Бояться нежности                            не надо, Она и в наши дни нужна. Как пашне — ливни, Солнце — саду, Крутому берегу — Волна. О, нежность женского признанья, Объятья краткие отца, — Они в годину испытаний Рождают мужество бойца.

Ходят пары с протяжною песней И целуются жарко во мгле. Но чего же я жду? Всем известно, Что тебя уже нет на земле. Двойники, мне сказали, бывают. Ты в другой, может, отражена? Вон и воды луну отражают, Но в воде-то совсем не луна.

Вот и кончилось,                         кончилось лето. Под высокий призыв журавлей, Потревожены ветром рассвета, Стайки листьев слетают с ветвей, Что же в этом особого? Просто Повторяется заповедь лет. Но вошел в обнаженные рощи Беспощадный Пронзительный Свет. И видней —              грозовые заметы, И бугры узловатых корней… Паутинка,             державшая лето, Дрогнув, Лопнула между ветвей.

Циклон берет На Севере разбег, И разрывает воздух разогретый, И, как десант, Выбрасывает снег В уральское Встревоженное лето. Июньский снег — Не радость, а беда, Июньский снег — Тяжелая забота. Заснеженные смотрят города В поля,          где под угрозою работа. Июньский снег Ложится на сады, Да так, Что ветки мощные ломает. И пар валит клубами от воды, Как будто пруд кипит И выкипает. Июньский снег растает,                                     как беда. Но в нем была губительная сила. Ах, если бы судьба нам никогда Июньский снег                       в сердца не заносила!

Слыша дальнее громыхание, Все стихает в полях, в лесах. Как томительно ожидание, Как похоже оно на страх. Каждый кустик И стебель Стелется, Словно спрятаться захотел. Не хочу замирать,                         как деревце, Перед ливнем гремящих стрел. Мелкой дрожью река охвачена. Но ударил ливень косой… Сколько времени зря потрачено На затишье Перед грозой.

Тугие ветры До заката Из леса выкатят грозу, Где сосны — Сверху желтоватые И закопченные — внизу. Их словно время опалило, Промчавшись огненной рекой. Но в опаленной части — Сила, Опора Кроны молодой. И снова молнии сверкают Щербатым лезвием косы. Стволы скрипят, Но помогают Ветвям Отбиться От грозы.

Беднее обмелевшая река, Над ней уже                 не видишь рыбака, По ней плоты — Земные облака — Теперь не проплывут издалека. Лови дождинки или не лови, — По ливню непришедшему тоска. И сердце человека без любви, Как будто обмелевшая река.

Я разрываю нити разговора, Когда Тагильский близится вокзал, И вспоминаю женщину,                                     с которой Рассветы над Онегою встречал. А может быть, и нет ее в Тагиле? Прошло десятилетие —                                 не год. И даже адрес вспомнить я не в силе: Затерян он под грудами забот. Но в длинные вечерние минуты Сомнения встают со всех сторон: — А вдруг тогда я адрес перепутал? И не сумел помочь мне почтальон? Не потому ли не было ответа? Молчанием моим оскорблена, Та женщина проходит рядом где-то, Совсем одна, С тех самых пор одна? О женщины,                 простите,                              что я в лица Заглядываю пристально,                                      дерзя, Надеюсь,            что тагильские зарницы Мне озарят знакомые глаза. И вновь я в них увижу отраженье Закатных красок                         северного дня. И белых чаек белое круженье, И светлячок маячного огня. И побегу я, повернувшись круто, За отраженьем тем В толпу людей, И догоню его, И хоть минуту, Но я побуду с юностью моей!

Ты рванулась радостно навстречу, Но глаза, краснея, отвела, Будто бы            случайно                         в этот вечер Ты на нашу улицу пришла. Прогуляли мы до полвторого, Ничего ты не сказала мне, И расстались молча, Только снова Я с тобою встретился во сне. Понял я: Не жить без новой встречи, Сплетена невидимая нить. Ты прости,               но буду каждый вечер Я к тебе         «случайно»                         заходить.

Слышишь,               удивляется народ: — Осень,             а черемуха цветет! В триста лет такое —                            только раз! Это же, любимая, для нас! Милая, Вторичное цветенье, Славная, Вторичное цветенье! Так берем такси без промедленья И — быстрее в дачную черту, Где среди желтеющих березок Белая черемуха в цвету. Милая, Вторичное цветенье И в душе, И в сердце, И в лесу. Я тебя — Долой же все сомненья! — На виду у мира пронесу! Друг от друга где-то в отдаленье Отшумело первое цветенье, Лепестки осыпав поутру На студеном северном ветру. Снова жарко! Это бабье лето! Вновь бродить мы будем до рассвета. Небывалый нынче выпал год: Осень,        а черемуха цветет!

Раньше кочевали на верблюдах, На оленях или лошадях, А теперь кочующие люди Мчатся в современных поездах. Или в самолетах реактивных, А внизу, Вулканами пыля, В облаках, И в радугах, И в ливнях Каруселит Старая Земля. Крутятся столицы и деревни, Где-то там               и твой кружится дом. Пункты,          где отметится кочевник, Есть в командировочном моем. Сколько дней таких уже в отчетах Стиснуто в бухгалтерских томах. Только в них ни слова о заботах, О дождях,              туманах                          и громах. О тоске, Что вдруг на полустанках Проступает солью седины. Дети мы кочевников,                                на танках Кочевавших по годам войны. В наши гены вложена в избытке Древняя дорожная тоска, — От седого русича в кибитке И от молодого ямщика, И от тех, кто шел на печенегов И под стрелы половцев скакал… Сколько снега, Сколько нынче снега На сосновый Выпало Урал. Ты стоишь на каменном Урале, Ждешь меня на зорьке, как всегда, О таких, как ты, и тосковали Предки наши всюду и всегда. Мы живем,                пока нас не забудут, Не состаримся,                      пока нас ждут… Равнодушно слушают верблюды Поднебесный реактивный гуд.

