– Эге-гей, публика почтенная, полупочтенная и так себе просто! Мимо не проходите, в наш балаган загляните! За медную четвертинку увидите чудесную картинку! За бронзовую полушку поглядите пьесу – не безделушку! А за серебряный грош к нам и графский повар вхож! Довольно вам тешить брюхо, у нас потеха для глаза и уха: не стоят сокровищ этого мира представления по пьесе сэра Уильяма Шекспира! Безумства любви и шпаги, яда и стилета в невероятной тр-ррагедии «Ромео и Джульетта»!

Зазывала прыгал, жестикулировал, хохотал, скликая публику в ярко раскрашенный полотняный балаган, расположившийся на ярмарочной площади. Одетый в разноцветное трико и шутовской колпак с бубенчиками, он закрывал лицо трагической белой маской с опущенными уголками рта и нарисованной крупной слезой, вытекающей из левого глаза.

Почтенная, полупочтенная и всякая другая публика довольно охотно тянулась к балагану, были тут и оборванцы, и народ почище, мастеровые, деревенские гуляки, ремесленники, служанки. Важно прошествовал богатый купчишка, с расфуфыренной женой и двумя дочками – юными девицами, скромно потупившими взгляд, однако изредка стреляющими глазками по группкам молодых парней, нарочито не обращающих на них никакого внимания.

– Нет, ну это ужасно, Донатий! Просто какое-то издевательство! Трагедия Шекспира в балагане на ярмарочной площади! Ну что ты молчишь, несносный! Неужели тебя это не возмущает?

– О, да, моя госпожа! Это действительно ужасно! Бродячие комедианты посмели играть трагедию Шекспира, безумцы! Святотатцы! Может, прикажете их повесить? Одно слово – и наши бравые воины вмиг прекратят это безобразие…

– Донатий! Если я кого-то и прикажу повесить, так это тебя! Почему ты всё время надо мной смеёшься? Мне надоели твои шуточки! Я хочу говорить серьёзно!

– Но моя госпожа! – Благородный дворянин изобразил недоумение, затем наклонился к собеседнице и шёпотом произнёс: – Я серьёзен, как папский нунций на приёме у короля! Разве когда-нибудь даже в мыслях я мог посметь ослушаться вас? Только прикажите, и ваш верный Донатий тут же обнажит свою шпагу и заколет любого врага, или даже себя – как вам будет угодно!

– Хорошо, Донатий! Сейчас ты мне докажешь свою преданность! – его собеседница, совсем юная, гордая графиня Изабелла порывисто протянула руку в сторону разноцветного балагана. – Мы идём на представление сюда! И даже не смей возражать мне! – она сердито топнула изящной ножкой.

– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа! – её спутник преувеличенно смиренно поклонился. В руке его появилась мелкая монетка, которую он подбросил невысоко на ладони. Тут же возле него образовалась стайка мальчишек-оборванцев.

– Хозяина балагана ко мне! – коротко приказал Донатий, не глядя, кинув монетку мальчишкам. Самый ловкий из них, высоко подпрыгнув, поймал её и с радостным воплем помчался к балагану. Вскоре оттуда вышел невысокий плешивый толстяк в потёртом, заношенном камзоле и поспешил к Донатию и его спутнице. Сдержанно поклонился и спросил:

– Чего изволят почтенные господа от недостойного комедианта?

– Моя госпожа желает видеть твой спектакль. Два места в центральной ложе!

– Господь с вами, ваша светлость! Откуда в моём рыночном балагане ложи? Это же не столичный театр!

– Тогда – два лучших места в первом ряду! И чтоб вокруг – только приличная публика, никакой черни! – Донатий достал сверкающую золотую монету, хотел бросить хозяину, однако передумал, и вложил в его руку. Тот принял дорогую монету почтительно, но не раболепно.

– Слушаюсь, ваша светлость! Всё будет сделано в лучшем виде!

Он поспешил внутрь шатра, а его светлость с лёгким поклоном обратился к своей юной спутнице:

– Вы не передумали, моя госпожа? Это всё же балаган на рыночной площади…

– Я никогда не меняю своих решений, Донатий. Пора бы уже запомнить!

