Мой хозяин рябой. Говорят, что до Реставрации рябые были в моде, но сейчас, когда заключен Японо-английский союз, рябые лица представляются несколько старомодными. Количество рябых в наше время изменяется обратно пропорционально росту народонаселения, и в ближайшем будущем рябые вовсе исчезнут. Этот вывод сделан на основании медицинской статистики, против которой даже я, кот, ничего не могу возразить. Не знаю, сколько рябых проживает сейчас на земном шаре. В пределах, доступных моему наблюдению, среди кошек и котов нет ни одного, а среди людей — один-единственный. И как это ни печально, этот один-единственный рябой — мой хозяин.

Каждый раз, когда я гляжу на лицо хозяина, я думаю: и как он еще может с такой невероятной наружностью свободно дышать воздухом двадцатого века? Не знаю, в прежние времена он, возможно, был бы даже популярен, но теперь, когда всем рябинам было приказано переместиться на руки, его рябинам должно быть стыдно упрямо удерживать позиции на носу и на щеках. Полагаю, было бы хорошо убирать их с лица насильно, если это только возможно. Наверное, рябым это тоже неприятно. Впрочем, не исключено, что в наше время политических кризисов рябины поклялись во что бы то ни стало держаться на лицах до тех пор, пока не остановится солнце. А если это так, то относиться к ним с пренебрежением непозволительно. Более того, рябины, пожалуй, достойны всяческого уважения, как сообщество дырок, непримиримых по отношению к моде. И их единственным недостатком является то, что они нечистоплотно выглядят.

Когда хозяин был маленьким, на улице Ямабуси в районе Усигомэ жил знаменитый доктор, знаток китайской медицины, Сохаку Асада. Он всегда пользовался паланкином, но после смерти доктора его приемный сын и наследник сменил паланкин на рикшу. Возможно, когда умрет этот приемный сын, его наследник заменит китайское лекарство гогэнтан аспирином. Ведь даже во времена старца Сохаку считалось неприличным разъезжать по Токио в паланкине. В паланкине разъезжают консервативные слепцы, свиньи, которых доставляют на станцию, чтобы погрузить в вагоны, и доктор Сохаку. Рябины на физиономии хозяина устарели так же, как и паланкин. И прискорбно видеть, как хозяин, упрямство которого не уступает упрямству старого доктора — знатока китайской медицины, ежедневно отправляется преподавать английский язык, выставив напоказ всему свету свои рябины, ожидающие остановки солнца.

Взобравшись на кафедру со своей физиономией, усыпанной памятниками прошлого века, он, таким образом, не просто преподает, но вдобавок еще дает своим ученикам великое наставление. Без всяких усилий, не тратя ни единого слова, он растолковывает ученикам великую проблему «Влияние рябин на физиономию», вместо того чтобы опровергать тезис «Обезьяна имеет руки». С того дня, когда среди преподавателей исчезнут люди, подобные моему хозяину, ученикам придется для разрешения проблемы отношения рябин к физиономии бегать по библиотекам и музеям, тратя на это столько же времени и энергии, сколько тратится в наши дни на изучение быта древних египтян. С этой точки зрения рябины хозяина исполняют свой долг молча и незаметно.

Впрочем, хозяин вовсе не имел это в виду, когда усеял свою физиономию оспенными болячками. Он действительно делал прививку оспы. К несчастью, болячки, образовавшиеся после прививки на руке, вдруг перекинулись на лицо. В те времена он был невинным младенцем и, естественно, чесал где чесалось. В результате физиономия у него приобрела такой вид, словно по ней разлилась вулканическая лава. Он совершенно испортил то, что получил в наследство от родителей. Хозяин иногда рассказывает жене, каким красивым мальчиком, прекрасным, как жемчужина, был он до прививки. Он хвастается, что был таким красавчиком, что у храма Каннон в Асакуса на него заглядывались даже европейцы. Возможно, что так оно и было. Жалко только, что не осталось ни одного свидетеля этому.

Итак, какую бы пользу ни приносили рябины, уродство остается уродством, и хозяин, повзрослев, ощутил это в полной мере. Он попытался избавиться от уродства, применяя для этого всевозможные средства. Но рябины — не паланкин старца Сохаку, и от них не избавишься с такой же легкостью. Они до сих пор отчетливо выделяются на лице хозяина. Хозяин настолько озабочен этим обстоятельством, что каждый раз на прогулке считает рябые лица. В его дневнике подробно записано, сколько рябых он встретил за день, были это мужчины или женщины, где это было — у фабрики на Когавамати или в парке Уэно. Он убежден, что Лучше других знает все, что касается рябых. Однажды его посетил приятель, вернувшийся из Европы, и хозяин задал вопрос: «Послушай, а среди европейцев есть рябые?» Приятель довольно долго размышлял, склонив голову, и наконец ответил: «Да почти что нет». — «Как так почти? — настаивал хозяин. — Ну хотя немного-то есть?» Приятель зевнул и сказал: «Бывают, конечно, но только среди бродяг и нищих. Среди образованных людей я что-то не встречал рябых». Тогда,хозяин произнес: «Угу… Вот оно что! Значит, совсем не то, что у нас в Японии».

По предложению философа хозяин отказался от драки с «Ракуунканом», закрылся в кабинете и предался размышлениям. Возможно, он внял рекомендации философа совершенствоваться в пассивности и добивается, сидя в позе созерцания, успокоения духа. Но заметных результатов это не приносит — человек он малодушный и сидит очень уж мрачно, заложив руки за пазуху. На мой взгляд было бы лучше, если бы он продал свои английские книги и поучился у гейш веселым песенкам. Но разве этот дурак послушается совета кота? Пусть же делает что хочет, а я покидаю его и не зайду к нему несколько дней.

Сегодня как раз седьмой день. Некоторые йоги утверждают, что для достижения совершенства им достаточно семи дней. Они поджимают под себя ноги и с огромной энергией принимаются за дело. Зная это, я потихоньку побрел с веранды к дверям кабинета, чтобы поглядеть, жив ли еще мой хозяин.

Кабинет хозяина находится в южной части дома. На солнечной стороне установлен громадный стол. Нет, сказать просто «громадный стол» недостаточно. Он действительно громаден — два метра в длину и метр в ширину при соответствующей высоте. Сделан он, конечно, на заказ. Это уникальный предмет, который может служить и столом и кроватью, изготовленный после длительных переговоров в ближайшей мебельной мастерской. Зачем хозяину такой большой стол, почему он решил на нем спать, я не спрашивал и не знаю. Возможно, он завел у себя этот неудобный предмет, поддавшись мимолетному желанию, а может быть, в данном случае имело место явление, которое наблюдается у некоторых психически неуравновешенных людей, — объединение в одну идею двух совершенно несовместимых понятий, в данном случае — объединение в одном предмете стола и кровати. Как бы то ни было, идея эта весьма эксцентрична. Но при всей своей эксцентричности стол обладает существенным недостатком — он совершенно бесполезен. Я как-то видел, как хозяин, пытаясь перевернуться на этом столе с бока на бок, скатился на веранду. Насколько мне известно, после этого случая стол уже больше не служил кроватью.

Перед столом лежит сплющенный дзабутон из муслина. В муслине зияют дыры, прожженные папиросой. Вата, торчащая из дыр, почернела. А человек, который, почтительно согнувшись, сидит на этом дзабутоне спиной ко мне, — это мой хозяин. Концы его серого от грязи оби ниспадают ему на пятки. Недавно я попробовал поиграть с этими концами оби и получил оплеуху. Дотрагиваться до оби нельзя ни под каким видом.

Что, он все еще размышляет? Я вспомнил поговорку об индюке, подкрался сзади и взглянул на стол. На столе что-то ослепительно блестело. Я заморгал, изумился и взглянул еще раз. Тут я понял, что блеск исходил от зеркала, которое двигалось по столу. Но что делает хозяин с зеркалом в своем кабинете? Обычно зеркало находится в ванной. Только сегодня утром я видел это зеркало в ванной. Я говорю «это зеркало», потому что другого в доме нет. По утрам после умывания хозяин причесывается перед ним. Может показаться странным, что такой человек, как хозяин, причесывается. Но при всей своей неряшливости со своей головой он обращается весьма бережно. За все время моего пребывания в этом доме он даже в самую страшную жару не стригся под машинку. Волосы у него всегда длиной не менее двух вершков. И он не только делает аккуратный пробор с левой стороны, но еще взбивает кок справа. Не исключено, что и это один из признаков начинающегося психического расстройства. На мой вкус такая щегольская прическа не идет к этому столу, но вреда она никому не приносит, а потому никто против нее не возражает. Сам же хозяин необычайно гордится своей прической. Однако оставим прическу в стороне. Что же касается вопроса, почему он носит длинные волосы, то на это есть особая причина. Дело в том, что рябины не только усеяли его физиономию, но уже давным-давно изъели и его черепную коробку. И если он острижется под машинку, как это делают все люди, дюжины рябин окажутся на поверхности. И никакими средствами не удастся их разгладить. Правда, такой вид может считаться даже элегантным — как будто светлячки мелькают среди высохших веток, но это не по вкусу хозяйке. Да и то правда, не стоит обнаруживать свои недостатки, если их можно скрыть под длинными волосами. Если бы было можно, хозяин, несомненно, тем же самым способом скрыл бы рябины и на лице. Следовательно, нет никакой необходимости тратиться на стрижку волос, которые растут совершенно даром, и оповещать на весь мир, что у тебя рябая голова. Вот почему хозяин отпустил длинные волосы. А при длинных волосах возникает необходимость в проборе. А это обстоятельство, в свою очередь, влечет за собой необходимость глядеться в зеркало. Вот почему у нас в ванной висит зеркало. Причем, повторяю, оно у нас единственное.

Но если зеркало, которое должно находиться в ванной, очутилось в кабинете, то это можно объяснить либо тем, что оно заболело раздвоением личности, либо тем, что в кабинет его принес хозяин. Если предположить последнее, то напрашивается вопрос: с какой целью он это сделал? Возможно, зеркало необходимо для совершенствования в пассивности. В древности один ученый посетил знаменитого мудреца йога и увидел, что тот усердно полирует кусок черепицы. «Что это вы делаете?» — осведомился ученый. «Да вот пыхчу изо всех сил, — ответил мудрец. — Хочу сделать зеркало!» Ученый изумился и сказал, что при всей святости и мудрости йога ему все же не изготовить зеркало из черепицы. «Вот как? — воскликнул мудрец и захохотал. — Ну что же, тогда бросим это дело. — Затем он заявил ученому: — А ты вот сколько книг ни читай, святым мудрецом все равно не сделаешься». Возможно, хозяин краем уха слыхал об этом происшествии, взял из ванной зеркало и вертит его теперь перед своим лицом. «Дело принимает опасный оборот», — подумал я и стал смотреть, что будет дальше.

Хозяин, ничего не подозревая, продолжал с необыкновенным вниманием разглядывать это единственное в доме зеркало. Вообще, предмет, именуемый зеркалом, — весьма коварная штука. Я слыхал, что для того, чтобы смотреться в зеркало глубокой ночью при свете единственной свечи одному в обширной комнате, требуется большая храбрость. Как-то раз дочь хозяина поднесла зеркало к моему носу, так я настолько перепугался, что трижды обежал вокруг дома. Даже днем страшно так упорно глядеться в зеркало, как это делает мой хозяин. Собственное лицо может показаться ужасным. А ведь хозяин и так не из красивых. Прошло немного времени, и хозяин пробормотал себе под нос: «Действительно, физиономия безобразная». То, что он признал собственное уродство, достойно всяческой похвалы. Вел он себя, однако, как сумасшедший. Еще немного, и собственное безобразие устрашит его. Я надеялся, что он вот-вот скажет: «Ох, как жутко!» Но он не сказал. Человек, который не понял того, что он явился жертвой злодеяния, не может быть назван человеком, испытавшим много горя. А человек, которому не довелось пройти через такие испытания, не способен избавиться от мирской суеты. Сказав: «Действительно, физиономия безобразная», — хозяин вдруг ни с того ни с сего надул щеки и хлопнул несколько раз по ним кулаком. Возможно, это было какое-то заклинание. Тут я вспомнил, что где-то уже видал такое лицо с раздутыми щеками. Основательно поразмыслив, я понял, что это было лицо нашей служанки О-Сан. Поскольку уж пришлось к слову, рекомендую вашему вниманию физиономию О-Сан. До чего же она раздута. Недавно кто-то принес хозяину в подарок из храма Анамори-Инари фонарь, сделанный из рыбы-пузыря; так вот, лицо О-Сан такое же раздутое, как этот фонарь. На нем Даже не видно глаз. Правда, рыба-пузырь кругла, а физиономию О-Сан распирают угловатые кости, вследствие чего она напоминает шестиугольные часы, страдающие водянкой. Представляю себе, как бы рассердилась О-Сан, если бы услыхала это! Ну, будет об О-Сан. Вернемся к хозяину. Как я сказал, он похлопал себя по надутым щекам и пробормотал опять вслух: «Если растянуть кожу таким образом, рябины не будут видны». Затем он повернулся щекой к свету и опять поглядел в зеркало. «А так они прямо в глаза бросаются. Анфас как будто меньше заметно. Странно». Он, по-видимому, был очень удивлен этим обстоятельством. Он отставил зеркало от себя на расстояние вытянутой руки. «А вот на таком расстоянии совсем незаметно. А когда расстояние слишком близкое — никуда не годится… Впрочем, не только с лицом так бывает, — сказал он, просияв, — но и с любыми вещами». Потом он вдруг поставил зеркало набок и состроил чудовищную рожу, стянув всю физиономию, — глаза, подбородок, брови — к кончику носа. Зрелище было пренеприятное, и он, видимо, сам понял это, потому что пробормотал: «Ну что за ядовитая харя!» — и поспешно принял нормальный вид. «Нет-нет, это никуда не годится». Он поднес зеркало вплотную к лицу и стал подозрительно вглядываться в свое изображение. Он погладил указательным пальцем свой крошечный нос, затем с силой надавил пальцем на промокашку, лежавшую на столе. На промокашке появилось сальное пятно. Он устроил настоящее представление. Очищенным от сала пальцем он вывернул нижнее веко правого глаза и с большим мастерством скорчил рожу, именуемую в просторечье «бэкканко». Я не совсем понимал, для чего все это делается — то ли в целях исследования рябин, то ли он играет с зеркалом в гляделки. Хозяин — человек крайне неуравновешенный, и настроение его меняется прямо на глазах. Впрочем, при достаточно доброжелательном и глубоком толковании можно наверное утверждать, что он выкидывает перед зеркалом все эти хитроумные коленца с целью познания самого себя и совершенствования духа. Ведь что бы человек ни изучал, изучает он в конечном итоге самого себя. Слова «небо и земля», «горы и реки», «дни и месяцы», «звезды и планеты» — все это лишь иные названия человека, его «я». Только собственное «я» является достойным объектом изучения. Если бы человек смог вырваться из собственного «я», оно бы в тот же момент исчезло. А кроме «я», никто изучать это «я» не станет. Да это и невозможно, даже если бы нашелся охотник изучать чужие «я» или предоставить свое «я» для изучения другим. Потому-то герои древности все становились героями только благодаря собственным стараниям. И если бы можно было познавать свое «я» при помощи других людей, то можно было бы насыщаться говядиной, которую ест другой человек. Корпеть над законами, изучать пути справедливости, не выпускать из рук книги — все это не больше чем средства утверждения, а вовсе не познания своего «я». Моего «я» не может быть в законах, изданных другими, в путях справедливости, открытых другими, в целых кипах первосортной исписанной бумаги. А если и может, то это будет всего лишь призрак моего «я». Впрочем, в некоторых случаях призрак, вероятно, лучше, чем ничего. Нельзя отрицать, что иногда можно за тенью прийти к сущности. Чаще всего тень неотделима от сущности. И если хозяин возится с зеркалом из этих соображений, — значит, он человек понимающий. Так-то лучше, нежели корчить из себя ученого, зазубрив изречения античных философов.

Являясь закваской для самодовольства, зеркало в то же время является ядом для гордости. С одной стороны — нет другого такого инструмента, который бы так распалял в дураках тщеславие и страсть к роскоши. В двух третях случаев, когда из мании величия губили себя и других, виновато зеркало. И как некоему врачу, который во времена французской революции изобрел усовершенствованную машинку для отделения голов, так и человеку, который впервые изготовил зеркало, было, вероятно, неприятно вспоминать о своем изобретении, просыпаясь по утрам. С другой стороны — тот, кто утратил к себе любовь, у кого сломлена воля, никогда не решится взглянуть в зеркало. Слишком страшно. Он с ужасом задает себе вопрос: как он мог с такой физиономией гордо прожить до сегодняшнего дня, да еще называть себя человеком? Тот момент, когда человек обнаруживает собственное безобразие, есть самый благодатный момент в его жизни. Никто не заслуживает большего уважения, чем дурак, осознавший, что он глуп. Перед ним должны склонить головы все великие люди. Он сам будет презирать себя и смеяться над собой, в то время как остальные станут оказывать ему почести. Мой хозяин не такой мудрец, чтобы обнаружить свою глупость, взглянув на себя в зеркало. Но он достаточно справедлив, чтобы понять, что делают рябины с его физиономией. Осознание физического уродства явится ступенью к осознанию нищеты духовной. В этом можно не сомневаться. А впрочем, возможно, на этот путь его натолкнул философ.

