Это случилось ноябрьской ночью 1941 года.

Жутко было и тоскливо старичку-жильцу, дежурившему в воротах дома № 8 по Узкому переулку.

Москва, огромная, — настороженная, притихла. В темных улицах, где топорщились на перекрестках противотанковые ежи и сложенные из мешков с песком баррикады, было пусто. Шел дождь вперемежку со снегом. Глухо стучала вода по железу водосточных труб.

Сидя на табурете под аркой ворот, старик ежился от сырости, прислушивался и, точно курок револьвера, нащупывал в кармане кнопку электрического фонарика.

Кто-то шлепал по лужам возле самого дома. Неуверенные шаги то приближались, то удалялись. Сквозь шум дождя послышался негромкий голос:

— Лева, ворота! Давай сюда!

Что-то, постукивая и дребезжа, стало надвигаться из темноты на деда. Он вскочил:

— Стой! Кто таков?.. Погоди!..

Вспыхнул свет фонарика. Перед дежурным стояла ручная двухколесная тележка, а за ней — мальчишка лет тринадцати. Небольшого роста, скуластый и коротконосый, он хмуро поглядывал на деда из-под козырька кепки, с которого капала вода.

— Чего надо? Кто таков? — почти крикнул всполошенный дед.

— Ничего. Мы бутылки пустые собираем.

— Какие такие бутылки? Нету здесь никаких бутылок!

Мальчишка обернулся и устало сказал через плечо:

— Левка, объясни ему.

Из темноты появилась плетеная детская колясочка, а за ней еще один мальчик, худенький, стройный, одетый в ладное серое пальто. Он вежливо поклонился и заговорил спокойным, тоненьким, как у девочки, голоском:

— Здравствуйте, товарищ дежурный! Понимаете, мы собираем пустые бутылки. Все ребята нашего двора собирают пустые бутылки для зажигательной смеси, чтобы уничтожать немецкие танки. Понимаете?

— Чай, не маленький, понимаю. А зачем ночью? — ворчал дед.

— Какая же ночь? Сейчас вечер, десять часов, не больше.

Мальчик вздохнул и снова принялся терпеливо объяснять:

— А это вот почему, товарищ дежурный. У нас норма — двадцать штук на человека, а мы взяли обязательство — вдвоем сто двадцать. Для этого, конечно, нужен транспорт. Но пока мы его доставали, прошел весь день. А завтра утром последний срок сдавать на склад. Вот мы и ходим.

— Сами откуда? Где живете?

— На Владимирской, двадцать два.

— Ишь в какую даль зашли!

— А это потому, товарищ дежурный, что другие ребята в нашем районе все бутылки собрали и нам ничего не осталось.

— Три часа ходим. Промокли, как мыши, — вставил мальчик с тележкой.

— Погоди, Михаил. Понимаете, мы ходили-ходили и собрали только тридцать одну бутылку. А нужно сто двадцать. Вот мы и решили итти подальше, где еще не все собрано. Пони маете?

Дед успокоился и важно сказал:

— Нельзя, время позднее.

— Мы, конечно, и сами понимаем, что это, конечно, не совсем удобно. Только ведь мы на минутку…

— Никаких «на минутку»! Не полагается.

— Что ж! — сказал Мишка. — Устали, как собаки, промокли, а теперь так и возвращаться? Бюрократизм просто!

— Я те дам бюрократизм! — вскипел дед. — Какое имеешь право оскорблять!

Мальчики увидели, что дела не поправишь. Они молча повернули коляску и тележку и поплелись из-под арки ворот в темноту.

Старик постоял немного на месте, потом вышел в переулок и оглядел свой дом.

— Эй, шестнадцатая, свет! Эй, шестнадцатая! — закричал он кому-то. — Передай в шестнадцатую!

Дед не заметил, как юркнули в ворота две тени, и не услышал слабого дребезжанья пустых бутылок.

Через несколько минут приятели стояли в темном парадном одного из внутренних корпусов.

— Во! — удовлетворенно сказал Миша. — Здесь уж, наверное, никто из ребят не бывал!

— …ребят не бывал! — гулко прокатилось вдруг откуда-то сверху по всему парадному.

Ребята вздрогнули и на секунду притихли.

— Эхо тут, — догадался Лева.

— …эхо тут, — подтвердило парадное.

