Ведьма и зеркало

Проснулась я, как водится еще до зорьки. Слезла с нетопленой печи, выпила чарочку водицы. Хорошо.

Только что-то покоя не дает. Как настырный комар кружит, вроде и не кусает, но писком изводит.

Покрутилась по комнате, собираясь, да так и не вспомнила. Ничего, вот подою свою красавицу, да в стадо выпущу, тогда уж точно пойму.

Хорошо на улице в ранний летний час, да больно холодно. Чувствуется, что осенняя непогода уже подкрадывается к нам. Поежилась и юркой мышкой нырнула в хлев. Здесь после сырой прохлады идущей от леса тепло.

Завидев меня, радостно прострекотала на своем Охта. Кречет мой белый. Прошлой зимой нашли мы с бабусей погибающую птицу. Принесли домой, обогрели. Да так и прижилась она здесь. За добро наше зимнее, подарки из лесу носит. Любит сесть на плечо и, аккуратно перебирая лапками, наблюдать за тем, что я делаю.

Зорька лениво выбралась из сена сваленного большой кучей в углу. И легонько боднула безрогим лбом. На, мол, хозяйка, дои.

Терпеть не могу молоко, но куда же без него? Ни масочку молодильную не приготовишь, ни больного не поддержишь. Присела, дою. А странное чувство надвигающейся беды все не проходит. Только сильнее делается.

Не знаю, как вытерпела, но только Зорьку выгнала за околицу, как сама в дом кинулась искать беду.

Пока делами занята была, солнышко выглянуло. Растянуло свои красные и фиолетовые лучи по небу. Разогнало мрак, оставив на его месте сумрак, да и показало мне, где прячется беда!

Притаилась она в углу! Зеркало!

Покрутила заморскую диковинку и так и этак. А отражение не меняется. Худеть надо.

Вздохнула, пошла пирожки искать. Просто вспомнила, что штук десять в подпол опустила, чтобы не испортились. Может быть, их не успели съесть? А худеть я после завтрака будет легче.

Убью! Вот только узнаю, кто тут был и сразу убью. Это же надо?! Все пирожки съедены, только пустое блюдо на полочке стоит!

Хотела уже приступить к допросу провинившегося, но его и след простыл. Лишь на столе тоскливо лежит записка.

«Вызвали срочно в столицу. Пирожки взял в дорогу. Решу дела — вернусь».

Обессилено опустилась на скамью. Еремей, Еремей, так-то ты отплатил за мою доброту. Уехал не попрощавшись. И пирожки забрал.

Вздохнула еще раз и взгляд за окно бросила. Ой, что же я сижу! Мне же цветень нужно собрать до полудня! Цветет эта неприметная травка всего одну неделю в году. И только в это время ее нужно собирать. Да не просто так, а по-особому, обрывая в трех коленцах от соцветия.

Схватила лукошко и бегом в лес. До полянки с цветнем больше часа идти. Редкая травка, но ужасно полезная. Сколько хворей лечит, ни одна другая так не сможет. А если еще и заговор хороший знаешь, то не будет лучшей помощницы ни роды принять, ни воина после сражения вылечить.

Хорошо на дворе светень — последний месяц лета. В это время лес полон грибов да ягод. Попросила белку принести, что-нибудь поесть, пока цветнем занимаюсь. Она принесла гроздь дикого винограда. Все же какое-то подспорье.

Быстро пролетело время. Вернулась домой, а во дворе меня уже староста поджидает. У него отец, яблоки с дерева решил обтрясти, да так и грохнулся со стремянки. Теперь лежит, стонет.

Быстро, связала цветень в пучки, да в тенечке повесила. Нельзя его просто так оставить. Вся польза уйдет.

Бросила тоскливый взгляд на печь, да и побежала к старостиному деду.

Раскинула над ним руки, позвала силу. Ой, не просто так стонет! Перелом, да еще и в нескольких местах.

Долго провозилась. Заговоры шептала, да лекарства давала. Долго ему выздоравливать. Долго. Да только теперь помочь я уже почти не смогу. От самого деда зависит, как скоро выздоровеет. Будет соблюдать мои советы — месяц и опять бегать сможет.

Усталая, но довольная вошла в горницу, а тут Игнатьевна стол накрывает.

Томленная в печи картошечка с мясцом, борщик, свежий хлеб — ароматы наперебой зовут всех к ужину.

Слюнки против воли побежали. Только и успевай сглатывать. Но я ведь худею?

Стараясь, чтобы меня не заметили, поспешила к сеням, да не тут-то было.

Игнатьевна, хоть глуха и слепа, но ничего в деревне не пропустит.

— Куда?! Ужин на столе, а ты в сени, — прикрикнула она на меня.

— Баб Клав, я худею, — тоненьким голосочком пропищала я, делая стратегический шаг назад. К двери.

— Вот поешь по человечески и худей. Я тебя знаю, целый день мотаешься, маковой росинки в рот не взяв.

И так мне себя стало жалко после ее слов, что ноги сами понесли к столу, на который Игнатьевна как раз чугунок с картошкой поставила. Но тут я вспомнила про зеркало, притаившееся в углу моей избы и снова предприняла попытку к бегству.

— А я блинчики испекла, да Селентий медку свежего собрал…

Остановилась. Знает, коварная, чем меня подкупить.

— И ватрушечки вот-вот поспеть должны, — как будто ни к кому не обращаясь, добавила Игнатьевна.

Зеркало? Отвернем.

Диета будет завтра!

Пришла домой, зажгла свечи, села на лавку. В животе тяжесть, но на душе тяжесть поболе будет. Даже отражение из зеркала смотрит укоризненно. Кажется, от обиды на хозяйку сейчас развернется и уйдет. Отвернулась сама. Может книга, Большая волшебная, знает, как помочь моему горю?

