил я. — Вы раньше были в Титане-Орбитальном?

— Был. Два года назад, для наших кораблей это нечастый маршрут. — быстро ответил Гучетич. Ничего удивительного: Лепанто находится за добрых десять прыжков от Солнечной, да ещё и к галактическому западу. — Это важно?

— Да, господин Гучетич, это важно. — снова повторил я. — Как долго вы остаётесь в порту?

— Обычно это было бы четверо суток, — начал Гучетич, — но половина моей команды застряла в Дэдзиме, а другая половина — злые как черти из-за пропускного режима. Я уже думал, что что-то не так с моим грузом…

— Что у вас за груз?

— Машиностроительные полуфабрикаты. Хорошо хоть конвееры работают… но моя команда этому вовсе не рада, да и я тоже. Скажите, господин инспектор, нас могут задержать?

— Это не в моей компетенции, — ответил я, — но, возможно, нам может понадобиться ваше сотрудничество.

— Разумеется, разумеется. — Гучетич прямо-таки рассыпался в заверениях. — Буду рад услужить вам, инспектор!

— Вы уже оказали незаменимую помощь следствию, господин Гучетич, — сказал я, — но всё равно спасибо.

Предлагать нам угощение Гучетич не стал. Видимо, он был научен горьким опытом.

* * *

— Ты видел его груз? — спросил я у Еремеева, когда мы вышли наружу. Вести такие разговоры внутри «Лепанто Экспресса» я не собирался: в космическом корабле переборки в прямом смысле имеют уши.

— Ну да. — ответил Еремеев. — Он не врёт, там действительно полуфабрикаты. А что, ты у меня работу отбирать собрался, Штайнер?

— Держи карман шире. — ответил я. — Нужна мне твоя работа.

Еремеев гневно засопел.

«Гваэчжу Грин» был нашей последней остановкой. У стыковочного узла никто не дежурил, и Еремееву пришлось несколько раз нажать кнопку интеркома.

— Спят они там, что ли? — недовольно пробурчал он, когда и в третий раз не было ответа.

— А зайти внутрь? — предположил я, одним глазом глядя в иллюминатор. Снаружи простирался серый борт грузовика. — Твоя Линза же вскроет их шлюз, да?

— Ага, вскроет. А потом сюда сбежится весь Порт. — кисло ответил Еремеев. — Оно тебе надо?

— Ну как сказать… — определенно, за такой переполох Мэгурэ меня по головке не погладит, да и начальство Еремеева едва ли отнесется с пониманием. Я оставил конец фразы висеть в воздухе.

Воздух тут был очень спёртый.

— Дежурный, говорите. — ожил интерком характерным выговором селенитского французского. Еремеев просиял:

— Инспектор Еремеев, Транспортная полиция; инспектор Штайнер, Национальная полиция, нам нужно переговорить с вашей командиром. — сказал он.

— Вас понял. Подождите. — ответил интерком. Мы с Еремеевым одновременно посмотрели друг на друга и пожали плечами: да уж, конечно, от селенитов вежливости тем более не дождёшься. — Проходите, господа полицейские. Вас встретят.

— Прошу. — Еремеев жестом указал на коридор. Я покачал головой и вошёл первым.

В шлюзе нас встретила космонавт, совершенно непохожая на селенитку — абсолютно непохожая: вторая половина Лунно-Лагранжийского Альянса живёт в орбиталищах, мало чем отличающихся от Титана-Орбитального (кроме, разве что, плотности населения). Она провела нас внутрь корабля — но, как оказалось, не в кают-компанию, а сразу в каюту командира.

По дороге нам встречались и другие космонавты — и лагранжийцы, и селениты, худые и высокие из-за низкой гравитации, и колонисты — рядовые космонавты из внесолнечных миров. Так как наш путь следовал через жилые отсеки, нас провожали недовольные взгляды: нашему вторжению никто не был рад.

Мне было не привыкать к таким взглядам, а уж Еремееву, имеющему дело с гайдзинами восемь, а то и двенадцать, часов в сутки — и подавно. Но в кои-то веки ощущать чужаком себя было неприятно.

Командира «Гваэчжу Грин» звали Армистед — по крайней мере, так говорила надпись на груди её комбинезона. Она сидела за столом, занимавшим большую половину каюты, погрузившись в окружающие её волюметрические экраны — точь-в-точь, подумал я, как убитую Вишневецкую. Но экраны рассеялись, один за другим, и Армистед перевела взгляд на нас.

— Господа полицейские. — вежливо проговорила она на безукоризненно нейтральном французском. Ни следа акцента. — Чем я обязана вашему визиту?

Командир была селениткой. Это совершенно неудивительно: селенитов в ЛЛА элементарно больше, чем всех лагранжистов вместе взятых. Она подалась вперед в кресле, сложив длинные руки на столе. Чёрные глаза смотрели на нас с вызовом. Луна-Лагранж — великая держава, пусть и растерявшая за годы немалую долю своего величия, и это находит своё отражение.

— Инспектор Штайнер, Национальная полиция. — представился я. Брови Армистед чуть приподнялись, прежде чем её лицо снова приобрело беспристрастное выражение. — Я провожу расследование, и хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Вопросов. — повторила Армистед и перевела взгляд на Еремеева. — А вы, господин..?

— Инспектор Еремеев, Транспортная полиция. Я сопровождаю инспектора Штайнера.

— О. - только и сказала селенитка. Я даже не стал её винить: сатурнианский мужчина-полицейский — это уже достаточно необычно, а два сатурнианских мужчины-полицейских — необычно вдвойне. — Что ж, задавайте свои вопросы, инспектор Штайнер.

— Спасибо. — ответил я и встряхнул левой рукой. Линза послушно выпала в подставленную ладонь.

— Госпожа Армистед, — начал я, — ваш корабль прибыл на Титан-Орбитальный вчера, в, — я сверился с записями, — 19:22 по местному времени?

— Именно так. — слегка наклонила голову она.

— Вы заметили какие-нибудь странности в поведении диспетчера при заходе на стыковку?

— Никаких. — ответила Армистед после недолгой паузы. — Связь проходила штатно.

— Диспетчер давала вам какие-то конкретные указания, к какому из узлов заходить на стыковку?

