1990-е годы стали для России новой реальностью. Во многом эта реальность напоминала войну. Только во время войны в Москве-реке мог целые сутки плавать труп застреленного молодого человека на глазах у десятков гулявших с детьми москвичей. Было воскресенье, и труп никто не убирал, так его и носило между льдинами: речка Москва, как известно, никогда до конца не замерзает. Подвыпившие милиционеры ухмылялись в ответ на возмущённые протесты: «Подумаешь мертвяк! Никогда не видели, что ли?» В середине дня приехали серьезные люди из МУРа, постояли, посмотрели и уехали. Лезть в воду и открывать дело никому не хотелось: висяков в те годы набралось немеряно. Потом труп унесло течением.

Газеты печатали о том, как в одном из районов столицы дети целый день играли рядом с неубранным телом одного из застреленных в криминальной разборке братков. В другом районе, на Борисовских прудах, тоже в выходной день, но уже в начале лета москвичи продолжали купаться, не обращая внимания на чьи-то всплывающие конечности. Люди стали привыкать к ненормальному. Тем более что рассуждения обывателей сводились к тому же, известному ещё со сталинских времён тезису: «А нам-то какое дело? Мы же не бандиты, нас и не трогают».

На самом деле это началось ещё с рубежа 70-х и 80-х годов. Никто не предполагал, что в незыблемом государстве грядёт смена формации, но одна группа людей, обладавшая сверхтонким чутьём, уже знала и готовилась. Это была организованная преступность или мафия, которой в СССР как будто вовсе не существовало. Эта самая мафия уже в 1979 году собралась на свой съезд в Кисловодске, чтобы договориться о переделе сфер влияния.

 

Убийство на Кутузовском проспекте

Смерть Зои Фёдоровой стала самым громким убийством начала 1980-х годов. Она пришлась на конец эпохи застоя, когда ещё никому не приходило в голову, что мы живём в другой стране. Всё вокруг казалось размеренным и рутинным, а знаменитости, особенно старые, умирали своей смертью. По крайней мере, в них никто не стрелял средь бела дня в престижном районе Москвы. Но не стоит забывать: это преступление произошло в те самые годы, когда разворачивалось так называемое «бриллиантовое дело», а чванливые жёны и дочери чиновников высшего звена соревновались в количестве драгоценностей и мехов. И актриса Зоя Фёдорова, много в жизни перетерпевшая и жаждавшая реванша после унижений и лагерей, оказалась причастна к вывозу драгоценностей и антиквариата за рубеж. Её всегда считали склонной к авантюрам.

События развивались следующим образом. 10 ноября 1981 года в 13.00 в дверь элитной квартиры дома № 4 на Кутузовском проспекте позвонила подруга актрисы Маргарита Набокова, заранее договорившаяся о визите. Но ей никто не открыл, хотя в квартире лилась вода и звучало радио. Маргарита написала сердитую записку, которую засунула под дверь. Известно, что с 13.45 до 14.10 Фёдорова разговаривала по телефону с сотрудницей «Мосфильма», а значит, была жива. Подругу она либо не услышала, либо не захотела впустить. Встревоженная Набокова в 6 вечера позвонила племяннику актрисы Юрию Фёдорову, у которого был второй комплект ключей. Юрий пришёл к тёте, увидел в окнах гостиной свет и стал звонить. Его тётя, одна из самых ярких звёзд советского кино, жила одна в трехкомнатной квартире: единственная дочь, актриса Вероника Фёдорова, проживала в США, куда уехала по приглашению своего отца, адмирала Тейта.

Один из многочисленных портретов актрисы и фото из уголовного дела

Открыв дверь и пройдя в гостиную, Юрий Фёдоров увидел жуткую картину: Зоя Алексеевна сидела за столом, сжимая в руке телефонную трубку и запрокинув голову на спинку кресла. Затылок и левая часть лица были залиты кровью. Она была застрелена из пистолета марки «Зауэр». Милиция нашла пулю калибра 7.65, но следов взлома и борьбы не обнаружила.

Совершенно необъяснимая ситуация. Во-первых, Фёдорова никогда не впускала в дом посторонних. Она и своих-то фильтровала из-за дверей так долго, что люди теряли терпение. Как могло случиться, что она спокойно впустила своего убийцу, да ещё и села за стол спиной к нему, но при этом пыталась позвонить по телефону? С отверстием в затылке по телефону уже не звонят. Выходит, она ещё до выстрела хотела позвать на помощь. Но в таком случае она вряд ли повернулась бы к убийце спиной. Остается предположить нечто другое. Зоя Алексеевна не собиралась звать на помощь. Она совершенно спокойно повернулась спиной к знакомому человеку, чтобы позвонить по какому-то делу: например, навести какую-то справку, выяснить что-то, о чём её попросил убийца. Дождавшись, когда актриса сядет за стол, её визитёр просто подошёл к ней сзади и выстрелил в затылок.

Дальше версии начали появляться одна за другой. Их оказалось даже слишком много.

Первой была политическая. Мало кто знал в то время, что яркая звезда экрана уже побывала в тюрьме в 1927 году, когда не была актрисой. Её отец, простой рабочий и верный член партии, ставший начальником паспортной службы Кремля, не хотел актёрской карьеры для дочери, поэтому устроил её счётчицей в Госстрах. От скуки Зоя спасалась на частных вечеринках. Там она научилась танцевать фокстрот и завела знакомства с иностранцами. Вечеринки устраивал англичанин Кебрен. Он и познакомил Зою с Кириллом Прове, который оказался агентом английской разведки. Фёдорову арестовали в 3 часа ночи 14 июня 1927 года, устроив обыск в квартире. Ордер на арест по обвинению в шпионаже подписал Генрих Ягода. Но после встречи с Ягодой Зоя Фёдорова вдруг была отпущена на свободу. Кирилла Прове расстреляли за шпионаж, а её дело было закрыто «за отсутствием улик». Легко предположить, что это было сделано в обмен на некоторые услуги – сотрудничество с органами. «Однажды я станцевала фокстрот с Ягодой», – признавалась Зоя.

Дальше карьера Фёдоровой пошла в гору, она без труда поступила в институт, стала кинозвездой и получила множество других возможностей, которые в то время в СССР казались невероятными.

В 1938 году её отца арестовали. Фёдорова встретилась с Берией, и отца выпустили, а она продолжала знакомиться с иностранцами. Осенью 1942 года Зоя отправилась отдыхать в Крым, где встретила корреспондента «Юнайтед Пресс» Генри Шапиро, а он свёл её с заместителем главы американской военно-морской миссии Джейсоном Тейтом. Есть версия, что это знакомство тоже произошло по приказу КГБ. Но дальше всё пошло не по сценарию спецслужб: Фёдорова влюбилась в Тейта и родила от него ребёнка. Ребёнок, по замыслу влюблённых, должен был стать символом американо-советской дружбы: его зачали 9 мая, а имя дали в честь победы – Виктория. Но Виктория Фёдорова увидела свою мать только через восемь лет. Тейта отозвали в США, а Зою Фёдорову вновь обвинили в шпионаже и отправили в лагерь на 25 лет с конфискацией имущества. Её душераздирающее письмо Берии на этот раз не помогло. Ей мстили за право на чувства. Лагерь сломал её: она была разлучена с возлюбленным и двухлетней дочерью, над ней издевались следователи. Зоя стала циничной и расчётливой, научилась скрывать свои намерения.

Когда она вышла на свободу, уже после смерти Сталина и расстрела Берии, у неё не было ни жилья, ни работы. Помогли коллеги, потом стали давать роли. Но Зоя Алексеевна, не столько драматическая актриса, сколько звезда экрана, понимала, что её главного оружия – молодости и красоты – уже нет, и карьера идёт на спад. Она решила по-другому обеспечить себе старость.

Здесь, в этой точке, смыкаются две версии – политическая и экономическая. Политическая гласит, что её устранил КГБ, когда она задумала перебраться в США. При этом Зоя Алексеевна, в отличие от других советских людей, ездила в США беспрепятственно, и – кто ей, бывшей заключённой, мог дать разрешение на выезд, если не КГБ. Однако эта версия имела слишком слабые мотивы: едва ли актриса могла представлять для спецслужб какую-то опасность.

Гораздо больше весомых доказательств было у экономической версии, связанной с «бриллиантовым делом». В записной книжке Фёдоровой, которая лежала на столе возле её тела, обнаружилось 2032 телефонных номера и полторы тысячи адресов, что довольно странно для женщины на пенсии. Ещё более удивительным оказалось то, что рядом с номерами стояли не имена, а профессии её абонентов, причём половина из них никакого отношения к актёрскому делу не имела – это были эксперты-оценщики, торговцы антиквариатом и маклеры. Вспомнилось, что, отправляясь к дочери в США, Зоя Алексеевна везла туда огромные сундуки, которые беспрепятственно пропускали через дипломатический вход аэропорта. Она перевозила антиквариат и фактически была курьером для дам советской элиты – таких, как супруга министра внутренних дел Светлана Щёлокова или Галина Брежнева, которую называли «кремлёвской принцессой». В этот круг входили укротительница львов Ирина Бугримова, вдова писателя Алексея Толстого Людмила Толстая и жена директора Госцирка, актриса Лариса Пашкова. Все перечисленные дамы любили, выходя в свет, демонстрировать свои украшения – на приёме в румынском посольстве или на празднике цирка.

