Послевоенная история всегда полна тайн и загадок. Освободившись от тягот военного времени и дипломатических страстей, политики вздыхают с облегчением и стремятся наверстать упущенное, погружаясь в коррупцию и интриги. Так было и после Первой мировой войны, когда британские государственные деятели ощутили призыв нового времени: «Жизнь продолжается». А живущая воспоминаниями Европа видит лишь масштабные фигуры мировой политики: президента Вильсона, Ллойд Джорджа, Клемансо – тех, кто управлял историей. И не видит тех, кто пытался в послевоенное время контролировать события и взывать к честности и справедливости. Одним из таких незаметных людей, ищущих правду, стал депутат Лейбористской партии Виктор Грейсон.

 

Исчезновение Виктора Грейсона

В субботу 28 сентября 1920 года британский политик Виктор Грейсон пригласил в гости своих близких друзей. Легкая выпивка, закуски, разговор об искусстве, о жизни, о будущем. О политике – ни слова. Грейсон был весел, он отвлекся ненадолго от своих жизненных забот. С некоторых пор он испытывал напряжение и давление сверху. Но бывает такое качество характера – «беспокойство», и остановиться в своем расследовании он уже не мог.

Лишь такие недолгие мгновения пребывания с товарищами снимали напряжение. А это был обычный субботний вечер, когда хочется отвлечься от страстей и от того, что неумолимо преследовало Грейсона – его расследование.

Грейсон неоднократно заявлял, что находится в курсе афер Грегори (фото справа) и его покровителей

Незадолго до этого вечера, выступая перед публикой, он сказал, что знает о политическом заговоре в верхах, ему известны все имена участников заговора и скоро он их обнародует.

9.15 вечера. Телефонный звонок отвлек от непринужденного разговора. Виктор Грейсон извинился перед гостями: он вынужден откланяться и отлучиться ненадолго.

9.20 вечера. Друзья обеспокоены и спрашивают, куда он направляется и с какой целью. Грейсон признается, что его ждут неподалеку, в отеле, по важному делу. Он не вернулся, и никто больше не видел его ни живым, ни мертвым. Никогда.

Характеристика

Альберт Виктор Грейсон – уроженец Ливерпуля, 1881 года рождения; политически активен, тяготеет к социализму и социальной справедливости; член Независимой Лейбористской партии; пристрастие к алкоголю и эмоциональная неуравновешенность; имеет склонность к политической агитации и ораторству; победил на выборах в Парламент в 1907 году.

Заметим: вскоре он стал пить, пропускал заседания, ушел из Парламента. Британский Парламент (да и любой парламент) – это собрание холодных и хладнокровных людей, покрытых политикой, как броненосец – чешуёй. Виктор Грейсон испытывал напряжение, его эмоциональный склад и правдолюбивое беспокойство этого давления не выдерживали. Пристрастие к алкоголю и эмоциональная неуравновешенность присущи честным натурам, не справляющимся с фарисейской манерой поведения в верхах и химерической сущностью политики. Ему было тошно среди этих тузов. Но можно ли винить за это Виктора Грейсона? Кто-то скажет: а зачем он в эту большую политику полез? неужели нельзя было найти себе иное занятие? Видимо, нельзя. Никому не дано уйти от своего предназначения и от своей судьбы. А Грейсон был разоблачителем и правдолюбом по призванию.

После войны ничего не изменилось, он продолжал собирать публику и начал собственное расследование коррупции в верхах. В центре его расследования оказались крупнейшие фигуры мировой политики, даже Ллойд Джордж – один из победителей прошедшей войны и правителей мира. Его Грейсон подозревал в коррупции, присвоении денег, торговле должностями и титулами. Торговал, конечно, не сам публичный премьер, а его правая рука – крупнейший государственный аферист Монди Грегори.

Характеристика

Монди Грегори – бывший театральный агент, сотрудник британской разведки, участник политических скандалов; заработал на махинациях с должностями более 465 миллионов фунтов стерлингов.

Инспектор Скотланд-Ярда Артур Эскью с неприязнью вспоминал этого щеголеватого господина 56 лет с наспех сочиненной биографией и восемью британскими королями в родословной: «Его считали в Лондоне самой влиятельной персоной, но это был типичный серый кардинал – о его существовании большинство британцев даже не подозревали. Но всяких слухов ходило полно: некоторые, к примеру, думали, что он один из руководителей английской разведки, а другие считали, что он член королевской семьи. А уж как он был богат, об этом вообще молчу!»

Спустя много лет вышедший в отставку инспектор Эскью добавил к сказанному: «В своей жизни я повидал немало негодяев, но никто из них не вызывал во мне большей неприязни, нежели Монди Грегори. Все в нем было фальшью. Он был дорого одет, но в остальном ощущалась какая-то помпезная пошлость – в волосах слишком много бриолина, на пальцах слишком много перстней. Один из них – перстень с зеленым скарабеем – раньше принадлежал самому Оскару Уайльду. По крайней мере, он так говорил. Увидев этого типа, я сказал себе: “Если я что-то понимаю в мошенниках, то передо мной точно один из них”».

* * *

В кабинете Эскью высокопоставленный мошенник Грегори появился 3 февраля 1933 года, уже после загадочного исчезновения Виктора Грейсона. Теперь серому кардиналу Ллойд Джорджа никто не мешал.

Конечно, Грейсона убили. Он ведь неоднократно заявлял, что находится в курсе афер Грегори и его покровителей, угрожал разоблачением. После этих заявлений Грейсона избили на улице нанятые агенты. Его это не остановило.

Впоследствии выяснилось, что Виктор Грейсон в тот вечер, 28 сентября, соврал своим товарищам: не в отель он пошел, а прямо в логово врага – в дом Монди Грегори.

Глупость? Может быть. Шаг отчаянья? Возможно. Но возможно и иное: была какая-то веская причина, заставившая Грейсона покинуть друзей и отправиться навстречу опасности. Его на это спровоцировали.

Информация поступила от художника Джорджа Флемвелла: он узнал Виктора Грейсона, поскольку еще до войны писал его портрет. Художник оказался последним, кто видел Грейсона живым, но Грейсон его не видел: он как раз входил в дом Грегори. Художник дал показания в полиции. Однако обыск дома Грегори ничего не дал – никаких следов пребывания Грейсона.

Эта история бесследного исчезновения стала одной самых ярких загадок XX века. Впрочем, долгое время обстоятельства дела замалчивались: слишком важные фигуры государства оказались замешаны в этом скандале. Имя Виктора Грейсона постепенно было предано забвению. Думается, это несправедливо, потому что внутреннее беспокойство и стремление к правде – самые лучшие качества человека.

 

Покушение на Вальтера Ратенау

Министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау был убит утром 24 июня 1922 года. По словам самого именитого конспиролога Джона Коулмана, он был убит за то, «что имел смелость открыто заговорить о тайных властителях из Комитета 300» – т. е. о тех правителях, которые после войны сидели наверху, ведали геополитикой и финансами всего мира, проворачивали свои личные дела и отнюдь не жаждали огласки. Это связано и с менее громким делом об исчезновении Виктора Грейсона: правдолюбивый бедняга просто подвернулся им под руку, а на кону были большие деньги, которые обеспечивал серый кардинал Монди Грегори.

С Вальтером Ратенау дело замять не получилось: он уже был министром с февраля 1922 года и успел подписать советско-германский договор в Рапалло.

Ратенау был убит в Грюневальде гранатой и выстрелами из пистолета-пулемета, после чего скончался от ран в госпитале. Полиция арестовала трех боевиков правого толка из радикальной группировки «Консул», которые утверждали, что причиной покушения стали условия Раппальского договора с Россией и еврейские корни Ратенау. В это бредовое заявление не верил ни один здравомыслящий человек, но именно оно стало официальной версией.

Покушение на Вальтера Ратенау 24 июня 1922 г.

Коулман пишет, что Вальтера Ратенау убили, потому что он «был хорошо осведомленным человеком», знал о Комитете 300, а также «играл ключевую роль в переговорах, которые привели к заключению 16 апреля 1922 года Раппальского договора, урегулировавшего отношения между Россией и Германией. Он был тем самым министром иностранных дел Германии, который обсуждал этот вопрос с русским комиссаром по иностранным делам и бывшим сотрудником царского Министерства иностранных дел Георгием Чичериным». По словам Коулмана, главными противниками этого договора были союзники – англичане, французы, американцы. Причина – решение Германии и России списать друг другу все долги. России был выдан кредит. «Комитет 300 не одобрил далеко идущих результатов договора. По существу, Германия обвела вокруг пальца Великобританию и Францию, разрушив их планы торговли с Россией».

После этого Ратенау неоднократно предлагал странам-союзницам Антанты заключить экономические соглашения на основе новых реалий. В сущности, он пытался спасти экономику Германии и её ресурсы, т. е. предотвратить следующую мировую войну. Все его инициативы были отвергнуты, а Великобритания обложила импортируемые из Германии товары налогом в 26 % и отобрала большую часть промышленных ресурсов, транспорта и заводского оборудования. Отрезанная от мировых кредитных рынков Германия потеряла 75 % своих железорудных месторождений. Франция и Великобритания ходатайствовали об отмене договора в Рапалло, а через два месяца Вальтер Ратенау был убит, оставив 12 книг, дневники, 4 тома писем. Он принципиально отказывался от телохранителей, полагаясь на свою историческую судьбу.

Проще всего было списать убийство на трех боевиков-нацистов, а еще проще – нанять этих троих, которым в Германии того времени ничто не угрожало.

 

Мирбах и авантюристы

6 июля 1918 года в здании германского посольства в доме 5 в Денежном переулке прогремели выстрелы и взрыв. Был убит посол Германии Вильгельм Мирбах.

4 июля Мирбах, пришедший в Большой театр на V съезд советов, подвергся обструкции левых эсеров, скандировавших «Долой Мирбаха!» Верховное собрание страны оказалось во власти левых эсеров, которых в то время поддерживало большинство населения в стране. Выступивший на съезде создатель партии левых эсеров и яростный противник Брестского мира Борис Камков заявил, что правительство играет роль лакея перед германскими империалистами, которые осмеливаются присутствовать в зале.

А через два дня в четверть третьего в дверь посольства позвонили двое, и один из них по-немецки сказал, что им нужно к послу по важному делу. По-немецки объяснялся юный, но уже очень знаменитый Яков Блюмкин, личность страшная, но яркая и незаурядная. Его молчаливого товарища звали Николай Андреев, и он работал в ВЧК фотографом у Блюмкина. При этом Андрееву было на тот момент 28 лет, а Блюмкину всего 19.

Яков Блюмкин и его жертва – посол Вильгельм фон Мирбах

С собой у них имелся мандат ВЧК с двумя подделанными подписями (Дзержинского и Ксенофонтова) и подлинной печатью, которую Блюмкину поставил помощник Дзержинского Вячеслав Александрович. Говорят, у Александровича имелись все ключи от кабинета и шкафов Дзержинского, и он завел Блюмкина в кабинет, поставил ему печать, потом ненароком заглянул за ширму в углу, а там «железный Феликс» спит. Так ли оно было или иначе, но Александрович дал убийцам еще и автомобиль.

В посольстве их встретили советник Карл Рицлер и военный атташе Леонард Мюллер. Блюмкин заявил, что дело к послу личное. Появился Мирбах, и они сели за стол в маленькой гостиной. Блюмкин сообщил послу заранее заготовленную информацию – что за шпионаж задержан его родственник Роберт Мирбах. Посол ответил, что его это совершенно не интересует. Рицлер, почуяв неладное, заволновался. Он предложил прекратить встречу, а на все вопросы ответить письменно. Тут Андреев бросил кодовую фразу: «Видимо, господину графу интересно знать, какие меры могут быть приняты с нашей стороны?» Блюмкин выхватил из портфеля браунинг и стал стрелять, но не попал в присутствующих. Рицлер и Мюллер бросились под стол, а Мирбах выбежал из гостиной. Андреев бросил ему вслед бомбу, которая не взорвалась. Тогда фотограф кинулся за послом и ударил его по голове, а Блюмкин схватил бомбу и снова бросил в Мирбаха. Прогремел взрыв. Андреев и Блюмкин выбежали в сад и полезли через ограду. Блюмкина ранили в ногу, но он смог добраться до автомобиля. Убийцы скрылись в особняке Морозовых в Трехсветительском переулке, где был размещен кавалерийский отряд ВЧК, состоявший из эсеров. Им командовал член ВЦИК, бывший моряк-балтиец Попов.

Со слов Луначарского известно, как отреагировал на сообщение об убийстве Мирбаха Ленин: «Искать. Хорошо искать. Искать и… не найти».

Дзержинский, напротив, взял трех телохранителей и помчался в Трехсветительский переулок, где потребовал от Попова выдачи преступников. Вместо этого его охрану разоружили, а он сам был арестован.

Поскольку убийство Мирбаха было сигналом к восстанию, эсеры захватили телеграф и телефонную станцию, а потом поехали агитировать военные части. Председатель реввоенсовета Троцкий немедленно вызвал из пригорода два отряда латышских стрелков с броневиками и артиллерией, и они обстреляли штаб в Трехсветительском переулке. К концу 7 июля с мятежом было покончено, а все его руководители арестованы.

Но самым удивительным было то, что убийц действительно не искали. Их заочно приговорили к 3 годам тюрьмы и забыли о них. А вот поставившего им печать Александровича расстреляли. Поскольку подделка печати была менее тяжким грехом, чем убийство, ему приписали и арест Дзержинского, его начальника. Газеты сообщали, что Александрович бежал с крупной суммой казенных денег и укрылся в Трехсветительском переулке, где по приказу Попова арестовал главу ВЧК. Самого Попова, находившегося на бюллетене, тоже вызвал туда Александрович, и вообще Александрович был «главным организатором мятежа эсеров». Но были и те, кто утверждал, что Александровича расстреляли вовсе не поэтому: просто он много знал – например, что убийство Мирбаха выгодно в первую очередь вовсе не эсерам, а большевикам. Потому-то и Ленин и говорил «искать…и не найти».

Возникает парадокс: российская революция, устроенная на германские деньги, опасается и ненавидит германского посла. Какая выгода в его устранении? Но есть письмо самого Мирбаха из Москвы: «За два месяца очень внимательных наблюдений я не могу более положительно оценивать большевиков. Постоянные удары по нашим интересам можно было бы использовать как предлог для военного выступления в любой удобный для нас момент».

Очевидно, германцы рассчитывали на другой ход событий: они спровоцируют русскую революцию, она начнет набирать обороты, Николай II обратится к Германии за помощью, и тогда можно будет диктовать России свои условия и распространить на неё свое влияние. Никто не ожидал, что император отречется от престола, а революция победит.

В свою очередь, левые эсеры считали, что заключение договора с Германией – это отказ от мировой революции и соглашательство с буржуазией. Большевики хотели покончить и с германским влиянием, и с эсерами, но сделать это, не испачкав рук. Посол Мирбах идеально подходил на роль жертвы, он оказался никому не нужен, и от него избавились.

Для этого понадобился эсер Блюмкин – прирожденный ликвидатор и мистификатор. Кстати, слово «эсер» настолько прилипло к нему, что стало употребляться вместо имени.

После убийства Мирбаха Блюмкин какое-то время скрывался в украинских городах и селах, где намеревался совершить покушение на гетмана Скоропадского, пока не пришли петлюровцы и не избили его до полусмерти. Он подлечился, вернулся и довольно быстро стал ценным сотрудником советской разведки ИНО, работал под легендой в Иране и Турции, даже путешествовал под прикрытием экспедиции Рериха. Блюмкин оказался опытным лицедеем и неглупым человеком, но и его ждал один конец. Из-за связей с Троцким Блюмкина расстреляли 3 ноября 1929 года.

У фотографа Андреева оказалась более скучная судьба: отправившись с Блюмкиным в Украину, он тоже строил планы убийства Скоропадского, но потом ушел с отрядами батьки Махно и через полгода умер в Одессе от сыпного тифа.

 

Похищение Джакомо Маттеотти

Политика – дело темное, а послевоенная – вдвойне. Здесь открываются невиданные ранее перспективы в борьбе за власть. Одной из жертв борьбы стал итальянский социалист Джакомо Маттеотти, осмелившийся обвинить фашистскую партию Италии в мошенничестве и шантаже при проведении выборов. Через 11 дней он был похищен и убит.

Он родился в Фратта Полесине провинции Ровиго в обеспеченной семье, изучал право в Болонском университете. Убежденный атеист и активист социалистического движения, Маттеотти энергично выступал против вступления Италии в Первую мировую войну и за это был интернирован в Сицилию. После войны трижды избирался в парламент – в 1919, 1921 и 1924 годах. В октябре 1922 года Маттеотти вместе с другими реформистами был исключен из Итальянской социалистической партии и участвовал в основании Унитарной социалистической партии. Он открыто бросал вызов фашистской фракции Муссолини и являлся лидером оппозиции. В 1921 году Маттеотти опубликовал брошюру под названием Inchiesta socialista sulle gesta dei fascisti in Italia («Расследования социалистами “подвигов” итальянских фашистов»).

После войны события развивались стремительно. В марте 1919 года Муссолини учреждал фашистские организации и союзы. В январе 1922 года на Конгрессе социалистических партий в Ливорно некоторые депутаты вышли из их состава и создали Коммунистическую партию. 28 октября 1922 года Муссолини стал главой правительства.

Джакомо Маттеотти в глазах оппозиционных режиму итальянцев стал символом мученичества

В апреле 1924-го состоялись выборы в парламент. А 30 мая на заседании новой палаты депутатов Джакомо Маттеотти произнес гневную речь о воздействии профашистской полиции на избирателей, о подтасовке голосов и о том, что все члены счетных комиссий входят в фашистскую партию. Его неоднократно прерывали злобными выкриками, а Муссолини сидел молча, бросая на оратора мрачные взгляды. Трагедия Маттеотти заключалась еще и в том, что на этом заседании он был фактически один: никто не решился высказаться или продолжить его речь. Уже в коридоре соратники-социалисты льстиво восхищались его смелостью, но эту пустоту вокруг себя он не мог не ощутить и был раздражён.

10 июня Маттеотти вышел из своего дома на набережной и сразу увидел этот автомобиль. В нем весело и нахально переговаривались несколько парней. Они повернули прямо к нему и остановились в ожидании. Едва он успел сделать несколько шагов, как его схватили и затолкали в машину. Маттеотти отчаянно сопротивлялся. А дальше он исчез, исчез бесследно, однако никто уже не сомневался, что его нет в живых.

Приказ об убийстве исходил от группировки Муссолини, окопавшейся в его правительстве – секретаря администрации фашистов Джованни Маринелли и начальника отдела печати Чезаре Росси. Следователи сразу поняли, что исполнение преступления – дело рук боевиков бандитской группировки Америго Думини – Альбино Вольпи, Аэто Путато, Джузеппе Виоло, Амлето Поверомо, Аугусто Малакрия и Филиппо Панцери, за которыми стояли Муссолини и его партия.

Думини был арестован и уверенно пел дифирамбы Муссолини и его уму, надеясь на благодушие следствия и помощь премьер-министра. Он очень удивился, когда этого не произошло. Дело в том, что похищение депутата Маттеотти оказалось настолько громкой и беспардонной акцией, что общество восстало и раскололось. На всех улицах клеймили фашизм, газеты выпускали гневные статьи, сам Муссолини пребывал в безмолвии, а сыщики, воспользовавшись моментом, спешно задерживали подозреваемых, не считаясь с мнением премьер-министра и его партии. Они смогли арестовать даже «неприкосновенных» заказчиков – Маринелли и Росси.