Книга, та из поколения в поколение передается. Много мудрости в ней и много ответов. Только найти их бывает не просто. Вот и сейчас, с трудом дотащила до стола огромный фолиант. Все-таки мудрость веками нажитая, тяжело дается.

Нашла раздел с красой девичьей, читаю. Сколько здесь всего! И от веснушек средство и от мозолей, и бородавки есть чем свести, и морщины разгладить. Всего не упомнишь. Нужно чаще заглядывать. А то девки да молодицы то и дело прибегают за снадобьем, лишь бы девичью красу приумножить.

Так, а вот и средства для фигуры. Ничего себе! Надо запомнить, не думала, что этот заговор помогает мышцы после родов подтянуть. Всегда считала его отличным средством от ушибов. Ой, а это что?

Стоп, опять не туда потянуло. Ищем нужный раздел. Вот же он, как я его смогла два раза пропустить?

«Если у ведьмы появился лишний вес, то выход только один. Меньше жрать», — сообщила мне книга.

Накрутила выбившуюся прядь на палец. Перечитала. Задумчиво потянулась, переваривая увиденное.

Нет, я, конечно, все понимаю, но ведь и так всего ничего ем. За целый день только борщик с картошечкой и с дюжину ватрушек, сегодня было. Большой, сладкий петушок на палочки, что Терентий принес, и виноград не считаются. Так, петушков было два, еще Игнатьевна одним одарила.

Еще блины были, но их тоже считать не будем.

Итак, что имеем? Я почти ничего не ем, но все равно толстею?!

Вскочила с лавки, начала мерить шагами горницу.

В чем же причина? Может, я воды много пью?

Подошла к деревянному ведерку с водой, скептически заглянула. Нет, вряд ли. И тут вспомнилось, что у Фимки невестка приезжая. Ведьмы-то не везде есть, вот и приходится бабам своими средствами спасаться. Может она что посоветует.

Выскочила во двор, поежилась. Надо бы шаль с собой прихватить, да возвращаться не хочется. Примета плохая. Пробежала по деревне к нужному домику, поскреблась в светящееся еще окошко. А там кто-то охнул, что-то гулко упало, а потом другой голос помянул всю мою родню в пятом колене. А мне — то что? И не такое слышала. Мужики они народ сварливый. Их лечишь, а они тебя поносят почем зря. Особенно заезжие.

Вышла Любава Путятишна на крыльцо, да я сама ей и залюбовалась. Знатное имя подобрали дочке родители. Черная коса, в мою руку толщиной, бровки в разлет, да глазки синее самого неба. Не удивительно, что Сашка к ней с пятнадцати сватов засылал, пока ее родителям не надоело, и за него замуж не выдали.

— Тебе чего на ночь глядя? — шепотом спросила она меня.

— Да, вот с просьбой к тебе. Помоги, расскажи, как у вас в городе девки худеют.

Рассмеялась она в ответ.

— Велика премудрость — одну кашу ешь, пока не похудеешь, да как солнышко к горизонту подбежало, окромя водицы ничего в рот не клади.

Загрустила я, домой отправилась.

Не люблю я кашу, сколько бы ни говорили, что полезная. Может, ну ее, стройность? И так вроде ничего. Сало пока по земле не волочится. И чего себя мучить?

* * *

Следующим утром.

Сижу, давлюсь гречневой кашей, да без фруктов, да без соли. Просто она в доме закончилась, а на ярмарку только через неделю идти. Чувствую, как злые слезы по щекам катятся.

Но я же решила! Мое слово кремень.

Как раз в тот момент, когда готова была кашей с курами делиться, в горницу влетает бесенок.

— Где Еремей?

Вот, ни здрасте вам, ни до свидания, а сразу, где предатель и мучитель.

— Уехал твой Еремей, — с обиды еще одну ложку в рот отправила.

— Как же так? — жалко хлюпнула носом Забава.

— Дела, — философски отвечаю и снова ложку в рот.

— А я ему чернобурку принесла, — опустилась на лавку девушка, и только что не плачет. Но часто-часто носом хлюпает.

Смотрю на нее, красавица, каких мало. Стройная, высокая, глаза, что драгоценный камень — изумруд. Волосы, правда, коротки, да в мужскую одежду одевается, но это дело поправимое. Одна беда уже четыре года, как сироткой осталась. Вроде и девка видная, да приданного нет, вот никто и не сватается.

— Ты не расстраивайся, — пожалела я девушку, он записку оставил, обещал вернуться. За тобой.

Ой, зря я это сказала. На девичьем лице расцвела счастливая улыбка, и теперь она готова была расплакаться от счастья.

Дернул же нечистый такое сказать… Хотя. Забава девушка хорошая, работящая. Еремей тоже ничего, если не считать коварного обмана с пирожками. Решено, нужно их поженить. Хорошая пара получится.

— Да, ладно тебе, — погладила сиротку по плечу, — может осенью еще и свадебку сыграем.

Не успела сказать, как снова на пороге гости. Может и мое счастье пожаловало?

— Эй, ведьма, выходи! — гаркнули за околицей.

Ага, на смертный бой. Знаем мы таких храбрых молодцев, два века, как приказом всех царей, запрещено ведьм истреблять, но эти все не успокоятся.

Вышла на крылечко стала в позу сахарницы, руки в боки. И как можно противнее спрашиваю.

— Чего надо?

— Письмо для тебя, от самой царицы! — торжественно отвечает стоящий на улице воин.

Я от удивления со ступеней чуть не свалилась. Мы же с царицей в ссоре, лет сорок как.