Облака,          как обломки От мраморных плит. На Онежское озеро Осень орлит. Только в сердце моем Все,     что прожито мной, Не растает, как след Корабля за кормой. Закопченный буксир, В волнах видный едва, На канате зари Тянет к нам острова…

Чаек крикливых стая Ссорится на лету: Девочка кормит чаек На старом пражском мосту. Я и не знал,                 что можно Вот так тосковать,                           любя. Видно, она похожа Чуточку на тебя. Или холодный ветер Напомнил мне про Урал? По берегам Исети Древние стены скал. И на скалистых кручах Улицы городка. Все это          даже лучше Видишь издалека. Чаек крикливых стая Ссорится на лету: Девочка кормит чаек На старом пражском мосту.

Точки, Тире И точки Превратились в слова телеграмм. В зимнем Свердловске дочка Папу зовет по ночам. Меж нами —               Мадрида зори, Гвинейской весны ветра, Весну мы,             со штормом споря, Проплыли еще вчера. И вот мы вплываем в лето, В тропический влажный зной. Все дольше я жду ответа Со стороны родной. Радист,         подожди,                      не надо В эфир посылать тоску. Отстукай,            что скоро рядом Мы будем на берегу. И с лебединым рассветом, Примчавшимся на Урал, Пусть дочка меня и лето Придет встречать на вокзал. И городу жарко станет, Грозой разродится зной, — Часть Африки                     в чемодане Я привезу домой.

Море больше не штормовало, Затихали седые дали. Мы уже девятого вала С замираньем не ожидали. И баяны, и саксофоны На корме нас развлечь старались. Чьи-то девушки, Чьи-то жены Не своим мужьям улыбались. Прижимались к ним ближе, ближе В музыкальных вихрях фокстрота. А потом под луною рыжей Целовался у шлюпки кто-то. Зло подшучивая над ними, Я ушел с друзьями в каюту. Но тебя с мужьями чужими Тут представил я на минуту. Расстояния, Словно путы, Мне рвануться к тебе мешали. И друзья мои по каюте Заворочались,                     завздыхали. Зубы сжав,               чтоб не выдать стона, Зря заснуть до зари старались. Ах, зачем же, чужие жены, Вы чужим мужьям улыбались?

Если путь далекий, Если вьюжит, А еще так долго до утра, Хорошо от ветра и от стужи Скрыться у высокого костра. Покрывает тонкие деревца Пламени сверкающая медь. Где ж ты, мой костер, Который сердце Мог бы, Словно руки, Отогреть?

Не перекрашивай седины, Не опускай устало рук, Взгляни, Как хороши рябины, Когда снега лежат вокруг. Пусть в тучах вымерзли все грозы И журавлиный скрылся клин, Лишь после первого мороза Есть сладость в ягодах рябин.

Всему свой срок На белом свете, Всему свой срок, Всему свой срок, И вот уже рябины светят В сто светофоров у дорог. Но нам нельзя остановиться, Не ждать же нам с тобой, Пока Тот светофор погасят птицы И запоздавшие снега. Пускай сигналят нам рябины: — Всему свой срок, Всему свой срок, — Любовь сквозь осени и зимы Бредет без тропок и дорог.

Чайки хлопьями белой пены С гребня вытянутой волны Осыпаются                  постепенно У заката,            как у стены. Раскаленное солнце тонет, Оступившись с покатых туч. Где же,          где же ты,                        луч зеленый, Предвещающий счастье луч? Возле солнца вскипели волны, Чайки подняли громкий крик. Может, вынесут луч зеленый Вместо рыбки они на миг? Но стемнело… Маяк бессонно Замаячил с прибрежных круч. И вот тут я                 в глазах зеленых Вдруг увидел                   зеленый луч.

А луна над землею огромная, Волны — аж до луны! — высоки. Рассерчало, знать, морюшко Черное, Вновь твои не услышав шаги. Все пронизано гневными ветрами, Сорван парус приморской сосны. Над годами, Над километрами Всплеск Закрученной Белой волны. Вдалеке годы горами сгрудятся, Но, как море, Небес глубина. Может, что-нибудь в жизни забудется, Но не эта седая волна.

За любовь жестокая расплата В жизни к нам приходит иногда, Что казалось светлым нам когда-то, Обернется черным на года. Если б знать нам, Если б только ведать!.. Но сквозь дни увидим: Вновь и вновь Пробиваться Через боль и беды Помогает прошлая любовь. Если бы ее мы не встречали, Что бы нам служило маяком? Растворяем новые печали В яром озарении былом. Не одни прощальные закаты, Зори к нам плывут из облаков. Я готов платить любую плату, Только повторилась бы любовь.

Я знаю,          что это все необъяснимо, И логики нету тут —                           ну, никакой: Но вдруг называют Чужую любимой, Любимую вдруг Называют чужой. Но вы не кляните ушедшую шибко, Наверное, есть в этом ваша вина? Негаданно вдруг возникает улыбка, И так же нежданно исчезнет она.

От мороза белого Над землею звень. Что же ты наделала, Глупая сирень? Повстречала оттепель, Думала — Апрель! А утешит кто теперь, Если вновь метель? Теплотою встречена, Позабыла страх, Вызрела доверчивость В почки           на ветвях. Значит, все потеряно? Но забьет капель. Лишь бы ты поверила В истинный апрель.

Откуда злые женщины берутся? Характеры такие, говорят. Но в грохоте семейных революций Мы вспоминаем ласковых девчат. Неужто те девчата перед нами? Но сколько возле глаз у них морщин. Как изменяют женщину с годами Болезни близких, Служба, Магазин… Авоськи, Дети, А потом — внучата, И после беготни — Короткий сон. Как быстро превращаются девчата В сварливых жен, В необъективных жен. Забыты все сиреневые сказки, Из сердца улетели соловьи. А может, женам Не хватает ласки, Цветов, Вниманья, Попросту — любви? А мы свернуть им обещали горы, Да оказалось много дел других, И снятся нашим женам мушкетеры, Которые сражаются за них. Но не ревнуйте: Мушкетеры эти Законные мужья, Не кто-нибудь… Злых женщин не бывает на рассвете, Они уже успели отдохнуть.

Обиды, Лед непониманья, Тягучий быт, Колючий взгляд — Все растворяют расстоянья, Лишь облик твой не растворят. А значит, Из снегов равнинных Туда, Где горной стала Русь, Я доберусь И гулким ливнем Нежданно в двери постучусь. С крыльца увижу — Небо рядом, Набито звездами до дна. Но полыхнет над синим садом Звезда знакомого окна…

Вот он,         вот он —                   ледоплав! Над рекою —               громы. На дыбы            с размаху встав, Рушатся заломы. Сколько снега утекло В глубину разводий. И весеннее тепло Берега разводит. Неужели так и мы? Неужели тоже В ледяном плену зимы Я с тобою прожил? То беда иль не беда, — Я не знаю, право! — Обнажается вода В гуле ледоплава.

Каменные реки Сползают с гор зеленых, Каменные реки, Кому они нужны? Каменные реки Не плещутся на склонах, Каменные реки Не волны — Валуны. Каменные реки! Не к ним стремятся птицы. Люди их проходят, Ругаясь и скользя. Каменные реки, Нельзя из них напиться И умыться тоже Путникам нельзя. Но они есть всюду, Каменные реки: С каменным лицом ты Сидишь передо мной, И глаза зашторили Каменные веки, — Неужели встретился С каменной рекой? Расшатать бы глыбы Я смог на горных склонах, Пусть гремят не волны — Грохочут валуны, Только жалко трав мне Сочных да зеленых… Каменные реки, Зачем они нужны?

А человек идет по небу, Сосульку звездную грызет. Я на него смотрю: И мне бы Достичь заоблачных высот. А человек уходит выше, Берет за ручку звездный ковш, И дождь серебряный по крышам Стучит сквозь сито облаков. И, как фонариком, Звездою Он раздвигает смело тьму. Я так завидую герою, Я так залезть хочу к нему. И мне сегодня грустно очень, Что до него мне не дойти, Что без меня ему Сквозь ночи Шагать по Млечному Пути. На дальних звездах Зреет осень, На ближних звездах Тает снег… А человеку только восемь, И все рисует человек. А мать кричит ему, Что поздно, Что без него полно забот. Но человек идет по звездам, Сосульку звездную грызет.

Как верблюд, Туманами навьючен, День спустился С поднебесных круч. Мальчик-месяц Сел на лодку-тучу И забросил в речку Лунный луч. Луч сверкнул Серебряною леской, Может, клюнет окунь Или сом? Но заухал филин в перелеске, И заржала лошадь за леском. Ветерок метнулся, Как незрячий, Прямо в пламя Яркого костра. Мальчик-месяц, И меня рыбачить Ты возьми с собою до утра. Ухни, филин, Так, чтоб елки-палки Покачнулись В загустевшей мгле. Разбуди заезжую русалку, Чтобы в страхе бросилась ко мне. Модные русалки городские Непривычны к шорохам лесным. Там, где волны катятся тугие, Молча мы с русалкой посидим. Может, мне вовек Не будет лучше, — Звездный свет Прохладен и колюч… Мальчик-месяц Сел на лодку-тучу И забросил в речку Лунный луч.

Щедры таежные кукушки! Ну как ты им не будешь рад, Когда узнаешь на опушке, Что жить еще — Лет пятьдесят. И не поверишь, Да приятно: Длиннее — день, Короче — путь. И на поляне предзакатной Уже не сможем мы заснуть. А соберемся возле песни, И к нам придвинется гора, И мы в глазах своих ровесниц Увидим искорки костра. С луны серебряные стружки Рассыплет ветер по волнам. А утром встретят нас кукушки И насулят бессмертье нам.

Опять я повстречал врача лесного: Проклюнув снеговую тишину, Простукивает дятел. Как больного, Надломленную Тонкую Сосну. А сколько сосен он уже простукал, А сколько сосен он за сутки спас! И корабельный бор его, Как друга, Приветствует на зорьке Каждый раз. И ветки перед вечером морозным Цепляются за солнечную нить: Так солнышко удерживают сосны, Чтобы подольше дятлу посветить.

Ах, эти пасеки в тайге, Пчелиные аэродромы… Застыли кедры вдалеке, Не в силах сбросить знойной дремы. Струится солнце, Словно мед Из золотистых сот сочится. А там,       где ходит пчеловод, Кричит рассерженная птица. И тонкий звон, И тихий хруст Плывут то слева, А то справа. Таежный воздух свеж и густ, Настоян он на диких травах. А неречистый пчеловод, Идущий к ульям без опаски, Спешит собрать для нас не мед, А звуки, Запахи И краски.