Так размышляя, я продолжал наблюдать за хозяином, который, не замечая меня, высунул язык во всю длину, сказал: «Глаза налились кровью, катаракта, наверное», — и принялся тереть указательными пальцами воспаленные веки. Вероятно, веки сильно чесались, но нельзя же тереть их так грубо, если они и без того красные! Пройдет немного времени, и глаза у него загниют, как у соленого леща. Ну вот, так я и знал. Когда хозяин раскрыл глаза, они у него были затянуты туманом, словно зимнее небо на севере. Правда, глаза у хозяина никогда не были особенно ясными. Они всегда настолько мутны, что трудно отличить роговицу от белков. И как постоянно бродит в тумане его дух, так и глаза его беспомощно болтаются в глубине орбит. Говорят, что это следствие каких-то ненормальностей в утробном развитии, а может быть, осложнений после прививки. В младенческом возрасте его часто пользовали ивовыми червями и красными лягушками, но все усилия матери пропали даром, его глаза и по сей день остаются такими же мутными, какими были при рождении. Я же считаю, что дело здесь не в утробном развитии и не в прививке. То обстоятельство, что глаза его пребывают в печальном мире гнойной мути, следует отнести за счет сумеречного состояния его мозга. По той же причине пребывает во мраке его душа, а это не может не оказать влияния на весь его облик. Мать даже не подозревала, сколько хлопот доставит ей дитя. Как не бывает дыма без огня, так не бывает глупого человека без мутных глаз. Глаза являются зеркалом души. Ну, а душа у хозяина дырява, как тэмпосэн: и глаза его тоже как тэмпосэн: при всей своей величине ничего не стоят.

Теперь хозяин принялся щипать усы. Его усы никогда не умели себя вести. Каждый волос рос по-своему, как ему заблагорассудится. Хотя мы превозносим индивидуализм, а все же обладателю усов неприятно, если волоски в усах капризничают и не желают слушаться. Вот и хозяин в последнее время всеми силами тщится привести в порядок свои усы, как следует вымуштровать их. Усердие его не пропало впустую, так как с недавних пор волоски начали как будто приноравливаться друг к другу, причем дело дошло до того, что если раньше усы у хозяина просто росли, то теперь он может гордо сказать, что усы он отпускает. Усердие хозяина растет с каждым днем, а коль скоро в отношении усов он питает честолюбивые замыслы, то утром и вечером, каждую свободную минуту занимается их муштровкой. Его сокровенная мечта — отрастить усы, гордые и воинственные, а-ля кайзер. Поэтому для него не имеет значения, как растет каждый отдельный волосок. Он захватывает их в пучок и беспощадно закручивает кверху. Усам, вероятно, приходится нелегко. Ведь иногда бывает больно даже их обладателю. Но на это и существует муштра. Хотят того волоски или нет, хозяин знай крутит их кверху. Со стороны такое занятие может показаться пустой прихотью, но сам хозяин считает его важнейшим делом своей жизни. Так наставник старается всеми силами развить таланты своих учеников, чтобы потом иметь право гордиться плодами своего труда. Поэтому не стоит упрекать хозяина за его заботы об усах.

Едва хозяин усердно и прилежно занялся муштрой усов, как из кухни явилась многоугольная О-Сан. Она объявила, что прибыла почта, и просунула в кабинет свою всегда красную руку. Хозяин, ухватившись правой рукой за ус, а левой сжимая зеркало, повернулся к двери. Узрев усы, имевшие такой вид, словно им приказали встать вверх ногами, служанка немедленно умчалась на кухню и, навалившись животом на кастрюли, принялась хохотать. Хозяин, однако, даже глазом не моргнул. Отложив зеркало, он неторопливо распечатал первое письмо. Оно было изготовлено в типографии и гласило:

«Привет. От души поздравляю вас с последними счастливыми событиями. Наши доблестные воины, одерживая победу за победой, добились мира в японо-русской войне. К настоящему времени большая часть воинов уже вернулась под приветственные крики „бандзай“ на родину. С этой радостью не может сравниться никакая другая радость. Когда был объявлен высочайший манифест о войне, наши доблестные воины на долгие месяцы отправились за десятки тысяч ри на чужбину, где терпели холод и зной, преодолевали невыносимые трудности и отдавали все свои силы на благо отечества. Деяния их незабвенны и будут прославлены в веках. В нынешнем месяце возвращение армии на родину заканчивается. Наше общество, представляя население нашего района, устраивает сего двадцать пятого числа банкет в честь победителей господ офицеров и солдат нашего района, общим числом более тысячи человек, а также в утешение родных погибших на поле брани. Этим мы желаем хотя бы в какой-то мере выразить нашу благодарность воинам. Полагаю, настоящий банкет сделает честь нашему обществу. Просим вашего согласия. Примите и прочее. Привет».

Отправитель был аристократом и титулованной особой. Хозяин сунул письмо обратно в конверт и отложил в сторону. Кажется, жертвовать на банкет он не собирается. Не так давно он пожертвовал несколько йен в пользу голодающих Тохоку и теперь перед каждым встречным распространяется о том, что с него взяли пожертвование. Однако известно, что пожертвования не берут, их вносят. Ведь не воры же на него напали! Нет, на мой взгляд, хозяин не такой человек, чтобы дать деньги на основании какого-то письма. Пусть даже его просит об этом титулованная особа. И пусть даже деньги нужны для того, чтобы приветствовать армию. Не знаю, впрочем, как бы он поступил, если бы ему приставили нож к горлу. С точки зрения хозяина, прежде чем приветствовать армию, следует приветствовать самого себя. А уж поприветствовав самого себя, можно приветствовать других. Видимо, хозяин, пока у него бывают неприятности с завтраками и ужинами, собирается оставить честь приветствий на долю титулованных особ. Хозяин взял второе письмо и сказал: «Ого, это тоже отпечатано в типографии!»

«Поздравляю вас с процветанием в эти осенние холода. Как вам известно, в течение нескольких последних лет наша школа из-за помех, чинимых кучкой карьеристов, пребывала в плачевном состоянии. Но мы осознали, что причины бедствия заключаются в нас самих, обсудили наши ошибки и, словно рожденные заново, принялись бороться за честь школы. Теперь мы наконец смогли своими силами изыскать достаточные средства для постройки нового школьного здания, о котором давно мечтали. Средства эти заключены в книге, изданной нашим иждивением под названием „Секреты портняжного мастерства“. Мы, недостойные, написали эту книгу с безграничным старанием на основе многолетнего изучения основных законов и правил указанного мастерства. Мы намерены распространить эту книгу по невысокой цене, с тем чтобы получить прибыль, долженствующую пойти на постройку нового здания. Примите мои извинения, но нам всегда казалось, что вы собирались сделать пожертвования в фонд постройки. Прошу вас приобрести эту книгу хотя бы для того, чтобы подарить вашей прислуге. Просим вашего согласия. Самая высшая женская школа кройки и шитья в великой Японии. Директор школы Синсаку Нуида. Припадаю к вашим стопам и молю».

Пробежав глазами это почтительное письмо, хозяин с холодным выражением лица швырнул его в мусорную корзину. Жаль, что припадания к стопам и моления г-на Синсаку не возымели никакого влияния на хозяина. Теперь третье письмо. Третье письмо заключено в необычайно яркий красно-белый конверт. Посредине конверта размашистым почерком начертано: «Тигру Тинно Кусями-сэнсэю, лично». Не могу поручиться, что из этого конверта сейчас вылезет Отафуку, но на вид он просто великолепен. Посмотрим, что в нем.

«Если я создал небо и землю, то я одним духом могу выпить воду из Сихэ. Если небо и земля создали меня, то я всего лишь пылинка. Но как бы то ни было, и в том и в другом случае я прочно связан с небом и землей… Человек, впервые употребивший в пищу трепанга, достоин восхваления за смелость. Человека, впервые отведавшего рыбу-пузырь, надо уважать за храбрость. В съевшего трепанга войдет дух Синрана, в отведавшего рыбу-пузырь войдет дух Нитирэна. А такой тип, как Кусями-сэнсэй, ничего не желает знать, кроме протухшего уксуса и мисо. Я еще не видел человека, который бы стал героем вселенной, пожирая протухший уксус и мисо. Да предаст тебя ближайший друг. Да возненавидят тебя родители. Да бросит тебя любовница. Да не будешь ты никогда богатым. Да лишишься ты в один миг всех титулов и поместий. Да покроются плесенью знания, что ты хранишь в своей голове. На что ты надеешься? На что рассчитываешь в небе и на земле? На бога? Бог — это глиняный истукан, вылепленный измученным человеком. Это окаменевший навоз человеческого отчаяния. Спокойствием называется состояние, когда надеются на невозможное. Сквернословя и болтая всякую чушь, бредет к могиле пьяница. Кончается масло, и гаснет светильник. Что ты сможешь оставить после себя? Сиди же над своей кормушкой, Кусями-сэнсэй, ты недостоин моих поучений… Ничто не страшно, если не считать человека человеком. Но как смеет ополчаться на мир тот, кто не считает человека человеком и не считает себя собой? Кажется, мужи, достигшие вершин власти и величия, не считали людей людьми. Но почему тогда ты меняешься в лице от злости, когда другие не признают в тебе человека? Меняйся в лице сколько угодно, дурак!… Считая себя человеком и не признавая людей в других, недовольный выходит из себя и мечется в судорогах. Эти судороги называются революцией. Но революцию делают не недовольные. Ее в великой радости творят великие мужи. В Корее много женьшеня. Почему ты не пьешь женьшень? Обитающий в Сугамо Страж Небесной Справедливости. Кланяюсь повторно».