– О, прошу прощения, я и впрямь забылся… Давайте отойдём в тень, к фонтану, там прохладнее.

Миновало совсем немного времени, появился толстяк-хозяин театра, протянул руку в приглашающем жесте, и важно изрёк:

– Прошу вас почтить своим присутствием наш спектакль. Только уж не серчайте, ваши светлости, если увидите не совсем то, что ожидали, тут народ простой, мы больше для них старались…

– А если народ такой простой, зачем вы Шекспира для них ставите? Попроще пьесы не нашлось? – девушка смотрела на толстяка прямо, слегка постукивая сложенным веером по раскрытой ладони другой руки…

– О, ваша светлость! – хозяин трагически воздел руки к небу. – Вы не представляете, как эти простецы любят Шекспира! На той неделе мы давали «Гамлета», так представьте, аншлаг провисел на кассе всю неделю! Впрочем, кажется, это было в другом городе. А что вы желаете увидеть сегодня, любезная госпожа?

– Как это, что? Кажется, твой зазывала с утра ещё кричит о том, что у вас тут за спектакль!

– Да, конечно, ваша светлость, представление объявлено, отрепетировано и будет разыграно в лучшем виде! Но вопрос-то в другом. Каждый видит то, что он ждёт, за чем пришёл и за что заплатил свои деньги. Реальность у каждого своя. Кому-то по душе будут драки и дуэли, а кому-то – объяснения в любви. Вон тот почтенный отец семейства лишний раз убедится, что детей надо держать в крепкой узде, а вон та барышня, вытирая слёзы, будет строить планы, как помочь влюблённым убежать от родителей, разумеется, видя себя на месте героини! А что хотите увидеть вы?

– Я хочу увидеть пьесу Шекспира! – надменно произнесла девушка.

– Да не прогневается ваша светлость, если я скажу ещё несколько слов. У меня не простой балаган, а вы, госпожа, не простой зритель. Вы прекрасно знаете, что всё это было в Италии, двести лет назад. Вам известен сюжет, время и место действия. Вы помните, что, к примеру, сперва Тибальт убьёт Меркуцио, а затем – Ромео Тибальта, и это послужит началом цепочки различных событий, которые и приведут к трагическому концу. А если бы это происходило здесь и сейчас? Либо совсем в другой стране, через двести лет? Или это невозможно? Может быть, потом у людей будут другие проблемы? Или проблемы останутся теми же, но решать их будут по-другому?

– Но ведь Шекспир писал не об этом! – юная графиня начинала гневаться.

– Разве мы знаем, о чём на самом деле писал Шекспир? И как он написал бы свою трагедию сейчас? Либо через двести лет? Но ведь можно попробовать узнать это, правда, ваша светлость? Смотрите представление, смотрите внимательно. И если захотите, я помогу вам выйти из рамок этой трагедии, увидеть из-за её контуров новый узор, другой пласт, иное время… Впрочем, я умолкаю, тем более, что пора начинать. Покорнейше прошу проследовать в зал!

Толстяк не обманул. Для них поставили два роскошных, принесённых откуда-то специально ради такого случая, кресла в первом ряду. Вокруг кресел и позади, публика также была весьма приличной: тот самый купчишка с женой и дочерьми, несколько горожан побогаче, пара-тройка щёголей в почти новых камзолах.

Все они почтительно поклонились, когда их светлости проходили к своим местам. Донатий отвечал лёгким кивком, а Изабелла не обратила на их поклоны ни малейшего внимания. В первых трёх рядах с креслами и стульями наступила тишина, дальше, где стояла чистая публика попроще, витал лёгкий шум. На галёрке же веселье не прекращалось, только чуть притихло.

Слуги начали гасить специальными колпаками на длинных палках свечи в настенных светильниках, в зале стало темно. Только сцена с опущенным грубым занавесом освещалась несколькими масляными лампами. Вот на ней появился печальный клоун-зазывала со скрипкой в руках. Он молча поднял её к плечу и заиграл невыразимо грустную, щемящую мелодию. Остановился, прислушался, опустил скрипку. Посмотрел в зал, выдержал паузу и со вздохом произнёс:

Занавес начал раздвигаться, на сцене появились слуги двух враждующих семейств, все сразу, причём в количестве явно большем, чем в пьесе. Недолго думая, они взялись лупцевать друг друга палками и кулаками.