Нынче осень грибами богата, И опять на поляне грибной Возле пня хороводят опята Под мелодию песни лесной. Прямо с пня Дирижирует птица, Машет правым и левым крылом, На рябине остатки зарницы Чуть колышутся под ветерком. Все знакомо мне И незнакомо — Те же краски, что в прошлом году, Только вот у речного излома Я тропинки уже не найду. Ну куда же она подевалась? Почему же травой заросла? Неужель никого не осталось В избах старенького села? Да и мы перед ней виноваты: Всё поры ожидали грибной. И опять хороводят опята Возле бывшей тропинки лесной.

Садоводы едут И дачники И судачат о нас, — Хоть плач! — Говорят,           что мы неудачники, Не имеем садов и дач. И владельцы машин презрительно На владельцев глядят седин: «Жизнь прожили,                           но удивительно: Не имеют своих машин!» Но плевать нам!.. И карта местная Нас ведет на ручей лесной, И палатка моя двухместная Гордо горбится за спиной. Чем не дача?                 Да переносная! Я поставить ее смогу Нынче около Луга росного, Завтра — где-нибудь На берегу. Ну а ягоды Не у частника — В стороне я беру грибной, Я владею в лесу Участками С вами, С ними, Со всей страной. И за каждый я куст поломанный Беспощадно спрошу с людей. …Утро хлынуло Птичьим гомоном На поющий ручной ручей. У дорог поотстали дачники: Не пройдут «Жигули» тропой… И для нас они неудачники, Как для дачников — Мы с тобой.

Как жизнь щедра! Но щедрость эту Мы не используем порой. Опять ромашковое лето Без нас созрело за рекой. Опять заречная тропинка Травой колючей поросла. Опять знакомая осинка Меня напрасно прождала. Мне утро, Радугу рисуя, Махнуло кистью дождевой. Но заблудился не в лесу я, В толпе шумливой, городской. Окно зашторив от рассвета, Смотрю я черно-белый сон. А где-то рядом зреет лето, Плывет кузнечиковый звон.

Сквозь шторы Зари полоски Врезаются в спящий дом. Поет соловей в Свердловске, Поет под твоим окном. Замолкли другие птицы В предутренней тишине. Ты думаешь: Песня снится В цветном Озвученном сне? Сидит соловей на ветках Повыше соседних птах. Гостят соловьи так редко В промышленных городах. Но дымной облачной давке Не скрыть зоревых лучей. Опять        по моей заявке Поет тебе соловей. Спорхнул соловей с березки, Видать, торопят дела… Нам пел соловей в Свердловске, А ты его проспала.

Вот опять винты вертолетные Поднимают вокруг пургу. Небо ясное, Небо летное, И остаться я не могу. Сотни раз вылетал я «Анами», Поднимался в «Илах» и «Ту». Был изрыт неземными ямами Путь в морозную высоту. Но хожу до седин в мечтателях, Что сулятся достать звезду. Словно летчики-испытатели, Я испытываю судьбу. И гудят сильней расстояния, И бежит болотная гладь. Не писал я тебе завещание, Просто нечего завещать, Кроме хмурой тайги немереной Да нетающей высоты. Но другого меня, уверен я, Полюбить не смогла бы ты… И опять винты вертолетные Поднимают вокруг пургу. Небо ясное, Небо летное, И остаться я не могу.

Стрелки лезут                    упрямо                              за полночь, Но всю ночь                  по заре мы плывем. Заполярные летние волны Золотым отлипают огнем. Тот огонь под винтами клокочет, Обожжешься — Лишь брызги задень. Ах, вы, белые, белые ночи, Превращенные в солнечный день! И запомнить мне хочется это, Чтоб навечно остались со мной — День      длиною в полярное лето, Ночь      в полярную зиму длиной. Не забыл я о Севере прежнем, Что в метель пеленал Глыбы скал. Даже Север становится нежным. Где ж я нежность свою растерял? Как вы трепетны, светлые краски! Если б только ты рядом была, То слова в себе, Полные ласки, Ночью солнечной Сразу нашла! Я спешу в безотчетной тревоге Оглянуться опять и опять. На ухабах таежной дороги, Видно, нежность боюсь расплескать. Стрелки лезут упрямо                                  за полночь, Но к заре            по заре                      мы плывем. Заполярные летние волны Отливают неярким огнем.

Танцплощадку у белой березки В день один Настелил Качканар. Словно пели смолистые доски Под ногами танцующих пар. Каждый молод, Но старый-престарый, Вальс известный — Не шейк и не твист! — Под брезентовый плеск Качканара Вдохновенно играл гармонист. Кто задорно, А кто осторожно — Закружили ребята подруг. Было сладко и было тревожно От мужских обнимающих рук. И была танцплощадка наградой За ударные темпы труда, И сюда приносили вы радость, И беду приносили сюда. Облака комариного роя, Если ты не один, Не страшны, Танцевали земные герои, По-земному светлы и грешны. А вдали огонек папироски Все кого-то манил без конца. …Танцплощадку у белой березки Заменяют ли залы Дворца!

У нас так много в городе сирени! Вам нравится,                    когда она цветет? А я люблю сирень                           порой осенней, Когда уже зиме пришел черед. Когда бросает клен или береза Дырявую             безлиственную тень. Но листья,              обожженные морозом, Не отдает упрямая сирень. Вокруг земля ночами —                        в снежной пене, Крепчает ветер:                   — Листья оборву! Мне все казалось: Нет нежней сирени, Но дольше всех Хранит она листву.

Шла девчонка спозаранку, А вокруг трава в росе! Ту девчонку               с громом танки Обогнали по шоссе. Лето рдело на платочке, А на платьице — весна. Командир сказал: — Как дочка! А водитель: — Как жена! Посветлели люди в танках, Хоть опять в поход ночной. Шла девчонка спозаранку Стороной своей лесной.