Вслед за этой публичной демонстрацией богатства наметилась цепочка взаимосвязанных криминальных событий. 14 ноября 1980 года была ограблена Людмила Толстая: трое злоумышленников связали её и вынесли все ценности. 10 декабря 1981 года была убита Зоя Фёдорова. А 30 декабря 1981 года обворована квартира Ирины Бугримовой. К этим ограблениям был причастен фаворит Галины Брежневой, цирковой артист Борис Буряце, выступавший в роли наводчика. Один из сотрудников 5-го управления в декабре 1981 года застал в квартире Буряце трех парней, которые обсуждали проникновение в квартиру какой-то артистки. Но Буряце был задержан, отправлен в лагерь, а потом просто исчез. Он похоронен на Краснодарском кладбище, и причины его смерти называются самые разные – от инфаркта до аппендицита.

Среди подозреваемых в убийстве лиц (тех троих грабителей в масках) называли Анатолия Беца – одесского налётчика, который находился в розыске за ограбление Людмилы Ильиничны Толстой. Но разобраться в этом деле не получилось, как и выйти на заказчика: Беца застрелили в Грузии сотрудники ГАИ, причём сделали это намеренно – по указу свыше. После гибели Беца следствие застопорилось.

К этой же версии примыкает ещё одно обросшее слухами допущение: заказчиком убийства Фёдоровой мог стать её давний клиент, известный танцовщик Рудольф Нуриев, собиратель антиквариата. Поездка Фёдоровой в Изараиль в 1973 году совпала с гастролями Нуриева, тогда они и начали обмениваться ценностями. В книге о жизни Нуриева, написанной Питером Уотсоном, говорилось: «Нуриев очень заинтересовался предметами искусства, которые Фёдорова могла предложить. Причин было две: во-первых, для себя он купил несколько больших картин – портреты Петра Великого, которым Нуриев восхищался. Во-вторых, со временем Нуриев начал скупать контрабандный антиквариат с целью перепродажи».

В конце 1979 года Зоя Фёдорова стала пренебрегать Нуриевым. Она нашла более выгодных покупателей. Он пригрозил ей, она в ответ пообещала обнародовать его роль в контрабанде русского антиквариата. Но эта версия кажется нелепой: Фёдоровой не выгодно было разоблачать Нуриева, потому что она от этого пострадала бы гораздо больше, чем он. А ему достаточно сложно было устранять её из-за границы. Многие читавшие книгу считали, что это авантюрный домысел автора.

Всплывали и другие лица уголовной версии – некто Борькин, маклер по продаже квартир, и его приятель Митрохин – неудавшийся сочинитель, заинтересовавшийся богатствами квартиры Фёдоровой, а потом встревоженный её желанием эмигрировать из страны. После убийства он проговорился Борькину: «убийство совершили мои ребята». Но это никак не объясняет, почему актриса впустила к себе в квартиру этих людей. Была среди подозреваемых и некая «дама пик» по фамилии Штайн – клиентка Фёдоровой, которая терпеть её не могла, но в антикварном трафике участвовала. После смерти актрисы она поспешно уехала за границу.

В то же время существовали показания свидетелей, что к ней именно в те дни должен был приехать в гости некий француз. Потом выяснилось, что прибыли два гостя – израильтянин и американец.

И наконец – последняя версия, самая экзотическая. Её выдвинул драматург Эдуард Володарский, вхожий в дом актрисы. Он написал, что скорее всего Зою Фёдорову убил её зять – лётчик авиакомпании «Panаm» Пейн. После смерти тёщи он вдруг мгновенно разбогател и стал предпринимателем. По мнению Володарского, именно ему это было выгодно, и его актриса непременно пустила бы в квартиру как ближайшего родственника. Не был ли он тем гостем-«американцем»? Прочитав об этом, Вероника Фёдорова-Пейн вдруг согласилась: «Вполне может быть. Он такой мерзавец».

При этом следователи, проделавшие колоссальную работу, иногда намекали, что убийца им хорошо известен, но они не могут его арестовать. Поговаривали и о загадочных смертях людей, которые хотели сообщить какие-то данные о деле Фёдоровой. Так оно и осталось нераскрытым. Но резонанс и всенародный интерес привели к созданию книг и фильмов на эту тему. Юлиан Семёнов написал роман «Тайна Кутузовского проспекта», а Юрий Нагибин – рассказ «Афанасьич». Был снят художественный фильм «Бриллиантовое дело» с Тамарой Сёминой в роли Зои Фёдоровой. Друг актрисы Виктор Мережко создал картину «Красная комната», в которой есть мотивы этого убийства.

 

Взрыв в редакции газеты

К середине 1990-х годов самой опасной профессией становилась журналистика. Она продолжала оставаться модной, но большая часть поступавших на факультет журналистики честолюбивых молодых людей предпочитали найти себе спокойную нишу – например, плести журналистское «кружево» семейных историй знаменитостей или заниматься вопросами моды, музыки, медицины. Расследовательская журналистика привлекала лишь единицы. В их числе оказался и Дмитрий Холодов, которому довелось прожить лишь 27 лет.

Он с отличием окончил МИФИ, работал инженером в ЦНИИ точного машиностроения и корреспондентом на радио в Климовске. Невольно думаешь: был бы он инженером или радиокорреспондентом в своём Климовске, остался бы жив. Но заметные люди всегда хотят чего-то большего. И Холодов стал военным корреспондентом «Московского комсомольца», начал ездить в горячие точки. Он побывал в Абхазии, Чечне, на афганской границе. Его профессиональным «коньком» стала армия – расследование коррупции, подпольное строительство дач, торговля оружием. Заниматься этим в 90-е годы было равносильно самоубийству.

Дмитрий Холодов погиб, открыв заминированный дипломат

В середине октября 1994 года Холодов ждал каких-то секретных сведений о торговле оружием с чеченскими сепаратистами. Эти данные ему должны были передать через ячейку камеры хранения на Казанском вокзале. Наивность Холодова очень напоминала доверчивость другого журналиста – Мауро ди Мауро, которого заманили в ловушку таким же способом – пообещав новые доказательства. Холодов, скорее всего, о том давнем деле 1979 года ничего не знал, поэтому не думал об осторожности. Да и азарт правдоискательства оказался сильнее.

Забрав портфель-дипломат из ячейки, журналист отправился в редакцию. Утром 17 октября в кабинете прогремел взрыв. В дипломате была заложена мина-ловушка. В результате травматического шока и обескровливания Дмитрий Холодов скончался.

Уголовное дело было возбуждено 18 октября и вначале квалифицировалось как «убийство при отягчающих обстоятельствах». На следующий день его переквалифицировали в «террористический акт, повлекший смерть человека». 11 декабря по подозрению в убийстве задержали полковника ГРУ Владимира Кузнецова. Но в июне 1995 года с него было снято обвинение за отсутствием улик. Уже в конце 1990-х были задержаны бывший начальник разведки ВДВ Владимир Морозов и два его заместителя – майор Александр Сорока и Константин Мирзоянц. В группу подозреваемых входили также бывший десантник Константин Барковский и заместитель директора ЧОП Александр Капунцов. Все они после четырехлетнего расследования были освобождены. Министр обороны Грачёв, которого особенно разрабатывал Холодов, был привлечён к делу в качестве свидетеля. После освобождения подозреваемых Московским военным окружным судом в июне 2002 года прошёл почти год, и в июне 2003 года военная коллегия Верховного суда получила протест прокуратуры. Оправдательный приговор был отменен, а дело вновь получило ход. Но обвиняемых вновь оправдали, а затеявшей расследование прокуратуре досталось за «нарушение Конституции и УПК». Прокуратура и родные Холодова подали кассацию в Верховный суд, а потом, не дождавшись справедливости – в Европейский суд по правам человека. Однако там им тоже отказали, сославшись на то, что убийство журналиста произошло до 1998 года – то есть до ратификации Европейской конвенции Россией. Стало ясно, что это преступление не будет раскрыто никогда.

 

Символ перестройки

Многие помнят, как всё это начиналось в конце 1980-х. Перестройка породила большие надежды, и частью этих надежд были три молодых человека программы «Взгляд», своим присутствием на экране творившие телевидение и свободу слова тех лет – Влад Листьев, Дима Захаров, Саша Любимов. Их так и называли уменьшительными именами – Влад, Дима, Саша, – потому что они приходили в чужие дома каждую неделю и вселяли надежду. Хотелось правды и честности. В передаче «Взгляд» были острые репортажи, и была традиционная «кухня», оборудованная как все российские кухни – чтобы больше напоминало то самое место, где в прежние времена можно было говорить обо всём, не опасаясь, что подслушают.