Лева долго чиркал спичками о намокший коробок. Наконец одна из них вспыхнула. Мальчики огляделись.

Это было просторное парадное огромного дома. Этажей на девять подымалась широкая лестница. На каждую площадку выходили двери четырех квартир. Много стекол в высоких окнах было разбито.

— Фугаска брякнула недалеко, — отметил Миша.

Спичка погасла. Шаркая ногами по кафельному полу, ребята добрались до одной из дверей. Лева долго нащупывал кнопку звонка. Нащупав, осторожно ткнул в нее пальцем. Никто не выходил отпирать. Миша проворчал:

— Звонишь ты как-то по-чудному. Пусти!

Громкий, продолжительный звонок задребезжал за дверью. Ребята услышали быстрые шаги и встревоженный, хрипловатый спросонок голос:

— Кто? Что случилось?.. Кто?

Дверь открылась. Яркий свет вырвался на площадку. — У порога стоял высокий человек с седыми волосами и очками на носу, без пиджака.

Миша отважно спросил:

— У вас пустые бутылки есть?

Человек поправил очки, посмотрел на ребят и вдруг громко выпалил:

— Безобразие! Хулиганы!

Дверь с треском захлопнулась.

Постояв немного в нерешительности, мальчики подошли к другой двери и снова нащупали кнопку.

Дверь, заложенная на цепочку, тихо приоткрылась. Какая-то женщина негромко, очевидно боясь кого-то разбудить, спросила:

— Кто тут?

— У вас пустых бутылок не найдется?

— Господи! Каких еще бутылок?

— Левка, скажи ей, — буркнул Миша.

— Здравствуйте, — начал Лева. — Понимаете, мы собираем пустые бутылки для горючей смеси против танков. У вас не найдется несколько пустых бутылок?

Женщина выслушала его и сказала тихо, но с сердцем:

— Неужели нельзя дать людям хотя бы минуту покоя? Первый раз за три ночи нет налета. Неужели обязательно нужно будить людей по ночам?

Дверь плавно, без шума закрылась.

Прошло около часу. Друзья, печальные и утомленные, подымались на девятый этаж. У них не было ни одной бутылки. Тридцать две звонковые кнопки нащупали они за это время в темноте, и все безрезультатно! Во многих квартирах никто не отзывался на звонки, в других невыспавшиеся, потревоженные люди бросали в ответ несколько слов и захлопывали двери.

Уже на пятом этаже ребята стали понимать, что их дело провалилось. Но они продолжали забираться все выше, нажимать все новые кнопки почти без надежды на успех, просто так, для очистки совести.

Это была последняя площадка. В двух квартирах никто даже не вышел на звонки, в третьей хоть и спросили: «Кто там?», но дверь не открыли. Стоя на темной площадке, Лева говорил про бутылки, а за дверью какая-то девочка несколько раз повторила:

— Никого нету дома. Никого нету дома.

Осталась последняя квартира. Здесь очень долго не отпирали. Миша, который с каждой неудачей становился упрямее и злее, позвонил раз пять. Наконец дверь распахнулась. Вышел здоровенный усатый человек. Он молча уставился на ребят, что-то жуя и шевеля усами.

Лева быстро, с каким-то отчаянием заговорил:

— Здравствуйте, товарищ! Вы простите, что мы вас беспокоим… У вас не найдется пустых бутылок? Мы собираем, пус…

Человек повернулся и ушел в комнату, громко зевая. Через минуту он молча поставил у Левиных ног бутылку и, не сказав ни слова, захлопнул дверь.

— Вот тебе и все! — сказал Лева.

Мальчики стали медленно спускаться, держась руками за перила. Только теперь они почувствовали, как сильно устали, как промокли, как хотят есть.

— Спать бы теперь! — сказал Миша.

Они вышли во двор, где у подъезда оставили тележку и коляску. Было попрежнему очень темно, однако дождь перестал. Была полная тишина.

Вдруг издалека мягкими раскатами донесся звон кремлевских курантов. Колокола пробили одну четверть, другую… третью… четвертую…

— Лева!.. Вдруг двенадцать?! — испуганно сказал Миша.

Вдалеке ударил большой одинокий колокол, и его низкий звук поплыл над темной Москвой.

— Раз! — начал считать Лева.

Больше колокол не ударил. Только слышно было, как падают в лужи капли.

— