В конце концов признанья — тоже поза. Придет Овидий и в «Метаморфозах» прославит имя тусклое мое. Я лишь Дедал, достойный лишь Аида, я лишь родоначальник дедалидов, ваятелей Афин и всех времен.
В каком-то мире, эллинов ли, мифов, какой-то царь — и Минос и не Минос, какой-то остров — Крит или не Крит. Овидий — что! — Румыния, романтик, я вовсе не ваятель, — математик, я Миносу построил Лабиринт.
Все после — критских лавров ароматы, Геракл и паутинка Ариадны, Тезея-Диониса маета, Плутарха историческая лира о быко-человеке Лабиринта, чудовище по кличке Минотавр.
Все — после. Миф имеет ипостаси. Я не художник. Я — изобретатель. Лишь инструменты я изобретал: топор, бурав и прочие…                          а кроме, пришел на скалы, где стоял Акрополь, и где (я знал!) стоит художник Тал.
Там он стоял. В сторонке и отдельно. В темнеющей от вечера одежде, ладони рук, приветствуя, сомкнул. Я поприветствовал и, обнимая и постепенно руки отнимая, отпрянул я! И со скалы столкнул.
Сын брата моего и мой племянник, для девушек — химера и приманка, для юношей — хулитель и кумир, мечтатель мальчик с мышцами атлета, вождь вакханалий с мыслями аскета, которого учил я и кормил,
которого ни слава не манила, ни доблести, и не было мерила в его судьбе — сама собой судьба. Животное и труженик. Неверно — «раб творчества» или «избранник неба», все проще: труд избранника-раба.
Как я убил? Известно как. Извольте: на скалах водоросли и известка, он поскользнулся и упал, увы! Кто и когда вот так не оступался?.. Я счастлив был. Но как я ошибался! Я не его — я сам себя убил.
Они меня ни в чем не извиняли и добросовестные изваянья мои — кирками! под ступени плит! Был суд. И казнь. Я клялся или плакал. Был справедлив статут ареопага. Я испугался. Я сбежал на Крит.
О, как волна эгейская играла!.. Все после: Минос, крылья, смерть Икара, не помню, или помню кое-как. Но идолопоклонники Эллады про Тала позабыли, а крылатость мою провозгласили на века.
Смешные! Дети-люди! Стоит запись в истории оставить всем на зависть, толпа в священном трепете — талант! И вот уже и коридоры Крита, и вот мои мифические крылья, «да не судим убийца: он — крылат!»
Орфеев арфы и свирелей ноты, орлы небес и комары болота,— хохочет Хронос — судороги скул! Кому оставить жизнь — какой-то розе или фигуре Фидия из бронзы? Не дрогнув сердцем, говорю: цветку.
Он, роза, жив, отцвел и умирает, а Фидий — форма времени, он — мрамор, он только имя, тлен — его талант, ни искупленья нет ему, ни чувства. А то, что называется «искусство»,— какие камни, мертвые тела!
Кто архитектор, автор Пирамиды? Где гении чудес Семирамиды? О, Вавилонской башни блеск и крах! Где библии бесчисленных отечеств? Переселенье душ библиотеки александрийской?                   Все, простите, прах.
Искусство плавят боги, а не бесы, художник — только искорка из бездны, огни судьбы — агонии огни. Остановись над пропастью печали, не оглянись — тебя предупреждали,— о прорицатель, о, не оглянись.
Не оглянись, художник. Эвридика блеснет летучей мышью-невидимкой, и снова — тьма, ни славы, ни суда, ни имени. И все твои творенья испепелит опять столпотворенье. И пепел разлетится навсегда.
Все, что вдохнуло раз — творенье Геи. Я — лишь Дедал. И никакой не гении. И никакого нимба надо мной. Я только древний раб труда и скорби. Искусство — икс, не найденный, искомый. И никому бессмертья не дано.