Влад Листьев понимал, что происходит, и многое видел наперёд

Их считали «народными героями», и с 1987 года они действительно казались теми героическими барабанщиками, которые всегда впереди и принимают удар на себя. Война была давно, а стране, её молодому поколению нужны были новые герои, честные, мужественные. И главным героем стал именно Листьев: у него были обаяние, оптимизм, коммуникабельность – то, что теперь называют «харизмой».

Была и ещё одна вещь, которая притягивала – отсутствие родственных связей: Влад не был ни «внуком», ни «сыном», ни «племянником», он был типичный «self-made-man». Пролетарская биография: отец – мастер гальванического цеха завода «Динамо», мать – копировщица в проектной организации того же завода, потом уборщица в метро. Такое нарочно не придумаешь. А если ещё принять в расчёт, что отец покончил с собой, когда Владу было 17 лет, а его отчим был наркоманом, то картина его взросления и развития складывается просто фантастическая. Спасло будущего героя только то, что он вырос в спортивном интернате.

Вот поэтому, глядя на блистательного, спортивного и раскрепощённого Влада, каждый думал: «Значит, можно вот так – без связей, без протекции. Надо просто иметь талант и работать над собой». Во многом именно из-за Влада их тройку называли «битлами перестройки», потому что к началу 1990-х они уже стали живой легендой. Здесь стоит обратить внимание на слово «живой»: настоящие «юные барабанщики» старыми не становятся, и что-то такое промелькнуло в сознании уже тогда – смутная догадка или предчувствие.

То, что стало происходить потом, к середине 1990-х, было заметно не всем: кухня телевидения – не та реальная, что была в их передаче, а метафорическая, обозначающая изнанку любого производства, – известна только работникам самого телевидения. А телевидение – это деньги и связи.

Молодые бунтари перестроечного телевидения стали заметными, они начали расти, продвигаться, получать новые возможности. В те времена такие возможности были связаны с политикой или коммерцией. И журналисты охотно становились депутатами и предпринимателями, пренебрегая своим имиджем народных трибунов. Человека, занимающего высокий пост на телевидении, сразу же опутывают бесчисленные связи и обязательства; он всё время что-то кому-то должен. Здесь не избежать цитирования товарища Листьева, Владимира Мукусева: он понимал, что происходит и многое видел наперёд. А происходила коммерционализация и телевидения, и перестройки, и всей жизни в России.

«Я не могу забыть разборки в родной “молодежке”, когда обсуждали мое интервью журналу “Огонек”, в котором я поведал, как умирает “Взгляд”. Умирает, потому что там стали делать деньги. К концу четвертого года существования “Взгляда” ребята, в том числе и Влад, начали зарабатывать на программе деньги: заказные сюжеты, плюс коммерческие структуры, которые от имени “Взгляда” что-то продавали и покупали… После того собрания в стилистике 1937 года я вывел Листьева в коридор и сказал: “Влад, предлагаю забыть обо всем и поехать со мной в Новосибирск, начать делать новый “Взгляд”, с нуля”. Как смог, сказал ему о своих идеях, о том, что хочу создать независимую телекомпанию, потому что ВИD тогда уже находился под тотальным контролем властей. На что он, достав из кармана (впервые мною увиденную) нераспечатанную пачку стодолларовых купюр, риторически спросил: “Ты хочешь, чтобы я вот это променял на Сибирь?” При этом он глядел на меня поверх очков так, что, хотя мы были примерно одного роста, мне казалось, будто он смотрит сверху вниз, как на не очень умного, совсем больного человека, который не понимает элементарных вещей.

Я уже знал, что учредительные документы созданной нами компании нелегально переписаны, и я не только перестал быть одним из ее хозяев, но фамилии моей нет в списке акционеров. Я сказал: “Знаешь, Влад, если так пойдет дело, вы рано или поздно перестреляете друг друга”. И в следующий раз я увидел Листьева лежащим в гробу. Причем именно в тех очках. Какая-то шкодливая рука надела ему эти очки. Мог ли я тогда увезти его в Новосибирск? Не думаю. Но точно знаю, что я не имел права произносить фразу, ставшую пророческой».

Вечером 1 марта 1995 года в 20 часов 38 минут на Новокузнецкой улице прогремели выстрелы. Листьев был убит в подъезде своего дома, когда поднимался по лестнице: он возвращался с работы. Телохранителей у Влада не было: вопреки своей новой профессии он не хотел выглядеть трусливым чиновником. Киллер караулил его в подъезде. Первая пуля попала в руку, вторая – в голову. У Листьева была немалая сумма денег, но убийце она была не нужна: ему уже заплатили.

Новокузнецкая улица – центр столицы, и уже через несколько часов подъезд дома, оцепленный милицией, был завален букетами цветов. Во дворе стояла толпа. Люди приходили целыми коллективами. Все были подавлены. Помнится, только одна женщина смотрела на всё происходящее холодным, скептическим взглядом. «Да, я смотрю иначе, – сказала она. – Многие погибают, но до этого никому нет дела. Выходит, простые люди никому не интересны. Надо быть звездой, чтобы о тебе сожалели». Формально она была права. Но такова реальность: смерть обычного человека вызывает сочувствие только у тех, кто его знал; смерть звезды, всеобщего любимца заставляет сочувствовать сотни и тысячи людей. А Влада Листьева помнили, несмотря на то, что на экране он из-за нового назначения стал появляться всё реже.

Следователи сразу предположили, что убийство связано с профессиональной деятельностью телеведущего. Но, несмотря на заявления о том, что дело близко к раскрытию, все уже тогда понимали, что дело не раскроют, а убийц и тем более заказчиков не найдут. Слишком крупные лица стояли за этим убийством. Тогда уже звучало слово «семья»: речь шла о коррумпированной верхушке власти – окружении президента. Но надежда теплилась вместе с интересом к этому делу. Гибель и похороны вызвали большой резонанс, и каждую передачу, посвященную Листьеву и расследованию его смерти, встречали с любопытством. 2 марта вышла программа «Час Пик», посвящённая жизни и журналистскому творчеству Листьева. Потом несколько документальных фильмов.

А дальше проходили недели и месяцы, но никакого движения не намечалось. Казалось, всё – на виду, ведь жизнь Листьева была публичной и прозрачной, а значит, найти того, кому это выгодно, легче лёгкого. Но с тех пор прошло 20 лет практически без результата.

Версии выдвигались разные. Рассматривалась даже семейная, связанная с треугольником Листьев – Назимова – Разбаш: вдова Листьева, модный модельер-дизайнер и заметная дама Альбина Назимова, вышла замуж за Андрея Разбаша, в котором некоторые усмотрели заинтересованное лицо. Но эта «романтическая» версия быстро развалилась, тем более что Разбаш тоже вскоре умер, а Назимова вновь вышла замуж за успешного человека.

Наибольшей популярностью пользовалась версия участия в убийстве главного финансиста ОРТ Бориса Березовского – фигуры в то время неприкосновенной. Это объясняло застойный ход следствия. Версия сводилась к тому, что Березовский без расписки взял у Листьева крупную сумму в валюте. За несколько дней до гибели Влад просил Березовского вернуть деньги. Тот сказал, что свободных средств сейчас нет. Листьев настаивал, Березовский пообещал что-то придумать. Листьев и Березовский встречались накануне 1 марта, а потом всемогущий БАБ улетел в Лондон: может, алиби себе создавал.

Для того чтобы понять, что произошло в 1995 году, необходимо вспомнить события последних месяцев перед убийством. В январе Листьев покинул телекомпанию «ВИD», сделавшую его знаменитым. Он пошёл на повышение. Позднее говорилось, что на пост генерального директора телекомпании ОРТ Листьева утвердил именно Березовский из-за национального предпочтения. Но хорошо известно правило: кто платит, тот и заказывает музыку. Назначенный директор становится карманной, марионеточной фигурой, и тогда приходится выбирать – быть послушным и делать большие деньги, или быть гордым и свободным, но без больших денег. Это было ясно абсолютно всем, кроме Влада Листьева, который почему-то думал, что сможет перестроить телевидение. Едва обустроившись на новом месте, он мгновенно принялся реформировать хозяйственную политику компании. По предложению заместителя гендиректора Б.Ш. Патаркацишвили с 1 апреля было решено ввести мораторий на рекламу, и Листьев это решение утвердил вопреки интересам объединения рекламных агентств, которое контролировало 100 % рекламы на ОРТ. Говорилось и о «сомнительных финансовых операциях», в которые втянули первого гендиректора, о и «больших деньгах на ТВ». Листьев говорил, что нашёл европейскую компанию, которая готова платить за монополию рекламного времени 200 миллионов долларов.

В 1996 году в журнале «Forbes» появилась статья «Крёстный отец Кремля» журналиста Пола Хлебникова. По его версии, Листьев обратился к Березовскому с просьбой выплатить 100 миллионов медиа-магнату Сергею Лисовскому, но тот замедлил выплату Лисовскому неустойки. В 2000 году вышла книга Хлебникова «Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России», где автор излагал свою точку зрения на деятельность Березовского.

В книге «Битлы перестройки» Евгения Додолева версия виновности Березовского в убийстве отвергалась. А в книге «Влад Листьев. Пристрастный реквием» Додолев отвергал и версию причастности Лисовского. Додолев писал: «Влад был лучшим в профессии, но убили не журналиста, убили не самого удачливого бизнесмена, переоценившего свой статус народного любимца, потерявшего ориентиры».

Но кто же всё-таки заказал народного любимца?

Бывший подполковник ФСБ Александр Литвиненко в своей книге «Лубянская преступная группировка» косвенно обвинил в организации убийства Александра Коржакова, начальника службы безопасности президента.

Однако шло время, и уходили из жизни сами авторы этих громких публикаций. 23 ноября 2006 года Александр Литвиненко погиб в Лондоне. 9 июля 2004 года в Москве был застрелен Пол Хлебников.

В 2010 году стали всплывать новые данные об убийстве. Юрий Колчин, осуждённый по делу об убийстве Галины Старовойтовой, заявил, что был свидетелем разговора двух криминальных лиц. Петербургский авторитет Константин Яковлев по кличке Костя-Могила предложил киллеру Эдуарду Канимото убить гендиректора ОРТ, и тот согласился. Это убийство, по словам Колчина, было связано с попыткой Листьева упорядочить денежные потоки от продажи рекламы. Журналисты предположили, что у Колчина могли быть свои мотивы для такого заявления, тем более что Яковлева и Канимото нет в живых и подтвердить или опровергнуть его слова они уже не смогут.

В апреле 2013 года появилось интервью гендиректора ОАО «Первый канал» Константина Эрнста, датированное 2008 годом, в котором он утверждал, что убийство Листьева заказал Лисовский, член Совета Федерации. Но после появления публикации Эрнст назвал интервью провокацией и отказался от этих слов.

Подросло уже несколько поколений, которые никогда не видели Влада Листьева и не знают, кто это такой: в современных СМИ всё меняется мгновенно, а память стирается утром следующего дня. Всё меньше общественное внимание заинтересовано в расследовании этого убийства. Это негативный фактор. Но есть и обратная сторона: многих связанных с этим делом могущественных людей уже нет в живых, а это значит, заговор молчания когда-нибудь будет нарушен.

 

Организаторские способности

Во второй половине 1970-х годов он сидел за соседней партой – пухленький и кудрявый Вадик Розенбаум. Старался всё сделать первым, угодить учительнице. Его недолюбливали – выскочка, подхалим. Но, как известно, поступки говорят о характере, а характер порождает судьбу. Вадик первым в классе поднимал руку для ответа, он первым воспринял новые веянья времени.

«Бог меня создал, чтобы я стал предпринимателем. У меня есть организаторские способности, и я могу повести за собой», – говорил он.

Школа № 3 имени Отто Гротеволя в Чапаевском переулке на Соколе была престижной – специальной (с преподаванием немецкого языка), да ещё и с математическим уклоном. Вадик успевал и по немецкому и по математике. Он вырос в хорошей семье: дедушка – академик, отец – кандидат наук, мать – выпускница консерватории. Самого его тоже определили заниматься наукой или искусством: сначала – в институт инженеров гражданской авиации, потом – в Гнесинское училище. Всё это было не то, потому что Вадик хотел заниматься бизнесом. И дело здесь не в любви к шороху купюр и роскошной жизни. Просто есть такой талант – всё организовывать, всем оперировать (в том числе и денежными массами), ни от кого не зависеть и всего добиваться самому. Понимал ли 30-летний Вадик, что тогда это было совершенно невозможно? Может, не понимал. А может, это было сильнее его – что-то вроде азарта.

Всем, кто окончил школу в конце 1970-х, а высшее образование получил в 1980-годы, в 1990-е хотелось «порулить» – пробиться во власть, начать собственное дело. Это поколение поняло, что настал его час и другого шанса уже не будет.

Предприимчивому Вадиму Розенбауму всё поначалу удавалось. Удалось даже соединять бизнес с искусством: он работал заместителем директора училища имени Ипполитова-Иванова, потом помощником режиссера, директором программ в «Росконцерте», антрепренером у Пугачёвой, Тухманова, «Машины времени».

«Да все они меня знают – вы спросите». В Розенбауме было что-то от гоголевского Чичикова: он никогда не падал духом. Когда в 1986 году возникли неприятности, связанные с его деятельностью в «Росконцерте», он уволился и восемь месяцев работал грузчиком, а потом вступил в кооператив. Кто не рискует, тот не пьёт шампанское, и Розенбаум продал квартиру и переселился в коммуналку – чтобы заплатить вступительный взнос. Кооператив обанкротился, и Розенбаум потерял всё. Но и это его не сломало. Он продал автомобиль «Жигули» и создал кооператив «Фонд». Благодаря неплохим связям Вадим заручился поддержкой влиятельных людей, и его кооператив стал первым частным предприятием в стране, которому выдали лицензию на экспортно-импортные операции и открыли валютный счет.

Однако дальше всё пошло по известному сценарию: к Розенбауму пришли бандиты и потребовали денег. Он испугался и попросил приятеля найти для кооператива «крышу». Так в его жизни появились солнцевские «авторитеты» Михась, Авера-старший, Люстарик и Сильвестр. Звучит почти как перечень имён из «Волшебника Изумрудного города» – книги, которую в детстве читало наше поколение. И Вадик, конечно, читал, усмехаясь про себя наивности книжки Волкова. Но пришедшие к Розенбауму ребята были далеко не из сказки. Впрочем, они его успокоили – «всё будет хорошо», если вовремя платить. Он расплатился двумя автомашинами «Volvo», которые были куплены для Михася и Аверы-старшего в Германии. Сильвестр обиделся и пригрозил, но вскоре тоже получил «Volvo».

Когда прибыли ещё нет, предприниматель становится заложником своих «спасителей». Розенбаум вскоре вынужден был ввести бандитов в правление кооператива. Михась стал начснабом, Аверин – зампредом по спортивно-оздоровительной работе, а Люстарик – директором-распорядителем. Ещё пять солнцевских были приняты в охрану. Самому Вадику они дали кличку «Пузо» – из-за комплекции.

И тут за Розенбаума взялось ОБХСС, для которого это был отличный предлог прижать солнцевских. У него изъяли финансовую документацию, где значились фамилии авторитетов. Главе кооператива пригрозили тюрьмой, если он не даст показания против своих сотрудников. У Розенбаума выхода не было: он «слил» свою «крышу»; и Сильвестр, Михась, Авера и Люстарик отправились на нары по обвинению в вымогательстве. Естественно, что после этого оставшиеся на свободе солнцевские опять наехали и потребовали от Розенбаума отказаться от показаний. Он отказался, и всех выпустили. Странно, что Розенбаума не убили после этого: те же бандиты продолжали встречаться с ним, как и раньше, даже в гости ходили. А впрочем, не странно: солнцевские жили «по понятиям»: отказался от показаний – прощён.

Вадик прикрыл злополучный кооператив «Фонд» и открыл в 1990 году кооператив «Форс», где за три года невероятным образом погибли три начальника охраны. Первого взорвали в автомобиле. Второй, боксёр и карточный игрок, был найден убитым неподалёку от дома Розенбаума. Третий выпал из окна собственной квартиры, которую перед этим поджёг сам: говорили, что он был наркоманом.

Второй начальник охраны познакомил предпринимателя с «ворами в законе» Циркулем и Борей Ястребом, главой коптевской группировки. Жена Ястреба даже устроилась на работу в кооператив, а Циркуль с Ястребом стали новой «крышей». Но Циркулю хотелось контролировать наркотрафик, и он собирался взять у Розенбаума 400 тысяч долларов на покупку колумбийского кокаина у пушкинских бандитов. Деньги выдавались только с согласия казанского партнера Розенбаума, которого должен был уговорить начальник охраны. Тот вроде бы отказался. И тут он совершенно некстати погиб возле дома владельца кооператива, после чего Цируль и жена Ястреба поспешно улетели отдыхать в Крым, а Вадика вновь таскали на допросы.

Ещё поговаривали, что Циркуль через Розенбаума организовал освобождение Япончика, а потом – что Япончик через Розенбаума Циркуля посадил. Согласитесь, всё это – Циркуль, Япончик – напоминает ещё одну детскую книжку – «Незнайку в Солнечном городе», которую Вадик тоже в дестве читал. Очевидно, Розенбаум и сам уже был не рад, что во всё это ввязался. Работал бы инженером в гражданской авиации или играл на концертах, а тут…

Он всегда отрицал свою связь с наркотрафиком и возмущался, что его подозревают в таких грязных делах. Поэтому бросил «Форс» и, вспомнив своё детство в немецкой спецшколе, создал новые кооперативы «Вена» и «Тироль» в поисках чистых путей. Теперь он занимался грузоперевозками и благотворительностью – спонсировал спортсменов, раздавал бесплатные обеды ветеранам и построил детский сад. Но в те годы обойтись без «крыши» было никак невозможно. И на него наехали «оборотни в погонах» из спецслужб.

Тем временем солнцевскими заинтересовались ещё и спецслужбы Швейцарии, а приехавший туда сотрудник РУОПа назвал в числе прочих фамилию Розенбаума. Ему вновь грозила перспектива стать важным свидетелем. А в Швейцарию как раз перебрался жить Михась.

В 1994 году Розенбаум в панике перевёз свою семью в Голландию и создал там фирму «Лорит». «Мы бежали от надоевших бандитов, милиционеров и чекистов», – говорила его жена Ирина. В Москве кооперативы Розенбаума прижали из-за таможенного дела: попытка остаться в стороне и не давать показаний только усугубила дело.

28 июля 1997 г. Розенбаум был убит в своём доме в Ойхрсхоте

Летом 1995 года Розенбауму звонил некий Костя из спецслужб, требовавший миллион долларов и угрожавший проверками. Не получив денег, он реализовал угрозу, и в кооперативы нагрянула налоговая полиция. Потом Костя перешёл к угрозам убийством.

В сентябре в подмосковной Лобне на своей даче двумя ударами финки был убит Григорий Розенбаум. Он был просто кандидатом наук и никогда не занимался коммерцией, но желание сына «повести за собой» решило его судьбу. Ещё через полтора месяца застрелили Виктора Титова, президента «Тироля».

Розенбаум, желая обезопасить жену и детей, стал осведомителем голландской полиции. Вид на жительство ему не давали, несмотря на ходатайство голландских служб, причём, как выяснилось, потому, что и в голландских ведомствах были люди мафии.

В Швейцарии в 1996 году арестовали Михася. Главным свидетелем должен был стать Розенбаум, но так и не стал. В ночь на понедельник 28 июля 1997 года он был убит в своём доме в Ойхрсхоте – пригороде города Эйндховен. В воскресенье он с деловыми партнерами вернулся из поездки по Израилю. Гости расположились на ночлег, а он поднялся на второй этаж особняка и лёг спать, не раздеваясь. Утром Розенбаум не спустился к завтраку, и обеспокоенные товарищи поднялись в спальню. Вадим лежал на кровати с простреленной головой. Как убийцы добрались до него, было непонятно: в доме находились шесть человек, во всех комнатах была сигнализация. Полиция пришла к выводу, что киллер проник в спальню через окно. Встрелов никто не слышал, очевидно, пистолет был с глушителем.

Кто избавился от Вадима Розенбаума – бандиты или «оборотни в пагонах» – не так уж важно: это было типичное заказное убийство 1990-х.

Вспоминается пухленький и кудрявый мальчик-шестиклассник, сидевший за соседней партой и поминутно тянувший руку: «Я знаю! Я знаю!» Единственное, чего тогда не знал Вадик Розенбаум – это своей судьбы.

 

Несколько жизней майора Иванова

На лекциях он говорил о Чемберлене, Версальском договоре, «пижамной» забастовке нашей делегации. Любимой темой Юрия Павловича были изыски дипломатии, ее закулисье… Рассказывая об инфляции 20-х годов, доцент вдруг упомянул свою мать:

– Моя мать была миллионершей. Она работала секретаршей, но получала в месяц миллион рублей. Впрочем, тогда сто рублей стоил коробок спичек.

Он устраивал на лекции игру: все должны были голосовать за политические положения, а он говорил, чьи это положения – белых, большевиков или меньшевиков. Он любил загадки.

Студентам было мало его лекций, они преследовали доцента даже за дверями института. Очевидно, ему хотелось отдохнуть, попить чаю, но он останавливался прямо посреди двора и снова начинал рассказывать.

Ближе к вечеру начиналась его вторая жизнь – театр, лекции по актёрскому мастерству и эстетике, подробный разбор драматических спектаклей и балетных партий. И ведь недалеко – всего через дорогу перейти: Союз Театральных Деятелей расположен на другой стороне Пушкинской площади.

У доцента Юрия Павловича Иванова была не одна жизнь, и даже не две. Сколько их всего было, трудно даже представить. Все знали то, что знали – он возглавлял секцию зрителей в ВТО, на Старом Арбате; читал лекции в СТД на Петровке; преподавал историю КПСС и научный коммунизм в Литературном институте; философию и этику в Щепкинском училище; эстетику – в Большом театре. В Москве он был известным лектором и просветителем, его знакомыми были историки и актёры.

О любви доцента к театру студенты знали, хоть он и говорил об этом редко. Однажды с гордостью сказал, что учился актёрскому мастерству у Павла Массальского. Это никого не удивило: в самом Юрии Павловиче бросались в глаза старомодные, аристократичные манеры. Очевидно, ему хотелось быть актёром, но жизнь распорядилась иначе.

В историях Юрия Павловича было много таинственного, и скоро все догадались, что его жизнь сложилась непросто. Она была зеркальным отражением истории страны.

Юрий Иванов в ФРГ. 3 февраля 1990 г.

Как-то на лекции, когда он опять что-то таинственное рассказывал, староста курса Юра, не выдержав, бросил:

– Юрий Палыч, вы – шпион?

Доцент Иванов рассмеялся и ответил ему в тон – как в фильме «Адъютант его Превосходительства»:

– Видишь ли, Юра…

Юрий Павлович был ветераном войны, разведчиком, и об этом тоже все знали, но он не рассказывал. Его отец в Первую мировую попал в плен на Мазурских болотах, а мать работала в гражданском комиссариате. В 20-е годы родители оказались на Туркестанском фронте, в середине лета 1923 года познакомились с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. В конце апреля 1924 года они вернулись в Москву, а 2 мая родился Юрий Павлович.

Сам он попал на фронт в 18 лет, в 1942 году. До этого были московское детство и образцовая школа № 25: он учился на два класса старше Светланы Сталиной. Но золотую медаль Юрий Павлович так и не получил: в 17 лет он уже работал инженером-вычислителем «Гидроэнергопроекта», эвакуированного в уральский город Курган, и учился в медицинском техникуме.

Время было праздничное и злое одновременно. За эйфорией от победы советской власти скрывалось постоянное ожидание агрессии и стремление демонстрировать военную мощь, даже в искусстве. В 1938 году новый сезон Московского цирка завершался инсценировкой «Если завтра война». О номере «мотогонки» писали, что он «должен быть волевым, сильным, спортивным и оборонным в высшем значении этого слова». Вскоре слово «оборонный» сменилось в газетных статьях на «военизированный», а в номере появились дрессированные овчарки-санитары.

Не отставал от Москвы и Курган. В начале 1941 года там состоялась спартакиада допризывников с военизированным бегом на лыжах, рукопашным боем, гранатометанием и стрельбой. В железнодорожной школе организовали игру «На штурм!». Игры в войну сопровождались танцами и гуляниями в городском саду.

Несмотря на это, в первые дни войны никто в далеком от фронта городе ещё не представлял себе масштабов бедствия. 28 июня 1941 года в городском саду проходил оборонный вечер с танцами и духовым оркестром, а в летнем театре шла комедия «Шестеро любимых», сбор от которой пошёл на оборону.

Через пару месяцев начнут прибывать раненые. Тогда картина бедствия станет реальной, а железнодорожная школа, «облпотребсоюз» и другие далекие от медицины объекты превратятся в госпитали. Санитарками на фронт уходили домохозяйки и бывшие школьницы. А Юрий Павлович в числе ста студентов медицинского техникума решил отправиться на войну добровольцем. Но в его документах была пометка: «технически образован, владеет языками», и в штабе решили иначе.

Работа по созданию и освоению новой танковой техники велась в те годы на Урале под руководством Молотова. Поэтому Юрия Павловича направили не на фронт, а в город Молотов (нынешняя Пермь) – в расквартированное там 2-е Ростовское артиллерийское училище. В конце 1942 года он уже служил офицером связи в 5-м мотомеханическом корпусе, входившем в состав Западного фронта.

25 сентября 1942 года был сформирован 3-й отдельный учебный танковый полк, в котором Иванов стал взводным командиром, отвечавшим за новую установку СУ-152, или т. н. «Объект 236» – пушку-гаубицу, ставшую гордостью танкового фронта. В его наградном листе говорилось, что «за период работы в должности командира учебного взвода старший лейтенант Иванов подготовил для фронта более 80 экипажей, вполне овладевших боевой техникой и умеющих вести бой в сложных условиях», что он «дисциплинирован, исполнителен и энергичен. Требователен к себе и подчинённым. Пользуется заслуженным авторитетом. Работал на огневой позиции, часто под огнём противника своей исключительной добросовестной работой увлекал своих товарищей».

Весной 1945 года 20-летний Иванов, уже помощник начальника штаба полка 3-го Белорусского фронта, оказался возле Мазурских озёр, где 30 лет назад его отец попал в плен. О чём Юрий Павлович думал тогда? Возможно, о том, что история возвращается.

В апреле 1945 года он участвовал во взятии Кёнигсберга. В то время Юрий Павлович появлялся в самых разных местах – в Восточной Пруссии, на «Линии Зигфрида», в северной Франции.

«Франция зимой 1945 года с трудом возвращается к жизни. На улицах кое-где ещё можно увидеть неубранный труп немца, вытянувшийся и окоченевший. Жители ютятся в развалинах. Думаю, в центре оставлен временный комендант, но здесь – анархия и пустота. Живут немногие, на свой страх и риск. /…/Мародёрства нет: растащено всё, что можно было утащить. Старичок волочит тележку, как муравей травинку, на вопросы не отвечает – глуховат… Удалось добраться до “точки ноль два” без приключений. Увидел дом-осколок – одну сплошную руину с полым рукавом справа. Стена и оконные дыры, больше ничего. Наш “Lodge” напоминает пистолет: рукоятка – бункер, а ствол – обрушенная стена с пустыми глазницами, за которой только и можно, что залечь с пулемётом. Попробовал её пошатать, и два кирпича сразу же остались у меня в руке, как два молочных зуба.

Район избран для учебной игры. Капрал так решил, или кто-то другой? Думаю, никакой он не капрал, ну да ладно. Человек непонятный, хмурый, днями его не видишь, а когда видишь – слова не дождёшься. Он недоволен, что я забираюсь далеко от укрепрайона: посмотрел холодно, спросил: “Curieux, non?” Худой, высокий, одет небрежно – в какую-то куртку без опознавательных знаков. Оружия при нём не заметил, но точно есть…»

Проходя курсы в точке «02», Иванов впервые увидел Клауса Барбьё, всё ещё нужного секретным службам Запада. Имя у него было другое, но стало ясно, это – нацистский преступник. Позднее судьба вновь их свела. В 60-е годы Юрий Павлович увидел Клауса на улице Мехико.

«9 мая. Мехико, Глорьета де Инсурхентес. Сегодня праздник. Я поставил на стол бутылку вина, текилу, приготовил салат с крабами. В.В. взирал на мои приготовления с молчаливым осуждением, но довольно смешливо. “Не думал, что ты такой сентиментальный, – он равнодушно повертел текилу. – Эх, водочки бы сейчас!”

Мне в тот момент не до его рассуждений – не дает покоя лицо в толпе. Так бывает – идёшь по оживлённой улице и вдруг видишь только одно лицо. Оно будто высвечивается из толпы, а всё вокруг тонет во мгле, расплывается. Иногда мы ошибаемся – принимаем одного человека за другого. Да и времени столько прошло – двадцать с лишним лет. Здесь не тот случай – я ни с кем его не перепутаю. Это он – “лионский мясник”. Изменился, постарел, но я не мог забыть эту походку, брезгливые губы. Не удержался – шёл за ним от парка Чапультепек до отеля на площади Сокало.

В.В. пристрелил бы меня за самоуправство, но ему было не до меня. Он ещё с утра отправился на руины Теотихуакана и дотошно изучал там какие-то индейские фимелы, а потом вдохновенно рассказывал про каналы, по которым стекала кровь во время жертвоприношений. Я всегда подозревал его в кровожадности. Так ему и сказал. Возразить ему было нечего, и он завёл разговор о ядерном разоружении и дошёл до полного занудства. Его занимала личность нового замминистра иностранных дел Альфонсо Роблеса, с которым мы в начале весны познакомились во Дворце изящных искусств на премьере фольклорного балета.

Вот что отличает меня от босса! Я был целиком поглощён балетом: хотелось изучить непривычную технику. В.В. от балета морщился, его больше увлекала коррида. За неимением корриды, он посвятил театральный вечер изучению перспективного политика – не отставал ни на шаг, даже копировал жесты. О Роблесе и его планах по разоружению говорил патетично, мечтал вместе с ним войти в историю человечества. Я оставил его и пошёл бродить по улицам. Тогда и встретил лионского беглеца. И мне теперь уже не было дела до истории человечества, потому что я видел перед собой только эту знакомую спину с изогнутой косточкой. Даже балет выветрился из головы, к великой моей досаде.

Этот тип был моим проклятьем. Причем тут история человечества, когда перед тобой по улице движется само зло в человеческом обличии. Его, это зло, запустили сюда как волка в стадо овец. А сегодня еще и мой праздник, не его. Но руки связаны».

И далее: «Будущим мне распоряжаться не доверили. Тем же вечером получил самое красноречивое подтверждение. Не суждено мне разобраться: ночью он улетел в Боливию. Да и было уже 10 мая. Не мой день».

Только в 1983 году доцент Иванов отправится во Францию. Как раз в это время Боливия выдала Франции преступника Барбьё. Приложил ли к этому руку Юрий Павлович? Безусловно.

Его можно встретить в 1953 году в Арлингтоне, рядом с Пентагоном; в середине 1960-х – возле мексиканского Сан-Игнасио, в особой зоне Silenzio; в 1963-м – в ОАР, во время организации конгломерата республик; в октябре 1966-го – в Ливорно, на съезде «Нуова Унита»; в марте 1967 года – в закрытой зоне Северного моря. Этих командировок по всему свету никто не замечал. Все думали, что Юрий Павлович просто любит путешествовать.

* * *

В 1945–1946 году Юрий Павлович Иванов находился в Берлине. Но вскоре его направили в тюрьму Мондорф-ле-Бен в Люксембурге, где он проходил стажировку у доктора Дугласа Келли. Очевидно, именно Келли в 1950 году познакомит майора Иванова с Альфредом Коржибски и психологом Эриком Эриксоном.

В люксембургской тюрьме блестящий психолог и один из первых профайлеров Келли изучал криминальную психологию нацистов, однако потерпел ряд неудач. Есть предположение, что Келли пал жертвой классической сублимации, в особенности от тесного общения с Герингом: через 10 лет, в 1958 году, сам доктор уйдет из жизни, приняв, подобно Герингу, цианистый калий.

Эксперименты Дугласа Келли и знакомство с Коржибски и Эриксоном стали для Юрия Павловича открытием. Он увлекся программированием личности и начал развивать свои способности в области гипноза. В том, что это за способности, некоторые из его студентов убедились на своём собственном опыте. Когда доценту Иванову нужно было «поделиться» информацией о своих загадочных прогулках по всему миру, он это делал с лёгкостью, даже не прибегая к чтению лекций: ему достаточно было просто подумать.

С 1947 года Юрий Павлович учился в Институте военных переводчиков – ВИИЯСА, а потом обучал танковой технике инженеров в Уральском военном округе и преподавал английский язык курсантам Хабаровского артиллерийского училища. И вдруг майор Иванов исчез из виду, а в его личном деле появилась графа – «уволен из рядов вооружённых сил по болезни (туберкулез лёгких)».

Вскоре неподалеку от Арлингтона появился инженер-электрик, ирландец Рассел Киндли. При этом он не забывал изучать профсоюзное и рабочее движение в США, которое позднее станет темой его кандидатской диссертации на историческом факультете Педагогического института. А в США в те годы уже начиналась эпоха маккартизма.

«В.В. беспокоит возня вокруг мичиганских ирландцев. По его словам, моя биография “прохудилась, как решето”. Возможно, пользуясь своими связями, он даже пытался убедить тележурналистов не раздувать это дело в эфире. Кажется, они с известным телеведущим посещают одну еврейскую общину. Интересно, босс надевает кипу, когда ходит на их собрания? Однажды я его об этом спросил, и он запустил в меня чернильницей.

– Чертовы ирландцы! Кто их дёрнул бодаться с Маккарти? – в сердцах ворчит он, шурша газетами.

– Да? – говорю с иронией. – С такими взглядами вам не страшен полиграф.

– Посмотрим, как ты запоёшь, когда к тебе приставят постоянную охрану!

А ведь он ещё не знает, что я встречался с Ноэлем Тейманом, а то убил бы точно. Но как устоять против такого искушения? Ноэль – биограф профсоюзного движения. Ловлю себя на том, что манера Теймана передалась и мне: он почти каждую фразу начинал словами: “Как они могли?”

– Как они могли сотрудничать с руководством, чтобы повысить производство для военных нужд, когда надо было бороться за свои права?

– Как они могли делать это в тот самый момент, когда им следовало месяц за месяцем тратить своё время и энергию на обычные, рутинные задачи вербовки новых членов и удовлетворение старых?

– Как они могли оставить всё без власти, которая обеспечивает безопасность и дисциплинирует тех, кто нарушил договор или правила Союза?..

