Предварительные замечания

При изложении исторического очерка римской религии приходится встречаться с большими трудностями. На первый взгляд представляется, что на римскую древность достаточно пролили свет богатые исторические традиции; между тем нигде нет такой большой разницы между традиционной историей и результатами новых критических исследований. Римская история трактует преимущественно о государственном устройстве, тогда как религия рассматривается большей частью как ее подразделение, и из римской религии нам известен почти исключительно культ, который принадлежал к жизни государства. Фиолософское и религиозное учение римляне выработали только позднее и притом несамостоятельно. Выдающаяся литература, открывающая нам силу религиозной мысли и мотивы, обусловливающие духовный характер жизни, существует только для времени упадка настоящей римской жизни. Поэтому нам остается почти только один государственный культ, но и тут встречаются значительные затрудения как в подробностях, так и в истории его происхождения.

Этрусская ваза

Развитие римского народа, с одной стороны, было в тесной связи с развитием греческого, с другой же – являлось как его противоположность. Предположение о том, что греки и италики первоначально составляли одну особую отрасль индогерманского племени, сделалось невероятным после новых исследований: к италийской народной группе нельзя отнести всех древних жителей Италии, как, например, япигов и мессапиев, живших в Калабрии и Апулии, которых в последнее время стали ставить в связь с иллирийцами. К италийской группе относятся только латинские и умбро-самнитские национальности, жившие в средней Италии, по обеим сторонам Аппенин. Лингвистические памятники дали возможность разделить их на эти две группы, с подразделением последней на умбров и самнитов (умбрийское и оскское наречие), но и до настоящего времени на основании лингвистических данных нельзя еще составить полного родословного дерева италийских национальностей. Гораздо достовернее то, что город Рим был по-преимуществу латинским городом и самнитский элемент в нем хотя и был очень древним, но стоял на втором плане. Римское государство уже рано вступило в соприкосновение с этрусками и греками, жившими в самой Италии. Относительно происхождения этрусков (Разены) лучшие исследователи до сих пор не пришли ни к чему верному; но твердо установилось мнение, что со времени Тарквиниев Рим значительно подвергся их влиянию – как и влиянию греков, имевших на юге полуострова многочисленные колонии с высокоразвитым населением. Хотя исторически и нельзя доказать существования сношений между этими колониями и италиками, но более чем вероятно, что еще ранее того периода, когда римляне сознательно усвоили себе духовные сокровища греков и старались их переработать, греческие культы и нравы в самой Италии оказывали влияние на развитие юной римской культуры.

Римский форум

Нельзя, однако, не указать и на противоположность между римским и греческим: в государственном устройстве и в искусстве, в литературе и религии, при значительном общем материале и деятельном историческом общении, греки и римляне стремились и приходили почти к противоположному. Всемирную задачу римского народа, сравнительно с исторической деятельностью греков, Виргилий описывает в виде такой антитезы: "здесь искусство, там всемирное владычество". Если за италиками можно признать "глубокое чувство общего в особенном" (Моммзен), то греки, наоборот, жили скорее в созерцании конкретного. Божества греков изображались пластически и в мифологии являлись живыми личностями; у римлян они остались абстракциями. Но религиозность римлян была не менее религиозности греков; она только другого рода, она вся уходит в ритуал, и то, что она теряет в жизненности, она выигрывает в торжественности.

Обзор источников

Источники, из которых можно было бы ознакомиться с римской религией, очень недостаточны, особенно для древнейшего периода. Сведения свои мы заимствуем из литературы, подвергнувшейся влиянию греческой образованности и потому уже мало понимающей оригинальное италийское, и из указаний, впрочем многочисленных, позднейших, отчасти даже очень поздних ученых и антиквариев; но собственно тех источников, которые лежат в основании этих указаний, дошло до нас очень мало. Конечно, каждый год доставляет нам археологические открытия, но число их очень не велико для истории римской религии сравнительно с греческой или египетской. На первом плане стоят надписи, которые были собраны в Coprus inscriptionum Latinarum, издаваемом Берлинской академией с 1863 г. под руководством Моммзена. Конечно, важнее этих надписей были бы (если бы мы только имели их) законы и летописи, собрания постановлений гражданского и священного права, записи многих жреческих и иных коллегий, ритуальные предписания и культовые песни; все это, кроме немногих отрывков, потеряно. Политические и сакральные тексты не резко различались. Мнимые leges regiae (названные по имени позднейшего собирателя jus Papirianum Папириево право) были самыми древними жреческими правилами; только списки магистратов, как libri lentei, которые часто упоминает Ливии, хранились в храме Юноны-Монеты в Капитолии. Из формул, употреблявшихся различными корпорациями при священнодействиях, до нас дошли только небольшие остатки, каковы, например, некоторые отрывки из древних песнопений axamenta или carmina saliaria, которые пели салии на весенних праздниках Марса и которые, оставаясь неизменными по языку, уже во время Цицерона были непонятны.

В стихах этих песен упоминались отдельные боги, и по их именам самые стихи называются janui (в честь Януса), jovii (в честь Юпитера) и т.д. Несколько более имеем мы из гимнов Арвальских братьев (жреческой коллегии из 12 жрецов), по крайней мере один carmen, также с древними формами языка, найден был в Риме в 1477 г., и с того времени его много раз комментировали. В новое и новейшее время еще открыты были многие отрывки из актов их коллегии, все относящиеся ко времени императоров. В эту обширную темную область бросают луч света так называемые tabulae Iguvinae, игувинские таблицы (7 таблиц, 447 строк), найденные в городе Губбио в 1444 г. Эти таблицы, написанные на латинском и умбрском диалектах, содержат как предписания, так и формулы одного умбрийского культа, "атридийского" братства, и вместе с обычными известными нам богами, каковы Юпитер, Марс, упоминают еще многих, нам неизвестных и непонятных богов, как Cerfius, Vofionus, Tefer.

Бюст весталки в Римском форуме

У жрецов в самом Риме развилась разносторонняя писательская деятельность, но, к сожалению, мы знаем о ней только по поздним известиям и скудным цитатам. Обыкновенно различаются книги понтификов libri pontificum, содержащие ритуал и священное право, толкования, Commentarii pontificum, заключающие в себе decreta (постановления) и responsa (заключения), данные по разным случаям и в качестве прецедентов сохранявшиеся для будущего; annales maximi – хроника, ежегодно публикуемая верховным жрецом; fasti – часть календаря, в которой означены были дни заседаний и решений суда и перечислялись праздники и игры, и т.д. В интересах истории религии особенно достойна сожаления потеря тех официально утвержденных священных формул, которые известны под именем индигитамент и которые могли бы дать важнейшие сведения о римском мире богов. Как можно судить по замечаниям у позднейших писателей, – таких, например, как Варрон, Сервий, Цензорин – эти индигитаменты, инкантаменты или индиции – indigitamenta, incantamenta vel indicia (Paulus) – были формулы, постоянно и неизменно употреблявшиеся для призывания отдельных богов, с упоминанием при этом их свойств. Вероятно, эти индигитаменты содержали названия всех богов, или по крайней мере всех древних, потому что это можно документально доказать по отношению к некоторым группам богов. Число этих богов должно было быть чрезвычайно велико, потому что "каждому отдельному состоянию" и "всякому моменту какой-нибудь деятельности предстояло особое божественное существо". Индигитаменты удостоверяют, насколько у римлян человеческая жизнь и всякое дело и побуждение были во всякий отдельный момент тесно связаны с религией и какое большое значение в религии имела формальная сторона.

Целомудрие

Таким образом, непосредственные источники для нас недоступны и нам остаются лишь гораздо более поздние сведения, которые мы почерпаем из литературы и из работ ученых и антиквариев; но литература отражает в себе религиозное или антирелигиозное направление писателей своего века, и с этой точки зрения впоследствии мы будем говорить о Цицероне, Лукреции, Виргилии, Горации и проч. Многие из них, впрочем, занимались в то же время обработкой более или менее древнего материала: так, у Виргилия можно найти многое из древних обычаев и преданий. Сочинение Цицерона De divinatione ("О предугадывании") гораздо интереснее вследствие большого количества собранных в нем древних историй и стихов, чем в силу его философских замечаний. Особенно у Овидия в его шести книгах, к сожалению, обнимающих собою только полгода, находится большое богатство для желающего заняться исследованием праздничных обычаев и затем всего, что относится к календарю.

Родоначальником ученого писательства в Риме является Катон старший, который в своей "Древнейшей истории" (Origines) в первый раз изложил римскую историю в прозе; в этом сочинении есть и многие культурно-исторические сведения. Но мы знаем об этой книге только из случайных упоминаний у других. Через сто лет после этого в Риме уже распространена была образованность и в него проник греческий дух, от чего тщетно предостерегал Катон. Всадник Люций Элий Стилон (L. Aelius Stilo) комментировал древние памятники, в том числе и салийские гимны; жрец Квинт Сцевола прежде всего был юристом, но уделял деятельное внимание и религиозным вопросам. Оба они находились под влиянием стоической философии и оба были учителями Варрона. Но за ученых по-преимуществу считались у римлян Публий Нигидий Фигул и Марк Теренций Варрон; цветущей порой их деятельности была первая половина I в. до н.э. Варрон имел энциклопедические знания и в прозе и поэзии написал семьдесят четыре различных сочинения, из которых, правда, до нас дошло лишь немногое. К счастью, в сочинении Августина "О граде Божием" сохранился подробный обзор содержания его собрания материалов по римской древности, с многочисленными цитатами: это сочинение называлось Antiquitates rerum humanarum et divinarum – "Древние сказания о делах человеческих и божественных". В первых 25 книгах изложены дела человеческие, quod prius existerint civitates, deinde ab eis res divinae institutaesint (потому что сначала было человеческое общество, и оно уже установило религию). В 16 книгах говорится о сакральных делах, 3 книги после введения посвящены пяти предметам: священным лицам, местам, временам, священным действиям и наконец богам, которые разделялись на dei certi, incerti и selecti (богов достоверных, сомнительных и избранных). Рядом с этими отрывками из Варрона большое значение имеет то, что осталось из лексикона реалий Марка Веррия Флакка.

Мир

При Августе Веррий в алфавитном порядке собрал в книге De verborum significatu ("О значениях слов") всякого рода сведения о римских древностях. Из этого сочинения Помпей Фест сделал извлечение, а Павел Диакон (в VIII в. н.э.), в свою очередь, сделал выписки из Феста. Правда, мы имеем только эти последние, вместе с отрывками Феста, но и в такой производной форме это сочинение составляет для нас очень важный источник. При Августе жил также вольноотпущенник и библиотекарь Г игин (Giginus), который писал о многом, но мы упоминаем здесь о нем потому, что ему приписывают – впрочем, с сомнительным правом – сборник из 277 сказаний (fabulae), сочиненных в подражание греческим мифографам и содержащих исключительно греческие мифы, только с латинскими именами. Несравненно важнее в качестве источника для познания древнеримской религии комментарий к Виргилию Сервия, писавшего во 2-й половине IV в. и сообщающий многое, без него неизвестное, о религиозных древностях из Варрона и др.

Это суть все важнейшие источники, хотя еще можно обращаться за сведениями к таким историкам, как Полибий, Ливии, Дионисий Галикарнасский, и к таким ученым, как Плиний и Плутарх. Много драгоценных сведений, хотя, правда, очень неравного достоинства и взятых из вторых или третьих рук, заключают в себе такие авторы, как во II в. Геллий, в III в. Цензорин (De die па tali, 238 г.), в IV и V вв. Макробий (Saturnalia). Из отцов церкви ритор Арнобий и особенно его ученик Лактанций уделили язычеству значительное внимание.

Божества древних римлян

Как ни бедны были религиозное учение и мифология римлян, однако мы знаем их представления о божественных существах и влиянии их на жизнь отчасти из самого культа, отчасти из их часто прозрачных имен. Здесь мы не будем говорить о сочетании римских богов с греческими; оно было завершено уже при Эннии, который в двух стихах называет двенадцать богов. Боги эти были те самые, которым, по рассказу Тита Ливия, после сражения при Тразименском озере было совершено в Риме жертвоприношение lectisternium ("божья трапеза"). Изображения их были поставлены, по греческому обычаю, на форуме, и они часто назывались Consentes – боги-советники. Впрочем, представление о высшем совете богов, которые поэтому назывались consentes или complices, было свойственно этрусской религии; там это были боги, которые советами своими помогали Юпитеру (Тина); они вместе произошли и должны были вместе погибнуть; эти боги в свою очередь были подчинены высшим скрытым богам тайного мирового порядка – темным богам dii involuti, число и имена которых неизвестны. Но такие идеи во всяком случае были чужды римской религии; мы не имеем возможности ни определить точного числа главных богов, ни установить точной классификации божественных существ и не имеем права приписывать древним римлянам представлений о совете богов и о тайном мировом порядке. Деление Варрона (dii certi, incerti, selecti) понятно с точки зрения этого писателя, но нисколько не основано на сущности дела. Даже значение такого деления не вполне ясно. Dii certi были древнеримские божества, существо и деятельность которых ясно описаны в жреческих актах и формулах. В противоположность им dii incerti были или те, которые не были сначала несомненны, но только через причисление к сонму богов – консекрацию – сделались богами, следовательно, это были обоготворенные люди (Кастор, Поллукс, Геркулес) и олицетворения добродетелей (Преллер); или же они были просто скрытые боги, которых и Варрон знал только по имени; таковы Сумман, Фурина и т.д. (Марквардт). Dii selecti были главные боги, которым принадлежали самые большие храмы и служение которым стояло на первом плане. Варрон знает их двадцать. Кроме перечисленных двенадцати богов к ним еще принадлежали Янус, Сатурн, Гений, Солнце (Sol), Оркус, Либер-отец (liber pater), Земля (Tellus), Луна. Очевидно, что различия эти коренились единственно лишь во внешней обстановке, а не в характерных чертах самих божественных существ. Более первоначальный характер имела, по-видимому, противоположность между новыми богами, dii novensides (или novensiles) и indigetes, которую мы встречаем в старинных формулах: dii novensides были чужие, a dii indigetes туземные боги. Но у римлян были и другие деления; так, мы находим: dii superi (вышних богов), inferi (нижних) и medioximi (средних). К последним причисляются и dii terrestres (земные боги), следовательно, они не были божествами моря, так как море для древних римлян было чуждым элементом; они не были, как впоследствии, и полубогами – средним классом между богами и людьми. Боги группировались не только по областям своих владений, но и по своим функциям: так находим в индигитаментах dii conjugates (брачных богов), praesides puerilitatis (охранителей детства), dii nuptiales (свадебных богов), dii agrestes (земледельческих) и т.д.

Существа, которым поклонялись римляне, были скорее божественными сущностями (numina), чем личными богами. Были боги культа, которые заведовали участью отдельных людей и защищали государство; dii complures hominum vitam pro sua quisque portione adminiculantes (многие боги, поддерживающие человеческую жизнь, каждый по мере своих сил), как говорит Цензорин в "De die natali", о богах индигитаментов. Ни пластика или мифология, ни духовная потребность или рассудочная рефлексия – ничто не возвысило эти существа до духовной сферы, и из них не образовалось ни семейства, ни общества. Правда, что божеские четы: Сатурн и One, Сатурн и Луна, Квирин и Тора, Вулкан и Майя, Марс и Перия, – часто назывались отцами и матерями, но это означало лишь то, что они были защищающими, производящими и питающими силами; их взаимные отношения не развились далее. Римляне почитали предков и духов; отдельные функции человеческой жизни и деятельности имели также своих духов. Были еще у римлян боги, или группы богов, у которых индивидуальность не различалась. Таким абстракциям, как Juventus, или Фортуна, был также уже в ранние времена посвящен усердный культ. Высшие боги, имевшие хотя и не ясно выраженный, но все же более личный характер, находились в связи с природой или же были защитниками государства. Отождествление римских богов с греческими пошатнуло веру в них, но не изменило значительно воззрений на их существо. Теперь мы займемся ближайшим рассмотрением этих богов.

Остатки римского акведука в Капанье

Число богов, значащихся в жреческих индигитаментах, определить невозможно. Нигде мы не встречаем такого бесконечного раздробления божеского существа, как у римлян: всякое отдельное состояние, всякое действие, даже часть действия, всякий класс предметов имели особых духов-защитников. Большое число божеских существ, упоминаемых в индигитаментах, первоначально были богами данного момента и лишь впоследствии перешли в родовые понятия. Этих богов Узенер называет особенными богами (Sondergotter). Амброш считал имена их в молитвенных формулах за обозначение именно тех свойств, или функций богов, к которым обращались в каждом определенном случае: так, известно, что, например, Юпитер призывался салиями в качестве Lucetius, Фавн – как Innus и Fatuus. Однако связь этих призываний с более личными богами могла быть доказана лишь для отдельных случаев, и личность италийских богов была слишком слаба, чтобы разлагаться на многие функции. Последние с самого начала существовали сами по себе независимо; духовный и лингвистический процесс, лежащий в основе их развития, ясно изложен Узенером. Из этого круга богов Варрон сохранил для нас лишь немногих. Это суть именно те, которые заведывали эмбриональным развитием: боги рождения, боги, которые защищали дитя и мать, боги, помогавшие развитию ребенка, одни в раннем, другие – в более позднем возрасте; боги брака и те, которые помогали в особенных случаях жизни. Следующие примеры покажут, до каких мелочей простиралось это деление: маленького ребенка учили пить и есть Эдука и Потина, Куба охраняла его постель, Оссипаго укрепляла его кости, Карна – его тело, Статан (Statanus) учил стоять, Абеона и Адеона – ходить, Фабулин, Фарин и Локуций – говорить. Когда ребенок становился старше, тогда в училище вела его Итердука и обратно в дом приводила Домидука; Мене, Каций (Catius), Коне, Сенция делали его понятливым; Волента и Стимула укрепляли его волю, Престана, Полленция, Перагенор, Стрениа – силу исполнения, и так шло до бесконечности. Кроме приведенных рядов богов, были еще многие другие. Все части дома имели своих особенных богов: так, Форкул (Forculus) охранял двери дома, Лимент (limentus) – пороги, Кардеа – дверные крючки. Понятно, что при земледелии почитались многие такого же рода существа. Акты арвальских братьев называют двенадцать богов, которые издавна наблюдали за разными моментами посева и призывались при служении в роще богини Dia. Римляне предпочтительно занимались земледелием, но и скотоводство и другие занятия имели также своих божественных покровителей: так, на Бубоне (Bubona) лежало попечение о быках, на Эпоне – о лошадях, на Палесе – об овцах; пастухи почитали Флору и Сильвана, садовники – Путу и Помону, купцы – Меркурия. Все эти имена мы приводим только как примеры, не имея вовсе в виду дать сколько-нибудь полный перечень важнейших богов. Сюда же следует причислить и божества с более личным характером, например Сатурна, который упоминается как в ряду богов зачатия, так и в числе dii agrestes. Эти боги в полном смысле dii certi (неизвестно, находится ли это название в индигитаментах, или, что вероятнее, оно принадлежит Варрону), indigetes, древние туземные боги, которым служили не только молитвами, но и жертвами, а позднее воздвигали им алтари и ставили изображения, перед которыми отправлялся культ. Имена, под которыми они призывались в индигитаментах, означали только их функции, но собственные имена богов оставались тайной. Результат актов культа вообще зависел от безошибочной индигитации, так что, назвав уже целый ряд богов, из опасения забыть имя какого-либо бога, в заключение произносили общую формулу, как: "quisquis es" ("кто бы то ни был"), или "sive quo alio nomine fas est appellare" ("кого надо называть каким-нибудь другим именем"), или "sive deo, sive deae" ("или богу, или богине") и т.п.

Невозможно точно определить границы между богами, охраняющими отдельные моменты жизни, и общими абстракциями, так как те и другие установлены сходными духовными процессами.

Лар

Такие существа, как Стрения, Мене, принадлежат обоим. Но мы должны особенно подчеркнуть этот характер всеобщего одухотворения жизни и мира, ведущий к образованию абстракций. Эта черта принадлежит к древнейшим в римской религии и замечается еще и в позднейших ее фазах, когда за самостоятельные существа считались dementia или Providentia обоготворенных императоров. Разные добродетели: свобода, счастье, мир и т.п. – не только были обожествлены в римской религии, но они были прямо богами, которым был посвящен культ: воздвигались храмы, статуи, алтари таким существам, как Pax, Fides, Victoria, Spes", libertas, bonus Eventus, Virtus, Concordia, Pudicitia, Pietas (мир, верность, победа, надежда, свобода, удача, мужество, согласие, целомудрие, благочестие). Между всеми этими богами более всего чествовалась богиня счастья, счастливого случая Фортуна. Она имела многие храмы в Риме и в его окрестностях, и в честь ее учреждены были многие культы. Два ее древнейшие святилища основаны были, по преданию, Сервием Туллием, из коих одно было на правом берегу Тибра, куда на веселый праздник 24 июня собирались преимущественно чернь и рабы; другое было на Бычьем форуме – рынке, где Фортуну представляло скрытое изображение, с которым были связаны разные саги. Кроме того, она почиталась под различными названиями, как Fortuna publica (или populi Romani) общественная, Fortuna muliebris – женская, в воспоминание достигнутого римскими женщинами отступления Кориолана. Были еще: Fortuna equestris – конная, Fortuna barbata – бородатая, которой юноши посвящали первую бороду, и т.д. Эти Фортуны как вообще, так и для отдельных классов и на особенные случаи, вполне отвечают римским воззрениям; представление же о стоящей выше богов непреклонной силе рока было чуждо римлянам, хотя оно, по-видимому, лежало в основе служения Fortuna Primigenia – Первородной – в Пренесте, признававшейся за мать Юпитера и Юноны.

Как жизнь и мир во всех своих частях находились под духовными влияниями, так и смерть и подземный мир имели в религии своих представителей; правда, они были немногочисленны и римляне не выработали собственного представления о царстве смерти, а свои мнения о нем большей частью заимствовали у греков. Главною фигурой был Orcus – бог подземного мира, тождественный с diis pater (хотя этого не признает Преллер). Он похищал живых и низводил их в свое мрачное царство, но чтобы имя Orcus означало иногда это царство, а не самого бога, этого нельзя доказать ни из одного писателя древности. Orcus принадлежал к почетнейшим богам культа; Варрон причисляет его к dii selecti.

Прочие dii inferi были души умерших, которых, выражаясь эвфемистически, называли добрыми Manes или также еще молчаливыми (Silentes). Культ душ предков, dii Manes (D. М. – на многих могильных надписях), был в Риме очень древним; культ же героев был не римский, а во всех случаях, когда он существовал, перешел от греков. Тело умершего торжественно провожалось до места погребения. В похоронных процессиях участвовали и предки, в лице людей, имевших их маски и атрибуты. В десятый день совершалось угощение и приносилась жертва (sacrificium novemdiale – девятидневное жертвоприношение, feriare denicales погребальная жертва) и, кроме того, близкие покойника в течение года не раз приносили ему на его могиле дары; постоянно же совершалось это в dies parentales (с 13 до 21 февраля; последний день 21 февраля назывался feralia). Эти дни считались общественными праздниками, а 22 февраля был фамильным праздником – Caristia. Были также заброшенные, не примиренные духи, являвшиеся в виде злых привидений – они назывались Лемурами и Ларвами и в ночи на 9, 11 и 13 мая (Lemuria) домохозяева выгоняли их из дома, бросая им черные бобы.

Веста и Лары

Часто для обозначения духовных существ встречается название Гений. Слово это употреблялось или в единственном числе, как у Варрона, и тогда оно обозначало одного бога (которого Варрон считает в числе двадцати богов), или во множественном числе, и тогда оно относилось к целому классу божеств. Гений считался духом-защитником каждого отдельного человека. Гений также считался за производителя, поэтому брачное ложе ставилось под особую защиту Гения. Но кроме этого, гении были хранителями определенных мест и предметов. Их символом была змея; позднее их идолы получили человеческий вид. Замечательно, что как муж имел своего гения, так и жена имела свою Юнону (Juno); таким образом, Юнона была женским гением. Не только отдельные личности и места, но также семейства, города и народы имели своих гениев; о почитании Гения populi romani упоминается в первый раз во время второй Пунической войны. Во время императоров сильно возвысился культ гениев, именно гения императора. Даже у богов были свои гении и юноны, – так, были храмы, посвященные Jovi Libero или Jovi Genio и т.д. Было еще другое название для божественных существ Semones, древность которого доказывается именем Semo Sanctis в клятвах и присутствием его в песне арвальских братьев.

К истории культуры Рима. В середине мраморный алтарь, позади него две весталки. Спереди внизу вазы и чаши. Справа канделябры из мрамора и бронзы. Слева треножник с бронзовым столом. Сверху вазы, музыкальные инструменты и украшения

Точное объяснение значения этого слова уже невозможно, но если правильно предположение, что Semo стоит в связи с semen, serere, то Семоны имеют одинаковое значение с гениями. Вероятно, впрочем, что оба названия не относятся к особым классам богов, но понимаются как общие имена для духовных или божественных существ. Несомненно, что и сами древние римляне не проводили строгой границы между Майами, Гениями, Ларами; поэтому и нам следует остерегаться, чтобы те оттенки, которые во всяком случае чувствуются в этих словах, не возвести в степень строго различных понятий.