— Разумеется. Она приказала нам стыковаться к этому узлу. Мы так и поступили. Учитывая, что терминал был пуст, у нас не было причин жаловаться.

— Терминал был пуст? — уточнил я и скосил глаза на записи: так и есть, сразу после начала дежурства и до 19:22 не было зарегистрировано ни одного корабля. Ни прибытия, ни отбытия. Но что-то казалось мне странным.

— Мы не заметили других кораблей у терминала. — снисходительно пояснила Армистед.

— Других грузовиков? — вновь уточнил я. Селенитка кивнула:

— Разумеется. Кораблям других классов нету повода стыковаться у узлов, рассчитанных на прыжковые грузовики. Я не права, инспектор?

Она была права, подумал я. Действительно, кому придёт в голову стыковаться к терминалу, принимающему полукилометровые грузовые корабли?

Точно так же, как никому не придёт в голову убивать обыкновенную диспетчера Портовой Администрации прямо на рабочем месте, не оставив при этом за собой следов. Действительно, зачем?

Что могло случиться?

— Вы правы, — вслух ответил я, — но отсутствие поводов не означает отсутствия возможности. Вы уверены, что ничего не видели… скажем, у четвертого узла терминала?

Армистед удивлённо уставилась на меня. Её глаза вдруг остекленели на несколько секунд; затем селенитка несколько раз моргнула и покачала головой:

— К сожалению, — медленно проговорила она, — мы не располагаем такими данными. Мы специально не приглядывались к терминалам, господин инспектор. При сближении для стыковки меня интересовало только наличие у терминала других грузовиков. Их не было. Кроме того, диспетчер направила нас к другому узлу, и у меня не было причин возражать. Окончательное решение по стыковке всегда остается за диспетчером.

Я непроизвольно вздрогнул от её слов. То же самое мне говорили и другие командиры — и Федорчук, и Гучетич. Окончательное решение принимает диспетчер. И если диспетчер хочет скрыть что-то, относящееся к четвертому узлу, то никто не сможет ей помешать.

А значит, Вишневецкая что-то скрывала. Это что-то её и убило.

Но что?

— Вы раньше посещали Титан-Орбитальный? — спросил я вместо ответа. Армистед снова недоумённо моргнула: видимо, я сбил её с толку.

— Несколько раз. — ответила она. — Раза три за этот год. Всего, наверное, раз двенадцать. Я на «Гваэчжу Грине» уже пятый год.

— Надолго задерживаетесь на этот раз?

— Собираемся отбывать завтра. — пожала худыми плечами селенитка. Плечи у неё были широкие, и с её худобой они делали её похожей на вешалку. — Отбыли бы и сегодня, но этот пропускной режим спутал нам все карты. У нас график. — последние слова она произнесла так, будто бы выбивалась из графика исключительно по моей вине. В чём-то она была права.

— У вас насыщенный график?

— И два дня из него мы уже потеряли при заходе на Землю. — кивнула Армистед. — Редкоземельные элементы. В некоторых системах их не так-то и много. — она нахмурилась. Мысль о Земле не особо радовала её… да и меня, положа руку на сердце, тоже.

Земля обезлюдела. После Второй Солнечной войны и краха Земной Империи, вздумавшей поквитаться со всеми космоноидами за многочисленные нанесённые ей обиды, родина человечества лежала в руинах. Титаническими усилиями союзники сумели расселить по сибирским мирам на окраинах космоса полмиллиарда землян: после орбитальных бомбардировок и разрушенной за столетия биосферы Земля была совершенно непригодна для жизни.

На Земле было примерно два миллиона человек. Учитывая, что большинство из них было родом с Луны-Лагранжа, никого из них нельзя было назвать землянами. На Земле добывали ресурсы — те же редкоземельные элементы, которые сложнее было достать на других планетах или в космосе. Оттуда привозили артефакты, присыпанные пеплом и пылью безделушки, усеивавшие руины городов — вечная статья контрабанды, и не только в Гегемонии. Туда приезжали туристы и паломники — полюбоваться на развалины и места боевой славы, если, конечно, позволяли сверхбури. Государства Солнечного Альянса использовали Землю в качестве огромного военного полигона.

Но Земля была мертва. Учитывая, какие преступления вершили земляне под бело-голубыми знамёнами Империи, это было только к лучшему.

— Я… понял вас. — пробормотал я и кивнул. — Благодарю вас за сотрудничество, госпожа Армистед. Надеюсь, вас не задержат дольше необходимого, но в случае необходимости нам может вновь понадобиться ваша помощь.

— Пожалуйста. — кивнула в ответ Армистед. Она помедлила секунду. — И смею надеяться, что она вам больше не понадобится.

* * *

— И вот он, — произнёс Еремеев, — узел номер четыре.

Смотреть здесь было не на что. Табло над проёмом шлюза горело красным; сам люк был прочно закрыт. Снаружи, судя по индикатору, был вакуум. Ставни обзорных иллюминаторов были опущены.

— Их можно как-нибудь открыть? — спросил я, подходя ближе к иллюминатору. В стекле, закрытом ставней, на меня уставилось моё отражение.

— Изнутри? — спросил Еремеев. — Нет. Во всяком случае, не отсюда. А что?

— Да так. — сказал я, отступая от иллюминатора. — Интересно, что же там такого. Причём такого, что ради этого можно убить обыкновенную диспетчера…

— А тебе не кажется, что там ничего нет? — поинтересовался Еремеев. — Может Вишневецкой было удобнее по-другому стыковать прибывающие корабли? Четвёртый-то перенаправили к соседнему терминалу…

— А предыдущая вахта? — спросил я. — Там корабль отчего-то не красуется, если ты не заметил. Им-то что мешало?

— Понятия не имею. — развёл руками Еремеев. — Посмотри записи дневной вахты.

— Как только — так сразу. — отрезал я. — Как будто тебе проще.

— Ну, мы же не занимаемся этим расследованием. — пожал плечами Еремеев. — Тогда может быть.

— Может… — раздражённо вздохнул я и отвернулся от закрытого иллюминатора. — Пошли отсюда.

Уходя, я ещё раз обернулся. Стыковочный узел всё так же оставался закрытым.

Я покачал головой.

— Ты здесь закончил? — спросил Еремеев, когда мы подходили к станции транспортных капсул.

— В смысле, буду ли я обращаться к командирам кораблей ещё раз? — уточнил я. — Если они не лгали, то нет. Если же мне они сказали одно, а на записях переговоров диспетчерской — совершенно другое, то у меня появится больше подозреваемых. — я покачал головой. — Что меня не сильно радует.

— Да неужели. — недоверчиво хмыкнул Еремеев.

— Конечно. — ответил я. — Потому что в таком случае заниматься этим делом будет уже ГСБ. А не мы с тобой.

Еремеев помрачнел.

— И что теперь? — спросил он после недолгой паузы.

— Встречусь с Фудзисаки. — пожал плечами я. — Вдвоем наведаемся по месту жительства Вишневецкой. А завтра с утра возьмемся за это дело в полную силу.

— Только не говори, что я тебе ещё понадоблюсь. — пробурчал Еремеев. Я развёл руками.

Дрожь палубы и приглушённый гул сообщили о приближении капсулы. Вдруг возникла и она сама — бело-зелёный цилиндр, стремительно затормозивший прямо напротив дверей в ограждении платформы. Двери распахнулись.

— Терминал Уэно. Выход к стыковочным узлам У-1, У-2, У-3, У-4.

Из капсулы вышли несколько космонавтов в оранжевых и синих рабочих комбинезонах — счастливцы, протиснувшиеся через кордон полиции, или же из другой части Порта. Все, как один — гайдзины, и за исключением пары долговязых космонавтов — не из Солнечной. Нас с Еремеевым они почтительно обошли стороной.

Я поморщился и уже вошёл в капсулу, когда меня вдруг окликнул незнакомый, но отчётливо сатурнианский, женский голос:

— Господин Штайнер, верно?

Я обернулся. На платформе, сразу за дверьми, стояла незнакомая женщина в длиннополом чёрном плаще. Длинные чёрные волосы спадали ей за спину; аккуратно подстриженные пряди и чёлка обрамляли лицо. Она смотрела прямо на меня: в свете ламп блестнули жёлтые, почти золотые, глаза.

— Кто вы? — спросил я. — Что вам от меня нужно?

— Уважаемые пассажиры, ускорьте высадку и посадку. — потребовала капсула. — Не задерживайтесь у дверей, проходите дальше в салон.

— Удачи. — произнесла она. — В вашем расследовании.

— Расследовании? — машинально переспросил я. Великие боги, никто за пределами МВД ещё не должен даже знать об этом расследовании! — Кто вы такая?

Губы женщины тронула улыбка. Вместо ответа она отвернулась, взмахнув полами плаща, и ушла вглубь платформы, со станции.

Двери капсулы зашипели. Я торопливо отшатнулся назад, и они захлопнулись у меня перед носом.

Кто она такая? только и подумал я.

И откуда, чёрт возьми, ей было знать про расследование?

* * *

Фудзисаки поджидала меня в лифтовом холле Портовой Администрации. В конце смены здесь было полно народу — одни собирались по домам, другие занимали их места — но моя напарница выделялась в любой толпе.

В лимонно-жёлтом макинтоше, с недовольной миной на лице и засунув руки в карманы, Фудзисаки и сама выглядела кисло. Видимо, ей повезло меньше.

— Как успехи, Жюст?

— Так себе. — зло процедила Фудзисаки. — Если я ещё раз услышу от кого-то рассказ о том, каким хорошим, трудолюбивым, дружелюбным и компанейским человеком была покойная, и как они вместе с ней замечательно выпивали на корпоративах, я разобью этой кому-то лицо аварийным молотком.

— Аварийным молотком? — переспросил я. — Это ж не наш метод.

— Да мне как-то уже всё равно, — отмахнулась Жюстина. — Я час убила на шатания по коридорам, кабинетам и столовым, чтобы в итоге узнать о том, каким замечательным человеком была Хироко Вишневецкая. Будто мне её в сёстры сватают. — она поморщилась. — Что у тебя?

Я указал на лифт.

— По дороге расскажу. — ответил я. — Поехали.

Покойная Хироко Вишневецкая жила (правильнее сказать — обитала) в общежитии Портовой Администрации — месте, пригодном для жизни весьма условно. Главным и единственным плюсом общежития было то, что оттуда до Администрации было пять минут и одна поездка на лифте. Бесплатное трёхразовое питание в столовой по соседству шло в подарок.

В остальном общежитие было лучше, скажем, капсульного отеля в Дэдзиме. Но ненамного.

— Значит, ты думаешь, что Вишневецкая что-то скрывала про четвёртый узел? — переспросила Фудзисаки. Я утвердительно кивнул. — И послушно скрывала до последнего? Странно. А что сам узел?

— Изнутри он закрыт. — ответил я. — И, судя по приборам, пуст. Тем страннее.

— Всё страньше и страньше… — пробормотала Жюстина. — Слушай, а твои гайдзины тебе не врут?

— Можно ещё перепроверить по записям, — сказал я, — но сама подумай, какой им резон? Разве что кто-то из них замешан в этом деле, но это вскроется.

— Ты же сам говорил, что «Гваэчжу Грин» отбывает завтра. — напомнила Жюстина. — До записей — учитывая, как работает отдел киберпреступности — мы доберёмся хорошо если завтра с утра. Что тогда?

— Так «Гваэчжу Грин» — наши главные подозреваемые? — спросил я. — Жюст, брось. Они, конечно, селениты, но даже селениты не настолько сошли с ума, чтобы убивать диспетчеров…

— Но записи стоит проверить в первую очередь.

— Конечно. — хмыкнул я. — Нам вообще много чего стоит проверить.

Фудзисаки только пожала плечами.

Камеры над входом в общежитие развернулись в нашу сторону, стоило нам приблизиться. Я непроизвольно пригляделся: под обоими глазками камер горели красные огоньки записи.

Значит, убийца не наведывалась к Хироко Вишневецкой домой. Хотя учитывая, как она испарилась из диспетчерской, это не сильно обнадёживало.

— Вы к кому? — послышался голос, и мы с Фудзисаки обернулись: из-за стойки у входа выглянул консьерж — зеленоволосый сатурнианин неопределенного (между тридцатью и ста пятидесятью годами) возраста. На нас он глядел, как на отъявленных нарушителей спокойствия, насупив светло-зелёные брови.

— Национальная полиция. — сказал я, встряхивая рукавом. Лиловые глаза консьержа удивленно округлились, уставившись на внезапно блестнувшую Линзу. Фудзисаки таким же жестом извлекла из рукава макинтоша свою, и консьерж непроизвольно отступил назад. — Здесь проживала Хироко Вишневецкая?

— О, да, разумеется, — торопливо заговорил консьерж, отступая ещё на шаг. Его тон преобразился, словно по волшебству. — Сию минуту, господа полицейские… Вишневецкая, Вишневецкая… да, у нас такая проживает… седьмой блок, комната 58. Покорнейше прошу прощения, господа полицейские, но что она натворила?

— Её убили. — сказал я. — Ночью. Вы не знаете?

— Я? Нет, я… О боги. — миловидное лицо консьержа побелело. — Я не знал… Покорнейше прошу прощения, я не знал!

— Но она живёт здесь. — сухо заметила Фудзисаки. — И вы не заметили, что её нет?

— Она часто отлучается. — пробормотал консьерж, опираясь об стену за спиной. Его рука заметно дрожала: ещё чуть-чуть, и он сполз бы на пол. — Всемилостливая Каннон, но как..?

— Это мы и хотим узнать. — прервал его я. — Вы впустите нас?

— О, да, конечно, сию минуту… — турникет входа загорелся зелёным. — Покорнейше прошу прощения, господа полицейские…

— Спасибо. — кивнул я. Он не ответил. Видимо, весть о смерти одной из жильцов потрясла его до глубины души.

Проклятая Портовая Администрация.

Общежитие N8 занимало три этажа по краям одного небольшого зала, от которого расходились коридоры с комнатами. Лифтов здесь не было: нам пришлось подняться по узкой лестнице, отделанной под дерево и звучащей почти так же, на второй этаж. Лестница казалась слишком чужеродной, будто бы её добавили позже всего остального орбиталища — и я сразу понял, почему.

В стенах лестничной клетки всё ещё остались направляющие полозья — такие же, как на пожарной лестнице в диспетчерской. Вдоль стен на этажах и в коридорах тянулись поручни для невесомости, а в полу и на потолке были заметны места, где когда-то были ручки и упоры для ног. Общежитие изначально проектировалось для невесомости, когда в этой части орбиталища и речи не могло идти о гравитации. Видимо потому и этажи были крошечными галереями по краям колодцеобразной залы — зачем лестницы, если можно было просто оттолкнуться и спуститься вниз?

Искусственная гравитация свела невесомость на нет, и в общежитии поспешно добавили лестницы. Едва ли они действительно были из дерева — настоящее дерево весьма дорогой строительный материал — но какие-то из норм МинСЖО при их постройке точно обошли стороной.

Мы прошли вглубь седьмого блока, разглядывая зажигающиеся при нашем приближении таблички на дверях. Коридоры были широкими, с всё теми же старыми полозьями, но двери при этом были самыми обычными дверьми, хоть и раздвижными.

51, 52, 53… В воздухе стоял сильный запах табака, будто кто-то здесь недавно курил. Я опять поморщился; Жюстина пробормотала что-то нецензурное.

Номер 58 обнаружился в самом конце коридора: запах табака здесь был ещё сильнее, а воздух затянуло сизым дымом. Прямо по коридору виднелась дверь в душевую с санузлом: это был самый конец блока.

На замке двери горел красный огонёк. Впрочем, это было ненадолго: с должными разрешениями Линза может открыть любую дверь и любой шлюз, а в Портовой Администрации разрешений у меня хватало.

Линза скользнула мне в ладонь. Индикатор замка загорелся зелёным.

Дверь беззвучно отодвинулась в сторону.

— Вам что-то нужно в чужой комнате, — раздался за спиной чей-то голос, — или вы просто заглянуть решили?

Я резко развернулся на каблуках. Правая рука против воли потянулась к отвороту плаща, за пистолетом. Но в последний момент я удержался.

Из-за угла, затянутого табачным дымом, выступила темноволосая женщина. В отставленной руке она держала дымящийся мундштук. Голубые глаза смотрели возмущённо, почти враждебно: и здесь мы опять были незваными гостями.

— Национальная полиция. — ответил я, вместо пистолета демонстрируя женщине зажатую в ладони Линзу. Фудзисаки продемонстрировала свою, правую руку всё ещё держа за отворотом макинтоша, на кобуре. — Инспектор Штайнер, уголовный розыск.

— И у вас есть ордер? — не отставала женщина. Всё ещё глядя на нас, она затянулась, приложив мундштук к губам. Сигарета зажглась алым огоньком. — Что вам нужно от Хироко?

— Мне не нужен ордер. — сказал я (и это было чистой правдой: открывать двери я мог без всякого ордера). — Госпожа Вишневецкая убита.

Алый огонёк погас.

— Убита?.. — потрясенно прошептала женщина. Мундштук со стуком выпал из её пальцев. — Но как… почему… Хироко не… Что случилось?!

— Этого мы не знаем. — ответил я. — Пока не знаем. — запоздалая догадка пришла мне в голову, и я перешел в наступление: — Вы её подруга?

— Д-д-да, — заикаясь, ответила женщина. — А-Анжи. Анжелика Ицуко Г-Грушина…

Та самая Анжи, про которую упоминал Валленкур. Отлично.

— Я п-п-просто… — пробормотала, запинаясь, Грушина, — п-просто думала что она уехала… на выходные, к Сэйдзи… к её парню. А она…

— Часто отлучается? — спросила Фудзисаки, обменявшись со мной взглядом. Я едва заметно кивнул.

— Д… Да, — кивнула Грушина. — Они познакомились чуть больше года назад. Хироко стала ездить к Сэйдзи на выходные, уезжала к нему, когда у нас был отпуск…

— Каждые выходные? — уточнила Жюстина.