Пока я слушал его, меня не покидали два попеременно овладевавших мною ощущения. Первое – что он пребывает в исступлённом отчаянье, как человек, у которого связаны руки. Второе – что он репетирует передо мной роль человека, пребывающего в отчаянье. Возможно, проговаривает главы будущей книги. В целом он мне даже понравился, но я лишний раз убедился в том, что всё происходящее напоминает какой-то спектакль, в котором все роли распределены заранее. Это показалось мне забавным. Я никак не мог отделаться от мысли, что наблюдаю фарс, но не могу определить своего к нему отношения. Как будто одна часть моего мозга активно радовалась изрядному артистизму здешних деятелей, а вторая протестовала в силу полной бесперспективности происходящего.

Босс почему-то уверен, что я встану под ружьё, чтобы осуществить мировую революцию. Не знаю, откуда в нём такое убеждение. На самом деле мне ясно, что у этого движения нет будущего, по крайней мере – сегодня, и каждый здесь решает лишь собственные задачи. Иной раз они упивались своими позами и жестами, вместо того, чтобы реально что-то делать. Мне оставалось только наблюдать, а я этого не люблю. Точнее – наблюдение для меня не самоцель. Кем надо стать, чтобы обладать влиянием? Никем. Здесь нет вечных личностей и вечных идей. Всё преходяще, один сменяет другого, оставляя за собой лишь слабо просматривающийся след, вроде слизистой дорожки земляного червя.

Я сказал об этом Тейману.

– Молодой человек! – горько вскричал он. – Я бы вам ответил, но то – не ваша эпоха! Это моя чёртова эпоха, которая меня похоронит! И мне стыдно, стыдно, что она была так бездарна и расточительна! Люди, в которых мне хотелось верить, играли роль статистов, подающих на стол, в то время как все были увлечены большой войной. Там крутились другие фигуры. Они играли Шекспира. Мы – в лучшем случае Клиффа Одетса. Они вошли в историю со своими сигарами, трубками, инвалидными креслами. Мы оказались локальны, не слышимы, как индейцы в резервациях! И о нас просто забудут. Лет через двадцать никто из потомков не вспомнит ни наших имён, ни того, что мы делали!»

Интерес Юрия Павловича Иванова к профсоюзам в те годы вполне закономерен: от программирования поведения легко перейти к рабочему движению, где эти методы разыгрывались как драма на театральных подмостках. Не случайно излюбленным «персонажем» Юрия Павловича стал профсоюзный лидер Джон Льюис, известный своим артистизмом. Так в научной диссертации появился вдруг экспрессивный по тональности пассаж (действующие лица – Льюис и конформист Хилмен): «Льюису оставалось только одно – настаивать на своём отказе от поста председателя. Превознеся Цезаря, Хилмен убил его».

Научные и артистические способности Юрия Павловича использовались в разрешении политических противоречий (ОАР 1963 года) или при изучении космических проектов («Синяя книга» в середине 60-х). Но ему даже нравится оставаться в тени, когда ничто не мешает исследованиям, поиску ключевой точки. Очевидно, он задавался вопросом: если любое организованное движение подвергается влиянию извне, то возможен ли обратный процесс с последующей «перемодификацией» общества? Идея практически «донкихотская», но для человека с принципами и убеждениями своей эпохи понятная. Он не только писал диссертацию о рабочем движении, но и «активно работал с представителями рабочего движения и научного мира США», как сказано в его характеристике. Оппонент Кузьмин указывал «на способность автора правильно решать сложнейшие вопросы рабочего и профсоюзного движения в США». Именно так – не «правильно разбираться в сложнейших вопросах», а – «правильно решать», то есть – быть практиком на месте. Он и был практиком, потому что жил и работал внутри. Эти слова из характеристики оппонента не выглядят удивительными, разве что – опрометчиво прозрачными.

Алексей Николаевич Кузьмин, оппонент доцента Иванова и талантливый специалист по США, Африке и Азии, рано ушёл из жизни – в 45 лет. Почему? Кто знает. Есть версия – надорвался: помимо работы над докторской диссертацией по США, он блестяще читал в Педагогическом институте лекции по Китайским династиям и народам Африки, владел английским, немецким, китайским языками и многими африканскими диалектами. При этом без отрыва от основной работы его отправили в Министерство образования экспертом: талантливые универсалы очень ценились. Диссертацию он писал ночами, приготовился к защите. И в тот же месяц вышла резолюция сверху – сократить размеры диссертационных работ до определенного количества страниц. Он начал «резать по живому» и не выдержал – умер. Кузьмин тоже был профессиональным перфекционистом. Юрий Павлович его очень ценил.

«Кузьмин сделал паузу, проверяя мою реакцию. “Ваши ирландцы” – так он выразился. Почему “мои”? Не скажу, что мне это понравилось. Что я, в сущности, знаю о нём? кто он?

– Федеральный суд опирался на ирландцев, получивших работу в главных государственных ведомствах. Несколько судей были ирландцами, полмиллиона ирландцев стали чиновниками. Очень дальновидно, вы не находите? И то же самое касается других меньшинств из Европы, которых европейские катаклизмы ХХ века забросили на север США. Это не какие-то стихийные, как вы говорите, диаспоры с националистическими лозунгами, а потенциал, разгильдяйски утраченный перманентно воюющей Европой и халявно приобретённый США.

Меня насмешила его манера мешать разноплановые словечки – “разгильдяйски”, “перманентно”, “халявно”. Я внимательно слушал и разглядывал его. Совсем ещё молодой, невысокого роста, с простоватым лицом и глухим голосом. Очень умён.

Возразить нечего. По сути, он прав. Что-то я, очевидно, упустил.

Он мягко улыбнулся одними губами и спросил:

– А зачем вы написали, что “исключительно правильной является характеристика Ленина либеральной буржуазии и проводимых ею реформ”?

– А она была неправильной?

– Нет необходимости давать такие оценки высказываниям Ленина.

– Каюсь, – сказал я. – Не губите.

– Вас погублю не я, – ответил Кузьмин серьёзно.

– А кто же?

– Ваша самонадеянность».

* * *

Прилагая много усилий и многого в жизни добиваясь, человек порой требует многого от других. Так случилось и с доцентом Ивановым. Он был не только выдающимся исследователем, но и перфекционистом в своей профессии, поэтому оценки просто так не ставил, а иногда шёл на принцип. Возникали скандальные ситуации: ему не могли (или не хотели) сдать экзамен по истории. В конце 1970-х годов из-за несдачи его экзамена можно было вылететь из вуза, что и случалось. Известен случай с популярной кинозвездой советского экрана, которая вынуждена была поменять вуз из-за Юрия Павловича. Кстати, перейдя в другой вуз, она вновь не смогла сдать историю и, выпускаясь, получила лишь справку о высшем образовании. Диплом незадачливой звезде удалось получить лишь через год.

Но такое серьёзное отношение к своей профессии наказуемо, и ему отомстили: из-за скабрёзных слухов, распространённых мстительными студентами, доцент Иванов вынужден был оставить престижную должность заведующего кафедрой истории и подать заявление об уходе. Мстители позаботились о том, чтобы слухи поползли за ним и дальше – куда бы он ни устроился. В администрацию нового института звонили анонимы: «Вы знаете, кого принимаете на работу?» На другом конце телефонного провода решили иначе: «Спасибо, но мы сами разберемся».

В новом институте его любили. Надо было знать Юрия Павловича и его характер. Тут не в чем было разбираться – этот человек всегда был «застёгнут на все пуговицы», он обладал выдержкой, интеллектом и волей. Это был профессионально безупречный человек. Кстати, в том самом заведении, откуда его выжили, он по собственной инициативе осуществлял программу творческого обмена между студентами театральных вузов СССР и Венгрии: преподаватели и студенты несколько раз ездили стажироваться в Венгерский театральный институт. При этом он использовал свои собственные интернациональные знакомства – ещё со времён войны и освобождения Будапешта.

В начале 1980-х годов, лишившись работы, он был внутренне сломлен, но смог вновь преодолеть себя и работать в новом вузе. Однако когда-нибудь его профессиональный перфекционизм, его просветительское упрямство должны были вновь сыграть с ним злую шутку. Это случилось в конце мая 1998 года. Очевидно, конфликт зрел давно. Юрий Павлович тогда вновь преподавал в театральном училище. Ради этого он соглашался на любую работу, даже возить автобусные экскурсии по Москве для студентов из бывших союзных республик, принятых в вуз по интернациональной программе. Москву он знал как свои пять пальцев, экскурсии проводил интересно, но всё это было не то. С большей охотой он ходил на просмотры дипломных спектаклей вуза, участвовал в репетициях. За это ему никто не платил, он просто делал то, что ему нравилось. Порой по собственной инициативе водил студентов в театр или давал советы актёрам-дипломникам: «В работе актёра должна быть зона молчания, проживания…» Историю театра и актёрские школы Юрий Павлович знал превосходно.

* * *

28 мая 1998 года доцент Иванов вдруг подаёт заявление: «Прошу уволить меня с занимаемой должности по собственному желанию с 1 июня 1998 года». И в тот же день получает в углу заявления мгновенную резолюцию ректора Афонина: «Согласен». И с той и с другой стороны это выглядит как истерика – дуэль амбиций.

