Непрерывность

Сосин Олег Генрихович

ВОСКРЕСЕНЬЕ — ДЕНЬ ДЛЯ СЕБЯ

Драма в двух действиях

 

 

#img_7.jpeg

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

В а с и л и й  А н д р е е в и ч  К л е н о в.

Е л е н а  Р ю м и н а.

К а т я  Р ю м и н а.

П о л и н а  И в а н о в н а  Р ю м и н а.

П а в е л  Е р е м е е в и ч  М а т в е е в.

М а р и я  Ф е д о р о в н а  Х р о м ч е н к о.

П е т р  Ш т ы г л о в.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч.

Действие пьесы длится пять лет и завершается в наши дни.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На сцене комната общежития. За столом сидит  К л е н о в, думает. В комнату входит  Е в г е н и й  И в а н о в и ч, он летчик, майор, в полной форме, молча некоторое время смотрит на Кленова, потом так же молча садится напротив.

К л е н о в. Ты пришел… Это хорошо. Вот сижу, думаю: смешная вещь, Евгений Иванович, — чем больше живу, тем меньше остается такого, о чем можно было б сказать: «Я это знаю».

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Нормально… Взрослеешь.

К л е н о в. Это в тридцать лет? Плохие, похоже, мои дела.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Дела плохие, перспективы хорошие.

К л е н о в. Вот и я о том же. Когда в моем возрасте человеку говорят «взрослеешь», значит, период запоздалого развития у него подошел к концу и начинается ранний старческий идиотизм. Ничего. Перспектива есть.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Ну вот, сам признаешь, а плачешься. Слабак.

К л е н о в. Не презирайте слабаков, Евгений Иванович. Именно они, как самая нетерпеливая часть общества, подстегивают его движение вперед. Если разобраться, может, и нет более эффективного топлива у машины прогресса, чем слезы слабых. А?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Чегой-то у тебя, Васька, не то… Трёп трёпом, а…

К л е н о в. Неужели и правда стареть начал? А?.. Не было этого никогда. Как-то очень остро стал чувствовать, что уходит все куда-то… в песок… Раньше — ну, уходит и уходит, другое будет. А теперь вдруг — жалко! Сохранить хочется каждое мгновение. Так что, старость?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Любовь… Любовь это, Васька.

К л е н о в. Да? И что же теперь делать?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А ничего… Это как грипп: если лечить — семь дней, не лечить — неделя. Пусть идет своим чередом… Да, говоришь, жалко, что уходит? А ты записывай. Верняк. Помнишь, я всегда с собой блокнот таскал? Записывай, вот и сохранишь.

К л е н о в. Дневник?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Ну, в этом роде.

К л е н о в. Гениально! Принимаю героическое решение… Со временем у меня всегда швах, так что… по воскресеньям.. Все! Пишу дневник по воскресеньям!.. (Достает тетрадь, записывает.) Первая запись… «Больше других дней недели люблю воскресенье. Воскресенье — день для себя!»… (Подумав.) Ну, а дальше что писать? Евгений Иванович, подскажи, ведь первый же раз.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Ты, главное, проблемы из этого не устраивай. Пиши — и все… Что на ум придет. Начал сегодня, вот и опиши сегодняшний день. Далеко-то чего забираться.

К л е н о в. Понял. Только начну я все же со вчерашнего… Вчера вечером ко мне в общежитие пришла Лена. Первый раз пришла ко мне сюда…

В комнату входит  Л е н а.

Л е н а (оглядываясь). Как интересно… Здравствуй.

К л е н о в. Здравствуй. Что тебе интересно, Леночка?

Л е н а. Вообще…

К л е н о в. И вдруг, без видимого перехода, она спросила…

Л е н а. А зачем ты живешь в общежитии? Тебе ведь здесь плохо.

К л е н о в. С чего ты взяла?

Л е н а. Ты начальник установки. Смешно так выпендриваться.

К л е н о в. Я промолчал — ввязываться в такой спор всегда бессмысленно.

Л е н а. Не обижайся… Просто если б ты пожил, как я, — без отца, да нас две девки, четыре года разницы, да мать у вас в общежитии на кухне сам знаешь, что делает… картошку чистит.

К л е н о в. Если б я так пожил, я бы считал себя самым счастливым. Ты хоть знаешь, что мама картошку чистит, а я свою… вообще не знал…

Л е н а. Прости… Пойдем на реку?

К л е н о в. Пойдем. А тебе не поздно? Мама не будет…

Л е н а. Перебьется. Пошли…

К л е н о в. Мы пришли к реке часов в десять. Над берегом низко и как-то очень грузно висела луна, огромная и красная, как старая медная жаровня… Леночка, тебе не холодно?

Л е н а. Ну что ты! Зато как красиво!

К л е н о в. Понятно… На, хоть пиджак на плечи набрось.

Л е н а (укутываясь в пиджак Кленова). Васенька… Васечка мой…

К л е н о в. И тут — порыв у нее был, что ли, а может, просто была она переполнена этим вечером, и рекой, и луной, — короче, внезапно она меня поцеловала!

Л е н а (целуя Кленова). И буду! И еще буду! И вообще сколько захочу, столько и буду!

К л е н о в. А мне что же теперь — топиться?

Л е н а. Начальству топиться не положено.

К л е н о в. Так ведь как же иначе сохранишь такое счастье?

Л е н а. А вот так!

К л е н о в. И она опять меня поцеловала. Нет, Ленка, так не бывает! Только смерть может такое сохранить. Бац, умер, и был молодой, и остался молодой, был поцелуй и остался, была любовь и…

Л е н а. И осталась вдова! Нет уж, не надо, лучше живите, товарищ Кленов!

К л е н о в. Ну, раз ты так просишь…

Л е н а. Луна какая обалденная.

К л е н о в. Это не луна.

Л е н а. А что?

К л е н о в. Глаз.

Л е н а. Чей?

К л е н о в. Мой.

Л е н а. А почему тогда один?

К л е н о в. А второй от удовольствия зажмурен.

Л е н а. От удовольствия оба зажмуривают.

К л е н о в. Когда оба — получается затмение. Тогда ничего не видно и темно, как в погребе. А если оба открыты — получается белая ночь и запросто можно читать. И вообще читать надо больше. И учиться надо. Тебе надо в институт поступать.

Л е н а. Так хорошо начали.

К л е н о в. Я серьезно.

Л е н а. Мать только вздохнула — и опять на нее взваливать? Не потянуть ей одной.

К л е н о в. Не бойся. Теперь никто из вас не останется один. Я… рядом… помогу…

Л е н а. Пустое это все… разговоры… Чем ты можешь мне помочь, чем? Деньгами?

К л е н о в. Ну, хотя бы и так, а что?

Л е н а. Интересно, а от меня что взамен? За что ты мне собираешься платить?

К л е н о в. А если за так? Тебе такая возможность не приходит в голову?.. И как только я сказал это, я почувствовал, что обидел ее. Не знаю чем, но чем-то царапнул, заставил съежиться.

Л е н а. Наверно, ты просто лучше меня.

К л е н о в. Не надо, Леночка. Я ведь от души. Мне хочется для тебя…

Л е н а. Но если ты даже и лучше, это не твоя заслуга. Ведь нет же никакой заслуги и вины никакой нет в том, какой человек.

К л е н о в. Леночка, ну брось ты об этом.

Л е н а. Я сама читала! Все от воспитания и от родителей! Еще слово есть такое, ну… имя такое, мужское…

К л е н о в. Гены.

Л е н а. Вот! Гены! Даже в этом женщин обошли — не Лены, не Веры какие-нибудь, нет! Гены! Ну и пусть!

К л е н о в. Ленка, ты, конечно, гениальный человек! Никого другого не знаю, кто умел бы так соскочить с разговора. Но все равно, раз уж мы сегодня об этом заговорили, давай закончим. Я повторяю и настаиваю — ты должна учиться.

Л е н а. Что, счетных машин не хватает? Еще одна нужна?

К л е н о в. При чем здесь… Я, по-твоему, счетная машина?

Л е н а. Ну, ты вообще… Я про других. Людей-то вокруг уж почти не осталось, одни эвээмы и компьютеры. В крайнем случае логарифмические линейки — это уж которые самые тупые. Не надо. И без меня тесно.

К л е н о в. Тем более надо занимать свободные места. Ведь от чего бы мы в жизни ни устранились, это значит автоматически — мы уступили место чему-то или кому-то.

Л е н а. А как ты их остановишь?

К л е н о в. Остановить, наверно, Леночка, ничего не остановишь. Но потеснить, понимаешь, не отдать всю площадку. Поэтому я и говорю — занимать места, все свободные места. Это часто теперь можно услышать: мне там делать нечего, там сволочи одни. И прекрасно! Чудо сволочам-то! Простор! Глупо… Мы в ответе за все, неважно, приложили мы к этому руку или нет… Не спросит суд — спросит совесть, а совесть молчит — спросят дети…

Л е н а. А я?.. Вдруг выучусь и тоже?..

К л е н о в. Невозможно. В тебе это невозможно, мне кажется. В тебе слишком другое проглядывает. Человеческое…

Л е н а. Вася, ты правда в это веришь?

К л е н о в. Да.

Л е н а. Тогда все. Буду. Завтра же начну заниматься.

К л е н о в. Завтра воскресенье, я свободен. Так что с утра в твоем распоряжении. С чем у тебя слабей всего?

Л е н а. С физикой. У девчонок обычно у всех.

К л е н о в. Значит, первый урок — физика. В десять ноль-ноль у тебя.

Л е н а (поцеловав Кленова). До завтра. Жду… (Уходит.)

К л е н о в. Вот и все, что было вчера, Евгений Иванович. Как? Я имею в виду первую запись.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Нормально. Только не больно ударяйся в литературу, Толстой из тебя не выйдет. Факты, разговоры, а то, что луна красная, необязательно.

К л е н о в. Что-то ты давишь на меня, Евгений Иванович, а? Нет?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Гляди, Васька, три страницы написал, не возомни себя писателем — пропадешь. А вообще-то, конечно, пиши как пишется. По мне, если уж дневник, так чтоб все до буковки искренне, а остальное лабуда. Валяй!

К л е н о в. Утром я отправился к Лене. По дороге встретил Еремеича.

Появляется  М а т в е е в.

М а т в е е в. Ну вот, на ловца и зверь. Приветствую, с воскресным днем.

К л е н о в, Здравствуй, Павел Еремеевич. Ко мне?

М а т в е е в. Да вот есть, однако, просьбишка одна. Ты по делу куда спешишь или как?

К л е н о в. Что у тебя?

М а т в е е в. Да как сказать?.. И делов-то с гулькин этот, а без тебя не устрою…

К л е н о в. Ну, что мнешься? Говори.

М а т в е е в. Да ведь знаешь, как оно — пока не сказано, вроде не отказано, а как уж сказал…

К л е н о в. Ты меня извини, Павел Еремеич, но мне к десяти надо быть в одном месте. Давай в темпе.

М а т в е е в. Ну, раз к десяти… Короче, Василий Андреевич, разрешение мне твое нужно на совместительство. Место подходящее объявилось — дежурным сантехником… как сказать, в общежитии, чтоб у тебя, как сказать, краны не текли.

К л е н о в. Ты с ума сошел, Еремеич.

М а т в е е в. Вроде нет. Вчерашний день как раз медкомиссию проходил, не обнаружили. Может, проглядели?

К л е н о в. Брось дурака валять, Матвеев. Ты же у меня главным механиком на установке, инженерская должность.

М а т в е е в. А я что говорю? Квалификация у меня — другой такой на всем заводе нет. Кому от этого плохо? Специалист, не пьянь какая-нибудь.

К л е н о в. Но зачем тебе? Денег не хватает?

М а т в е е в. Так ведь это, как сказать, деньги-то ни у кого не лишние.

К л е н о в. Да на что тебе столько? Ты же не пьешь, одинокий, и женщины у тебя вроде нет, и алиментов не платишь. Зачем?

М а т в е е в. А затем, что, слава тебе, господи, не все в вашем досье про меня записано. Видал — и того у меня нету, и этого не делаю. А может, я!.. В общем я тебе так скажу, Василий Андреич: откажешь — обидишь в кровную! Я тебе ни по какому делу не отказал, что б ты мне ни приказывал. А ты!..

К л е н о в. Ну, дурацкое положение, ну, ты подумай, а! Павел Еремеич, пойми — не жалко мне! Ведь неудобно же будет тебе, родной ты мой, тебе неудобно!

М а т в е е в. Неудобно штаны через голову надевать, паря! С остальным, бог даст, управимся.

К л е н о в. Значит, не хочешь меня слушать?

М а т в е е в. А кого я слушаю-то еще? Бетховена, что ль?

К л е н о в. Гляди, Еремеич, дело твое, можешь оформляться, а только…

М а т в е е в. Спасибо, Василий Андреевич.

К л е н о в. А только… любви это к тебе не добавит.

М а т в е е в. Ништо, переживу… (Уходит.)

К л е н о в. Еремеич… Скоро мы, наверное, про соседние планеты будем знать больше, чем про своих соседей. Я размышлял об этом, пока случайно не зацепился глазами за объявление на дверях прачечной: «Товарищи клиенты! В целях экономии времени сдавайте белье на взаимном доверии…» На всякий случай я перечитал еще раз: «Товарищи клиенты! В целях экономии времени сдавайте белье на взаимном доверии…»

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Вот где ребус-то! Есть о чем подумать.

К л е н о в. Во всяком случае, мне хватило до самого Лениного дома. Лена!

Появляется  Л е н а  в домашнем халатике.

Л е н а. Васенька! Доброе утро. Извини, у меня постирушка небольшая, на несколько минут еще.

К л е н о в. Доброе утро. А можно я тоже что-нибудь поделаю? Физическое.

Л е н а. Зачем?

К л е н о в. Просто так, поразмяться.

Л е н а. А, поразмяться? Тогда давай качай воду.

К л е н о в. Спасибо…

Лена уходит.

Я начал качать, а через минуту, когда я понес ведро с водой к бочке, из растворенного окна до меня донесся разговор. Это свинство, конечно, подслушивать, но попробуй уйди, когда говорят о тебе.

Р ю м и н а. Чего это он тут шастает?

Л е н а. Помочь пришел.

Р ю м и н а. Знаю я этих помощников. Без него, что ль, не накачаем?

Л е н а. Да он не затем. Вася заниматься со мной будет.

Р ю м и н а. Чем это еще?

Л е н а. Физикой. К институту готовиться.

Р ю м и н а. Новое дело. Ты ж не собиралась в институт.

Л е н а. Вот собралась.

Р ю м и н а. Давно ли?

Л е н а. Вчера.

Р ю м и н а. Ага. То-то, я гляжу, полночи дома не была. Где это, думаю, доченька моя золотая, а это она в институт собиралась. Раньше-то у нас это по-другому называли.

Л е н а. А теперь — институт.

Р ю м и н а. Понятно. Ну, и как это все будет?

Л е н а. Не знаю еще, мама. Знаю только, что Вася поможет.

Р ю м и н а. Это в каком же смысле?

Л е н а. А во всех.

Р ю м и н а. Ну-у? Окрутила?

Л е н а. Похоже, окрутилась, мама.

Р ю м и н а. Уж ты, часом, не живешь ли с ним?

Л е н а. Я б, может, и хотела.

Р ю м и н а. Гляди, Елена, не погляжу, что вымахала!

Л е н а. Ты что, мама, Васю не знаешь? Он же не такой совсем.

Р ю м и н а. На святого-то не больно похож. Начальник.

Л е н а. Родятся, мама, не начальниками.

Р ю м и н а. А я про что? Поначалу — да, поначалу все, как в бане, одинаковые, а потом из этих одинаковых, которые могут, в начальники выходят. Не святые.

Л е н а. Ну, а вот он такой.

Р ю м и н а. Не верю я в это, Лена. А там гляди. Тебе жить. Конечно, по совести если сказать, девок он в общежитие не таскает. На стороне, может, и есть, не знаю, а к себе не водит. Ну, а то, что институт… Что я тебе скажу, дочка… Я к этой жизни не приспособилась, не угналась. Пусть хоть ты поспеешь. Не хочу, чтоб как я. Авось вытянешь…

Л е н а. Спасибо, мама.

К л е н о в. А потом мы с Леной занимались…

Кленов проходит к столу, садится, начинает что-то записывать. Раздается стук в дверь, не дождавшись ответа, входит Матвеев.

М а т в е е в. Гляди-ка, дома? За всю весну да лето первое воскресенье дома застаю.

К л е н о в. Да вот решил посидеть. Не надо никуда.

М а т в е е в. Краны не текут?

К л е н о в. Молчи уж, сантехник с повышенной квалификацией.

М а т в е е в. Ага, стало быть, не текут… Это хорошо. Текли бы, враз бы позабыл про мою квалификацию, а так… порядок… Когда не текут.

К л е н о в. Ты что хочешь спросить? Спрашивай, крутила.

М а т в е е в. Ага, ну да, как сказать, вот ведь… Раз не текут, да.. А как ты надумал, Василий Андреич, в отпуск всю установку выводить или кой-кого оставишь?

К л е н о в. Закроемся. Пусть все отдохнут.

М а т в е е в. А меня, может, оставишь? Поковыряюсь потихоньку, поделать найдется чего. Хотя бы с перетоком. Или гидротранспорт погоняю. Как, а?

К л е н о в. Еремеич, здоровье ты свое во что-нибудь ценишь или нет? Или только деньги? Сколько лет без отпуска?

М а т в е е в. Ништо, здоровьишко пока не помеха.

К л е н о в. Один ты ничего любопытного не произведешь. Конечно, наверняка кто-то еще из-за денег проситься будет, чтоб оставил. Хорошо… Займешься перетоками. Угол схода будете подбирать на разных режимах — это ты тут осилишь с парой-тройкой человек. А карту режимов я тебе составлю.

М а т в е е в. Годится.

Стук в дверь.

К л е н о в. Кто там? Заходите…

Входит  М а р и я  Ф е д о р о в н а  Х р о м ч е н к о.

Х р о м ч е н к о. Здравствуйте, Василий Андреевич! Вот уж повезло, так не ожидала. Здравствуй, Паша.

К л е н о в. Здравствуйте, Мария Федоровна.

М а т в е е в. Привет.

Х р о м ч е н к о. В буднишний день вам, говорят, и в туалет отбежать некогда, по воскресеньям вы с Ленкой Рюминой — утром сел, ночью встал, как вахтер. Вот я и…

К л е н о в. Откуда такая информированность, Мария Федоровна? Почему мою скромную персону так просвечивают?

М а т в е е в. Прозрачный город, Василий Андреич. Каждый про каждого. Как на рентгене.

Х р о м ч е н к о. А как вы себе думаете? Среди людей живем. А у людей, известно, и глаза, и уши.

К л е н о в. Но почему я-то никому в окна не заглядываю?

Х р о м ч е н к о. От эгоизма, Василий Андреевич.

К л е н о в. Что! Отчего?!

Х р о м ч е н к о. Конечно. Есть люди, которым интересно все про других, а есть, которые только собой заняты. Как вы их назовете? В любой книжке посмотрите — эгоист.

М а т в е е в. У нас в лагере был тоже один — на всех подряд стучал, по кругу. И до того ему все интересно было про других, любознательный такой был, что однажды ночью не проснулся. Ага. За любознательность.

Х р о м ч е н к о. Мне твои истории уголовные, Паша, совершенно неинтересны.

М а т в е е в. Как же это может быть, когда ты всеми интересуешься?

Х р о м ч е н к о. Я? Да никогда в жизни! Я сама эгоистка. Только ж уши себе не замажешь. А так стала б я Ленкой Рюминой пялиться, тоже принцесса, отворотясь не насмотришься.

К л е н о в. Зачем же так, Мария Федоровна?

Х р о м ч е н к о. А вам я, Василий Андреевич, одно скажу — вы человек молодой, в семейной жизни не разбираетесь. Так или нет?

К л е н о в. Еще не пробовал.

Х р о м ч е н к о. Ну, это не наливка, чтоб пробовать. Тут уж сразу до дна. Так вот вам мой совет — выбирать надо не жену, а тещу.

М а т в е е в. Ты погляди — никого коварней баб нету, точно.

Х р о м ч е н к о. Это у тебя от недомыслия, Паша: Я про тещу не для красного словца сказала. Теща — это, считай, портрет жены через двадцать лет. Умный человек разок на тещу взглянет, и что его ждет в будущей семейной жизни, у него как на ладони.

К л е н о в. А неумный?

Х р о м ч е н к о. А неумному рецептов нет. Ему и яму покажешь, он все одно ухитрится ногу сломать.

К л е н о в. И тут у меня мелькнула страшноватая мысль — она права. Если разобраться, дурак, наверное, размышляет столь же мучительно и добросовестно, как и гений. Дело за малым — он приходит к другим выводам.

М а т в е е в. Ладно, Маня, поговорить ты умеешь, это известно. А чего, однако, пришла? Василий Андреич мужик деликатный, не спросит, а понять все же любопытно. Если о Трофиме…

Х р о м ч е н к о. Я о Трофиме.

М а т в е е в. Тогда гуляй. На заслуженном отдыхе твой Трофим.

К л е н о в. И вдруг она прямо на глазах словно сломалась. Так, будто из нее вынули какой-то стержень.

Х р о м ч е н к о. А умрет он, Паша. Умрет дома. Сразу.

М а т в е е в. Брось. Как раз наоборот, отойдет и подлечится.

Х р о м ч е н к о. Я знала, я знала, что теперь он никому не нужен. Просто жалко видеть это. Я ведь его другим помню.

М а т в е е в (закипая). Ну!.. Мешает, да?

Х р о м ч е н к о. Паша, ему нужно утром встать, и побриться, и завтрак в газету завернуть. Понимаешь? Ему важно знать, что он нужен.

М а т в е е в. Все бабы — рачьи глаза, в сторону глядят. И ты! И ты! Мешает мужик дома, за руку схватил!

К л е н о в. Прекрати, Еремеич! Объясните мне, в чем дело?

М а т в е е в. В чем дело? Трясется у ней мужик, как листок осиновый.

К л е н о в. Это все я знаю.

Х р о м ч е н к о. Ведь он же не виноват. Что ж теперь делать, раз контузия? Его на работе контузило. Что ж теперь делать?

М а т в е е в. На работе работать надо, Маня, не трястись. В жизни всегда так — кому-то терем, кому-то стайка. Не повезло Трофиму, кто спорит? Но и то — не на улицу его выкидывают, отправляют на пенсию, а ты!..

Х р о м ч е н к о. А что я? Я только одно хочу — чтоб он жил.

М а т в е е в. Ладно. Чего ты хочешь, это мы знаем. Все вы одного хотите. Пока за руку вас держишь — родные наши, только руку выпустил — как вас звать!

Х р о м ч е н к о. Уж мне-то такое сказать! Паша, Паша!.. Двадцать три года одно только и знала — ждать. Придет не придет — ждать. А то госпиталь, а то на носилках привезут, а то ошкрябанный, весь в бинтах да в йоде, — и все ждать, ждать… Мне-то…

М а т в е е в. Это все, что ты говоришь, правда, было, пока за руку была прикрученная. А теперь трясется Трофим, и порвались твои веревки, Маня. Вот я и говорю — нет такой бабы, чтоб ждала. Ненавижу…

Х р о м ч е н к о. Бог с тобой, ты сам ушибленный, Паша, говори что хочешь. Он третий день не ест, Василий Андреевич. У окна сидит и смотрит. Причем молчит, хоть над ухом кричи — не отвечает.

К л е н о в. Значит, так, Павел Еремеич, — с завтрашнего дня Хромченко приказом обратно. Понял?

М а т в е е в. Может, и меня уволишь, чтоб бабу ублажить?

К л е н о в. Ты меня понял, Павел Еремеевич, или повторить?

М а т в е е в. Я тебя понял, Василий Андреич, понял. Мы добрые.

Х р о м ч е н к о. Дай тебе бог, Василий Андреевич. До свиданья…

К л е н о в. Будьте здоровы…

Хромченко уходит.

М а т в е е в (бормочет). Добренький, твою мать… А по работе с меня спрос. Так не текут краны? Привет!.. (Выходит.)

К л е н о в. Привет… Через неделю отпуск. Как быть?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А в чем проблема? Ты же хотел посидеть над диссертацией.

К л е н о в. А Лена? Она едет сдавать экзамены. Представляешь, если б я был рядом.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Сдавать же ты вместо нее не будешь. И потом — если поступит, все равно разлука.

К л е н о в. Все правильно, но пока… хоть какие-то дни…

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Непонятно это все, Васька. Что тогда спрашиваешь? Лети…

К л е н о в. Да… Леночка!

Появляется  Л е н а.

Л е н а. Я ужасно волнуюсь. Как ты думаешь?

К л е н о в. Думаю, все нормально. Не нервничай. Ты здорово прошла дистанцию.

Л е н а. Васенька!

К л е н о в. У нее в глазах было одно: где же, наконец, эти листочки, отпечатанные на машинке секретаршей приемной комиссии, где же эти столбики фамилий, где ясность, какая бы она ни была, но ясность, ясность, ясность!

Л е н а. Васенька!

К л е н о в. Лена, все! А теперь держи себя в руках и отойди в сторонку — вот они, списки!.. Я подошел к доске объявлений и первое, что там увидел, — ее фамилию. Она была огромной и чем-то подсвеченной изнутри, так ярко, что мне на мгновенье обожгло глаза. Поступила! Леночка, Ленка! Ты видишь?

Л е н а. Нет.

К л е н о в. Ты поступила, Леночка, ты студентка. Ты будешь учиться в том же институте, где я учился, на том же факультете, будешь сидеть в тех же аудиториях, жить в том же общежитии, читать те же книги! Ленка! Вы пойдете обмывать свой диплом в тот же ресторан, куда пошли когда-то мы. Впрочем, погоди, до диплома еще доживите, сейчас обмываем поступление! Где шампанское? Почему нет шампанского? Шампанского студентке Рюминой Елене!

Это уже ресторан, играет музыка. На столике действительно стоят открытая бутылка шампанского и два бокала. Кленов их наполняет.

К л е н о в. Это поразительно, Ленка. Именно за этим столиком мы и обмывали диплом. Ленка, ты счастлива?

Л е н а. Васенька, до меня все это пока еще как-то плохо доходит. Не обижайся только, ладно?

К л е н о в. За что?

Л е н а. Не знаю. Просто я чувствую, что должна тебя сейчас как-то очень отблагодарить за все, что ты для меня сделал, а не могу. Понимаешь…

К л е н о в. Не думай об этом, Лена. Пустяки это все. Выпьем!

Л е н а. Спасибо тебе.

К л е н о в. И мы выпили.

Л е н а. А можно нам немного потанцевать?

К л е н о в. Спроси лучше: чего тебе сегодня не можно? Хочешь танцевать — танцуем!.. И мы начали танцевать.

Л е н а. Васенька! Ой, как смешно! Тише, тише, не спеши ногами, слушай музыку… Ну ладно, не слушай музыку, слушай мою руку, я тебя поведу.

К л е н о в. Господи, как мне хотелось ее поцеловать, но я сдержался. Я испугался — вдруг она подумает, что это вроде какой-то платы.

Л е н а. Что ты?

К л е н о в. Ничего. Просто у меня сегодня удивительно счастливый день. Впервые этот день для меня так прекрасен. Я знаю, почему, — он наполнен огромным смыслом.

Л е н а. Что значит этот день? Какой «этот»?

К л е н о в. Мне не хотелось говорить ей сейчас о себе. Наверно, я боялся хоть чем-то притушить яркость ее праздника.

Л е н а. А ты знаешь, я открою тебе сейчас один секрет. Сначала не хотела говорить, а теперь скажу. У меня сегодня день рожденья.

К л е н о в. Не может быть.

Л е н а. Почему?

К л е н о в. Потому что так не бывает. Это нереально. Это мистика. Выпьем. Выпьем за этот день, за то, что он принадлежит нам, выпьем за чудеса!

Л е н а. Ты веришь в чудеса?

К л е н о в. Да. А ты?

Л е н а. Нет.

К л е н о в. Ты?! Не веришь?! В чудо?!

Л е н а. Нет.

К л е н о в. Хорошо, выпьем, а потом я тебе скажу! И мы выпили… Так знай же — вот тебе первое чудо! — сегодня, в день, когда тебя приняли в институт, в день, когда, как выясняется, ты родилась, мне исполнилось тридцать лет. Из миллиардов возможных вариантов мы с тобой родились на одной земле, в одной стране, в одну эпоху, под одной звездой и в один день. Скажешь, это не чудо?

Л е н а. Поздравляю тебя, Васенька! Очень, очень хочу, чтобы у тебя всегда было все хорошо! Налей, мы должны выпить за тебя.

К л е н о в. И мы еще раз выпили — за меня.

Л е н а. Ты не обижайся, Васенька, но только меня это твое чудо не обрадовало. То есть, конечно, я рада, что этот день и все, но я о другом… Понимаешь… Теперь что бы ни было, как бы ни сложилось там что-то, мы теперь обязательно в этот день будем помнить про день другого. Понимаешь меня, нет? Ну вот, это слово «обязательно», оно меня… Как будто тебя взяли и на всю жизнь привязали. Понимаешь?

К л е н о в. Понимаю… Внутри у меня все как-то сжалось… Понимаю… Просто впервые этот день мне показался радостным. Я всегда не любил этот день. По многим причинам. Но главная — он, как метроном, отстукивал, что еще год из отпущенных ушел. Ведь парадокс в том, что жизнь — это просто отрезок времени между рождением и смертью. С самого первого мгновенья, как только ты родился, этот отрезок начинает сокращаться и сокращаться до тех пор, пока не становится равным нулю.

Л е н а. Почему ты говоришь о смерти? И не первый раз уже, я помню.

К л е н о в. А я часто думаю о ней.

Л е н а. Почему? В твои годы…

К л е н о в. Я и в твои годы часто думал о ней. А потом я выпил, а я не мастер пить, вот и разговорился.

Л е н а. Но я не понимаю — ведь жизнь…

К л е н о в. Да-да… Да! Жизнь… У нас в детдоме шефами были летчики-испытатели. Они приезжали к нам, дружили, дарили подарки. Дни рождения нам объединяли по месяцам — кто в этом месяце родился, всем вместе и отмечали. Потом праздники всякие, иногда просто. В общем приезжали. А мы к ним привязывались, любили. А потом кто-то не приезжал, и появлялись другие. И мы как-то узнавали, что того, кого мы полюбили и кто не приехал… что он погиб, что его больше нет, просто физически не существует. Вот тогда и вошло впервые в сознание это слово — смерть. Оно означало потерю, означало невозможность увидеть человека еще когда-нибудь.

Л е н а. Понимаю.

К л е н о в. Что?

Л е н а. Почему ты думал об этом.

К л е н о в. Ну, и как тебе кажется — почему?

Л е н а. Потому что это страшно.

К л е н о в. Ничего ты еще не поняла, Леночка. О страшном не думают, о нем стараются забыть. Даже не стараются — защитные реакции у психики сами срабатывают, и человек забывает. Нет, я искал альтернативу, я пытался понять, что же сильнее забвения.

Л е н а. Понял?

К л е н о в. Да.

Л е н а. Что?

К л е н о в. Память. А в более широком смысле — любовь. То, что мы сохраняем в себе к человеку, которого уже нет. Конечно, это не бог весть какое открытие, но каждый, наверное, должен сделать его сам для себя. Однажды для себя уяснить — это так! А вообще-то люди понимали это всегда. Финис вита, сэд нон аморис.

Л е н а. Что ты сказал?

К л е н о в. Это древние, Леночка. Они говорили: «Финис вита, сэд нон аморис», это значит — кончается жизнь, но не любовь.

К столику подходит  Ш т ы г л о в.

Ш т ы г л о в. Ну, старик, ты меня потряс! Такой текст в устах технократа — фантастика!

К л е н о в. Здорово, Петька.

Ш т ы г л о в. Здорово, здорово, старичок!.. (Глядя в упор на Лену.) А ты, оказывается, не только в своих машинах разбираешься. Не ожидал.

Л е н а. Вы особо-то не пяльтесь, глаза поломаете.

Ш т ы г л о в. Да здесь, кажется, случай, осложненный любовью? Ну, старик, ты даешь! Грандвосторг.

К л е н о в. Знакомься, Леночка, — Петр Штыглов, хороший скульптор.

Ш т ы г л о в. Ах ты скряга! Если б я тебя знакомил со своей девочкой, уж я бы не пожалел для тебя, назвал бы «великим ученым». Хороший скульптор. Это что, вас наука приучает к такой скаредности?

К л е н о в. Точнее сказать — жизнь отучает от излишеств.

Ш т ы г л о в. Двадцать копеек имеешь, старик, умница! Что празднуете, ребятки?

Л е н а. Три события.

Ш т ы г л о в. Целых три? Не много на двоих? Возьмите третьего, как раз будет по событию на нос. А может, я еще и своих подкину. Какими судьбами здесь, Вася?

К л е н о в. В отпуске. А ты?

Ш т ы г л о в. Я? Мне, старик, гигантский фарт выпал. Псих один у нас там, в городе, памятник заказал: группа — мальчишки провожают перелетных птиц. Представляешь?

К л е н о в. Что значит — провожают птиц? Зачем?

Ш т ы г л о в. Псих, ну, старик, я же тебе говорю, припадочный. Залепуху мне выдал, слышишь — Иоанн Предтеча гонит за море птицу далече, и журавли уж закурлыкали в небе. Понимаешь, это он мне для настроения.

К л е н о в. Это же стоит, наверное, черт-те сколько?

Ш т ы г л о в. Да уж будь спок, старик! С башлями теперь полный порядок, тысяч тридцать, а то и больше. Обвал, старик! Обычно ведь для башлей рубишь нужники, а нетленку, если время и силы есть, где-нибудь там ночью ваяешь для себя и за фу-фу. А тут и нетленку можешь выдавать, и башлей полный карман.

Л е н а. А что это такое — нужники, нетленка?

Ш т ы г л о в. Что это у тебя, старик, девочка такая необразованная? Упускаешь, старик, нехорошо. Русские интеллигенты всегда были прежде всего просветителями, старик. Нужник, Леночка, — это то, что нужно, короче говоря, конкретный заказ, за который денежки идут. А нетленка — значит нетленное, вечное, прекрасное, высокий полет души, а за это, как известно, не платят. А вот мне вдруг заплатили. Так что, если не возражаете, гуляем.

К л е н о в. А кто этот человек, Петя?

Ш т ы г л о в. Какой? А, псих-то мой? Вообще-то, старик, это жуткий секрет, просто такое условие поставлено — абсолютная тайна, представляешь? Ну, псих, ну чего с него возьмешь, кроме башлей, конечно. Старик, от тебя у меня секретов нет. Вот, может, даже знаешь фамилию… (Пишет на салфетке, передает ее Кленову.)

Тот, взглянув, комкает листок.

Ну что, знаешь его?

К л е н о в. Знаю… Извини, но мы, наверное, пойдем.

Ш т ы г л о в. Что вдруг? Посидим, старик, я ведь сам здесь заездом, ненадолго. К архитектору приехал, чтобы он мне проект сделал для памятника. Чужой город, старик, — и вдруг ты с такой очаровашкой… Посидим.

К л е н о в. Мне кажется, Лена устала.

Л е н а. Нет. Я не устала. Если ты…

Ш т ы г л о в. Все, старик, женщине дорогу, как говорил Надсон. Желающие высказаться в прениях записываются у председателя. Записки просьба писать разборчиво, у нас астигматизм, а кроме того, проникновенное выступление предыдущего оратора вызвало у нас неудержимое слезовыделение. Последний раз, что я помню, чтоб я так страстно рыдал и плакал, — это когда я пригласил родных и соседей на открытие домашнего крематория.

Л е н а (хохочет). Господи, что вы несете, как можно?

Ш т ы г л о в. Единообразие воздействия на меня женского флюида заключается в том, что я привожусь в крайнюю степень воодушевления. Это в свою очередь вызывает во мне неодолимую потребность в движении. Старик, если ты не очень против, я приглашу Леночку поплясать. Как вы, Леночка?

Л е н а (продолжая смеяться). Да.

К л е н о в. И они пошли танцевать. Я всегда неплохо относился к Петьке, но…

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Дурак твой Петька. И трепач. Диву другой раз даешься: сто дураков поглядишь — все чем-то похожи. В чем фокус? Почему при непременном многословии глупость так удивительно однообразна?

К л е н о в. А ты знаешь — это неправда, он не дурак. Но вот существует у военных такое определение — ограниченно годен. А почему бы и нам, гражданским, не ввести анкетное определение — ограниченно умный? Взглянул в анкету — и все ясно: ограниченно умный!

Ш т ы г л о в (возвращаясь с Леной к столу). Ты что-то закис, старик? Давай уж развяжем на сегодня, а? До поросячьего визга! Как, нет возражений?

К л е н о в. Лена, как?

Л е н а. Я «за»!

Ш т ы г л о в. Ну, старуха, цены тебе нет! Повезло Ваське, грандвосторг! Люблю, когда друзьям хорошо! Гуляем! Сделал я все-таки козу Потехину, имею право погулять.

Л е н а. Потехин? Это его памятник у нас в парке?

Ш т ы г л о в. Если б только в парке. Представляешь, всю жизнь старикан рубает великих людей по клеточкам — старик, по клеточкам! — и живет как князь. Мастерская — дворец, а у меня в сарае крыша течет. Но с этим заказом я ему устроил козу, старик! Гуляем!

К л е н о в. А еще через день я вернулся домой… Между мной и Леной теперь три тысячи километров.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Здорово ты это определение придумал. Про тебя точнее просто не скажешь — ограниченно умный!

К л е н о в. Сам ты… А! О чем с тобой говорить!

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Ты ее любишь?

К л е н о в. Да.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Тогда спокойней, Васька, спокойно! Она тебе пишет, часто пишет, любит тебя, это в каждой строчке чувствуется. Что ты?

К л е н о в. Тоскую. Тяжело мне без нее, Евгений Иванович.

Стук в дверь. Входит  Р ю м и н а.

Р ю м и н а. Здравствуйте, Василий Андреич. Можно?

К л е н о в. Входите, Полина Ивановна! Здравствуйте.

Р ю м и н а. Вы уж извините, что я к вам сюда, потревожила. Я на минутку.

К л е н о в. Что-нибудь случилось?

Р ю м и н а. Не то чтоб… Ленка что-то чудит. Не понимаю.

К л е н о в. А что такое?

Р ю м и н а. Пишет вот, что на каникулы не приедет. Что сперва в Ленинград поедет, будто вы ей на это денег дали, а потом со стройотрядом.

К л е н о в. Все правильно. Так что вас удивляет?

Р ю м и н а. Или глупая я, или вы сильно умные теперь. Не понимаю.

К л е н о в. А что здесь особо понимать, Полина Ивановна? Лена хорошо закончила первый курс, а Ленинград… Ну, подумайте, когда ей еще такая возможность выпадет?

Р ю м и н а. По нашим временам, Василий Андреич, если парень с девкой слюбился, так они женились. Может, вы больной?

К л е н о в. Вон вы о чем… Нет, я здоров.

Р ю м и н а: Чего ж тогда девку от себя черт-те куда загнали? Год не видались и опять отправили не повидамши, а теперь ведь опять год… Не понимаю… (Уходит.)

К л е н о в. До свиданья… Евгений Иванович… Почему ты ездил ко мне в детский дом? Ведь ты со мной проводил все свое свободное время. Почему?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Как тебе сказать?.. Не знаю. Тянуло, значит, раз ездил.

К л е н о в. Но ведь у тебя были жена и сын. И ты их любил, это совершенно точно, теперь-то я уж это хорошо понимаю — я ведь хорошо помню, как ты о них рассказывал. И о Тамаре, и о Кольке. И, разумеется, их не радовали твои поездки, они сами-то тебя почти не видели. А ты вот ездил. Почему?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Не знаю, Васька, говорю же — не знаю… Может, я тебе был нужнее?..

Открывается дверь, и входит с чемоданом и вещмешком  М а т в е е в.

М а т в е е в. Ну вот, с новосельем тебя, Павел Еремеевич.

К л е н о в. Откуда ты свалился, Еремеич?

М а т в е е в. Краны не текут, нет?

К л е н о в. Ты что это с вещами, я спрашиваю?

М а т в е е в. Вот я и говорю — дворник живет при дворе, который метет, садовник — при саде, а я, значит, к своим кранам решил поближе.

К л е н о в. Еремеич, родной, что ж это ты с собой делаешь? На кой ляд тебе все это далось, а? В твоем-то возрасте привычный быт ломать… Бросил квартиру?

М а т в е е в. Зачем бросил? Отдал. Однако, паря, в месткоме по этому случаю праздник. Переспросили, правда, трижды, не потребую ли, мол, потом обратно, а как я им расписку предложил, так просто не знали, куда поцеловать. Путевку бесплатную в санаторий предложили.

К л е н о в. Блаженный ты, не иначе. В твои годы…

М а т в е е в. Вот и я говорю — в мои-то годы, как пацану, через весь город гонять, чтоб краны проверить. Куда ж это годится? И потом, правда, стар уж я бирюком сидеть, на люди тянет.

К л е н о в. Не убедил ты меня, Еремеич. Прости, не верю. Мебелишку продал, так, что ли?

М а т в е е в. Вот же ты какой въедливый, ей-богу! И потом — ну на что она мне, подумай сам! На кой она мне сдалась? Названия-то все не русские — софа, гардероб, сервант. Видал? Сер… На кой мне?

К л е н о в. Это твои дела, Еремеич, я в них не лезу. На кой да на что, меня это не касается. А вот что ты, судя по всему, жить собрался в этой комнате со мной, это меня касается.

М а т в е е в. А ты возражаешь, может, Василий Андреич? Так я мигом…

К л е н о в. Что ты? Что ты мигом? Куда ты денешься? Эх, Еремеич… Ладно, располагайся, живи.

М а т в е е в. Какая койка моя будет?

К л е н о в. Та.

М а т в е е в. Ты не волнуйся, Василий Андреич, я не храплю, ноги мою, носки стираю. Приученный.

К л е н о в. Все нормально, Еремеич. Я тоже… приученный… Но ничего…

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Васька, не валяй дурака. Ты даже не знаешь, есть там рейс подходящий или нет.

К л е н о в. Узнаю. Еремеич, устраивайся, все, что надо, бери, в общем теперь это твой дом… (Направляется к выходу.)

М а т в е е в. Куда на ночь глядя?

К л е н о в. Я ночевать не буду, Еремеич, вернусь послезавтра к утру. Так что не волнуйся.

М а т в е е в. К бабе, что ли?

К л е н о в. Пока!.. Лена!..

Появляется  Л е н а.

Л е н а. Вася? Откуда ты?

К л е н о в. С самолета. Здравствуй, Леночка. Почему ты так похудела?

Л е н а. Что ты! Это ты немножко меня забыл. В командировку?

К л е н о в. Нет. Так… К тебе.

Л е н а. Надолго?

К л е н о в. Ночью улечу.

Л е н а. Так ты на один день?

К л е н о в. Ну да, на воскресенье. Воскресенье — день для себя. А завтра на работу.

Л е н а. Понятно. Что там слышно у нас?

К л е н о в. Ничего. То есть много чего, конечно, но так, ничего исключительного. Лена, что случилось?

Л е н а. Ты о чем?

К л е н о в. Не надо, Лена, ты все прекрасно понимаешь. Что происходит?

Л е н а. Ничего исключительного, как ты говоришь. Все по-прежнему.

К л е н о в. По-прежнему? В прошлом году ты писала мне почти каждый день. А в этом — две открытки: к Октябрьским и на Новый год.

Л е н а. Но я же учусь, Васечка! И других дел у меня знаешь сколько? Бюро, спортивная секция — я в баскет играю, научный кружок, агитатор. И мне еще почитать надо, и в театр сходить, и в музеи, и на концерт куда-нибудь. Я ведь должна сейчас все, что возможно, взять, раз уж такая возможность. Потом где это все увидишь?

К л е н о в. Да, конечно, ты права… Говорить не хотелось, но надо было не показать вида и что-то говорить непременно. Ну, так что же ты молчишь? Рассказывай, где была, что видела.

Л е н а. Зачем ты приехал? Проверить меня захотел?

К л е н о в. Лена!

Л е н а. Почему вот так, без предупреждения? Нагрянул!

К л е н о в. Так вышло.

Л е н а. Вышло? Не вышло! Если ты этого добивался, ничего у тебя не вышло, мой дорогой!

К л е н о в. Ну, отчего же… Прогулялся.

Л е н а. Вася, ты меня, бога ради, прости. Я понимаю, какая это нелепица и чего тебе стоило сюда вырваться, даже по деньгам чего стоило, но…

К л е н о в. Тебе надо уйти?

Л е н а. Я ведь не знала, что ты приедешь.

К л е н о в. А отменить никак нельзя? Позвонить, может быть?

Л е н а. Нельзя. И не прийти я не могу. Ты не думай, Васечка, ничего такого. У нас сегодня соревнования, мы играем с медиками.

К л е н о в. Ну о чем разговор? Тем более с медиками! Конечно. А мне можно с тобой поехать?

Л е н а. Я не знаю… По-моему, это неудобно.

К л е н о в. Та-ак… Ну что ж, пошли.

Л е н а. Не обижайся, ладно?

К л е н о в. Брось, Лена, какое это имеет значение? Подожди, а почему ты без пальто?

Л е н а. Здесь рядом.

К л е н о в. Что значит рядом? Сейчас февраль месяц.

Л е н а. Ты же видишь, на мне теплое, шерстяное платье.

К л е н о в. Лена, где твое пальто? Почему ты ходишь раздетой?

Л е н а. Ну что ты пристал? Нет пальто, понятно?

К л е н о в. Нет, не понятно.

Л е н а. Украли у меня пальто! Теперь понятно?

К л е н о в. Леночка, маленькая, да как же так? Давно?

Л е н а. Нет, недавно. В сессию. Двадцать первого января.

К л е н о в. Это значит, что ты уже месяц… И не написала. Немедленно едем в магазин! Немедленно!

Л е н а. Успокойся. И вообще — ты мне не отец. Что тебе надо?

К л е н о в. Леночка, ты здесь одна. Я тебя прошу, как друга.

Л е н а. Кленов, на каком ты свете живешь, а? Ты хоть по земле ходишь или все время по небу? Воскресенье сегодня, и ты не в Рио-де-Жанейро. А у нас в воскресный день магазины не работают. Извини, Вася, но я действительно опаздываю.

К л е н о в. Хорошо. Сейчас доедешь в моем, а завтра… Сколько стоит пальто?

Л е н а. Смотря какое.

К л е н о в. Ладно… (Вынимает бумажник.) Вот все, что у меня есть с собой. Завтра купи, на какое хватит. А после справим… настоящее… Пошли.

Лена выходит.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А тебе не кажется…

К л е н о в. Нет.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Ты раздражен. Но, может быть, имеет смысл разобраться?

К л е н о в. Нет.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Что такое добро и что такое объект добра? Что это — чья-то боль, которую ты пытался облегчить, или, может, твое одиночество, которое ты хотел на кого-то спихнуть?

К л е н о в. Я не знаю правды.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А разве можно не знать правду?

К л е н о в. Очень часто правда и есть то, чего мы не знаем.

Входит  М а т в е е в.

М а т в е е в. Ну, вот что, Кленов! Или мы договоримся, или я тебе ни за что не отвечаю!

К л е н о в. За что ты не отвечаешь?

М а т в е е в. Ни за что, понял? Пока этот трясун у меня там трясется — ни за что! Володька Крест вчера его едва рашпилем по голове не охайдачил, и прав!

К л е н о в. Звери вы какие-то. Он же у нас гробанулся!

М а т в е е в. А теперь ты хочешь, чтоб через него и остальные, что ли? Испытательный цикл идет, счет на секунды идет, а эта трясучка под ногами! Чихал я, что ты соплями размазываешься! У меня люди, понял, люди!

К л е н о в. А он кто, по-твоему?

М а т в е е в. А он хотя и живой, а «тот парень». Мы ж за него, как за «того парня», работаем, только за живого.

К л е н о в. За живого, Еремеич. Он живой. А специалист он каких поискать.

М а т в е е в. Был.

К л е н о в. Неправда. Он и теперь многое может сделать, как твоему молодняку и не снилось. Я наблюдал. Вас раздражает его беспомощность именно сейчас, когда напряженная ситуация. А ты его выведи из смен.

М а т в е е в. Как это?

К л е н о в. А так. У тебя масса всякой работы вне цикла. Вот и пусть он ее делает.

М а т в е е в. Правильно. А мы на цикле ишачь! Он же больной! (Выходит, хлопнув дверью.)

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А старик ущучил в этом деле злую шутку.

К л е н о в. Он просто зол, вот и шутка зла.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Не скажи. Прихлопнул тебя Еремеич. Формула-то универсальная: ты умней, ты сильней, ты здоровей — значит, уступи. И получается: умный уступает дураку, сильный — слабаку, здоровый — дохляку. Есть о чем подумать, Васька, когда моешься.

К л е н о в. Есть, есть. Есть еще и другая формула: если слабый и больной — добей его, если глупый — утопи. Тебе, может, это больше нравится, а? Тоже есть о чем подумать, Евгений Иваныч. Не находишь?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Знаешь, что нахожу? Что ты похож сейчас на малолетку, который хочет пописать, а спросить почему-то боится и вот стоит, заплетает ногу за ногу. К Лениной мамаше собрался, так чего?

К л е н о в. Предвижу удовольствие.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А ты не предвидь. Удовольствия не надо предвидеть, их надо получать.

К л е н о в. Полина Ивановна!..

Появляется  Р ю м и н а.

Р ю м и н а. А, женишок в томате!

К л е н о в. Ну вот, через порог не ступил, а вы наперед здрасьте уже чего-то навесили. Почему хоть в томате-то?

Р ю м и н а. Здрасьте, Василий Андреич. А в томате-то? Так чего ж, жениховство ваше в консервы упаковано, теперь вижу — надолго еще. А консервы, как они — в томате, в масле и в собственном соку. Не нравится «в томате», могу «в масле» назвать. Вы чего, по делу или так?

К л е н о в. Спросить зашел, Полина Ивановна, не надо ли чего?

Р ю м и н а. В каком смысле?

К л е н о в. Ну, не знаю, по хозяйству помочь или еще…

Р ю м и н а. Вы не баптист случаем, Василий Андреич? В секте никакой не состоите?

К л е н о в. Нет.

Р ю м и н а. Жалко.

К л е н о в. А… Ничего не понимаю.

Р ю м и н а. Вот и я… ничегошеньки, уже третий год. Уж подумала, может, вы в секте какой? Интересно хоть на живого поглядеть. И то нет. Вам Ленка пишет?

К л е н о в. Практически нет.

Р ю м и н а. Оно и видно. А то я ей писала, чтоб она передала, чтоб не ходили вы ко мне.

К л е н о в. Почему?

Р ю м и н а. А не надо мне! Не понимаю! Не надо мне вашей помощи непрошеной.

К л е н о в. Но почему, почему? Я ведь от души!

Р ю м и н а. От души — беляши да пельмеши! А вашего мне не надо! И не ходите сюда никогда! Жили без вас и проживем. Бывайте здоровы!.. (Уходит.)

К л е н о в. Я шел по городу и ничего вокруг не видел. За что? За что?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Я когда к тебе в детский дом приезжал, летом когда приезжал, жутко любил там, у пруда, помнишь, где у нас с тобой в кустах потайное место было, вроде пещерки?

К л е н о в. Помню.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Да, так вот там. Жара, комарье звенит, а у нас там прохладненько, водичка, помидоры, хлеб, соль. Эх! Ты рядом лежишь, посапываешь, а я рюмец за твое здоровье! Хорошо!

К л е н о в. За что? За что она так?.. Я шел по городу и ничего не видел…

К Кленову подходит  Ш т ы г л о в.

Ш т ы г л о в. Старик! Сколько лет?

К л е н о в. Штыглов? Здоро́во.

Ш т ы г л о в. Ты не ко мне?

К л е н о в. Нет. Случайно рядом оказался.

Ш т ы г л о в. Так заскочим? Сто лет не виделись.

К л е н о в. Давай.

Ш т ы г л о в. Садись, старик. У меня, конечно, не потехинские хоромы, но пару табуреток найдем, и стол найдем, и на стол найдем кой-чего. Как ты насчет заторчать?

К л е н о в. В самый раз.

Ш т ы г л о в. Тогда торчим, старик. Очень сейчас это в жилу. Четвертый месяц на нужнике гнию.

К л е н о в. А как же тот заказ?

Ш т ы г л о в. Какой?

К л е н о в. Дети. Как это?.. А! Иоанн Предтеча гонит за море птицу далече. Сделал?

Ш т ы г л о в (разливая). Ну что ты, старик, там работы на годы. Давай рванем, и расскажу. Виноград! (Пьет.)

К л е н о в. Ага… (Пьет.)

Ш т ы г л о в. Ну вот… Нужник гоню, старик, для нового Дома колхозника. Бронза, старик, две фигуры. Колхозник с куском трактора и колхозница с вязанкой пшеницы. Классика, старик. Проникновенные лица, мускулатура напряжена в трудовом порыве, пшеница отборная, зерно к зерну. Для модели принесли несколько колосьев, я уж названия не помню, ну, в общем, с селекционной станции, старик, каждое зерно как мандарин. Упадет — ногу зашибет… (Разливает.) Рванем, старик, такое дело если сразу не запить, надолго подавишься. Виноград!.. (Пьет.)

К л е н о в. А заказ?

Ш т ы г л о в. Да что ты заладил — заказ, заказ? Как будто это твой заказ! Не делаю я его, наверное, брошу!

К л е н о в. Почему?

Ш т ы г л о в. Ты знаешь, где это должно встать? Я ездил туда, смотрел место. Глухомань, старик, тайга, до ближайшего райцентра километров триста. Я же художник, старик, я же не Потехин! Жалко! Четыре года отдать на работу, старик, которую никто, кроме аборигенов и медведей, не увидит. Жалко!

К л е н о в. И ты отказался?

Ш т ы г л о в. Еще нет, но наверное… Проект сделан, и башли за него получены, даже две модели из семи сделаны. Понимаешь, там что? Высокий скалистый берег, ну, Енисей, старик, понимаешь, и чистый гранитный выход. То есть можно было бы снять площадку и рубить прямо на вершине, прямо из массива скалы. Заманчиво, конечно, но… чтоб там это смотрелось, размер нужен как минимум две натуры, примерно метра четыре. Старик! Ты понимаешь, что это такое?

К л е н о в. Нет.

Ш т ы г л о в. Это нужно сделать семь моделей из гипса четырехметровых, отвезти туда и года полтора-два рубить скалу, старик. Во имя чего? Нетленку тоже хочется, чтобы кто-то видел. (Наливает себе, видит, что стакан Кленова полон.) А ты не пьешь? Виноград!.. (Выпивает.)

К л е н о в. Пью, пью… Я думаю, он не перенесет твоего отказа. Не знаю причины, но, по-моему, для него это содержание всей жизни.

Ш т ы г л о в. Ну, старик, мало ли у кого какое содержание!

К л е н о в. Я знаю одного парня, детдомовского. Я часто задумываюсь: что так порой странно определяет его поступки? И, мне кажется, я понял — чувство вины. Без вины. Человек, который его опекал, однажды приехал к нему в детдом и утонул. А человек имел семью.

Ш т ы г л о в. О, старик, сложный ход! Но я тебя, кажется, понял. Ты, старик, прямо как Христос, притчами говоришь. О смоковнице неплодоносящей, о хозяине и рабе. Что там еще было? О хлебах и рыбах, да?.. Но я тебя понял, да… (Наливает.) А ты опять не пьешь? Странный человек. Виноград!.. (Выпивает.) Ладно, я подумаю. Я тебя люблю, старик, так что всерьез подумаю… (Увидев, что Кленов поднялся.) Пошел? Чава какава!..

К л е н о в. Пока! Подумай, Петенька, очень тебя прошу! Пока.

Ш т ы г л о в. А чего он утонул, старик? Нарочно или случайность?

К л е н о в. Не знаю, Петя. Не знаю…

Занавес.

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

За столом сидит  К л е н о в. Входит  Х р о м ч е н к о.

К л е н о в. Мария Федоровна?

Х р о м ч е н к о (устало опускаясь на стул). Она самая. Излиться пришла. Здравствуйте, Василий Андреевич.

К л е н о в. Здравствуйте.

Х р о м ч е н к о. По вашу душу. Друзей особых нет, к попу не пойдешь — Трофим партийный, — в общем, кроме вас, не к кому.

К л е н о в. Прошу вас. Может, чаю?

Х р о м ч е н к о. Господь с вами, какой тут у вас чай? Чаем это уж я вас у себя угощу. Как когда-то, помните, с кулебякой?

К л е н о в. Еще бы. Я вкусным не избалован.

Х р о м ч е н к о. Побалую… (Без всякого перехода.) За что же казнь нам такая, женщинам, Василий Андреевич?

К л е н о в. Простите, вы о чем?

Х р о м ч е н к о. Да я-то, может, и о разном, а только сейчас я про одно хочу сказать. Что ж это получается? Откуда это? Кто первый это установил? Что уродуемся мы под вами, мужиками, как вам это удобно? Кто? Мужик по бабам шуранул — он и ходок, он весельчак, он шалун, он на крайний случай бабник даже, но и все, ничего особенного, ни у кого еще не отмылилось, подумаешь, есть о чем говорить, все поймут, мужик — он мужик и есть, ему надо. Ну, а, упаси бог, женщина чего-нибудь такое — шлюха, гулящая, тварь, проститутка! И слов-то других нету — вот так именно по лбу шарахнут, и все! За что ж это?

К л е н о в. Но помилуйте, Мария Федоровна! Кто ж вас так бы посмел? Или вы это предположительную оценку отрабатываете?

Х р о м ч е н к о. Вот именно, что, как вы сказали, предположительную. Потому что знаю, что ждать. А ведь я еще, как говорится, в самом-самом! Что же это? Ведь стыдно сказать, но у меня Трофим уже три года как не мужик. А я? А куда мне деваться? Я ведь не то что строю из себя чего-то там, как есть, так и говорю — сил уже нет Трофима терпеть, замучил. Поклясться могу, вот ей-богу, мне это, может, самое главное, я женщина полнокровная, — а стерпела бы. Жизнь не маленькая вместе прожита, любовь была — ради одного этого перетерпела бы, пока уж больше не надо бы стало. Это все, если б он человеком оставался. А он? А он считается, конечно, что работает, а ведь на деле-то больше половины времени на больничном. Так? А что он при этом делает? А меня он точит, вот что! С утра до ночи все не по нем. И то не так, и это не эдак, и поди туда — незнамо куда, и вынь да положь, и сготовь да утри, — каторга, Василий Андреевич, чистая каторга, вот как есть, и все! Взбесился мужик, хотя давно уже одно название! Ну ладно, у каждого, как говорится, свой крест. Другому на плечи не переложишь, свой кулек на чужой горбок не взвалишь, я этого и не прошу. Но глотнуть охота, хоть глоточек воли охота глотнуть, душно мне! И ведь криком кричу, а сама-то знаю, что в койку к другому не лягу. Уж лучше удавлюсь, ей-богу, скорей удавлюсь, чем это. Ох, мамка, мамка, видела б ты сейчас свою доченьку, залилась бы ты горькими слезами! Что ж мне делать, Василий Андреевич, родной мой, научите, что?

К л е н о в. Так ведь я, Мария Федоровна… я… как-то… не по этим делам…

Х р о м ч е н к о. И вы не по этим?

К л е н о в. Да, извините… А может быть, вам, Мария Федоровна, работать пойти?

Х р о м ч е н к о. Как это?

К л е н о в. Как все.

Х р о м ч е н к о. А Трофим? Не пустит. И не умею я ничего.

К л е н о в. С мужем вашим я поговорю, а насчет умею — не умею… Вы пошли бы поваром, Мария Федоровна?

Х р о м ч е н к о. Куда?

К л е н о в. Сюда, в общежитие. Наша повариха уехала позавчера.

Х р о м ч е н к о. А Трофима уговорите?

К л е н о в. Уговорю.

Х р о м ч е н к о. Пойду. А что? Чем дома у плиты целый день, так хоть за то же самое человеком считать будут. Пойду.

Входит  М а т в е е в.

М а т в е е в. А, Маня! Все под Кленова чалишь? С чем, однако, нынче?

Х р о м ч е н к о. Из одной желчи человек. За что так на людей злобствуешь, Паша?

М а т в е е в. А я не на людей, на баб, и не злобствую, чего на вас злобиться, души не хватит, а так, давлюсь, скучно от вас.

Х р о м ч е н к о. А тебе для веселья что, цирк нужен?

М а т в е е в. Зачем? Мне, как сказать, людей хватает. Но, однако, чтоб чего-то хоть, малость какую, угадывать в них надо было.

Х р о м ч е н к о. Загадки любишь? Кроссворды…

М а т в е е в. Людей, Маня, людей, упорно тебе поправляю.

Х р о м ч е н к о. А женщины кто же?

М а т в е е в. Женщины? Скука! До того все одинаковые, что если б не внешность — как будто один автомат всех наштамповал. Как телевизоры, которые в последний день квартала собирали, — все вроде по одной схеме, и ни один не работает, все с браком. Может, и вас для плана господь бог изготовил?

Х р о м ч е н к о. Подранили, видно, тебя женщины, Паша.

М а т в е е в. Было, было. Одна так на тебя жутко как похожа. Я другой раз взгляну и вздрагиваю.

Х р о м ч е н к о. Кто ж это? Не знаю?

М а т в е е в. Навряд ли. Моя мамаша. Видная была из себя, и душа у ней, конечно… тоже… Мне восемь лет, братанчику полтора года, а она с агентом по пушнине удрала. Брат через месяц помер, а отец от вина угорел с горя. Женщина?

К л е н о в. Не надо так, Еремеич. И тебя вырастила женщина. Сам же говорил, что вырос у тетки.

М а т в е е в. Правильно, у тетки, у отцовой сестры. Тоже хороший человек. Только муж в тайгу, а у ней уж кровать очередной хахаль мнет. И так до тех пор, пока муж не застукал. Как зашел с винтом, так и ухлопал обоих — и ее, и хахаля, с двух стволов. А сам ушел, навсегда в тайгу подался. Тайга большая, если кто ушел, считай — с концами.

Х р о м ч е н к о (поднимаясь). Что в тебе хорошего, Паша, — рассказы ты всегда очень веселые рассказываешь. Откуда только берешь?

М а т в е е в. Место знаю. Хочешь, покажу?

Х р о м ч е н к о. Упаси бог, своих хватает. Я пошла, Василий Андреевич. Спасибо вам… (Уходит.)

К л е н о в. А я до того воткнулся в рассказ Еремеича, что звук и смысл ее слов дошел до меня лишь после того, как она вышла. Черт побери, хорош!.. (Направляется к выходу.)

М а т в е е в. Ты куда?

К л е н о в. Догоню. Неловко перед человеком, даже не попрощался!

М а т в е е в. Тебе из дружины передавали — завтра рейд.

К л е н о в. Хорошо.

М а т в е е в. Путин заходил, туфли твои на танцы просил.

К л е н о в. Хорошо.

М а т в е е в. Я не дал.

К л е н о в. Он влюблен, и ему надеть нечего, раз пришел. Понял? Отнеси, пока я бегаю… Мария Федоровна!

Х р о м ч е н к о. Вы куда так разогнались-то?

К л е н о в. За вами.

Х р о м ч е н к о. Ну да?

К л е н о в. Попрощаться забыл. До свиданья, Мария Федоровна.

Х р о м ч е н к о. А-а. До свиданья. А я думаю: чего бежит?

К л е н о в. Послезавтра можете оформляться. Я завтра договорюсь.

Х р о м ч е н к о. Спасибо. Надо же, за мной так бежал. А я думала — к Ленке, думаю, небось к Ленке наладился, впереди трамвая успевает.

К л е н о в. Какой Ленке? Лене Рюминой?

Х р о м ч е н к о. Вас не знать — сто Ленок у него!

К л е н о в. Но ведь ее же нет еще.

Х р о м ч е н к о. Здрасьте! Уж два дня, как приехала.

К л е н о в. Понятно. До свиданья.

Х р о м ч е н к о. С рыбой вам пирог сделаю. До свиданья. (Уходит.)

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Неужели пойдешь?

К л е н о в. Не могу. Пойду.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Мало по морде получил?

К л е н о в. Все равно пойду.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Да то, что пойдешь, я понимаю. Я говорю — нравится по морде получать?

К л е н о в. Ну что ты меня мучаешь? Ну не могу я! Видеть ее — мне это необходимо! И я пошел к Лене. Лена!..

Л е н а. О, Васенька, здравствуй, добрый день.

К л е н о в. Здравствуй. Значит, это правда?

Л е н а. Что ты имеешь в виду?

К л е н о в. Что ты приехала.

Л е н а. Как видишь.

К л е н о в. И я вижу тебя вот только…

Л е н а. Официально у меня практика начинается завтра, с понедельника.

К л е н о в. А сегодня воскресенье — день для себя.

Л е н а. Не в этом дело. Просто…

К л е н о в. Наверное, все не просто, правда? Два дня ты здесь, а я только что, и то случайно…

Л е н а. Так вышло. Ну что ты надулся сразу?

К л е н о в. Какая разница?

Л е н а. Ну вот, столько не виделись — и ссоримся. По́шло.

К л е н о в. Да.

Л е н а. Как твои дела? Как жизнь?

К л е н о в. Нормально.

Л е н а. Что на работе?

К л е н о в. Нормально.

Л е н а. А подробней?

К л е н о в. С проектной документацией закончено, скоро начнется строительство. Теперь уже по максимальной мощности установка пойдет. На четыреста тысяч в год.

Л е н а. Где?

К л е н о в. Первую решили у нас. И условия для этого есть, и мне легче будет контролировать.

Л е н а. В институте на лекциях по технологии нам все уши прогудели — Кленов, Кленов, установка Кленова, перетоки Кленова, противоток Кленова. Не зазнался?

К л е н о в. Послушай, Лена, о чем мы говорим? За три года мы виделись один час. О чем мы говорим?

Л е н а. Говорим о том, о чем говорится.

К л е н о в. И тебя это устраивает?

Л е н а. А я реалистка, усвоила — что есть, за то и спасибо.

К л е н о в. Я чувствовал какую-то отчужденность. Куда-то меня не пускали. Куда?.. Лена…

Л е н а. Что?

К л е н о в. Лена!..

Л е н а. Что? Ну что ты?

К л е н о в. Лена!

Л е н а. Да что с тобой?

К л е н о в. Просто я пытаюсь до тебя докричаться. А ты не слышишь.

Л е н а. Слышу. Я очень даже хорошо слышу. Но не надо так. Три года — это не шутка, Вася.

К л е н о в. Да, не шутка.

Л е н а. Я кое от чего отвыкла.

К л е н о в. Если готова привыкнуть опять, это не страшно. Как?

Л е н а. Я еще не знаю, Вася.

К л е н о в. Поэтому ты и не объявилась, как приехала, да?

Л е н а. Я, по-твоему, трусиха?

К л е н о в. Раньше не была. Но ты же сама говоришь — три года.

Л е н а. Ничего. И теперь не стала. В жизни б не стала прятаться.

К л е н о в. А что же тогда?

Л е н а. Ну… отоспаться хотела, все такое, да и вообще… неважно как-то себя чувствую. Правда.

К л е н о в. Ты заболела?

Л е н а. Не то чтоб… Так, знаешь, простыла, наверное.

К л е н о в. А врач?

Л е н а. Ну вот еще! Сама отлежалась.

К л е н о в. А ты уверена?..

Л е н а. Хватит об этом, Вася, ей-богу! Я потому и говорить не хотела, зная тебя, — еще и за лекарством побежишь! Все меняется на свете, кроме Кленова.

Появляется  К а т я.

А! Вот, между прочим, твоя, Вася, робкая — в стороне и молча — поклонница. За неимением твоего портрета повесила в изголовье схему твоей установки.

К а т я. Как не стыдно! Какая ты!.. (Хочет уйти.)

Л е н а. Катька, перестань, глупенькая! Иди лучше сюда, познакомься. Василий Андреевич Кленов. Екатерина Рюмина, выпускница средней школы.

К л е н о в. Очень приятно. Чем решили заняться?

К а т я. Я…

Л е н а. У Кати жизнь на ближайшие тридцать — сорок лет определена — работать с тобой. Возьмешь?

К а т я. Ну зачем ты?

Л е н а. Разве не правда? Учти, Кленов может простить все что угодно, кроме лжи.

К л е н о в. Вы хотите работать у меня, Катя?

К а т я. Да.

К л е н о в. А почему? Вы знаете, чем мы занимаемся?

К а т я. Да.

К л е н о в. Вы знаете, как это трудно — смены и так далеко?

К а т я. Да.

Л е н а. Ну чем не признание в любви?

К а т я. Я тебе никогда этого не прощу!

К л е н о в. Не надо сердиться, Катя. Скажите… Вы знаете, что у меня работают практически одни мужчины. Это трудно, в самом деле трудно и довольно опасно.

К а т я. Лена же работала — и ничего?

К л е н о в. Лена работала, и еще кое-кто работает, но…

Л е н а. Вася, ты ее не знаешь, она же как репей. Пусть попробует. А девчонка она здоровая. Пусть попробует, раз хочет.

К л е н о в. Нет, ради бога, мне нужны со средней школой. Приходите.

К а т я. Спасибо. Большое вам спасибо, Василий Андреевич! Вот увидите, я вас никогда не подведу.

К л е н о в. Договорились. Жду…

Появляется  Р ю м и н а.

Р ю м и н а. Ага! Уже всей компанией!

К л е н о в. Здравствуйте, Полина Ивановна.

Р ю м и н а. Я с вами вроде однажды договорилась, Василий Андреич? Или вам мало?

Л е н а. О чем ты?

Р ю м и н а. Они знают, о чем.

Л е н а. А все же?

Р ю м и н а. Чтоб не ходили сюда, вот о чем. Нечего им у нас делать! Зарплаты у нас разные, и нечего!

К а т я. Мама, как ты!..

Р ю м и н а. Не суйся, не твоего ума дело! (Кленову.) Мне даром еще никто ничего не давал, ясно вам? А вы все лезете! Зачем? Что на этот раз? Может, машину нам подарить собрались или, может, дом новый, а?

К а т я. Какой позор, боже мой!

Л е н а. Между прочим, мама, Василий Андреевич вот только что взял к себе на работу Катю, о чем Катя и мечтать не смела.

Р ю м и н а. Сперва одну сманил не знамо на что, а теперь и за Катьку принялся?

К а т я. Мама!

Р ю м и н а. Катька моя, понятно? Эту сманили — разбирайтесь теперь, а Катька моя, не отдам! Пошли, Катерина! И упаси вас господь еще сюда сунуться! Я кому сказала, Катерина? Пошли!.. (Берет за руку Катю и силой уводит ее за собой.)

К л е н о в. Что я ей сделал, Лена? Почему она так?

Л е н а. Мама гордая, Вася. Ей нелегко всегда было, а она гордая.

К л е н о в. Но почему она меня-то объектом избрала?

Л е н а. Ты любишь афоризмы, вот тебе еще один: бедность — это необходимость многое не видеть и не слышать. Ясно?

К л е н о в. Да.

Л е н а. А мама не хочет этого, вот и все. Извини, я пойду к ним. Мы с тобой еще наговоримся. Практика полтора месяца. Наговоримся. А насчет Кати не думай, завтра же придет. Ты ее еще не знаешь… (Уходит.)

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Устал?

К л е н о в. Да.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Надолго?

К л е н о в. Не знаю.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Главное — чтобы не навсегда. Самое страшное — устать навсегда.

К л е н о в. Я еще так мало успел. Я ведь почти ничего пока еще не сделал.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Эх, ты, пацан! Несмышленыш! А от чего же, по-твоему, человек устает, от дел, что ли? В том-то и штука. Человек устает главным образом от несделанного. Нет тяжелее тяжести, чем груз несделанного.

В комнату входят  М а т в е е в  и  К а т я.

М а т в е е в. Ну, я тебе скажу, Вася, эта девка всех Рюминых стоит. Банный лист. Уже душу всю вынула, а еще чего-то ухитряется, вынимает еще чего-то.

К а т я. Здравствуйте Василий Андреевич. Неправду все это Павел Еремеевич говорит. Просто я разобраться хочу в установке как следует. А у кого ж еще спрашивать?

К л е н о в. Ну, и как успехи? Разобрались?

К а т я. Ой! Что вы! Да там, мне кажется, и за сто лет не разберешься. Как вы только все это придумали?

М а т в е е в. Видал? Уже мажет. С ходу мажет. Все девки одинаковые, как сказать, примитивные подхалимки. Нравится Кленов — так уж он один все и придумал. А коллектив?

К а т я. Я не отрицаю коллектива, Павел Еремеевич, напрасно вы! А только все равно ведь Василий Андреевич все придумал.

М а т в е е в. Вот и все, что девка за месяц на установке поняла. Ну, ты подумай!

К а т я. И неправда! Я и еще поняла!

М а т в е е в. Небось, кто с кем живет да кто с кем, как сказать, дружит.

К а т я. Ну да, это я еще в школе знала.

М а т в е е в. Тогда ничего, однако, подготовленная девица. Достойная, как сказать, смена.

К л е н о в. Кстати, о смене, Еремеич. Мне сказали, ты на пенсию документы готовишь?

М а т в е е в. Готовлю, а чего не готовить? Пятьдесят лет стукнуло, и молочком на вредном производстве давлюсь уж без малого лет двадцать. Пора.

К л е н о в. Неужели уйдешь?

М а т в е е в. Зачем уходить? Получать буду больше, только и делов.

К л е н о в. Ну да, у тебя ж на все один разговор.

М а т в е е в. Ага. Один.

К а т я. Павел Еремеевич, давайте я вам пиджак зашью. Совсем расползся.

М а т в е е в. Видал? И меня мажет. Ну, девки, ну, заразы. На, шей. (Снимает пиджак, отдает его Кате.) Вот тебе и нитки, и иголка. Не думай, у нас быт налажен. Все есть, что надо.

Катя садится на постель Матвеева, шьет.

К л е н о в. Не устал так жить, Еремеич?

М а т в е е в. А как это — так? Я вроде как все живу.

К л е н о в. Все, да не все. На такое самоотречение мало кого хватит. Так не устал?

М а т в е е в. А кто ж его знает? Это как у нас один в лагере говорил: «Пока живешь — устаешь, а как устал — встал». Помер, значит. Ну, а я вроде еще не встал, живой.

К л е н о в. Люблю я тебя, Еремеич. Очень ты мне жить помогаешь.

М а т в е е в. Вот это раз тебе на. С бабой увял, на меня перекинулся?

К л е н о в. Я со Штыгловым знаком.

М а т в е е в. Ага, продал, значит.

К л е н о в. Зачем продал? Мой приятель.

М а т в е е в. Так и продал, как водится. Ну, знаком, и что?

К л е н о в. Ничего. Не понял ради чего?

М а т в е е в. Это, однако, как сказать, мои дела. Но одно все же скажу — человеку, чтобы жить, надо какой-то смысл. Вот это мой смысл и есть. Только это. Ничего у меня не осталось, понимаешь? Только это. А Штыглову своему при случае передай — еще раз где варежку раззявит, в момент порву, у меня это не задержится. За такое дело пасть порвать мне все равно что стакан воды выпить. Понял?

К л е н о в. Понял, Еремеич, понял. Что на пределе ты, не долго еще выдержишь.

М а т в е е в. А это, я уж тебе сказал, мои дела. Рюмина! Зашила?

К а т я. Да.

М а т в е е в. Давай. И пошли. По дороге расскажу, чего спросишь.

К а т я. До свидания, Василий Андреевич. А почему у вас так много седины? Вы же не старый еще.

М а т в е е в. Ты чего у меня сюда напросилась — учиться или что? Седина к технологии не касается. Топай!

К л е н о в. До свидания! Не обижайтесь, Катя, он прав, к технологии это действительно отношения не имеет…

Матвеев и Катя выходят.

Седина к технологии не касается. И одиночество не касается. И усталость. И любовь. Сорок пять дней — как это много, когда речь идет о хлебе, или стали, или угле, или о наших делах. Как это мало, оказывается, когда речь идет просто о двух людях. Лена!..

Появляется  Л е н а.

Вот и все, Леночка, финита.

Л е н а. Финита бывает у комедии, а не у практики.

К л е н о в. Да-да, само собой, куда нам до комедий. Тут бы успевать слезы утирать, а то умоешься.

Л е н а. Проще сразу не плакать.

К л е н о в. Легко сказать.

Л е н а. Вообще, если честно… Мне кое-что непонятно… На такой установке… да нигде в мире ничего подобного нет, а ты… развел какие-то самовары да чаи на завалинке, по духу, конечно. Здесь компьютеры…

К л е н о в. Про компьютеры, Леночка, я все понимаю. Когда машины — машины, меня это устраивает, но когда машины — люди, извините!

Л е н а. Но согласись, ведь это объективная необходимость сегодня — мыслить точно и жестко.

К л е н о в. Ну и пожалуйста, кто возражает? Только зачем из этого самого жестокого мышления выстилать постель для всего человечества? Не все же могут спать на досках.

Л е н а. Ты не каламбурь, я серьезно.

К л е н о в. И я серьезно. Как-никак на обозримое время это моя жизнь.

Л е н а. Которую ты до сих пор не смог даже как-то оформить. Почему ты не защищаешься?

К л е н о в. От кого?

Л е н а. Опять ты?

К л е н о в. Ну, сама подумай — что это меняет в моем положении? Бессмыслица! Если сделал, если нужное — при чем тут защита. От кого защищаться-то? Ну ладно, еще можно понять — ребята делают из-за денег, жить всем надо. Так мне и без того платят будь здоров! Время жалко.

Л е н а. Застрял ты где-то, Вася. Я, конечно, имею в виду не науку, а твои жизненные взгляды — какие-то сантименты. Доски не доски, а сегодня жизнь требует жесткости. А ты? Вместо того чтоб вокруг себя одних только железных ребят собрать, с которыми горы ворочать можно, богадельню на установке развел. Отдел по опеке ущербных и двинутых.

К л е н о в. Мы очень быстро бежим, Лена. Так быстро, что у некоторых сердце лопается. Если их время от времени не подвозить, понимаешь, на машину не подсаживать, им не добежать.

Л е н а. А может быть, так и надо? Может, это и есть отбор? Вот и получается — те, кто отстал, не держат тех, кто бежит.

К л е н о в. А зачем же тогда вся эта гонка вообще, Леночка? Не ради же самой гонки! Может, я чего-то не понимаю, но мне всегда казалось, что все это некоторым образом придумано для людей, а?

Л е н а. Бесполезно. Тебя не переубедишь.

К л е н о в. А ты ничего зря не делаешь?

Л е н а. Надеюсь, что нет… Вася, а почему у тебя усы разной длины?

К л е н о в. А я вообще асимметричный. Специалисты считают, что у меня на месте ожидаемых частей всегда неожиданные.

Л е н а. Вот повезло. Все равно как красные кони или… не знаю, не могу придумать, что еще…

К л е н о в.

Удрали все красные кони Умчались прекрасные кони, И нету коней для погони, И нет уже сил для погони…

Л е н а. Что это?

К л е н о в. Ничего… Экс-промт… Завтра ты уедешь.

Л е н а. Сегодня.

К л е н о в. Даже сегодня.

Л е н а. Ночью.

К л е н о в. Так спешишь?

Л е н а. Да. Но сегодня еще есть время. На реку пойдем?

К л е н о в. Пойдем. А куда ты спешишь?

Л е н а. Мне надо кое-что осмыслить. Важное.

К л е н о в. Например?

Л е н а. Например, что узнала про установку. Я здесь работала, я про нее столько в институте проходила, а только теперь, здесь, начала кой-чего понимать.

К л е н о в. И что поняла?

Л е н а. Поняла, что ты очень умный. Страшно умный.

К л е н о в. Вряд ли. Для умного у меня слишком много друзей.

Л е н а. Какая связь?

К л е н о в. Прямая. Умный человек одинок. Жуткая тоска.

Л е н а. Прокол. Не поняла.

К л е н о в. Ум — это способность к анализу. Большой ум — способность к исчерпывающему анализу. А это — прощание. Настоящий анализ — всегда прощание. Исчерпывается предмет. Исчезает интерес. Нет больше тайны. Незачем возвращаться.

Л е н а. Ты думаешь?

К л е н о в. Я знаю. Считается, что этого человека все бросили. Бред собачий! Одиночество в нем самом. Это его ум обрек на одиночество. Потому что анализ — это прощание.

Л е н а. Ужас какой!

К л е н о в. Смотри, скамеечка на том самом месте.

Л е н а. Ты что, ни разу здесь не был за эти три года?

К л е н о в. Без тебя ни разу.

Л е н а. Почему?

К л е н о в. Чтобы не забыть.

Л е н а. И опять прокол. Как это?

К л е н о в. Забываешь то, что всегда на глазах.

Л е н а. Ты и меня поэтому отослал?

К л е н о в. Нет. Ты знаешь, что нет.

Л е н а. Знаю… Скажи, я очень плохая?

К л е н о в. Ты — Лена.

Л е н а. И что?

К л е н о в. Всё. Для меня это всё.

Л е н а. Правда?

К л е н о в. Да. Ты знаешь, что да.

Л е н а. Это знать невозможно. То есть знать-то можно, уверенной быть нельзя. Сегодня так, завтра иначе. Диалектика.

К л е н о в. Ты и это уже прошла?

Л е н а.. Прохожу. Я теперь все время что-то прохожу. Я уже знаю больше, чем все поколения Рюминых, вместе взятые. Иногда мне кажется, что я вызов всем своим предкам.

К л е н о в. Или результат.

Л е н а. Или расплата.

К л е н о в. Почему?

Л е н а. Потому что сказал Екклезиаст: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

К л е н о в. Ты и до этого добралась?

Л е н а. Как видишь. А что, нельзя?

К л е н о в. Можно. Знать можно все. Я не думал только, что у тебя это будет происходить так стремительно.

Л е н а. Я и сама не думала. И вот теперь… Рюмины были все малограмотные и бедные, но счастливые по-своему… А я? Буду ли я счастлива?

К л е н о в. Должна быть!

Л е н а. Должна. Кому должна? Опять тебе? Так мне, Вася, не расплатиться.

К л е н о в. Не должна. Просто будешь.

Л е н а. Ну, раз ты велишь — буду. Как тебе моя сестренка?

К л е н о в. Не пригляделся еще.

Л е н а. А ты приглядись, приглядись как следует.

К л е н о в. Что — толковая девчонка?

Л е н а. Толковая — само собой. Самая, наверное, у нас толковая. Я имею в виду другое. Скорее всего она будет твоей женой, Вася.

К л е н о в. Кто это решил?

Л е н а. Никто. Просто она этого очень хочет.

К л е н о в. А ты?

Л е н а. Это еще одно важное, в чем буду разбираться. Хорошо? Ты меня не торопишь?

К л е н о в. Нет.

Л е н а. Тогда до свиданья, Василий Андреевич. А сюда, к реке, все же приходите. Не стоит из-за меня такой красотой жертвовать.

К л е н о в. Ты цитируешь Екклезиаста, а я Еремеича. Он в таких случаях говорит: «Это мои дела». Я разберусь, Лена. До свиданья. Удачи… И она ушла… А я остался. Я просидел у реки до глубокой ночи, и мне все казалось почему-то, что сейчас, вот сейчас она вернется. Но Лена не вернулась… Было тихо и безразлично вокруг… И знаешь, что я подумал?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Поделись.

К л е н о в. В городе душно, и люди бегут в лес, к реке, в поле. Город высосал тепло их сердец, опустошил головы, захолодил кровь и, вобрав все это, превратился в раскаленную ловушку. И люди бегут из нее, чтобы получить у природы инъекцию тепла, украсть у природы кусочек тепла, который потом неумолимо отнимет город.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Да-а… С вами, как говорится, все ясно… Стало быть, так, Васька, теперь одно — не запить.

К л е н о в. Хорошо. А почему, собственно, нельзя запить?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Что значит нельзя? Все можно. Только эта стенка-то с дырами, не спрячешься.

К л е н о в. Я не прячусь. И не собираюсь. И вообще все это глупости. Я ее люблю.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А она от тебя уходит.

К л е н о в. Она открывает новый для себя мир.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Вот я и говорю — уходит от тебя в новый для себя.

К л е н о в. Я ее люблю.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Это красиво, Вася. Это благородно. Это, я бы сказал, даже полезно… для органов… внутренних… и отчасти внешних. Но если эта холодная…

К л е н о в. Я ее люблю.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Эта равнодушная…

К л е н о в. Замолчи!

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Эта самовлюбленная…

К л е н о в. Я ее люблю! А ты никогда не любил! Ты понятия не имеешь, что это такое — любить! Ты!

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Не я, Васька, не я, она… Если она тебя бросит, ты вообще… ты останешься тогда один, Васька, на всем свете.

К л е н о в. Она мечтает о счастье, понимаешь? Она изголодалась по счастью. А разве есть счастье без возможности свободного выбора? Знал ты хоть одного счастливого человека, который не имел бы возможности свободно выбирать? И ты хочешь, чтобы я лишил ее этого?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А может, как раз ты ее и лишаешь, а?

К л е н о в. О чем ты?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Я говорю — не слишком ли сладким дождичком ты ее поливаешь? Знаешь, когда уж и ног не отдерешь, так клеится.

К л е н о в. А кому это мешает?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Ей. Да и тебе. Великое дело — иметь про запас нереализованную возможность. Нереализованную, понимаешь? Чтоб без официантской предупредительности, Васька, без расчета на чаевые!

К л е н о в. Значит, я вообще ничего в ответ не вправе ждать?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А если ждать, так, по мне, копейка цена такому добру. Это уже не добро, а торговля — я тебе, ты мне.

К л е н о в. А где же тогда силы брать, если не ждать вообще ничего? Силы откуда?..

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Извини, тут я пас. Если не имеешь сил и не знаешь, где взять, выбирай себе другие игры, по силам. Только мне до сих пор казалось, что ты мужик.

К л е н о в. Мне тоже… казалось…

Стук в дверь. Входит  Х р о м ч е н к о  в белом халате, с чайником в руке.

Х р о м ч е н к о. Милый ты мой, как же это хорошо, что ты дома! На авось шла-то, дай, думаю, гляну, а ты дома.

К л е н о в. Да, вот сижу.

Х р о м ч е н к о. Значит, вместе посидим, хлебнем свеженького. Стаканы есть?

К л е н о в. Найдутся. Чаю сейчас действительно хорошо… (Ставит на стол стаканы.)

Хромченко наполняет их из чайника.

Х р о м ч е н к о. По такому утру ничего лучшего не бывает… (Выпивает свой стакан залпом.)

К л е н о в. Холодный, что ли?

Х р о м ч е н к о. Ничего, освежает… (Наливает себе второй стакан.)

К л е н о в. Меня Еремеич к своему приучил, как в Сибири, чтоб в стакане кипел… (Прихлебывает, затем почти тем же движением, что и Хромченко, опрокидывает свой стакан залпом.)

Х р о м ч е н к о (довольная, смеется). Угодила?.. (Наполняет стакан Кленова.)

К л е н о в. Свежее пиво! Да я его не пил уж, по-моему, несколько лет. А почему в чайнике?

Х р о м ч е н к о. Для маскировки. Хватит, и так до утра в туалете, запершись, просидела.

К л е н о в. А как же пиво, если…

Х р о м ч е н к о. Да нет, не то! Трофим драться лез.

К л е н о в. Трофим?

Х р о м ч е н к о. Ну! Про недостачу ему сказала. На восемьсот рублей у меня ревизия насчитала. А он, паразит, драться!

К л е н о в. Час от часу! Недостача?

Х р о м ч е н к о. Да не крала я, Васенька, можешь ты понять? Никак я к этой кухне не прилажусь, будь она неладна! Все мне против домашней готовки жидко кажется. То маслица кусок доложу, туда мясца, туда луковку переброшу, а калькуляция-то не по моему вкусу пишется. Вот и недочлись на восемьсот рублей, судом грозятся. А мой с кулаками.

К л е н о в. Значит, нужно восемьсот рублей, так я понимаю?

Х р о м ч е н к о. Что ты, что ты, бог с тобой! Неужели б я к тебе за деньгами пришла? Это я вчера с расстройства дрогнула, а сегодня его так тряхну — с пуговицами деньги выскочат. Есть у нас, Трофим же непьющий. Отложено кой-чего. Я к тебе по другое шла: ведь сейчас разговоры пойдут, уплачу — не уплачу, все равно пойдут. А мне важно, чтоб именно ты не подумал. Вот как хочешь, а этого я не пережила бы, честно! Веришь, что не воровала?

К л е н о в. В жизни бы не поверил!

Х р о м ч е н к о. Не от жалости, честно?

К л е н о в. Честно!

Х р о м ч е н к о. Где мои двадцать лет, господи? Как бы я тебя, голубь мой, за это! О-ох, как бы!.. Что ж мы непутевые такие в жизни этой, Вася? С чем ни предложимся, все против себя, а? Уж-то неумехи такие, прости господи? Или жизнь нынешняя по-другому требует? Объясни ты мне, дуре.

К л е н о в. В науке есть такой метод, называется метод проб и ошибок. Ничего другого, более универсального, я для себя так и не открыл. Только пробовать, пусть даже все время ошибки — пробовать снова.

Х р о м ч е н к о. Так это ж казнь! Кто это выдержит?

К л е н о в. Наверное, у кого долгов много.

Х р о м ч е н к о. Ау тебя много?

К л е н о в. Хватает.

Х р о м ч е н к о. Да-а… Ленка пишет?

К л е н о в. Не знаю, почему, но на этот вопрос мне отвечать не захотелось, и я промолчал.

Х р о м ч е н к о. Понятно… (Выпивает свой стакан и наливает вновь.) Хорошее пиво… Что в отпуск не пошел со всеми?

К л е н о в. К пуску готовился.

Х р о м ч е н к о. А моего что оставил?

К л е н о в. Помогал.

Х р о м ч е н к о. Наглеет он. «Без меня Кленов никуда».

К л е н о в. Пусть гордится. Может, это ему нужно, чтобы жить.

Стук в дверь.

Да? Ну, кто там, входите!

Входит  К а т я.

Ну вот и отпускники начинают прибывать. Здравствуйте, Катя.

К а т я. Здравствуйте. А к вам столовка прямо на дом ходит? Удобно.

Х р о м ч е н к о. Молода зубы показывать. К матери пришла? Я ее отпустила.

К а т я. Знаю. Я дома была уже. А сюда я по делу. Сейчас, кстати, мимо магазина проходила — чуть не задавили.

Х р о м ч е н к о. А что?

К а т я. Французские сапоги. Между прочим, и ваш размер пока еще есть. Или вам, наверное, такие вещи не интересно?

Х р о м ч е н к о (элегично). Я женщина немолодая уже, Катенька, может, и умру скоро, как говорится, доживаю… (Резко.) Мне все надо! Где дают?

К а т я. На Октябрьской, в обувном. Знаете?

Х р о м ч е н к о. Пока! За чайником позже зайду… (Выходит.)

К л е н о в. Про сапоги придумали или правда?

К а т я. Дают.

К л е н о в. Как отдохнули?

К а т я. Здорово! Нагляделась до ушей.