Директор «Карьере Италиано» Филиппо Филипелли также был арестован в числе причастных к делу лиц, но, оказавшись в тюрьме, сразу стал давать показания – не из трусости, а от возмущения жестоким убийством. Филипелли устроили очную ставку с Думини, но это его не смутило и не испугало. Он сообщил комиссару, что накануне, 9 июня, он предоставил заговорщикам автомобиль из гаража Треви, не зная их намерений. На следующий день к нему пришли Амириго Думини и Аэто Путато, и Думини сказал: «Сегодня случилась неприятная история. Нужно из неё выкручиваться. Маттеотти подох. Муссолини дал нам понять, что хорошо бы его как следует проучить за выступление 30 мая. И вот мы сегодня по заданию Маринелли и Росси украли его». Потом Думини признался Филипелли, что они украли Маттеотти у самого дома, он кричал, сопротивлялся, и они там же, в машине, прикончили его. Главарь добавил: «Нужно уничтожить машину, в ней заднее сидение залито кровью». Это настолько шокировало Филипелли, что он рад был избавиться от столь тяжкой ноши в кабинете следователя, не обращая внимания на взбешенного Думини, пытавшегося его запугать.

После гибели Маттеотти в стране разразился парламентский кризис. Это была последняя битва против фашизма, и в ней, помимо Маттеотти, имелись другие жертвы – 38-летний священник Джованни Минцони, 44-летний депутат Джованни Амендола, 24-летний журналист Пьеро Габетти. Их всех за смелые высказывания подстерегали на улице фашистские банды и забивали до смерти. Таковы были методы новой власти Италии.

Но было в этом деле ещё одно обстоятельство. Позиция короля Виктора Эммануила III казалась в расследовании осторожной и зависимой. Он словно боялся сделать лишний шаг. К нему обращались по поводу этого наглого убийства, а он невпопад принимался рассуждать об охоте и куропатках, порой напоминая слабоумного. Но слабоумным король не был. Он и его семья давно уже были замешаны в махинации с нефтью, а Маттеотти в своих расследованиях коррупции зашел слишком далеко. Виктору Эммануилу III смерть Маттеотти была так же нужна, как и фашистам. Король безоговорочно принял Муссолини и позволил ему распоряжаться в своей стране, ведь Муссолини тоже был в курсе нефтяных дел королевского семейства.

* * *

Тело Джакомо Маттеотти нашли только 16 августа 1924 года – через два месяца после убийства, когда состоянию останков уже трудно было производить дознание. Бандиты закопали депутата в лесополосе возле Риано, в 20 милях от Рима, где его и обнаружила собака местного сторожа. К тому моменту Муссолини и его партия уже справились со своей растерянностью, и участь Италии была предрешена. Оппозиционно настроенные жители Италии называли Маттеотти мучеником, но их голоса звучали всё тише.

Удрученный происходящим генерал Танкреди попросил освободить его от ведения дела. Непосредственные исполнители убийства уже находились в тюрьме, но через два года вышли на свободу.

 

Пять дней президента

Сказанные ранее слова о политике и власти после войны к первому президенту Польши Габриэлю Нарутовичу относятся в полной мере. Это был самый недолговременный из всех мировых правителей, если не принимать в расчёт однодневное правление российского императора Михаила Романова в 1918 году. По сравнению с русским великим князем Нарутовичу довелось править целых пять дней – с 11 по 16 декабря 1922 года. Его убийство выглядело театрально, тем более что убийцей оказался художник.

16 декабря 1922 года Нарутович присутствовал на вернисаже в варшавской галерее живописи «Захента». Там же оказался правый радикал Элигиуш Невядомский, художник-модернист и искусствовед, который вдруг выхватил оружие и тремя выстрелами убил только что избранного президента. Через месяц, 31 января 1923 года, в 7.19 утра Невядомского расстреляли. Перед этим он на суде сам потребовал для себя смертной казни и заявил, что раньше хотел убить Юзефа Пилсудского, но, когда тот передал власть Нарутовичу, решил избрать другую мишень.

Похороны преступника были публичными и собрали 10 тысяч человек, что говорит о либерализме польских законов. Правые провозгласили его мучеником. Президенту поставили памятник. Но вопросы остались.

За что и почему убили Нарутовича? Этот мужчина был уже немолод – ему под 60. Профессор из Цюриха, гидроинженер, интеллигентное лицо, задумчивый взгляд серых глаз. Как президент он ещё ничего не успел сделать. Два года был министром общественных работ, ещё полгода – министром иностранных дел, потом он стал президентом. Власть ему передал глава государства Юзеф Пилсудский – на пять дней. Дальше будут правительственный кризис в стране, майский переворот 1926 года, и – диктатура Пилсудского. Настал момент задать вопрос: кому это выгодно?

Покушение на президента Нарутовича в варшавской галерее «Захента» 16 декабря 1922 г.

Нарутович был ставленник левых – по сути, интернационала поляков, украинцев, литовцев, евреев. Националистам никогда не нравились интеллигенты, особенно те, которых поддерживают левые силы.

Разумеется, период с 1916 по 1922 год – это эпоха террора, причем очень часто – личного и стихийного. Социалисты и анархисты, студенты и поэты приходили в рестораны, театры, выставочные залы и, не колеблясь ни минуты, палили в ненавистную мишень – австрийского премьера фон Штюрка, советского дипломата Воровского, польского президента Нарутовича. И это далеко не полный список.

Но все они действовали по внезапному порыву, что случается с людьми в 20–25 лет. Убийце Нарутовича Элигиушу Невядомскому – 53: он всего на четыре года младше своей жертвы. В таком возрасте надо иметь большие основания для преступления.

Выходец из старинной дворянской семьи, Невядомский учился в Петербургской Императорской Академии Художеств, которую закончил с золотой медалью в 1894 году. Судя по всему, он принадлежал к плеяде неоромантиков, потому что его дипломной картиной были «Кентавры в лесу». Учась в академии, Элигиуш получил 2 малые серебряные медали и 2 годичные поощрительные 300-рублёвые стипендии. В середине 1890-х он учился в Париже. Вернувшись в Варшаву, стал успешным художественным критиком и с 1897 года преподавал рисование в Политехнической школе. Его интересовала европейская школа живописи, и Невядомский создавал в Варшаве Школу изящных искусств. Он преподавал в художественных школах, читал лекции в провинции, увлекся Татрами и лазил по горам, составляя карты, написал несколько научных работ по истории искусства и иконографии. Одна называлась претенциозно – «Польская живопись XIX–XX столетий». В ХХ столетии автору предстояло прожить только 23 года.

После начала Первой мировой войны он преподавал историю живописи, рисовал портреты и художественные композиции. 1 марта 1918 года его назначили заведующим отделением живописи и скульптуры во временном правительстве оккупированного немцами королевства Польского.

Возникает законный вопрос: зачем при такой благополучной биографии и насыщенной творческой деятельности 53-летнему профессору вдруг понадобилось выхватывать револьвер и стрелять в президента страны? Второй вопрос логически следует за первым: кто стоял за Элигиушем Невядомским и в нужный момент подтолкнул его к этому шагу? Возможно, именно тому, из чьих рук Нарутович получил власть.

 

Убийство полковника Перацкого

15 июня 1934 года министр внутренних дел полковник Войска Польского Бронислав Перацкий пришел в варшавский ресторан «Товарищеский клуб». Охрану он заранее отпустил. К полковнику приблизился украинский террорист Григорий Мацейко и хотел взорвать бомбу, но взрыва не произошло. Мацейко смертельно ранил Перацкого несколькими выстрелами и сбежал. Он умер в Аргентине в 1966 году.

Бронислав Перацкий, сообщение о покушении и его убийца Григорий Мацейко

Имена убийц все знали. Мацейко был исполнителем, организатором – националист Микола Лебедь, а заказчиком – Степан Бандера, краевой проводник, отдавший приказ об устранении. Мотив преступления был связан с деятельностью Перацкого на посту министра внутренних дел.

Характеристика

Когда в 1917 году Россия признала Польшу независимой, Бронислав Перацкий отказался присягать императору Вильгельму II и был разжалован. В 1918–1919 годах он стал участником польско-украинской войны в Львове.

Он был сторонником Пилсудского и в мае 1926 года вместе с ним совершил переворот. В годы «майской диктатуры» был начальником Генштаба. В 1934 году стал министром внутренних дел и сразу начал борьбу с радикальными националистами и их подпольем. Перацкий пытался внушить населению антивоенные настроения, занимаясь при этом арестом членов ОУН – украинских националистов. Мероприятия Перацкого затронули 450 сёл. Всего было арестовано 1739 человек. Это угрожало существованию ОУН.

Именно тогда Степан Бандера и отдал приказ убить Перацкого.

* * *

На Варшавском процессе 1935–1936 годов по делу о покушении на Перацкого предстал весь цвет украинского националистического подполья: Степан Бандера, Ярослав Карпинец, Евгений Качмарский, Николай Климишин, Николай Лебедь, Иван Малюца, Роман Мигаль, Богдан Подгайный, Ярослав Рак, Яков Чёрный и две девушки – Дарья Гнаткивская и Катерина Зарицкая.

Дарья вместе с Миколой Лебедем организовала слежку за Перацким, чтобы установить его рабочий график. Она получила 15 лет заключения. Позднее Дарья эмигрировала в США к боевому другу Лебедю и умерла там в 1989 году.

Зарицкая не шпионила за Перацким и не спускала курок, но тоже участвовала в деле, поэтому получила 8 лет. Отсидела всего 4 года. В 1939 году она обвенчалась со своим единомышленником Михаилом Сорокой. Когда в марте 1940 года её арестовало НКВД по обвинению в сотрудничестве с националистами, она была уже на пятом месяце беременности. Её сын Богдан родился в тюрьме и рос в семье дедушки-математика. В июне 1941 года Зарицкая сбежала и стала главой женского подразделения ОУН-УПА. Националист Роман Шухевич сделал её своей связной. В сентябре 1947 года она была арестована НКВД и во время задержания застрелила оперативника. Теперь от смерти её могло спасти только сотрудничество со следствием. И она стала сотрудничать – назвала все тайные квартиры Шухевича, о которых знала, всех связных своего командира, сообщила адреса 105 явок боевиков УПА. Было арестовано 93 человека, а 14 завербовано в качестве осведомителей НКВД. Зарицкую приговорили к 25 годам заключения, а в сентябре 1972 года освободили без права поселения в Западной Украине. Она жила в Хмельницкой области и умерла в 1986 году.

Сын Зарицкой, ставший художником, заведовал кафедрой промышленной графики Львовской Академии искусств.

* * *

В 1936 году Варшавский суд приговорил Бандеру, Лебедя и Карпинца к смертной казни. Но в это время умер Пилсудский, и по амнистии смертный приговор заменили пожизненным заключением. Н. Климишин и Б. Пидгайный тоже были осуждены пожизненно, Р. Мигаль и Я. Чорний – на 12 лет, а Я. Рак и Е. Качмарский – на 7 лет. Все они вышли из заключения в 1939 году, после нападения Германии на Польшу, но судьба их сложилась по-разному. Лебедь эмигрировал в США. Карпинец сражался и погиб в боях с Красной армией в 1944 году. Качмарский служил при нацистах заместителем комиссара райотдела украинской полиции в Львове и умер от туберкулёза в 1942 году. А Степан Бандера прошел извилистый путь, в котором было всё – от борьбы с Советской армией в годы войны до пребывания в лагере Заксенхаузен на территории Рейха. 15 октября 1959 года Бандеру убил в Мюнхене агент КГБ Богдан Сташинский при помощи шприца-пистолета, начинённого ядом – через четверть века после смерти Бронислава Перацкого.

 

Тайна фермы Хинтеркайфек

В послевоенной Германии царили пораженческие настроения и горький привкус поражения. В страну возвращались «седые мальчики», как их назвал писатель Ремарк: те самые наглотавшиеся газов и прошедшие фронт солдаты, ушедшие на войну прямо со школьного плаца и умеющие только убивать. Они вливались в тусклую массу безработных, ставшую впоследствии благодатной почвой для набиравшего силу национал-социализма.

События, о которых пойдет речь, произошли на юге Германии – в консервативной баварской глухомани возле городка Шробенхаузен, где о прошедшей войне не особо вспоминали, предпочитая увеличивать поголовье крупного рогатого скота.

Хутор Хинтеркайфек считался крупной и зажиточной фермой, но счастливыми его обитателей едва ли назовёшь. Во всей округе о ферме ходили нехорошие слухи, и без особой причины туда предпочитали не заглядывать.

К 1914 году отец семейства, 58-летний Андреас Грубер был женат на женщине почти на девять лет старше него: на тот момент его супруге Цецилии было 67 лет. Очевидно, поэтому он предпочитал общество своей 27-летней дочери, с которой вступил в кровосмесительную связь. Соседи считали семью греховной, но не вмешивались, зная агрессивный нрав хозяина хутора. Цецилия не обращала на это внимания, а дочь Виктория с 16 лет покорно сносила домогательства дебошира-отца, возносила Богу молитвы и пела в церковном хоре. О своих несчастьях она рассказала священнику на исповеди, а он поведал об этом другим, поэтому неприятная тайна семейства Груберов стала известна всем. 28 мая 1915 года в Нойберге состоялся закрытый судебный процесс. Грубера приговорили к году каторжных работ за кровосмешение, а его дочь к месяцу тюрьмы, но через год ничего не изменилось, и Груберы продолжали жить как жили раньше. Их жизнь ненадолго изменилась лишь перед войной, когда Виктория вышла замуж за Карла Габриэля. Теперь владельцами хутора считались молодые супруги Габриэль, причём Виктория имела две трети, а Карл одну треть. Никакой любви между ними не было, Карл презирал бессловесную супругу, зная о её связи с отцом, он тяготился своим пребыванием в этом семействе, а потом и вовсе ушёл на фронт добровольцем. Там он и погиб, о чём Виктория узнала, уже будучи беременной. У неё родилась дочь, которую в честь бубушки назвали Цецилией.

В полукилометре от Груберов жили Шлиттенбауэры – муж и жена. Лоренц Шлиттенбауэр, местный общественник и авторитетная личность, в 1918 году стал вдовцом, а через две недели после похорон у него начался роман с Викторией. Через некоторое время выяснилось, что Виктория вновь ждёт ребёнка, и, пока все сплетничали о том, кто же настоящий отец, Шлиттенбауэр предложил пожениться и пошёл к Груберу просить руки его дочери. Такой брак с уважаемым человеком мог даже польстить Груберам. Виктории удалось бы уйти из дома к мужу и стать хозяйкой на его ферме, а Лоренц Шлиттенбауэр получил бы тысячу марок приданого, как отступные за признание отцовства. Но папаша Грубер не на шутку разозлился. Он грубо прогнал соседа, добавив, что его дочери и так есть с кем понежничать. Шлиттенбауэр был оскорблён.

В июле 1919 года у Виктории родился сын Йозеф, а 13 сентября Андреаса Грубера вновь арестовали и выпустили только после того, как Шлиттенбауэр признал отцовство. Не будучи женатым на Виктории, он теперь должен был платить ей алименты до совершеннолетия ребёнка.

Первый сигнал о надвигающейся опасности Грубер получил в конце марта 1922 года. Кто-то ходил по усадьбе, к ней вели следы на снегу, он слышал шаги, видел свет факелов. Грубер был напуган, сказал на рынке соседям, что завёл ружьё, потому что опасается ограбления.

Тела убитых на ферме Хинтеркайфек

Утром 31 марта Андреас Грубер зашёл на почту и получил от почтальона Франка Мейера газеты и письма. В пять часов вечера к Груберам приехала горничная – 45-летняя Мария Баумгартнер, хромая, одинокая женщина. Больше их никто не видел. Неизвестно, что произошло на хуторе в ночь 31 марта, и, возможно, Груберов не хватились бы ещё долго, но 1 апреля 7-летняя Цецилия не пришла в школу, и это заставило округу забеспокоиться. Тогда же, 1 апреля, в Хинтеркайфек по договорённости пришёл продавец кофе, но ему никто не открыл. 2 апреля никто из Груберов не явился на воскресную мессу, а вечером столяр Михаэль Плек видел возле дома свет фонаря. Три дня возле хутора происходили странные вещи: проходившие мимо селяне утверждали, что в доме кто-то топил печь, но ни самих Груберов, ни их домашних животных во дворе не было.

Первым тревогу забил почтальон Мейер. Он уже пару дней бросал газеты в кухонное окно, но на его призывы никто не отзывался. 4 апреля в 9.00 на ферму приехал монтёр Альберт Хофнер. Не дождавшись хозяев, он сам начал чинить двигатель и слышал лай собаки Груберов. Закончив работу, Хофнер отправился к Шлиттенбауэру, и тот, прихватив четырёх человек, пошёл выяснить, что происходит на хуторе. Было 4 часа вечера 4 апреля.

Соседи обнаружили собаку и скот привязанными, но хозяев нигде не было. И только зайдя в сарай, они увидели жуткую картину: трупы Андреаса, его жены Цецилии, Виктории Габриэль и её 7-летней дочери. В доме были найдены трупы горничной Баумгартнер и двухлетнего Йозефа. У всех жертв был разбит череп, но больше всего досталось женщинам и двухлетнему ребёнку.

В половине десятого вечера на хутор прибыла полиция. Она не нашла следов взлома, все сбережения хозяев оказались нетронуты. По словам Шлиттенбауэра, он вынужден был изменить положение трупов, поскольку они были свалены в кучу и прикрыты сеном, а он испугался, что под другими телами находится его двухлетний сын. Но в самом доме был порядок, а домашние животные накормлены. Это означало, что все эти дни на ферме кто-то хладнокровно жил рядом с трупами хозяев, невзирая на жуткую обстановку преступления и постоянные визиты посторонних – механика, продавца, почтальона. В северной части дома на чердаке явно кто-то скрывался: солома была примята, везде валялись объедки и мусор. Преступник питался копчёными окороками, висевшими в кухне Груберов.

Расследование, которое вёл комиссар мюнхенской полиции Георг Райнгрубер, было громким и вызвало всеобщий интерес. Полиция объявила награду за сведения о преступнике – 100 тысяч марок. Потом она была увеличена до 500 тысяч. Оставив головы жертв, как самую пострадавшую часть, на попечение судмедэкспертов, тела погибших похоронили 8 апреля 1922 года на кладбище Вайдхофена возле церкви Святого Венделина, где Виктория Габриэль пела в хоре.

Дальше встал вопрос о подозреваемых. У Шлиттенбауэра был мотив: во-первых, его оскорбили Груберы, во-вторых, он был прижимистым хозяином, но вынужден был унизительно выплачивать алименты на ребёнка, даже не будучи уверенным в своём отцовстве, в-третьих, именно Шлиттенбауэр обнаружил орудие преступления – мотыгу, и в-четвертых, у него не было алиби на ночь 31 марта. Ещё одной странностью стало последующее брожение Шлиттенбауэра по территории Хинтеркайфека: когда ферма была снесена, сосед бродил по развалинам и перебирал камни, будто пытался что-то найти или увидеть. Потом он заявил, что преступник хотел закопать тела, и показал на вырытую могилу: «Он был местным – я в этом уверен!» Но всё это вместе ещё не свидетельствовало о виновности соседа.