Фактически человек, который любил свою работу больше жизни, в один день обрубил себе все концы. К тому же никакой здравомыслящий человек (а более здравомыслящего человека, чем всегда холодноватый и замкнутый Юрий Павлович, трудно даже представить) не станет увольняться с 1 июня, ведь преподавателю летом полагается оплачиваемый отпуск. Значит, должно было произойти что-то экстраординарное, чтобы одним росчерком пера лишить себя будущего именно 28 мая – перед отпуском.

Так случилось, что именно в это время, 29 мая, лучшая подруга Юрия Павловича, актриса и педагог Татьяна Алексеевна уезжала на гастроли за границу, причём надолго – на две с половиной недели. Последнее, что ей запомнилось – и запомнилось как нечто весьма необычное: этот всегда выдержанный человек, мечущийся по собственной квартире со словами: «Что же мне делать? Как же я буду без этого жить – без института, без лекций? Ведь я без этого не смогу!»

Вернувшись 16 июня и пройдя таможенный контроль, она по привычке искала своего Юру в толпе встречающих и не нашла. Её встречали знакомые актёры и прятали глаза, переводя разговор на другую тему, а она всё спрашивала: «Где Юра? Почему его нет?»

Двумя днями раньше, 14 июня 1998 года, Юрия Павловича обнаружили мёртвым в его квартире при весьма подозрительных обстоятельствах. Днём смерти называлось 9—10 июня. Точнее сказать было невозможно: накануне знаменитого урагана 1998 года стояла удушливая, влажная жара. Его тело было найдено полностью одетым в пустой ванне с полотенцем на шее и разбитой головой. Входная дверь закрыта, но не заперта.

В фойе училища появляется объявление: «Ректорат училища с прискорбием извещает о трагической гибели Заслуженного работника культуры РФ, доцента кафедры философии и культурологии, кандидата исторических наук, Ветерана Великой Отечественной войны, замечательного педагога и человека Иванова Юрия Павловича».

Убийство?!

Именно так и решили все, кто его знал. Вернувшаяся из Австрии Татьяна Алексеевна была растеряна и подавлена. Она с трудом понимала, что вокруг происходит, похороны видела – будто в тумане. «Кто убил? Мне говорили, что вроде бы сезонный рабочий у него делал ремонт водопровода, возник конфликт». Какой сезонный рабочий? Какой конфликт? Это нелепо.

Бывший студент доцента Иванова, 40-летний актёр, настроен иначе: «Так ведь Юрий Павлович был известен своей принципиальностью! Его убили из мести!» – «Кто?» – «Студенты конечно!»

«Какие студенты? Откуда они взялись? Мы же у него учились – и ты, и я. Кто его убил? Ты? Я? Твои друзья по курсу?»

«Да нет! Мы все его уважали. Какие-то другие студенты».

Дальше он рассказывает, как Юрий Павлович по своей инициативе водил его и других студентов в Большой театр на премьеру балета «Анюта» и объяснял то, что было непонятно. Студенты задавали много вопросов, когда видели незнакомые пируэты, а Юрий Павлович был в этом деле настоящий профи. Он, историк по образованию, всё про балет знал – и про «па-де-де», и про фуэте. И почему-то никого это не удивляло. В Юрии Павловиче всё сочеталось, всё было гармонично. В нём были спокойствие, ясность ума и какая-то бестрепетная, немного усталая терпимость. А еще у него была прекрасная память.

«Так откуда эти мстительные студенты взялись? С Марса что ли?»

«Ну, я не знаю… – отвечает он. – Но Палыча точно убили из мести».

«Конечно убили! – вторили коллеги доцента Иванова. – Нас же вызывали на Пироговку – в судебный морг. И племянник его Саша рассказывал, что у него была разбита голова. То, что в газете написано, всё неправда. Полотенцем его не душили, а по голове могли ударить».

Газета «Московский комсомолец» 1990-х годов. Тогда её читали по дороге на дачу, чтобы не заснуть в электричке. Весь «подвал» первой страницы занимали маньяки, каннибалы или сумасшедшие. Там, в «подвале» газеты за 15 июня, появилась статья «Театрального педагога нашли мёртвым после встречи со студентами». Статья была написана бойко, «кучеряво» – в полном соответствии с профессией репортёра тех лет, посланного «пойти туда – не знаю куда, и принести то – не знаю что» – с полным отсутствием логики и смысла. Об этом свидетельствовали и название статьи, и её финал: «По словам соседей, довольно часто к нему заглядывали молодые люди, в основном его студенты. Так что конфликт поколений мог вполне перерасти в ссору с печальным финалом».

«Часто заглядывали», «мог вполне» – из категории допущений, но не фактов. Юрий Павлович в начале июня 1998 года был один, без работы и без друзей, оставленный всеми на произвол судьбы. Никаких студентов не было, и взяться им было неоткуда. Автор статьи не проверил факты, не попытался побеседовать с кем-то из знакомых. Он ориентировался на сплетни и домыслы. К педагогу иногда ходили студенты. А к кому из педагогов они не ходят? Все нормальные педагоги встречаются с бывшими студентами. Но для обывателя уже одно это может стать причиной убийства. Педагог (то есть социальная единица общества), вместо того, чтобы отдавать время своей семье-ячейке, ремонтировать машину с прицепом для поездки на дачу и кушать картошку с селедкой, якшается в свободное время со студентами – посторонними молодыми людьми, которые почему-то приходят к нему в гости. Со студентами надо общаться только там, где работаешь, и там, где тебе за это платят деньги, то есть в специально отведённых местах. А ведь были времена, когда считали иначе. Когда учителя приходили к ученикам домой и наоборот. Однако в день смерти Юрия Павловича студенты к нему не приходили. Во всяком случае, никаких свидетельств этого не существует. Зато существует газетная заметка: «Мёртвый педагог лежал в ванной, его шея была обмотана полотенцем. Также оперативники нашли початую бутылку джина. Ничто не указывало на присутствие воров или убийц, но, по слухам, куда-то пропал необычный портрет-аппликация Клима Ворошилова. Точный ответ, умер ли педагог от естественных причин или же его задушили полотенцем, даст экспертиза».

Экспертиза ничего не дала. Или дала? Этого никто не знает, потому что дело закрыли и опечатали. На него наложили вето. А тот случайный корреспондент забыл о своей публикации в «МК» ровно через 5 минут после того, как её написал.

Племянник Юрия Павловича, Александр Кузьмин, тщетно пытался добиться хоть каких-то известий, он ходил в милицию и пытался узнать, как продвигается дело. Всем, кто спрашивал, отвечал: «Я там был. Никто не задушил Юрия Павловича, там были брызги крови, но результатов расследования нет».

Через десять лет Александр Кузьмин умер, так ничего и не добившись. Говорили, что он сильно болел. У Юрия Павловича своей семьи не было. Были только двоюродные братья, сестры, племянники. Что же случилось в тот день и где портрет? Возможно, портрет вовсе не связан со смертью доцента. Да и кому понадобилось его похищать, если всё остальное нетронуто.

«Портрет Ворошилова пропал? – спросила Татьяна Алексеевна. – Как странно, что вы об этом сказали. Да, я помню эту картину у него на стене. Она справа висела. В статье написано, что аппликация? Этого я не заметила. Помню, что странного цвета – какого-то чёрного или синего. Я ещё спросила Юру, зачем ему этот портрет, а он что-то невнятное ответил. Я даже помню, какого она была размера», – она показала руками.

Пространственная память у актрисы отменная, как, впрочем, и детальная. Вспоминается картина петербургского художника Виктора Авилова «Портрет Ворошилова», писанная на Южном фронте. На ней командарм в ярко-синей будёновке. Этот портрет находится ныне в Русском музее Петербурга, и дата его регистрации – 1997 год: за год до смерти Юрия Павловича. На картине стоит дата – 19 июля 1923 года. Это за восемь с половиной месяцев до рождения Юрия Павловича. Его родители были тогда на Туркестанском фронте.

Есть самая простая версия давних событий. Юрий Павлович ушёл с работы, точнее – порвал с ней в состоянии аффекта. Возможно, потом пожалел об этом. Существовала статья трудового законодательства: он мог отказаться от своего заявления об уходе в течение двух недель и оспорить его. Но, возможно, он об этом не знал. Единственный близкий человек, подруга уехала за границу. И он покупает бутылку джина – элитный напиток, не дешёвый. Но мало кто знает: джин обладает седативным и возбуждающим действием одновременно, он может вызвать инсульт. Почувствовав приближение инсульта, он отпер входную дверь, а потом должен был открыть в ванне горячую воду, опустить в неё ноги, а голову обвернуть холодным и мокрым полотенцем, тем самым, которое оказалось у него на шее. Но, ступив в ванну, он потерял равновесие и ударился головой.

Вторая версия – убийство. Здесь возможно всё: от сезонного рабочего до теории заговора. Но едва ли в этом можно разобраться: время ушло. Доцент Иванов любил во время лекций рассказывать о таинственных событиях, но самой большой тайной стала его собственная жизнь.