К л е н о в. Жили у Лены в общежитии?

К а т я. Там.

К л е н о в. Ну и как?

К а т я. Что вы! Такие герлы, я себе таким чучелом казалась.

К л е н о в. Такие — что?

К а т я. Герлы. Девчонки, значит.

К л е н о в. Что-то новое. В наше время говорили по-другому.

К а т я. Студенты все так говорят. У них вообще язык свой, я уже научилась.

К л е н о в. Понятно… Я смотрел на нее и думал: «Ну что же ты, что ж ты молчишь, ведь знаешь же!..»

К а т я. Зачем вы к себе эту Хромченко водите, Василий Андреевич? Ведь она старуха совсем. И страшная.

К л е н о в. О чем вы? Не понимаю.

К а т я. Повариха. Зачем она вам?

К л е н о в. Мы — друзья.

К а т я. Ну да.

К л е н о в. Скажите… а Лена, как она?

К а т я. Ленка в порядке! Могучая герла! На одни «отлично» четвертый курс кончила, лучше всех!

К л е н о в. А мне она… ничего… не передавала?

К а т я. Вам?

К л е н о в. Она явно не знала, как себя повести — сказать правду или соврать.

К а т я. Вам?.. Нет… Ничего…

К л е н о в. Ясно.

К а т я. Только я вам вот что скажу, Василий Андреевич, — дружбы мужчины и женщины не бывает! Неправда это все!

К л е н о в. Почему неправда? Вот мы же с вами дружим.

К а т я. Да? Кто это вам сказал?..

К л е н о в. Значит… ничего…

К а т я. Ладно. Я пойду?

К л е н о в. До свиданья… И она ушла… А я пошел к Штыглову…

Появляется  Ш т ы г л о в.

Ш т ы г л о в. Здорово, отец! Совсем меня позабыл.

К л е н о в. Видишь, не совсем.

Ш т ы г л о в. Киснешь?

К л е н о в. Некогда, Петя. Пуск.

Ш т ы г л о в. Надолго это?

К л е н о в. Пуск? Год, полтора. Как пойдет.

Ш т ы г л о в. А потом?

К л е н о в. Потом все только и начнется. На большой установке все недочеты сразу вылезут. Значит, устранять, доделывать, переделывать. Конца не видно.

Ш т ы г л о в. Счастливый ты человек, старик. Вообще все вы, кто в науке. Раз тему выбрал, что-нибудь придумал, и ковыряйся всю жизнь, пока не умрешь. А тут, старик, закончил работу — и завтра все по новой, как с чистого листа: опять придумывай, опять ищи, опять свищи! Поверишь, старик, иногда в отчаяние полное приходишь! Ну что ж такое! Потехин всю жизнь одно и то же делает и хоть бы хны, а тебе стыдно хоть раз себя повторить. Понимаешь, старик? Вот то, что называется опыт, это в пальцах, старик, а для головы опыта нет — каждый раз как первый раз, как будто ты вообще ничего не умеешь, все снова. Страшное дело, старик, самоедство!

К л е н о в. А по-моему, это и есть счастье — каждый день с чистого листа.

Ш т ы г л о в. Да, старик, если ты Микеланджело. Тогда по крайней мере муки твои не зря. А так…

К л е н о в. Но разве кому-нибудь дано знать о себе, кто он? Есть ты и твоя работа, а потом уж говорят: «О! Да он Микеланджело!» Разве не так?

Ш т ы г л о в. По-моему, старик, нет. По-моему, старик, гении про себя точно все понимали, кто они такие. Может, поэтому и мера их страданий была выше.

К л е н о в. А что это такое, собственно, — гениальность?

Ш т ы г л о в. Старик, если б я знал, я бы себе давно уже все устроил, поверь!

К л е н о в. А мне кажется, гениальность — это просто порог человеческих способностей, что-то вроде смерти бегуна на финише. Каждый содержит в себе потенциал гения, лишь у единиц он раскрывается.

Ш т ы г л о в. Старик, ты сказал что-то очень лестное для людей. Боюсь только, старик, что вряд ли они это по достоинству оценят. Знаешь, как в жизни — чересчур большой аванс чаще всего отпугивает. По себе знаю, старик, не перегибай.

К л е н о в. Я на своих определениях не настаиваю, я их только предлагаю. Как твой Потехин?

Ш т ы г л о в. От Потехина, старик, усохнуть можно. Если штаны двумя руками не поддержишь, свалятся. На конкурс работу двинул: бронза, само собой — сталевар, и от уха до уха улыбка полного кретина, знаешь, идиот такой радостный, огонь увидел. Называется «Счастье труда». Уверен в первом месте. Представляешь, старик? Тема, говорит, все решает. Сталевар, говорит, сегодня — это та самая тема.

К л е н о в. Ничего… А твоя работа? Как там «Дети»?

Ш т ы г л о в. Модели готовы, старик. Отвез их на место, мастеров нанял. Год будут работать, потом я поеду, доводить буду сам, это уж никому не поручишь. С башлями, старик, плохо, башли держат. Псих-то ваш что-то поиссяк, а тут выясняется, понимаешь, какое дело, выясняется, что работы встанут потяжелее, тысячи на три с половиной, на четыре потяжелее. Как быть, не знаю.

К л е н о в. Петя, родной, а способен ты однажды в жизни поступить беззаботно?

Ш т ы г л о в. Как это?

К л е н о в. Ну, скажем, не сосредоточиваясь на вопросах материальных последствий.

Ш т ы г л о в. Могу, разумеется. Но зачем?

К л е н о в. Тебя устроит такая формула: затем, чтобы в мировом балансе добра и зла на чашу добра легла и твоя песчинка?

Ш т ы г л о в. А зачем этой самой чаше моя песчинка?

К л е н о в. Чтобы стало больше добра в мире.

Ш т ы г л о в. Старик, честно скажу, ты меня иногда просто беспокоишь. Знаешь, где это вяжут веники и пишут нолики? Ты туда, старик, не клиент?

К л е н о в. Нет.

Ш т ы г л о в. Ты знаешь, старик, как я тебя люблю. И твои дела, возможно, я перед ними даже преклоняюсь. Но они слишком прекрасны, старик, чтобы их можно было повторять. Вот ты технарь, а я художник, старик, а получается, что я куда земнее тебя. Я знаю, прочел в журнале, что сконструирован ген, что можно будет влиять на наследственность. Значит, можно будет делать добрых и прекращать род злых. И это я понимаю, потому что это наука говорит. А твою мистику я не понимаю.

К л е н о в. Это не мистика, Петя. Этим рычагом когда-то из горстки атомов вылепилось человечество. И если забыть об этом, мы сегодня имеем достаточно шансов совершить обратный путь — от человечества к горстке атомов.

Ш т ы г л о в. Ну хорошо, старик, но я никак не возьму в толк: почему именно я должен быть добрым? Со мною, что ли, все такие добрые?

К л е н о в. Наверное, нет.

Ш т ы г л о в. Так почему я?

К л е н о в. Кто-то же должен начинать. А отвлекаясь от этих высоких материй, я тебе напомню, как ты однажды говорил про нетленку, — что это делают для души, не за деньги. За свою нетленку ты у Еремеича отломил уже двадцать с лишним лет его жизни. Не много для тебя одного, а?

Ш т ы г л о в. Да-а…

К л е н о в. Это было не очень похоже на Штыглова — Петька вдруг надолго угрюмо замолчал…

Ш т ы г л о в. А у меня, старик, между прочим, пока я на этом самом Енисее кувыркался, Лерка ушла… Такие дела…

К л е н о в. Лера?

Ш т ы г л о в. Все, старик! Пусть оплачивает мастеров, свою работу я закончу за так. Устраивает тебя?

К л е н о в. Как же так? Лера?.. Восемь лет с тобой…

Ш т ы г л о в. Чава, старик! Чава какава! Мальчишки своих птиц перелетных проводят… (Уходит.)

В комнату входит  М а т в е е в.

М а т в е е в. Слышь, Василий, тебе, как сказать, втык будет.

К л е н о в. Давно не было. За что?

М а т в е е в. С Бронницким сейчас разговаривал. Говорит, завтра на парткоме о тебе вопрос будет. Вызовут.

К л е н о в. В партком?

М а т в е е в. Говорит, однако, Кленов выпадает из общей. Ему по совокупности работ защищаться предложили, такого вообще в институте не было, только чтоб экзамены, чтоб минимум кандидатский сдал, а он, говорит, отказывается. Это, говорит, вообще уже вызов общественному. Завтра, говорит, мы ему мозги промоем.

К л е н о в. Что ко мне вяжутся? Работаю я или нет?

М а т в е е в. Я так понимаю, тут другое. Тут, паря, вылазит, что ты в институте, как сказать, маяк. А раз маяк, стало быть, чтоб светил, должен ты иметь полную колодку званий. Иначе не тот свет.

К л е н о в. У меня пуск, а ты мне глупости!

М а т в е е в. Ну, пуск, ладно! А остальное? Ты ж кругом себя повязал, как дурачок! И то, и сё, и пятое, и десятое! Не говоря, что вообще за блажного все держат.

Телефонный звонок.

К л е н о в. Алло?.. Да! Лена?.. С отличием?!.. Леночка, родная! Ну, говори, говори!.. Что, только три минуты?.. Леночка! Поздравляю!.. Слушай! Давай знаешь как? Завтра пятьсот семьдесят первым рейсом. Значит, в пять ты будешь дома, в шесть у меня… К тебе? Нет… Ну, ты же помнишь с мамой твоей… У меня. И отметим. Жду! Завтра в шесть жду!.. Да. Целую…

М а т в е е в. Кончила?

К л е н о в. А ты говорил — дурачок! Эх ты, Еремеич! Неверующий ты человек!

М а т в е е в. Это так, это, как сказать, чего нет, того не отнимешь. Веры большой не держу.

К л е н о в. Вот деньги тогда держи. Купи коньяк и шампанское. А я — остальное. Устроим завтра бал, пир на весь мир! Чтоб запомнился ей этот день! Давай!

М а т в е е в. Такую прорву денег переводить — и на что!.. (Уходит.)

К л е н о в. Мария Федоровна!

Появляется  Х р о м ч е н к о, а следом за ней  Р ю м и н а. Это кухня, так что обе в белых халатах.

Полина Ивановна, и вы здесь! Как хорошо! Поздравляю вас!

Р ю м и н а. С чем это?

К л е н о в. Лена защитила диплом! С отличием! Завтра прилетит!

Р ю м и н а. Уж и завтра?

К л е н о в. Договорились. Завтра в шесть она будет здесь. Давайте устроим ей, чтоб хорошо было, а? Пир!

Х р о м ч е н к о. А что? И сами.

К л е н о в. Ну конечно!

Р ю м и н а. Господи… Неужели Ленка?.. У Рюминых… (Закрывает лицо руками.)

К л е н о в. Что с вами, Полина Ивановна?

Р ю м и н а (утерев глаза рукой). А, так!.. Катерина!

Появляется  К а т я.

Неси моченых яблок и капусты квашеной. Уж когда гулять, так…

Х р о м ч е н к о (начинает перечислять, как метрдотель по закускам). Заливной поросенок, карп, запеченный в сметане, шампиньоны в сметане, утка с яблоками в брусничной подливе…

Появившийся меж тем  М а т в е е в  расставляет на столе бутылки. Катя и Полина Ивановна образуют некое челночное движение с тарелками и блюдами, которым как бы дирижирует Хромченко.

Кулебяка с рыбой, кулебяка с мясом, кулебяка с капустой, селедка, грузди, огурцы и помидоры соленые. А как сядем, так будут горячая картошка и пельмени. Понял? Поважней царского стол!

М а т в е е в. И всех дел-то, чтоб пожрать. Ну, дикость!

Х р о м ч е н к о. Молчи, укушенный! Дикость! Много ты в чем понимаешь!

Р ю м и н а. Чего не идет-то? Уж седьмого начало.

К л е н о в. Сейчас… (Подходит к телефону, набирает номер.) Аэропорт?.. Скажите, пожалуйста, пятьсот семьдесят первый прибыл?.. Час назад? Спасибо… Ну вот, значит, с минуты на минуту…

К а т я. С дороги разве ж это сразу — умыться, переодеться, марафет.

Р ю м и н а. Слова узнали.

Х р о м ч е н к о. Хуже нет у накрытого стола сидеть.

М а т в е е в. Не говори. И есть не хочется, а слюна идет.

К а т я. Современной женщине на туалет нужно время.

Х р о м ч е н к о. Не за счет других только.

М а т в е е в. Гибель — ждать и догонять.

К а т я. Может, я сбегаю, в чем дело?

Р ю м и н а. Сиди.

К л е н о в. И вдруг во мне будто щелкнуло какое-то реле — до этой секунды я еще не знал, а с этой секунды уже знал. И Полина Ивановна знала, я это понял.

М а т в е е в. Пятьдесят восьмой мне. Вчера врачиха первый раз лекарство прописала — давление, говорит. Выходит, однако, и мой срок подошел.

Х р о м ч е н к о. Срок каждому определен. Лучше его не знать. И чтобы враз, не мучиться. А до того — и вспоминать про это не хочу, что отпущено, пусть мое будет.

М а т в е е в. Это-то да. Только я не от себя завишу, мне успеть…

К а т я. А в прошлом году, помнишь, мама, я стала мыться, а…

Р ю м и н а. Помолчи.

К а т я. Нет, я к тому, что…

Р ю м и н а. Помолчи.

К л е н о в. Она знала, она не могла не знать. И я знал.

Х р о м ч е н к о. А может, сами пока для сугрева, как говорится? Семеро одного не ждут.

М а т в е е в. Ну уж, нет.

К а т я. Странное какое-то напряжение, ну мало ли…

К л е н о в. Она говорила, а я знал.

Р ю м и н а. Ты умолкнешь, наконец, Катерина?

К а т я. Но ведь так сидеть и вовсе… хоть какие-то… хоть кто-то по-человечески…

К л е н о в. И Катя знала. Конечно! Может быть, даже Катя узнала это первой.

М а т в е е в. Тебе сколько лет, Катя?

К а т я. Двадцать.

М а т в е е в. Моей меньше было на год, девятнадцать было. Тоже Катей звали.

Х р о м ч е н к о. Дочь?

М а т в е е в. Этого не довелось. Любовь.

Х р о м ч е н к о. У тебя любовь? Да ты ж бирюк урожденный.

М а т в е е в. С этим не родятся, такими делаются, Маня. Жизнь, однако, делает.

К а т я. А что с ней? Почему вы о ней в прошедшем времени?

М а т в е е в. В прошедшем и есть. Все в прошедшем…

К л е н о в. Теперь и он знает.

М а т в е е в. Как я ее любил, Вася, навряд вообще возможно.

К л е н о в. Да, знает.

М а т в е е в. Раз на пасху перепились здорово в деревне. Гляжу, чего-то Кати не видно. Пошел искать. Возле ихней стайки, вижу, Иван, сосед ихний, ломает ее, руки заворачивает. Ну, я ему… Словом, получил год. Убежал с дороги. Тут же словили, надбавили. Обратно убежал. Короче, пять раз бегал, до нее так ни разу и не дошел, а СОЭ схлопотал.

Х р о м ч е н к о. Это что такое?

М а т в е е в. Статья была такая — социально опасный элемент. На всю катушку.

Х р о м ч е н к о. Чего ж ты бегал-то, как малахольный?