Галёрка оживилась ещё больше. Послышался одобрительный свист, подбадривающие реплики. Вскоре появились и господа, начались дуэли на шпагах. Тут уже оживилась и «чистая» публика.

Постепенно сражения словно иссякали. Промелькнул, как сон, бал в доме Капулетти. Вот остался на сцене только балкон, юная девушка на нём, пылкий юноша внизу.

О чём говорят они? Всё ещё только начинается, их диалог совсем обыден, не так ли? Но нет, это уже не диалог, а прекрасная песнь любви…

Зрители застыли в молчании. Кто-то заскучал, потому, что кончились драки, кто-то заслушался этой странной песнью без музыки, одними словами… Донатий сидит рядом, взор его не выражает ничего определённого, он словно отсутствует.

Возле одной из кулис появился толстяк-хозяин, он улыбается заговорщицки, прижимает палец к губам, зовёт за собой. Изабелла приподнимается со своего кресла, делает неуверенный шаг в его сторону. И вот, она уже на балконе, где стоит Джульетта, а толстяк исчез, словно его и не было.

И сейчас надо уговорить юношу бежать, бежать немедленно, не ждать до утра, девять часов – это так поздно! Изабелла словно закрыла собой юную Джульетту, спрятала её внутри себя, а какая разница, ведь та сама же сказала: «что значит имя?». Теперь она останется здесь, а они пусть бегут. Бегите, юные и влюблённые, бегите в тот мир, где на рассвете верный Лоренцо обвенчает вас, где не случится этих глупых поединков, где Тибальт и Меркуцио останутся живы, а Ромео не станет убийцей и не убежит в Мантую! Всё будет хорошо!

И Изабелла кричит, кричит им: «Надо убегать прямо сейчас, пока ещё не поздно!», но они не слышат её, пытается хватать их за плечи, но руки проходят сквозь тела, они поют свою песнь любви, и у них ещё нет слёз, они счастливы и не знают, что обречены…

И у Изабеллы, стоящей на балконе, тоже нет больше слёз. Всё идёт так, как и задумал творец этого действа и не ей бороться против его воли…

«А я никого не люблю, и не любила» – грустно подумала Изабелла. В кулисах появился хозяин балагана, он сочувствующе улыбнулся ей, снова приложил палец к губам. На секунду показалось, что всё вокруг словно окутал туман, предметы стали какими-то вязкими, потеряли абрисы. Но эта секунда быстро кончилась…

Действительность начала обретать чёткость. Размытые контуры исчезали, становились резкими, ясными. Девушка опять оглянулась, не понимая, где она. Балкон стал каким-то угловатым, с большими прозрачными окнами. А под ним не было привычной площади, не просматривались соседние дома и наступал уже вечер. Почему-то казалось, что она находится очень высоко над площадью, убеждаться в этом не хотелось, слишком страшным казалась сама мысль всмотреться в эту бездну. Но где-то в глубине сознания зрело и крепло понимание того, что эта бездна привычна и обыденна, в ней нет ничего страшного.

Одежда тоже казалась чужой, непривычной. Не было тяжёлого, многослойного платья; ноги, открытые на всю длину, обтягивала до колен плотная тёмно-синяя ткань. Откуда-то пришло название: «леггинсы», и вскоре она перестала чувствовать инородность этой казавшейся ещё недавно совершенно неприличной одежды.

То, что было надето на ней сверху, открывало руки ниже локтя, живот, а также оттопыривалось на груди. Топик, вот что это! Постепенно уходило всё, связанное с настоящей жизнью, а всё необычное, непонятное, дикое и непривычное становилось родным и понятным: и ничем не прикрытые короткие волосы, и странная мягкая обувь на тонкой подошве, и золотая цепочка на лодыжке. Последняя тень удивления промелькнула в голове, когда она подняла к лицу плоскую блестящую коробочку, которая вдруг засветилась огнями и зазвучала красивой мелодией.

Она долго смотрела на игру огоньков, потом вспомнила, что нужно делать и провела пальцем по прозрачной крышке, на которой красовался портрет юноши с короткой причёской и выразительными синими глазами. Смартфон – мысль прозвучала отдалённым эхом, и больше ничего уже не напоминало девушке о старинном городе, узких улочках и ворохе нелепой одежды, стесняющей движения…

– Белка, ну ты чё, опять трубу кинула куда-то, найти не можешь?

– Сам ты Белка! – огрызнулась она. – Ещё раз так назовёшь, пошлю на фиг. Послушаю папеньку и выйду замуж за Парика. Он богатенький, не то, что ты!

– Ага, давай! Парик пацан конкретный, твои выбрыки терпеть не будет, не то, что я! Это точно!

– Ладно Юр, кончай гнать! – примирительно произнесла девушка, – Только больше не называй меня Белкой, сколько же можно тупить? Сказала ведь – Бэла! С одним «л», как у Лермонтова! Ты где?

– В Караганде! На аллейке тут рядом, на лавке. Давай уже, спускайся, а то припрутся твои родаки, и не пустят!

– Иду уже, иду!

Юра ждал на лавочке в скверике неподалёку, потягивая светлое пиво из бутылки. Бэла плюхнулась рядом, недовольно проворчала:

– А мне не мог взять, кавалер?

– Ох, блин, как же это я? Счас закажу такую же! – Он приподнялся, запустил руку за спину, вытащил ещё одну бутылку. – О, молодцы. Уже доставили! Прошу, мадмуазель!

– Трепло ты, Юрчик! – девушка потянулась к нему, поцеловала. – Спасибки!

– Ладно уж, пей на здоровье. Как с папенькой, говорила?

– Толку с ним говорить… Он ведь как? Всё конкретно спросит, по пунктам: где жить собираетесь, на что жить, а твой университет, а если ребёнок? Это всё, скажет, несерьёзно, а я вас обеспечивать не собираюсь…

– Да, сурово… А ты чего ответишь?

– Чего-чего! Что я ему расскажу? Про работу твою дивную и зарплату дерьмовую? Про хату, которую нам снять не на что? Про диванчик на кухне, который нам у твоих предков светит в лучшем случае? А, ну его, надоело! И вообще, он вчера весёлый пришёл с корпоратива, а в таком состоянии не говорит о делах, сразу обрывает. Зато я у него пару копеек выцыганила «на мороженое», давай зависнем где-нибудь, развеемся?

– Зависнем, конечно, куда ж мы денемся! – парень обречённо махнул рукой. – Лучше б папенька твой за меня словечко замолвил, пристроил куда, ты же знаешь, я работать могу, да только с улицы на хорошие места не берут!

– Слушай, ну кончай кишки мотать, и так тошно! Смотри, вон пацаны с програмками, куда-то приглашают, узнай, чё там у них?

Юра поднял руку, сделал ладонью приглашающий жест. Шустрый паренёк в жёлтой футболке оказался самым расторопным и подскочил к парочке, опередив двоих конкурентов. Он быстро вручил ребятам программки и привычно затараторил:

– Наше новое арт-кафе «За углом» даёт умопомрачительный креативный ремейк старинной драмы мистера Шекспира, про безумную любовь и пролитую кровь, про острую шпагу и заколотого беднягу, про фейковый яд и похоронный обряд…

– Ладно, хватит по ушам ездить! – Юра грубовато остановил распространителя. – Давай два билета, только самые лучшие, понял?

– Нет, ну до чего дошли! – Бэла покачала головой. – «Ромео и Джульетта» в арт-кафе, среди публики, между столиками! Как они там играть-то будут, а?

Они поднялись и медленно пошли в сторону арт-кафе, которое и вправду было за углом, совсем рядом.

– А так и будут, – Юра отчего-то развеселился, – Джулька свой яд не успеет выпить, как его какой-нибудь халявщик из-за столика стянет и вылакает! А у Ромки свистнут кинжал и он начнёт шарить по столикам, чтоб заколоться столовым ножом. Вот смеху будет!

– Дурак ты, Юрка, и уши у тебя… Это же классика, драма, трагедия! Почти что про нас. Там ведь тоже родаки их довели.

– Да не, у тех круче, вроде как воевали они. А тут твои олигархи с моими пролетариями даже говорить не будут. Ну, и ваще…

– Слышь, Юр, – перебила его девушка, – а ты, если б меня увидел вот так, ну, типа, отравленную, закололся бы?

– Ага, щас, закололся! Я б тебя в реанимацию отвёз!

– Скучный ты, Юра! Нет в тебе романтики. Ладно, вроде пришли, давай заходим, начнётся скоро, посмотрим что ли, чё эти креативщики там начудили!

Странный какой-то зал, подумала Бэла, когда они вошли. Но ещё более удивило её то, что представление уже было в разгаре. Ромео бродил с одной стороны зала, Джульетта – с другой, они ещё не видели друг друга, а только слышали.

Бэла резко повернулась, чтоб возмутиться обманом: почему сместили время начала спектакля? Почему в зале нет столиков, слишком темно, и по закопчённому потолку пляшут трепещущие тени, словно на стенах горят свечи, а не бра. К ним спешил лысоватый толстяк, кого-то напоминающий, раздражающе знакомый.

Он улыбался ей, протягивал руку, что-то говорил. Воздух вокруг словно заколыхался, стал гуще, помутнел. Она с удивлением почувствовала на себе вместо привычной одежды какие-то длинные складчатые и тяжёлые одеяния с кружевами, оборками и лентами.

Попыталась нащупать телефон, чтоб позвонить кому-нибудь, зацепиться за привычный, устойчивый мир, но рука вместо гладкого корпуса ощутила что-то шершавое, длинное, но уже почти привычное.

«Только бы не упасть» – успела она подумать, падая в тёмную, вязкую бездну. А на убогой сцене с самодельным занавесом, над телами юных влюблённых плакали, обнявшись, бывшие враги – Монтекки и Капулетти…

– Моя госпожа? – Донатий склонился над ней, сидящей в кресле, и сжимающей в руке сложенный веер, – Представление окончено, нам пора идти!

Девушка словно очнулась, подняла голову. Внимательно посмотрела на своего спутника, оперлась на его протянутую руку, встала. Они не спеша направились к выходу среди уважительно расступающейся публики, вышли на площадь. Тут же подкатила карета, ловкий молодой кучер соскочил с козел, открыл дверцу и почтительно поклонился. Они уселись на мягкие сиденья, и карета неспешно покатилась по дороге – кучер хорошо усвоил, что юная графиня не любит ездить быстро.

– Что скажете, моя госпожа? Понравилось вам представление в балагане?

– Донатий, – девушка была необычно серьёзна, – отчего ты никогда не зовёшь меня по имени? Отчего называешь госпожой – мне не нравится это титулование, не называй меня так! Какая я тебе госпожа – твой род знатнее и богаче моего, титул – не хуже, а состояние – гораздо больше. Ты относишься ко мне, как к маленькой девочке, но при этом почтительно называешь госпожой.

Я действительно, словно маленькая девочка путешествовала сегодня по другим мирам. То я была в Вероне во времена Шекспира, пыталась спасти влюблённых. Потом ощутила себя совсем в другом мире, на мне был очень диковинный костюм, я держала в руках какие-то диковинные вещи, говорила на диковинном языке… Но опять я чувствовала себя Джульеттой, только это была Джульетта из какой-то другой страны, нездешняя.

Я словно стала понимать какие-то вещи, которые не понимала раньше, что-то произошло, Донатий! Этот странный балаган, странный хозяин, странные его слова…

– Наверное, ничего странного, Изабелла. Иногда всё вокруг кажется необычным, но этот мир достаточно прост. Надо только принять его, таким, как есть, и не думать о том, где кончается явь и начинается сон. Ты права, Изабелла, мне пора уже относится к тебе, по-другому, ты повзрослела, а я не заметил этого.

– Я не знаю, Донатий, может и так. Но на сегодня сны кончились, я вернулась домой… И мне почему-то кажется что на площади уже нет этого балагана, что комедианты торопливо сложили шатры с костюмами, и несутся теперь в своих повозках в другое место, а гривы их коней развевает встречный ветер…

Карета подъезжает к дому отца Изабеллы. Или к замку Капулетти. Или к квартире Бэлиного папеньки. Но, возможно, это и не карета вовсе, а дорогой автомобиль. И кто знает, какие узоры выткутся на этом островке, какой пласт проявится… Кто знает…