Г-н Синсаку припадал к стопам и молил, а этот тип только кланяется, да и то повторно. В общем, пользуется тем, что это письмо — не просьба о пожертвованиях. Зато оно совершенно непонятное. Оно достойно того, чтобы его отвергли в любом журнале. Я уж было подумал, что хозяин, известный сумеречным состоянием своего мозга, изорвет этот листок в клочья, но нет, он перечитывал его вновь и вновь. Кажется, он считает, что в этом письме есть какой-то скрытый смысл, и решил во что бы то ни стало доискаться до него. В мире существует много непонятных вещей, но нет ничего, в чем нельзя было бы найти какой-то смысл. Пусть фраза будет необычайно трудна — сделайте вид, что вы ее поняли, и она легко поддастся толкованию. Назовите человека дураком или умным, и все моментально станет на свои места. Мало того, скажите, что человек — это свинья или что человек — это собака, и такие утверждения не вызовут никаких трудностей для толкования. Можете сказать, что гора низкая. Ничего не произойдет особенного, если вы скажете, что вселенная тесна. Сойдут даже утверждения, что ворона бела, Комати — безобразна, мой хозяин — благородный муж. И потому можно найти смысл даже в таком бессмысленном письме, если захотеть истолковать его соответствующим образом. Особенно если за дело берется такой человек, как мой хозяин. Ведь он без зазрения совести толкует выражения на совершенно незнакомом ему английском языке. Как-то один из учеников спросил его, почему «гуд монинг» говорят даже в плохую погоду, и хозяину пришлось размышлять над ответом семь дней. А когда его спросили, как будет по-японски «Колумб», он погрузился в раздумье на трое суток. Такие люди из каждой фразы могут извлечь любой смысл, для них вполне закономерны выражения типа «протухший уксус и мисо являются героями вселенной» и «выпив корейского женьшеня, надо устроить революцию». Спустя некоторое время хозяин разобрался — видимо, по методу «гуд монинг» — в этом труднейшем наборе слов и начал восторгаться. «Какой глубочайший смысл! Сразу видно, что человек много занимался философией! Блестящая эрудиция!» Из этих его слов сразу явствует, что он глуп, но если поразмыслить, то станет ясно — кое в чем он все-таки прав. Хозяин всегда восторгается непонятным. И не только хозяин. Считается, что в непонятном скрыто то, что недоступно дураку, и что неясное пробуждает в человеке возвышенные чувства. Поэтому простые смертные говорят о непонятном с таким видом, будто все понимают, а ученые преподают понятное по возможности непонятно. Судите сами, профессора, читающие в университетах непонятные лекции, пользуются почетом и славой, а тех, кто все объясняет понятно, не уважает никто. Итак, хозяин проникся почтением к автору письма, потому что письмо непонятно, потому что основную идею письма ухватить невозможно, потому что в нем беспорядочно перемешались трепанги и навоз отчаяния. Хозяин отнесся к письму с благоговением по той же причине, по которой последователь Лао Цзе почитает «Книгу этики», конфуцианец — «Книгу предвидения», йоги — «Книгу прошедших путь». Но все-таки люди не успокаиваются, если им что-то совершенно непонятно, поэтому они принимаются за произвольное толкование непонятного и делают вид, что все понимают. С древних времен принято делать вид, что понимаешь непонятное. Хозяин аккуратно свернул письмо, написанное великолепным почерком, положил его на стол, сунул руки за пазуху и погрузился в размышления.

В этот момент из передней донесся громкий голос: кто-то просил разрешения войти. Судя по голосу, это был Мэйтэй, но с каких пор Мэйтэй просит разрешения? Хозяин слышал голос, однако не двинулся с места и продолжал сидеть, засунув руки за пазуху. Видимо, он считает ниже своего достоинства выходить в переднюю, ибо я еще ни разу не видел, чтобы он поднялся навстречу гостю. Между тем служанка только что ушла в лавку за мылом, а хозяйка сидела в уборной. Что же, мне, что ли, выходить встречать гостя? Не желаю. Тогда гость потерял терпение, влетел в коридор и принялся одно за другим раздвигать в комнатах сёдзи. Уж на что хозяин хорош, а гость еще лучше. Было слышно, как скрипнули фусума в гостиной, и наконец гость появился в кабинете.

– Что за шутки? Чем ты занимаешься? Ведь к тебе же гость!

– А, это ты? — спокойно сказал хозяин.

– Что значит «а, это ты»? Неужели трудно было откликнуться? Дом словно вымер.

– Гм… Я здесь думал кое о чем.

– О чем бы ты ни думал, а откликнуться мог!

– Пожалуй, что и мог бы.

– Как всегда непробиваем.

– Видишь ли, с недавних пор я занимаюсь совершенствованием духа…

– Ну и чудак! Каково же будет гостям, если ты до того усовершенствуешь свой дух, что перестанешь откликаться? Прямо в дрожь бросает от твоей невозмутимости! Я же не один к тебе пришел. Я к тебе такого гостя привел! Вставай, пойдем, я вас познакомлю!

– Кого это ты привел?

– Увидишь, пойдем. Он очень хочет тебя видеть.

– Кто?

– Да не все ли тебе равно — кто? Идем!

Хозяин проворчал: «Опять, наверное, дурака валяешь», — поднялся, не вынимая рук из-за пазухи, вышел в коридор и направился в гостиную. В гостиной лицом к токонома величественно восседал на циновке какой-то старичок. Хозяин немедленно извлек руки из-за пазухи и опустился на циновку возле самого входа. Но старик сидел лицом к токонома, а хозяин — за его спиной, глядя ему в затылок. Естественно, в таком положении было очень неудобно обмениваться приветствиями. Между тем известно, что люди старого поколения всегда очень щепетильны, когда дело касается церемоний.

Старичок указал на токонома и сказал, обращаясь к хозяину: «Пожалуйте сюда». Еще три года назад хозяин считал, что в комнате можно садиться где заблагорассудится. Но потом кто-то прочитал ему лекцию о токонома, из которой выяснилось, что некогда токонома была тронным местом. Отсюда хозяин сделал вывод, что токонома предназначены исключительно для посланцев императорского двора, и больше никогда не приближался к этому месту. Тем более ему не хотелось подойти к токонома теперь, когда прямо перед ней восседал незнакомый старец.

Хозяин в замешательстве не мог выговорить ни единого слова приветствия. Он склонил голову и повторил слова гостя:

– Пожалуйте сюда.

– Нет, — ответствовал старик. — Тогда я буду лишен возможности приветствовать вас подобающим образом. Уж пожалуйте, прошу вас.

– Нет, тогда я не… э-э… Пожалуйте, прошу вас, — сказал хозяин.

– Вы своей скромностью повергаете меня в ужасное затруднение. Я оказываюсь в неловком положении. Пожалуйста, без стеснения, прошу вас.

– Своей скромностью… Повержен в ужас… Как-нибудь… — хозяин, побагровев, принялся мямлить, словно рот у него был набит картошкой. Видимо, совершенствование духа не пошло ему на пользу. Мэйтэй-кун с улыбкой наблюдал за всем происходящим из-за фусума. Затем это ему надоело, и он сказал:

– Да ладно, иди уж. Ты так прилип к порогу, что мне и сесть некуда. Давай, не робей!

Он толкнул хозяина вперед. Делать нечего, хозяин приблизился к токонома.

– Кусями-кун, это мой дядя из Сидзуока, о котором я тебе часто рассказывал. Дядя, это Кусями-кун.

– Наконец-то я имею честь лицезреть вас, — сказал старик. — Мэйтэй пользуется вашей благосклонностью, и я тоже, недостойный, давно мечтал побеседовать с вами. К счастью, сегодня мы проходили неподалеку от вашего дома, и я решился навестить вас, чтобы принести свою благодарность за ваше благостное внимание к Мэйтэю. Прошу вас, не откажите в любезности побеседовать со мной и не лишайте меня своих милостей в будущем.

Старик произнес этот монолог в старинном стиле без единой запинки. Кажется, никогда раньше мой необщительный и угрюмый хозяин не сталкивался с такими благовоспитанными старцами. И если уж он с самого начала пришел в замешательство, то теперь, когда его обдали потоком таких приветствий, он позабыл и про корейский женьшень, и про разукрашенный конверт. С большим трудом он выдавил из себя весьма странный ответ:

– Я тоже… Я тоже… Собирался посетить… Прошу благосклонности…

Тут он приподнял голову и украдкой взглянул на гостя. Но старичок по-прежнему склонялся в низком поклоне, а посему хозяин тоже поспешил уткнуться лбом в циновку.

Выдержав паузу, старик поднял голову:

– В прежние времена у меня здесь был дом, и я долго жил в столице у ног сегуна. Но в дни Переворота я надолго уехал отсюда, а когда вернулся, то обнаружил, что совершенно не узнаю столицу. Если бы не Мэйтэй, не знаю, что бы я стал делать. Хоть и говорят, что все в мире меняется, но все же род сегуна триста лет…

Видимо, Мэйтэй счел, что старик несет чепуху, и перебил его:

– Род сегуна, дядя, несомненно, хорош, но и эпоха Мэйдзи тоже превосходна. Наверное, в те времена не было Красного Креста?

– Не было. Ничего похожего на Красный Крест не было. И такая штука, как лицезрение великого князя — это тоже возможно только теперь. В наше время великим князьям не поклонялись… Вот и я по долголетию своему сподобился посетить сегодняшнее собрание да еще услышать голос его высочества великого князя. Так что теперь можно было бы и умирать.

– Уж и то хорошо, что увидели Токио после такого перерыва. Знаешь, Кусями-кун, ведь дядя специально приехал из Сидзуока на конференцию Красного Креста. Мы только что были в парке Уэно на этой конференции, а на обратном пути зашли к тебе. Видишь, он в сюртуке, который недавно заказал себе у Сиракия.

Действительно, дядя был в сюртуке. Но сюртук был совершенно не по мерке. Рукава слишком длинны, борта отстают, спина вся в складках. И он явно жмет дяде под мышками. Я думаю, что даже нарочно сшить такой скверный сюртук очень трудно. Вдобавок белый воротничок отстегнулся от рубашки, и каждый раз, когда дядя поднимает голову, кадык просовывается между воротничком и рубашкой. При этом трудно разобрать, рубашке или сюртуку принадлежат черные шелковые отвороты. Но сюртук еще куда ни шло, терпеть можно. А вот полюбуйтесь на эту старинную самурайскую прическу! Я стал искать глазами железный веер, о котором часто рассказывал Мэйтэй. Аккуратно сложенный веер лежал возле старика. Между тем хозяин пришел наконец в себя и обратил свое усовершенствованное внимание на одежду старика. Он был немало удивлен, потому что никак не ожидал, что Мэйтэй способен говорить правду. А то, что он увидел, было значительно красочнее рассказов Мэйтэя. Если рябины хозяина могут служить наглядным пособием для изучения истории, то самурайская прическа и железный веер старца имели в этом смысле гораздо большую ценность. Хозяину очень хотелось побольше узнать о железном веере, но прерывать беседу было неучтиво. Поэтому хозяин задал обычный вопрос:

– Народу, вероятно, было много?

– Страшно много. И все таращили на меня глаза. В нынешние времена люди стали не в меру любопытны. В старину этого не было.

– Да, конечно, в старину ничего подобного не было, — ответил хозяин, будто сам был стариком. Не подумайте только, что хозяин притворяется всеведущим. Просто эта реплика неожиданно возникла в его охваченном вечными сумерками мозге.

– И знаете, — продолжал старик, — все глазеют на мой «шлемокол».

– Наверное, он очень тяжел, этот ваш веер.

– Попробуй возьми в руки, — предложил Мэйтэй. — Он тяжелый. Дядя, разрешите ему попробовать.

Старик сказал: «Сделайте одолжение», — с натугой поднял веер и передал его хозяину. Кусями-сэнсэй некоторое время держал веер так, как паломники в храме Куроданэ в Киото держат меч Рэнсёбо, а затем сказал: «Действительно», — и вернул веер гостю.

– Все почему-то называют этот предмет железным веером. Но он ничего общего с веером не имеет. Это же шлемокол.

– Гм… А к чему он, позволительно будет спросить?

– Колоть шлемы. А когда враг от удара валился без памяти на землю, его добивали. Шлемоколами пользовались со времен Кусуноки Масасигэ…

– А что, дядя, этот шлемокол принадлежал Масасигэ?

– Нет. Не знаю, кому он принадлежал. Знаю только, что он очень старинный. Очень возможно, что он сделан во времена Кэмму.

– Не знаю, как насчет Кэмму, — объявил Мэйтэй, — но он доставил немало хлопот Кангэцу-куну. Знаешь, Кусями-кун, сегодня мы по дороге зашли в университет и осмотрели физическую лабораторию. И знаешь, все магнитные приборы там с ума посходили, потому что шлемокол железный. Вот шуму там было!

– Шлемокол здесь ни при чем, — сказал старик. — Это железо времен Кэмму, у него добрый характер, вреда оно не приносит.

– Железо есть железо, характер тут ни при чем. Вы же слыхали, Кангэцу-кун сам об этом сказал.

– А, Кангэцу… Это тот, что полировал стеклянный шар? Жаль, мог бы заниматься каким-нибудь более серьезным делом.

– Да, конечно, но ведь это и называется исследованием. Как только он отшлифует свой шар, сразу станет большим ученым.

«Отшлифует шар и станет ученым? Да ведь это каждый дурак может. И я тоже так бы мог, — подумал я. — И даже такой дурак, как хозяин». В Китае тех, кто занимался подобным делом, называли ювелирами, и это не считалось почетной профессией. Мне очень хотелось, чтобы хозяин согласился с моим мнением.

– Да, да, — согласился хозяин.

– Все эти нынешние науки, — сказал старик, — эмпирические, и на первый взгляд они могут показаться полезными. Но когда доходит до дела, они ни на что не пригодны. В старину было не так. Профессия самурая состояла в том, чтобы рисковать жизнью, поэтому он должен был беспрестанно совершенствовать свой дух, дабы не растеряться в опасный момент. А это потруднее, нежели шлифовать какой-то там шар или тянуть какую-то проволоку.

– Да, да, — почтительно согласился хозяин.

– Ну, — сказал Мэйтэй, — то, что вы называете совершенствованием духа и противопоставляете шлифованию шариков, — всего-навсего праздное ничегонеделание с руками за пазухой.

– Вовсе нет. Не такое это простое дело. Мэн-цзы называл его необходимым освобождением духа. А Шао Кан-цзе учил, что сие есть духа необходимое освобождение. А буддист монах Тюхо предлагал добиваться неизменности и неотступности духа. Все это не так-то просто постигнуть.

– Я никогда не постигну этого. Прежде всего я так и не понимаю, что вообще нужно делать.

– А читал ли ты книгу монаха-йога Такуана «Дух недвижный и богоподобный»?

– Нет. Даже не слыхал никогда.

– Где место духа? Если дух обращен на дела врага, то попадает он в сети дел врага. Если на меч врага, то в сети меча врага. Если на истребление врага, то в сети истребления врага. А если на свой меч, то в сети своего меча. А если на защиту от гибели, то в сети защиты от гибели. А если на позу человека, то в сети позы человека. Короче говоря, сказано: нет места духу.

– Как вы все хорошо помните, дядя. Замечательная память. Это ведь очень длинный отрывок. Кусями-кун, ты что-нибудь понял?

– Да, да.

– Не правда ли? — обрадовался старец. — Где место духа? Если дух обращен на дело врага, то попадает он в сети дел врага. Если на меч врага…

– Кусями-кун все это отлично знает, дядя. В последнее время он основательно занимается у себя в кабинете совершенствованием духа. Он уже так отделал свой дух, что не замечает, когда к нему приходят гости.

– О, это достойно всяческого уважения. Тебе бы тоже следовало попробовать вместе с ним.

Мэйтэй хихикнул.

– У меня нет времени на такие штучки. Вы, дядя, полагаете, что раз вы сами ничем не заняты, то и другие бездельничают.

– Но ты же действительно бездельничаешь…

– В том-то и дело, что безделье заключает в себе много дел.

– Да, но ты слишком рассеян, тебе надо совершенствоваться. Кстати, есть еще поговорка: среди дел найдутся свободные минуты. А твою поговорку… Безделье заключает в себе много дел… Нет, впервые слышу. Как вы считаете, Кусями-сан?

– Да, я тоже, кажется, никогда не слышал.

– Ха-ха-ха! Ну, если вы двое против меня одного, то я сдаюсь. Да, кстати, дядя, не желаете ли полакомиться токийским угрем? Я могу свести вас в «Тикуё». На трамвае доедем быстро.

– Угря бы хорошо попробовать, но… Нет, я обещал, что буду сегодня у Суихара. Так что я должен попросить у хозяина извинения и откланяться.

– А, Сугихара? Крепкий этот дед, правда?

– Не Сугихара, а Суихара. Ты всегда так. Нельзя уродовать имена людей. Нужно быть внимательным.

– Но пишется же Сугихара?

– Пишется Сугихара, а произносится Суихара.

– Вот странно!

– Ничего странного. В Японии издавна существует у иероглифов чтение мёмоку. Вот, например, иероглифы «червяк» читают «мимидзу». Почему? А потому, что слово «мимидзу» означает «не имеющий глаз». То же самое с лягушкой. Иероглифы «лягушка» читают «каэру»…

– Ну и ну…

– Если убить лягушку, она переворачивается на спину. Потому и читают «каэру», что значит «перевернуться». Только провинциал прочитает иероглифы «Суихара» как «Сугихара». Скоро над тобой будут смеяться.