М а т в е е в. Сказать я ей должен был, что верю ей, понимаешь? Что и мать моя расчудесная веры моей не изменила. Не дошел. На письма мои ответа не было, а я и не знал, может, и не доходят. Однако в пятидесятом меня из зоны вывели, а в пятьдесят четвертом и вовсе, с поселения тоже, в общем чисто. Приехал я к себе…

К а т я. Ну?..

К л е н о в. Вчера, возможно, и я спросил бы, что дальше. Сегодня я это знал.

М а т в е е в. Приехал… Ничего нет… Даже дом, как у чумного какого, спаленный…

К а т я. А Катя?

М а т в е е в. Катя… Через месяц, как меня взяли, за Ивана вышла Катя… Слышь, Василий, сегодня сварщики там у нас дно у отстойника варят. Погляжу, однако, не напортачили бы чего…

К л е н о в. И он не прощаясь вышел…

Х р о м ч е н к о. Сколько ж у него крови нескапанной на сердце… запеклось…

К л е н о в. И тут Полина Ивановна поднялась…

Р ю м и н а. Ты, Василий Андреич…

К а т я. Мама!

Р ю м и н а. Умолкни.

К а т я. Прошу тебя, мама!

Р ю м и н а. За сестрицу стыдишься? Не стыдись! Она-то что, как корова, — куда пригнали, туда и пришла. Может, хоть теперь ты, Василий Андреич, кой-чего поймешь… и о себе… и о людях. А меня… извини… Пошли, Катерина…

Полина Ивановна и Катя уходят.

К л е н о в. За эти годы я привык — Рюмины уходят одинаково, не оглядываясь.

Х р о м ч е н к о. Бог с ними. Ничего, Вася, ничего.

К л е н о в. И она знала.

Х р о м ч е н к о. Все пережить можно, мой дорогой, уж ты мне поверь.

К л е н о в. Мы сидели друг против друга, и меня буквально затапливало состраданием и жаром, исходившим от нее.

Х р о м ч е н к о. Ты не каменей, главное, Васенька, не каменей, золотце мое.

К л е н о в. Я выпил стакан. Потом еще стакан… Потом третий… И тогда она прошла и выключила свет…

Х р о м ч е н к о. Что ж теперь, милый мой, что же теперь… Иди ко мне, иди, радость ты моя, не думай ни о чем. Да и нету ничего сейчас кругом. Видишь, и людей никаких нет, и ветер не шумит, и звезды погасли. Только мы одни, а остального нету. Уж я-то знаю… Ласковый мой, Василечек… ласковый мой… Звездочка вечерняя… Прощанье мое…

Хромченко включает свет, застегивает блузку. Кленов сидит на постели, сцепив ладони на лице. Какое-то время Хромченко молча на него смотрит.

Тебе что же, плохо было?.. (Молчание.) Значит, плохо тебе было… (Молчание. Подходит к Кленову, садится рядом.) А знаешь, ничего и не было. Легче тебе так?.. Ничего… (Целует Кленова в щеку.) Сон был. На, похмелись и забудь… (Подходит к столу, наполняет два стакана и возвращается.) За нас, за неприкаянных!.. (Пьет.)

К л е н о в (поднявшись с постели и выпив). Ну, похмелился… А дальше?

Х р о м ч е н к о. Жить, Вася, жить! Тоже немало!.. До свидания… (Направляется к выходу, в дверях сталкивается с Катей.) Ну вот, а спрашиваешь, что дальше! (Выходит.)

К а т я. Зачем?

К л е н о в. Неужели любой поступок так явственно проставляет клейма?

К а т я. Зачем же ты это?

К л е н о в. Видно — да, если даже эта девочка поняла все сразу.

К а т я. Зачем тебе с ней?

К л е н о в. Все, Катя, проехали.

К а т я. Мне наплевать, что у вас…

К л е н о в. Все, Катя, все!..

Удрали все красные кони, Умчались прекрасные кони, И нету коней для погони, И нет уже сил для погони…

К а т я. Что это?

К л е н о в. Ничего… Когда-то был экспромт, а теперь уже совсем ничего.

К а т я. Ты устал. Тебя же все, кому не лень, тебя же ложками вычерпывают. Ты…

К л е н о в. Все! Пусто! Нечего вычерпывать. Ничего нет. А как говорят великие мудрецы, из тех, с кем я общаюсь, они говорят — чего нет, того не отнимешь! Так что все! И ты, Катя, давай-ка иди, иди-иди, не надо тебе… Я сам как-нибудь. Пока!

К а т я. Значит, я тебе совсем без разницы?

К л е н о в. Пока…

Катя уходит.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Ну что, у черты?

К л е н о в. Да.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Самый край или еще есть на подышать?

К л е н о в. Самый.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Тогда что ж, кончай разом — и все! К чему тянуть?

К л е н о в. Не исключено. Но позже.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. С Ленкой увидеться хочешь?

К л е н о в. Да.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Все еще чего-то ждешь?

К л е н о в. Нет, теперь нет. Увидеть.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Значит, ждешь.

К л е н о в. Неправда.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Да что там — неправда! Мне-то что арапа заправлять? Ведь это, Васька, так только говорится — милосердие, доброта! А копни — ничего другое такого удовольствия не приносит: спасибо, век будем помнить, в ножки кланяемся, по гроб жизни! А если нет? Если хрен вам, а не в ножки?

К л е н о в. Тогда одиноко.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А ты чего ждал? Это уж испокон веку так повелось — помощь нужна слабому, рука друга нужна слабому, зачем все это сильному. А в результате трудно себе и представить кого-то одиночей сильного. И не жди другого — не будет.

К л е н о в. Не надо, меня устраивает. Если разобраться, может быть, я даже горжусь своим одиночеством!

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Трепло ты! Чем тут гордиться? Это ведь ненормально для человека — быть одиноким. Ненормально! «Горжусь». Крест это…

К л е н о в. Так, может быть, ты просто не выдержал тогда? И все это не было случайностью?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Это версия, Васька, одна из множества возможных. Не гадай.

К л е н о в. Да, в этом ты прав. Теперь это всегда только версия. Даже если какая-то из них окажется правдой, она все равно останется версией. Так для чего ж тогда все это, Евгений Иванович? К чему все эти драки при таких концах?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. А драки не для концов, для драк. Так же, как добро…

К л е н о в. Все учишь? Что в таком случае посоветуешь мне?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Я? Тебе? Извини, в этом деле, брат, без советов, или — или. Или, если можешь, дерись дальше, или не можешь, тогда линяй. Все…

К л е н о в. Да, нового не возникло…

Входит  Л е н а.

Л е н а. А вот и я!

К л е н о в. Здравствуй.

Л е н а. Инженер Рюмина. В миру — Елена. Очень крупный специалист.

К л е н о в. Наслышаны. Рады.

Л е н а. Пардон, пардон, я, кажется, у вас наследила, ноги не вытерла, а на улице такая непогода!

К л е н о в. Ну что вы, какие пустяки, право! Мы и объедки-то на пол метем, а уж чтоб ноги вытирать, и не слыхивали. Не затруждайтесь.

Л е н а. Премного вам!

К л е н о в. Не стоит того. Присаживайтесь.

Л е н а. При таком галантерейном обращении начальства специалисту можно и взбодреть.

К л е н о в. Бодрейте, товарищ Рюмина! Чем больше взбодреете, тем больше наработаете. Мы от этого не отмахиваемся.

Л е н а. Пять лет. Я добралась до диплома, а ты до нормальной квартиры так и не добрался.

К л е н о в. Все как-то ноги не доходят.

Л е н а. Обиделся?

К л е н о в. Официально тебе через месяц на работу. Так что еще на месяц раньше приехала.

Л е н а. Дел много накопилось. Правда. И потом как раз приехал американский джаз, модерн. Хоть напоследок, думаю, ведь это можно жизнь прожить и не услышать. Отпад, не представляешь себе! Потом на кафедру побегала, по будущей диссертации кое-что оговорила.

Входит  Ш т ы г л о в.

Ш т ы г л о в. Старик, как кстати!

К л е н о в. А вот ты, честно говоря…

Ш т ы г л о в. Понял тебя, старик. Но дело одно, не терпит… (Смотрит на Лену.) Знакомая фигура.

Л е н а (улыбаясь). Когда-то отмечали вместе открытие вашего домашнего крематория.

Ш т ы г л о в. Было, было, была такая шутка… Решительно не помню. Я теперь многое не помню.

К л е н о в. Так что у тебя?

Ш т ы г л о в. Видишь ли, старик, с башлями…

В комнату врывается  М а т в е е в, втаскивая за руку  К а т ю.

М а т в е е в (Кленову). Набрал? Доволен? Добренький, твою мать! Вот, полюбуйся! Да я б ее!..

К л е н о в. Спокойно, Еремеич, без ора. Что произошло?

М а т в е е в. Хорошо, без ора — убил бы ее, когда б сесть не побоялся. Видишь, как спокойно говорю — пришиб бы собственной рукой, и весь сказ. Стояк она посадила мертво. Не размыть, не просушить. Демонтаж стояка. Красиво? Из-за такой вот сикилявки такой труд!

К л е н о в. Катя.

К а т я (пожав плечами). Ну.

К л е н о в. Как же так, Катя?

К а т я (пожав плечами). Вот.

К л е н о в. Как же так — именно ты? Как же так, Катя? Ведь мы с тобой столько — и я, и Еремеич… Именно ты!

К а т я. Да что уж так — именно? Сами ведь сказали — без разницы я, а теперь — именно!

К л е н о в. И все же не понимаю, как ты!..

Л е н а. Не понимаешь? А ведь просто до изумления. Битье посуды несколько в измененном масштабе. Я тебе говорила когда-то — ты моей сестрицы не знаешь. Это она тебе устроила в отместку за что-то, скорей всего за равнодушие, потому что этой акцией она одновременно и внимание твое привлекла. Эдакий комплекс Герострата.

К л е н о в. Да, Леночка, ты не зря проучилась пять лет. Я удовлетворен.

К а т я. Гадина!

М а т в е е в. Бесполезно все, Василий! Ты хоть сердце им вынь, а они все едино, даже если вслед, все едино каждый со своим узелком.

К л е н о в. Так что — отступиться?

М а т в е е в. На твоем-то месте не только что отступиться, ноги уносить!

К л е н о в. Ты же не уносишь.

М а т в е е в. Я б, может, и рад. Некуда. Мне некуда.

Входит  Р ю м и н а.

Р ю м и н а. Вона, обе здесь! Медом здесь намазано?

М а т в е е в. Хуже.

Р ю м и н а. Не на людях разговор мой к тебе, Василий Андреич, да бог с ними со всеми! Ты, конечно, держишь обиду на меня, еще бы — как ругалась! А вот поглядела сейчас Ленкину книжку… Василий Андреич! Может, хватит у тебя сердца — помоги и младшей моей.

М а т в е е в. А что, он добрый у нас. На таких воду возят.

К л е н о в. Все, Полина Ивановна, чего нет, того не отнимешь. Кончилось.

Р ю м и н а. Неужели откажешь?

К л е н о в. Да.

Ш т ы г л о в. Извини, старик, у меня дело минутное, но…

К л е н о в. Что у тебя?

Ш т ы г л о в. И заказчик здесь. Дело такое, ребята… Не могу я за так доводить работу, башли нужны. Как-никак, я профессионал. А главное — срочно башли нужны. Просто сегодня. Потехин на конкурсе пролетел, мастерскую продает. Очень она мне…

М а т в е е в. Сколько?

Ш т ы г л о в. Еще три с половиной.

М а т в е е в. Когда работу закончишь?

Ш т ы г л о в. Через год.

М а т в е е в. Тогда и деньги будут.

Ш т ы г л о в. Нет, отец, не пойдет. Брошу тогда, на нужник кинусь под аванс.

К л е н о в. Хорошо, здесь говорить не о чем. У тебя сколько есть, Еремеич?

М а т в е е в. Тысяча всего.

К л е н о в. Остальные я дам, у меня есть. Обожди, Петя, освобожусь, сходим возьмем.

Ш т ы г л о в. Это ж мечта, старик! Потехинская мастерская!

К а т я. Так что со мной-то решили? Скажите все-таки.

Р ю м и н а. Не понимаю человека. Что подсовывался с чем не просили? Что отказывает о чем просят? Не понимаю. Пошли отсюда, девки!

К а т я. Выгонять будете или как?

Л е н а. Я готова работать на тебя, Кленов. До твоей защиты. После на себя начну. Но учти — на месте стоять я не намерена. Уеду, если начнешь меня тормозить. В любой другой НИИ. Это условие.

К л е н о в. Понятно. Значит, прощаемся?

Л е н а. Не принял. Ну что ж, к этому я была готова. Нас обучили анализу. А ты сам говорил, анализ — это прощанье. Ты сам меня привел к этому. Вот, держись за Катьку, за этого лопушонка, она не знает пока еще, что такое анализ.

М а т в е е в. Ну, бабы!

К л е н о в. Значит, ты все важные вопросы обдумала? Помнишь, ты спешила уехать, чтобы обдумать все важное?

Л е н а. Обдумала.

М а т в е е в. Добренький, твою мать!

К л е н о в. И все же ты-то уперся, Еремеич?

М а т в е е в. А куда мне деваться, Вася? В пятьдесят четвертом, когда я приехал к себе, то, что Катя за Ивана вышла, это ведь не все, что я узнал. Ивана этого на второй месяц войны убило. А кроме него всех ребят с нашей деревни. Всех! Поубивало всех до единого. Пока я сидел… Каждый год по весне и осенью бегали мы, пацанье, на утес над Енисеем, птиц встречать. Перелетные птицы аккурат над нами пролетали… Вот на том самом утесе поклялся я корешам своим — будут они вечно птиц наших видеть… Куда же мне теперь…

Ш т ы г л о в. Старик, ты же знаешь — лично мне ничего не надо! Но мастерская, старик, такое раз в жизни!

К л е н о в. Порядок, Петя, не суетись.

Л е н а. Пошли, мама, собираться мне надо.

К а т я. Пусть мне сначала ответят — как со мной?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч (подойдя к Кленову). Васька.

К л е н о в. Да.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Пойдем, Васька, пойдем отсюда. Ты ж видишь, чего тебе здесь?.. А у меня… тихо…

К л е н о в. Да… Так и не нашел я себе больше друга, Евгений Иванович, кроме тебя… Как глупо ты утонул тогда… в этом дурацком детдомовском пруду.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Так что, пойдем?

К л е н о в. Нет.

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Зачем ты им? Зачем ты здесь?

К л е н о в. Не знаю. Может быть, для беспокойства?

Е в г е н и й  И в а н о в и ч. Этого мало. Чаще всего ты среди них нелеп.

К л е н о в. Я знаю. Но, понимаешь, я не могу отступить. Мне тоже некуда, как и Еремеичу.

Входит  Х р о м ч е н к о.

Х р о м ч е н к о. Увольняй Трофима, Вася, хватит.

К л е н о в. Нет.

Х р о м ч е н к о. И доброте предел положен. А я справлюсь. Теперь я ему помереть не дам.

К л е н о в. Нет.

К а т я. И эта туда же. Пошли отсюда!

К л е н о в. Стой! Время занимать свободные места, Екатерина Рюмина! Я им не уступлю ни одного шанса. Понятно? С чем там у девчонок плохо? Физика? Значит, первый урок — физика. И не смотри на меня так, я не добренький. Я из принципа добрый, поняла? Из принципа! Понятно вам всем?! Из принципа!!

Занавес.