Тебя на курсы взял район, И вот тогда влюбленному Пришел на помощь телефон Со связью межрайонною. Кричу тебе:            — Алло, алло! Меня не разлюбила ты? А в трубке треск.                    Ну, как назло, Совсем не слышно милую. Тогда на помощь поспешил Телефонист загруженный, Твои слова он мне твердил Своим баском простуженным: — Люблю! Люблю! — Неслось сквозь свист. Пусть связь слегка нарушена, Ты молодец, телефонист! Я слушаю! Я слушаю!

На серебряной свадьбе бокалы звенят И бутылки с шампанским вовсю салютуют. «Молодой»,              улыбаясь,                            бросает свой взгляд На сидящую рядышком с ним                                           «молодую». У супругов покрыты виски серебром, Но нежны они,                      словно жених и невеста. Затихает народ за нарядным столом, Тамада поднимается с места… Муж,      нагнувшись,              чуть слышно жене прошептал: — Если б вдруг                    наша жизнь                                  началась бы сначала, И не я,        а другой бы тебя повстречал? Что б ты сделала?.. — Я бы… Тебя отыскала.

День отошел,                  грозовой,                               августовский. Стало прохладно,                           темно. После работы в далеком Свердловске Ты распахнула окно. В двадцать минут я дойду до вокзала Через леса и туман. Сбросить,             как плащ,                           на пороге усталость, Наспех собрать чемодан? Знаю, что в день доберусь до Свердловска, Шепотом встретит твой сад… Только ведь день грозовой,                                          августовский Не возвратится назад.

Просверкали далекие молнии, И очистился                  небосклон. Ночь     кузнечики                   звоном наполнили И разбили Мой сон. — Замолчите, кузнечики! Слышите! Августовская ночь недлинна! Над полями, лесами, над крышами Опустись, Тишина! И тогда через все расстояния Чутко вслушаюсь я в тишину, И услышу родное дыхание, И спокойно Засну.

Крутятся без устали колеса, Фары шарят в жидкой полутьме. — Стой, шофер!                Глядит на нас раскосо Женщина из камня на холме. Это что еще за чудо-юдо В трех шагах от нового села? Расскажи,             из дальнего откуда К нам в двадцатый век ты забрела? Но молчит в ответ. И так же хмуро Смотрит на дорогу за холмом. Может,          ты не древняя скульптура, Созданная в стане кочевом? Это, может быть, с годами спорит В каменном обличии тоска? Ты ждала кого-то. И от горя Вдруг окаменела на века. Время даже камень разломило. И от солнца,                  ветра                          и дождя Изменилась ты, Но с прежней силой Ждешь кого-то, С места не сходя!

Я припомнил песенку дорожную, Грустную, Тревожную, Несложную. Нет, не под балконом — Под Балканами Спетую не мной, А партизанами. Под горами старыми-престарыми За столом сидели мы с болгарами, С бывшими лихими партизанами Мы по-русски чокались стаканами. А потом я              на притихшей пристани Встретился со взглядом твоим пристальным, В этом взгляде — Нет ему названия! — И призыв, И робость, И признание. Этот взгляд —                 и ты, такая чинная! Все ж не я, наверно, был причиною, А Дунай,            дорога,                      ночь балканская И простая песня партизанская.

Вот и вместе мы! Вот и вместе! Я б тебя не пускал из дома! Хоть не двадцать, А лет так двести Мы с тобою уже знакомы! Только б видеть тебя, Только б слышать!.. Почему же ты загрустила? Видно, все-таки наша крыша Небо в звездах не заменила?

В мой дом пришли                          беда и Бетховен. Откуда Бетховен узнал про беду? Я слушаю музыку,                          хмурю брови, И кажется мне:                     я из дома иду, Иду от споров, Иду от раздоров, От мелких,                никчемных,                             ненужных склок. Иду я в леса, Поднимаюсь я в горы, Где в скалах плещется родничок. К скале припадаю, Струю ледяную Я жадно, захлебываясь, ловлю. Не вспоминаю про жизнь иную И снова тебя                   и весь мир люблю! И вновь могу под ливнями мокнуть И к звездам взбираться по спинам скал. Да здравствует                    с ветром хлынувший в окна Рожденный землей музыкальный шквал!

Я ждал звонка… Температура сорок… Я умирал, Но ждал еще звонка. Пускай тебя не отпускает город, Скажи мне что-нибудь издалека! Я ждал звонка. А если позвонишь ты на закате? Как медленно темнели облака… Я знал,         что телефон твой —                                     у кровати, Привстанешь —                    и дотянется рука. Я ждал звонка. Часы в ночи стучали громче грома, Тащилась посекундная тоска. А может быть, тебя и нету дома? Я ждал звонка. Зарю зажгли пылающие клены, В окно ворвался огненный поток, И день начался звоном телефона!.. И я до трубки дотянуться смог!

На мостовой снежинки кружат, И ветер вертится волчком. Но вдруг            на снег,                       на лед,                                на стужу Скатился с тучи                        гулкий гром. Рванулась молния сквозь ветер. Наверно,           в туче февраля Ее,    как будто бы в конверте, Прислала южная земля. И белым ливнем снегопада Закрыло черные леса. Разубеждать меня не надо: Еще бывают чудеса!