Между духами-охранителями дома и жизни прежде всего выдаются два обширных класса: Лары и Пенаты. Слово Лары опять-таки есть совершенно общее обозначение для духовных существ; еще в древности Лары понимались как вид гениев, и в действительности они были тоже духами-покровителями; но, с другой стороны, они близко подходили к душам предков – Манам. Мать Ларов называлась Mana genita, Mania Lara, Larunda, Acca Larentia и ее понимали как богиню смерти или богиню земли (Acca Larentia стояла в тесном соотношении с Tellus, Dea Dia и т.д. или даже была с ними тождественна). В этих именах уже проглядывала тесная связь. Лары ревностно почитались в доме, в дороге, на полях и в городе. Первоначально они стояли в связи с местами так же, как гении с лицами. В доме их место было у очага вместе с Пенатами; эта группа домашних богов называлась просто тоже Ларами; собственно она состояла из одного Лара и двух Пенатов. Семейный Лар (Lar familiaris) был покровителем семьи, тождественным с Гением рода genius generis, и в некоторых повествованиях он является как прародитель или первый предок. Сношения вне дома и в пути состояли под защитою Lares compitales (находящихся на перекрестке) или viales (дорожных); последние имели многочисленные часовни, в которых им приносились в дар сельские произведения. Защитниками и охранителями города были Lares praestites. Поэтому служение Ларам было равно важно и внутри и вне дома; оно принадлежало к древнейшим культам; песня арвальских братьев начинается с призывания Ларов. Во времена императоров этот культ получил новое значение потому, что гений Августа был принят в число Ларов и сделался предметом общественного почитания. Вместе с Ларами мы упомянули о Пенатах, последние были в тесной связи с Вестой. В доме Пенаты, подобно Ларам, имели значение защитников и дружественных духов, которым предлагалась пища и которых семья чествовала в священном средоточии дома – у очага. На них лежала преимущественно забота о продовольствии, о насущном хлебе, и в общественном культе Penates publici, вместе с Вестою, стояли в самой внутренней части святилища – Aedes Vestae.

Внутренность римского дома

Среди этих разрядов духов не особенно выдавались духи природы, однако и в них не было недостатка; так, под разными именами были духи лесов и источников, но их культ долго не был так важен, как, например, культ бога Термина, который охранял пограничные знаки. Замечательно, что и боги, представлявшие природу, являлись по преимуществу представителями ее отношений к человеческой культуре: боги земли защищали земледелие, liber pater – виноделие, Церера – хлебные растения, Венера – садоводство, Вулкан или Mulciber не был богом огненного элемента, а искусным кузнецом. Служение природе в римской религии было скудно, и по отношению к высшим богам оно не выступало на первый план. Конечно, некоторые обряды находились в связи со сменой времен года и в некоторых образах богов просвечивает их природное значение, которое может открывать сравнительная мифология; но у римлян исторического времени эта связь была забыта и они видели в богах только защитников общественной и частной жизни.

Теперь скажем о некоторых главных богах. Такое название значит не то, чтобы культ их был важнее, чем культ Гениев и Ларов, или чтобы они отличались ясными признаками от этих духов, или, наконец, чтобы они составляли отдельный класс. Под именем главных богов разумеем единственно важнейшие божеские существа, которые дошли до известной персонификации. При этом мы оставим в стороне богов, заимствованных из Греции; да и между древнеиталийскими и древнеримскими ограничимся только немногими образами. Одним из самых древнейших богов, который был введен, по-видимому, еще Ромулом и играл роль в культе гениев, был Янус bifrons (двухлобый), или geminus (двойной); храм его, бывший близ Форума, отпирался на время войны и запирался во время мира. Он есть бог дверей и вообще всякого начала. Мы не будем разбирать этимологию его имени, равно как и вообще его происхождение, которое, по мнению Шпейера, относится к индогерманскому времени.

Древнеримским божеством был также Фавн, в честь которого 15 февраля праздновался пастушеский и искупительный праздник Луперкалий, установленный мифическим Эвандром. Фавн, родственный Сильвану и Марсу, был представителем деревни, сельской жизни и скотоводства. Он считался царем страны и учредителем религиозных установлений и позже эвемеристически введен был в круг лаурентийских царей. Сочетание его с Сатиром есть уже позднейшее греческое представление.

Марс был "древнейший главный бог италийских городовых общин", общий латинскому и сабинскому именам; у сабинян он также назывался Квирином (Quirinus). Из трех великих жрецов – жертвоприносителей – два (flamen martialis u flamen guirinalij) были посвящены этому богу и с ним был связан древний культ Салиев; форма его имени подвергалась изменениям: Maurs, Mavors, Marmor (в гимне арвальских братьев). Особенно достойно внимания, что в древние римские собственные имена (Marius, Mamercus, Mamurius) не входит имени никакого другого божества. В календаре этому богу принадлежит месяц март. Как богу весны и оплодотворения, ему посвящались праздники и церемонии в марте и октябре, – например, открытие щитов, пляски Салиев и октябрьское жертвоприношение коня ob frugum eventum. Известно, что иногда этому богу посвящалась в качестве ver Sacrum, священной весны, и выходила под его защитой молодежь, ставшая в одну и ту же весну способной носить оружие. Марс находился в связи как с земледелием и скотоводством, так с государственной жизнью, колонизацией и войной. Воинственные свойства этого бога становились тем важнее, чем больше места занимала война в жизни самих, римлян. Его священными животными были прорицатель-дятел (picus) и волк. Вообще все, что известно об исконно римских племенных преданиях, соприкасается с этим богом. Марса не следует комбинировать с Апполоном.

Богиня Веста, общая грекам и римлянам, не принадлежала, кажется, индогерманской древности: однако же культ ее в Греции и Италии имел большую важность; в Италии он был общим для латинян и сабинян. Веста в качестве богини и домашнего, и общественного очага составляла центральный пункт как в религии семьи, так и в культе государства. Считать это значение за производное и из положения, которое занимала Веста в начале или в конце обрядов культа, выводить мысль, что Веста была только богиней жертвенного огня, это кажется мне ошибочным. Веста занимала центральное положение в римском культе. Она была главной богиней дома, и вся жизнь семьи состояла под ее покровительством. Но и общественное благо в государстве признавалось связанным со служением ей. Самым худым предзнаменованием для государства было то, когда погасал ее огонь. Если случалось такое несчастье, то нерадивая весталка строго наказывалась и огонь должен был вновь добываться по древнему способу, чрез сверление плодового дерева, или же, может быть, для этого пользовались лучами солнца. В храме Весты хранился Палладиум Рима. Святая искупительная жертва, februa casia, которая воскурялась во время Палилий – празднования годовщины основания Рима 21 апреля, – приготовлялась весталками из крови октябрьского коня и пепла теленка, сожженного во время Фордицидий; они же должны были готовить жертвенную муку, mola salsa, для культа не одной Весты, но и других богов. Весталки молились за благо римского народа, поэтому и сами они, и культ, которым они заведывали, находились под особенным надзором pontifex maximus – главы римского культа. Таким образом, Веста принадлежала к главным божествам римлян; она действительно была Веста-мать (Vesta-mater), потому что важнейшие культовые боги в Риме назывались отцами и матерями. Веста при этом была девственная богиня, и чистота составляла главный признак ее служения; известно, что целомудрие было главной обязанностью весталок, и весталку, нарушившую целомудрие, погребали заживо.

Собственно главным богом римлян был Юпитер. Его многочисленные прозвания знакомят нас с различными – как изначальными, так и присвоенными ему впоследствии функциями, в которых нельзя установить единства. Его отношение к небу и свету твердо установлено не только сравнительной мифологией, но также именем Lucetius, которое он носит в песне салиев; само собою ясно, что Jupiter Tonans, громовержец, и Fulgur, молния, имели отношение к грозе.

Сатурн

Возможно, еще древнее в культе италийских племен было его отношение к сбору винограда, вследствие которого он назывался Liber. Jupiter Latiaris считался древним богом латинского союза. На войну и победу указывают имена Stator (останавливающий отступающих), Feretrius (податель добычи), Victor. Союзы, как и вообще всякое право и верность, находились под его особой защитой; иды каждого месяца были посвящены ему; что чистота была главною чертою его существа, – на это указывают те условия, которые требовались от его жрецов, flamen Dialis. Культ Юпитера, который Тарквиний установил на Капитолии, с одной стороны, соединял эти и другие разнородные его качества, а с другой стороны, отодвигал их культом на задний план.

Капитолийский Юпитер optimus maximus (величайший и могущественнейший) признавался высшим властителем человеческой жизни и специальным представителем римской силы и владычества, которые он защищал и распространял. Как такового его почитали и подчиненные народы и вассальные цари: Антиох Эпифан, "римская обезьяна" (Моммзен), поставил ему храм в Антиохии, Адриан воздвиг в честь Капитолийского Юпитера святилище на развалинах Иерусал некого храма. Так культ Юпитера распространялся вместе с расширением римского всемирного владычества. Что и во время республики преимущественно от него ожидали общественного блага, доказывается набожностью великого Сципиона, который всякое утро молился пред его статуей на Капитолии и чрез то сосредоточивался и получал силы для дневного труда на служение государству.

Подле Юпитера стояла Юнона, во многих отношениях его женское подобие. Ей также приписывались свойства, характеризующие ее как защитницу жизни и государства, которые отодвинули на второй план ее первоначальное природное значение, может быть, богини света. Под ее защитой у италийских племен состояли укрепления городов; в Риме она первоначально была богиней курий. Как Юпитеру посвящены были иды, так ей календы каждого месяца; но в особенности она была богиней женщин, которые ею клялись, как мужчины гением; она наблюдала за супружеской верностью и помогала при родах.

Третье капитолийское божество – Минерва. Относительно этой богини трудно с определенностью сказать, какие черты были первоначально италийские, какие заимствованы от этрусков (у которых она называлась Менрфа) и какие от греков. Вероятно, еще у италиков она почиталась как богиня укрепленных мест. Но преимущественно она была богиней разума – рассуждающей, исчисляющей, изобретающей силы духа; метание ею молний могло быть этруским воззрением. Ее праздниками были Quinquatrus, большие в марте и малые в июне; впоследствии она постепенно все более принимала вид и характер греческой Афины.

Как мы уже выше сказали, даже и эти главные образы римского мира богов были лишь слабо олицетворены и не резко различались от других классов богов и духов. Это особенно видно из того, что сами они тоже распадались. Можно говорить о многих Юпитерах; каждая община имела своего Марса, каждый дом – свою Весту, и у этих главных богов всякая функция, всякая индигитация была тоже сама по себе; их не связывали вместе ясно определенные очертания личности.

Двуликий Янус

Религия государства

Религия для римлян составляла необходимое условие процветания государства. Она не имела своей собственной среды, но сопровождала на всяком шагу как общественную, так и частную жизнь. Всякое предприятие требовало гадания по полету птиц – ауспиций, всякое грозящее несчастье – искупительной жертвы, picaula. Таким образом, религия была вместе и государственным учреждением, по описанию Варрона, и основой государства; такое противоречие не шокировало философски необразованных римлян. Во всяком случае, между государством и религией существовала внутренняя связь и сакральные дела относились к государственному управлению. Если Цицерон говорит об особых религиозных законах, то при этом он имеет в виду только обряд общественного культа. Уже при рассказе об основании города, именно Roma quadrate, древнего города на Палатине, последний обозначается как священное место. Конечно, при этом мы должны оставить в стороне большей частью основанные на ошибочном понимании чудесные комбинации касательно mundus, lapis manalis, pomerium и т.д.

Мы не можем здесь указать ни на какой достоверный результат, но должны заметить, что нет ни одного положительного свидетельства о том, чтобы к числу обрядов при основании города принадлежало устройство mundus (яма с алтарем будто бы для подземных богов). Границы Pomerium’a, области собственно города, означала борозда, которая проводилась запряженными в плуг белыми быком и коровой. Pomerium первоначально ограничивался Палатином, но позже часто расширялся; так было при Сервии Туллии, при Сулле и несколько раз во времена императоров. Это была священная область, – это значит, что она была основана священным гаданием – augusto augurio или auspicato inauguratoque. Именно в ней и производились auspicia publica. Средоточие этого pomerium’a в историческое время составлял Капитолий, где также было и auguraculum in агсе, куда сходились авгуры для отправления своих важнейших обязанностей.

Настоящее слово для выражения понятия о таком месте, которое освящалось ауспициями и было удобно для наблюдения таких знамений, было слово templum, храм. Собственно весь город внутри pomerium’a был templum, а внутри его были еще малые templa. Никакое другое понятие не указывает так ясно на соединение в Риме сакрального с политическим, как templum. Прежде всего мы должны различить templum небесный и земной. Небесный templum составлял ту часть неба, которая заключалась в границах, определенных авгуром посредством жезла (lituus), и в которой ему являлись знамения богов. При этом авгур проводил две главные линии, Cardo и Decumanus, делившие небо на области, и установлял свои наблюдения, для обозначения которых употреблялось слово contemplari. Как положение авгура по отношению к областям неба, так и употребляемые им формулы изменялись смотря по месту и обстоятельствам. Слово templum обозначало также и земные места: "in terns dictum templum locus augurii aut auspicii causa quibusdam conceptis verbis finitus" ("Templum называется на земле такое место, которое, посредством торжественного объявления предназначено для авгуров или ауспиций") (Варрон). Следовательно, templum не был непременно зданием, и не всякое жилище богов составляло templum; так, храм Весты aedes Vestae, хотя и одна из важнейших государственных святынь богов, не был templum. Templum было освященное через авгуров место, где воля богов узнавалась в интересах государства. В главном, капитолийском templum, средоточии деятельности авгуров, новые должностные лица должны были получать ауспиции, на которых основывался их авторитет. Важнейшие государственные отправления могли совершаться только в templum, только в нем сенат постановлял свои решения и собирались комиции. Таким образом, templum – вначале просто открытое место, удобное для наблюдений знамений небесных, – приобрел преимущественно политическое значение и оказался в тесной связи с Pomerium и Капитолием. При распространении могущества Рима надобно было иметь ауспиции и вне Рима; поэтому предводители войска брали с собою из города ауспиции, необходимые им на войне (auspicia militaria, bellica); при переходах через реки опять требовались особенные ауспиции (auspicia peremnia). По отношению к ауспициям различаются пять областей: ager romanus, gabinus, peregrinus, hosticus, incertus. Что именно нужно было для каждого случая и каждой области, все это находилось в правилах авгуров.

Инавгурация не была единственным родом посвящения, который был известен римлянам; встречаются еще слова: sacer, sanctus, religiosus, которые прилагались к местам, предметам и лицам, чтобы обозначить их священный характер различного рода. При этом необходимо заметить, что все эти понятия и различия имели и религиозное, и в то же время государственно-правовое значение.

Женщины (девять муз), играющие на флейте, цитре, арфе и др. инструментах. Певица (Клио). Изображение на вазе

Sacrum было то, что из владения государства или отдельной личности перешло во власть богов. По отношению к государственным имуществам это отчуждение совершалось посредством двойного акта: передачи через магистрата (dedicatio) и принятия богом через понтифика (cosencratio), но этот сакральный характер мог быть снова потерян чрез такой же торжественный акт – profanatio. Была еще consecratio, которой не предшествовала dedicatio: это была consecratio capitis et bonorum, когда виновный предавался во власть богов. Это sacer esto ("проклято") имело свое начало уже в древних законах: муж, продавший свою жену, обрекался подземных богам; сын, наносящий побои отцу, – домашним богам; патроны и клиенты, изменявшие друг другу – Юпитеру; кто передвигал пограничный камень – Термину. В историческое время consecratio в таком смысле встречалась при нарушении священных, нерушимых законов – leges sacratae; также народные трибуны объявляли, что тот, кто противодействовал их власти, тем самым делался sacer. Но если sacrum составляло собственность божества, то под понятие sanctum подводилось лишь то, что, по законоположениям ab injuria hominum def ensum atque munitum est (защищено и охранено от нарушений со стороны людей). Если наказанием за нарушение sanctio было consecratio, как в вышеприведенных установлениях, в таком случае то, что им защищалось, называлось sacrosanctum. То же, что не было легально санкционировано или консекрировано, однако же стояло в таком близком отношении к религии, что к нему обращались с глубоким почтением и страхом, – то называлось religiosum. К таким предметам принадлежали могилы, места, где fulgur conditum est (скрыта молния), puteal (огороженные места), через которые никогда нельзя было переступать, – также sacella (часовня) частного культа, не консекрированные провинциальные святилища и другие издревле почитаемые и освященные преданием местности.

Сакральное право так глубоко проникало во все отношения жизни, что для всестороннего объяснения его значения пришлось бы коснуться почти всех римских древностей. В двух следующих параграфах нам придется еще говорить о многом, сюда относящемся; теперь же вкратце скажем, каким образом различные религиозные круги включались в государственный культ и в чем состояло главное различие между sacra privata и publica, popularia и pro populo.

Частный культ, священные действия семьи и рода (gens) вовсе не предоставлялись произволу каждого. Если бы они совершались нерадиво или неправильно, то они вызывали бы гнев богов, поэтому государство должно было заботиться о частном культе и поручало за ним надзор понтификам. Последние особенно заботливо должны были охранять законы об усопших, jus manium. Без сомнения, культ умерших принадлежал к sacra privata; но все, что к нему относилось, подчинялось надзору понтификов; они назначали места и порядок погребения и заботились, чтобы маны не лишены были следующих им почестей и даров. Влияние их простиралось и далее. Все отношения семьи и рода были отношениями юридическими и носили сакральный характер, охрана которого лежала на обязанности государства. Поэтому сомнительные юридические случаи предлагались на разрешение понтификам. Брак признавался за сакральное общение; женщина была socia rei humanae atque divinae (участница в делах божеских и человеческих) и должна была в качестве матери семейства приносить домашнюю жертву. Поэтому брачный союз освящался понтификом через торжественные церемонии, в числе которых на первом месте стояло принесение Юпитеру хлеба и полбы. Такой старопатрицианский брак, confarreatio, был не единственной употребительной формой, и в последующее время он даже формально сделался исключением и встречался почти только у жрецов – flamines и гех sacrorum, которым он вменялся в обязанность; также и завещание, testamenti factio, совершалось пред коллегией понтификов. При усыновлении, с переходом в другой род, понтифики должны были наблюдать, чтобы не произошло нарушения обряда или смешения родов; но понтифики не участвовали в обрядах собственно частной религии: это исполняли домохозяева и особенные жрецы-фламины для рода; государство, однако, имело надзор за тем, чтобы все совершалось согласно сакральному праву, и выступало на сцену при всех важнейших случаях даже и частной жизни.

Не все родовые культы принадлежали к области частной религии, – были еще sacra publica, которые составляли принадлежность известных родов, как, например, культ Минервы принадлежал роду Науциев, культ Аполлона – роду Юлиев. В случае прекращения рода для государства было важно, чтобы культ этого рода не прекратился вместе с ним; поэтому в случае надобности обязанность выполнения его переносилась им на sodalitas (товарищество), или на коллегию. Кроме этих общественных товариществ были еще разные частные, которыми государство интересовалось лишь если подозревало, что они имеют значение политического клуба. К таким коллегиям раньше принадлежали большей частью союзы промышленников (collegium opificum или artificum), позже разные похоронные кассы, при посредстве которых маленькие люди обеспечивали себе почетное погребение (collegium funeraticium).

Из того, что относилось к общественной религии, мы упоминаем прежде всего о sacra, quae publico sumptu pro populo fiunt (делавшиеся для народа на общественный счет), – Festus. При отправлении таких обрядов присутствие граждан не было необходимым; хотя они и не устранялись, но не принимали в них никакого активного участия, а были только зрителями; самое большее, если они участвовали в процессии (ротра) или в жертвенном угощении. Когда sacra publica сопровождались праздничным отдыхом, всякие дела прекращались и многие присутствовали при священнодействиях, но в ежедневных жертвах фламинов публика не участвовала, и внутренность храмов была доступна одним жрецам.

Если по цели своей sacra pro populo, предпринимавшиеся для сохранения и благоденствия государства, стояли выше, то в жизни граждан имели гораздо болшее значение народные празднества, в которых участвовали все граждане вообще, или по классам, – sacra popularia, quae omnes cives faciunt (исполняемые всеми гражданами). К таким праздникам относились два очень древних, не вполне ясных праздника: Septimontium и двойная процессия с Аргеями, которым 17 марта в городе воздавалось почитание в их двадцати четырех святилищах – sacella, а 15 мая их бросали в Тибр. Оба праздника, вероятно, были очищениями для различных кварталов города.

Музыкально-драматическое представление во время похорон. Фрески на стене могильного грота в Киренах

Из народных культов мы встречаемся сперва с культами тридцати курий, которые справлялись для каждой курии в отдельности под руководством куриона, а для всех вместе под руководством великого куриона (curio maximus); к этому последнему званию допускались с 290 года также и плебеи, что было ими достигнуто не без предварительной борьбы. Культ курий оплачивался государством; он имел в виду различные божества, прежде всего Юнону curitis. Курии справляли многие аграрные праздники: Fornacalia и Fordicidia. Форнакалии, получившие свое название от Dea Fornax (богини печей и хлебопечения), были древнейшим праздником, справлявшимся в феврале, причем жарили хлебные зерна, раздавали их по куриям и устраивали веселый пир. Фордицидии (также Hordicidia) праздновались 15 апреля и состояли в том, что Tellus (Земле) приносилась в жертву forda bos (стельная корова); нерожденные телята сжигались преимущественно для того, чтобы их пеплом пользоваться как очистительным средством во время Палилий.

Как курии, так и паги сообща праздновали свои sacra paganorum; в это время приносились жертвы Tellus и Церере; особенно весело праздновались паганалии в январе. Vici соединялись на празднике компиталий, который вновь организовал император Август. В феврале на поле совершалось жертвоприношение богу межевых камней и праздновались терминалии; перед сбором урожая летом крестьянин приносил в жертву porca praecidanea.

Можно было бы привести еще многие подобные факты, но лучше изложить их, когда будем говорить о календаре. Теперь же скажем о многочисленных люстрациях – церемониях или предупреждающих вред, или очищающих, или искупительных, совершаемых в определенное время или по особым случаям, для поля и пашни, для государства, для скота, для города и народа. Эти церемонии прежде всего состояли из жертв, обыкновенно suove-taurilia (жертвоприношение свиньи, овцы и быка), причем жертвенные животные три раза обводились вокруг люстрируемого предмета. На поле, при созревании жатвы, таким же образом отправлялись Ambarvalia. Торжественная процессия, посредством которой очищался город во время бедствия, называлась Amburbium. При lustratio populi, после переписки, народ собирался на Марсово поле. Такое же значение имело и lustratio pagi. В Риме справлялся еще один великий искупительный праздник Палилии (парилии), с которым соединялось воспоминание об основании города. Тогда каждый брал из государственного очага в atrium Vestae очистительные средства, окроплялся водой посредством лавровой ветки, окуривал серой дом и двор, прыгал чрез горящую бобовую солому, приносил жертву старому богу пастухов Палесу и веселился на общих пирах.

Мы познакомились с государственной религией с различных ее сторон, как в официальных, так и в народных ее проявлениях. Надо еще сказать несколько слов о культе в муниципиях. В них не только не уничтожались существовавшие раньше местные культы, но они даже признавались за sacra populi romani и включались римлянами в общественную религию.

Колонна Трояна в Риме

Таким образом, в муниципиях были части римской государственной религии, которые исполнялись преимущественно туземными жрецами, но под надзором понтификов, живших в Риме. Нам известны многие такого рода муниципальные культы, хотя некоторые только по имени. Во времена императоров они, видно, отчасти были реорганизованы. В этот период в муниципиях на первый план выступило обоготворение Dea Roma (богини-покровительницы Рима) и, через августальных севиров, divi (эпитет умерших царей).

Рядом с государственной религией существовали в Риме разного рода чуждые культы, которым государство то благоприятствовало, то их преследовало. К ним присоединялось все более и более граждан, но они, однако, не проникли в сферу общественного культа. Значение этих культов мы изложим впоследствии, когда будем говорить о временах императоров.

Жрецы

В Риме было много жреческих коллегий отчасти древнеиталийского происхождения, а отчасти возникших в более позднее время. Круг их действия был очень различен: одни из них, как салии, луперки и арвалы, исполняли только древние священные церемонии; другие, именно – понтифики и авгуры, составляли основы общественной религии и вместе с тем вообще государственной жизни. Но это не следует понимать в том смысле, что жрецам принадлежала самостоятельная политическая власть; напротив, инициатива в общественных религиозных делах принадлежала светским властям, которые обращались к жрецам только за советом, как к сведущим в этих делах людям. Однако и в качестве таких сведущих лиц жрецы оказывали решительное влияние на государственную религию. А так как, вследствие этого, должность понтифика или авгура имела политическое значение, то и плебеи добивались права быть ими, и по закону Ogulnia, за 300 л. до н.э., получили право, которым впоследствии не пренебрегали даже императоры. Жрецы вообще назывались sacerdotes. Достоверно, что к sacerdotes publici или populi romani причислялись понтифики, децемвиры и авгуры; впрочем, это обозначение не совсем ясно.

Понтифики составляли духовное присутствие, на которое был возложен надзор над всей областью древнеотеческой религии и над служением всем отеческим богам – dii patres. Под фламинами разумелись жрецы-жертвоприносители отдельных богов: так, курии, а иногда и роды, а также отдельные культы, например, культ арвалов, и те, которые были в муниципиях, имели своих собственных фламинов. О некоторых жрецах-жертвоприносителях, стоявших в ближайшей связи с понтификальной коллегией, мы упомянем особо впоследствии.

