Стой, сердце, стой! не бейся и не бейся! Ты, лира, не листай свои страницы. Наш алфавит остановись на «альфа». Что я имела или не имела, — кому какое… В общем, вот и все. Путь прост, о Боже. Прост лишь потому, что просто путь — беспутье. Кое-где какие-то тропинки кое-как и кем-то перепутаны, — плетутся… Вон — толпы. Это пахари. И — пашут. За ними — толпы. Сеятели. Сеют. Телеги. Лошади. Волы. Рассвет. И солнце с красной пляской на оралах. Что ж — рассвело! Пора перековать на что — увы, еще не знаю — сердце, а лиру — знаю: лиру — на орало. «Встань и иди!» И встану, и пойду без устали туда. И без усилий сольюсь: плечом к плечу, след в след. Мы пашем пашню! Сеем семена! Ждем урожая! Уже и урожай! Хлеб наш насущный даждь нам днесь, Творец…

Как Израиль был испепелен и пленен, стал рабом твоим, Вавилон. И, колени склонив, государства отцы победителям даровали дворцы. Как трудящемуся независимый труд: плуг, топор, и лопата… и кнут. Та толпа, что толпилась в труде и борьбе, воздвигала подвалы и тюрьмы себе. Все в работу пошло: и противовес, шнур и гиря, и Книга Чудес. И хранитель, что храм Иеговы хранил, храм убийц подметал, Иегову хулил. И никто не почувствовал: это конец. Только арфу на вербу повесил певец.

Я на каком-то кладбище дышала. Там Божья Матерь младенца держала. Там стрекоза над крестами дрожала. Матерь шептала: — Уймись и усни! Счастье — сны. Что человечество — даты и даты смерторожденья — демон ли, Данте… Спать? Ох и спится в коляске дитяте! Кто не мертвец, а в могиле лежит, тот — спит?

Было: в начале было Слово. Нет у нас ни слова. Аира Орфея — созвездье Лиры. Где наша лира? В Иерусалиме был Иеремия, в панике плебса — Голос! Мы не имеем Иеремию. Слаб и блудлив наш голос. Страшен и страстен изгнанник Отчизны Данте — ангел ада. Мы — изгнанники в нашей отчизне. Нет у нас Данте. Слово, Лира, Иеремия, Голос, Отчизна, Данте… Боже, просто попросим хлеба, — не подадут камень.

Венец из терна         лучше тиары тирана. Путь на Голгофу         лучше марша триумфа. Так — было;         и так — да будет! пока жив человек,         пока растет терн. Прутья терна         превратятся в венец, если дышит         душа человека, если не укрощает         себя — украшает венцом вечным!         АВЕ! Путь на Голгофу лучше,         если идущий знает, на какую кару,         как и куда идет он и не ищет,         и ни о чем не мечтает, — всевышняя воля         Всевышнего Бога. Но, если, кто-то,         просто, так, поранил, сам, себя, терном,         сам, себя, не зная, — о пожалей, Боже,         эту кровь овна! Жертва — не жребий. Искра Прометея —         не звон звезд Олимпа. Твердыня титана —         не трепет тронов. Искра истин,         а потом — пламя! Струны простолюдина —         воловьи жилы. Струны фарисея —         золототелые арфы. Вопль воловий         лучше дифирамба. Так — было,         и так — да будет! пока еще люди,         пока еще струны.

Мы паралитики с блестящими очами. Мы — воробьиные орлы. Какие крылья держим за плечами в чехле? А на ключицах — кандалы. Убежище? Возможно, и возникнет. Но ключ тюремщик не доверит нам. Не нам, не нам, невольникам, воскликнуть: — Мой дом — мой храм! Наука наша — атомы кладбища. Искусство — гладиатор или цирк. Религия — цитатники для нищих. Жрецы — от слова «жрать» жрецы. Закон — загон скота (в решетках — щели!). Честь человека — полицейский цех. Права — лечебница для сумасшедших. Семья и племя — свальный грех. Народ — дитя с бельмом, уродец, гофман, медуза, апокалипсиса плюс. Гордится, что годится на Голгофу, — «тиран, предатель или трус». Ни срама нам, ни чести нам, — сарматы! Пустыня мы, — в конце концов, — пустяк. Вопрос: существовали ли солдаты, которых звал под знамена Спартак?

Ты нас проклял. Ты — войско. Мы — тыл. Ты есть — Дух! Мы — толпа и телесность. Мы — повинность. Судилище — ты. Ты — пророк. Мы — ничто, неизвестность. Меч и молнии был твой глагол! Ты преследовал без передышки. А теперь ты бессилен и гол перед нами… и дышишь… и дышишь… И мерещится, что приравнял: му-у-ки мирового пространства ты от нас, от народа, приял за свое мессианство! Ты нам славу и совесть сулил, пробужденья прекрасную чашу. И расстреливал, вешал, судил нас, народ, — именем нашим! О когда б ты борьбой не бряцал, не смеялся над плебсами-псами и проклятия в нас не бросал, мы б камнями в тебя не бросали! Но спокойствие: не пропоем память мученика и провидца. Мы камнями тебя не побьем и оплевывать не помыслим. Ибо таинство это и миф станет на руку всем поколеньям, будто снова судилище — мы, снова жертва — ты, мы — глумленье. Не допустим легенд. Погоди. Мы осмотрим тебя и отпустим. Где всевидящий вождь-поводырь, кто не вел нас вслепую, в беспутье? Ты — пытался. Но как? Хоронил все надежды (не Небом — по суху). Не кляни же ты нас, не кляни, проклинай своих братьев по духу! Ничего не сумел и не смог. Если б стали мы лучше и проще, ты б в пропащей пустыне подох, как отшельник, акридам пророча!

В час полусна, в молочном полумраке         меня пришелец-Ангел посещал.         Глаза в глаза! Он в тайны посвящал, полусмеялся, что ли, полуплакал. Чертил мечом, готическая птица,         девиз на стеклах «Ненависть-Любовь»,         крыла — белы, на них краснела кровь. На крышах серебрилась черепица. Не мантия — мираж! морская пена!         Метался меч по медным небесам,         и опускался меч, и нависал… Гость — говорил! Глаголил Словом Первым! «Я — Ангел мести, боя и сверженья,         я — Дух деянья, крови и геенны.         Ты спишь и шепчешь. Где же гимны гнева? Где песни страсти, солнца и сраженья? Очнутся очи — пятый век, болото,         растений-ног, растений-рук,         о эхо эмбрионов — труд и труд! Не мир принес, но меч — тебе бороться!» Я меч взяла. Солдатскою стопою!         Но сердце еле теплится и ды-         ханье еле дышится. «Иди, — сказала я, — иди, я не пойду с тобою. Их миллионы — Жанны, Маргариты,         Шарлотты, — их мифическая месть!         Им невесомы мантия и меч. Оставь, — сказала я, — со мной мои молитвы». Где гость? От солнца лучики-уколы в мой мир — в мою стеклянную скалу! Мне снится: я под колоколом сплю, и душу давят грозные глаголы!

О Родина ханов! любимая — кара! Зачем замолчала, опять онемела? Кой-где пропиликает птичка несмело, февральская птичка… так глухо, так тихо… И грезы-и-розы отложим, отложим…                 О Боже! О где ты, свобода, звезда и зарница? Ослепло у солнца и око-зеница, Рассвет? — беспросветен. Никто не ответит: кто завтра не встанет? кто утро осветит? Бороться? Кто правдой неправду поборет?                 О горе! Отчизна! Любимая кабала! О раб мой, товарищ мой, брат — в кандалах! Остановись, оглянись и откликнись, ответь на проклятья последней Отчизны! Тюрьма и тюрьма. Кто разрушить поможет?                 О Боже! Когда же конец? Не родиться бы вовсе! Что сила судьбы — без судьбы и без силы? Плывем в никуда. Еле плещутся весла… Проклятье — всю жизнь копошиться в могиле! Невольничьи весла не выбросим в море.                 О горе!