Ты давно и бессменно                      стоишь на посту У окраины                мира квартального. И к тебе я несу                   и беду, и мечту — Телефона-то нет персонального. Словно плащ,          твой прозрачный                        стеклянный наряд, Но ты все-таки грустен моментами. Телефон-автомат, Телефон-автомат, Ты набит Не одними монетами. Парень шепчет: — Родная, Прошу я, Прости! Зацвела на плотинке акация, Через час             самолет на Иркутск улетит, Неужели нельзя повстречаться нам? Кто-то камнем роняет рокочущий мат, Кто-то плачет, Сморкается, Кается. Телефон-автомат, Телефон-автомат, Ты железный, Тебя не стесняются. И порой отвечаешь ты мне невпопад, Не с того ли ты грустен моментами, Что все бури в тебе, Как в копилке, Лежат, А потом выпадают монетами?

Я смотрю             на тусклые седины, Я читаю           горькие морщины… Это не морщины,                          а года — Те,    что не проходят без следа. Думаю,         а сколько же седин За последний год                           прибавил сын? Ставишь ты на стол отряды чашек И сидишь,              салфетку теребя. Нет меня… В Москве бываю чаще, Чем за три квартала у тебя. А к тебе — трамвай идет —                                      не поезд. Но весь день собраться не могу, К вечеру,             немного успокоясь, Я решаю:            «Завтра забегу! Это близко,                я всегда успею!» Но назавтра                  в круговерти дел Все от той же мысли цепенею, Что опять к тебе я не успел!

Бабушка Варвара, Где твоя могила? Все трава покрыла. Как я виноват. Ты меня поила, Ты меня кормила, За руку водила В дальний детский сад. Бабушка Варвара! Мы не понимали, Как тебе бывало По ночам невмочь! Не спала в печали: Где-то на Урале Одиноко старилась Старшенькая дочь! А вторую доченьку Молния убила, — Что за наказанье Налетело вдруг? Ну а тут, у сына, Как не любо-мило. Гордая невестка Да и неслух внук! Сам-то сын нервишки Измотал изрядно, Как с войны гражданской Возвернулся в дом, Все ему невкусно, Все ему неладно, По столу порою Грохнет кулаком! Сын второй — болезный — Из-под Пешта пишет, Третий год воюет — Старший политрук!.. Бабушка Варвара Слушала, как мыши Вход прогрызть пытались В кованый сундук. Тот сундук с вещами, С ними спозаранку Походить базаром, Не жалея ног,— Может, спекулянтка Даст хоть полбуханки За пуховый серый, Стираный платок. Бабушка Варвара! Ты мне отдавала Свой последний тонкий Крохотный кусок: «Иждивенцам хлеба Отпускают мало, Я останусь дома, Внуку — на урок!» Бабушка Варвара! Как несправедливо Числиться ты стала Иждивенкой вдруг. Ты всю жизнь пахала, Ты детей рожала И не покладала Почерневших рук. Стряпала и шила, Тяжести носила, Не жалела силы, — Нянчила внучат!.. Бабушка Варвара! Где твоя могила? Все трава покрыла, Как я виноват!

Живите, люди, откровенней. Зачем же лгать самим себе, Когда под тяжестью сомнений Вдруг все ломается в судьбе? Равно молчание измене, Когда молчать нельзя порой. Живите, люди, откровенней, Ведь откровенность — Это бой.

В кругу друзей о возрасте не помнят, Сорокалетних Галками зовут. И в тесноте малометражных комнат Студенческие песенки поют. Ах, «Бригантина», Наша «Бригантина», Ты много лет Плывешь за нами вслед. И нам плевать, Что мы давно в сединах И что в помине флибустьеров нет. Бывает:          гости дочки или сына Затянут ту же песню иногда. И мы заметим, как сгибают спину Нелегким грузом времени года. Как жаль, не все выдерживают, если Стучат по сердцу молотом забот. И рядом падал, падал мой ровесник. А завтра снова кто-то упадет. Но разве мы расчетливее будем? Нам надо драться —                           драться мы пойдем! Но снова мы о возрасте забудем, Когда сойдемся вместе за столом. Ах, «Бригантина», Наша «Бригантина», Ты столько лет Плывешь за нами вслед! И нам плевать, Что мы давно в сединах И что в помине флибустьеров нет.

А я совсем не верю в сказку, Что в сорок —                  все перекипит. И в сорок лет                   бросает в краску, И разъедает кожу стыд. И в сорок лет,                как будто мальчик, О той тоскуешь по ночам, Что без тебя на взгорье плачет, Рассыпав ветры по плечам. И в сорок лет приходит трепет, Когда в пылающий восход С крутой волны взмывает лебедь И за собой               тебя зовет. И вслед —          несут стальные птицы, Мотая дали на винты. И сердцу надо б возвратиться, Но сердце просит высоты!

По двору ходит дурочка, В руках у дурочки Дудочка, Воткнет ее в землю, Сидит: — А вдруг земля задудит? Лицо у дурочки круглое И вечно раскрытый рот. Мальчишки кричат ей: — Пугало! Мальчишки такой народ. Другие всегда с подружками, Но кто подружится с ней? Уводят мамы испуганно Подальше своих детей. Она подбегает — тонкая, А я опускаю взгляд, Как будто перед девчонкою В чем-нибудь виноват. Как будто я был тем доктором, Который не смог спасти Эту, с губами мокрыми, Девочку лет шести. По двору ходит дурочка, Сердитый у дурочки вид,— В руках у дурочки дудочка, А дудочка — не дудит!

Мы можем всё — Ведь мы с тобой мужчины, Мы можем всё:          не спать четыре дня, И, гибнущих         друзей взвалив на спины, Их выносить из дыма и огня. Мы можем всё:                не думать о достатке, И в чертежи зарыться,                                  как кроты. И отбивать нелепые нападки, И спорить о своем до хрипоты. Мы можем всё:        вскочить на катер тряский, Пробиться через полюсы зимы… Мы можем всё… Но вот без женской ласки, Без женской ласки,                            нет,                                 не можем мы. Пусть даже нас притворщицы встречают, Но мы должны услышать:                                  «Мой родной!..» Ну а потом…                       Пускай шторма качают И бьют с размаху глыбистой волной.