Хотя не так. Это бабка моя в ссоре, а я так за компанию. Даже причины ее не знаю.

«Повелеваю ведьме из деревни Трясуны, прибыть ко двору. Сейчас же!»

И даже личная подпись стоит.

Впервые молодец даже не вызвав на смертный бой победил.

Стою, хлопаю глазами, как какая-то благородная девица, а в уме прикидываю, чем мне это грозить может. Задумала что-то царица краев наших. Вот точно. Бабка мне про нее не сказывала, да сейчас и не спросишь. Ушла на Дальние луговицы травы на зиму собирать. Значит, выход один, ехать. На месте разберусь что делать. Чай не убьет, побоится.

— Жди, — коротко служивому отвечаю, а сама в горницу, собираться в путь-дорогу.

— Ты куда? — с лавки Забава спрашивает.

— В Молнеград, царица призывает, отвечаю, а сама в узелок смену одежды, да мешочек с крупой складываю.

— И я с тобой! — подскочила сиротка ко мне.

— Нечего баловаться, дома сиди, — строго ей отвечаю и за порог.

Посмотрел на меня растеряно служивый.

— А конь твой где?

— Где, где, не родился еще, поди, вот где.

— Так на чем же ты поедешь?

— Пешком пойду, — отвечаю, в сторону тракта разворачиваюсь, иду.

А служивый-то тонкий весь и хлипкий. Лет двадцати от роду, толку только то, что басом разговаривает. Он вздыхает и плетется за мной.

— Может, у кого коняшку попросишь? — жалобно так спрашивает. — А то до столицы три дня идти пешком.

— На сенокосе они нужнее, — не оборачиваясь, отвечаю. Путь хоть и не близкий, но дойду, чай не развалюсь.

Вздохнула и дальше отправилась.

Солнышко все выше, а мы все медленнее идем. Устали.

— Слышь, ведьма, давай на привал остановимся? Покушаем, отдохнем?

Покушаем, говоришь?! Представила, что мне кашу снова есть, только шага добавила.

— Царица, написала, срочно, так что некогда прохлаждаться, — как можно серьезней говорю, а у самой живот от голода сводит. Трели на все окрестности распевает.

Снова вздохнул служивый, да не решился с голодной ведьмой спорить.

Сколько-то мы шли с ним, только солнышко уже к западу клониться начало.

— Слушай ведьма, а давай мы вместе на моем коне поедем, глядишь, все быстрее будет?

Подумала, а действительно, все же у лошади четыре ноги и ходит она быстрее. Для обычной девки так-то путешествовать неприлично. Но я-то ведьма, у нас свои законы. Так и порешили. Только перед закатом выбрали себе полянку, да на ночлег устроились. Костер развели, лапника на постель натаскали.

Витязь откуда-то достал большой шмат сала и мне предложил. Глянула на него исподлобья, убрал и даже сам есть не стал. Кашей попросил поделиться. Наверное, чтобы мне обидно не было. Глупый, не обидчивая я. Но сало лучше при мне не есть.

Неспешно спустились на лес сумерки, а за ними и ночь пришла. Ухнула где-то сова, завел свою заунывную песнь шакал.

Хорошо. Лежу, смотрю на звезды.

Вдруг из чащи кто-то лезть к нам начал. Ломает ветки, ругается. Вскочили мы с солдатом. Он меч достал, я травки-помощники. Ждем, кто же выйдет, на наш веселый огонек.

И только приготовиться успели, как на полянку вывалилось чудище лохматое. Высокое, все в лохмотьях, да волосы в стороны торчат, на манер одуванчика. Насилу Забаву признала.

— Ты зачем здесь?

— Глашка! — со слезами на глазах кинулась она мне на шею. — Родная-я-я! Думала не найду вас, погибну в лесу-у-у!

— Говорила глупой, дома сиди, — строго так с ней разговариваю, а сама по спине плачущую девчушку глажу. — Лучше расскажи, почему в таком виде.

— Глаша-а-а, — девушка разрыдалась еще сильнее. — Ты уехала, а там Терентий за углом меня поджидает. Затащил в ближайший сарай и начал приставать. «Ты Забава девка ничейная и никому нужна не будешь. Тебе терять нечего. Давай Забава позабавимся», — говорит. Насилу ноги унесла. На его коня вскочила и за вами, а конь по дороге в кусты сбросил. Вас догнать не успела. А потом пешком шла. Назад боюсь и вас не встретить — тоже бою-ю-юсь.

Последние слова с трудом разобрала за непрестанными всхлипами.

— Служивый, тащи воду скорее, — говорю, а самой кровавая пелена перед глазами. Я когда в Трясуны от бабушки перебралась, сразу предупредила деревенских, что бесчинствовать не позволю. Каждого накажу, так что век помнить будут. Для нас ведьм закон не писан, мы сами закон творим.

За семь лет, что у них живу, все спокойно было. А только стоило отлучиться, как в разгул пошли.

Ну, Терешка, вернусь я! Земля гореть под ногами будет!

— Глаш, ты чего, — испуганно спросила Забава, забыв, что еще пару секунд назад рыдала у меня на плече.

Встряхнулась, как собака, сбрасывая с себя огненные искры, отпуская злость и усмиряя силу. Пугать обычных людей не стоит, взбешенная ведьма зрелище не для слабаков.

— На, — говорит солдат, и вместо Забавы мне водицу протягивает.

Посмотрела на сиротку и впрямь мне сейчас вода нужнее.

Поседели у костра немного, и спать легли, завтра дорога дальняя будет. На коне втроем сильно не поездишь.

Так неспешным ходом на третьи сутки дошли до Молнеграда. За последние дни каша так приелась, что смотреть в ее сторону стало тошно, не то, что есть. Одна радость: то там, то тут попадались ягоды ежевики, голубики, заросли кизила. Хоть Любава и не советовала, но все равно добавляла в кашу, чтобы с тоски ночами не выть.

А еще на второй день догнала меня Охта и больше не покидала, то седлая мое плечо, то носясь под небесами. Верность спасенной птицы растрогала до слез, и теперь время от времени я поглаживала ее по лапкам и жестким перышкам крыла.

Каким бы не был долгим путь, у всего есть начало и конец. Вот и мы чуть за полдень попали в Молнеград. Белокаменной скалой возвышавшийся над раскинувшимися в обе стороны золотыми полями.

Подошли к воротам, а там два стражника стоят, скучают. От полуденного солнца в крепостной тени прячутся. Увидели нас, подобрались. В глазах алчный огонек зажегся. Еще бы, нежданная прибыль в ручки-то плывет.

Подошли ближе. Солдат откуда-то из-за пазухи вытащил странную бляшку и стражникам показывает. Скуксились оба. Как будто из воздушного шара воздух выкачали. Но пропустили нас, пошлины не взяв.

Усмехнулась. Считайте, повезло, что у меня вымогать деньги не начали. А то вместе с деньгами и руки отсохнуть могли бы. Что-то настроение плохое последние дни. Может, заболела?

Пустынный город Молнеград в послеобеденный час. Никому не охота жариться на солнцепеке. Даже куры по траве возле заборов прячутся.

— В царицыны палаты направо, — говорит солдат.

— Э, не, — отвечаю. — К царице мы завтра с утра пойдем. Негоже с дороги пред светлые ее очи являться.

А мысленно добавляю. Негоже незнамо, что за дела творятся, идти к царице на поклон.

— Ты пока комнату нам в Петушке сними, — бывала я здесь раньше, все таверны приличные знаю. А не приличные нам и не надобны. — Да, водицы чтобы помыться накажи согреть. А мы с Забавой на рынок сходим, одежку, какую подберем.

На том и порешили.

Мы налево отправились, служивый прямо пошел.

— Глаш, — протянула Забава, стоило нам шагов на сто отойти, — а у меня денег нету.

— Зато у меня есть столько, что мне и тебе хватит и еще останется. —

Отмахиваюсь. Вот еще сиротку в лохмотьях заставлять ходить.

А рынок в столице знатный. Раскинулся он, сколько хватает глаз во все стороны. Здесь вам и суконный ряд, и ювелирный. Покупай, не хочу. Только животными торгуют на выезде, указом царицы, чтобы в городе вонь не разводить.

— Ой, Глашка, смотри, смотри! Калачами торгуют, — подпрыгивая на месте и дергая за рукав, воскликнула Забава.

Ой, дите малое, только, что с виду взрослая.

— Идем, — тяну ее за руку. Не отвяжется же, пока не купим.

Подошли к лоточнице, а каких только у нее кренделей нету! И с творогом и с фруктами, и пирожки различные. Только и успевай есть. И все такое румяное, наливное. А как пахнет, слюнки так и текут.

Зажмурилась, чтобы на всю эту красоту не смотреть. Полезла в кошель за медяками.

— Выбирай скорее, — говорю Забаве, а у самой настроение портится, того и гляди, кидаться на людей начну. Точно, заболела! Надо бы травок заварить, чтобы с простудой на чужой сторонушке не слечь.

И тут вспомнила я, что про Еремея спросить хотела, да слухи местные разузнать.

— А ты красавица не будешь? — удивленно спрашивает дородная баба продающая крендельки.

— Не хочется что-то сейчас, — полу правдиво отвечаю.

— Так давай я тебе с собой заверну, — обрадовалась она в ответ.

С тоской посмотрела, как порхают руки женщины, над прилавком заворачивая в серую бумагу несколько ароматных пирожков и большой сладкий калач.

— Скажите, а вы купца Еремея Кудрявцева, что торгует заморскими диковинками, знаете? — спрашиваю, а сама стараюсь на довольную мордашку жующей Забавы не смотреть. Даже бочком повернулась и будто бы ряды лавок рассматриваю.

— Как не знать? Его каждый в стольном граде, знает, — отвечает мне баба и сверток промасленный протягивает. — А вам зачем?

— Так знакомец он наш, хотели зайти поздороваться, да гостинцев передать, — а сама на ногу Забаве наступаю, чтобы та не сболтнула чего лишнего.

— Ну, тогда вам нужно прямо пойти, до последних рядов, — женщина махнула в нужную сторону, — а потом направо. Магазины смотрите. Сегодня Еремей пробегал, так что застать должны.

На том и расстались. Мы пошли Еремея искать, а баба зазывать новых покупателей стала.

Пробираясь между рядов то и дело останавливались, спрашивали то одну вещицу, то другую. Слушали, что рассказывает словоохотливый торговый люд и шли дальше.

Так, некоторое время спустя, Забава разжилась: белоснежной рубашкой, зеленым сарафаном с обережной вышивкой, чудесными сапожками и лентой для волос. Столько радости я давно не видела. Сиротка обнимала сверток с покупками и иногда кидалась, чтобы меня расцеловать.

Только обиделась, когда я сразу переодеться не дала. Негоже на грязное тело обновки одевать.

— Где же лавка Еремея? — задумчиво вопрошала я еще час спустя. Вроде весь рынок исходили, а магазина заморских диковинок так и не увидели.

— Так вот же он, — ткнул за спину мне скучающий рядом торговец.

Повернулась сзади только магазин «Дамская услада».

— Уважаемый, а вы уверены, что именно этот магазин Еремея, может у вас еще какой Еремей имеется?

— Правду говорят, что если девка хороша собой, то мозгов не надобно. — Обиделся торговец. — Говорю тебе это магазин Еремея.

Пожала плечами. Зайду в магазин, за спрос денег не берут.

Зашла и потерялась! Зачем сюда заглянула, забыла! Чего тут только нет. И перья разноцветные, словно радуга переливающиеся, и хрустальные, словно девичья слеза бокалы, и самоцветы разные. Но больше всего мне понравились книги. Толстенькие, что пирожки Игнатьевны, обтянутые кожей и все еще пахнущие краской. Так бы все и утащила домой. Потянулась рукой, погладила корешок одной.

— Чего угодно, госпоже? — как черт из коробки, выскочил паренек. И так низко кланяется. А у меня сердце захолонуло от неожиданности.

Отдышалась, говорю.

— Еремея мне.

А парень удивленно на меня смотрит, будто не понимает.

— Это Еремея Кудрявцева магазин? — видя, что толку не будет, уточняю.

— Да, — обрадовался продавец, поняв, наконец, что я от него хочу, — только его нету. Ушел уже. Завтра обещал с утра быть.

Задумалась и уточняю:

— Где живет, знаешь?

— Нет, — и для пущей верности головой помотал. — Покупать, что будете?

— Ничего не будем. — Честно отвечаю. — Лучше скажи. Записку передать сможешь?

— Могу, — вроде и улыбается, а по глазам видно злиться, что без навара остался. Ничего с него не убудет.

Написала я записку Еремею. Так, мол, и так. В столице, остановились в Петушке, нужно срочно встретиться. Повезет, сегодня записку передадут. Нет — завтра свидимся.

А в Петушке творилось что-то невероятное.

Стоило нам дверь открыть, как лавиной накрыл гомон множества голосов. Первая мысль — драка. Но нет. Все чин чином. Люди за столами сидят, каждый своим делом занятый. Кто ест, кто пьет, а кто просто так лясы точит.

— Что здесь твориться? — спрашиваю у служивого, с трудом пробравшись к занятому им столу.

— Говорят, сам князь Ольгред Зареченский пожаловал, да здесь свиту разместил, Только — то одна комната свободной и осталась, — а сам смотрит на меня виновато-виновато. — Да и говорят в Молнеграде нынче нет пустых дворов, все желающими найти царевну забито.

— Царевну? — переспрашиваю. Много слышала сегодня, но вот про царевну ни словечка.

— Так пропала, четыре седмицы назад, — удивленно солдат отвечает. — Неужто не слыхала?

— Откуда? Будто бы дел у меня больше нет, как царские сплетни собирать.

А сама думаю. Вот она причина. Век не вспоминала о ведьмах царица, а тут-то вспомнила. Я все голову ломала, а ответ-то словно былинка, на воде плавал.

— Так что с комнатой-то делать будем? — все также виновато спрашивает спутник.

— Я могу и на сеновале ночь провести, а вы поместитесь?

— Поместимся, — отмахнулась от него. — Хозяина тюфяк попросим выдать, чтобы и ты поместился.

— Но как же с незамужними девками негоже!

— Негоже, мне тебя потом лечить или руки распускать, — рыкнула в ответ. А у самой мысли уже по залу плавают, кто что кушает, проверяют.

Разозлилась на себя и так резко встала, что стул неловко обронила. Хорошо, что в общем гаме звук потонул, лишь ближние соседи укоризненно посмотрели.

— Вы ешьте, а я мыться пошла.

Уходя, заметила два сочувствующих взгляда, раззадоривших не хуже красной тряпки для быка. Еще чего меня жалеть вздумали!

Взлетела, словно птичка по ступеням, да не рассчитала — налетела на кого-то и вместе с ним в полутемный коридор рухнула. Он, сильно ударившись затылком, ну, а я мягонько сверху.

— Я, конечно, еще полежать могу, но людям ходить мешать будем, — услышала ворчание своей негаданной перины.

Что за день-то такой?!

Стала сползать, да ногами в юбках запуталась и вместо того чтобы встать носом в широкую грудь уткнулась. Хорошо пахнет, не пойму чем, но о море напоминает. Была я как-то, раз на морском берегу. Век помнить буду!

И этот запах, словно по волшебству, успокоил меня. Как будто дождь прошел и оставил после себя ласково припекающее солнышко. Аж сама не поверила. Только встала я уже без смущения и без злости, клокотавшей в груди минуту назад.

— Прости, добрый молодец, — кланяюсь, а сама украдкой рассматриваю.

Высокий, на голову Забаву выше, а она у нас в деревне самая высокая девка. Плечистый, про таких говорят, и дом срубит, и поле спашет. А вот дальше — сплошное разочарование.

Чернявый. Волосы короткие, так в разные стороны и торчат, а мне по нраву, когда колечками на плечи ложатся. Да и цвета русого привычнее. Глаза голубые, скулы широкие, да маленькая ямочка на подбородку. А вот губы мне нравятся. Не большие и не маленькие, не пухлые и не тонкие, такие как я люблю.

— Нравлюсь? — насмешливо спрашивает. Паршивец, заметил мой интерес.

— Нравишься, — вздыхаю. — Только надо что-то с волосами сделать. Да цвет глаз поменять. А еще роста, чуток поубавить и почти мой идеал получится.

Пока говорила, лицо богатыря на глазах менялось, а под конец так перекосило, что я бояться начала. Почти.

— Ведьма! — зло бросил богатырь. Вижу, добавить что-то хочет, но молчит, лишь руки в кулаки сжал, да зубы сцепил.

— Да я и не отказывалась, — отвечаю.

— А смысл отказываться. Сразу видно: ни воспитания, ни фигуры. Один гонор, что на десятерых хватит.

Теперь уж я, руки в кулаки сжимаю, да гневно смотрю. От былого спокойствия и следа не осталось.

— Уж, не со своего ли лика, портрет писал? — уточняю, а сама бочком по над стеночкой, в сторону вожделенной двери пробираюсь. — Может тебе травки, какой заварить? Хотя нет, травками воспитание не восполнишь. И вежливость не заменишь, — и не важно, что это я на него упала. Главное он не извинился!

Не знаю как в столице, а в деревне злой мужик и в глаз дать может. Я-то своих сразу отучила, а заезжие иногда пытаются. Постоять-то смогу. Магия в обиду не даст, а вот лечить потом не хочется.

Пока богатырь пыхтел, пытаясь, ответ умный сказать, я и нырнула в комнату, отгородившись от всего света дверью. Повезло, что наша комната первая слева была.

Думала, что ломиться станет, честь свою поруганную отстаивать начнет. Потому и запор на дверь накинула сразу. Вот только богатырь все же о воспитании вспомнил и в чужую опочивальню без разрешения не полез. Так что, простояв, прислушиваясь с минуту, полезла купаться в еще обжигающе горячую воду уже дожидавшуюся нас.

— Глаша, — робко позвала меня Злата, из-за двери вырывая из сладостной дремы. И когда только успела в нее провалиться?

Позвала домового, попросила открыть дверь девушке, пока сама вылезаю из корыта, да одеваюсь.

— На кухне каша закончилась. Только завтра привезут крупу, и у нас ничего не осталось, — а голосок то совсем расстроенный. — Вот овощи варенные передали. И мясо варенное, специально для тебя готовила. Жена трактирщика просила кланяться и передать, что от них тоже худеется хорошо. Главное сладости, да выпечку не есть, — удивленно смотрю на сиротку. — Может, попробуешь?

— А трактирщица, она какая? — осторожно так спрашиваю.

— Красивая, — отвечает забава, а сама поднос на столик ставит. — Правда волос седой попадается.

— А похудеть ей не надобно? — уточняю для непонятливых. Сколько видела трактирщиц, все в теле были. А здесь хозяин еще два года назад вдовцом был. Видно новую жену в дом взял.

— Нет, вроде, — задумавшись, отвечает.

— Тогда давай свои овощи, милостиво отвечаю, а у самой от нетерпения руки подрагивают. Я же мяско люблю!

Хорошо жить, когда сыт! Даже если булочек не дали. И мир как-то добрее сразу становится и кровать в таверне мягче.

Даже похрапывающий солдат на тюфяке в ногах не мешает.

Проворочалась несколько часов, уснуть пытаясь, а потом тихонько оделась, накинула плащ, выскочила во двор, чтобы соседям по комнате не мешать. Только хотела присесть на ступеньки как на улицу вывалилась пьяная компания. Тут посидеть спокойно не дадут. А мне подумать о многом надо.

Может лошадок проведать?

С детства люблю лошадей. В бабушкиной деревне, Листяках, конезавод есть. Знатных вороных коней, с длинной мягкой шерсткой, в нем выращивают. Мало кому по карману эти красавцы, но дед Микай, главный конюх, часто меня тайком на них верхом катал.

Вернулась в таверну, попросила у уставшего хозяина яблок и сбежала на конюшню. А здесь тоже не протолкнуться. Все денники заняты, да еще несколько верховых, нераседланных у коновязи снаружи стоят.

Прошла по проходу, будто купец, рассматривая местное население. Хорошие лошади холенные, явно хозяевами не обделенные. Только наша сиротливо в последнем стойле приютилось и грустно смотрит на своих более родовитых товарищей. Погладила ее звездочку на лбу, а она носом тычется, почуяв лакомство. Отдала одно яблоко ей, второе себе оставила. На всякий случай. Хоть и нельзя, а то, что есть душу греет.

Решила прогуляться в другую сторону денников, посмотреть коней по правую руку от входа что стоят.

Тут-то меня и заметил конюх. Лицо заспанное, волосы взъерошенные.

— Глашка, ты что ли?

— Я, — отвечаю. Лет пять назад приятель мой из Листяков в столицу на заработки подался, да так тут и осел.

— Тебе чего здесь?

— Царица к себе позвала, — равнодушно отвечаю и яблоко из руки в руку перекидываю.

С улицы послышался топот копыт.

— Я щас, а ты тут поосторожнее. Князь Ольгред не любит, когда возле его коней чужие крутятся.

Мысленно пожала плечами. А кому понравится? Свести животинку не хитрое дело, а вот вырастить такую, чтобы тебя с полуслова понимала целое искусство. Унесся конюх встречать приезжих, а я пошла в ту часть конюшни, то хуже была освещена. Оно и понятно. Не гоже всякому прохожему показывать, что за сокровища здесь стоят.

Красивые рыже-белые красавцы с гривой и хвостом пола касающимися. Такие же длинношерстные, статные. С умными глазами, только и провожают меня взглядом. А я иду и даже руку ни к кому не протягиваю, чтобы погладить. Настолько меня восторг охватил. Одно такое животное полцарства стоить будет.

Почти дошла до конца, как на меня пес выскочил. Огромный, лохматый и такой же пятнистый. Начал зубы скалить, да шум поднимать.

— Кыш, бестолковый, — топнула ногой. Я лесная ведьма. Меня животные слушаются. А этот пуще прежнего заливается.

Пожала плечами, пусть лает, если хочется, и пошла дальше.

А в последнем стойле красавец стоит. Даже из здешних лошадей выделяется, чего уж говорить о виденных мною. Подняла щеколду, скользнула в стойло, чуть дверью псу нос не прищемила. Будет знать, как ругаться на ведьму.

Всхрапнул конь и за яблоком потянулся. Наглый, какой не успели познакомиться, а уже лакомство отобрать пытается. Кого-то он мне напоминает?

Увернулась ловко и рукой провела по мягкой, словно шелк, шерстке. Чистый, только купаный, еще немного влажный на ощупь.

А конь постоял мгновение, давая себя рассмотреть и потрогать, а потом снова за яблоком полез.

— Держи, — рассмеялась, протягивая краснобокое угощение и продолжая гладить крутую шею.

— Это что такое?! — раздался почти драконий рык за моей спиной. Даже собака лаять перестала. Видно из уважения.

— Не ори, — не оборачиваясь, отвечаю. Оно мне надо, знать, кого в предутренний час здесь носит. А сама мягкую шерстку перебираю. Вот бы вспорхнуть сейчас в седло и пронестись по полям догоняя рассвет, растворяясь в каплях росы и превращаясь в солнечный свет. Почувствовать шепот ветра целующего лицо…

— Ой! — от неожиданности, что кто-то схватил меня за ухо и поволок за собой закричала, что есть мочи. — Люди добрые, помогите! Убить пытаются, — так же громко, но теперь уже просто веселясь, заорала уже в дверях в конюшни. Видно хозяин лошадки объявился, сейчас воспитывать будет. Пытаться.

Вспорхнули потревоженные криком птицы примостившиеся ночевать на ближайшем сарае. Оказывается уже и солнышко встает. Вон розовая полосочка на востоке появилась. Извернулась, ухватилась за створку конюшенных ворот, чтобы дальше никуда не тащили.

— Убивают! Спасите! — кричу, а сама краем глаза замечаю, что дружок мой старый стоит рядом с открытым от удивления ртом, а помочь не пытается. Интересно чего это он?

— Не волнуйся, жить будешь, — злым, как сто болотников, голосом пообещал мужчина, — только сидеть недели три не сможешь.

— Это вряд ли, — магию позвала и сделала ухо скользким, как разлитое на полу масло. Одно движение головой и я на свободе. Но только сбежать хотела, как перехватили за то место, где талия у девушек бывает.

— Не так быстро, вот выпорю и сдам градоправителю за конокрадство, тогда и побегаешь, — в пострадавшее ушко шепчут, а мне от дуновения воздуха щекотно. Пнула пяткой наугад, не попала.

— Какое конокрадство?! — возмущенно спрашиваю, только дошло, что этот чурбан обо мне подумал. — Я честная ведьма!

— Ну, раз ведьма, то я тебя ведьминому кругу сдам, пускай сами наказывают, — услышав такое заявление, даже шутить расхотелось. Наказать не накажут — не за что, но и по головке за поднятый шум не погладят.

— Отпусти, — другим, спокойным тоном, говорю, — я твоего коня только посмотреть хотела.

— Все так говорят, — перехватил меня и на плечо закинул, к светлеющему небу пятой точкой. Словно я барашек, а не взрослая и вполне состоявшаяся ведьма. И совсем легко понес куда-то!

Попыталась ногами отбиваться — перехватили и сжали так, чтобы больше не могла шевелиться. А когда кулаками решила в спину молотить, погладили по тому месту, что в небо смотрит.

Замерла.

— Будешь брыкаться — продолжу, — все тем же злым голосом пообещал схвативший меня мужик.

И сразу желание драться испарилось. Не сказать, чтобы мне не понравилось. Но, во-первых, мужик не знакомый, во-вторых, не особо приятный, раз к градоправителю несет, а в-третьих, знаем мы, что за такими вот поглаживаниями бывает. Детей уже прорву принять успела.

И вот еду я таким странным способом и судорожно придумать что-то пытаюсь. Магия наша лесная на защиту не сильно рассчитана. Мы можем вылечить, помочь с урожаем или скотиной. К нам тянутся животные, от нас зависит само существование этого мира. Но вот чтобы защититься от разбойников — то только если смекалка что-то подскажет, как с ухом. А вот размахивать мечами или кидаться огнем, как боевые ведьмы в старину — не можем. Противно нашему естеству.

— Слышь, мужик, — говорю, — не конокрадка я. Хочешь, докажу?

— Докажи, — милостиво так отвечает, а сам продолжает идти.

— В таверне со мной служивый остановился. Царицын посыльный. Он может подтвердить.

Мужик остановился и меня с плеча сгрузил, так что смогла разглядеть того самого богатыря, с которым вчера столкнулась. Вот угораздило же!

Он меня тоже рассмотрел и хмыкнул, мол, кто бы сомневался.

— Ладно, — отвечает, — Давай посмотрим на твоего служивого.

Обратно на плечо закидывать не стал и на том спасибо. Но за руку крепко взял, так чтобы не вырвалась и не сбежала.

А во дворе постоялого дома суматоха твориться. Бегают князевы дружинники, что-то разыскивая. Шепчутся бабы, столпившись кружком. Хоть не слышу, а так знаю, что обсуждают. Точнее кого.

А посреди двора стоит растерянный солдат в одних портках и нижней рубахе. Как спал, так и во двор выбежал. Увидел меня, обрадовался как родной.

— Тебя где носило, — подскочив, спрашивает. — Тут кочевники к столице подступили. Брать собираются, а ты неизвестно где.

— Какие кочевники? — не поняв, переспрашиваю.

— Знамо какие, с Гринейских степей пришедшие.

— А ты ничего не путаешь? — стараясь сдержать улыбку.

Богатырь стоит рядом не вмешивается, а у самого губы подрагивают. Видно тоже знает этих кочевников.

— Нет, с утра шум поднялся, крики, гомон. Видно совсем под стенами лагерь разбили. Дружина князя повыскакивала, стали главу своего искать. Ан нету его нигде. Может кочевники выкрали, как думаешь?

— Нет, вряд ли, скорее с какой-нибудь молодкой сам загулял, — отвечаю, а сама только богатырю хотела солдата представить, как смотрю у него опять лицо от гнева перекосило. Может болезнь у него нервная. Так я вылечить смогу. Только с царицей разобраться сначала надо.

— Ты чего? — ласково так спрашиваю, да по руке успокаивающе глажу. Хорошая рука сильная. Такая подкову согнет, что твой лист. И вообще приятно так гладить теплую слегка шероховатую кожу на запястье. Странно-то как.

Удивленно посмотрела на мужчину, а он и не злиться уже. Только прищурившись, смотрит на меня. Чудеса.

— Князь, батюшка, — подскочил к нам еще один богатырь, да в пояс поклонился. -

— Мы везде тебя обыскались! Думали, что украли тебя кочевники проклятые!

— Нету, кочевников, — отвечает… князь? — Кто дежурить должен был?! — а сам такой грозный, брови свел, взгляд недобро сверкает…

Почему-то снова погладила по руке. Честное слово, не знаю с чего это я.

Удивленно посмотрел снова на меня Ольгред, словно только вспомнил, чью руку до сих пор сжимает.

Заметил это и служивый.

— Нехорошо так ходить, — говорит и руку мою из князевой вынимает. А потом меня, как бы случайно за спину ставит. — Пусть ты и ведьма, но девичью честь все равно нужно помнить.

Вспыхнула как маков цвет. Наверное, щеки краснее волос стали.

А у князя глаза прищурились и так недобро в нашу сторону смотрит.

— Он, — обиженно начала оправдываться, — решил, что я его коня свести хочу. Градоправителем ругался и ведьминому кругу сдать обещал.

— А нечего было одной ночью шастать, — даже не подумал жалеть солдат. — Разбудила меня, никто бы не тронул.

Только открыла рот, чтобы ответить добрым словом на чужой выговор, как князь спросил.

— Это тот самый служивый? — и так оценивающе на него смотрит.

— Он самый, — отвечаю, а сама в бок толкаю солдата. — Показывай быстрее штуковину.

Наверное, я не понятно сказала, потому что трое стоявших рядом мужчин стали смотреть куда-то в сторону. Удивленно смотрю на всех по очереди, а они взгляды отводят.

— Гла-а-а-а-шка! — откуда-то подскочила Забава в новое платьице одетая. — Я так испугалась, когда проснулась, а тебя нету. Когда Еремей прийти должен? А на площадь пойдем? Мне Лита, дочка трактирщика сказала, что ночью приехали циркачи. Представляешь самые настоящие! А к царице тебе обязательно сегодня идти? Может лучше завтра? — скороговоркой перескакивая с одного на другое, спросила девушка.

— К царице? — переспросил князь задумчиво.

— Ну, да к царице, Глашку вызвали, — с ходу сдала меня сиротка.

— Значит, ты та самая ведьма, за которой посылали? Я думал она уже старая.

— Бабка моя старая, но она с царицей в ссоре, — буркнула в ответ, высвобождаясь из объятий повисшей на мне Забавы. Надо бы ее как-то отучить…

Может быть, и меня царский взор обошел бы стороной да выбор не велик. Всего две ведьмы государство. Вот и выбирая между двух зол, правительница за мной послала.

Мало нас везде, где-то пять, где-то семь, а где-то одна. Коли род ведьмин прервется, тут же на ее место новая жить придет. Потому как без присмотра погибнет любое государство. Кто обряды будет справлять? Урожай благословлять? Храмовники? Так у них свои обязанности. Судьбы людские расплетать. Мы к ним не лезем. Они нас почитают.

А все потому как природой предусмотрено, чтобы гармония в мире была. Каждому своя обязанность. А чтобы ведьм много не стало, у каждой рождается только одна дочка. Редкий случай две. Но всегда с даром. И всегда первой. А потом, сколько не старайся одни пацаны будут.

А храмовников и так никогда много не будет, потому как идут в них люди не от хорошей жизни.

— Да покажи ему медальон! — прикрикнула на служивого, надоело стоять. Да людей во дворе развлекать. Ишь шушукаются, где князь был, да с кем, да что будет, если царица наша узнает. Есть хочу!

— Вот, — послушно протянул князю витую медальку на тонкой цепочке. Даже с шеи снять не поленился.

Только Ольгред даже не взглянул на нее, отмахнулся.

— Раз ты та самая ведьма, — говорит, — почему вчера не явилась в царские палаты?

А сам брови строго насупил.

— Поздно было, — вот еще оправдываться.

— Ах, поздно было, — а голос, какой вкрадчивый. Предчувствуя, что сейчас случиться малоприятная для меня вещь, попыталась шмыгнуть в открытые двери таверны. Но не тут-то было. Перехватили поперек туловища, да на коня закинули. — Значит, сегодня будет рано. — И сам сзади сел.

Только открыла рот, чтобы возмутиться, как поняла, на какого коня посадили. И даже желание возмущаться прошло. Так и так нужно в царские палаты идти. А тут еще и на каком коне.

— Ты что? — удивленно спрашивает в самое ушко, даже выбившиеся волосинки шевелятся. Щекотно.

— День хороший будет, — а сама чуть не мурлыкою от удовольствия. Еще бы на таком коне прокатиться, это тебе не сало у строгой хозяйки умыкнуть. Чистое блаженство.