Через несколько дней история с рисунками Йота получила неожиданное продолжение. В школе, на перемене, ко мне подошел Суесловец, он же — Змий Прямоходящий. Он и в детстве всегда был серьезным. Те, кто не знал его, думали, что он сердитый.

— Ты когда-нибудь бывал дома у Йота? — спросил Суесловец, лениво вращая верблюжьими челюстями.

— Был, — сказал я как можно небрежнее, потому что почувствовал, что разговор пойдет о заветной тетради, которую Йот прячет в коробах. Суесловец потоптался на месте, мощно сел за мою парту, поглядел, как я ем принесенный из дома коржик.

— Макеты космических ковчегов видел? — спросил Суесловец, но было уже ясно, что речь пойдет не о них. — Йот тебе тетрадь не показывал? — спрашивает, а я коржик спокойно жую.

— Какую тетрадь?

Нетерпение уже распирало Суесловца.

— Нет, не школьную… Ну, там еще про меня… Как я с Ноемой на одну планету летал.

«Ты?!»— чуть было не вырвалось у меня, я даже поперхнулся. Мне-то все стало ясно. Йот надул нас. И, может быть, не только нас. Мне бы промолчать, но вид у Суесловца был настолько самодовольный, что умолчать было невозможно. Да и обидно за себя стало. За себя и за Ноему. Я смотрел в окно на блестящую крутую железнодорожную дугу, на которую сеял осенний дождь, мелкий и, наверное, холодный, на почерневший д-образный мост, на который тоже сеял осенний дождь. Я напряженно размышлял, говорить ли Суесловцу правду.

— Где ты планету от религиозных тиранов спасаешь?

Суесловец просиял. На том надо бы и закончить мне, а Суесловец возьми да отломи от моего коржика. И стал самодовольно жевать своими верблюжьими челюстями. Мне не жалко, но надо хотя бы спросить, а он с таким видом отломил, будто одолжение сделал. Жует, а сам на Ноему поглядывает. И даже звук какой-то самодовольный издал, похожий на тот, когда паровоз сипит паром. У меня в пальцах маленький кусочек остался. Мне его доедать расхотелось.

— Йот — идеальный рассказчик! Кому рассказывает, того и делает главным героем, — как можно небрежнее сказал я, будто всегда знал об этом. А Суесловец побледнел, а глаза его сделались неосмысленными. Тупое выражение сковало лицо Суесловца.

— Ну, Йот!.. — с угрозой проговорил Суесловец, поднимаясь из-за парты и превращаясь в Прямоходящего Змия. — Ну, Йот!..

Прогремел звонок.

— Ты, Йот, за это ответишь! — Суесловец даже не взглянул на Йота, а тот, точно догадавшись, о чем идет разговор, малиновый, будто после урока физкультуры, смущенно елозил по своей парте.

У меня не было обиды на Йота. Весь урок я искал в Йоте недостатки, чтобы было за что побить такого… такого… такого… Ну, провел он нас с Суесловцем! Ну, может, еще кого провел… И тут я чуть было не подпрыгнул, вспомнив картинку за бумажной шторкой. За что же он Ноему? Уставившись в окно, я полностью отключился от классной жизни. Прижелезнодорожная ветла гнулась при порывах ветра, блестели под дождем две крутогнутых колеи среди потемневшего щебня, чернел д-образный мост. За что Йот так Ноему?.. Если бы он обернулся, я бы убил его своим взглядом. Но Йот не обернулся. Он держал в дрожащих пальцах щепку с изображением черепа и скрещенных костей. Щепку, должно быть, прислал Суесловец. И вдруг до меня дошло очевидное: Йот любит Ноему! Не я и не Суесловец летали на чужую планету спасать девушку — летал сам Йот. Он не решается признаться Ноеме, что любит ее и показывает рисунки своим одноклассникам, надеясь, что мы проговоримся, и тогда Ноема узнает о его любви. Тут прогремел звонок, Суесловец обернулся ко мне и подмигнул. С двух сторон мы двинулись к парте Йота. Он издал какой-то сожалеющий чмокающий звук и как-то заискивающе оскалил зубы. В пальцах он вертел щепку с пробитым черепом и с напряжением следил за нашим приближением, а локтем вытирал тревожный пот с малинового лба. Йот хотел встать, но замер в каком-то неестественном полустоячем состоянии. Мне стало жалко Йота. Он посмотрел на меня в поисках поддержки.

— Что же ты за дураков нас держишь? — неприязненно оглядывая Йота, напористо сказал Суесловец и ткнул его кулаком в плечо. Йот что-то отвечал, но говорил через легкую дрожь. Это нехорошо подзадоривало Суесловца, и он придирчиво и ехидно сказал:

— Это ты про себя все нарисовал! И за шторкой… Только волосы себе приделал! — И нехорошо рассмеялся. Мне не было смешно, но я по-обезьяньи натянуто захохотал. Йот, умученный последними словами и нашим смехом, издал немыслимый звук и со слезами выбежал из класса. Выглянувшее из-за туч обыденное солнце, раздвоившись, блестело на рельсах. А я хохотал вместе с Прямоходящим Змием и почти ненавидел себя.