Следующими подозреваемыми стали братья Адольф и Антон Гампы, а дело приобрело политический характер. Подписание Версальского договора, репарации Германии, уступки Веймарской республики, два восстания 1919 года (в Берлине и в Мюнхене) – всё это привело к общественному недовольству в Германии и созданию народного ополчения. После Берлинского путча 1920 года это ополчение приказано было расформировать, а его бойцов разоружить, но боевики на местах не подчинились, из оружия вернули лишь половину, а в Баварии многие отряды ополчения оставались на нелегальном положении.

В Мюнхенское гражданское ополчение, просуществовавшее с мая 1919 года по июнь 1921 года, входил и хозяин Хинтеркайфека Андреас Грубер. То есть его хутор мог быть тайным складом оружия, приготовленного для ополчения: соседи не раз замечали, как по ночам к хутору подъезжали грузовики. Лидерами ополчения были братья Гамп, с которыми хозяин хутора был знаком. Адольф был уголовником и наёмным убийцей, а его брат Антон – его подручным. Эта версия появилась из-за исповедального признания их сестры Кресченс Мейер священнику: когда ей пришла пора умирать, она позвала в больницу священника и рассказала, что её братья расправились с Груберами. Причиной убийства стала скупость Грубера: когда братья явились за оружием, он потребовал денег за его хранение. Правда это или легенда, сказать трудно. Тем более что возможная свидетельница умерла, не успев дать показания.

Куда более правдоподобной кажется самая неправдоподобная из всех версий – возвращение погибшего на войне Карла Габриэля. На него пришла похоронка, но в годы Первой мировой войны такие ошибки были нередки. Не испытывая к своей жене тёплых чувств и не горя желанием вернуться в Хинтеркайфек, Карл мог после войны просто не заявить о себе. Но часть хутора по закону принадлежала ему, и он мог вернуться, чтобы посмотреть, как живут обитатели хутора. В таком случае все обстоятельства убийства складывались в одну логичную картину. Карл и раньше не был уверен, что Цецилия – его дочь, а теперь увидел ещё одного ребёнка и понял, что Виктория продолжает жить со своим отцом. Ненависть переполнила ветерана войны, и он с особенным гневом обрушился на женщин. Вполне логично и то, что он несколько дней жил рядом с трупами: во-первых, для человека, привыкшего к окопной жизни, это не столь уж необычно, во-вторых, он считал хутор своим и находился «у себя дома». Это последнее объясняет и его отношение к домашним животным: они были его собственностью, поэтому он их кормил. Едва ли рецидивисты Гампы стали бы кормить чужой скот и отсиживаться на ферме, к тому же они непременно забрали бы деньги хозяев. Карла Габриэля не интересовали деньги. В его разгоряченном обидами и войной сознании окружающая жизнь давно уже существовала в преломленном виде – совершенно иначе, нежели у других людей. Он пришёл домой мстить.

Но что произошло на самом деле на хуторе Хинтеркайфек, едва ли кто-нибудь узнает, ведь прошло уже почти сто лет.

 

Дело Горгоновой

На первый взгляд может показаться, что дело Маргариты Горгоновой попало в начало 1930-х годов по ошибке: уж очень оно напоминает зловещие семейные драмы начала ХХ века. Однако никакой ошибки нет: общественная непримиримость и националистические настроения, обрушившиеся на Горгонову, были типичны для Европы 30-х годов, где наступали фашистские времена и неприязнь ко всему чужому – стоило произойти какому-то неприятному событию, как тут же появлялся «образ врага».

Обстоятельства этой истории неясны до сих пор. Некая Маргарита Илич, родом из Далмации, успела побывать замужем за Эрвином Горгоном, проживавшим в Львове. Вскоре её муж уехал в США зарабатывать деньги и исчез навсегда. Маргарита устроилась няней и экономкой в семью архитектора-модерниста Хенрика Зарембы. Сорокалетний архитектор жил в собственном доме в Бжуховицах, а его жена давно находилась в психбольнице. Вскоре Заремба заменил её красивой 23-летней няней. За восемь лет совместной жизни архитектор и его возлюбленная произвели на свет девочку Рому, которая на момент несчастья была еще совсем маленькой. Рома была любимицей отца, и, когда случилась беда, она осталась с ним в семье. В 1931 году Маргарита Горгонова ждала второго ребенка.

Маргарита Горгонова и комната, где нашли мертвую Люсю

У Зарембы было двое своих детей – 17-летняя Эржбета и 14-летний Станислав. Стась был робким и послушным, а Эржбета, которую дома звали Люсей, к мачехе относилась насмешливо: они не сошлись характерами, да и мать Люси еще была жива. Судя по всему, Люся Зарембянка отличалась своенравным характером, она кокетничала, интересовалась мужчинами, что не удивительно для её возраста. Архитектор желал мира и покоя в семье, постоянное напряжение между двумя женщинами нервировало его, и он начал подумывать о расставании с Маргаритой, намереваясь оставить ей и новорожденной дочери свой дом в Бжуховицах (ныне это поселок Брюховичи) и переселиться во Львов. Разъехаться они собирались 1 января, но за два дня до этого произошло убийство.

* * *

30 декабря 1931 года в гостиной дома Зарембы в Бжуховицах уже стояла высокая, украшенная ёлка. Все поужинали и легли спать. Но Стасю в ночь на 31 декабря не спалось. Разбуженный каким-то шорохом, он пошел проведать сестру и, чиркнув спичкой, вдруг увидел на кровати мёртвую Люсю с окровавленной головой. Вслед за этим в темноте гостиной послышался звон разбитого стекла, и со двора потянуло морозным холодом. Своим жутким криком Стась поднял на ноги весь дом.

Обстоятельства убийства оказались весьма странными. Люся лежала в ночной рубашке с умиротворенным лицом, при этом её голова и шея были в крови: кто-то размозжил ей череп. Сыщики сочли, что на теле имеются признаки сексуального насилия, а возле кровати они обнаружили кучку кала.

Это привело к противоречивым выводам. Один следователь полагал, что у преступника сдали нервы. Другой посчитал, что кал оставлен убийцей в знак презрения к жертве: Люся флиртовала с мужчинами, и, возможно, ей кто-то отомстил. Но поскольку усадьба Зарембы была уединенной и тонула в снегу, никаких зацепок не появилось, и эту кучку кала решили использовать в других целях – чтобы допросить Стася. Дознаватели всерьез взялись за подростка, внушая ему, что это он сам питал к зрелой и кокетливой сестре далеко не братские чувства, поэтому подстерег её, пытался изнасиловать, ударил по голове, чтобы скрыть грех, а потом от страха обделался. Мальчик оказался для взрослых, опытных сыщиков благодатной добычей: он был настолько запуган и унижен, что уже готов был рассказать всё что угодно, лишь бы его оставили в покое.

В начале допроса Стась сказал правду: выйдя в темную гостиную, он увидел за ёлкой тёмную фигуру, которую поначалу принял за сестру. Затем он пошел в комнату Люси, а фигура исчезла: в полутора метрах от ёлки была дверь в заснеженный сад, и в ней зияло разбитое стекло.

Следователям явно везло: выяснилось, к тому же, что насилие было лишь имитацией. Но Стасю об этом не сказали: лучшего свидетеля надо было подогревать на медленном огне. Однако отсутствие насилия и его имитация могли указывать и на женщину, и тут сыщикам очень кстати подвернулась под руку Горгонова – «чужая». Она была чужой и в стране, и в семье Зарембы. Иностранка, втёршаяся в доверие к архитектору, окрутившая его и убившая старшую дочь, которая мешала ей полностью воцариться в этом семействе. После заключения матери в лечебницу Люся фактически стала обитателям дома не только дочерью и сестрой, но и матерью, она заботилась об отце, Стасе и Роме. Едва ли Горгонова могла с этим смириться. Захват дома и имущества Зарембы – весомый мотив. Тем более что Горгонова была беременна и не могла не думать об устройстве своего будущего, которое оказалось под угрозой.

Вот для чего понадобилось запугивать Стася. Ему начали внушать, что он на самом деле видел за ёлкой высокую женскую фигуру в шубе, и ею могла быть только Горгонова. Поскольку только что обвиняли его самого, Стась начал соглашаться, что фигура могла быть и женской, она могла быть и Горгоновой. На нервной почве у него даже начались галлюцинации: каждую ночь, как только темнело, ему мерещилось, что возле ёлки стоит Горгонова в своей черной шубе и смотрит на него. Он уже сомневался в своих показаниях и просто повторял то, чего от него хотели сыщики.

Не лучше вёл себя и архитектор: он был человеком слабым, уставшим от женских дрязг и от допросов, поэтому просто устранился, заявив, что у него несчастье и ему не до следствия. Так Маргарита Горгонова оказалась на скамье подсудимых.

Улики против неё были косвенные: показания Стася о женской фигуре, сделанные под давлением, и порезанная стеклом рука (Горгонова утверждала, что поранилась пузырьком от лекарства). Самой главной уликой оставалось её зависимое положение в доме Зарембы. Кому ещё могла быть выгодна смерть Люси, мешавшей няне стать хозяйкой? Но самым странным оставались чьи-то испражнения. Однако следователи полагали, что существует два объяснения: Горгонова положила эту кучку возле кровати из ненависти к падчерице, и – она это сделала, чтобы запутать следствие, как и в случае с мнимым изнасилованием.

При отсутствии более серьезных улик общественное мнение было уже подготовлено прессой: теперь, где бы ни появлялась Горгонова, ей вслед неслись крики и проклятия. Все окрестные жители были уверены, что убила она. В окна поезда, на котором её перевозили, летели камни. Приходилось запутывать толпу и возить арестованную другой дорогой.

В дело вступили лучшие львовские адвокаты Мауриций Аксер, Мечислав Эттингер и Йозеф Возняковский. Они приложили все силы для спасения подзащитной. Всё это напоминало дело Бейлиса, с небольшой разницей – Горгонова еврейкой не была. Зато её адвокаты были евреями, и теперь им тоже приходилось слышать оскорбительные выкрики. Горгонову и Аксера польские обыватели даже считали любовниками и кричали, что не родившийся ещё ребенок прижит ею от адвоката.

Горгоновой грозил смертный приговор – казнь через повешение, но из-за беременности его отложили, а потом заменили на восемь лет заключения. После начала войны и амнистии в 1939 году она была освобождена и куда-то уехала. Говорили, что вышла замуж за границей.

Хенрик Заремба в соавторстве с журналистами написал книгу «Исповедь отца убитой Люси» с декадентской обложкой, по которой сверху стекала кровь. Многим это показалось спекуляцией собственным несчастьем. Но книга стала бестселлером и хорошо разошлась.

Судьба сына архитектора Станислава Зарембы сложилась трагично: он вскоре погиб в горах во время схода лавины. Горгонова после освобождения пыталась встретиться с дочкой Ромой, оставшейся в доме отца, но та назвала её убийцей. Две дочери Маргариты, Рома и Эва, однажды встретились и даже обрадовались друг другу, но о матери у них было разное мнение. Эва, родившаяся в тюрьме и не признанная отцом, была убеждена, что мать невиновна, и хотела разыскать её могилу. Свою дочь она назвала Маргаритой.

Адвокат Мауриций Аксер стал жертвой холокоста: он был арестован в Львове и погиб в 1942 году в концлагере Белжец. Йозеф Возняковский был расстрелян в 1943 году в концлагере Освенцим. Их коллега Мечислав Эттингер попал в гетто, но пережил войну, правда, ненадолго – на 2 года.

Находясь в заключении, Маргарита Горгонова, испытывая глубокую благодарность к этим единственным людям, бескорыстно протянувшим ей руку помощи, назвала свою дочь именем ЭВА – по первым буквам их фамилий: Эттингер, Возняковский, Аксер.

* * *

Много позднее в деле Горгоновой забрезжила ещё одна версия. Появилась публикация о том, что садовник Йозеф Каминский, работавший в саду Зарембы, перед смертью признался в убийстве. Сам Каминский, живой и здоровый, отверг обвинение и утверждал, что убийцей была Горгонова.

В художественном фильме «Дело Горгоновой», снятом в 1977 году режиссером Янушем Маевским, на заднем плане всё время мелькала высокая фигура садовника, заставляя зрителей подозревать именно его. Роль Маргариты играла красавица Эва Дальковска, сделавшая ставку на выразительное молчание Горгоновой. Казалось, что мрачная женщина в начале фильма и затравленная толпой арестантка – два разных человека. Маевский не намеревался предлагать зрителю готовые решения, и едва ли мы когда-нибудь узнаем, какими эти люди были на самом деле.

25 ноября 1977 года на премьере фильма в Варшаве ведущий сказал, что героиня фильма еще жива и если кто-то увидит в толпе старую даму, то она может оказаться той самой Маргаритой Горгоновой.

 

Похищение ребенка Линдберга

Произошла эта история в США в годы Великой депрессии. Ежедневно в мире пропадает множество детей, но, если родители ребенка известные люди, уголовное дело превращается в кампанию крупного масштаба: к процессу подключаются политики, газетчики и просто случайные прохожие, жаждущие попасть в свидетели и прославиться. С другой стороны, известные люди и притягивают к себе такие преступления: у них больше денег, и требование выкупа становится делом заурядным.

Чарльз Линдберг, объявление о пропаже его сына и Рихард Хауптманн

За пять лет до этого происшествия, 20–21 мая 1927 года, лётчик Чарльз Линдберг прославил Америку своим перелетом через Атлантику – из Нью-Йорка в Париж. Испытания самолетов, изобретение космических ракет и спутников – таков был прекрасный мир Чарльза Линдберга, когда ему пришлось столкнуться с жестокой реальностью. Он любил риск и адреналин в крови, но жизнь преподнесла ему настоящую встряску, по сравнению с которой полеты через океан могут показаться сущим пустяком.

Однако причина скандального резонанса вокруг этого дела заключалась не только в мировой известности Линдберга.

Там, в США, благополучно доживал свою не слишком счастливую жизнь Менахем Бейлис, бежавший от ксенофобии и киевского произвола. Но и в самой Америке начиналось нечто похожее, только под прицелом оказались не евреи, а немецкие эмигранты – именно против них начинала раскручиваться националистическая лихорадка. Когда совершалось преступление, американские сыщики точно так же искали «чужого».

* * *

1 марта 1932 года в Ист-Эмвилле (Нью-Джерси), неподалеку от Хопвелла, был похищен сын Линдберга, которому едва исполнилось полтора года. В 8 часов вечера медсестра Бетти Гоу положила ребенка спать в его кроватку, завернула в одеяло и скрепила двумя булавками. В половине десятого послышался шум, и Линдберг-старший подумал, что это на кухне упали из ящика апельсины. В десять вечера Бетти не обнаружила ребёнка в его спальне и спросила супругу лётчика, не забрала ли она малыша в свою спальню. Потом они обе спустились и нашли Линдберга в библиотеке, он поднялся вместе с ними в детскую и обнаружил на подоконнике конверт. Лётчик забрал конверт и, прихватив ружьё, обошел дом в поисках злоумышленников.

Через 20 минут прибыла полиция в сопровождении корреспондентов и адвоката Линдбергов. К моменту, когда полиция приступила к обследованию дома, окружающие успели уничтожить все следы, и дактилоскопист только беспомощно развел руками. Полицейские нашли на влажной от дождя земле отпечаток шины, а при обходе участка обнаружили в кустарнике сломанную лестницу, по которой похититель влезал на второй этаж.

В конверте, найденном Линдбергом, оказалась записка с требованием выкупа в 50 тысяч долларов. В нижнем правом углу листа был странный рисунок – соединенные овалы, красный и синий, а рядом – две скобы и две чёрные точки. Что означал этот знак, полиция так и не выяснила, да и не особо старалась, хотя Линдберг и полковник Шварцкопф считали, что это дело рук организованной преступности, а рисунок является эмблемой. Лидеры мафии во главе с Аль Капоне, находившиеся в тюрьме, предложили свою помощь в поисках мальчика и даже деньги, но не бескорыстно – в обмен на освобождение. К расследованию подключился президент Гувер, решивший задействовать ФБР. Полиция предложила вознаграждение в 25 тысяч, к которым Линдберги готовы были добавить свои 50. 75 тысяч в годы депрессии – огромная сумма.

Родители заплатили выкуп, но сына им не вернули. Всего они получили три письма о выкупе с почтового отделения Бруклина. Несмотря на посредничество учителя Джона Кондона, вызвавшегося вести переговоры о возвращении ребёнка, похитителей выявить не удалось.

12 мая 1932 года, через два месяца после похищения, водитель автофургона Уильям Аллен остановил грузовик на обочине, неподалеку от городка Хоупвелла. Он пошел в рощу облегчиться и обнаружил сильно разложившиеся и объеденные животными останки ребёнка. Следствие установило, что причиной смерти стала черепно-мозговая травма, и погиб он сразу после похищения – скорее всего, во время падения с той самой, найденной неподалеку лестницы. Это означало, что деньги требовали уже за мёртвого ребенка.

Вся Америка была шокирована жестокостью: от рук злодеев погиб полуторагодовалый беспомощный малыш. За делом следили политики, средства массовой информации и простые граждане. В июне подверглась подозрениям англичанка Вайолет Шарп, горничная из дома Линдбергов. Из-за давления полиции она 10 июня покончила с собой, отравившись цианидом. Невиновность её была выяснена, а полицию критиковали во всех газетах за давление на свидетелей. Подозревали и учителя-посредника Кондона, а журнал Liberty поместил заметку «Джефси Кондон говорит всё!».

Надежда была только на «золотые сертификаты», использованные при выкупе. Они имели срок давности 1 год и дальше утрачивали ценность, поэтому преступники не могли залечь на дно, припрятав выкуп. Кроме того, номера купюр были переписаны полицией. Меченые купюры всплывали в разных местах, но их было мало, и никого не удалось выявить. Лишь в сентябре 1934 года был задержан человек, пытавшийся расплатиться этими купюрами. Им оказался плотник Рихард Бруно Хауптманн, немецкий эмигрант, нелегально работавший на ферме. Во время обыска в его доме были найдены 14 тысяч 600 долларов из выкупа. Куда пропали остальные деньги Линдбергов, осталось тайной, ведь потратить их без риска быть пойманным никто не мог. После сравнения почерков – Хауптманна и похитителя на листке – сомнения отпали: записку о выкупе писал Хауптманн. В его доме нашли схему лестницы, её соединительную часть и телефон Кондона на листке. Хауптманн объяснил, что прочитал о Кондоне в газете и потому переписал телефон. Арестованный упорно отрицал свою вину, а его жена и работодатель дали показания, что на момент убийства он был в Нью-Йорке. Избитый на допросе Хауптманн утверждал, что деньги ему оставил его деловой партнёр Исидор Фиш. Проверить слова обвиняемого было невозможно: Фиш умер в Лейпциге от туберкулеза 29 марта 1934 года. Эксперт Эрастус Хадсон заявил, что отпечатков пальцев Хауптманна не было ни в лесу, ни на лестнице, но полицейский в ответ воскликнул: «Ради бога, не говорите нам это, доктор!» Полковник Шварцкопф распорядился не использовать лестницу как улику.

Со 2 января по 13 февраля 1935 года проходили судебные слушания. В деле было много противоречий, но это не убедило присяжных. Скорее всего, на утвердительный вердикт повлияло поведение Хауптманна, который был неразговорчив, угрюм и противоречив. Увидев не слишком обаятельного человека, к тому же немца, присяжные долго не раздумывали, и уже 3 апреля 1936 года в 20 часов и 44 минуты Хауптманн был казнен на электрическом стуле в суде Нью-Джерси. Своей вины он так и не признал.

Однако после смерти Хауптманна осталось много вопросов. Юристы, эксперты, историки снова и снова обращались к громкому процессу о гибели ребёнка Линдбергов и находили всё больше несоответствий. Существовала точка зрения, что дело против Хауптманна сфабриковала полиция, а он стал жертвой преследования по национальному признаку.