Древнеримское супружество. Катон и Порция

Коллегия понтификов в последнее время существования республики состояла из 15 членов и, кроме того, к ней причислялись также гех sacrorum (верховный жрец), три flamines majores (фламина из патрициев) и три pontifices minores (помощника понтификов). Главой коллегии был pontifex maximus, великий понтифик; на него были перенесены существенные сакральные права царя; другие члены коллегии составляли его consilium, совет, но ему одному принадлежало решение; поэтому он обыкновенно назывался judex et arbiter rerum divinarum et humanarum, judex vindexque contumaciae privatorum magistratuumque (судья и решитель дел божеских и человеческих, – судья и каратель непокорных как частных, так и должностных лиц) (Festus). Обязанности и власть понтификов были разнообразны. На них лежала забота о том, чтобы богам отцов отдавалось должное и исполнялся их культ. Сами понтифики также приносили многие жертвы, что доказывается их инсигниями (simpulum – ковш для жертвенных возлияний вина, secespita – жертвенный нож – и др.). Были, конечно, служители, помогавшие им при жертвоприношениях, но самое священнодействие, если право его совершения не было передано другому лицу, требовало совершения его самим понтификом. Гораздо важнее жертвоприношений была та сторона деятельности понтификов, через которую они вмешивались в государственные дела. Мы уже выше заметили, что их архив прежде всего создал юридическую традицию и сохранял ее. Мы упоминали также, что они должны были заботиться о непрерывном продолжении (perpetuo manento) частных культов, об охране jus manium, и что влияние их распространялось и на семейное право. Публичное право также лишь в позднейшее время, и то мало-помалу, освободилось от понтификального влияния. Первым шагом для этого было учреждение должности претора. Первоначально понтифики были единственными правоведами и в некоторых случаях как истолкование законов (XII таблиц), так и его применение всецело находилось в их руках; они же иногда очень произвольно установляли календарь; со временем многое из их гражданской и уголовной власти отошло от них, но у них осталась их собственная задача: охранять право богов в государстве, постоянно поддерживать правильное отношение государства к его туземным богам и восстановлять его, если оно нарушалось; при этом понтифики должны были действовать вместе с магистратами, которые являлись представителями государства: так было именно при piacula умилостивительных жертвах, vota – приношениях по обету и concesrationes – посвящениях богам.

Гаруспиции

Piacula были необходимы тогда, когда делалась ошибка в ритуале, или вообще чем-либо погрешали против jus divinum (божественного права). Жертва, сделавшаяся недействительной чрез такое упущение, должна была быть совершена вновь, и государство, или подлежащий магистрат, или жрец, должны были получить искупление чрез piacularis hostia (искупительную жертву). Это было также необходимо, если магистрат по недосмотру совершил что-нибудь неправильное, например, если претор судил в dies nefasti (запретные дни). В древнее время при исполнении смертного приговора требовалась piaculum. Но если кто умышленно согрешал против jus divinum, то понтифексы должны были такого дерзкого признать за impius (нечестивого), т.е. за такого, которого грех не искупался, хотя, впрочем, его собственной совести предоставлялось наложить себе наказания. Второй случай необходимого употребления piacula был при procuratio prodigii (исследовании чудесных явлений). Если в каком-нибудь публичном месте происходило что-нибудь необыкновенное, вроде землетрясения или удара молнии (procuratio fulguritorum), то сенат, по исследовании данного случая, если он признавал его за чудо (prodigium suscipit), обращался к понтификам с просьбою об издании декрета о причине гнева богов и о способах его отклонить. Но если prodigium признавался за portentum (знамение), т.е. за объект для гадания, то в этом случае понтифики были некомпетентны и тогда уже обращались к какой-нибудь гадательной коллегии (деценвиран или гаруспикан), к обязанностям которых относилось изыскание в таких случаях средств искупления.

Vota также требовали содействия понтификов. В случае особенных бедствий – заразы, трудной войны или иных угрожавших государству опасностей – было в обычае делать богам пожертвования по обещанию, как, например, храмы, жертвы и игры. Но установленные 1 января vota за благо государства, а позже за счастье и жизнь императоров, совершались магистратами. Древняя ver sacrum (весна священная) была обетом, a consecratio capitis приняло в историческое время характер добровольного devotio (обета). Во всех этих случаях понтифик изрекал формулу devotio, которую затем повторял магистрат или народ. На такой вид совместного действия магистрата и жрецов мы указали уже ранее при обзоре dedicatio и consecratio. Роль, которую играли жрецы при передаче богам государственного имущества, была троякая. Сперва они давали мнение о дозволительности посвящения, потом оставляли документ, констатирующий переход (lex templi) и, наконец, при совершении торжественного акта dedicatio, понтифик произносил формулу и принимал храм, как святыню – res sacra, во владение богов.

В тесной связи с понтификальной коллегией были некоторые жрецы-жертвоприносители. Прежде всего мы упомянем о rex sacrorum. В древнем распределении жреческих должностей rex sacrorum стоял на первом месте, за ним следовали три фламина и лишь на пятом месте великий понтифик; но мы уже видели, что все существенные элементы жреческого влияния сосредоточивались в руках последнего. У гех sacrorum, рядом с которым в качестве regina была его жена, осталось только председательствование на comitia calata (собрании для избрания царей или жрецов) и некоторые жертвы, именно искупительная жертва, совершавшаяся 24 февраля, при которой участие его состояло в том, что, убив животное, он тотчас поспешно удалялся (regi fugium). С должностью rex sacrorum соединялось так мало действительного влияния и она была обставлена такими тягостными ограничениями, что к концу республики она оставалась долгое время незамещенной и только Август вновь придал ей почет.

Кроме rex sacrorum к понтификальной коллегии принадлежали пятнадцать фламинов, которые находились во власти великого понтифика. Из них двенадцать были младшими фламинами (flamines minores), но ни об одном из них мы не знаем, какому божеству они служили. Между тремя flamines majores, присутствовавшими вместе с понтификами в коллегии, первым считался flamen Dialis, потом flamen Martialis (Марса) и flamen Quirinalis (Квирина – Ромула). Flamen Dialis был посвящен Юпитеру, а фламиника, – жена его, с которою он был соединен посредством confarreatio, – Юноне. Еще важнее, чем жертва, которую он приносил, например, в Иды и в Виналии, был строгий образ жизни, который он должен был вести. С чем-либо мертвым или вообще нечистым он не мог входить в соприкосновение, даже глядеть на него; всякий спор и всякая работа прекращались при его приближении; связанный освобождался в его доме от уз; даже одежда и пища этих жрецов должна была отличаться величайшей чистотой. Менее строги были предписания, которым должны были следовать два других фламина. Их обязанности по существу ограничивались принесением многих ежегодных жертв, между прочим жертвы коня, которую жрец Марса приносил в октябрьские иды (октябрьский конь).

Как фламины, так и весталки (virgines vestales) были во власти великого пойтифекса, который их принимал (capit) с известной формулой и под именем amata. В это звание поступали дети избранных и хотя бы и плебейских, но во всяком случае уважаемых семей, в возрасте от шести до десяти лет. Тридцать лет оставались они весталками: десять лет ученицами, десять лет сами отправляли службу и десять лет были в качестве учительниц.

Затем, если они желали, то могли быть экзавгурированы и выйти замуж, но многие оставались в атриуме Весты. Обязанностью весталок было преимущественно охранение огня в храме Весты (custodire ignem foci publici sempiternum – караулить вечный огонь общественного очага), потом они сберегали палладии Рима, приготовляли жертвенные кушанья (mola salsa – крупно молотая ячменная мука с солью) для публичного культа и раздавали очистительные средства. Весталки были в большом уважении и пользовались величайшими почестями. При встрече на улице даже консул уступал им дорогу, на играх им давалось первое место и они погребались на форуме; осужденные, с которыми случайно встречалась весталка, получали помилование; их мольбы за общественное благо признавались имеющими силу. Но, соответственно почестям, строги были и наказания их за проступки. Если угасал священный огонь, то нерадивая весталка подвергалась бичеванию, нецеломудренную весталку хоронили заживо. Известно prodigium (чудо), бывшее в 145 г. до н.э., когда весталка Тукция принесла воду в решете и этим избавилась от обвинения в нарушении целомудрия.

Кроме понтификов, никто из жрецов не имел большего влияния, чем авгуры; впрочем, обе должности могли быть соединены вместе, а также и с магистратурой в одном и том же лице. Мы уже ранее говорили о том, что ауспиции составляли основание римской государственной жизни и что они приурочены были к храму. Для общественных ауспиций, которые следует отличать от ауспиций, к которым обращались частные люди, существовала коллегия augures publici populi Romani Quiritium, т.е. государственных авгуров Римского народа, состоявшая сперва из трех, а впоследствии из шестнадцати членов. О внутреннем устройстве этой коллегии мы знаем немного. Как понтифики собирались в regia (дворце), так авгуры имели специальное место своих собраний – auguraculum in агсе; как у понтификов, так и у авгуров был свой архив. Их влияние на государство было велико, потому что неблагоприятные предзнаменования влекли за собою отмену всякого начинания, даже в том случае, если заключения авгуров были высказаны vitio, т.е. вопреки указанию ауспций. Свои precationes (молитвы) авгуры обращали прежде всего, хотя, впрочем, не исключительно, к Юпитеру, от которого исходили и знамения; поэтому они и назывались interpretes Jovis optimi maximi (толкователями могущественнейшего Юпитера). Спрашивание ауспиций входило в обязанность магистрата и называлось spectio; затем авгур давал извещение – nunciatio (если знамения были неблагоприятны, то obnuntiatio). Знамения давались или в ответ на вопрос (impetrita) или случайно (oblativa); шум считался препятствием, поэтому прежде всего предлагалось хранить тишину. Авгуральные правила различали пять главных видов ауспиций: 1) ex avibus (по птицам), т.е. или по полету птиц (alites), или по их пению (ascines), или же только по одному их появлению; 2) ex ceelo (по небу), именно по виду молнии; 3) ex tripudio (по еде кур), и этот вид ауспиций был самым обыкновенным в историческое время; 4) ex quadrupedis (по четвероногим) или auspicia pedestria, по большей части неблагоприятные; 5) ex divis (от богов) – страшные предвестия, которые всегда были неблагоприятны, почему к этим знамениям и не обращались с вопросами; они состояли из явлений, или разных родов шума, происходивших случайно. Наблюдение и объяснение этих знамений было одной стороной авгуральной деятельности; другая сторона, одинаково важная, заключалась в инавгурации лиц и мест, о чем уже говорилось ранее.

Римское жертвоприношение

От авгуров нужно строго отличать гаруспиции (haruspices), о которых, однако, мы упоминаем здесь по сходству их деятельности с авгурами. Если авгуры, как представители туземных ауспиций, пользовались высоким уважением, то гаруспиции считались за нечто чуждое, а их искусство признавалось более или менее за суеверие. Они были прорицатели из Этрурии, этой genetrix et mater superstitiones (родительницы и матери суеверия). Правда, что гаруспиции давно уже водворились в Риме, а в чрезвычайных случаях сенат вызывал их и из Этрурии. Мантика их отличалась от авгуральной дисциплины тем, что знание молний у них было развито гораздо более и что они еще занимались рассматриванием внутренностей (extispicium); при этом они, конечно, имели и другие правила для толкования. Мы должны смотреть на авгуральную дисциплину не как на свободно развивающееся в известном направлении объяснение ауспиций, но как на правила, во всех частностях точно определенные и основанные на твердо установленных положениях. От этого и происходило, что не во всех случаях достаточно было туземных ауспиций, а иногда обращались к другим предсказателям, как, например, к гаруспициям, которых вместе с тем более или менее презирали.

Государственный культ в Риме заключал в себе не только почитание древнеотеческих богов: боги чужеземного происхождения также пользовались общественным служением. Это служение находилось под надзором особой коллегии, которая по отношению к dii peregri-ni (пришлым богам) и ritus graecus (греческому обряду) занимала то же положение, какое понтифексы к dii patrii и ritus romanus (отеческим богам и римскому обряду). Сперва это была комиссия из двух мужей – H-viri, дуумвиры; позднее их стало десять – X-viri, децемвиры, а впоследствии даже пятнадцать – XV-viri S. F. (sacris faciundis). Культы, которыми они заведывали, были тесно связаны с Сивиллиными книгами, а главный бог, которому они служили, был Аполлон. X-viri, по требованию сената, должны были спрашивать Сивиллины оракулы (inspicere libros – изучать книги) и толковать их, т.е. применять изречения Сивиллы к данному случаю; они же судили о подлинности новых изречений Сивиллы; им же предоставлен был надзор за чуждыми культами, в которых они часто сами функционировали; так было при ludi Appollinares и ludi saeculares (секулярных играх, устраиваемых раз в столетие). Если же некоторые из этих культов имели своих собственных жрецов, как, например, культ Mater Magna (Великой Матери), то эти жрецы состояли под надзором X (XV) viri и назывались поэтому sacerdotes quindecemvirales.

Понтифики, авгуры и X (XV) viri вместе с epulones (устроителями пира), на которых было возложено попечение об epulum Jovis (трапезе Юпитера) в Капитолии, образовали четыре расширенных – summa или amplissima – коллегии. На их попечении находились важнейшие государственные культы; поэтому они оказывали на общественную жизнь величайшее влияние. Позднее с этими высшими коллегиями были сравнены sodales Augustales (члены жреческой коллегии), заведовавшие культом императоров. Кроме того, был еще целый ряд других жреческих обществ с очень ограниченным кругом действия, влияние которых на общественную жизнь было невелико, но культы которых принадлежали к древнейшим в римской религии.

Прежде всего встречаем мы коллегию, которая представляла международное право, сакральные обязанности при войне и мире. Это были фециалы (fetiales), древнее италийское учреждение; они проявляли свою деятельность при объявлении войны и при союзных договорах; один из них шел во главе, как pater patratus (главный жрец). Фециалы носили при себе священную траву из Капитолия (sagmina или verbenae), скипетр и lapis silex (кремень) из храма Юпитера Феретрия, которым они клялись и которому при совершении союзной жертвы (foedus ferire) закалывали в качестве жертвенного животного свинью. Прежде объявления войны pater patratus должен был требовать удовлетворения (clarigatio, res repetere); если удовлетворения не получалось, то по истечении тридцати трех дней он бросал окровавленное копье через границу враждебного государства. Впоследствии, при войнах вне Италии, сделалось затруднительным исполнять этот обычай; поэтому в это время враждебную страну стали представлять у columna bellica (военной колонны) пред храмом Беллоны и там исполняли надлежащую церемонию. В частностях обряды jus fetiale (международного права) нам уже не вполне понятны, а также и формулы его не все с точностью известны.

Этрусский саркофаг

Салиев в Риме было две группы. Каждая состояла из двенадцати членов патрицианского рода: Salii Palatini, жрецы старшей коллегии, посвященной Марсу, и Salii Agonales, жрецы младшей коллегии, посвященной Квирину. Их обряды состояли в танцах и пении, причем ими руководили praesul и vates. В своих песнях (axamenta) они прославляли многих богов и в заключение Мамуриуса (Mamurius), искусного оружейного кузнеца, который в добавление к упавшему с неба щиту сделал еще одиннадцать, вполне сходных с упавшим. Открытие и закрытие священных щитов (ancilia movere и condere) в марте и октябре, связанное с рядом церемоний, имевших отчасти целью люстрацию (освящение) оружия, и составляло важнейшее дело салиев; в их одеянии видна была особенная смесь воинственного и жреческого характера.

Если локализация салийских корпораций на Палатине и Квиринале была признаком их высокой древности, то можно то же самое признать и за луперками, жрецами Фавна, которые в искупительный праздник Луперкалий (когда жертву приносил сам flamen Dialis) полунагие, в диком беге, обходили вокруг Палатина и били ремнями встречающихся им бесплодных женщин, чтоб они сделались плодородными.

В заключение скажем еще о братстве арвалов. Подобно тому, как при служении Фавну, во время Луперкалий, имелось в виду животное оплодотворение, так культ арвальских братьев имел своею целью ut fruges ferant arva (чтобы поля приносили плоды). Для этого арвальские братья – коллегия из двенадцати жрецов во главе с ежегодно переизбиравшимся магистром – в середине мая совершали обход городской черты Рима, вознося моления об обильном урожае, и на расстоянии пяти миль от Рима, в роще на via Сатрапа, приносили жертву Dea dia. Это жертвоприношение продолжалось три дня. Также некоторые из обрядов арвальских братьев происходили в самом Риме; позже они принимали особенное участие при культе императоров.

Календарь и праздники

До реформы, произведенной в исчислении времени Юлием Цезарем, в области календаря господствовали величайший произвол и запутанность. Календари, дошедшие до нас, относятся лишь ко времени императоров. Одна из труднейших задач – проследить развитие римского календаря от его начала до этого позднейшего времени. В нашу программу не входит обзор относящихся сюда исследований, предпринятых вслед за Моммзеном. Мы считаем нужным лишь указать, что разделение времени носило безусловно сакральный характер. Низший сакральный чиновник должен был наблюдать за первым появлением луны и показать ее гех sacrorum, который затем созывал (calare) на Капитолий народ, чтобы определить Nonae – 5-й или 7-й день месяца, девятый день до Ид – середины месяца, главной точки отсчета. В Календы, первый день месяца, приносили жертвы Юноне, а в Иды – Юпитеру. Ноны не были посвящены ни одному из божеств. От понтификальных определений зависели не только религиозные праздники, но и указание дней, которые годились или не годились для деятельности суда (dies fasti) и народных собраний (dies comitiales). Только относительно позже (304 г. до н.э.) эдил Гней Флавий стал объявлять эти Fasti публично, так что каждый мог прочитать о них на форуме. Цезарь изъял календарь из произвола понтификов: до него не было никаких твердых правил для добавлений или вставок, но было предоставлено жрецам по своему усмотрению включать mensis intercalates (вставочный месяц).

Этрусский Харон провожает умершего князя в загробное царство. (Алебастровая урна в музее в Виллатерре)

В календаре дни имели различные знаки, таковы: F – fasti, quibiis verba certa legitima sine piaculo praetoribus licet fari (в которые преторы могут без греха произносить установленные формулы), С – comitiales, N – nefasti, per quos dies nefas fari praetorem: do, dico, addico (в которые претор не может произносить: даю, посвящаю, передаю), EN – endotercisi-intercisi, per quos mane et vesperi est nefas, medio tempore inter hostiam caesam et exta porrecta fas (исключенные, в которые ни утром, ни вечером нельзя, а только в неурочное время можно). Dies nefasti не были безусловно несчастными днями, но только в эти дни, по различным причинам, нельзя было предпринимать никаких судебных действий. Частью это были именно радостные, торжественные дни больших праздников богов. Может быть, именно эти дни обозначались знаком NP, но до настоящего времени это недостаточно объяснено. С другой стороны, были дни, которые признавались за dies atri, religiosi, funesti (черные, зловещие, несчастные) для начинания всякого, как общественного, так и частного дела: путешествия, свадьбы и т.п.; такими днями были дни после Календ, Нон и Ид и три дня, о которых говорилось: mundus patet (24 августа, 5 октября, 8 ноября). А между тем именно эти дни были большей частью fasti или, по крайней мере, comitiales.

Лишь немногие римские названия месяцев были образованы от имен божеств. Кроме мая, который, конечно, получил свое имя от богини весны Майи, можно с несомненностью указать лишь на связь месяца Януария с Янусом – богом начала и Марта (Martius) с Марсом – богом весны. Первоначально первым месяцем года считался, наверное, март, позже – январь. Февраль в сакральном отношении имел характер заключения года; по своему названию (februaris – очистительный) этот месяц был месяцем общего очищения, искупления и поминовения душ всех умерших, в котором как бы заканчивались все претензии и все осквернения старого года, зимы и смерти (Преллер).

Мавзолей Адриана

Если теперь мы просмотрим указания в календаре на различные торжества, то тотчас заметим, что мы напрасно будем искать в нем многих праздников (feriae), например, там нет названных ранее Амбарвалий и годового праздника Dea dia; оба они были в мае, но не в определенные дни. Естественно, что календарь содержал только постоянные и твердо установленные дни (feriae stativae), а не те, которые каждый год установлялись снова и назначались хотя и в одно и то же время года, но в различные дни (feriae imperativae, conceptivae, indictivae – праздники чрезвычайные, подвижные, объявленные). Между последними мы особенно упомянем о feriae Latinae; при вступлении в должность консулы должны были устраивать эти празднества в честь Юпитера – покровителя Лациума (concipere Latiar) и раньше, чем они состоятся, не могли отправляться в провинцию. Местом собрания была mons Albanus Апьбанская гора близ Альбы Лонги; там приносили в жертву Юпитеру белого быка; части разделяли между городами латинского союза, причем молились за Рим и за Лациум; с этим празднеством соединялись жертвенные пиры и народные игры (между прочим oscilla – качели). Это был праздник союза латинян. Во время его празднования магистраты удалялись из Рима и город ставился под надзор praefectus urbis feriarum Latinarum. Также и в самом Риме приносились жертвы Юпитеру Latiaris и устраивались в Капитолии игры.

Добрые и злые души провожают души умерших на небо и в ад. Фреска на этрусской гробнице

Мы уже несколько раз употребляли для обозначения религиозных торжественных дней слово feriae; это были дни, в которые совершалось жертвоприношение, соединенное с жертвенным пиром, и в которые прекращались работы. Но это понятие не было строго выдержано: не все дни, в которые совершались действия, составляющие служение богам, были feriae. Кроме того, вместе с feriae publicae, находившимися в календаре, были еще праздники семейные, родовые и т.д., праздновавшиеся как feriae в ограниченном кругу. Мы уже ближе ознакомились со многими фериями, каковы, например, праздники в честь умерших и предков (Parentalia, Feralia), дни люстрации (Lupercalii, Palilii); праздники народных культов, стоявшие в особых отношениях к земледелию (feriae sementivae). Моммзен дает полный список неподвижных общественных праздников из самого древнего времени, когда еще от греков не было заимствовано никаких культовых понятий и не проявлялось еще никакого отношения к капитолийским богам. Этот список дает возможность взглянуть на условия и воззрения того времени; поэтому мы сообщим из него самое важное. Главными богами были Юпитер, которому посвящены были Иды и праздник винограда, Марс и его двойник Квирин. Также и Юпитеру Злому (Vediovis) посвящали 21 мая с принесением ему жертвы (agonia).

Выдающееся значение имели праздники в честь Марса – конские бега 27 февраля и 14 марта (equirria), ковка щитов (mamuralia), а также танец с оружием в честь Минервы в марте (quinquatrus), праздник освящения труб 23 марта и 23 мая (tubilustrium) и освящения оружия в октябре (armilustrium). Квирин имел свой праздник 17 февраля. Рядом с этими воинственными праздниками стояли важнейшие земледельческие и винодельческие празднества, а также некоторые праздники пастухов. В апреле приносили жертвы: 15-го числа – богине Tellus (земля) (fordicidia), 19-го – Церере (Cerialia), 21-го – богине стад Палее (Palilia), 23-го – Юпитеру как хранителю виноградной лозы, причем откупоривали бочки предшествующего года (Vinalia), 25-го – Робигусу, богу, предохраняющему злаки от хлебной ржавчины (Robigalia). При собирании с поля жатвы 21 августа праздновали Consualia, посвященные богу Консу (Consus), а 25 августа Opiconsiva, посвященные богине One, в декабре их же благодарили за благословение житниц (15-го Consualia, 19-го Opalia), 17-го декабря начинался новый посев и несколько дней праздновались Saturnalia. Винодельческих праздников, кроме вышеназванных апрельских Vinalia, было еще два: 19 августа (Vinalia) и 11 октября (Meditrinalia, потому что в молодом сусле заключалась целебная сила). В конце года пастухи 17 февраля праздновали Lupercalia, посвященные Фавну Луперку, а земледельцы 23 февраля – Terminalia, посвященные богу границ и межей Термину. Летом 19 и 21 июля праздновался праздник рощ Lucaria; осенью 13 октября Сильванам был посвящен праздник источников Fontinalia. В период коротких дней 21 декабря новому солнцу были посвящены Divalia, Angeronalia. Хотя первоначально море было элементом, чуждым для римского мировоззрения и римской мифологии, однако и мореходы имели свои праздники: Neptunalia – 23 июля, Portunalia (в честь бога портов и пристаней Портуна) – 17 августа, Volturnalia – 27 августа (праздник посвящен реке Тибру). Ремесло и искусство среди богов были представлены одним только Вулканом; ему посвящены были не только Volcanalia – 23 августа, но и праздник освящения труб Tubilustrium. По мнению Моммзена, сюда же относится Кармента (Carmentis), которая сначала была богиней магических формул и песнопений, впоследствии же она преимущественно охраняла рождение; женские празднества в честь нее Carmentalia происходили 11 и 15 января. Гораздо важнее были праздники, относящиеся к семейной религии; в главных чертах мы уже описали их. Сюда принадлежат: Vestalia (9 июня), Matralia (11 июня), Liberalia, праздник благословения детей (17 марта), Feralia (21 февраля), Lemuria (9, 11, 13 мая). Значение древних гражданских праздников (Regifugium 24 февраля, Poplifugia 5 июля, Septimontium 11 декабря) в настоящее время уже не ясно. Янусу, как богу начала, посвящался жертвенный праздник 9 января Agonia. Если к названным праздникам прибавим еще почти забытые Furrinalia (25 июля) и Larentalia (23 декабря), то мы перечислили все неподвижные feriae publicae древнейшего времени.

Мы уже сообщили значительную часть определений календаря. Хотя мы не имеем возможности привести их все, но должны отметить, что в календаре были также dies natales – дни основания и освящения храмов, дни рождения разных лиц, именно годовщины рождения императоров и их жен. Происхождение почти всех праздничных дней относилось или к самому древнему, или к новейшему периоду, т.е. или ко времени царей, или ко времени императоров.

Это замечание не относится к играм, о которых нам теперь остается сказать. Почти все игры (ludi) ведут свое начало из времен республики, конечно, за исключением самых древних игр – ludi romani. Они праздновались осенью, при возвращении победоносного войска с войны. Первоначально они были однодневными, потом к ним прибавляли все большее число дней, так что в начале времени императоров они уже продолжались шестнадцать дней (4-19 сентября).

Характер триумфального праздника ludi romani получили вследствие того, что главным делом в них была торжественная процессия (ротра). Впереди шли пешком и ехали на лошадях римские юноши, за ними участвующие в играх возничие, всадники, танцовщики, музыканты, потом несли курильницы и священные сосуды, наконец, изображения богов на носилках (fercula); в то же время атрибуты (exuviae) везлись на особых колесницах (thensae), сопровождаемых детьми – pueri patrimi и matrimi. Во время империи в процессии везли также изображения обоготворенных императоров и их жен. Из игр самыми древними были бега на колесницах; потом, с течением времени, к ним присоединились и всякого рода прочие упражнения – верховая езда, борьба, танцы и, наконец, сценические представления. Ludus Trojae – конная игра патрицианских юношей, хотя упоминается лишь только во время Суллы, но, вероятно, это был очень древний обычай, практиковавшийся при играх (по преданию, он установлен Асканием при основании города Альба Лонга).

Совместно с римскими играми уже рано существовали еще и некоторые другие, прежде всего народные игры – ludi plebeii, происходившие во Фламиниевом цирке circus Flaminius. Они сперва были однодневными, но впоследствии продолжались четырнадцать дней; в эти дни происходили бега и сценические игры; только о ротр’е мы не находим при этом ясного упоминания. Как при ludi romani epulum Jovis приходился на сентябрьские Иды, так в ноябрьские Иды epulum Jovis составлял высшую точку для ludi plebei.

Обряжение покойника у этрусское. С изображения на гробнице в Тарквинии

Может быть к тому же времени, как ludi plebei, должно отнести и ludi Cereales, или Cerealia (12 апреля), которые также праздновались играми в цирке (сценические игры при ludi Cereales упоминаются только позднее), причем мы встречаемся и с народными обычаями вроде травли лисиц, которым к хвостам привязывали факелы. Что Цереалии справлялись под надзором X-viri, по греческому обряду, и что их ставили в связь с греческим мифом о Деметре и Коре – не должно нас вводить в сомнение относительно древнеримского характера Цереры как богини полей и защитницы и покровительницы плебеев.

Фавн

Ludi Apollinares, или Аполлинарии, в первый раз праздновались в честь Аполлона в Большом цирке, Circus maximus, во время бедствий второй Пунической войны, по указанию марцианских изречений (212 г. до н.э.). Они приходились на июль и впоследствии продолжались по нескольку дней. Подобное же происхождение, только немного позже (204 г. до н.э.) имели ludi Megalenses, или Мегалезии, бывшие в апреле, в честь Mater magna из Пессина. При этих играх, так же, как и при Апполоновых, сценические представления стояли на первом плане, хотя к ним, без сомнения, присоединялись и цирковые.

Несколько старше, чем вышеупомянутые игры, были Флоралии – ludi Florales, которые праздновались в мае с необузданной веселостью и народными шутками. Кроме этих игр, были еще некоторые другие – или меньшего значения, или частного характера (как ludi funebres, похоронные игры), или же более познего происхождения (как ludi victoriae Caesaris, ludi Augustales – в честь побед Цезаря, в честь Августа). Ludi publici были сначала также праздниками по какому-нибудь случаю и учреждались по обещанию (ludi votivi); потом они сделались постоянными, ежегодно повторяющимися праздниками и были включены в календарь.

Здесь, после других игр, всего более кстати будет сказать о ludi Saeculares, или Terentini; поскольку они проводились лишь раз в столетие, то, естественно, не могли быть включены в календарь. В этих играх этрусские понятия и обычаи слились с древнеримскими. О происхождении ludi Terentini так рассказывает древняя сказка. Один сабинский крестьянин, по имени Валезий, в Теренте (самой нижней части Марсова поля, campus Martium, на берегу Тибра) получил исцеление для своих детей и, найдя на глубине двадцати футов под землей алтарь Dis и Прозерпины, принес этим богам жертву, furvae hostiae. Из этого можно вывести, что терентинское служение имело свое происхождение в частных sacra рода Valeria и относилось к подземным богам, от которых ожидали исцелений; с этим культом были соединены ludi Saeculares. Понятие saeculum определяется продолжительностью жизни одного поколения, считая от основания города до дня смерти наиболее долго живших из родившихся тогда; с этого времени счет начинался снова и таким же образом продолжался далее. По особым знакам, находившимся в этрусских книгах, боги давали возможность узнавать конец одного saeculum и начало другого. Когда и как оба эти воззрения встретились в Риме и когда возникли ludi Saeculares и Terentini, остается нам неизвестным. Первое исторически достоверное празднование их было в 249 г. до н.э., следующее в 146 г., а знаменитейшее при Августе, в 17 г. до н.э. При императорах этот праздник встречается много раз: так, он упоминается при Клавдии, Домициане, Антонине Пии и т.д., потому что saeculum исчислялось различно и в половине saeculum тоже учреждались игры. При этом праздновали не только терентинским подземным богам, но также Юпитеру с Юноной, Аполлону и Диане. Так как это были иностранные обряды, то они находились под надзором X-viri (а при Августе уже XV-viri).

Этрусское святилище

Прежде об играх в Риме извещал герольд: "quos пес spectasset quisquam пес spactaturus esset" (чтобы кто-нибудь не увидал того, чего ему видеть не следовало). За несколько дней до праздника XV-viri делали на Капитолии и в храме Аполлона Палатинского воскурения – suffimenta (возжигали факелы, серу, асфальт) и устраняли рабов от участия в празднике. Тогда же в храме Дианы на Авентине народ получал пшеницу, ячмень и бобы. Собственно праздник продолжался три дня и три ночи. На празднике приносились жертвы разным богам, устраивались игры и пелись на этот особенный случай сочиненные стихотворения, carmen saeculare, вроде горациевских, сохранившихся до нашего времени.

Предания о происхождении Рима

На сказания об основании Рима надо смотреть не как на индогерманские природные мифы, попытки чего делались еще в новейшее время; их интерес заключается в том, что они отражают в себе "древние факты римского культа и римской истории" (Преллер). Легко доказать, что прагматическая связь, которую проводят между разными элементами сказания писатели, подобные Ливию и Дионисию Галикарнасскому, неустойчива и что критика не могла переработать этот псевдоисторический образ в исторический; но в сказаниях, безусловно, есть указания на этнические связи, о которых история ничего не знает, на политические отношения из первобытного времени и на сакральные обычаи, о происхождении которых они рассказывают. Сказания эти создавались в течение веков, и распутать тот клубок, который образовался ко времени Дионисия и Виргилия – одна из самых неразрешимых задач исторического исследования; поэтому остается удовлетвориться тем, чтобы, следуя по пути, проложенному Швеглером, возможно отчетливей распределить материал и как возможно дальше проследить историческое развитие отдельных частей, из которых посредством искусственной комбинации создалось целое.

Среди этих сказаний наиболее важны рассказы о Геркулесе, Ромуле и Энее. Соединение этих первоначально не связанных трех имен и трех циклов сказаний произошло довольно рано. Самою самостоятельной была сага о Геркулесе, которую, однако, Дионисий и Виргилий вплели в историю происхождения Рима, причем искусственная генеалогия возвела Геркулеса в отцы Латина, в родоначальники Фабиев и т.д. Древнее предание говорит, что Геркулес после того, как убил исполина Гериона и угнал его быков, пришел в Италию и остановился у царя Эвандра на горе Палатинской; в это время в пещере Авентинской горы жил разбойник Какус. Этот Какус украл у Геркулеса быков и, чтобы навести на ложный след, ввел их в свою пещеру задом, таща за хвост, но их рев обнаружил похищение. Геркулес убил разбойника, воздвиг жертвенник Юпитеру-Inventor (Создателю), с торжеством возвратился к Эвандру, одарил и угостил римлян и научил их вновь учрежденному культу у великого алтаря, ara maxima. М. Бреаль в борьбе между Геркулесом и Какусом доказал существование природного мифа, который в разных формах и на разных ступенях развития встречается и у других индогерманских народов. Этот миф был также известен и в Италии, хотя чуждые имена и скрыли за собою туземные. За добрым Эвандром и злым Какусом, вероятно, скрывались италийские образы; имя Геркулеса также не есть первоначальное: это только италийская форма греческого Геракла, который в рассказе занял место национального Юпитера Recaranus’a. Таким образом, известный нам рассказ о Геркулесе и Какусе представляет собою индогерманский миф в италийской форме, преобразованный на греческий лад. Но для римлян эта история, очевидно, имела другое значение; для них главное дело заключалось в древнем культе у ara maxima, которому служили фамилии Potitii и Pinarii. В древности чаще, а в более позднее время только один раз в году, или по особенным поводам, там совершалось жертвоприношение и устраивался жертвенный обед, причем салии пели победу бога и представляли ее в пантомимах. Установление древнего архаического культа у этого алтаря возводилось к самому богу; но при этом рассказе для римлян главным делом был ритуал, а не природный миф.

Римский саркофаг с изображением битвы римлян против германцев и кельтов

Основание города на Палатине приписывалось Ромулу. Сага говорит, что девственная дочь албанского царя (весталка) Рея Сильвия, вследствие насилия, совершенного над ней богом Марсом, родила двоих близнецов: Ромула и Рема, которых у подножия Палатина под руминальской смоковницей вскормила волчица, а позже их воспитала пастушеская чета, Фавстул и Акка Ларенция. Вместе с пастухами, с которыми они выросли, близнецы на Палатинской горе заложили город, будущее господство которого было предсказано Ромулу благоприятными ауспициями. Наконец, Ромул убил своего брата, который перепрыгнул через низкую еще стену города, что было предупреждающим примером для всякого, кто впоследствии осмелился бы святотатственно нарушить границы города. В этом предании историческое значение имеет то, что древний город был основан на Палатине латинянами. Правда, близнецы были в связи с албанскими царями, но основание Рима первоначально не приписывалось ни албанским колонистам, ни троянским переселенцам. Чрез Албу сага о Ромуле соединилась с сагой об Энее, и мать в ней иногда называется Ilia. В начале этой связи не было, потому что ядро в саге о Ромуле было туземным; напротив, Эней всегда оставался пришельцем. Но значение можно исчерпать, лишь разложив его на отдельные составные части. Для многих из них (божественное и девственное происхождение, пара близнецов, выставление на реку, жизнь у пастухов, братоубийство, значение животного, в данном случае волчицы, при основании города) общее изучение поэтических преданий дает интересные параллели. Легенда о Ромуле имела преимущественно этиологическое значение, т. к. посредством ее и священное значение Луперкала на Палатине, как равно и всей территории города, и происхождение различных обрядов возводились к самому основателю. Ромул был сын Марса и весталки; мать лар воспитала его (многие считали Ромула и Рема за lares praestites, ларов-покровителей старого города); он основал город не без ауспиций. Как при Луперкалиях, так и при Палилиях праздновались его память и основание города. Легенда о Ромуле отражает не только эти древние обычаи, но, как удачно высказал фон Ранке, все римское предание о времени царей представляет смешение древних воспоминаний с политическими взглядами; именно по ней Ромул является основателем гражданской власти, а Нума – понтификата. В Нуме сабинский элемент присоединился к латинскому; первый был, впрочем, представлен еще Титом Тацием, который, как предполагалось, поселился рядом с Ромулом и правил вместе с ним. Этот сабинский элемент постольку повлиял на сагу о Ромуле, поскольку последний после своей смерти был отождествлен с богом Квирином и, как таковой, сделался предметом поклонения. Сага об исчезновении Ромула во время грозы или даже о восшествии его на небо к своему отцу Марсу – не первоначального происхождения; такого рода прославляющие сказания указывают на греческий образец.

Однако над туземной традицией об основании Рима Ромулом взяла верх иноземная сага об Энее и еще в раннее время слилась с нею. Этот союз делался все теснее, на что у римских и современных им греческих писателей есть много отдельных указаний. Гомер знает только о господстве энеадов над Троей, между тем как многие местные традиции как на берегах, так и на островах Средиземного моря рассказывают о пребывании самого Энея. Эти, так сказать, путевые легенды приводили также троянского героя в Италию, но первоначально они не были связаны между собой, а поводом к их возникновению служило большей частью сходство имен и соотношения культов. Первого рода соединительные пункты даны были, например, фракийским Эносом и островом Энария; что касается до обстоятельств второго рода, то сага об Энее распространилась вместе с культом Афродиты. За основателя Рима уже Гелланник считал Энея, хотя, впрочем, не соединял его истории с италийскими преданиями. Но такое соединение мы находим уже у древних известных нам латинских писателей – Энния и Невия, которые Ромула делают внуком Энея. Этим путем шли все дальше: комбинировали обе саги о Лавинии и Альба-Лонге, возводили этиологически всякого рода обычаи культа к самому началу этой первобытной истории, в которой главным героем был Эней; Троя, Лавинии, Альба, Рим – таков был главный результат этой генеалогии. У Кауера (Cauer) можно найти указание на то, что именно в эти сказания внесено было отдельными писателями: Фабием Пиктором, Кассием Гемина, Катоном, Варроном и греками: Каллиасом, Тимеем, Ликофроном (в его "Александре"), Кастором, от которого Ливии заимствовал список албанских царей. Этот процесс закончился у Дионисия и Виргилия.

Ворота Тита в Риме

Если за этим комплексом легенд мы признаем этиологическое значение, то при объяснении его будем стоять на исторической почве; но это очень неверная почва крайне недостаточно известной нам истории. Конечно, говорить определенно о троянском происхождении Рима не позволяет недостаток источников, но отрицать такой связи нельзя ввиду преданий, упоминающих в различных местах Италии о таких героях, как Эней, Антенор и принадлежащий к троянскому циклу Диомед. Большую важность имеет вопрос о связи между Энеем и Лациумом. К. О. Мюллер указывал источник ее в Сивиллиных книгах. Позднее мы скажем о великом влиянии, которое азиатско-греко-италийская сивилла (Erythrae, Gergis, Cumae) имела на развитие римской религии, и будем иметь ее в виду при объяснении саги об Энее. Против этого, однако, можно возразить, что не ясно, почему Эней не имеет прямой связи с Римом, а только с Лавинием (Lavinium), и что если бы этот взгляд был верен, то Эней должен бы находиться в соотношении с культом Аполлона, чего, однако, нет; но, несмотря на это, нельзя отвергать, что и Сивилла тоже способствовала развитию и распространению саги об Энее. Еще более важно, по-видимому, то, на что указывает Преллер относительно культа Афродиты, который также процветал в Сицилии (Егух), Италии и повсюду вместе с собою приводил и образ Энея. В Лавинии такой соединительный пункт представлял святилище Афродиты (Frutis, Venus).

Но всего правильнее воззрение Вёрнера, что при посредстве морской торговли, которая еще в раннее время объединяла Лациум с греческими колониями, Этрурией и Карфагеном, легенда об Энее была принесена с разных сторон и в различных видоизменениях.

Служители салиев

Легенда прежде всего переносила основание Лавиния на Энея. Принесенный к берегам Лациума со своими троянцами, Эней (или собственно его сын Асканий) признал эту страну за назначенную ему во исполнение древнего предсказания, и спутники его совершили там жертвенную). Супоросая свинья, которую тоже должны были принести в жертву, убежала и показала место, где следовало основать новый город, причем принесла тридцать поросят – символ тридцати союзных латинских городов. К этим двум чудесам (prodigii) присоединилось, при построении Лавиния, еще третье: огонь в лесу, поддерживаемый орлом и волком, который старалась погасить горихвостка, не погас: это означало, что очаг нового поселения, находившегося под защитой Юпитера и Марса, не мог быть уничтожен враждебными рутулами.

Борьба и союз пришельцев троян с туземным царем Латином, на дочери которого Лавинии женился Эней, рассказываются опять различно. К союзным троянцам и туземцам становятся во враждебные отношения Турн и тиран из Церэ, Мезенций; без сомнения, в этих личностях сохраняется воспоминание о борьбе с этрусками. Чем более развивалась сага, тем более переход от Лавиния к Альбе и от Альбы к Риму казался соответствующим исторической достоверности. Здесь мы преимущественно укажем на значение этой легенды для sacra. Лавинии был в Лациуме, городе Ларов и Пенатов, где в храме Весты римские магистраты ежегодно приносили жертву. К этому культу присоединен был и Эней. Предполагалось, что он принес из своего отечества Пенатов, которые были тождественны с великими богами, Кабирами Самофракии.

Известно, что это перенесение составляет главный момент в изображении Виргилия; его образ и в другом отношении имел религиозное значение, так как он сам обоготворялся и почитался как pater indiges. Этот процесс, которым чужеземный герой получил характер туземного бога, объяснялся очень различно. Фюстель де Куланж в таком божеском почитании основателя и родоначальника, или лара, видит местный, исконный элемент. Гильд считает его лишь за продукт позднейших взглядов и утверждает, что это героизирование в Италии – греческого происхождения.

Своим великим значением сага об Энее преимущественно обязана различным политическим обстоятельствам. Война с Пирром являлась фактом мщения греков потомкам троянцев. К представлению о Пунической войне присоединился важный эпизод любви Энея к Дидоне и Анне. Когда римляне, в качестве великой державы, вступили в соприкосновение с эллиническими государствами, то они любили с некоторою аффектацией выставлять свое троянское происхождение и даже при дипломатических переговорах требовали привилегий для своих троянских родственников в Малой Азии. К концу республики народ был равнодушен к такому происхождению, которое шло на пользу только некоторым патрицианскиам родам – их называет Варрон в своем сочинении о троянских фамилиях. Между этими родами род lulia достиг великого значения, и, при посредстве империи Цезарей и Августов, легенда об Энее получила свою окончательную форму. Этому обстоятельству мы обязаны тем, что имеем Энеиду – эпос, носящий на себе, несмотря на все свои красоты, следы принуждения, которые должен был сделать над собой автор, чтобы соединить столь многие туземные и чужеземные элементы в одно художественное целое.

Периоды Римской религиозной истории

Римская религия была государственным культом, который сопутствовал всем обстоятельствам земной жизни, но не создал никаких особых форм – ни в жизни, ни в мировоззрении, ни в искусстве. Из мрака полуисторического времени культ этот в существенных чертах выступает уже готовым, и более чем в продолжение тысячелетия одни и те же жреческие коллегии заведывали одними и теми же sacra, и это продолжалось до того времени, пока к концу IV столетия христианской эры эдикт Феодосия не положил конец этим языческим учреждениям. Таким образом, о развитии римской религии не может быть собственно и речи, – она сама не изменялась, а только извне привходили в нее чуждые элементы. Иноземные культы присоединялись к туземным и либо поглощались и воспринимались национальной жизнью, либо их терпели и им покровительствовали в качестве чуждых. То, чего не давала римлянину собственная его религия, на что она не обращала внимания – то он заимствовал у покоренных народов; так, нормы для мышления и жизни получил он от греков, религиозное одушевление и веру нашел в культе восточных богов. Все это лишь с трудом уживалось вместе с остававшейся неприкосновенной, несмотря на такие заимствования, и прочно сохранявшейся государственной религией. Таким образом, развитие римской религии подразделяется соразмерно с величиной и значением этих чуждых влияний. С этой точки зрения мы различаем четыре периода: 1-й – до Тарквиниев, 2-й – до пунических войн, 3-й – до конца республики, 4-й – время императоров. Последний период требует отдельного, подробного изложения; здесь мы соединим и изложим главные моменты трех первых периодов.

Начало государственного культа совпадает с самым основанием государства; римляне считают Нуму основателем культа, хотя многое из его обычаев относилось еще ко временам Ромула. Мифологические и этнографические исследования нашего времени особенно много занимались элементами, из которых сложились исторические институты. Так, Рошер пытался многие римские божества объяснить путем сравнительной мифологии, и Маннгардт хотел некоторые обычаи культа выяснить подобными же обычаями, встречающимися у греков и североевропейских (германских) народов.

Жертва ларам

Ранее господствовало мнение, что и римская религия происходит от пеласгов, у новых же исследователей самое имя их почти не упоминается, а круг исследования расширился введением в него германской древности и общих этнографических параллелей. Впрочем, добытые этим путем воззрения, без сомнения, далеко не все одинакового достоинства: так, истолкование имен божеств и скудных мифов при помощи сравнительной мифологии дает лишь очень неверные результаты; зато исследования Маннгардта привели к открытию поразительного сходства между народными обычаями германцев и многими обычаями, вошедшими в организованный культ римлян и греков. Так, нам известно теперь, что обряды праздника Луперкалий, которые с таким трудом в 496 г. отменил папа Геласий, коренились не только в италийской старине (в легендах место их действия приводилось в связь с Ромулом), но имели связь с различными весенними обрядами, бывшими у германцев, так что старинный автор, Себастиан Франк, сам того не замечая, открыл очень важное этнографическое соотношение, когда высказал, что ночные празднования во время Масляницы довольно сходны с языческими луперкалиями. То же относится к Палилиям, к октябрьской жертве коня и многим другим обрядам. Элементы римского культа были очень примитивны; об этом можно заключить из того, что его отношение к личным божествам – к главным богам – имело в себе так мало первоначального и существенного: это были полевые и лесные культы, находившиеся в соотношении с временами года, жатвой и скотоводством.

Еще в историческое время существовали священные деревья (дубы, смоковницы) и священные рощи (как роща Арвалов, роща Дианы у озера Неми). Священное значение воды высказывается в саге, которая производила вдохновение Нумы от нимфы источника Эгерии, священное значение огня выражалось в служении Весте. Священные животные, как волк и дятел, сперва были почитаемы сами по себе, но позднее скомбинированы были с богом (два вышеназванные – с Марсом). Насколько за такими священными предметами, как камень фециалов, lapis manalis, который обносили кругом во время засухи, копье Квирина, щит Салиев, Палладий Рима и т.п., скрывались древние фетиши, этого мы не беремся решить. В частности, еще многие вопросы остаются без ответа; но мы уже знаем достаточно, чтобы иметь право заключить о том, что в древней италийской религии повторяются те же самые черты, которые можно встретить везде: старые фетиши, служение деревьям и животным, культ природы и почитание духов, культ душ и предков, – все это тем более ясно можно различить в римской религии, что здесь эти элементы не были скрыты или заслонены учением и мифологией.

Цель культа состояла в умилостивлении богов или духов и вообще отклонении неблагополучия. Особенно у древних италиков выступало на первый план гадание, преимущественно по полету птиц. Между жертвами у них мы встречаем древнеиндогреманские жертвы лошадей, самыми же обыкновенными жертвенными животными были свинья, овца и бык. Следы древних человеческих жертвоприношений можно заметить во многих символах и обрядах позднейшего времени: так, ежегодно бросали в Тибр тридцать соломенных кукол; oscilla, маленькие восковые куклы, подвешиваемые на деревьях, представляли живых людей; ver sacrum, весна священная, был обычай по обету, даваемому в дни бедствий, принести в жертву богам всех первенцев, которые родятся ближайшей весной; молодые животные закалывались, а родившиеся мальчики посвящались Марсу и, став юношами, уходили из страны, чтобы основать новую родину. Однако с этими выводами не соглашается Моммзен, признающий, что человеческие жертвы у римлян ограничивались только умерщвлением преступников и добровольным самопожертвованием невинных.

Из таких элементов сложился римский государственный культ. Учреждение его большей частью приписывают Нуме, что вполне входит в область этиологического мифа. Но из этого не следует, что сабинцы принесли самые существенные его элементы: теперь уже невозможно определить, что в нем принадлежало в частности жителям древнего палатинского города, а что сабинянам, жившим на Квиринале. Варрон дает нам перечень богов, которым Тит Таций поставил в Риме двенадцать алтарей, и к ним присоединяет еще некоторые другие божества; в этот перечень, с одной стороны, вошли, несомненно, имена некоторых латинских богов, а с другой стороны, в нем находятся не все имена сабинских божеств. Важно то, что большая часть богов и обычаев латинских племен были общими с сабинскими. Обе общины находились под защитою своего Марса; в обеих ему служили салии; в обеих жертвоприношения совершались чрез жрецов (flamines, зажигатели). Но многое принадлежало только одному племени: так, Янос и Фавн принадлежали латинянам, Квирин и Санкус – сабинянам. Если создается впечатление, что из преданий царского периода вытекает то, что политическая и военная организация идет от латинян (Ромул, Туллий), а сакральная от сабинян (Нума, Анк), то против этого можно возразить, что та и другая стороны так тесно связаны между собою, что их невозможно разделить. Нума есть только эпоним учреждения римской религии. Но дело здесь идет о действительном учреждении или основании, так как отдельные культы соединились в одно целое и сделались связью для гражданской общины или государства. Эта государственная религия в понтификате и авгурате получила свой центр и свои органы. Совместно с этими главными коллегиями существовали менее влиятельные, но не менее уважаемые братства салиев, арвалов, лупеков, имевшие на своем попечении культы Марса, Dea Dia, Фавна – Луперка с их древним ритуалом. Главные боги этого периода: Янус, Юпитер (Diovis), Марс, Квирин, Веста – уже известны нам. Значение религиозного устройства Нумы состояло в том, что на первом месте стали положительные государственные учреждения вместо народных и что религия превратилась в точное выполнение множества церемоний и обрядов. В противоположность италийской религии, этрусская носила на себе отпечаток мрачных воззрений, выразившихся в жестоких видах культа, темных представлениях подземного мира, символической игре цифр и в боязливой вере в приметы и знамения. Меру этрусского влияния на римскую религию трудно определить, но не следует его оценивать слишком высоко. Из богов Рима ни один не был несомненно этрусского происхождения; вредный Вейовис (Veiovis), противоположность доброго Диовиса (Diovis) – злой бог, культ которого, впрочем, рано отодвинут был на задний план, – несомненно имеет древнеиталийское происхождение. Хотя на этрусскую мантику и был спрос в Риме, но ее представители, гаруспиции, считались всегда чужеземцами и этрусское влияние ограничивалось существенно лишь выработкой отдельных понятий и обычаев, каковы, например, Saeculum, гадание по молнии и по наблюдению внутренностей. Притом нельзя вполне быть уверенным, чтобы и всего этого не было первоначально у древних италиков.

Изображение предка. С гробницы, хранящейся ныне в Риме

Господству Тарквиниев тоже нельзя придавать значение ассимилирования этрусских элементов. Само предание об этрусском происхождении этих царей зиждется на очень нетвердой почве, значение же их сакральных мероприятий заключается гораздо более в восприятии греческих, чем этрусских понятий. Однако первый римский храм, был, вероятно, создан этрусским строителем.

Построением капитолийского храма Тарквиний древний совершил богатое последствиями дело. Варрон придает большое значение известию о том, что у римлян в течение ста семидесяти лет не было ни храма, ни изображений. Упадок религии начался с того, что вместе со служением изображениям страх Божий уступил место заблуждению. Первым великим святилищем на римской почве был храм на Капитолии в честь божественной триады: Юпитера, Юноны и Минервы. Против мнения, признающего в этой группировке этрусское влияние, приводят тот факт, что еще ранее на Квиринале была часовня для этих трех богов, т. н. Capitolium vetus. Но даже если оставить в стороне очень недостоверную историю отношений между латинами, сабинцами и этрусками, то и тогда значение создания Тарквиния будет очень велико. Построение храма на Капитолии дало римлянами свое святилище, в котором нашли себе убежище и другие культы и с которым рано соединилось предсказание о всемирном господстве. Капитолийский Юпитер – Optimus Maximus – сделался главным богом Римского государства, и его культ соединил в себе разные элементы этого государства: так, Juppiter Latiaris был тоже богом Латинского союза, а Диана, изображение которой Сервий Туллий поставил в храме на Авентине, была также защитницею союза с латинами. Построением храма Тарквиний обогатил культ и сделал его сложнее; этому существенно содействовало также введение ludi romani, причем капитолийская триада чествовалась жертвами, пирами, процессиями и играми в цирке. Что политические и сакральные нововведения Тарквиния нарушали многие древние учреждения, на это, кажется, есть указание в легенде, в которой царю энергично протестует сабинский авгур Атт Навий.

Не менее важным учреждением, чем капитолийский культ, было введение Аполлоновой религии при посредстве сивиллиных книг (мы имеем в виду известною сказку о появлении Сивиллы из Кум (Cumae) при младшем Тарквиний и о покупке им оставшихся трех книг, после того как он отказался от покупки целого сборника из девяти книг). Важно то, что вследствие принятия этих сивиллинских писаний греческие божества и обряды вошли в римскую государственную религию. Книги хранились в Капитолийском храме; была учреждена особая коллегия (сперва II, позже X и наконец XV-viri sacris faciundis), чтобы советоваться с ними и согласно их указаниям делать исправления в ритуале. Сочинения эти были написаны по-гречески, и когда, в последнем столетии республики, они были уничтожены пожаром, то сенат распорядился собрать изречения Сивиллы в ее греческо-малоазийской родине, чтобы таким образом, насколько возможно, возместить потерю. В этих книгах находилось не так много откровений относительно будущего, как указаний на те средства, которыми в чрезвычайных, стесненных обстоятельствах можно было отвратить божеский гнев. Эти средства состояли в почитании чуждых, сперва исключительно греческих, а позже восточных богов, но это почитание не было частным делом, а исходило от всего государства. Преимущественно таким образом в Риме введено было почитание Аполлона как бога пророчества – в этом смысле к нему относилась и Сивилла – и как бога исцеления и искупления. Первый храм ему был посвящен в 431 г. по случаю заразы, потом (во 2-ю Пуническую войну) в честь его были учреждены Аполлинарии, а много ранее (еще при Тарквинии) обращались с вопросами к его оракулу в Дельфах. Вместе и рядом с ним проникли в Рим богини его цикла – Артемида и Латона. Еще ранее Аполлона Диоскуры получили себе храм в Риме в благодарность за помощь, оказанную ими римлянам в сражении при Регильском озере (485). Таким же образом почитались в Риме и многие другие, а напоследок и все великие боги Греции. Одним из последних был Эскулап, торжественно призванный из Эпидавра для исцеления моровой язвы (291 г.). Эти боги отчасти не находили себе никаких соответствующих образов между италийскими божествами, как Аполлон и Эскулап, отчасти же они отождествлялись с туземными божествами на основаниях, иногда для нас непонятных, как, например, Артемида с Дианой, Деметра с Церерой, Афродита с Венерой.

Но сивиллинские книги оказали существенное влияние на римскую религию через введение не только греческих богов, но и греческих обрядов. Уже при обыкновенных богослужебных действиях, жертвоприношениях и молитве между греками и римлянами существовало заметное различие: "Когда грек обращает глаза к небу, тогда римлянин покрывает себе голову: молитва первого была созерцанием, молитва второго – размышлением" (Моммзен). Важнейшими же греческими обрядами были лектистернии и суппликации. При лектистерниях, "божиих трапезах", на площади или в определенном храме ставилось для каждых двух богов по одному ложу (pulvinar), на которых они возлежали, и им ставили стол для жертвенного обеда. В первый раз такое lectisternium было устроено в 399 г. по случаю эпидемии и по требованию сивиллиных книг. Тогда на площади были поставлены три ложа: для Аполлона и Латоны, для Геракла и Артемиды и для Гермеса и Посейдона. При суппликациях – общих молебствиях – толпа выходила из храма Аполлона и под музыку, с лавровыми венками и с молитвой, обходила кругом особых ковчегов. Характерно в этом обряде было участие в нем всего населения. Так благодаря сивиллиным книгам чуждая религия вошла в Рим, но только как чужеземный обряд, а не как чужеземное учение или воззрение. Но чужие боги и их обряды включены были в римский государственный культ, и коллегия, наблюдающая за их sacra, была с самого начала государственным учреждением, равным по рангу туземным понтификам и авгурам. Во всяком случае ritus graecus отличался от ritus romanus, но так как греческие боги слились в одно с туземными, то и последним служили по греческому обряду, так что лектистернии и суппликации делались и для капитолийских богов.

Кибела – защитница городов

Очень важным событием этого второго периода было предоставление плебеям права активного участия в государственном культе. Первоначально патриции имели в своем исключительном владении все политические права, а также и jus sacrorum; плебеям же дозволялось только частное почитание римских богов, и попытки последних трех царей предоставить плебеям большее равноправие лишь очень мало достигли цели. Победа плебеев в борьбе за политические права обеспечила им также и пользование jus sacrorum; чрез законы licinia (367 г.) и ogulnia (300 г.) они приобрели доступ в три великие коллегии (децемвиров, понтификов и авгуров). Но со временем это допущение оказало разлагающее действие на римскую религию, что, впрочем, обнаружилось только в следующем периоде. Издревне почитаемые, но мало влиятельные жреческие звания (rex sacrorum, flamines, salii, luperci) остались в руках патрициев, но, вследствие различных ограничений, возлагаемых ими на тех, кто их носил, они становились менее желательными и оставались часто долгое время вакантными. Политические деятели вступали в главные коллегии ради приобретения светского влияния, и когда, впоследствии, закон domitia (404) установил народное избрание вместо прежней кооптации, то круг лиц, занимавших эти жреческие должности, становился все менее замкнутым, а вместе с тем ослабевала и религиозная традиция, представителями которой они были.

С периодом Пунических войн совпадает начало упадка римской религии. Кранер думает, что 2-я Пуническая война была высшим пунктом развития римской религии, потому что тогда положительная религия, бывшая до этого объективной, воодушевилась субъективным убеждением, верою во всемогущество богов, которые спасли государство от величайшего бедствия; но этот высший пункт был вместе с тем и поворотным, потому что введение субъективного элемента в религию вызвало рефлексию, которая должна была проявить разлагающее влияние. Однако такое соображение справедливо только отчасти. Подъем национального чувства в это время не принес с собой возвращения к странным туземным божествам, и Ливий определенно говорит, что отеческими обычаями пренебрегали ради иностранных.

Уже в это время началось опущение ауспиций. Фламиний отправился на войну, не спрашивая в Риме о знамениях, которые должны были узаконить его выбор, и сам Фабий Кунктатор говорил, что то, что служит для блага государства, то должно предприниматься при хороших ауспициях, а что вредно для него, то при дурных.

Жертвоприношение Изиде в Риме. (По Вейсеру)

Так развились формальная казуистика и даже открытое неуважение к знамениям: главнокомандующий закрывал свои носилки, чтобы не увидать неблагоприятных ауспиций; другой бросил в море кур, которые не хотели есть. Зато тяжелые обстоятельства этого времени подавали повод к основанию многих новых храмов и культов: после поражения при Тразименском озере Венере Эрицинской был посвящен храм; на месте, от которого Аннибал повернул прочь от Рима, воздвигнут был храм богу Rediculus, или Tutanus. Важнейшим культом этого времени был культ Великой Идской Матери, перенесенной в Рим из Пессина (204 г.) по указанию си-виллиных книг и при посредстве царя Аттала, союзника римлян. Это был камень, внесение которого в Рим сопровождалось великими торжествами и чудесами. Культ Великой азиатской Матери, к которому вскоре присоединилось учреждение Мегалезий, отличался впоследствии своим, чуждым Риму, оргиастическим характером; его жрецы были не римляне, а оскопленные галлы (galli). Но, с другой стороны, несмотря на это, или даже именно благодаря такому своему характеру, культ этот нашел в римском мире сочувствие и оставался распространенным в нем еще долго во времена императоров. Но с принятием Пессинунтской богини не открылись двери для всех восточных культов. Божество из Команы в Каппадокии, кажется, было введено во время войн с Митридатом, лишь при условии, чтобы оно, по крайней мере по имени, отождествилось с древне-италийской Беллоной. Правда, жрецы этого культа, известные под названием fanatici de aede Bellonae Pulvinensis, наполняли весь город и храмы шумными проявлениями своего экстаза и своими кровавыми обрядами. Но другие культы не могли получить так легко доступа: так, например, служение Изиде несколько раз было запрещено сенатом, как turpis superstitio (постыдное суеверие) и как повод к политическим интригам. Только уже в императорское время можно будет говорить о неограниченном влиянии в Риме восточных культов.

Жертвоприношение весталок

Подобно восточным и другие тайные культы стремились утвердиться в Риме: так, в 186 г. появились праздники Вакха, при которых совершались самые тяжкие преступления: за отравление, непотребства и обманы более десяти тысяч человек подверглись наказанию; но только после неоднократного вмешательства правительственной власти эти вакханалии были уничтожены. Признаком упадка, только в другом роде, было также нахождение мнимой гробницы и писаний Нумы (181 г.), которые будто бы содержали в себе уставы этого царя, но в действительности, вероятно, имели тенденцию, могущую разрушительно действовать на положительную религию; потому что сенат просто велел их сжечь, так что содержание их осталось никому неизвестным.

Но не одни только экстатические и оргиастические культы и тайная пропаганда подкапывали древние нравы; главным врагом их в этом периоде была все более и более распространявшаяся роскошь. Еще в 269 г. введение серебряных денег составляло столь новое событие, что древнему медному богу Эскулану (Aesculanus) придан был сын Аргентин. В периоде же, следовавшем за Пуническими войнами, в Риме стали скопляться сокровища и предметы роскоши и наслаждения, привезенные с Востока, и вызвали появление многочисленных спекулянтов и расточителей. Культ также подвергся этому влиянию и стал дороже. Кроме того, что жрецы восточных культов собирали приношения (stipem cogere), также и сборы на туземные sacra становились все тягостнее, и все более распространялся обычай делать значительные дарения и обеты. Пиры для богов требовали настолько более забот, чем прежде, что была учреждена особая коллегия из трех (позднее из семи) viri epulones, на которую было возложено попечение об этом деле (196 г.), и что роскошные пиры жрецов вошли в поговорку. Столь простые ранее игры увеличились в числе и в продолжительности: к ludi romani присоединились ludi Apollinares, Megalenses, plebei, Floralia и Cerealia; как публичные, так и частные игры (например, похоронные) допускали все более и более чувственное возбуждение; в это время они уже более не ограничивались старинными призовыми бегами и греческими художественными и гимнастическими упражнениями; появились гладиаторы; в 264 г. они сражались на форуме, а в 186 г. были привезены для травли из Африки львы и пантеры.

Главным отличием этого времени было греческое образование. Ранее были заимствованы многие греческие культы, в этом же периоде греческая философия приобрела значительное влияние. Но римляне познакомились с греческой философией не в период ее силы и процветания, а во время ее упадка. Первым представителем греческой образованности в литературе был Энний. В своих анналах он разрабатывал традиционную историю Рима в форме греческого эпоса и с расчетом на то, чтобы она могла быть поставлена рядом с Гомером; разрушительное его действие на религию состояло в том, что он "навел римлян на роковой двойной путь – прагматизма и философии" (Krahner): на первый – чрез перевод Евгемера, которым он ввел в Рим историческое толкование мифов; на второй – поставив на место религии философские учения Эпихарма. Енний был довольно поверхностный толкователь; он остановился на том, что боги, конечно, существуют, но они не заботятся о человеческом роде. Значение Энния состоит не в содержании его учения, а в том, что он стремился к философскому объяснению и обоснованию религиозных воззрений. Впрочем, Энний был только предшественником других; вскоре после его смерти прибыло в Рим посольство, которое в истории римской философии составляет эпоху (155 г.). Афиняне, в споре своем с Оропом присужденные третейским судом к тяжелому денежному штрафу, послали в Рим трех главных представителей философских школ: стоика Диогена, перипатетика Критолая и академика Карнеада, ходатайствовать об освобождении их от уплаты. Неправое дело они должны были защищать изворотливыми и искусными речами, и в особенности Карнеад своим блестящим изложением и своей диалектикой, сбивавшей с толку нравственное суждение, произвел большое впечатление на римскую молодежь. Этот истинный представитель скептического направления новой академии был вполне способен к тому, чтобы стереть все границы между правом и бесправием, и он не побоялся напомнить римлянам, что если бы они не возвысились чрез несправедливость, то и до сих пор жили бы в своих хижинах на Палатине. Еще большее влияние, чем Карнеад, имел стоик Панеций (Panaetius), также поселившийся в Риме во II в. до н.э. и сделавшийся там учителем многих и настоящим основателем римской философии.

Форум Августа

Конечно, само собою понятно, что чуждые культы, нравы и мнения не могли распространяться, не вызывая против себя реакции. Так, еще в 161 г. сенат изгнал из города греческих риторов и философов. В особенности старший Катон более чем в продолжение полустолетия (он жил в 234-149 гг.) являлся представителем старинной римской добродетели в борьбе с чуждыми культами, расслабляющей роскошью и греческой образованностью. К последней он относился так строго, что хотя он сам был отцом латинской прозы, но осуждал писательство и опасался, что оно приведет к упадку истинного римского духа: о чужих культах он не хотел ничего знать и велел своему эконому приносить жертвы только у домашнего очага и на полевом алтаре и не спрашивать советов ни у каких чужих предсказателей; но туземные суеверия исполнялись им или по убеждению, или из политики; его книга De re rustica содержит формулы для симпатического лечения и чародейственные рецепты.

Еще при жизни Катона нововведения, против которых он вооружался, находили ревностных защитников в лице лучших его современников, а также и в непосредственно следовавшем за ним поколении. Сципион Старший и Эмилий Павел, а позднее кружок Сципиона Младшего, к которому принадлежали грек Полибий, Гракхи и Лелий, были друзьями греческой образованности. Замечательно положение, которое занял Полибий относительно римской религии. Он был большим почитателем римской политики и на римскую религию смотрел лишь как на средство удерживать неразумную толпу в должных границах. Но если такой взгляд господствовал между мыслящими людьми, то религия подвергалась серьезной опасности. Эта опасность могла бы быть предотвращена, если бы религия нашла себе поддержку в философии, и такую поддержку, по-видимому, должен был дать стоицизм. Однако для положительной религии, какова была римская философия – опасная союзница; поэтому многие желали удалить размышление из области государственной религии. В этом и состояло значение того различия, которое Сцевола делал между государственным культом (religio civilis), философией (religio naturalis) и мифологией (religiopoetica). К. Муций Сцевола был очень уважаемый и влиятельный юрист и pontifex maximus, павший во время Марианских волнений в храме Весты от руки убийцы. В своих мнениях он, как и все римское право того времени, зависел, конечно, от стоицизма; тем не менее утверждение, что вышеуказанное тройное деление было вообще принято у стоиков, не имеет достаточного основания. Замечательно, что человек с таким положением и характером, как Сцевола, защищал религию лишь как государственное учреждение и культ и совершенно не придавал ей никакой цены как предмету веры. Не таков был взгляд Варрона.

Марк Теренций Варрон был величайший ученый и теолог, который когда-либо появлялся у римлян; мы уже говорили о нем при обозрении источников. Хотя он и удержал различие religio triplex (тройной религии) Сцеволы, но он придавал ему другое значение. Гражданскую религию он сохранял, но только вследствие ее целесообразности и необходимости. Посредством аллегорического толкования он придавал богам народной веры естественное и разумное значение. Так, трех капитолийских богов он толковал в том смысле, что Юпитер – это небо, Юнона – земля, Минерва – мысль; далее, мифы о Сатурне объяснялись земледелием и т.д. Таким толкованием он стремился согласовать старинную отеческую религию со стоической философией. Это была первая и последняя попытка теологической обработки римской религии. Мы еще будем описывать многие интересные явления в области благочестия и нечестия в последние десятилетия республики и во времена императоров; но нам уже не придется говорить о теологической спекуляции, которая могла бы иметь какое-либо самостоятельное значение.

Конец республики

Падение гражданского, нравственного и религиозного порядка, предвиденное уже Катоном, полагавшим причины его именно в иноземной культуре и литературном образовании, привело, наконец, к полному перевороту всего общественного быта. Разумеется, здесь нет надобности делать очерк очень известной политической истории этого времени, но нам все-таки нужно описать общий характер последнего периода республики. Последнее полустолетие республики, от Суллы до империи Августа, носит на себе резко характерный отпечаток. При случае мы уже упоминали о событиях и лицах этого времени; но картина общего разложения всех отношений заслуживает особого рассмотрения.

Прежде всего надо отметить великое значение Суллы. Его диктатура обозначает переходный пункт от республиканской государственной формы к монархической. Эта перемена стоила полустолетия кровавой борьбы. После Митридата римлянам более не угрожал никакой внешний враг, но сами они истребляли друг друга во внутренней борьбе партий. В гражданских войнах и проскрипциях не только погибли некоторые из знатнейших родов, но также навсегда утратилась и та нравственная твердость, которая давалась служением родине и заботой о гражданских обязанностях и добродетелях. Сравнительно с этим не имело большого значения то, что формы религии сохранились и что суеверный Сулла даже покровительствовал многим туземным и иноземным культам. То, что он, несмотря на свои преступления или даже благодаря им, всегда достигал своих целей и мог смотреть на себя как на любимца богов – он называл себя по-гречески Эпафродитом, а по-латыни – felix (счастливый), – являлось обвинением против мирового порядка и потрясало веру более, чем ее могло упрочить установление культов.

Храм Весты

Когда общественное благо отступает на задний план и по отношению к нему исчезает и одушевление, и сознание долга, тогда люди вполне поглощаются частными интересами. До какой степени доходило это в Риме, о том свидетельствуют многие судебные речи Цицерона. На такой почве дерзкие искатели приключений вроде Клодия и Катилины могли с помощью уличной черни угрожать опасностью государству, и даже лучшие люди, которых в то время в Риме было все же немало, потеряли твердость духа и были бессильны против общего расстройства. Кто хотел еще достичь чего-нибудь на свете, должен был отрешиться от твердости характера, иначе оставалось только погибнуть; так, слабоумный младший Катон признан был святым за свое философское самоубийство. Занятие философией для большинства тоже не было достаточно серьезным, чтобы сделаться истинной задачей жизни; а знатные римские юноши искали в школах Афин, или Родоса, не столько познания истины, сколько утонченной образованности и риторической ловкости.

В это время в Риме появились самые разнородные философские направления. Греческая образованность внесена была в Рим уже в середине II в. до н.э., когда оригинальность и сила мысли уже замерли в философских школах Греции; греческие друзья знатных римлян и учителя юношества частью были чистые эклектики или скептики, или же, если они держались определенного учения, как отцы римского стоицизма Панэций и Посидоний, то они скорее отличались энциклопедическим знанием, чем действительно содействовали разработке философских проблем. Бенн не без основания приравнивает этих мыслителей к софистам, с той разницей, что они настолько же ниже их по остроумию, сколько превосходят их ученостью. Мы не имеем в виду излагать здесь содержание различных философских систем, но нам нужно указать, насколько они соответствовали римским потребностям и применялись к римскому характеру.

Прежде всего обращают на себя внимание стоики. Стоическая философия вошла в такой тесный союз с римской жизнью, что она получила национально-римский отпечаток, а с другой стороны, римлянин сделался типом стоика. В стоической философии римляне находили опору для религии и морали; для первой не столько потому, что боги путем аллегоризации превращены были в космические или этические силы, сколько потому, что стоическое учение давало поддержку институту дивинации. Так как ауспиции издревле были одним из оснований римской жизни, то теория, защищавшая их против неверия, нравилась многим. Мораль и право тоже выросли на почве стоических воззрений, и Цицероново сочинение De officiis обработано в духе стоицизма. Римляне мало интересовались объяснением мирового устройства, которое давала стоическая философия, но их образ жизни и исполнение долга приняли стоическую окраску. Трезвое направление, строгий образ мысли, достойное поведение, хладнокровное терпение – все эти качества были в римском характере и раньше, и стоицизм только усилил их. Gravitas, constantia, aequanimitas (твердость, постоянство, спокойствие духа) были вполне римскими, так же как и вполне стоическими добродетелями, а также встречались вместе и в утилитарной (но не в гедонистической) морали.

Впрочем, надо заметить, что стоическое учение не овладело всецело Римом, и именно в последнее время республики многие им тяготились. Римские мыслители хотя и не могли сами создать чего-либо оригинального, но были всегда способны к критической оценке; поэтому слабые стороны веры в провидение и бессмертие, поскольку они основывались на стоическом учении, не остались от них скрытыми. К этому присоединилась еще проповедь противоположного мировоззрения, т.е. эпикурейского. Не разрабатывая дальше самостоятельно учения Эпикура, но с полным убеждением в его истине, Лукреций возвестил его как евангелие свободы, избавляющее от уз религии и освобождающее от страха пред богами и смертью. Но хотя эта проповедь встретила сочувствие многих, однако она менее соответствовала потребностям, чем эклектическое и скептическое направление, которое в описываемом периоде имело всего больше сторонников. Скептицизм мог принимать многие формы: у позднейших пиронистов (Энесидем, а во времена империи Секст Эмпирик) он развился в доктрину, в то время как новая академия угождала скептическому настроению светских людей. Эта форма, которая хотя и отказалась от систематического познания и твердого критерия, но зато подходила к жизни и ее требованиям и эклектически сохраняла многие мнения различного происхождения, господствовала в Риме. Такое направление вполне гармонировало с многосторонним образованием и внутренним непостоянством этого века, представляя притом ту значительную выгоду, что оно не было опасно для внешней религии как основания государства; и часто бывало, что в одной и той же личности совмещались скептический философ и защитник существующей религии. Страстные нападки эпикурейцев уничтожали устои, необходимые для жизни государства, но вместе с тем они требовали безусловной веры в атомистическое мировоззрение. Эклектический скептицизм академиков уважал существующее и давал занятие уму, не требуя больших усилий в сфере веры; поэтому последняя точка зрения гораздо более соответствовала духу времени, чем первая.

