…Душно. Очень душно, просто нечем дышать. Дайте воздуха, хотела сказать она, но губы не слушались. Кто-то тяжело дышал рядом. Дышал с хрипом, с бульканьем, словно вдыхал воду. Она протянула руку и коснулась горячей кожи человека. Почти сразу же узнала и лицо, всплывшее из горячего тумана. Любимое и дорогое лицо, до жути исковерканное физическими и нервными страданиями.

Анн. Милая Анн, что сделала с тобой странная болезнь, которой нет названия и нет причины? Дорогая моя, единственная моя сестра, что мне сделать и кого убить, чтобы избавить тебя от боли? Сколько жертв принести мне богу, чтобы он услышал мои слезы и мои молитвы?

Он не слышит, шептала Анн, пытаясь взять Арикону за руку, но тело так плохо слушалось ее, что не хватило сил даже шевельнутся. Слезы катятся и катятся из добрых глаз, и понятно, что Анн на грани смерти… Страшно понимать, что всего минута отделяет тебя от забвения, и страшно подумать, что минуту эту все более и более отдаляют суетящиеся врачи, втыкающие иглы в измученные вены… Кровь такая густая, что иглы сразу забиваются и драгоценное лекарство, от которого, впрочем, больше нет никакой пользы, капает на простыни, пропитанные потом мук. Анн не может говорить, она смотрит на Арикону замутненным взглядом, почти ничего уже не видя, и душа ее готова сорваться с тонкой нити тела…

Арикона упала на колени, сложив ладони. Господи, говорит она страстно и горячо, господи, помоги! Дай ей шанс остаться здесь со мной, рядом со мной хотя бы еще немного! Анн такая молодая, ей еще многое надо сделать в этой жизни, не забирай ее! Пошли ей исцеления! Господи…

Слезы льются, а в горле комок колючей проволоки – тяжело вздохнуть… И она продолжает шепотом: не забирай ее! Она нужна мне! У тебя, боже, там, на небесах столько народу – зачем тебе Анн сейчас? Ты заберешь ее все равно – рано или поздно, но лучше поздно…

И память возвращает страшные прожитые дни, полные отчаянья… Мечущаяся в бреду Анн, перед которой встают галлюцинации – какие-то давно забытые подруги, видения детей, бегущих к ней навстречу, обрывки воспоминаний юности, загнанные страхи… Страхи… Она в бреду кричала: спасите меня!… Унесите меня с дороги, меня раздавят!… Кто-нибудь, поднимите меня, я не могу встать!… Анн кричала, а Арикона, воя, пыталась привести ее в чувство. Но сознание сестры погружалось все глубже во тьму. Я падаю, падаю, рыдала Анн, хватаясь руками за край кровати, за Арикону, за подушку и любого, кто подходил к ней близко, не дайте мне упасть…

Анн всегда боялась высоты. Болезнь заставляла ее каждую минуту испытывать этот страх, сбрасывая вниз с воображаемых зданий и мостов. Болезнь разрушала ее мозг и сердце.

А потом Анн пришла в себя. Она узнала и Арикону, и друзей, и обстановку. Но узнала для того, чтобы проститься.

И Арикона вновь взывала к небесам. Отец наш, господь! Услышь меня! Матерь Божья, Дева Мария! Помоги! Избавь от мук! Головой билась она об пол и стонала: помогите… помогите… Ангелы добрые мои, хранители, придите, дайте сил! Боже, если ты спасешь Анн, я обещаю больше никогда не подпускать к себе ни одного мужчину! Боже, клянусь посвятить свою жизнь только тебе одному! Я клянусь и небом, и землей, что буду принадлежать и телом, и душой только тебе, если ты спасешь Анн!

Но господь не услышал. Он молча смотрел на нее с иконы, а рядом улыбалась его мать – Дева Мария. Им было все равно, что Анн задыхается, что сердце ее с трудом может перекачивать сгущенную, как смола, кровь, что разум ее отдаляется и гаснет… Им было наплевать. Но Арикона продолжала верить, что докричится до них, тронет их чувства, и явят они милость свою и чудо. Анн так нужна мне, боже…

Последние дни Анн боролась за каждый глоток воздуха. Арикона сидела рядом, держа ее за руку и слушала жуткое бульканье у нее в груди. Молиться больше не было сил. Теперь осталась одна мечта – чтобы Анн ушла без боли, быстро. Арикона уходила в свою комнату, когда Анн впадала в забытье, и, упав на пол, кусала ковер и собственные руки, чтобы понять, живет ли она сейчас, или уже нет.

Боже, если она нужна тебе – забери ее сейчас, чтобы муки ее кончились… Пусть тело ее успокоится. Боже, освободи ее.

Равнодушные глаза бога на иконе. Равнодушные глаза матери его. Жестокая холодность золотых ликов, ненавидящих людей.

Арикона пыталась найти ответ: кто виноват? Почему эта странная болезнь, обрушившаяся на Анн, не только не поддавалась опыту и умению квалифицированных врачей, но как будто усиливалась каждый раз, как только вмешивались они в процесс болезни? Врачи словно специально подстегивали разрушение организма, заверяя при этом, что все будет в порядке.

Арикона запомнила лицо врача – немолодой уже женщины. Как спокойно она смотрела на мучения Анн, как отводила глаза, когда Арикона спрашивала ее о прогнозе, как злилась, когда Арикона пыталась понять принцип лечения. Ее звали Росси. Ненавистное имя. Для нее не существовало человека, кричащего от боли – перед ней на кровати лежал обыкновенный объект, один из ста, ничем особенно не выделяющийся и не примечательный. Безнадежный, одним словом.

Врачи махнули на Анн рукой. Точнее, Росси махнула рукой и сказала: я сделал все, что смогла. Забирайте. Человек-полурастение. Все в руках господа.

Арикона сказала тогда в сердцах: как вы можете так относиться к людям? Они же живые, они ждут помощи… И не столько важны им лекарства, которыми вы их пичкаете, а важно отношение. Вы же ни разу за все время не поинтересовались, как дела у Анн. Вы приходили, измеряли давление, стучали молоточками по чувствительным точкам на локтях и коленях, и уходили с гордо поднятой головой…

Росси спросила: что вам нужно от меня?

Арикона посмотрела в подслеповатые глаза врача, – безжизненные и пустые, – и ответила: сострадания.

Врач еще мгновение созерцала измученную бессонницей Арикону, а потом развернулась и ушла. Я найду тебя, сказала Арикона ей вслед. Я узнаю, что творится в твоей душе. Ты ведь не доктор – ты бездушная машина, которую надо уничтожить.

Боже, дай мне сил выдержать! Дай Анн все это выдержать!…

Тишина в ответ. Только хрипящее дыхание Анн и ее широко раскрытые страшные глаза. Бороться за глоток воздуха, когда его вокруг так много…

Спасибо врачу, той молоденькой девочке, которая превысила дозу морфина. Она сделала то, что должен был сделать бог. Неправильно рассчитав дозу, она ввела слишком много наркотика, пытаясь облегчить Анн дыхание. Анн уснула не сразу, но уснула все-таки. А девочка, перепуганная девочка, схватила кислородную маску и начала качать кислород.

Арикона глядела в лицо уходящей Анн. Веки еще подрагивали и легкие сокращались. Арикона взяла вспотевшую и дрожащую девочку-врача за руку и сказала: не надо. Вопросительно-изумленный взгляд в ответ… Не надо, повторила Арикона, не мучайте ее больше. Хватит. Дайте ей отдохнуть.

И девочка убрала маску.

Арикона видела, каким зеленым стало лицо Анн. Она присела рядом, целуя горячую щеку, и бормотала: спи, дорогая, спи. Отдыхай, твоя боль закончилась. Забери свою муку с собой и возьми мою тоже. Отдай ее тому, кто послал нам такие страдания. Кинь боль ему в лицо, Анн…

… Дальше – забытье. Только-только начали воскресать в памяти события драки с тенями, как все смешалось: похороны, букеты, друзья, пришедшие поддержать в тяжелую минуту, портрет Анн и свеча рядом… Пролетели дни, когда мозг ничего не соображал, и жизнь продолжала идти только потому, что ничего ей больше не оставалось. Еда, сон, работа. Еда, сон, работа… Еда, сон…

Где же тени? Какие тени, тут же спросила у себя Арикона. И вообще – где я? Почему вокруг темно? Где эти проклятые лесные приведения? Как они меня отделали, ничего не чувствую. Тела нет. А была ли драка?

Тяжело в груди… Может, я умираю, как умирала Анн? Больно дышать. Невозможно и пальцем двинуть. Куда делся мой мир?…

Сквозь темноту прорывается узкий пучок света. Кто-то светит фонариком в лицо Ариконе, и глаза дико болят от яркого света. Уйди, твердо сказала Арикона.

Знакомый запах… Где я могла его слышать? Ассоциации – белая рубаха до пола, светлые курчавые волосы, кружок звезд над головой…

Прочь, прорычала Арикона, зверея… Пошел прочь, раб…

Успокойся, Арикона, говорит силуэт в пучке света. Я смогу помочь тебе.

Пошел прочь, прорычала Арикона. Ненавижу тебя и все твое небесное войско! Гори в преисподней вместе с теми, кого обрекли вы, ангелы, на вечные страдания… Пусть болезнь разъест тебя так же, как разъела Анн… Будь ты проклят…

Арикона, отвечает Михаил, я могу помочь тебе. Тебе больно и страшно. Дай мне руку и иди за мной, Отец ждет тебя, чтобы успокоить. Я твой друг.

Твой Отец нужен был мне, когда Анн погибала, оскалила зубы Арикона. А теперь вы мне не нужны. Я буду делать все, чтобы отобрать у вас все души. Я буду служить Лорду вечно, буду идти против воли Отца и когда-нибудь встречусь с ним, чтобы сказать, как сильно я его ненавижу!

Ему больно от твоих слов, сказал Михаил. Опомнись. Твоя душа, прикованная к огню ада, немыслимо стонет и будет стонать веками, если ты не спасешь ее.

Я не знаю, где моя душа, фыркнула Арикона. Ты, раб, ступай к хозяину и никогда больше не смей являться сюда. Я отказалась от вас сознательно, и не жалею. Лорд дал мне все, что я просила у вас, и даже больше того. А душа меня поймет – ей тоже досталось. После всего, что я пережила, ад для нее покажется местом благославленым.

Михаил печально наклонил голову, смиренно сложив руки на груди. Он что-то опять начал говорить, но ненависть мешала Ариконе услышать его слова. Она несколько раз повторила: раб, раб… Михаил постоял немного в пучке света, а потом медленно пошел прочь. Я мог тотчас же спасти тебя, сказал он, не оборачиваясь. Но ты прогоняешь меня. Я не знаю, что тебя ждет.

Арикона принялась шарить вокруг себя рукой, но в темноте найти свой пояс с оружием не смогла. Ей так хотелось бросить в удаляющуюся спину Михаила свой топорик, хотя она знала, что ангелу такое оружие никакого вреда не причинит. Обессилев, она легла в темноту и потеряла из виду свет. Наверное, это все, подумала она. Конец…

Как громко поют птицы. Странно. Никогда раньше не замечала, что птицы могут так пронзительно орать, да еще прямо над самым ухом… Она дернула рукой, пытаясь прогнать надоедливую тварь. Крик не прекратился. Тогда она схватила за угол подушку и с усилием потянула ее. Что такое, удивилась она. Совсем руки не слушаются. Наверное, долго неудобно лежала. Надо бы на бок перевернуться…

Она напрягла мускулы, но, странное дело – они были словно ватные. От напряжения Арикона запыхтела, и опять безрезультатно. Она открыла тяжелые веки, полностью очнувшись.

Утро. Горит огонь в раскрытой печке, идет от нее приятное и расслабляющее тепло. Пахнет мятой и валерьяной. Марта насобирала свежей травы и развесила под потолком? Да нет, венички хорошо просушенные, давние. Какой приятный запах.

Арикона с усилием повернула голову. На узкой скамейке под окном дремала старушка – кажется, одна из подружек Марты. Арикона открыла рот, чтобы окликнуть, и обнаружила, что не может ворочать языком. Он словно присох к небу. Черт, как хочется пить, подумала она. Славно же меня отделали эти приведения. Тела не чувствую. Надеюсь, переломов хотя бы нет. Чем это они меня били? Кулаками? Кулаки такую боль не вызывают. И дробить кости кулаками нельзя. А ведь кости болят. Нет, ноют, постанывают. Но не болят. Значит, целые.

Скрипнула дверь. Арикона скосила глаза и увидела вошедшую Марту с охапкой дров. Она была закутана в теплый платок, и на голове у нее красовался целый снежный сугроб. Арикона закряхтела, привлекая к себе внимание.

Старушка на скамейке очнулась и зачмокала губами. Марта остановилась на пороге.

Арикона шевельнулась всем телом.

– Все святые! – внятно сказала Марта и разжала руки. Дрова выскользнули и загрохотали по полу. Арикона поморщилась.

И Марта, и старушка бросились к ней. Дрожащими руками Марта поднесла к пересохшим губам стакан и Арикона жадно глотнула горячую ароматную жидкость. Вино Марты. Эликсир жизни. Вино смочило колючее горло и заструилось по телу жидким огнем.