Ты почти перестала сниться, Нет тебя           среди снежных снов. Расстояний больших боится Угасающая любовь. И не вьюга ее остудит, А улыбки женщин чужих. Неужели меня разбудит Дуновенье губ не твоих? Снова кто-то стоит у окошка, Снова слышу                    чужой разговор. Но тоску            я в любовь подброшу, Словно хворост                  в сникший костер. Чтоб тебя              таежной зарницей Озарить среди снежных снов. Расстояний больших боится Угасающая любовь.

Все на ходу: Признанья И ласки на ходу. Люби по расписанью, Люби, а то уйду. Трамваи, Магазины, Нам не хватает дня. Порою темно-синей Опять же беготня. — Ритм века! —                     утешаешь, — Ну, все так, — говоришь. Свиданья назначаешь, Куда ж опять бежишь? Все на ходу: Признанья И ласки на ходу. Да будут ли свиданья В двухтысячном году?

Дай мне руки,               дай губы,                    дай мысли заветные, Ничего от меня не таи. Я хочу,        чтоб утрами,                     как дали рассветные, Мне глаза открывались твои. Я хочу в круговерти                    твоей ежедневности Быть хотя бы по часу вдвоем. Я хочу,     чтоб цепная реакция нежности Начиналась бы в сердце твоем. Пусть взрывается нежность, Ломает сомнения И сближает округлости плеч! Я хочу продолжения, Нет, повторения, Помнишь, тех, Самых первых Улыбчивых встреч!

Жизнь бурлит океаном, И в жизни случается — Чье-то сердце, Как порт, Принимает меня. Но уже через день Горизонт закачается, Отступая и ширясь, Зовя и маня. И опять Я смотрю — Маяки зажигаются У другой незнакомой Судьбины — земли… Только есть Порт прописки, К нему возвращаются Все равно Отовсюду Его корабли. Никакими ветрами, Тайфунными путами Их нельзя повернуть, Их нельзя удержать. Так приписан и я. И любыми маршрутами Возвращаюсь к тебе я Опять и опять.

Спешат хозяйки в магазины, С женой прощается пилот, И «скорой помощи» машина Тревожно стынет у ворот. На горку втаскивают сани, А из такси берут багаж. И переполнен голосами Любой подъезд, Любой этаж. И отгоняя тихий вечер, Из окон рвутся джаз                            и Григ… Все в миг один: Разлуки, Встречи, Последний вздох И первый крик. Вот двое в свадебном наряде — Нет никого счастливей их, Не замечают тех, кто рядом: Весь мир сейчас для них двоих. Но горе общее нагрянет, Иль радость общая придет,— И вот уже исчезли грани, И превратились мы                            в народ!

Признанья свои мы писали на стенах, И мне вспоминается вновь, Что в сумме сложения            «Лева плюс Лена» Всегда получалась                         «Любовь». А дома страшились сказать мальчуганам, Что бредит любовью Земля, И прятали мамы от нас Мопассана, А мы добывали Золя. А позже,            ботинки начистив до глянца, Дней двадцать примерно                                        подряд Упорно у стенки стояли на танцах: — А ну их, мол, этих                                 девчат! Но снились,             но снились                       мальчишкам                                    девчонки, И, страх непонятный тая, Однажды под ручку со школьницей тонкой Прошелся по городу я… И нынче смотрю:                            все исписаны стены! Их пачкает рыжий сосед. Поймать бы его! Да племянница Лена Глядит ему ласково вслед. Осудят меня педагоги —                            что делать? — Но я не замедлил шагов: Писалась великая формула                                        мелом: «Елена плюс Коля = Любовь».

Наступила с первыми ручьями, С грохотом ломающихся льдов, С гулкими бессонными ночами Первая мальчишечья любовь. Робкая, как зорька на рассвете, Резкая, как ранняя гроза… В клетчатое платьице одета, Встретилась девчонка-егоза. Хоть никто с девчонкой не знакомил, Я ее у школы ожидал И от самой школы и до дома Преданно ее сопровождал. А она презрительно подружкам Громко повторяла каждый день: — Это что за рыцарь в конопушках Ходит-бродит всюду,                                  словно тень? Что еще сказать о мальчугане С россыпью веснушек на носу? Я ж молил: — Придите, хулиганы, Я от вас девчонку ту спасу. Я недаром выжимал гантели Иногда почти по двадцать раз!.. Только хулиганы не хотели Обращать внимание на нас…

Одноклассницы, старшеклассницы, Мы грустили,                    глядя на вас. Подчеркнув между нами разницу, Вы вплывали павами в класс. Каблучки вас делали выше, Сразу женственней                          и стройней. Ну а мы          никак                 из мальчишек Не вытягивались в парней. Были брюки у нас немодные, Заправлялись они я пимы, Песни пели мы все походные, А фокстротов не знали мы. А о чем говорили с ветрами, Рассказать не рискнули вам: Вы, списав у нас геометрию, На свидание шли к чужакам. Только что мы с жизнью поделаем? Одноклассниц                     встретишь сейчас, И грустят эти женщины зрелые, Что влюблялись                        совсем                                не в нас!

Девушка косынку нервно теребит, Девушка влюбленному парню говорит: — Нынче, понимаешь, Ну, просто не могу, Завтра, понимаешь, Я к тете побегу. В среду, понимаешь, Нужно на урок… Нет, не понимает Милой Паренек. Почему ж недавно, Лишь позавчера, У нее свободны были вечера? Не нужны вопросы, Ты ее прости, Ты ее быстрее К тете отпусти. Запахнись плотнее И — в холодный дождь! Вымокнешь, Устанешь И тогда Поймешь!

Нам сложное                 в детстве Казалось простым. Что звезды? — Добраться сумеем. И в знойное небо Над домом родным Врывались         трепещущим змеем. Полжизни, Полсвета — Давно за стеной. Но сделалось сложным Простое. Ты рядом со мной — В двух шагах по прямой, Но как повстречаться с тобою?

У дорог прямых и тропок Вьется ветер на рассвете. Я, как витязь на распутье: По какой из них пойдет Та,    единственная в мире, Без которой мир не светел, Без которой неуютно Мне уже не первый год? Я ищу ее на трассах, На путях речных и санных, Я ищу ее… Но, люди, Иногда мы устаем, Принимаем первых встречных За единственных, желанных, Принимаем, Обнимаем, Чтобы мучиться потом.

Серебринки-дождинки рассыпаны На усталой руке твоей. Как пронзительно пахнет липами После теплых летних дождей. Опьяняюще, Одуряюще… Нам сейчас бы Побыть вдвоем! Убежав от своих товарищей, Мы, не зная куда, Бредем. Растворились дома и улицы, Только липы шумят вблизи. Ах, трамваи — какие умницы! — Ночь с окраины привезли!

К тебе! К тебе! Сквозь ветер звездный. К тебе! Забудь о давней ссоре! А может, нам еще не поздно Вернуть рябиновые зори? Знакомый город Незнакомо Теперь живет в столичном ритме. Былое встало в горле комом, С тобой мешая говорить мне. Спешил на праздник,                               а не в будни… Зачем же ты о домочадцах? Я думал,           расставаться трудно, Но нет,         еще трудней Встречаться.

А свадьбы не было у нас. Не пировали с шумом-громом. И наше счастье напоказ Не выставляли всем знакомым. Мы были взрослыми вполне, И вот без загсовской печати Ты переехала ко мне, Забрав поношенные платья. И я смотрел тебе в лицо, И говорил:           «Не надо плакать!» Соединяют не кольцо И не свидетельство о браке. Об этом вспомнил я сейчас, Смотря сквозь прожитые годы. С тобой прошли мы все невзгоды. А свадьбы не было у нас.

Ты упрекаешь в ревности меня, Но кто из любящих меня                                     осудит? Как не бывает дыма без огня, Так без любви               и ревности не будет. На волнах, На асфальте, На тропе — Везде и всюду Ты со мной незримо. Люблю тебя! И ты в моей судьбе, Как моряку маяк, Необходима. Пока ты светишь, Всё мне по плечу, Не отвлекут случайные зарницы, Ревную —          это значит:                          я хочу С хорошими, Нет, с лучшими, Сравниться!

Над рекою прошли облака И напомнили мне о тебе: Ты,    как те облака,                        далека, Но в моей отразилась судьбе. Как и ты,            пронеслись облака, К горизонту стремясь стороной. Ну а чтоб не мелела река, Нужен ливень в засушливый зной. Надвигается шорох песка, Вызывая в осиннике дрожь… Облака,          облака,                   облака, Для кого бережете вы дождь?

Течет,       бурля и беспокоя, Толпа широкою рекой. И островком           стоят в ней двое, Толпы —        как будто никакой. Ворчат седые:           «Как не стыдно? В обнимку —           среди бела дня!» Эх, люди,            мне за вас обидно, Поймите правильно меня: Как постареем — не заметим, И забываем сразу дни, Когда казалось нам,                              как этим, Что в целом мире мы одни. А не припомнится такое, Махни на жизнь свою рукой! Как островок                    весь вечер двое Стоят в толпе                     и над толпой.

Себя считать                я должен виноватым, Что без тебя             брожу                    в краях лесных? Любовь кого-то делает крылатым И крылья подрубает                               у иных. Нет, не ревнуй К путям и километрам! Ведь не от счастья все-таки скрипят Все флюгера, Что вертятся под ветром И не летят!

Чтоб видеть больше, Больше знать с годами, Мы для того, наверно, и живем. Деревья, Словно черными плодами, Увешаны обильно вороньем. Я и не ведал, Что порою тучи Из воронья бывают сплетены. Чтоб встать над ними, Лезу я на кручи, Где все четыре стороны видны. Где месяц, Словно на клеенке синей. Забыт подобно стертому ножу. Не в горы ухожу я                        из низины, Из осени я В зиму выхожу. Внизу приходит утро постепенно, А здесь, на кручах, день уже настал. И зимний ветер пахнет свежим сеном, — И этого, признаться, я не знал. Ты, жизнь моя, заставила скитаться Неблизкими дорогами страны, Но я не разучился удивляться До седины И в пору седины. Пусть разомкнутся хвойные ресницы, Когда я рухну где-то под сосной, Чтоб в миг последний смог я удивиться: Как ярко солнце Светит Надо мной.

Жизнь, чтобы жить: Любить и ненавидеть, Работой наслаждаться до конца, И звезды видеть, И травинки видеть, И слышать писк голодного птенца. Жизнь, чтобы жить: И петь, и веселиться, И плакать, Если слез не удержать, Когда опять летят над нами птицы И осень осыпается опять. Жизнь, чтобы жить: Встречаться, расставаться; Вагонная закрылась плотно дверь, Но надо жить, Хоть нам давно за двадцать, И сердце все в зарубках от потерь. И пусть уже ты — далеко-далёко, Как радиоприемники —                                          сердца. Жизнь, чтобы жить: Не умирать до срока, Жить до конца, До самого конца.