Говорили, что на самом деле в похищении участвовала мафия, имевшая гораздо больше возможностей уйти от ответственности. Это и все детали дела послужили материалом для известного романа Агаты Кристи «Убийство в Восточном экспрессе», в котором похитителем и убийцей ребенка является главарь мафиозной группировки.

Свои соображения сформулировал и конспиролог Юстинас Муллинс, считавший, что похищение было местью деду ребёнка, известному конгрессмену Чарльзу Августу Линдбергу-старшему за его ожесточенную борьбу против создания Федерального резерва – внутренней финансовой системы США, которая как спрут охватила не только Америку, но и Европу. В книге Муллинса приведена речь конгрессмена Линдберга перед комитетом по регламенту 15 декабря 1911 года: «Этот закон создаст самый гигантский трест на земле. Когда Президент подпишет этот законопроект, будет легализовано невидимое правительство денежной власти. Народ может не осознать это сразу, но час расплаты удалён только на несколько лет». Выступления Линдберга-старшего произвели шоковый эффект и сделали его персоной нон грата. Но могла ли борьба в высших эшелонах власти стать причиной похищения и гибели годовалого ребенка десять лет спустя?

* * *

Для самого лётчика Линдберга окончание процесса не стало облегчением. Ему досаждали журналисты. Чарльз и его жена не могли спокойно выйти из дома. Они решили покинуть США и переселились в Европу, забрав старшего сына.

 

Трагическая ошибка

Прусский аристократ, выходец из истинно арийской семьи – противник гитлеровской политики и защитник евреев. Он давно уже считался в нацистской среде неблагонадежным. С 1934 года Эрнст служил в МИДе Германии и проходил практику в Париже, будучи секретарем своего дяди Роланда Кёстера, немецкого посла во Франции. 18 октября 1938 года его назначили секретарём миссии.

Эрнст фом Рат и его убийца Гершель Гриншпан

Эрнст фом Рат был убит в понедельник, 7 ноября 1938 года, в здании германского посольства в Париже. Нелепость этому убийству придавал тот факт, что стрелявший в дипломата оказался евреем – Гершелем Гриншпаном, жаждавшим отомстить кому-нибудь из немецких чиновников за несчастья своей семьи. На свою беду именно фом Рат принял Гриншпана и оказался первым немцем на его пути. Историк Ганс-Юрген Дёршер предполагал, что они могли быть знакомы: казалось странным, что фом Рат принял посетителя запросто, не протоколируя встречу и не привлекая свидетелей или секретаря.

Гриншпан выпустил в свою жертву пять пуль. Он крикнул: «Un sale boche!» («Грязная немчура»), а потом без сопротивления сдался полиции и был отправлен в тюрьму Фрэн для несовершеннолетних. У него в кармане лежало письмо к родителям: «Мое сердце облилось кровью, когда я узнал о вашей судьбе, и я должен протестовать так, чтобы об этом узнал весь мир».

Гершель Гриншпан родился в польско-еврейской семье в Германии. Школу он не окончил. Учителя считали, что он умён, но нетерпелив. Он стал членом сионистской группы «Мизрахи» и спортклуба «Бар-Кохба». По настоянию родителей он поступил в иешиву Франкфурта, где изучал иврит, но вскоре ушёл и оттуда. В Германии, где для евреев вводились ограничения на обучение и на работу, Гриншпан никуда не смог устроиться. В июле 1936 года он с польским паспортом и въездной визой в Германию уехал в Брюссель к своему дяде Вольфу Гриншпану, у которого мог переждать год и с наступлением совершеннолетия эмигрировать в Палестину. Но дядя встретил его без особого радушия – у бедного родственника оказалось всего 10 марок. Тогда Гриншпан тайно переехал в Париж к другому дяде, Аврааму, и бродил по клубам и кинотеатрам. Два года Гриншпан пытался получить вид на жительство, но безуспешно. В мэрии Ганновера ему тоже отказали с правом на возвращение, поскольку истек срок паспорта. В августе 1938 года подростку было предписано покинуть Францию, и дядя спрятал его в пустующей мансарде соседнего дома. Просидев в заточении до середины осени, Гершель узнал, что его семья была депортирована через немецко-польскую границу в числе 17 тысяч евреев. Сестра прислала горькое письмо с просьбой о деньгах или теплых вещах. Гершель просил у дяди деньги для семьи, но тот отказал, и они поссорились. После этого парень ушёл из дома, захватив немного денег, снял номер в дешевой гостинице, написал прощальное письмо и отправился покупать револьвер. Он пошел прямо в посольство – стрелять в любого, кто попадется.

* * *

Это преступление зеркально напоминало другое, произошедшее в Львове пятью годами раньше. Сотрудник посольства Андрей Павлович Майлов был застрелен 21 октября 1933 года по нелепой случайности. Заказчиком был основатель ОУН Евгений Коновалец, организатором – Степан Бандера, исполнителем – боевик Николай Лемик. Мишенью террористов был консул СССР, которого Лемик не знал в лицо. Майлов, заменивший заболевшего консула на приеме посетителей, погиб по ошибке.

* * *

После покушения на Эрнста фом Рата гитлеровскому режиму удалось убить сразу двух зайцев: избавиться от неблагонадежного дипломата и устроить в отместку за него еврейский погром «Хрустальная ночь». Вечером 9 ноября отряды вооруженных штурмовиков поджигали синагоги, издевались над людьми, мародёрствовали. В тот день сожгли 267 синагог и 815 магазинов. Было убито 36 человек и 20 тысяч арестовано.

Гриншпану не повезло: он убил не того парня, да еще и спровоцировал убийства и погромы евреев в Германии. Эрнст фом Рат был способным дипломатом и неплохим человеком. Но ему тоже не повезло: он просто оказался не в том месте. Чудовищное недоразумение, обусловленное временем.

 

Гордый самурай

Днём 12 августа 1935 года в кабинет начальника службы военных дел Министерства армии Японии Нагаты Тецудзана вошел подполковник Айдзава Сабуро и после короткого обмена репликами зарубил его мечом. Это вызвало шок в армии и в стране: младший офицер убил старшего, т. е. своего командира. Подполковник не пытался скрыться и был арестован. Когда на суде его спросили, что он при этом чувствовал, Сабуро ответил, что «чувствовал стыд, потому что, будучи мастером меча, не смог покончить с ним одним ударом». 45-летний Айдзава ощущал себя не подполковником армии, а самураем, исполняющим долг чести, и его ответ судье свидетельствовал о том же. Для Сабуро Тецудзан олицетворял тиранию.

Но история эта началась гораздо раньше 1935 года.

* * *

Первая мировая война отделила прошлое от современности, став поворотным моментом для всего мира, и Япония не являлась исключением.

Сторонник фракции императорского пути Сабуро зарубил мечом Нагату Тецудзана в его кабинете

Такие же процессы происходили и в её правительстве. С 1914 года в стране успешно шли демократические процессы, названные впоследствии демократией эпохи Тийсё. Это было время появления общественных движений, двухпартийной системы (с ведущими партиями Минсэйто и Сэйюкай), установления конституционного правления. За 8 лет – с 1924 по 1932 год – сменили друг друга 7 правительственных кабинетов. К 1927 году сформировалась система с народными выборами и всеобщим избирательным правом для мужчин, достигших 25 лет; шли межпартийные дискуссии о том, чтобы предоставить такие же права женщинам; стали укрепляться социалистические партии.

Однако этому противостояла японская армия, в которой усилились агрессивные амбиции и стремление к власти. Международное разоружение и развитие партийной системы армии были не выгодны. 21 октября 1931 года была сделана попытка государственного переворота, поскольку в армии существовали 2 враждующие фракции – «фракция контроля» и крайне правая «фракция императорского пути». Убитый Нагата Тецудзан принадлежал к первой фракции, Айдзава Сабуро – ко второй.

Дальнейшее напоминало события в России начала ХХ века: 15 мая 1932 года премьер-министр Инукаи Цуёси был застрелен во время очередной попытки государственного переворота, инициированного правым офицерством, и создано временное правительство, много обещавшее, но ничего кроме сворачивания реформ не давшее. Конституционное правление с этого момента пошло на убыль, и назревал новый переворот.

Это развитие событий и привело к убийству крупного военачальника его подчиненным.

В марте 1934 года Тецудзана, успевшего в годы Первой мировой войны побывать военным атташе в Дании, Швеции, Швейцарии и Германии, назначили начальником службы военных дел. Он, будучи сторонником «фракции контроля», тут же перешёл к преследованию оппозиционной «фракции императорского пути», в которую входило консервативное офицерство. За эти репрессии Сабуро и убил его, не испытывая ни малейшего раскаянья. Судебный процесс над Сабуро превратился в демонстрацию недовольства армией, подсудимого называли национальным героем, а молодые офицеры скандировали под окнами лозунги.

26 февраля 1936 года произошла еще одна попытка государственного переворота. Очевидно, переворот, будь он успешен, мог изменить судьбу Айдзавы Сабуро, который всё еще содержался в тюрьме. Но этого не произошло, и по приговору военного трибунала подполковник был расстрелян 3 июля 1936 года.

* * *

Но такова была внешняя, героическая картина событий. Существовала и внутренняя картина, в связи с которой происходящее в Японии становилось поучительным прецедентом.

Создателем в 1918 году «фракции императорского пути», ратовавшей за консерватизм и вооружение против всего мира, был некий Садао Араки, в прошлом – помощник военного атташе в Петербурге. Пожив в России, он преисполнился мыслью о неизбежности войны с этой державой за Дальний Восток. Постепенно Араки превратился в фанатика японской избранности и армейской силы. Он считал духовное и патриотическое начало приоритетом над военными знаниями и добивался исключения из воинских уставов разделов об отступлении и сдаче в плен. Выступая с экспансивными лекциями об исторической миссии Японии, Араки к началу 1930-х годов стал самой популярной фигурой. Он клеймил Европу, Запад, Россию и всякую модернизацию в армии. Оппозиционные круги, которым не нравились конституционные реформы и демократизация в Японии, подумывали сделать его своим военным министром в случае переворота. А дальше стали происходить странные вещи.