– Так вы сейчас к этому самому Суихара поедете? А я что буду делать?

– Если хочешь, оставайся здесь. Я отправлюсь один.

– А вы доберетесь?

– Пешком, конечно, было бы трудно. Но я возьму рикшу прямо отсюда.

Хозяин немедленно послал О-Сан за рикшей. Церемонно попрощавшись, старик удалился, нахлобучив котелок на свою самурайскую прическу. Мэйтэй остался.

– Это твой дядя? — спросил хозяин.

– Это мой дядя.

– Да, да, — произнес хозяин и задумался, сидя на дзабутоне, засунув руки за пазуху.

– Ну, чем не герой? Иметь такого дядю — одно удовольствие. Куда его ни приведи — он везде вот так. А ты, наверное, удивился?

– Нет, не очень.

– Ну, если ты и теперь не удивился, — значит, тебя ничем не проймешь.

– В твоем дяде есть нечто величественное. И всяческого уважения достойны его настояния на совершенствовании духа.

– Хм… Достойны уважения? Смотри, отстанешь ты от времени, как и мой дядя, годам к шестидесяти. Лучше воздержись, ничего хорошего в этих проповедях старины нет.

– Ты все боишься отстать от времени. А знаешь, бывают обстоятельства, при которых старое предпочтительнее нового. Во-первых, современная наука движется все дальше вперед, и конца этому не видно. От такого движения мы никогда не получим удовлетворения. А вот восточные науки пассивны, и в этом есть глубокий смысл. Ведь они учат совершенствовать сам дух! — И хозяин принялся излагать взгляды философа, словно свои собственные.

– Ого, вон как ты заговорил! Это уже пахнет Яги Докусэном!

Хозяин спохватился, услыхав это имя. Дело в том, что философ, который недавно посетил «Логово дракона» и, дав хозяину наставления, спокойно удалился восвояси, был как раз Яги Докусэн-куном. И реплика Мэйтэя подействовала на хозяина, как щелчок по носу.

– А ты когда-нибудь слыхал о теориях Докусэна? — осторожно, чтобы не попасть впросак, осведомился хозяин.

– Еще бы! Его теории известны вот уже десять лет, с тех пор как он учился в университете, и они нисколько не изменились за это время.

– Теории меняются не так-то просто. Возможно, как раз хорошо, что его взгляды неизменны.

– Докусэн-то и существует благодаря поддержке таких, как ты. И фамилия у него — Яги — очень удачна. Яги значит козел, и борода у Докусэна совершенно козлиная. Она у него тоже сохранилась с университетской поры. Произошел с ним такой случай. Однажды он явился ко мне и остался ночевать. Тут он принялся распространяться об этой своей теории пассивности. Долбит и долбит одно и то же. Я говорю ему: «Давай спать». Нет, он отвечает, что спать не хочет, и продолжает свое. Я уж не знал, что делать. Наконец говорю: «Если ты не хочешь спать, то я хочу». Насилу его уложил. Но не тут-то было. Ночью откуда-то появилась крыса и укусила Докусэна за кончик носа. Такой шум поднялся! Разглагольствовать о философии Докусэн умеет, но сам относится к жизни совсем не по-философски. Шумит, кричит, пристал ко мне, чтобы я что-нибудь предпринял. Объявил, что крысиный яд может распространяться на все тело. Чтобы как-нибудь отделаться от него, я решил прибегнуть к обману и наклеил ему на нос бумажку с комочками риса.

– Как?

– Я ему сказал, что это лучший заграничный пластырь, что его недавно изобрел знаменитый немецкий врач, что индусы пользуются им при укусах змеи и говорят, что он хорошо помогает, и так далее. В общем, сказал ему, что теперь все пройдет.

– Ага, ты уже тогда умел искусно обманывать?

– Ты ведь знаешь, какой Докусэн простак. Он поверил, совершенно успокоился и захрапел. И смешно же было на следующее утро смотреть, как у него из-под пластыря на козлиную бороду свисает нитка! Ты когда его видел в последний раз?

– Неделю назад он был у меня. Мы долго беседовали, потом он ушел.

– Так вот почему ты болтаешь об этой самой теории пассивности!

– Сказать правду, я был восхищен этой теорией и решил со всем усердием заняться усовершенствованием духа.

– Усердие — это, конечно, хорошо. Только если все, что тебе говорят, будешь принимать за чистую монету, быть тебе дураком. Никуда не годится, что ты все принимаешь на веру. Докусэн-то ведь только на словах великолепен, а на деле он не лучше других. Помнишь землетрясение девять лет назад? Ведь тогда Докусэн настолько перепугался, что прыгнул со второго этажа общежития и сломал ногу.

– Да, но он говорил, что в его действиях был глубокий смысл!

– Ну, еще бы! По его словам выходит, что он проявил образец находчивости. Вот что он говорит: «Множество вершин есть в учении йогов. Постигнув их, ты обретаешь способность необыкновенно быстро ориентироваться в так называемых случаях „камня и огня“. Лишь мне было дано выпрыгнуть из окна второго этажа, ибо я совершенен, а остальные только метались в растерянности и не знали, что им делать». И, рассказывая эту вот чепуху, он гордо ковылял на сломанной ноге. Знаешь, это все равно что спросить человека, упавшего в пруд: «Ты что, упал?» А он тебе ответит: «Что ты! Я за рыбой полез!» Нет уж, избавь меня от тех, кто много шумит насчет йогов и будд.

– Ты как думаешь? — Кусями-сэксэй начал понемногу сдаваться.

– Когда он был у тебя, не болтал ли он тут что-нибудь о монахах, которых казнили?

– Да, я запомнил фразу: «Молния прорезает весенний ветер».

– Вот-вот, эта самая молния. Ведь он уже десять лет носится с ней. Не было у нас в общежитии ни одного человека, который бы не знал о молнии йога Мукаку — так мы звали Докусэна. Самое забавное в том, что, разгорячившись, он начинал всё путать и говорил: «Весенний ветер прорезает молнию». Попробуй возразить ему как-нибудь, когда он будет, как обычно, болтать с важным видом всякую чепуху. Тогда он такое понесет, что все вверх ногами перевернется.

– Ну, перед таким шутником, как ты, никто не устоит.

– Не знаю, кого ты называешь шутником. А я терпеть не могу всех этих монахов-йогов и так называемых прозревших. Недалеко от моего дома есть храм Нандзоин, в котором живет один старый-престарый монах, ушедший на покой. Недавно была гроза, молния ударила во двор храма и рядом с монахом расколола сосну, а он даже не вздрогнул. Позже я выяснил, что он просто-напросто абсолютно глух. Вот откуда его спокойствие. Что же касается Докусэна — так уж пусть бы сидел один со своим прозрением и совершенствованием, но нет, он еще соблазняет других и тащит за собой. Уже двое из-за него помешались.

– Кто?

– Кто! Один — Рино Тодзэн. По милости Докусэна свихнулся на учении йогов и отправился на поклонение в Камакура. А там уже помешался окончательно. Знаешь, перед храмом Энкакудзи проходит железнодорожная линия. Так вот, он уселся там на рельсы в позе созерцания, поклявшись, что остановит поезд. Поезд действительно остановился, и только благодаря машинисту жизнь его была спасена. Он же объявил, что теперь плоть его неуязвима, ни в огне не горит, ни в воде не тонет. И чтобы доказать это, забрался по шею в пруд и принялся расхаживать по дну.

– Утонул?

– Нет. К счастью, мимо проходил бонза и спас его. Но когда он вернулся в Токио, у него получилось воспаление брюшины, и он умер. Оказывается, он ради искуса питался ячменной кашей и протухшими маринадами. Вот и выходит, что виновником его гибели был Докусэн.

По лицу хозяина было заметно, что рассказ произвел на него глубокое впечатление.

– Да, в таком поведении есть свои и хорошие и дурные стороны.

– Вот именно. Докусэн загубил еще одного моего приятеля.

– Что ты говоришь? Кто же это?

– Татимати Робай-кун. Этого беднягу тоже опутал Докусэн. Сначала он стал нести чудовищные нелепицы, бормотал об угре, вознесенном на небеса, а потом он стал настоящим.

– Что это значит — стал настоящим?

– Угорь вознесся на небо, а свинья стала отшельником.

– Ничего не понимаю.

– Яги зовут Докусэном, что значит Одинокий отшельник. Ну, а Татимати оказался Бутасэном, а это означает Свинья-отшельник. Он ведь невероятно прожорлив. И представь себе, что получилось, когда эта природная прожорливость соединилась с отвратительным изуверством монаха-йога. Сначала мы не обратили внимания, а потом вспомнили, что у него с самого начала все пошло как-то странно. Приходит он, например, ко мне и говорит: «У тебя под окнами не садятся на сосны котлеты? А вот у нас в провинции плавают по реке на дощечках рыбные лепешки!» Но и это еще ничего, а вот когда он принялся уговаривать меня пойти с ним и откопать в канавах на заднем дворе сладкое желе, тут уж я только руками развел. Еще через несколько дней он стал настоящим Бутасэном — Свиньей-отшельником, и его отправили в лечебницу в Сугамо. Вообще говоря, с чего бы, казалось, свинье сходить с ума? Он стал таким благодаря Докусэну. Докусэн обладает огромным влиянием.