Марта заплакала. Слезы потекли по морщинистым щекам и упали на лицо Ариконы. Волновалась, подумала Арикона с удовольствием. Наверное, я всю ночь провалялась без сознания.

– Арико, – прошептала Марта, прижимаясь к ней. – Проснулась! Я думала, умру возле тебя!… Все святые…

– Марта, – чуть улыбнулась Арикона и голоса своего не узнала. Хриплый, слабый, чужой. – Не так-то просто убить демона…

Марта плакала, целуя лицо Ариконы. Вино опять оказалось у губ, сладко скатилось в желудок и осталось лежать там тлеющими угольками. Арикона еще хотела сказать, что все в порядке, но уже не смогла – снотворное действие эликсира Марты вступило в силу и сморило измученное видениями сознание.

Кошмары не возвращались. Вместо них царило в голове умиротворенное спокойствие. Не хотелось шевелиться в блаженном тепле и уюте, а хотелось нежиться под одеялом, слушать шуршание мышиной нечисти под полом, подвывание ветра в печной трубе во время вьюги… Вьюги?!…

Падал за окнами снег. Арикона смотрела на него и ничего не понимала. Откуда здесь снег? В этих краях не бывает снега – и зимой, и летом всегда тепло. Почему снег?

Кто-то тронул осторожно за голову. Арикона скосила глаза и увидела огромного черного кота, сидящего возле подушки и задумчиво перебирающего мохнатой лапой с выпущенными когтями прядь ее волос. Волосы были длинные, ниже плеч.

Арикона с усилием подняла голову. Кот моргнул изумрудно-прозрачными глазами и принялся умываться.

Руки плохо слушались, но она смогла откинуть одеяло, отдышаться, подтянуться и сесть. Дом освещал только огонь в печи, погружая комнату в таинственный красноватый мрак, шевелящийся от тени хлопьев падающего снега.

Ноги тоже не слушались. Они задрожали, когда она поднялась с кровати, но Арикона заставила их работать и, завернувшись в чересчур тяжелое одеяло, приблизилась к окну.

Ели были в снегу. Высоченные сугробы лежали вокруг избушки, и только узенькая расчищенная тропинка вела от самых ступенек к границе леса и терялась там. Темные верхушки словно парили над ровной белизной, касаясь розово-кремового неба, где-то за облаками горела луна, подсвечивая небосвод. Тишина…

– Проснулась? – раздался голос Марты. Она подняла голову с кровати и с улыбкой смотрела на Арикону. – Зачем ты встала? Голова закружится…

– Почему идет снег? – спросила Арикона, не оборачиваясь. Марта, покряхтывая, спустила ноги с кровати и натянула на голову одеяло. – Что случилось?

– Теперь здесь всегда идет снег, – ответила Марта. – Каждый день.

Арикона почесала голову и с удивлением пропустила черед пальцы длинную черную прядку волос. Когда они успели так отрасти?

– Никогда не было у нас снега, – проговорила Арикона, теребя волосы. – Это у меня парик, что ли?

– Нет, не парик.

Она отвернулась от окна. Марта встала с кровати и подошла к ней.

– Сколько я провела в постели? – спросила настороженно Арикона. – День? Неделю?

Марта вздохнула, заботливо поправляя на ней одеяло.

– Сколько? – нетерпеливо повторила Арикона. – Ну?

– Восемь месяцев, – сказала Марта и отвернулась, скрывая заблестевшие слезы.

Она не нашла, что сказать. Шевеля губами, она повторила про себя – восемь месяцев. Восемь месяцев. Почти целую вечность.

От слабости ее качнуло в сторону, но Марта тотчас подхватила ее под руку и помогла сесть на скамью.

– Полгода в полном бреду, – сказала Марта. – А потом мне удалось держать тебя в полусне, чтобы восстановить силы и залечить раны. Когда тебя принесли сюда, на теле не было ни одного живого места. Сплошное кровавое месиво, обрывки кожи и сломанные кости. Почти все были сломаны. Тебя будто пропустили через мясорубку. Ты кричала и сопротивлялась, продолжая сражаться даже без сознания, хватала все, что под руку попадется. Я боялась, что в припадках гнева ты убьешь меня.

– Мне снилась Анн, – сказала Арикона, борясь с приступом головокружения. – Как она умирала. И Михаил снился. Он приходил сюда?

– Приходил, – кивнула Марта. – Но ты прогнала его. Он думал, что ты в полном беспамятстве, и очень удивился, получив проклятье в свой адрес.

– Да, это я помню, – через силу улыбнулась она. – Он звал меня к Отцу… Восемь месяцев, – она покачала головой. – А мне показалась, что прошла только одна ночь.

Марта гладила ее по обнаженной руке. Арикона опустила глаза и увидела бледную кожу, без тени того бронзового загара, который всегда покрывал ее тело. И на бледной коже яркими белыми полумесяцами и точками пестрели мелкие шрамы – уродливые, стянутые, разного размера.

Она долго разглядывала рубцы. Марта перехватила этот долгий взгляд.

– На лице то же самое? – неожиданно стальным голосом спросила Арикона.

– Лицу повезло больше, – успокоила Марта и протянула маленькое зеркало. Арикона жадно схватила его и взглянула. Мертвенно голубоватое лицо, черные круги под огромными глазами, вздернутые упрямые брови и белые губы – они стали такими тонкими… И шрамы. Один из них, особенно уродливый, оттянул уголок рта чуть книзу, а другой, протянувшийся от мочки уха до брови, выглядел тонкой ниткой бисера, которую зашили под кожу. На тонкой шее рубцы были почти незаметны, но в большом количестве – словно посыпали шею мелкой крупой.

Она отбросила зеркало.

– Я сделала все, что смогла, – сказала Марта. – Я собрала тебя по кусочкам – всю кожу, мышцы и кости. Счастье, что ты осталась жива.

– Да, счастье, – ответила Арикона, раздув ноздри. Жизнь возвращалась к ней. Потушенный гнев заворочался в груди и протянул свои тонкие щупальца ко всем органам.

– Ты знаешь, кто напал на тебя?

– Тени. Без лиц, с длинными волосами до пят. Очень сильные, и они после смерти возрождались снова, хотя их кровь проливалась рекой. Я захлебывалась кровью. Она была голубого цвета и светилась в темноте, как фосфор.

– Голубого цвета? – удивилась Марта.

– Очень горячая. Я не смогла справиться с ними – слишком много теней. Но там появился кто-то еще и помог. Я слышала крик, и после него тени отпустили меня.

– Ты видела, кто?

– Нет. В тот момент я уже ничего не видела. Только слышала.

Арикона закрыла лицо руками, вспомнив бой. Кто мог подослать этих чудовищ? Неужели Ваал? А может, сам Везельвул наточил зубы? А Лорд? Неужели он ничего не знает и ни о чем не догадывается?

– Кто-нибудь из демонов приходил? – спросила она, не отнимая рук от лица.

– Нет, Арико. Душа рассказала всем в аду, что ты погибла. Она очень красочно описала твою смерть. Я слышала. Если бы точно не знала, что ты мечешься в бреду в моем доме, я бы тоже поверила.

– Лорд не мог в это поверить.

– Я говорю не за Лорда, Арико, а за обычных демонов. Знает ли Лорд, что ты жива – мне не известно. Но ни он, и ни один из его генералов сюда ни разу не наведался.

– Душа повела себя не лучшим образом, – сказала Арикона. – Едва началась драка, она исчезла.

– Она ушла за помощью, – ответила Марта. – Она привела помощь.

Арикона подняла голову.

– И кого же?

– Отца Конрада.

– Что? – воскликнула Арикона.

– Да, моя милая. Это он отбил тебя у теней.

– Но как? Каким образом?

– Меня там не было. Но отец Конрад очень сильный человек. Он приходил два раза в неделю навещать тебя. И должен прийти завтра. Я думаю, тебе стоит с ним поговорить.

– Говорить со священником? Достаточно мне архангела Михаила с его душеспасительными призывами.

– Отец Конрад – не архангел Михаил. И тебе стоит с ним пообщаться. Хотя бы ради того, чтобы поблагодарить.

– Ты полагаешь, это благодаря ему я жива?

– Я думаю, что без его помощи тебе пришлось бы слишком туго, – уклончиво ответила Марта.

– Хорошо. Но, – тотчас добавила она, поднимая палец, – не завтра. Я не хочу видеть его завтра. Мне нужно прийти в себя. Никаких посетителей. Позже.

– Как скажешь, – кивнула Марта. – Я отошлю ему записку. А когда тебе станет лучше, вы поговорите.

– Я хочу отдохнуть… Помоги мне дойти до кровати.

Завернувшись с головой в тепло, Арикона еще долго не могла уснуть. Она вспоминала страшный бой и свое забытье с кошмарами прошлого, кружащиеся хлопья снега и громовой раскат чужого крика, отогнавшего прочь приведения, и перепуганную Душу, упорхнувшую из леса…Но почему снег? На этом воспоминания неожиданно оборвались, и она крепко уснула.