Элизиум. Изображение на саркофаге

Во всяком случае, появились и более положительные стремления. Циническая философия, приобретшая в Риме многих сторонников и имевшая довольно сильное влияние на Цицерона, шла, конечно, против многих теоретических учений и диалектического искусства стоиков, но вместе с тем она имела в себе и такие положительные стороны, вследствие которых во времена империи циники сделались самыми излюбленными учителями и проповедниками. Мы уже видели, что Варрон хотел основать положительную теологию на стоическом базисе. Его современник Публий Нигидий Фигул (P. Nigidius Figulus), который в общественном мнении стоял, по своей учености, немногим ниже Варрона, также писал о богах и культе и держался пифагореизма. Возобновление пифагорейского учения и образа жизни составляет отличительную черту этого времени. Тайные учения и магические искусства, комбинация орфической, восточной и этрусской тайной мудрости – все это было смешано вместе и выступило, прикрываясь священным именем Пифагора. Таким образом, уже в это время получила свое начало та удивительная смесь философских и религиозных элементов, суеверия и спекулятивных умозрений, которая впоследствии под именем неоплатонизма сделалась последним прибежищем падающего язычества. Но и предтеча этого учения – новопифагореизм – имел значение в Риме. Он был представлен философской школой Секстиев. Они возобновили старинное запрещение животной пищи, обязанность самоиспытания и учение о переселении душ, взяв все это из древнего учения пифагорейцев. Эта школа процветала еще во времена первых императоров, и Сенека обязан был ей многими своими положениями.

При обзоре общих течений во время упадка республики мы уже назвали двух писателей: Лукреция и Цецерона, значение которых для религии мы теперь рассмотрим.

Римский Колизей

Лукреций (98-55), более светский человек, чем ученый, в своих шести книгах De rerum natura ("О природе вещей") познакомил римлян с учением Эпикура. В сочинении его находили некоторые отголоски из более ранних философов, именно из Эмпедокла. Но Вольтер в в одном из своих исследований указал, что Лукреций не черпал прямо из древних источников, но сам знал их только по сочинениям Эпикура. Этот мудрец для Лукреция был единственным авторитетом, которому он следует всегда добросовестно, но не всегда вполне точно. Лукреций изложил физику и психологию эпикурейской школы подробно, а этику мимоходом. В некоторых увлекательных изображениях из жизни как людей, так и природы Лукреций проявил истинный поэтический талант. Замечательно, что в противоположность спокойному настроению и мягкой гуманности, приписываемым Эпикуру и его первым ученикам, Лукреций излагает свое учение горячо и со страстью. Он Эпикура не только считает мудрым учителем, но возводит его в героя, который напал на суеверие с титанической силой и, одержав победу, как бы вознес нас на небо и заслуживает быть прославленным как бог. Религия в глазах Лукреция есть главная причина всех зол. Уже в начале поэмы она является в отвратительном свете при описании жертвоприношения Ифигении. Поэт сознавал себя свободным от цепей суеверия, и это чувство вдохновило его воспеть настоящую триумфальную песнь, в которой он сравнивал себя с человеком, смотрящим с твердого берега на кораблекрушение (De rer. nat., II, 1 и след.). Но заблуждение людей для Лукреция не столько предмет сожаления, сколько ненависти. Тон Лукреция проникнут желчью, когда он говорит о силе религии в жизни, о страхе пред богами и перед смертью. Он бичует легкомыслие тех людей, которые в счастье смеются над религией, а в несчастье acrius advertunt animos ad religionem (с горячностью обращаются к религии); он жалуется на страх пред подземным миром, который omnia suffundens mortis nigrore (на все разливает мрачный цвет смерти), и жалеет глупцов, которые, веря в никогда не существовавшие муки подземного мира, наполняют свою жизнь на земле мучениями: acherusia fit stultorum denique vita (будущая жизнь делается для глупцов настоящей жизнью). И если афоризм primus in orbe Deos fecit timor (прежде всего богов создал в мире страх) ведет свое начало не от Лукреция, то все же эта мысль составляет центральный пункт его воззрения. В противоположность ложной религии он прославляет истинную религию без культа и обрядов, состоящую в том, чтобы pacata posse omnia mente tueri (смотреть на все спокойно и хладнокровно).

Не легко верно определить отношение Лукреция к течениям его времени. Он наносит такие сильные удары религии, что создается впечатление, будто он имеет дело с сильным врагом. Между тем мы знаем, что его время было временем глубокого скептицизма, так что Цицерон даже смеялся над людьми, которые считали нужным постоянно повторять epicurea cantilena (старые эпикурейские песни) против веры в бессмертие души. В век неверия борьба против веры в духе Лукреция имела в себе нечто утрированное; с другой стороны, однако, он умел верно распознать и резко порицал суеверный страх, скрывавшийся под маской свободомыслия.

Было бы ошибочно ограничивать действие полемики Лукреция языческой религией того времени. Вполне очевидно, что при таком механическом понимании мирового устройства, какое было у Лукреция, всякая положительная религия утрачивала свое основание. Поэтому понятно, что он осуждает и культ. Лукреций нападает не столько на мифы, которые приписывают богам недостойные дела, сколько на то мнение, что существуют боги, принимающие участие в делах мира. Поэтому он употребляет все усилия, чтобы ниспровергнуть веру в провидение и бессмертие. Неудивительно вследствие этого, что неверие XVIII столетия ссылалось на Лукреция и что такие люди, как Вольтер и Фридрих Великий, искали себе оружие в арсенале его сочинений.

Довольно удивительно, что De rerum natura начинается с обращения к богине – с поэтически-прекрасного гимна Венере; и однако Лукреция нельзя упрекнуть за это ни в непоследовательности, ни в оппортунизме: под именем Венеры он прославляет не что иное, как производительную силу природы; поэтому именно такое воззвание является как раз подходящим началом. Вместе с тем призывание Aeneadum genitrix (родоначальница потомков Энея) придает всему сочинению патриотический отпечаток. Такому национальному характеру своей задачи поэт придает большую важность; он желает возвестить римлянам на их родном языке спасительное учение Эпикура.

В частностях своих поэма Лукреция содержит много замечательного. Во многих очень удачных жанровых картинах он рисует суетное честолюбие и зависть поколения, терзавшего друг друга в гражданских войнах. В третьей книге важны не столько доказательства, посредством которых он борется со страхом смерти, сколько изображение людей, которым этот страх портит жизнь. В V-й книге встречаются часто весьма удачные изображения начала и первых ступеней цивилизации. Что касается до самого учения, то в изложении его Лукрецию недостает оригинальности. Ни из чего не видно, чтобы он имел на свой век глубокое влияние; его имя редко встречается в литературе как его времени, так и времен империи; но уже в раннем периоде Средних веков, в эпоху Каролингов, многие христианские писатели заимствуют у него выражения и мысли. Во всяком случае, Лукрецию надо отдать ту честь, что во всей всемирной литературе антирелигиозное направление редко где проявлялось с таким достойным одушевлением, как у него.

Если на Лукреция следует смотреть как на единичное явление, то Цицерон вполне может быть признан за представителя своего времени. Он не был ни глубок, ни оригинален как мыслитель, но несмотря на это, сделался величайшим римским философом. Благодаря своим разносторонним занятиям он приобрел обширное общее образование и в приятно написанных сочинениях так изложил философемы различных философских школ, что в той форме, которую он им дал, они получили широкое распространение и оказали значительное влияние. Цицерон был эклектик и склонялся больше всего к учению новой академии. Греческие подлинники, на основании которых он писал, большею частью известны нам только из его же сочинений; поэтому нельзя с точностью определить, насколько он был самостоятелен в их обработке. Заметно, впрочем, что в разных его сочинениях выступают довольно значительные различия, в зависимости от источников, которым он пользовался. Иногда (как в De officiis) он следует преимущественно стоикам. Иногда у него выступает то скептическая, то положительная сторона платонизма (последняя там, где он рассуждает о бессмертии), а иногда он заимствует многое у Аристотеля. Надо сказать, что Цицерон не глубоко входил в сущность разных этих систем и нередко писал о таких вопросах и мнениях, действительное значение которых было для него непонятно и о которых он судил лишь поверхностно. Особенно это проявляется в его трех книгах De natura deorum ("О природе богов"), где и эпикурейская система, и стоическая догматика изложены неудовлетворительно и оценены неверно, а пустой скептицизм новоакадемика Котты, с которым автор почти во всем соглашается, вовсе не соответствует великим вопросам, о которых трактуется в этом сочинении. То же можно сказать и по отношению к философскому содержанию De divinatione ("О гадании"). Впрочем, это сочинение в качестве интересного сборника материалов никогда не утратит своей ценности.

Ликторы с колонны Марка Аврелия в Риме

О каких-либо великих, основных воззрениях у Цицерона нет и речи. Он придает большую ценность общему мнению, consensus gentium, а в частности, римским нравам и обычаям и тому взгляду на приличия, который господствовал в окружающей его среде. Основанием его нравственности служит понятие добродетели, honestum, заключающее в себе decorum, подобающее, которое он определяет так: id quod tale est, ut detracta omni utilitate, sine ullis praemiis fructibusve per se ipsum posset jure laudari (то, что, независимо от всякой полезности и без всякой прибыли или выгод, само по себе, по справедливости, заслуживает похвалы). Таким образом, он ставит его вне зависимости от последствий, а только от уважения и одобрения людей; с другой стороны, его философия не совершенно уж бескорыстна, так как в Tusculanae disputationes ("Тускуланских беседах") речь идет именно о res beate vivendum maxime necessarias (вещах, особенно нужных для счастливой жизни).

В жизни своей Цицерон тоже различал гражданское и философское воззрения на религию. Являясь часто скептиком в своих философских трактатах, он в своих политических и судебных речах говорит как верующий государственный человек, который верит в божественные предзнаменования и в карающее правосудие. Частные разговоры, в которых выражалось сомнение в существовании богов, не исключали возможности в общественной жизни энергически исповедывать веру в них. Известно, что Цицерон, довольно скептически относившийся ко всяким гаданиям, сам был авгуром.

Если искать у Цицерона твердых религиозных убеждений, то мы найдем у него некоторую веру в промысел и сильную веру в бессмертие. О последнем он в тоне горячего убеждения и с платоновскими аргументами рассуждает в первой книге "Тускуланских бесед", в somnium Scipionis ("Сне Сципиона") и в других местах. Душу он считает божественной, что вытекает из ее ощущений и сил, короче – из совокупности всего ее существа. Отношение души к телу сравнивается с тем, которое существует между богом и миром; да и для бога он не может создать никакого представления выше того, которое выводится из представления о человеческой душе. Замечательно, что эта вера в бессмертие есть единственный религиозный элемент, который можно найти в частной жизни Цицерона. В его корреспонденции решительно нигде не встречается религиозных мотивов и мыслей, и только уже в преклонном возрасте, когда он потерял взрослую дочь, Туллию, Цицерон стал искать утешения в мысли о бессмертии. Он написал для самого себя Consolatio, "Утешение", и хотел даже для умершей дочери поставить святилище в своем деревенском имении и почитать ее как богиню. Так как у римлян не было греческого понятия о демонических и героических существах, то они прямо переходили к полному обоготворению – апофеозу. Как у Лукреция, так и у Цицерона мы видим, с какой силой в это время преследовала людей мысль о смерти; первым условием счастливой жизни в Тускуланских беседах признается "de contemnenda morte" (презрение к смерти).

Реформа Августа

Ранее господствовало мнение, что время Римской империи было периодом упадка, но благодаря свету новых исследований в настоящее время его должно считать опровергнутым. Разложение и порча, на которые как на отличительные признаки этого времени указывают христианские писатели и которые изображаются также многими римскими писателями, бывшими в числе врагов империи, суть отчасти обманчивые представления. В противоположность литературным источникам многочисленные памятники, надписи на вотивных таблицах, гробницах и т.д., указывают на то, что в низших слоях общества и в провинциях еще господствовала наивная религиозность и вместе с ней многие суеверия. В общем же нравственные и социальные условия при императорах были гораздо лучше, чем в последнее время республики. Некоторые реформаторские и эклектические стремления указывают также на жизненную силу древней религии. Языческий мир не погиб, впав в скептицизм и неверие; наоборот, в этом периоде он старался слить воедино все положительные элементы веры. Первые такие попытки исходят от императора Августа.

Реформа Августа состояла, с одной стороны, в учреждениях, которыми он или реставрировал древние формы культа, или создал новые, а с другой стороны – в духовном влиянии, так как он не только построил многочисленные храмы и издал законы для возвышения семейных отношений, но и имел возможность сильно воздействовать на мнения и настроения. Политика Августа не устраняла древнего республиканского общественного устройства. Поэтому он снова возвысил положение сакральных учреждений, которые уже отчасти пришли в упадок.

Август реставрировал более восьмидесяти храмов в Риме, сделался членом всех больших греческих коллегий, а по смерти Лепида был избран в звание великого понтифика. В 27 г. до н.э. он принял поднесенный ему сенатом титул Августа, не только для того, чтобы покончить со своим прошлым в лице Октавиана, но также и потому, что этот титул, заимствованный из жреческого языка (Augustus священный), облекал его носителя во все достоинства, которые могла ему дать религия, и ставил его в положение лица, которому "tamquam praesente et corporali Deo fidelis est praestanda devotio" (верующие должны были посвящать себя как присутствующему в телесном образе богу).

Стремления этого властителя направлены были на то, чтобы сделать религию твердой опорой как общественного порядка, так и собственной его власти. Измеряя его учреждения таким масштабом, следует, без сомнения, заключить, что они были очень разумны. Он указал языческой религии такие пути, по которым она шла потом в течение многих веков и на которых проявила великую силу усвоения и сопротивления.

Август оказывал особенное почтение ларам. Старинный римский культ ларов во всех отношениях значительно содействовал его целям. Почитанием ларов император ясно указывал на желание сохранить за своей реформой характер древней и национальной. Этому способствовало еще и то, что лары более, чем кто-либо из великих богов, соприкасались во всех отношениях с ежедневной жизнью. Они были домашними богами и богами-покровителями на улицах и в путях, на полях и лугах; они непосредственно удовлетворяли потребности божественной защиты и сопутствия представляли собою вездесущий божеский промысел, numen. К ним прежде всего обращались во всех случаях обыденной жизни и им давали обеты. Большое значение для культа ларов имела реформа, введенная Августом в управление самого города Рима. Он разделил город Рим на 265 округов, из которых в каждом была часовня для лара. Magistri vicarum, которым он поручил в каждом округе заведование делами культа и полицией, образовали род народной магистратуры и жречества и вполне были преданы интересам императора. Эти magistri vicarum к двум ларам присоединили третьего, гения – Августа, которому, таким образом, еще при жизни императора приносились жертвы и возносились молитвы. Культу императоров, которому суждено было сделаться настоящей государственной религией этого периода, Август подготовил путь тем, что ему удалось соединить почитание своего гения и в Риме, и в Италии с самым распространенным, популярным и жизненным из всех культов – служением ларам. В провинциях Август пошел еще несколько далее. Как и в Риме, он дал их политической организации в то же время и сакральный характер; в главном городе каждой области он установил культ Рима и Августа с храмом и статуями и часто с пятидневными играми.

Такими главными городами были на западе Лугдунум (Лион), Нарбонна, Таррагона; на востоке: Эфес, Никея и т.д.; главный жрец такого провинциального культа назывался sacerdos ad агат или flamen provinciale.

Статуя Августа

Вообще говоря, эта организация в провинциях не встретила никакого сопротивления. Рим допускал существование старых культов и признавал всех богов, отождествляя их отчасти со своими собственными богами; только рядом с ними и выше всех прочих он ставил культ собственного господства и культ римского повелителя, что, особенно на Востоке, было в полном согласии с издревле существовавшими воззрениями и обычаями. Сопротивление встретилось только у иудеев, которые не могли признавать никакого другого бога рядом со своим, и у галльских друидов, у которых новая организация отнимала всякую власть. Впрочем, конфликт с теми и другими произошел не при Августе, но не заставил себя долго ждать при его преемниках.

Не только малым, но и большим богам Август оказывал почитание, и в этом случае он также ловко сумел соединить старое с новым. Сперва он окончил храм Венеры-Матери (Genetrix), в галльском Форуме (Forum Julium), соорудить который обещал Цезарь в битве при Фарсале, но который во время его смерти не был еще совершенно готов. Мы уже раньше сказали о значении Венеры как праматери Энеадов для римлян вообще и для рода Юлиев в особенности. Как наследник Цезаря, Август посвятил также храм Марсу Ultor, наказавшему убийц Цезаря. Постройка подвигалась медленно. Когда же она была окончена, то в портиках этого храма были поставлены статуи великих и победоносных римских вождей. Этим император почтил славное прошлое республики. Тем временем он, не обнажая меча, приобрел новые лавры: парфяне возвратили отнятые у Красса знамена. Этот случай император отпраздновал, воздвигнув в Капитолии небольшое святилище опять Марсу Ultor (Мстителю). Особенные почести воздавал он Аполлону, которому приписывал победу при Акциуме. Он воздвиг ему на Палатине роскошный храм из каррарского мрамора, и освящение его было отпраздновано великими торжествами.

Август также возобновил для народа игры, которых не было в течение некоторого времени. Так, после битвы при Акциуме он возобновил популярные праздники в честь Lares compitales, духов-хранителей перекрестков, отмененные Цезарем из опасения народных волнений. Но особенный блеск придал он своему правлению празднованием Ludi Saeculares в 17 г. до н.э. Эти старинные очистительные и искупительные церемонии получили новый характер от тех обстоятельств, при которых Август восстановил их действие. Первое место в них занимали уже не подземные боги, а Аполлон Палатинский. Этот праздник являлся выражением тех ожиданий, которые пробуждал новый политический и социальный порядок: carmen saeculare, которое сочинил на этот случай Гораций, прославляет не только богов, но и славное правление Августа и те надежды, которые с ним соединялись.

Гораций

Реформа этого императора основывалась на том верном соображении, что политическая борьба партий, нравственная испорченность жизни больших городов и религиозный индифферентизм образованного класса еще не совсем поглотили здоровые силы римского мира, а лишь до некоторой степени коснулись его поверхности. Стало быть, можно было еще найти здоровое зерно: надобно было выдвинуть те слои, в которых оно было заключено, что и сделал Август. Насколько к этому побуждали его личные религиозные мотивы – это дело второстепенное. Несомненно, масштабом для него была политическая точка зрения. Нельзя отрицать возможности и того, что забота о нравственности и семейном быте, так же как и о национальных интересах, была или по меньшей мере стала для него делом личного вкуса. Его благочестие могло быть во многих случаях более чем условным; он даже не был чужд суеверия и, как многие властители, верил в свою звезду. В то же время ему приписывались многие скептические выражения. Он также принадлежал к поколению, которое выросло в Риме в последние годы республики. Той же причиной объясняется, что его современники не могли слишком скоро обратиться к искренней энергической вере. Для многих из них религия при Августе была делом вынужденной моды. О настроении этого времени мы лучше всего можем узнать из литературы.

Юлий Цезарь

Правление Августа было расцветом римской литературы; для доказательства этого довольно назвать имена Овидия, Горация, Виргилия, Тита Ливия, к которым можно присоединить и многих других поэтов и ученых. Но остановимся только на этих четырех; все они довольно известны, и для нас достаточно отметить вкратце их положение по отношению к религиозному движению того времени. Дальше всего от него стоит Овидий: он не только вполне светский человек, но в своих Amores и Ars amatoria представитель той нравственной испорченности, против которой Август счел нужным употребить свою власть. Нет ничего невероятного, что Овидий был замешан в скандале императорской фамилии как пособник и что это и было тем проступком, который он должен был искупить суровым изгнанием в Томах. Но не только против нравов направлялась его поэзия: фривольная обработка истории богов в "Метаморфозах" была для веры гораздо вреднее, чем страстные нападки Лукреция. Неудивительно, что такой человек как Овидий старался чрезмерной лестью приблизиться к властелину, а позже, в несчастии, не находил в себе ничего, кроме недостойных жалоб. Скорее удивительно было то, что в Fasti поэзия Овидия прославляла древнеотеческую религию. Мы уже дали оценку этого сочинения как источника для познания обрядов римского культа; здесь мы упоминаем о Fasti лишь в доказательство той силы, с которой могучий поток реформаторского движения Августа увлекал за собой даже противников.

Совершенно другим человеком, чем Овидий, был Гораций. Он тоже первоначально был не из благочестивых, а напротив – parcus deorum cultor et infrequens (скучно и редко выполнял требования культа); это был один из эллински образованных римлян последнего времени республики. В лице этого человека для реформ Августа приобретен был величайший поэт. Чувствуется, однако, что он не без некоторого внутреннего принуждения делается панегиристом старинных римских добродетелей, тихого деревенского образа жизни и скромной обстановки. Ум его был не чужд практической жизненной мудрости и рассудительных воззрений, так что он скоро понял пользу произведенной императором реформы нравов. Таким образом, он не без убеждения был поэтом, восхвалявшим как самого императора, так и его идеи, выразителем которых он являлся. Первые оды 3-й книги представляют настоящий трактат о нравственности; сатиры бичуют распущенность нравственных отношений; в эпистолах же он вполне обратился к философии; правда, он не придерживался никакой особенной школы, а из всех систем эклектически заимствовал серьезные правила и предписания житейской мудрости.

Но умственное направление, наиболее пригодное для целей Августа, он нашел в историке Тите Ливии и поэте Виргилии: оба они с горячим удивлением обращались к прошедшему и искренно присоединились к стремлению возобновить древнеримский образ мыслей и древние нравы. Возможно, что и происхождение их не осталось в этом случае без влияния: оба они были родом не из Рима, а первый из Падуи, второй из Мантуи, так что они выросли в таких сферах, где вера менее подвергалась порче, чем в столице; притом по крайней мере один из них, Виргилий, вырос в скромной сельской обстановке. Оба, как историк, так и поэт, твердо верили во всемирно-историческую миссию римского народа. Ливий более историк-писатель, чем историк-исследователь; особенно замечателен он пропагандой античного образа мыслей. В этом отношении достойна внимания его похвала страху перед богами и вера в чудеса; правда, защищая чудеса вообще, он слишком чудесные истории сообщает с оговорками.

Но для истории религии никто из лиц века Августа не сравнится в значении с Виргилием.

Бронзовая таблица с запрещением вакханалии

Вергилий не был чужд образованности своего времени; у него есть явственные следы того, что в течение некоторого времени он даже следовал эпикурейской философии, и его поэтические произведения обнаруживают в обработке материала слишком прилежную ученую работу. Несмотря на то, личные вкусы направляют его к сельской жизни и к народным нравам и обычаям, которые он прославляет в своих творениях.

Свойства Виргилия наиболее полно выразились в Георгиках, где он описывает сельскую жизнь с ее занятиями, земледелием, лесоводством, скотоводством, пчеловодством. Его Буколики состоят из десяти эклог, подражающих Феокриту, с частыми побочными обращениями к настоящему времени. Мы уже видели, какой вид получило в Энеиде поэтическое сказание об Энее. Во всех этих произведениях Виргилия выше всего стоит страх пред богами. С виду он как будто хвалит старинную веру, на деле же в его воззрения входит так много разнообразных, большей частью новых философских мыслей, что невозможно найти у него одного общего мнения о религии. Кроме того, он часто лишь внешним образом соединяет очень разнородный материал: народные предания, которые он, насколько возможно, вставляет в свои изображения, свои личные религиозные взгляды, мифологические рассказы, которые он трактует с удивительным целомудрием, хотя, несмотря на это, ему не везде удается скрыть их соблазнительность. Направление ума Виргилия, в отличие от Гомера, бывшего часто для него образцом, сделало Энеиду совершенно религиозным эпосом. Герой его – pius Aeneas (благочестивый Эней); предмет его поэмы есть, собственно, перенесение sacra из Трои в Лавиний. Это постоянное обращение к первоначальной истории Рима и постоянная забота о священных предметах отчасти отнимают у изображения героя его жизненность и интерес. Что Виргилий своим эпосом хотел не только прославить старинные времена, но преимущественно желал проповедать для настоящего времени, это всего яснее видно из 6-й книги, где он говорит о подземном мире. В этом месте он с особенной силой старается подтвердить веру в будущую жизнь и справедливость, карающую и награждающую: discite justitiam moniti et non contemnere divos (учитесь помнить о правосудии и не презирать богов). Поэтому его можно считать предшественником Данта, и неудивительно, что последний поэтически описывает его как язычника, который нес позади себя факел и хотя сам не мог видеть его света, но освещал им потомство. Однако эта 6-я книга – не единственное основание, на котором христиане часто чтили Виргилия как пророка язычников. В 4-й книге Виргилия, по поводу рождения сына у консула Поллиона, изображается видимое начало золотого века. Краски и черты, которыми пользуется здесь поэт, так живо напоминают пророческие описания, что часто наводили на мысль о большем чем случайное сходство. Однако же в этих стихах нет ничего такого, что бы не соответствовало надеждам язычества на золотой век, которые опять сильно пробудились в правление Августа. Совпадение этих вновь пробудившихся надежд с явлением Христа, конечно, остается поразительным. Поэтому мы смотрим на Виргилия как на представителя того языческого благочестия, которое по своему направлению приближалось к христианству. Таким образом, христианское чувство Средних веков, присоединявшее Виргилия к христианству, не находилось на ложном пути.

Капитолий в Риме с Палатинского холма

Религия в два первых столетия империи

Культ императоров в этом периоде составляет средоточие государственной религии. Об этом почитании мы уже много раз упоминали, но ввиду его важного значения нам необходимо теперь соединить главные его черты в одно целое.