— Как получалось… — Грушина моргнула; в углах её миндалевидных глаз блестнули слёзы. — В последний месяц она уезжала очень часто, каждые выходные. Пару раз в середине недели… Здесь она оставалась только когда работа совсем поджимала. Она всё хотела переехать к нему насовсем, уйти с работы…

Она шмыгнула носом.

— Многие уходят с работы? — спросил я. Лояльность к работодателю в сатурнианском обществе обычно сильна — но не настолько, чтобы терпеть плохих работодателей бесконечно долго. Отчасти поэтому настолько же сильна была корпоративная культура.

— Не знаю, как в остальной Администрации, — покачала головой Грушина, — но у диспетчеров условия не блещут. Смены долгие, работа монотонная, а платят… — она пожала плечами. — Соцпакет тоже негустой… Тут и работают-то в основном, ну, понаехавшие, Сэйдзи, наверное, один был такой — из местных… Нас с Хироко и наняли-то из-за того, что тогда, два года назад, ушло много здешних диспетчеров, с Титана-Орбитального. Мы заселились вместе, дружим с тех пор… — Грушина снова заморгала. — А жалование подняли, но не настолько, чтобы хватило на квартиру в городе, не в Дэдзиме же…

Действительно, подумал я: низкую арендную плату Дэдзима с лихвой компенсирует соседями, гайдзинами и преступностью. В тесном же Титане-Орбитальном, где каждый клочок земли — на вес золота, цены, мягко говоря, астрономические. Мне, учитывая, сколько я платил за аренду своей квартиры, это было известно не понаслышке.

Учитывая, сколько крови льётся каждый год из-за этих клочков земли — тем более.

— …Почему её убили? — тихо спросила Грушина. — Почему — её? Хироко никогда… она всегда была такой доброжелательной, такой трудолюбивой… просто пыталась честно работать… почему — её?

— Мы не знаем. — ответил я, и в этом было куда больше правды, чем мне хотелось бы. — Но обязательно узнаем.

Грушина молчала, опустив глаза. Длинные волосы упали водопадом, скрыв её лицо.

— Вы позволите осмотреть её комнату? — спросил я.

— …Конечно, — сдавленным голосом произнесла Грушина. — Едва ли она уже… будет… против…

Она отвернулась.

Я промолчал и переступил порог.

* * *

Комната Хироко Вишневецкой была аккуратной. Отчего-то, несмотря на свои скромные размеры, она казалась едва ли не вдвое больше. Всю левую сторону комнаты занимал шкаф и узкая кровать (неудивительно, подумал я, что Вишневецкая переехала к Валленкуру при первой же возможности), затем маленький стол с висевшим над ним экраном и несколько шкафчиков на стене справа. Под стеной стоял одинокий вращающийся стул с тёмно-синей обивкой. Стены приобрели выцветший пастельный цвет.

Да, решил я, это было намного лучше капсульного отеля в Дэдзиме. Насчёт капсульного отеля на Минбане я не был бы столь категоричен, но от помещения, переделанного под гравитацию, я готов был ожидать худшего.

— Что мы ищем? — спросила Жюстина, входя вслед за мной. Дверь с негромким шипением захлопнулась за ней. — И кстати, я спускалась в их чёртов центр борьбы за живучесть, как ты мне сказал. Датчики там в полном порядке.

— А камеры смотрела? — спросил я, выуживая из кармана перчатки. Обыкновенные белые форменные перчатки, в таких случаях — совершенно незаменимые.

— Да смотрела я. — отмахнулась Жюстина. — Всё работает. Как бы наша убийца не испарилась из диспетчерской, это определенно было не через пожарную лестницу.

— Тогда остается только шлюз. — поджал губы я, натягивая перчатку. — А это дохлый номер, в космосе ищи-свищи.

— Так с чего мы начинаем?

Я призадумался. Взглядом я обшарил всю комнату, непроизвольно задержавшись на потолке. Так и есть — из дальнего угла чёрным глазком на нас таращилась камера.

— Начинаем мы, — вслух сказал я, — вот с чего. Ты обыщи шкаф. Я пока займусь столом.

— Что искать-то?

— Всё, что угодно. — я пододвинул себе стул. — У нас настолько мало улик, что сейчас сойдёт хоть что-то.

Фудзисаки фыркнула и распахнула шкаф. Я постучал пальцем по столешнице и не особенно удивился, когда компьютер сразу же, без дополнительных премудростей, включился. На столешнице проступила клавиатура; экран над столом зажёгся и затребовал пароль. Линза разобралась с этим очень быстро, и я забрался на рабочий стол.

За каждым использованием Линзы ведется строгий учёт — отслеживается и записывается каждое включение, и получить доступ к записям для Собственной Безопасности МВД было не просто, а очень просто. Я больше чем был уверен, что одна из этих милейших людей прямо сейчас заглядывала мне за плечо.

Меня это не беспокоило.

— М-м-м, какие милые трусики. — пробормотала Жюстина у меня за спиной.

— Положи на место. — бросил я. — Тебе своих мало?

— Уже и полюбоваться нельзя…

Я покачал головой.

Ничего очевидно подозрительного на компьютере Вишневецкой не было. Почту заполняли циркуляры и служебные записки Администрации, в основном непрочитанные. Учитывая, что такие циркуляры зачастую генерируются с минимальным человеческим участием, меня это нисколько не удивляло. В записной книге было много, очень много исходящих звонков Валленкуру: входящих тоже не меньше, но там наблюдалось хоть какое-то разнообразие. Из него я узнал только Грушину, а вот на одном звонке годичной давности моё внимание привлек адрес — Маруморийск, округ Рея: родители? Похоже было на то. Жуткая провинция, одно из тех орбиталищ по сто тысяч жителей, каких в Сатурнианской Гегемонии без числа. Я боялся даже представить себе жизнь в таком месте.

Я начал перебирать файлы: фотографии, фотографии, снова фотографии… надо будет поинтересоваться, сколько у диспетчеров Портовой Администрации оплачиваемых выходных, поскольку, судя по количеству снимков, Вишневецкая исходила вдоль и поперёк чуть ли не весь Титан-Орбитальный. Музыка, сериалы, даже небольшая аккуратная папка с порнографией, как и положено любой приличной девушке, была на месте.