– Он и сейчас в Сугамо?

– Да. И он там не последнее лицо. У Татимати мания величия, и он шумит там вовсю. Он решил, что имя Татимати Робай никуда не годится, и назвал себя Стражем Небесной Справедливости. Он считает себя воплощением справедливости. Ужас, что с ним творится. Навести его, посмотришь.

– Страж Небесной Справедливости?

– Да, Страж Небесной Справедливости. Сумасшедший, но как ловко имя придумал, правда? А иногда он подписывается «Конфуцианское Равенство». Он беспрерывно рассылает письма всем Друзьям и знакомым, сообщая им, что мир в заблуждении и что он хочет спасти его. Я уже получил от него несколько таких писем. Среди них были письма настолько объемистые, что мне пришлось дважды доплатить за доставку.

– Значит, письмо, которое я сегодня получил, тоже от Робая?

– А, ты тоже получил? Любопытно. Конверт красный?

– Да, красный, и по краям белые полосы. Очень оригинальный конверт.

– Ты знаешь, эти конверты он специально выписывал из Китая. Расцветка символизирует смысл его поучений: путь неба белый, путь земли белый, а человек красный.

– До чего глубокомысленно!

– С тех пор как он рехнулся, он все время тщательно обдумывает такие вещи. Но при всей своей ненормальности он по-прежнему прожорлив. В каждом письме пишет что-нибудь о еде. Тебе он тоже писал?

– Да, про трепангов.

– А, Робай любит трепангов. А еще про что?

– Еще про рыбу-пузырь и про женьшень.

– Ловко это придумано — сочетать рыбу-пузырь и женьшень. Он, верно, хотел сказать, что обожравшемуся рыбой-пузырем следует лечиться корейским женьшенем.

– Мне кажется, это не совсем так.

– Да пусть хоть как. Он же сумасшедший. Ну, а еще что было написано?

– Там еще была фраза: «Кусями-сэнсэй, сиди над своей кормушкой».

Мэйтэй расхохотался.

– Как он строго с тобой, а! И, конечно, считает, что подковырнул тебя здорово. Нет, это великолепно! Да здравствует Страж Небесной Справедливости!

Итак, отправитель письма, которое хозяин с таким великим почтением перечитывал, оказался первосортным помешанным. Хозяин ощутил некоторую досаду за свои старания, некоторый стыд за трату времени на изучение упражнений графомана, а затем ему вдруг пришло в голову: в порядке ли его собственная психика, если он так восхищался бредом безумца? Лицо хозяина приняло озабоченный вид, оно одновременно выражало досаду, стыд, беспокойство.

В эту минуту парадная дверь с шумом отворилась, и послышался тяжелый топот ботинок. «Могу ли я попросить вас на минутку?» — раздался чей-то громкий голос. Не в пример тяжелозадому хозяину, Мэйтэй всегда был легок на подъем. Не дожидаясь, пока к посетителю выйдет О-Сан, он вскочил на ноги и в два прыжка оказался в прихожей. Мэйтэй обычно вламывается в чужой дом без спроса, но хорошо уже и то, что в том же доме он охотно выполняет обязанности прислуги. Однако, как бы там ни было, Мэйтэй все-таки гость, а раз гость вышел к посетителю, то хозяину и подавно следовало бы сделать это. Другой человек, конечно, последовал бы за Мэйтэем в прихожую. Но не таков Кусями-сэнсэй. Он продолжал покоить свой зад на дзабутоне. Кстати, на первый взгляд понятия «покоить свой зад» и «быть спокойным» означают одно и то же, в действительности же между этими двумя понятиями существует огромное различие.

Было слышно, как Мэйтэй что-то оживленно говорил в прихожей, затем крикнул: «Эй, хозяин, выйди-ка сюда! Без тебя не обойтись!» Что оставалось делать хозяину? Он встал и, держа руки за пазухой, направился в прихожую. Здесь его взору открылась следующая картина: Мэйтэй разговаривает с посетителями, сидя на корточках и держа в руке визитную карточку. Поза его не вызывает никакого почтения. На визитной карточке значится: «Агент сыскного отделения полицейского управления Торадзо Иосида». Агент Торадзо-кун стоит перед Мэйтэем, а рядом с агентом стоит изящный высокий мужчина лет двадцати пяти — двадцати шести в красивом кимоно из заграничного материала… Странно, этот мужчина стоит молча, засунув, как и хозяин, руки за пазуху. Лицо его кажется мне знакомым. Постойте, постойте, ну конечно же! Это тот самый господин грабитель, который не так давно забрался ночью к нам в дом и украл коробку с дикими бататами! Сегодня, однако, он явился днем, открыто, с парадного хода.

– Слушай, — сказал Мэйтэй. — Это агент из сыскного отделения. Поймали вора, и он пожелал, чтобы тебя пригласили в полицию.

Видимо, хозяин наконец понял, кто его гости, и почтительно поклонился, повернувшись к вору. Вор выглядел весьма почтенно. Он, конечно, удивился, но даже глазом не моргнул. Не мог же он в самом деле сказать: «Я вор». Руки он по-прежнему держал за пазухой и если бы даже захотел их вытащить, то не смог бы, потому что был в наручниках. Любому человеку с первого взгляда стало бы ясно, кто здесь вор и кто — сыщик, но хозяин — это не любой человек. Он благоговел перед чиновниками и полицейскими. Власти в его восприятии были чем-то страшным и грозным. Теоретически он отлично понимал, что полицейский — это всего-навсего сторож, которого нанимают за его, хозяина, Деньги. Но на практике хозяин всегда терялся при виде полицейского. Отец хозяина был старостой какого-то окраинного квартала столицы, привык непрерывно кланяться начальству, и эта привычка, вероятно, легла проклятием на сына. Прискорбно, но что поделаешь?

Видимо, полицейскому стало смешно, и он улыбнулся.

– Прошу вас завтра к девяти часам явиться в полицейское управление Нихондзуцуми… Какие предметы были у вас похищены?

– Похищены… — начал хозяин и вдруг замолчал. Он уже все забыл. Он помнил только о диких бататах — подарке Сампэй Татара. Но необходимо было говорить, иначе он будет похож на уличного фигляра. Украли-то все-таки у него, а не у кого-нибудь другого. Еще подумают, что он полоумный… И хозяин в отчаянии закончил: — Похищены… одна коробка диких бататов.

Вор, вероятно, едва удерживался от смеха, и спрятал подбородок в воротник кимоно. Мэйтэй расхохотался:

– До чего же тебе, видно, жаль эти несчастные бататы!

Только агент оставался необычайно серьезным.

– Дикие бататы, кажется, не нашлись. Но все остальное найдено — приходите, там выясним. Кстати, при возвращении вещей с вас возьмут расписку, не забудьте захватить личную печать. Явиться до девяти. Управление Нихондзуцуми… Управление Нихондзуцуми округа Асакуса… До свидания.

Произнеся этот монолог, агент удалился. За ним последовал и господин вор. Он не мог вытащить руки из-за пазухи, чтобы закрыть дверь, и оставил ее открытой. Хозяин благоговел перед полицией, но, кажется, рассердился. Он резким движением захлопнул дверь.

– Вот не знал, что ты так уважаешь сыщиков! — хохотал Мэйтэй. — Со всеми бы так… А то ты учтив только с полицейскими!

– Ведь он специально посетил меня, чтобы пригласить…

– Посетил, чтобы пригласить… Это же его профессия! И ты бы вполне мог держаться с ним как с обычным посетителем.

– Но это не простая профессия!

– Конечно, не простая. Гнусная профессия быть сыщиком. Намного хуже всех остальных.

– Если ты будешь так говорить, тебе когда-нибудь попадет.

– Ха-ха-ха! Ну ладно, не будем ругать полицию. Только знаешь, уважать и быть учтивым с сыщиком — это еще туда-сюда. Но я был поражен, когда увидел, как ты учтив с вором!

– Кто учтив с вором?

– Ты.

– У меня нет знакомых воров.

– Нет? А кто только что кланялся вору?

– Когда?

– Вот только что. Прямо извивался от учтивости.

– Не говори глупостей. Я кланялся агенту.

– Да разве агенты так одеваются?

– Он так и одет, потому что агент.

– Экий ты упрямец…

– Сам ты упрямец.

– Ну скажи на милость, какой агент, явившись в дом, будет держать руки за пазухой?

– А почему бы агенту и не держать руки за пазухой?

– Ну, с тобой говорить бесполезно. Я больше не могу. А ты заметил, что он даже не пошевелился, когда ты ему кланялся?

– Все агенты так себя ведут.