Императорский культ в Риме был присоединен к культу Ларов и Ман, а на Востоке он был в связи со служением богам и с рабской преданностью, оказываемой повелителям, в особенности Птолемеям, и которая уже во времена республики перенесена была на победоносных римских полководцев. Первым получившим апофеоз в Риме был Цезарь; после смерти ему воздавали божеские почести, и сенат даже определил на том месте, где был сожжен его труп, соорудить ему храм. Во время вспыхнувшей после Цезаря гражданской войны Секст Помпей и Антоний позволяли себе еще при жизни пользоваться божеским поклонением. Политику Августа мы уже описали. После смерти он был торжественно сопричтен к богам; Ливия и Тиберий построили ему храм. Отношение императоров к требованию себе божеских почестей было очень различно. Некоторые, как Тиберий, были очень умеренны; другие же, как Калигула, первым принявший титул dominus, не знали никаких границ; многие даже очень скептически относились к настоящей или будущей своей божественности. Говорят, что Веспасиан, умирая, сказал: "Deus fio" (Я делаюсь богом), Каракала же открыто смеялся над обоготворением своего убитого брата: "Sit divus, dum non sit vivus" (Пусть будет богом, лишь бы не был жив). Вообще, с течением времени молитвенные обращения к императорам становятся все чаще. На монетах лавровый венок заменяется corona radiata (лучистым венцом), а позднее встречается даже нимб. Формального же божеского поклонения по восточному образцу первым стал требовать Диоклетиан.

Вообще императоры еще при жизни пользовались сверхчеловеческими почестями; они назывались августами; говорилось об их numen (божественности), majestas (величии, святости) даже aeternitas (вечности). Статуи императоров и императорских жен являются с атрибутами различных богов, как, например, Аполлона, Геркулеса, Цереры, Юноны. Но от этого общего почета следует отличать собственно культ императоров, который начинался только после их смерти, после торжественного причисления к лику богов. Были властители, как, например, Калигула, которые еще при жизни требовали себе божеских почестей, – намерение Калигулы поставить свою статую в иерусалимском храме заставило александрийских иудеев отправить к нему посольство, приключения которого рассказаны Филоном, Legatio ad Cajum, – а после смерти не получили апофеоза. Первым после Августа был возведен в боги Клавдий, не без насмешек над апофеозом слабоумного. Императорские жены, как, например, Ливия, тоже пользовались такими почестями. До IV в. было около тридцати семи таких консекрированных императоров и императриц – divi и divae. Оригинальное явление представляет Антиной, фригийский любимец Адриана. Антиной пожертвовал своей жизнью, чтобы продлить жизнь своего господина; за это последний возвел его на небо и учредил его культ, необыкновенно широко распространившийся во всем государстве. Многочисленные статуи изображают Антиноя в виде Диониса.

Раньше мы уже говорили о том особенном жречестве, на которое было возложено попечение о культе императоров как в Риме, так и в муниципиях и провинциях; но мы должны еще упомянуть о восточном институте неокората.

Римский император Комод в образе Геракла

Азиатские города, и впереди всех Эфес, крепко держались за честь быть специальными центрами служения тому или другому императору, которому они строили великолепные храмы и учреждали в честь его игры. Известно, что это принятое всем прочим миром почитание императоров обусловило исключительное положение в римском государстве иудеев; впоследствии для христиан оно было пробным камнем, когда им приходилось выбирать между верой во Христа и повиновением государству. Насколько, однако, глубоко вкоренилось почитание императоров, видно из того, что даже введение христианства не могло немедленно устранить его; еще Константин, Констант и Валентиниан получили после своей смерти титул divi, хотя и с ограничениями, требуемыми христианской религией.

Период империи был временем процветания самых различных культов. Многочисленные и пышные храмы основывались отчасти на частные средства. Кто не мог построить храм, тот ставил статую, что иногда стоило тоже очень дорого; или же приносили какой-нибудь другой священный дар. Идолослужение особенно процветало в этот период, причем нередко бывало, что изображение отождествлялось с самим божеством. Вблизи храмов часто селились ремесленники и художники, для которых торговля изображениями богов была очень выгодна, как это читаем мы о Димитрии в Эфесе (Деян 19, 23). Роскошь при играх очень умножилась, и появились новые игры. Хотя эти дары и акты культа большею частью относились к императорам или к тем богам, почитание которых было особенно в моде – Асклепию, Серапису, Изиде и т.д., – однако вместе с тем сохранялись и старинные культы, местные культы, служение олимпийских богам, например Юпитеру, деревенским и народным богам. Из многочисленных надписей, а собственно для Греции из известий Плутарха и Павзания, видно, что отчасти удержались еще самые древние и грубые обычаи. Некоторые из первобытных культов получили посторонние оттенки в современном вкусе, например арвальские братья продолжали отправлять культ Dea Dia, но вместе с тем они особенно принимали участие в почитании императоров. Вообще установились такие отношения, что в портовых городах, а также там, где процветали торговля, образование и роскошь, как, например, в Помпее, служили большей частью вновь появившимся чужим богам, между тем как в деревенских местностях с большим постоянством продолжали исполнять старинные обряды.

Международное общение, существовавшее в этот период, имело очень важные последствия для религии. Кстати заметим, что оно вызвало почитание в Риме нового божества, Аппопа, созданного по образцу древних numina. К нему обращались с мольбой об обильном привозе хлеба, особенно из Африки, откуда в это время Рим пополнял свой недостаток в зерновом хлебе. Но важнее, чем образование отдельных божественных личностей, было широкое распространение некоторых культов и соединенной с ними теокразии. Теокразия рано возникла в Риме. Мы уже указывали на это, говоря об идентификации греческих богов с римскими. Но в этом веке появилось еще несколько значительных божеских образов с Востока и теокразия распространилась на все провинции империи. Божества всех национальностей сопоставлялись рядом или признавались за однозначащие. Так, Тацит, за единственным исключением, называет германских богов римскими именами, а Плутарх отождествляет египетских богов с греко-римскими. Еще гораздо более, чем в литературе, такое слияние имело место в жизни. Особенно важное значение для теокразии имели римские лагери, где жили вместе солдаты изо всех провинций и таким образом встречались вместе самые разнородные формы веры и суеверия. Есть многочисленные надписи, вотивные камни, свидетельствующие о том, что римский лагерь сделался средоточием теокразии.

Причины того, что чуждые восточные культы принимались так благосклонно, очень хорошо изложены у Буассье, Фридлендера и др. Это суть преимущественно те же причины, которые и ранее давали повод ко вступлению чуждых богов в пантеон Рима. Они заключались отчасти в недостаточности римской религии, отчасти в присущей ей силе усвоения. Легко видеть, что римская религия не удовлетворяла многим потребностям. В такое время, когда личная жизнь выступила на первый план, душа искала в чуждых культах того, чего не давала ей отечественная религия; казалось, что эти культы гораздо более приближают людей к богам, чем древнеотеческие формы богослужения; жрецы этих религий предлагали сверхъестественные силы, новые средства очищения, таинственные посвящения. Они гораздо более заботились о личных отношениях обращавшихся к ним людей, чем римские sacerdotes, которые с этой стороны не претендовали ни на какое влияние; жрецы иноземных культов импонировали, приковывали фантазию, часто возбуждали чувственность и производили то религиозное возбуждение, которого у них искали. В противоположность простоте римского культа в церемониях восточных культов выступали разного рода чуждые символы, таинства и чудеса. В них искали экстатического подъема духа или же достигали душевного успокоения посредством всякого рода аскетических упражнений. Особенно этим чуждым культам были преданы женщины, хотя, правда, это не всегда делало им честь, потому что храмами нередко злоупотребляли для разного рода непотребств, а чужеземные жрецы являлись в роли сводников. Такое преступление совершено было в 19 г. н.э. в храме Изиды, где жрецы доставили одну почтенную и знатную женщину всаднику, наряженному в виде бога Анубиса. Тиберий строго наказал этот бесстыдный поступок. В том же году он приказал сослать в Сицилию четыре тысячи отпущенников за то, что они заразились египетским и иудейским суевериями. Это был не первый случай мероприятий против египетского культа, проникшего в конце республики даже в Капитолий. Вообще Тиберий энергически действовал против религиозного бесчиния; он ограничил также право убежища в малоазийских храмах, в которых находили безнаказанность многие злодеи; однако же он не в силах был остановить поток, увлекавший весь свет к иноземным религиям. Последние не только давали то, чего не могла дать римская религия, но и присоединялись к ней. Чужеземные жрецы не только не выступали против национальной религии, но и выказывали ей должное уважение, так что с ее стороны не было никакой причины смотреть на чуждые культы как на опасных соперников. С самого начала в духе римской политики было присоединять богов побежденных народов. Римская религия не была ни исключительна, ни нетерпима; поэтому каждый чуждый культ находил свое место в Риме уже готовым. Лишь в том случае, когда какой-нибудь культ признавался опасным для государственного или общественного порядка, это являлось поводом выступить против него враждебно.

Марк Аврелий

Чуждые культы, получившие в Риме большое значение, все произошли с Востока. Такими были: египетские культы, иудейство, а позднее христианство, персидское служение Митре и разные сирийские культы. Теокразия, начавшаяся при первых императорах, а отчасти еще в последнее время республики, достигла своего высшего пункта в III столетии, именно тогда, когда особенно Митра и сирийские боги приобрели свое полное значение. Поэтому хотя они появились еще ранее и Митра встречается в первый раз на памятнике времен Тиберия, но мы скажем о них в связи с религией позднейшего периода. Изложение истории иудейства в это время, так же как и история возникновения и распространения христианства, лежит вне нашей задачи, так что мы лишь при случае будем указывать на пункты их соприкосновения. Следовательно, у нас остаются только египетские культы, вошедшие в Рим еще ранее и бывшие в почете и позже, но которые больше всего распространены были в римском мире в первые два столетия н.э.

Литература и памятники указывают нам на значение египетских культов; почти все авторы этого века упоминают о них очень часто. Ювенал описывает многие черты египетского суеверия. Из пестрой толпы богов, над которой смеется Лукиан, особенно смешными кажутся ему египетские боги со звериными головами. Очень полно и подробно миф Изиды и Озириса обработан у Плутарха, обряды его описаны у Апулея, Metamorph. XL Лафей (Lafaye) подробно описал памятники, как Isium в Помпее, так и великолепные храмы Изиды и Сераписа в Риме. Эти культы не ограничивались портовыми городами Средиземного моря, но надписи свидетельствуют об их широком распространении во всех провинциях государства: в Испании и Галлии, Германии и Норике, Греции и Малой Азии.

Древняя Олимпия. С картины Гертнера

Даже и такие люди II века, которые были недоступны азиатским суевериям, – Плутарх и император Адриан и те вполне признавали служение Изиде. Позже многие императоры были даже ревностными ее поклонниками, как мы это знаем о Коммоде, Каракалле и др. Боги египетского происхождения, которые в культе этого времени занимали столь выдающееся положение, – Изида, Серапис, Гарпократ (Горус), Анубис, особенно два первых. Некоторые из их атрибутов и мифов были заимствованы от древних египтян, но характер их совершенно изменился. Серапис формально заступил место Озириса. Обоих – и его, и Изиду пантеистически признавали за всеобщих богов, Сераписа – в качестве солнца, или бога богов, Изиду – как Великую Мать, отождествляя ее с разными богинями. Они владычествовали над всем: над землей, небом и морем, или даже все это произошло из их тела. От них ожидали защиты, благословения и освящения. Они имели оракулов, и в честь их отправлялись мистерии. Их статуи покрывались жемчугом, их мифы прикрывались аллегорическими объяснениями, как об этом ясно свидетельствует вышеназванный трактат Плутарха. Именно этим универсальным характером объясняется широкое распространение этих богов. Глубокие умозрения наиболее пантеистического направления о сущности божества соединялись с образом Изиды, культ которой в свою очередь поддерживал самые разнообразные суеверия. Служение ей приковывало чувства торжественностью и пышностью своих публичных церемоний и удовлетворяло душу обещанием духовных благ, соответствующих индивидуальным потребностям. Серапис наряду с Асклепием был также великим богом врачевания, а Изида – богиней женщин во всех отношениях; она благословляла брак и воспитание детей, но часто требовала аскетизма, а с другой стороны, она же содействовала чувственному разврату.

Великие церемонии культа Изиды наиболее обстоятельно описаны у Апулея. Первой из них было посвящение, которое служитель богов получал после многих очищений, постов и тяжелых испытаний. Если все это было им выполнено, то жрец публично принимал его в общение с божеством, что сопровождалось символическими обрядами и дорого стоившими торжествами; посвященный становился трижды блаженным, и для него начиналась новая жизнь. Апулей не только описывает обряды посвящения, но и делает при этом попытку анализировать настроение участников мистерий. Два великих ежегодных праздника Изиды праздновались весной и осенью. Один, бывший 5 марта, именно процессия navigium Изиды, праздновался при открытии навигации, покровительницей которой также считалась Изида. Другой начинался 12 ноября и продолжался несколько дней. Это был праздник смерти и воскресения Озириса, выражавший печаль искания и радость нахождения. Кроме того, этим богам ежедневно отправлялась служба в их храмах, а также, как гениям дома, им посвящен был домашний культ. Различные атрибуты культа Изиды: sistrum, или жестяная погремушка, священная вода из Нила для окропления, льняные одежды и специальные запрещения различных видов пищи – имели самые разнообразные значения. Вообще мы видим, что культ Изиды с помощью комбинации древних малоазийских и египетских обрядов, а также обрядов, заимствованных из греческих мистических культов, с новыми понятиями, оказался вполне соответствующим духу этого периода.

Полибий в торжественной процессии переносит прах Филопомена в Мегаполис

Едва ли было когда-нибудь другое время, столь жадное до чудесного, как время римских императоров. Хотя древние узаконения XII таблиц, направленные против магии, не были еще забыты (и, например, Апулей старался оправдаться от подозрений в магии), но, однако, всякие чудодейства и тайноведение процветали как на Востоке, так и в Риме. Чудотворцы вроде Аполлония Тианского уже в I в. пользовались славой и уважением. В Риме разные обманщики находили богатую добычу в легковерии публики, которую обманывали разными штуками. Высшие сословия при императорах поддерживали всякие суеверия и почитали чуждых жрецов, которые совершали мистические освящения и магические церемонии. Употреблялись всякие заклинания и магические средства как для предотвращения зла, так и для получения каких-либо благ и во вред врагам.

И магия, и гадание в древних и в новых формах были очень распространены. Древнеримские ауспиции еще существовали, но их авторитет был уже несколько подорван, и они уже не удовлетворяли потребностям частной жизни. Для этой цели служили sortes – также древнеиталийская форма мантики, пользовавшаяся большим почетом. Древний оракул в Дельфах, замолкший в период времени между Нероном и Траяном, все еще давал ответы, но время его процветания уже прошло, и Плутарх жалуется на его упадок. Взамен того на первый план выступили другие формы мантики, и прежде всего астрология. Восточные предсказатели, обозначаемые в Риме общим именем халдеев, посредством вычисления созвездий и составления гороскопов приобретали деньги и влияние. Никакие меры против этих так называемых matematici и никакие предостережения против их обманов не достигали цели. Уже при Августе Манилий с твердой верой в незыблемость этих вычислений составил свою астрономическую и астрологическую поэму. Рядом с верой в звезды в это время существовала также вера в сновидения. Даже такой неверующий человек, как старший Плиний, не отважился отрицать предзнаменований через сновидения.

Многочисленные примеры доказывают, какое большое влияние имели в то время замечательные сны. Символическое объяснение сновидений развилось в формальную науку, впервые систематически изложенную при Антонинах Арте-мидором в его написанной по-гречески "Онейрокритике". Особенно часто через сны, посредством инкубации, давали свои ответы так же часто посещаемые оракулы, как оракулы Асклепия, Сераписа, Мопсуса и т.п. Большей частью к ним обращались за исцелением. Поразительную картину религиозных безобразий того времени дает нам Лукиан в рассказе об Александре из Абонотейха, обманщике, который учредил прорицающего через сны бога врачевания Асклепия под символом змеи, приобрел себе много приверженцев и даже сумел одурачить Рутилиана, уважаемого римлянина, жившего во время Марка Аврелия.

Сенека

М. Туллий Цицерон

Боги-врачеватели часто были (как, например, Серапис) в то же время и богами смерти. В служении им думали найти напутствие по ту сторону смерти и надежду на будущую жизнь. В символике снов Артемидора понятия исцеления и смерти часто заменяют друг друга. Тогда как платоники усиленно утверждали веру в бессмертие, другие, как, например, Гален, Квинтилиан, Тацит, оставляли вопрос о нематериальности души и ее существовании после смерти нерешенным, Плиний Старший решительно и горячо отрицал бессмертие. Различным воззрениям философов соответствовали различные направления в обществе. Вообще вера в продолжение существования после смерти была жива, и многие мифологические изображения на саркофагах символически изображают судьбу души в загробной жизни. Но в некоторых надгробных надписях есть и материалистические воззрения на жизнь, высказывающие, что надо ею наслаждаться, не заботясь о будущем. Встречаются на гробницах надписи такого рода, как Securitatis somno aeterao, и даже шутливые или неприличные изображения и выражения. Многие надписи содержат утверждение, что со смертью оканчивается земное бытие, а иные приглашают наслаждаться вином и любовью, потому что после смерти ничего уже не будет. Но этим выражениям неверия можно противопоставить гораздо большее число религиозных надгробных надписей и символов. Правда, что некоторые из них, как D(iis) M(anibus) (что встречается даже на христианских гробницах), были условными формулами, поэтому неверующие надписи доказательнее противоположных. Есть и такие, которые не принадлежат ни к той, ни к другой категории, а только говорят о любви близких людей и о печали разлуки.

Оригинальным явлением времен империи были разрешенные еще в I в. сенатским постановлением похоронные товарищества, collegia funeraticia.

Торжество Августа

Это были союзы, состоявшие большей частью из мелкого люда, рабов-вольноотпущенников и т.д. Они обеспечивали своим сочленам, посредством регулярных вкладов с их стороны, общественное погребение в особенно для этого устроенных колумбариях или во всяком случае согласное с обычными правилами. Члены этих похоронных касс имели регулярные собрания, а в праздники общие обеды. Иногда вместе с тем, как cultures Dii, они составляли товарищество для почитания какого-нибудь определенного божества: таков был союз служителей Дианы и Антиноя, возникший при Адриане. Но нам неизвестны в подробности ни организация, ни воззрения этих кругов. Они могли быть очень разнообразны, соответственно разнородности религиозных течений в низших слоях общества. Формой этих узаконенных товариществ могли пользоваться всякие религиозные общества, и, конечно, они оказали также содействие распространению христианства.

Религиозный синкретизм в начале третьего столетия

Если считать, что упадок римской цивилизации и религии начинается со смерти Марка Аврелия, то не следует забывать, что время с этого момента до окончательного падения Римского государства в свою очередь распадается на несколько периодов. Первый фазис развития после беспорядков, наступивших за смертью Коммода и прекращением династии Антонинов, начинается тогда, когда строгим правлением Септимия Севера в государстве был вновь установлен порядок. В правление Септимия Севера и его наследников африканского и сирийского происхождения на первый план выдвинулись провинции. Как в войске, так и в гражданском управлении центр тяжести римского могущества перенесен был в провинции. Еще более, чем в предыдущем периоде, жизнь получила космополитический, а образованность и религия синкретический характер. При дворе императоров и в общественных сферах, центром которых были сирийские правительницы, интересовались наукой и литературой. Около них собирались наиболее выдающиеся люди того времени. Особенно в большом почете были юридические занятия; поэтому время это, ознаменованное трудами многих великих юристов, получило очень важное значение в деле развития римского права. Императоры и их жены обращали свое внимание также на религию. Но прежде чем мы опишем попытки реформ, выходившие из придворных сфер императоров Северовской династии, мы должны несколько подробнее рассмотреть происшедшее в конце второго века распространение восточных культов.

Мы уже ранее упоминали о многих из этих чужеземных культов, в особенности о египетских культах Изиды и Сераписа, которые, будучи введены в Риме еще раньше, имели и в III столетии многих приверженцев. Старые культы тоже продолжали существовать или даже получили большее развитие, как, например, культ каппадокийской Беллоны, который при Коммоде принял особенно кровавый характер. Точно так же и служение фригийской Великой Матери, введенное в Риме еще во время 2-й Пунической войны, только во времена императоров проявило вполне свой развратный и жестокий характер. При императоре Клавдии в первый раз появился в Риме мартовский праздник богини-матери и Аттиса, дикие процессии самооскоплявшихся галлов, разнузданные проявления радости, следовавшие за выражением горя (поэтому 25 марта называлось Hilaria), – все это во II и III вв. все более входило в моду в Риме. Этот фригийский культ Великой Матери отчасти слился с культом сирийской богини из Гиераполиса (Бамбике, Мабог), описанным Лукианом. Тот и другой во всяком случае имели сходный характер, соединявший в себе чувственность и жестокость – качества, отличавшие семитические религии. Если прибавить к этому еще то, что нищенствующие жрецы этих восточных культов занимались всякого рода плутовством, то мы должны будем признать, что обвинение в лицемерии самого худшего сорта, высказываемое Г. Шиллером против этой религии, не преувеличено. Сирийским богам и богиням поклонялись во II и вв. под разнообразными именами; часто какого-нибудь Ваала отождествляли с Юпитером optimus maximus. Так, знаменит был в качестве оракула Ваал сирийского Гелиополиса (Баальбек); Антонин Пий построил ему великолепный храм, как Юпитеру optimus maximus. Точно так же культ бога города Долихе, в Северной Сирии, в качестве долихейского Юпитера optimus maximus, был широко распространен, как это доказывается многочисленными памятниками и надписями. Культ этого бога, снабженного военными атрибутами, был разнесен легионами по самым отдаленным провинциям, и уже при Коммоде он имел свой храм на Авентине. Мы займемся впоследствии почитанием бога Эмезы, откуда Септимий Север, по указанию сновидения, взял себе в жены дочь тамошнего жреца.

За наиболее распространенный из восточных культов этого времени мы должны признать служение Митре, с которым соприкасались наиболее чистые направления и наиболее глубокие требования. Митра был древнеарийский, а впоследствии персидский бог, культ которого распространился по Малой Азии. Римляне ранее всего познакомились с ним во время экспедиции Помпея против киликийских морских разбойников. Однако в I в. культ его встречался в Риме лишь спорадически, и еще Плутарх говорит о нем с презрением, как о варварском суеверии. Но в конце II в. он выступил на первый план; цветущее же время его развития было около 400 года. Многочисленные памятники и надписи доказывают, как широко было распространено служение Митре по всему свету. Особое почитание оказывали этому богу солдаты. Императоры, начиная с Коммода, также ревностно поклонялись ему. В III столетии он сделался главным богом Римского государства. Множество памятников и надписей свидетельствуют о его культе. Чаще всего встречается изображение, на котором Митра представлен в пещере, во фригийской одежде, убивающим своим кинжалом быка. Обе главные фигуры везде одни и те же, но обстановка меняется; иногда к ним присоединяются многие изображения зверей, особенно льва, а также другие декоративные фигуры, иногда же их нет. Относительно значения этих символов можно делать лишь предположения. Несомненно, что по существу своему они очень древни, так как они встречаются уже на древнеперсидских барельефах. Но конечно, в период римского культа Митры они перешли не без присоединения к ним самостоятельных мыслей, рассуждений и чувств. Иногда Митра входил в комбинации с другими богами; конечно, его нельзя, как это часто делалось, прямо отождествлять с Sol invictus, которому праздновали 25 декабря: семитические солнечные боги имели другое происхождение и другой характер. Но Митре придавались качества солнечных богов, а также и других, как, например, Аттиса, Сабация и даже Бахуса. Вообще он был общим покровителем и руководителем, от которого его поклонники всего чаяли. Едва ли какой другой языческий культ больше приблизился к монотеизму, чем служение Митре в Римском государстве, и некоторое время могло казаться, что новые религиозные потребности, возникшие в мире, найдут себе удовлетворение в культе этого бога.

Секст из Херонеи, философ школы стоиков, учитель Марка Аврелия

В культе Митры соединялась также большая часть жертв, посвящений и религиозных таинств этого времени, хотя они и имели различное происхождение. Прежде всего мы упомянем о тавроболиях и криоболиях. Эти виды жертвоприношений имели малоазиатское происхождение и входили в состав культа Великой Матери и Сабация, но не были чужды и культу Митры, чему способствовало, вероятно, представление о Митре, убивающем быка. Жертвоприношение быка или барана имело очистительное и искупительное значение. Подвергающийся очищению сажался в яму, которая сверху закрывалась продырявленными досками, на которые ставилось торжественно украшенное жертвенное животное, бык или баран, и убивалось тут. Кровь, лившаяся на того, кто находился в яме, и составляла для него великое искупительное и очистительное средство. В Италии такого рода жертвоприношения быка появились только в половине II в. и, начиная со времени Коммода, становятся все чаще. Они изображены на многих памятниках, и описанием их мы обязаны церковному поэту Пруденцию. Эти жертвы можно было приносить или за самого себя, один или несколько раз, или за других, заступая их место, даже pro salut imperatoris (за здравие императора), или, как в Лионе, pro statu coloniae (за благосостояние колонии). Вообще религия Митры обладала богатством символических обрядов, из которых некоторые были настолько похожи на христианские, что это приводило в изумление отцов церкви. Способы выполнения этого культа нам не вполне известны. Служение Митре происходило не в больших храмах, а в маленьких, часто подземных, пещерообразных часовнях, где множество символических картин изображали Митру и его священнодействия. Важнейшую часть служения Митре составляли таинства. Служители Митры образовали из себя тайное общество, нечто вроде франкмасонства, в которое новые члены принимались лишь после тяжелых испытаний, аскетических подвигов и символических посвящений. Испытания огнем и водой, кровавые бичевания, голод, жажду, холод – все это сначала должен был претерпеть посвящаемый; случалось даже, что он умирал во время этого посвящения. В частностях мистерий Митры еще многое для нас остается неясным. Так, мы не знаем, через сколько степеней должен был проходить посвящаемый и какое значение имели те имена, которые он получал на различных степенях. Мы читаем о воронах и львах Митры, о воинах, которым присваивались венец и меч, о персах и многих других классах. На высшей степени иерархии стояли отцы, а во главе их – отец отцов. Женщины тоже могли быть принимаемы в эти общины. Из многих указаний, встречаемых у Порфирия и др., мы можем заключить, что этим посвящениям придавались различные символические толкования, так что была и теология, соответствующая культу Митры, которую можно считать за один из видов гностицизма. Но главная цель служения Митре была, несомненно, практическая: душевное успокоение и получение надежды на бессмертие. Во всяком случае оно было в высшей степени способно воспринимать в себя самые различные взгляды и отвечать всевозможным потребностям, вследствие чего оно и господствовало в течение известного времени и в продолжение нескольких веков задерживало решительную победу христианства, также стремившегося к приобретению наследия древнего мира.