Араки, как создатель мятежной фракции, был связан с офицерским мятежом в октябре 1931 года, но в последнюю минуту не поддержал заговорщиков. И уже через полтора месяца, в декабре того же года, был назначен военным министром Японии в обход более высокопоставленных и влиятельных претендентов на этот пост. Будучи министром, он продолжал выступать за военные расходы и милитаризацию, призывал восстановить традиционные ценности и начать поход на запад. Тут начали поговаривать, что неплохо бы сделать Араки премьер-министром или даже самим японским фюрером. Вдохновлённые им молодые офицеры из пресловутой «фракции императорского пути» опять предприняли попытку переворота 15 мая 1932 года. Но духовный лидер вновь отошел в сторону и не поддержал их. Дальше было, как и в первый раз: Араки ждало поощрение. Он продолжал оставаться военным министром после роспуска кабинета, упрочил свои позиции в правительстве и элите, даже получил новый чин. Но не всё веревочке виться.

Начало 1930-х годов с кризисами и мятежами оказалось неподходящим моментом для призывов увеличить военный бюджет. Араки перегнул палку и поссорился с премьер-министром и министром финансов, после чего подал в отставку в январе 1934 года. Он продолжал заседать в Высшем военном совете, получил титул барона, но после мятежа 1936 года был отправлен в отставку в ходе чистки его фракции. Позднее генералу довелось поработать министром просвещения, но после войны, в 1945 году, он был арестован как военный преступник и в 1947 году приговорен к пожизненному заключению. В середине 1950-х его выпустили, и он написал мемуары «30 лет шторма и штиля», в которых оказался на редкость скромен и чужд самовосхваления. Очевидно, некоторые моменты биографии ему просто не хотелось вспоминать во всех деталях.

В жизни Садао Араки не был тем самураем, который рисовался романтизированному молодому офицерству: как показала его биография, он любил оставаться в тени и всего добиваться чужими руками. Но в своих речах и посланиях лидер подталкивал к подвигам таких, как простак Сабуро Айдзава. По злой иронии, Араки подпил сук, на котором сидел сам: мятежи и преступление Айдзавы Сабуро привели к обратному – усилению «фракции контроля» и репрессиям в отношении консервативных оппозиционеров, жаждущих возрождения в Японии духа самураев.

 

Идейный убийца Рамон Иванович Лопес

Проходя по живописному Кунцевскому кладбищу на юге Москвы, можно увидеть множество известных имён: здесь нашли своё последнее пристанище актёры и певцы, журналисты и генералы. Но одно имя звучит несколько иначе – Рамон Иванович Лопес. Кто-то подумает: «Наверное, из испанских интернационалистов». На самом деле в этой могиле покоится знаменитый Рамон Меркадер, сотрудник спецслужб, убивший Льва Троцкого в 1940 году.

Троцкий жил в Мексике с начала 1937 года и активно влиял на положение в Испании. Испанская троцкисткая партия совместно с анархистами начала восстание в тылу республиканцев. В результате троцкистского восстания республиканцы потеряли в одной только Барселоне пять тысяч человек. Неудивительно, что многие испанские коммунисты видели в троцкистах врагов и предателей.

Рамон Меркадер и убитый им Лев Троцкий

Троцкий понимал, что его жизнь в опасности, и поставил свой дом под усиленную охрану. Незадолго до этого, в 1938 году, при странных обстоятельствах скончался в Париже его старший сын Лев Седов, и многие подозревали его отравление в русской клинике. Эта версия, впрочем, не была доказана. Но страх заставлял Троцкого проверять пищу, а выезжая на автомобиле, он специально ложился на пол салона, чтобы его не увидели с улицы.

Три года готовилась операция по устранению Троцкого и проходили проверку люди, которых следовало внедрить в окружение бывшего советского политика. Около его дома был устроен наблюдательный пункт, замаскированный под стройплощадку. Троцкий, на которого покушались уже несколько раз, считал свою высылку из страны вынужденной мерой советского правительства, которое не могло применить к нему обычных репрессий: он был в те годы слишком заметной фигурой, окружённой сторонниками.

Очередное покушение 24 мая 1940 года завершилось неудачей, и причастный к нему знаменитый художник-коммунист Давид Сикейрос оказался в тюрьме. Впоследствии он говорил, что ошибался в Троцком: по его представлению, человек такого масштаба не стал бы прятаться от пуль под кроватью. Художник видел главную цель нападения на резиденцию Троцкого в поиске документов, а не в убийстве.

Дальше миссию по устранению Троцкого передали полковнику Эйтингтону, главе особого отдела НКВД в Испании. Гражданской женой Эйтингтона была известная коммунистическая валькирия Каридад Меркадер – мать Хайме Рамона Меркадера дель Рио Эрнандеса, майора республиканской армии. В 1935 году он принял участие в молодежном движении Испании, сидел в тюрьме. В 1938 году под именем Жака Морнара он познакомился с американской гражданкой русского происхождения Сильви Агелофф, урождённой Масловой. Она была активной троцкисткой, но не на шутку влюбилась в красавца Меркадера. Её не смутило даже то, что у возлюбленного всё время меняются имена: навестив её в США, он назвался канадцем Джексоном. Сославшись на необходимость избежать призыва на фронт, Меркадер убедил доверчивую подругу в своей искренности. Пригласив Сильви в Мексику, Рамон помог ей устроиться к Троцкому секретаршей – попросту внедрил её в дом-крепость. На тот момент они жили по-семейному в отеле «Монтехо», и Рамон подвозил подругу на работу. Наконец в апреле 1940 года ему удалось попасть в дом: требовалось подвезти друзей Троцкого Росмеров, и очень кстати подвернулся молодой человек с автомобилем. Простая услуга и невероятная осторожность Меркадера: он знал, что в таком деле торопиться нельзя, поэтому помог пассажирам отнести вещи и сразу ушёл. Конечно, его никто не заподозрил, даже пригласили на обед 28 мая. Начальник охраны проводил его в столовую, и Меркадер был представлен Троцкому как друг Сильви. Он предложил подвезти Росмеров в порт.

Так Меркадер стал вхож в дом Троцкого и появлялся там 12 раз. Он даже беседовал с хозяином дома на серьёзные темы. А потом попросил отредактировать статью об американских троцкистах, которых критиковали за отступление от партийной линии. Меркадер намеренно взял с собой плащ и перекинул его через руку, чтобы хозяин дома привык к этой позе, увидев, что под плащом ничего нет. Пока Троцкий читал, Меркадер стоял у него за спиной, но ничего не предпринял. Тем не менее политик что-то заподозрил: ему не понравилась эта молчаливая тень сзади, не понравилась и ситуация со статьёй, как будто было дурное предчувствие. Троцкий даже рассказал об этом жене, но Меркадера из своего дома не удалил, что стало его роковой ошибкой.

Так прошло почти три месяца с момента их знакомства. И 20 августа Меркадер снова зашёл к Троцкому с перекинутым через руку плащом. Затворник пригласил его в кабинет. Предлогом вновь стала статья. Убийца положил плащ на стол и вынул из кармана ледоруб, решив, что медлить больше нельзя – можно упустить и время, и доверие хозяев. Видя перед собой затылок читающего Троцкого, Рамон сжал орудие убийства и, зажмурившись, нанёс удар. Троцкий ужасно закричал, и впоследствии Меркадер говорил, что не забудет этого до конца своих дней. Из последних сил хозяин дома бросился на убийцу и укусил его за руку, а потом упал на пол. Меркадер бросился из комнаты, у него на руке остались следы от зубов.

Почти сразу Меркадер был схвачен охраной и жестоко избит. Рамон кричал, что сделал это из-за матери: она заложница спецслужб. Убийца повторял заранее заготовленную легенду: что сообщников у него нет, что Троцкий пытался завербовать его и переправить в СССР для террористической деятельности, что он препятствовал женитьбе на Сильви. Всё это для большей убедительности было зафиксировано в письме, датированном 20 августа 1940 года и получившем название «Письмо Джексона-Морнара». Через три года Меркадера судили в Мехико и приговорили к 20 годам. Пока шло следствие, Меркадер писал статью «Почему я убил Троцкого». Первый год в тюрьме его часто били, пытаясь получить признание, а потом ещё пять лет держали в одиночке, похожей на каменный мешок.

Троцкий умер в больнице через сутки, не приходя в сознание, и его похороны превратились в демонстрацию протеста. Все участники покушения скрылись, кроме Меркадера, который был арестован. Его мать и Эйтингтон бежали в Калифорнию, где по радио узнали обстоятельства покушения. По секретному каналу из Москвы передали, что готовы помочь Рамону: в сообщении его называли «пациентом». За месяц до начала Великой Отечественной войны Каридад Меркадер и Эйтингтон из Китая приехали в Москву, и М.И. Калинин вручил матери арестанта орден Ленина. Несмотря на то что с 1944 года Каридад жила во Франции и умерла в Париже, на её стене висел портрет Сталина.

Эйтингтон получил генеральское звание, но в 1953 году оказался в лагере.

Отсидев 20 лет, Меркадер вышел из тюрьмы в 1960 году и с женой-индианкой Ракель Мендоса оказался на Кубе, откуда выехал в Прагу, а потом в СССР. В 1961 году ему присвоили звание Героя Советского Союза. В москве он работал в Институте марксизма-ленинизма и стал одним из авторов истории Испанской коммунистической партии.

Он доживал свой век на Кубе и умер в 1978 году. Но по его желанию прах захоронили в Москве, на Кунцевском кладбище. Гранитная плита на его могиле появилась в 1987 году.