– До чего самоуверен! Что тебе ни толкуй, ты ни за что не согласишься.

– И не соглашусь. Вот ты говоришь: «Вор, вор». А ты разве видел, как он воровал? Ты как вобьешь себе что-нибудь в голову, так и будешь твердить без конца одно и то же.

Тут уж даже Мэйтэй, несмотря на весь свой апломб, замолчал. Видимо, он решил, что с хозяином не столкуешься. А хозяин решил, что Мэйтэй сдался, и очень обрадовался. В глазах Мэйтэя хозяин пал из-за своего упрямства, а хозяин думал, что с помощью упрямства возвысился над Мэйтэем. В жизни часто повторяется такая дурацкая ситуация. Какой-нибудь человек считает себя победителем, а в действительности его акции все больше и больше падают. Упрямец до самой смерти своей считает, что совершил подвиг, и даже не подозревает, что все окружающие презирают его за упрямство. Невероятно, но факт. Упрямец счастлив. Такое счастье называется счастьем свиньи.

– Итак, — сказал Мэйтэй — завтра ты пойдешь?

– Обязательно пойду. Он сказал — до девяти, так что часов в восемь я отправлюсь.

– А твои уроки?

– Пропущу, — объявил хозяин с бешеной отвагой. — Подумаешь, уроки!

– Ого, как ты расхрабрился! А за это ничего не будет?

– Ничего. Я же на окладе. У меня не вычтут. Все будет в порядке.

Да, хитер хозяин, хитер. Но зато и наивен.

– Ну, ладно. Пойдешь, значит. А дорогу знаешь?

– Откуда мне знать? — раздраженно сказал хозяин. — Рикша довезет.

– Ну, знаешь… Просто поражаюсь. Ты в Токио совсем как мой дядя.

– Поражайся сколько угодно.

– А известно ли тебе, в каком необыкновенном месте расположено управление Нихондзуцуми? В Иосивара!

– Что?

– В Иосивара!

– Это где публичные дома?

– Вот именно. В Токио только один район Иосивара. Так что ты будешь делать?

Хозяин было приуныл, но тут же воскликнул с совершенно неуместным пылом:

– Пусть Иосивара, пусть публичные дома! Раз я сказал, что пойду, значит пойду!

Упрямство глупцов общеизвестно.

Мэйтэй-кун сказал только: «Ну сходи, сходи, тебе будет интересно». Эпизод с взволновавшим хозяина появлением сыскного агента на этом закончился. Мэйтэй поболтал еще немного в обычной своей манере, а потом сказал: «Надо идти, а то дядя рассердится», — и отправился домой.

После ухода Мэйтэя хозяин наскоро поужинал, затем снова закрылся в кабинете и, сложив руки на груди, стал размышлять:

«Докусэн-кун, которым я восхищался и которому собирался подражать, оказался человеком недостойным. Во всяком случае, так говорит Мэйтэй-кун. Более того. Провозглашаемое им учение оказывается лишенным здравого смысла и, опять-таки по словам Мэйтэя, принадлежит к числу учений идиотских. Среди учеников Докусэна уже есть двое сумасшедших. Если я не проявлю должной осторожности, то тоже могу пойти по их пути. Человек, которого я принял за великого эрудита, оказался самым обыкновенным сумасшедшим. И звать его вовсе не Страж Небесной Справедливости, а Татимати Робай, и проживает он в психиатрической больнице в Сугамо. Даже если допустить, что Мэйтэй и на сей раз сделал из мухи слона, совершенно очевиден тот факт, что Татимати пользуется большим авторитетом в палате маньяков и считает себя князем справедливости. А может быть, и я немножко того?… Ведь говорят же, что рыбак рыбака видит издалека. И если меня восхищают теории сумасшедших… во всяком случае, я выражаю сочувствие их словам и письмам… то не являюсь ли и я таким же сумасшедшим? Ведь вполне возможно, что, живя по соседству с таким вот сумасшедшим, я мог бы пробить отверстие в стене и весело беседовать с ним, сидя колено к колену. Дело принимает страшный оборот. С недавних пор меня самого поражают невероятные взлеты и странные метаморфозы моей мысли. Оставим в стороне функции моего мозга и возьмем только его волевые движения — сколько непонятного получается, когда они претворяются у меня в слова! Язык мой не ощущает вкуса воды, тело нечувствительно к дуновению ветра, зубы мои воняют, а макушка зудит. Значит, со мной творится что-то неладное. Не исключено, что я уже полноценный пациент для Сугамо. Хорошо еще, что я пока никого не поранил и не натворил ничего такого, что могло бы нанести вред обществу. Только поэтому меня еще терпят в городе и пока не выкинули из Токио. Нет, тут уже не до пассивности или активности, тут в первую очередь надо проверить пульс. Кажется, пульс нормальный. Может быть, жар? Нет, кажется, помрачение ума еще не наступило. И все-таки мне страшно.

Если искать в себе только черты сходства с безумцами, то выбраться из круга безумия невозможно. Нет, так не годится. Ведь я взял за образец сумасшедшего и пытаюсь истолковать свое состояние путем сравнения с сумасшедшим. Не удивительно, что я пришел к таким печальным выводам. Может быть, результат получится другой, если я возьму за образец здорового, нормального человека? Начнем с самых близких мне людей. Прежде всего — дядя Мэйтэя в сюртуке. Где место духа?… Нет, нет, здесь что-то подозрительное. А Кангэцу? С утра до вечера шлифует свои стеклянные шарики. Он тоже из той же породы… Третий… Мэйтэй? У него бзик — высмеивать всех и каждого. Несомненно, он просто веселый сумасшедший. Четвертый… Жена Канэда? Характер у нее зловредный и не укладывается в рамки здравого смысла. Сумасшедшая в натуральном виде. Пятый… Канэда-кун. Правда, я никогда его не видел. Но он, вероятно, тоже ненормальный, если живет в добром согласии с такой женой. Ненормальный — то же, что и сумасшедший, значит он из их числа. Дальше… Да всех не перечесть. Господа из „Ракуункана“ молоды по возрасту, но они достаточно умалишенные, чтобы послужить причиной гибели мира. В общем, оказывается, все люди одинаковы. Вот и стало спокойнее. Очень возможно, что общество — это сборище сумасшедших. Сумасшедшие, собравшись вместе, цепляются один за другого, схватываются между собой, ругаются и грабят друг друга, объединяются и разъединяются, а в целом это и есть общество! Если среди них появляются более или менее разумные люди и начинают им мешать, они строят сумасшедший дом и упрятывают этих бедняг так, что те уже не могут оттуда выбраться. Не так ли это? Значит, те, кто томится в сумасшедших домах, нормальные люди, а те, что бесчинствуют на свободе, — сумасшедшие. Бывают случаи, когда и сумасшедшего объявляют сумасшедшим, если он действует обособленно, но, когда сумасшедшие объединяются и представляют собой определенную силу, они объявляют себя нормальными. История знает немало примеров того, как один сумасшедший творит с помощью силы, денег и власти страшные безобразия, и все считают его великим человеком. Странно все это и как-то непонятно».

Таково было психическое состояние хозяина, когда он сидел ночью в своем кабинете в полном одиночестве. Тут особенно заметно проявилось сумеречное состояние его мозга. Этот олух, несмотря на свои кайзеровские усы, не способен отличить сумасшедшего человека от нормального. Более того, поставив задачу своему мыслительному аппарату, он в конце концов так и оставил ее нерешенной. Он человек с примитивным умом, неспособный продумать что-либо до конца. Единственная характерная особенность его рассуждений, которую стоит отметить, — это их расплывчатость. В них не за что ухватиться, словно это дымок сигареты «Асахи», который он выпускает из своих ноздрей.

Я — кот. Возможно, кому-нибудь покажется странным, что я могу столь точно угадать мысли хозяина. Дело в том, что для кота это не составляет никакой трудности. Я умею читать мысли. Когда научился? Не задавайте глупых вопросов. Умею, и все. Вот я лежу, свернувшись в клубочек, на коленях у человека и потихоньку прижимаюсь своей мягкой меховой шубкой к его животу. Возникает поток электричества, и внутренний мир человека во всех подробностях встает перед моим мысленным взором. Был даже случай, когда я содрогнулся, узнав мысли хозяина. Он гладил меня по голове и вдруг подумал: «Какая теплая жилетка вышла бы, если бы содрать с этого кота шкуру!» Страшное дело! Как бы то ни было, я могу вам сообщить, какие мысли возникали в ту ночь в голове хозяина, и я считаю это для себя большой честью. Но вот хозяин подумал: «Странно все это и как-то непонятно», — и громко захрапел. Несомненно, на следующее утро он уже забудет все, о чем думал накануне. И если ему захочется еще раз поразмыслить о сумасшествии, придется все начинать сначала. Но нельзя поручиться, что мысли его потекут по тому же руслу, прежде чем он решит, что «странно все это и как-то непонятно». Несомненно одно: по какому бы пути ни пошли его мысли, все кончится словами: «Странно все это и как-то непонятно».