Теперь мы обратим внимание на реформаторские попытки императоров из династии Северов. Вместе с Ж. Ревиллем мы можем различить в этом случае три начинания: возрождение неопифагореизма при Септимии Севере, введение Гелиогабалом бога из Эмезы и эклектический культ святых Александра Севера. Как мы уже выше заметили, душою этого движения были сириянки, находившиеся в императорской семье: Юлия Домна, жена Септимия Севера и мать Каракаллы, сестра ее Юлия Меза и две дочери последней – Юлия Соэмиас, мать Гелиогабала, и Юлия Мамея, мать Александра Севера.

Религиозные стремления, бывшие при дворе Септимия Севера, нашли себе выражение в биографии Аполлония Тианского. Юлия Домна поручила одному из окружавших ее остроумных литераторов представить миру образ святого человека; так возникла биография Аполлония, сочиненная Филостратом. Вопрос о том, сколько в этой книге исторически достоверного материала, решается различно; но они не имеет важного значения. В литературе кое-где имеются случайные и не имеющие большой цены указания на то, что в I в. жил чародей, происходивший из Тианы, в Каппадокии. Филострат только сделал из этой неясной фигуры носителя тех мыслей, которые занимали в то время окружавшее его общество. Его произведение, хотя по форме своей и близкое к греческим романам и заключающее в себе многочисленные приключения, было, однако, предназначено не для легкого чтения, а, напротив, имело вполне серьезную, практически-религиозную цель. Оно имело в виду дать миру изображение святого, божественного человека, сделать его предметом религиозного почитания и таким образом наглядно выразить характерные черты истинной религии.

Цицерон

Мы, конечно, не можем здесь передавать всех многочисленных приключений и рассказов о путешествиях Аполлония по всем странам до концов света, составляющих содержание восьми книг Филострата. Мы укажем лишь вкратце на главные черты. Аполлоний уже раньше отличался аскетическими подвигами и следовал пифагорейскому образу жизни: носил льняную одежду, воздерживался от мясной пищи и во всем соблюдал чистоту. С молитвою обращался он к солнцу, и в этой характерной черте мы узнаем дух сирийской принцессы, вдохновившей автора на сочинение этой книги. Этот же солнечный культ Аполлоний нашел и у брахманов в Индии, у которых он прожил четыре месяца. На горе брахманов Аполлоний был посвящен их главою Ярхасом в самую высшую мудрость, до которой не достигли другие воззрения, даже и греческие. Эта мудрость состояла в теоретическом учении о переселении душ, о сотворении мира высшим богом, о происхождении греческих богов из Индии, но еще более в духовных способностях, так как брахманы предвидели будущее, исцеляли больных и вообще проявляли божественные силы. Таким образом, в общении с брахманами Аполлоний достиг высшей степени религиозной жизни; когда он после того отправился в Египет к гимнософистам, то уже не мог от них ничему более научиться и ничего более приобрести. Замечательно, что, в то время как Аполлоний постоянно дает доказательства своего сверхчеловеческого знания и могущества, в его биографии особенно отчетливо отрицается подозрение о магии. Филострат вовсе не желает, чтобы его героя считали за волшебника; враждебное отношение к нему Элевсинского гиерофанта, жрецов Трофония и многих других, считавших его за магика, было вполне основано на недоразумении. Если он знал и мог делать больше других людей, то этим он был обязан только своей высшей чистоте. Добродетельный человек получает божественные свойства; этому он научился и это видел на опыте, живя на горе у брахманов. Кое-где проглядывает метафизическое толкование в том смысле, что особая сила, которой обладал Аполлоний, имела божественное происхождение, но основная мысль, очевидно, другая: Аполлоний был божественным человеком; не богом, но божественным, потому что он был совершенно мудрым, чистым и добродетельным. Проявляя все эти качества, он путешествовал по разным странам, исцеляя и благословляя и даже оказывая влияние на историческую судьбу государства, так как он предсказал возвышение будущих императоров.

При рассмотрении книги Филострата для нас всего интереснее вопрос об ее отношении к христианству. В биографии Аполлония нигде не упоминается о христианстве, но в ней нередко встречаются несомненные подражания евангельским рассказам о чудесах или рассказам из жизни апостола Петра. Было ли у Филострата намерение вести борьбу против христианства, подобно тому как столетием позже Гиероклес возвышал тианского святого, противопоставляя его Христу? Невероятно, чтобы он имел такую тенденцию. В обществе, группировавшемся вокруг сирийских правительниц, не было неприязни к христианству. Поэтому и в биографии Аполлония проявляется близость к нему. Хотя христианство и не называется, но краски для изображения святого человека берутся из Нового Завета. Нужно было создать чистый, возвышенный, духовный, жизненный образ; для этого пользовались всякого рода материалом.

Внутренний вид и разрез Римского Пантеона в его нынешнем состоянии, мало измененном против прежнего

Основные черты его были даны пифагорейским образом жизни и сирийским солнечным культом. За высший идеал признавалась индийская мудрость. Все нечистые элементы отбрасывались, как, например, кровавые жертвы, египетский культ животных, даже многие греческие представления, в особенности же магия. Правда, опыт этот не имел большого и прочного успеха. Аполлонию был воздвигнут великолепный храм в его родном городе Тиане, и Каракалла был ревностным его почитателем. Александр Север включил его в число своих святых, наряду с Орфеем и Христом.

Еще менее долговечен был культ сирийского солнечного бога, принесенного в Рим Гелиогабалом. Сын Юлии Соэмиас Бассиан был красивый мальчик, всецело преданный культу этого бога, имя которого он наконец и сам принял, и чувственному разврату. Когда солдаты возвели его на трон, то он тотчас же установил исключительный культ бога, жрецом которого он был и который на монетах носит название Deus Sol Elagabal. Относительно того, что значит имя Елагабал, мнения до сих пор расходятся; достоверно одно, что бог Эмезы признавался солнечным богом. Его символом был черный камень, может быть аэролит, который по приказанию Гелиогабала перенесен был в Рим. Там император процессиями и всякого рода праздниками чествовал своего бога, служение которому составляло его единственный интерес. Хуже всего при этом были оргии и чувственный разврат, который Гелиогабал выставлял на вид с неслыханным даже в Риме бесстыдством. В течение короткого времени римский трон занят был древним духом сирийской религии. Но это опьянение продолжалось недолго – скоро наступила реакция: Гелиогабал и его мать были убиты во время восстания, возбужденного для собственной защиты его двоюродным братом, вступившим на престол под именем Александра Севера. Камень сирийского бога был возвращен в Эмезу. Там он продолжал пользоваться божеским поклонением, но владычество его в Риме уже более не восстановлялось.

При Александре Севере синкретические стремления того времени выразились всего яснее. Он был благочестивый и вполне достойный уважения человек, обладавший всеми добродетелями частного человека, но не правителя. Он почитал всех богов: участвовал в Гиляриях Великой Матери и в жертвоприношениях в Капитолии, почитал одинаково служителей Изиды и иудеев, намеревался построить храм Христу, но ауспиции отечественной религии, в которую он верил, удержали его от этого. Замечательно, что свое личное благочестие он обращал не на великих богов, но на обожествленных людей, которым он ежедневно поклонялся в своем дворце. Это был род языческого культа святых. Император молился своим предкам и некоторым divi из своих предшественников в качестве богов-покровителей, а затем величайшим благодетелям человечества: Аврааму, Орфею, Христу, Аполлонию Тианскому, Александру Великому и, кроме того, второстепенным святым, какими были, например, Цицерон, Виргилий. Общая терпимость этого правления простиралась также и на христиан – они пользовались уважением и симпатией людей, окружавших императора, и даже его самого и его матери; Маммея имела даже свидание со знаменитым Оригеном в Цезарее и была так расположена к христианам, что отцы церкви хвалили ее благочестие и добродетель. Конечно, и император, и его мать были очень далеки от того, чтобы через присоединение к христианству отказаться от своих воззрений. Но достоверно известно, что христиане при Александре Севере владели недвижимым имуществом и свободно избирали своих епископов. Не все, однако, одобряли эту свободу, и юрист Ульпиан счел нужным составить сборник эдиктов, ранее изданных против христиан.

Религиозное движение, бывшее во время сирийской династии, замечательно не столько по отношению к введенным новым культам, сколько по отношению к потребностям, которые им были порождены. Это было время терпимости и универсализма, когда понимание божественного приближалось к монотеизму, но при этом искали идеал святости и хотели начертать образ божественного человека. Таким образом, все с различных сторон работали для христианства, которое в первый раз нашло себе признание в общественной жизни при помощи синкретической политики.

Конец язычества

Теперь мы сделаем краткий обзор времени между смертью Александра Севера (235) и смертью Феодосия Великого (395). Эти полтора столетия опять разделяются на два периода, разграничивающей линией которых служит Константин Великий. История этого времени большей частью разрабатывалась христианскими историками церкви. Но пути христианства и язычества так перепутались, что правильное изображение их составляет необыкновенно сложную задачу. Религиозная политика все более и более выступает на первый план и почти с каждой переменой правления изменяется в зависимости от различных влияний. Тем не менее история этой религиозной политики, которая попеременно благоприятствует то язычеству, то христианству, а в IV в. – то церкви, то еретикам, еще не составляет самого важного; гораздо важнее было бы проследить, как распространялось и развилось христианство, в то же время приспособляясь к существующему порядку; но мы не имеем в виду излагать эту историю; наша задача состоит лишь в том, чтобы сопоставить даты, относящиеся к концу язычества.

В периоды, описанные ранее, противоречие между христианством и язычеством не выступало еще резко. Преследования при Нероне, Траяне, Марке Аврелии и Септимии Севере были лишь местные и преходящие, а в конце этого времени на христианство была распространена общая терпимость, и казалось, что и оно под защитою императоров получит прочное положение. Во второй половине III в. эти отношения изменяются, и с этого времени до Константина преследования получают более общий, систематический характер, так что хотя они по временам и сменяются покойными периодами, но затем снова начинаются. Максимин Фракиянин, Деций, Валериан, Аврелиан и, наконец, в особенно жестокой степени Диоклетиан и Галерий были преследователями христиан. В этих преследованиях особенно отражалось настроение войска. Жестокими преследователями были полководцы этого времени, как Максимин и Деций, проникнутые духом солдатчины и отчасти не благоволившие к образованности. В войске особенно живо сохранялись как вера, так и суеверие; в военное время особенно чувствовалась потребность в защите богов; потому главные культы этого времени, как, например, служение Митре, всего более были распространены именно между солдатами; а так как христиане всегда проявляли нерасположение к военной службе, то ненависть к ним легионов от этого еще более усиливалась; конечно, преследования христиан не настолько уж стремились к совершенному их уничтожению, как это часто говорится у христианских писателей; многие известия ясно указывают на то, что смертные приговоры не были общей мерой и что часто строгое исполнение эдиктов смягчалось снисхождением.

Римское государственное жертвоприношение (Suove taurulia). Лувр, Париж

На не всегда нравственно чистый состав христианского общества преследования действовали очищающим образом, потому что некоторые ложные христиане или полухристиане отпадали, а прочие укреплялись примерами мученичества. Таким образом, на рубеже III и IV столетий христианство было уже великой силой, и властитель, желавший бороться с ней, должен был опасаться поднять волнение во всем мире. На эту борьбу осмелились Галерий и Диоклетиан, но их языческий фанатизм не мог уничтожить христианства, а только усилил христианскую ревность, и тот государь, который вышел победителем из этого смутного времени, сделался христианином.

В этом периоде язычество не произвело никакого нового культа, который бы имел важное значение. Жертвы приносились в Капитолии и в часовнях Митры, продолжалось почитание божественных императоров и римских, египетских и других богов, нам уже известных, а более всего солнца, как это доказывается многими монетами. На Востоке в IV в. преимущественно процветал культ Тихе (Tyche). Она была главной богиней Константинополя, и в других главных городах также были большие храмы, посвященные этой богине.

Последняя серьезная попытка оживить язычество была сделана философией. Это была неоплатоническая философия, главным представителем которой в III в. был Плотин. Родство неоплатонизма с гностицизмом должно быть отмечено, хотя, впрочем, оно часто преувеличивалось. Эти направления сходны в том, что оба они старались достигнуть истины путем чистого мышления и религию основать на философии; они сходились также и во многих частностях как в доктрине, так и на практике. Но относительно некоторых главных пунктов учения они шли по совершенно различным путям. В особенности они различались тем, что гностицизм принял в себя гораздо более восточных элементов. Хотя последнее часто утверждалось и относительно неоплатонизма, но по крайней мере этого нельзя сказать о Плотине. Та философская традиция, к которой он примыкал, исходила от Платона и Аристотеля, и к ней он присоединил стоические мнения. Плотин был одним из самых замечательных мыслителей и оказал продолжительное влияние на духовное развитие человечества; он учил в Риме с 244-го и умер в 270 г. Его ученик Порфирий описал его жизнь и в шести эннеадах издал его сочинения.

Проблема, над разрешением которой работал неоплатонизм, состояла в объяснении множественности из единства и в утверждении принципа трансцендентальности Бога, но так, что возникновение и дальнейший ход мировой жизни являлись проникнутыми божественным началом. Но описание действительно величественного здания, возведенного для этой цели Плотином из стоических и платонических понятий, относится к истории философии. Здесь же отметим только те религиозные направления, развитию которых способствовало это построение. Строго проведенный дуализм между Богом и миром должен был повести в религии к мистическому, а в нравственности к аскетическому направлению. Бог превыше мира; он недоступен познанию, он не имеет свойств, он даже превыше бытия; таково было в первый раз ясно выраженное основание мистики. Человек достигает высочайшего лишь в состоянии экстаза, которое, по-видимому, было известно и самому Плотину; нравственность стремится убить чувственность посредством аскетических упражнений и очищений и отрешиться от человеческого, чтобы получить участие в божественном. По необходимости эта философия должна была между Богом и миром вставить известное число посредствующих существ, в которых народные верования могли узнать прежних богов и демонов. Таким образом, хотя неоплатонизм и основывал свое учение на чистой мысли, но он не терял из виду и религиозных интересов. Легко понять, что это направление соответствовало потребностям того времени. Мистический мрак, в который было облечено божество, близость божественных сил и посредствующих существ, религиозные упражнения, очищения, возбуждения, которые считались в этой сфере за благочестие, – все это соответствовало духу III и IV вв. Неоплатоники старались сохранить неизменным народное содержание религии, внеся в него теплоту и глубину новых идей, но не действуя на нее разлагающим образом. Политеизм был спекулятивно обоснован, мифы объяснены посредством философии, обряды сохранены, а религиозные упражнения очень рекомендовались. Это направление по преимуществу заключило тесный союз с магией и прорицанием, так как оно признавало возможность и действительность тайных сил в природе и человеческой душе и объясняло мантику взаимной связью всех вещей и симпатическими воздействиями.

Ученик Плотина, Порфирий, и ученик этого последнего, Ямвлих, еще более, чем их учитель, обратились к религиозной практике. От Порфирия остались четыре книги De abstinentia ("Воздержание от животной пищи"), в которых он дает этическое основание своему вегетарианскому образу жизни, иллюстрируя его обширным, очень ценным для нас материалом, собранным из разных писателей. Кроме того, он написал пятнадцать книг против христиан, в которых он говорит о личности Христа с большим уважением, чем Цельз в "Полемике", но нам известны только некоторые отдельные положения из Порфирия, случайно упоминаемые, потому что самая книга потеряна. С Ямвлихом и его сирийской школой неоплатонизм совершенно перешел на сторону народного суеверия в ущерб своему философскому достоинству. Впрочем, приписываемая Ямвлиху книга о египетских мистериях, по-видимому, неподлинная. Однако до V в. высшее светское образование, безусловно, направлялось неоплатонизмом. Неоплатоники имели свое главное место в Афинской высшей школе; там мы встречаем вместе учителей и учеников, таких, как Либаний и Юлиан, будущий император, и многих, обратившихся в христианство и считающихся в числе отцов церкви. В этой школе в V в. учил Прокл, которого вследствие его энциклопедического знания философских традиций справедливо называли схолиастом греческих философов. Неоплатонизм также процветал в других главных городах: так, в Александрии, в начале V в., его последней великой представительницей была Гипатия, которая умерла, растерзанная монахами, как жертва, принесенная христианской грубости языческой образованностью.

Умирающий галл. Мраморная статуя III в. до н.э.

Мы видели, какими средствами язычество пыталось удержаться в борьбе против возрастающего христианства и как оно враждебно действовало против него; теперь мы должны указать главные черты, в которых проявилась в этом периоде христианизация мира. Древний мир отличался религиозной терпимостью, и Римская империя склонна была давать место всем культам. Если же по отношению к христианству она отступала от этого правила, то это происходило вследствие того, что, с одной стороны, во время общественных бедствий в Риме чернь и войско требовали искупления посредством преследования врагов богов, а с другой – что сами христиане часто старались уклониться от исполнения своих гражданских обязанностей; тем не менее правительство постоянно возвращалось к прежней терпимости. Во второй половине III в. явилось еще то основание, что христианство стало все больше признаваться силою в государстве. Первый признавший это официально тотчас после гонений Валериана был Галлиен. В 260 г. он признал за христианами право собраний и обеспечил им право землевладения. Конечно, это было не более того, чем церковь фактически пользовалась и раньше, но все-таки официальное признание права на защиту закона после предшествовавших гонений имело большое значение. Правда, последующие императоры, а именно Галерий и Диоклетиан, снова отняли у церкви эту защиту, но тем не менее был проложен тот путь, по которому впоследствии пошел еще далее Константин. В сущности Миланский эдикт (312 г.) не предоставил христианам ничего больше, кроме того, что они уже имели при Галлиене: поставил их под покровительство закона. Константин отменил прежние эдикты, грозившие наказаниями христианам, и старался обеспечить равные права в государстве как христианству, так и язычеству. Отношение его к религиозным делам всецело определялось политической точкой зрения: он сознавал силу христианства и счел благоразумным заключить союз с иерархически организованной церковью. При этом он был очень далек от мысли поставить христианство на степень исключительной государственной религии или в какой-нибудь мере поступиться в религиозных делах своими собственными верховными правами в пользу христианской иерархии. Он не только не восставал против язычества, но формально признавал его. Так, он сохранил за собой титул pontifex maximus и продолжал возводить в divi своих предшественников; при объявлении Константинополя столицей им были совершены языческие церемонии; он требовал от христианских епископов, чтобы они не оскорбляли язычников в их верованиях, и даже в последние годы своего правления подтвердил привилегии языческих коллегий. Только против тайных культов, угрожавших нравственности, он принимал репрессивные меры, да в некоторых местах он отобрал у храмов их богатые сокровища. Но уничтожение язычества вовсе не входило в его намерения; скорее он желал установить такое положение вещей, чтобы государство сохраняло нейтралитет относительно разных вероисповеданий. Вначале он только в этом смысле и вступался за права христианской церкви. В течение некоторого времени он как будто желал сгладить религиозные различия, подведя их под некоторый вид бесцветного деизма. Но затем в продолжение всего своего правления он все более и более сближался с христианством. Церковные споры, сначала донатизм, а потом арианизм, очень озабочивали его, и по его распоряжению был созван первый собор в Никее. Но он всегда сознавал свою верховную власть. "Если бы епископы вздумали обращаться с этим государем так, как впоследствии Амвросий с Феодосией Великим, то он снял бы с них головы" (Г. Шиллер). Несомненно, однако, что христиане получали первенствующее положение при его дворе, особенно в последние годы его правления, и что он сам находился под их влиянием; он воспитывал своих детей в христианской вере, а в последний год своей жизни и сам крестился. Таким образом, хотя Константин не уничтожил язычество и не сделал христианство государственной религией, но он отнял у первого его исключительные права, а со второго снял связывавшие его цепи. Своим нейтральным отношением он предоставил ход дела его естественному развитию, в результате которого нельзя уже было сомневаться.

Сыновья Константина продолжали по отношению к язычеству политику своего отца. Эдикт 353 года, которым Констанций прекратил жертвоприношения и закрыл языческие храмы, не следует понимать в том смысле, что принадлежность к язычеству сделалась наказуемой. После него, как и раньше, языческие обряды продолжали существовать и исполняться даже публично. Только против особенно демонстративных проявлений язычества и против магии и тайного чародейства принимались более строгие, репрессивные меры.

В царствование Юлиана наступила кратковременная (361-363 гг.) реакция в пользу язычества. Настоящего преследования христиан при Юлиане не было, а скорее при нем тоже господствовала терпимость. Он желал держаться философского спокойствия и беспристрастия, что, впрочем, трудно удавалось такому нервному человеку с такой сильной фантазией. Он имел в виду нравственное возрождение язычества на основании учения неоплатонизма; в частностях же его задача едва ли и самому ему была вполне ясна. Против христиан он выставлял напоказ свое языческое благочестие, особенно в христианской Антиохии: строил храмы и оделял их дарами, старался вновь оживить мистерии и оракулы. Но было уже поздно. Рассказывают, что когда он хотел заставить вновь говорить дельфийский оракул, то посланный его получил такой ответ: "Передай кесарю, что уж давно великолепное здание лежит во прахе; Феб не имеет ни крова, ни прорицающего лавра, ни говорящего источника, потому что смолкла говорящая вода".

Во второй половине четвертого столетия язычество уже потеряло под собой почву, и попытка Юлиана только ясно показала, как мало в нем оставалось способности жизни. Во многих местах, где Юлиан восстановил языческий культ, не оказывалось ни жрецов, ни верующих. Последнее прибежище себе язычество нашло между грубым деревенским населением, отчего и получило название паганизма (pagus деревенское поселение). Только в Риме оно еще удержалось в высшем обществе и в сенате. В этом отношении интересна судьба статуи Виктории, пользовавшейся величайшим почетом и которой приносились жертвы в самом здании сената. Констанций в 357 г. велел ее удалить. Знатные римляне не могли легко перенести удаление изображения, на которое они смотрели как на некоторого рода палладиум; в следующее десятилетие оно было снова возвращено и потом опять унесено. Когда в 384 г. Грациан еще раз отменил его почитание, то его эдикт подал повод к последней вспышке древнего красноречия, когда Симмах от имени большинства сената говорил в защиту языческого верования. Однако языческая партия в римском сенате уже давно настолько потеряла всякое значение, что не могла не только остановить движения, обусловленного требованиями времени, но даже и временно задержать его.

После неудачной попытки Юлиана настало, по-видимому, время произнести смертный приговор умиравшему язычеству. При многих императорах христианство пользовалось терпимостью, при Константине и его сыновьях оно достигло равноправности; теперь уже его епископы требовали себе государственной власти и применения силы государства против язычников и еретиков. Однако же государственная власть не сразу пошла навстречу этим требованиям. Наследник Юлиана Валентиниан отменил, правда, многие из распоряжений своего предшественника; но он был слишком государственным человеком для того, чтобы пожертвовать церкви нейтралитетом государства относительно религий, а вместе с тем и своей властью. Поэтому он вообще по отношению к язычеству держался терпимости; только безнравственные культы были запрещены под страхом наказания. Правление его было идеалом языческого историографа этого времени Аммиана Марцеллина, писавшего в Риме около 309 г. Аммиан был человек, склонный к терпимости, но не всегда свободный от суеверия; его история представляет первостепенный источник для этого времени; вместе с Симмахом он является одним из видных представителей того направления, которое было в языческом обществе конца IV в.

Последний решительный удар язычеству нанес Феодосий Великий. Его ревностью к вере воспользовался, еще более воспламенив ее, умный и властолюбивый епископ Миланский Амвросий. Сомнительно, чтобы Феодосий с самого начала имел в виду уничтожение язычества. На первый раз он только существенно ограничил языческие культы, установив строгие наказания за переход в язычество, как за отречение от веры. Но эдикт 392 г. отменил вполне и повсюду всякий языческий культ. Храмы подверглись разграблению; местные власти должны были всюду преследовать языческий культ, и христиане могли действовать против него, ничем не стесняясь. Так исчезло язычество, не проявив сколько-нибудь серьезного сопротивления. Все свои жизнеспособные элементы оно передало христианству, которое, получив богатое наследие греко-римских идей и образов, с тем большим успехом могло исполнить свое всемирно-историческое предназначение.