И ничего, что могло бы намекать на то, почему Вишневецкую убили.

— Нашла что-нибудь? — спросил я, не оборачиваясь.

— Шмотки, шмотки и опять шмотки. — уныло ответила Фудзисаки. — После таких трусиков я ожидала чего-то более интересного.

— Они что, из одних завязок состоят?

— Ну-у-у… можно сказать и так…

— Они всё равно не вещественное доказательство, и перестань на меня так смотреть. — отрезал я. В своём фетишизме Фудзисаки даст фору некоторым сотрудницам пенитециарной службы. — Лучше проверь шкафчики.

— Ну ладно… — с сожалением протянула она и закрыла шкаф. Я же посмотрел на монитор.

Ладно. Я бы тоже не стал ничего хранить на устройстве с заводскими настройками доступа. Нет, компьютер заслуживал более пристального внимания, но эту работу я без зазрения совести оставил отделу киберпреступности. В отличие от меня, им за эту скучную и однообразную работу платят.

Итак, что остаётся?

У Вишневецкой могла быть при себе флешка — но тогда её скорее всего забрала убийца, и мы оказываемся в тупике. Или, что наиболее вероятно, Вишневецкая могла отдать такую флешку Валленкуру, если уж она переехала к нему жить. Или же…

Я отъехал от стола и выдвинул ящик. Кроме початой упаковки умной бумаги, в нём ничего не было. Я выдвинул второй ящик. Здесь были какие-то бумаги, открытки, кошелёк, из которого высыпались пластиковые сатурнианские марки. Карточки — это было уже подозрительно: наличные валютные операции отследить банально сложнее безналичных. Но здесь было слишком мало, сотня марок карточками по 25. Недолго думая, я обшарил и кошелёк — какие-то клиентские ваучеры («Кафе Хайфиш»? никогда не слышал, должно быть что-то новенькое), фотография, предсказуемо, Валленкура (распечатанная, это серьёзно), и ничего больше. Я всё же вытащил Линзу и сделал снимки: ваучеры ещё могли понадобиться, магазины и гастрономические предприятия обычно хранят информацию о постоянных клиентах. Затем я перерыл остальные бумаги и открытки. Ничего.

Я наклонился и выдвинул третий ящик. Ящик был завален распечатанными фотографиями, теми же, что я видел на компьютере Вишневецкой. Господи, сколько же она их печатала? Валленкур, Валленкур, Валленкур… а он даже довольно милый, когда улыбается. Некоторые фотографии были сделаны дроном с камерой — Вишневецкая и Валленкур на мосту Кодама, Вишневецкая и Валленкур на фоне Правительственного особняка, Вишневецкая и Валленкур на площади перед Домом Промышленности, Вишневецкая и Валленкур в Музее ксенобиологии (лишайники и папоротники под стеклом прилагаются), Вишневецкая и Валленкур…

Мои пальцы нашарили что-то под последней фотографией. Я бережно оттолкнул её в сторону.

Это оказался листок бумаги — настоящей бумаги, коричневатой, грубой, похожей на упаковочную. Совсем неудивительно — писчей бумагой, по причине дешевизны и многоразовости бумаги умной, не пользуются даже в Сибири. Печать фотографий и то происходит на умной бумаге, пусть и несколько более тупой — но на ней с таким же успехом можно печатать видеозаписи. Где ещё было найти обычную, доисторическую, бумагу? правильно, в упаковке от чего-то. Или в туалете.

Я осмотрел листок. Наверху его карандашом было выведено:

12.03 — 3-4.

TCD 51584.

— Жюст, — позвал я. — Подойди-ка сюда.

— Что там? — спросила Фудзисаки, оставив шкафчик. Она заглянула ко мне через плечо: — Нашёл что-то?

— Возможно. Жюст, ты видела почерк Вишневецкой?

— Почерк? — переспросила Жюстина и задумалась. — Нет, — сказала она после короткой паузы. — Не видела. Думаешь, это её?

— Может быть. — ответил я, разглядывая листок. — А может быть и нет. Как ты думаешь, «TCD 51584» похоже на код транспондера?

— На него и похоже, — пробормотала Жюстина, — пять цифр, всё правильно… погоди, двенадцатого марта?

— За три дня до того, как Вишневецкую убили. — сказал я.

* * *

Грушина дожидалась нас в коридоре, где сплошной завесой стоял дым: она снова курила, теперь уже прямо здесь. Я решил удержаться от замечания.

Курение успокаивает нервы. От этого табак не становится меньшей гадостью (в конце концов, нервы можно успокаивать и другим способом), но Грушиной определенно нужно было успокоиться.

— Вы что-нибудь нашли? — подрагивающим голосом спросила она. Её глаза были покрасневшими и опухшими от слёз.

— Нашли. — я продемонстировал ей листок. — Вам о чём-нибудь говорят эти цифры?

— Н-нет… — Грушина прищурилась, присматриваясь, и покачала головой. — Нет, не говорят. Простите меня, пожалуйста, но я впервые вижу этот листок. Откуда он?

— Мы нашли его в ящике стола. — сказал я. — Госпожа Вишневецкая ничего вам не передавала в последние три дня?

— Я её даже не видела. — грустно произнесла Грушина. — В пятницу мы работали в разные смены, я её не застала… — её губы задрожали. — Моя подруга мертва, а я не помню, когда я последний раз видела её.

— Не волнуйтесь. — мягко сказал я. — Госпожа Грушина, я вынужден буду просить вас не покидать Титан-Орбитальный в ближайшее время. Полиции может понадобиться ваша помощь.

— Я и не собиралась… Где Сэйдзи? — вдруг спросила она. — Что с ним?

— Господин Валленкур, я полагаю, у себя дома. — ответил я. — Он первым обнаружил тело госпожи Вишневецкой.

— О боги. — прошептала Грушина. — Бедный Сэйдзи…

— Не сомневаюсь. — кивнул я. — Скоро сюда прибудет экспертная группа. Возможно, им понадобится ваша помощь.

— Я… я поняла. — ответила Грушина.

— И перестаньте грубо нарушать нормы техники безопасности. — добавила Фудзисаки. — Неработающие датчики не освобождают от ответственности.

— Здесь вытяжка. — сухо ответила Грушина.

— Наличие вытяжки — тоже. — парировала Жюстина.

Грушина гневно уставилась на неё. Я поднял руку.

— Спасибо за то, что уделили нам время, госпожа Грушина. — сказал я.

— Не стоит… — начала она и осеклась. — Простите, господин инспектор. Вы найдёте её? Убийцу Хироко?

— Найдём. — твёрдо сказал я и отвернулся. — Хорошего вам вечера.

Особого выбора у меня не было: либо я найду убийцу, либо Мэгурэ сдерёт с меня три шкуры. Я предпочёл бы первое.

Грушина осталась стоять посреди коридора. На двери комнаты проступили иероглифы «ПОЛИЦИЯ — НЕ ВХОДИТЬ», оставленные моей Линзой.

* * *

— Тебя завезти домой? — спросила Жюстина, пока лифт спускался вниз, в Титан-Орбитальный. На этот раз за штурвалом была она. Я пожал плечами.

— Завези, конечно. — ответил я. — И забирай машину. Завтра утром заглянешь за мной, и будем работать дальше.

— Замётано. — согласилась Фудзисаки. — А с чем работать?

— С записями. Я надеюсь, хоть завтра Ямагата с подручными возьмётся за это дело… — так как практически любое преступление имеет какое-то отношение к информации, отдел киберпреступности постоянно завален работой. — Ещё надо бы полюбоваться на труп Вишневецкой и на результаты экспертизы… да и Валленкура опять допросить. Особенно теперь, когда у нас есть это. — я многозначительно постучал по внутреннему карману плаща, где, зажатый между кобурой и подкладкой, покоился листок с цифрами.

— Думаешь, Валленкур знает, что там? — спросила Жюстина.

— Скажем так, я подозреваю. — ответил я. — Как минимум, я подозреваю, что ему известно, что произошло три дня назад.

— Если что-то произошло. — поправила меня Жюстина.

— Ты сама в это веришь? — спросил я. — Это листок. Что ещё могло произойти такого, чтобы его можно было доверить только бумаге?

— И потом оставить в ящике стола? — спросила в ответ Фудзисаки. — Страшная тайна, нечего сказать…

— Если не знать, где искать? — уточнил я.

Жюстина хмыкнула.

— Посмотрим. — только и сказала она. Я развёл руками.

Когда мы вылетели из лифтового вокзала в Титане-Орбитальном, уже темнело. Люминёр в небе стремительно гас, пока не угаснул совсем. Небоскрёбы Инненштадта и жилые башни Ракунана, Штеллингена и Среднегорского загорелись гирляндами габаритных огней. Внизу, в Акиниве, бежали по эстакаде поезда метро. В цилиндрическом орбиталище нету неба: вместо этого огни города загорались сразу всюду вокруг нас. Я мог, подняв голову, разглядеть через колпак кабины созвездия огней Шамп-Марез и Тэннодзи, остроконечную спицу Штеллингенской телебашни — даже, приглядевшись, затерявшуюся где-то вдали Цитадель. Выглянула из-за облаков чёрная гладь Швестерзее в обрамлении фонарей набережной, и реки, сияющими нитями разделяющие город.

Когда Фудзисаки высадила меня дома, на Инзельштрассе, было уже совсем темно. Вывеска «АКУЛОНа» сияла во всю свою неоновую мощь, кислотными бликами играя на оконных стёклах. Здоровое пятно зеленого света падало на пыльную крышку рояля.

Тёмная квартира казалась ещё более пустой и недружелюбной, чем обычно.

Я скинул плащ и прошёл в комнату, включая свет. Ненавистные кислотные блики тут же исчезли. На проклятую вывеску у меня выходят даже не одно, а все окна, и если из кухни можно наблюдать только букву «А» (и то из угла, занятого раковиной), то в спальне я имею сомнительное удовольствие наблюдать это зелёное великолепие каждую ночь.

Толкнув дверь, я вышел на балкон, поёжившись от холодка мартовской ночи. В орбиталищах смена времён года только отдалённо напоминает свой первоисточник, Землю далёкого прошлого. Здесь всегда темнеет одинаково поздно, в начале весны и конце осени холоднее, чем летом, дождь идёт строго по расписанию, а снег всегда выпадает за неделю до Рождества. Маленький рукотворный мир, лишённый всякой случайности.

И очень хрупкий.

Я поднял голову кверху, к чёрной тени погасшего люминёра и огням города в небе. Стояла на удивление ясная погода: обычно в Титане-Орбитальном небо затянуто облаками, через которые едва пробивается свет люминёра, а в некоторые дни так и вообще не разглядишь ничего дальше собственного носа. Орбиталище действительно не было рассчитано на такое количество людей — и хотя системы жизнеобеспечения не могли оставить нас без воздуха, за всё приходилось платить. Например, пасмурной погодой.

Мне стало зябко. Поёжившись, я вышел с балкона, мысленно велев кухне заварить чай. Да, именно так: чай, потом поесть (суп!), а потом…

А что потом?

Я вернулся в прихожую, поднял с пуфика у зеркала плащ и запустил руку во внутренний карман. Пальцы сразу нащупали шершавую бумагу — настоящую бумагу — злополучного листка Вишневецкой. Я перевернул его и вчитался в написанное.

Вишневецкая скрывала, что четвёртый узел был занят — цифры «3–4» наверняка обозначали именно его. И вполне возможно, что он был занят не только вчера. Можно ли держать стыковочный узел свободным несколько дней в крупнейшем порту Сатурнианской Гегемонии, со сменой дежурств каждые двенадцать часов?

Логика подсказывала, что нельзя. А значит, либо я ошибался в своих догадках… либо загадочный корабль стыковался в Порту дважды.

Ассистент замерцал на краю зрения, и я поспешил на кухню, где чайник негодующе отсвистел последнюю трель и выключился. Нацедив заварки и залив кипятком, я опустился на табурет, грея ладони об чашку, и снова пытливо уставился на листок.

Может, узел был закрыт? Я мысленно вызвал страницу Порта и раздел объявлений. Отмотал на три дня назад: двенадцатое марта. Вишневецкую убили в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое.

Вот вам и мартовские иды.

Двенадцатое… «терминал Уэно, четвёртый узел»… ничего. Сообщение о поломке грузового конвеера на терминале, из-за которого пришлось остановить погрузочно-разгрузочные работы на два часа, я отмёл как несущественное: оно произошло за три часа до начала дежурства Вишневецкой.

Я прокрутил объявления дальше, на следующий день — тринадцатое число… и обомлел: сообщение, примерно в полдень, сообщало о «закрытии стыковочного узла У-4 для проведения внеплановых ремонтно-эксплуатационных работ», сроком до… я лихорадочно прокрутил новостную ленту вперед и выругался: сообщение, датированное 19:30 пятнадцатого числа, гласило, что «ремонтно-эксплуатационные работы на стыковочном узле У-4 закончены».

Вишневецкой не нужно было держать узел свободным. Всё это время, ровно три дня, он был попросту закрыт.

Я зло отхлебнул из чашки. Итак, допустим, узел был свободным. Почему именно четвёртый узел, хотя можно было бы преспокойно воспользоваться любым другим, вынесем за скобки: можно ли оставить что-нибудь на несколько дней в стыковочном узле в крупнейшем порту Сатурнианской Гегемонии?..

Куда интереснее другой вопрос.

Что именно?

Не раздумывая, я набрал Еремеева. На этот раз он снял трубку (образно выражаясь) почти сразу же:

— Алло? — ответил он, — Штайнер? Чего тебе?

— Занят? — спросил я, глянув на время. Рабочий день у Еремеева гораздо нормированнее, и сейчас уже должен был закончиться… но мало ли что.

— Ещё как, — заверил меня Еремеев, — в метро стою… Так чего ты хотел?

— Двух вещей. Почему ты не сказал мне, что четвёртый узел был закрыт всё это время?

— Ты и не спрашивал. А это было важно?

Я тяжело вздохнул.

— Вот поэтому, Жан, ты и не работаешь в уголовном розыске. — укоризненно сообщил я.

— И хвала богам, что не работаю. — отмахнулся Еремеев. — Кроме того, в дежурство твоей Вишневецкой четвёртый узел всё равно работал. И к нему никто не стыковался. А что второе?

— Второе? — переспросил я и вспомнил. — А, да. Жан, можно ли что-то спрятать в стыковочном узле в Порту?

— Если там проходил ремонт, то точно нельзя. — тут же ответил Еремеев. — Ремонтники бы заметили. Его всё равно чуть ли не по винтику разбирали…

— Стоп. — прервал его я. — А вот с этого места поподробнее. Насколько по винтику?

— Там что-то навернулось. — сказал, чуть подумав, Еремеев. — Не помню, что именно, фонариком не светил, но вроде что-то с системой. Так что данных там тоже толком не спрячешь, у шлюза и памяти-то толком нет.

— Ага. — только и сказал я.

— Слушай, Штайнер, поговорим попозже, а? Мне в дороге будет неудобно, я и так ничего не соображаю… твоими молитвами, между прочим…

— Обязательно. — заверил его я. — Завтра и поговорим.

— Завтра?

— Пока, Жан. — прервал я дальнейшие расспросы и отключился.

Придется верить Еремееву на слово, решил я. По крайней мере, пока что: мне очень хотелось удостовериться в этом своими глазами.

Но это не решало той проблемы, что я всё ещё не мог даже напасть на след таинственной убийцы. Если, конечно, у неё вообще был след.

Но кто-то перерезал Вишневецкой горло. Причём так, что выдать его за самоубийство было в принципе невозможно — это не «ударила себя в грудь ножом, и так сорок раз», нарочно такого не сделаешь. Вернее, не сделаешь без посторонней помощи.

Кроме того, три дня назад произошло что-то. Что-то такое, что Вишневецкая записывает дату на настоящей бумаге, карандашом. Что-то связанное со стыковочным узлом, который на следующий же день закрывается на ремонт…

Я опять вздохнул. Мне очень не хотелось этого делать, но придется совершить ещё один звонок.

Сейчас мне не хотелось этого делать особенно.

Я отпил из кружки, раскрыл адресную книгу и пролистал вниз, пока не нашёл нужный номер. Секунду я поколебался, но всё же набрал его. В ухе раздались гудки. Я едва успел сделать ещё один глоток, когда их сменил мягкий мужской голос:

— Вы позвонили в главный офис кооператива «Монплезир». Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы встретиться с госпожой Адатигавой. — произнёс я. Нужно отдать секретарю должное: от такой наглости с моей стороны он даже не помедлил. — Это важно.

— Виртуально или лично? — вместо этого спросил он.

— Лично. — уточнил я.

— Кто вы?

— Государев человек. — ответил я, назвав условленную кодовую фразу. На другом конце линии ответили молчанием.

Я ждал, облокотившись на стену и глядя в окно. Огни ночного города размывались в жёлто-оранжевое зарево, затмевая даже неоново-зелёное великолепие «АКУЛОНа».

— Госпожа Адатигава передаёт свои извинения, — ожила линия учтивым голосом секретаря, — и сообщает, что желает видеть вас завтра, в 18:40, в «Лепестке розы». Вас проведут.

— Форма одежды? — на всякий случай уточнил я. Такие детали лучше было выяснять заранее.

— На ваше усмотрение. — ответил секретарь. — Доброй ночи.

Связь оборвалась. Я вздохнул с облегчением. Без двадцати семь… пожалуй, управлюсь, а вот после этого…

Карта послушно раскрылась перед лицом — цилиндр орбиталища, развернувшийся в прямоугольник, на котором тут же выросли дома, проспекты и улицы. «Лепесток розы», «Лепесток розы»… ага, вот: Кирхвегерштрассе, дом 82-бис. Значит, Адатигава приглашает меня в один из лучших дамских клубов города.

Оставалось надеяться, что это не превратится в свидание.

Кирхвегерштрассе всё ещё находилась в Среднегорском, за добрых полгорода от меня, но тут ничего не поделаешь, решил я. Не стану же я отменять встречу: другой такой может и не быть. Да и ставить Адатигаву в неудобное положение мне хотелось меньше всего.

В конце концов, это было бы просто невежливо.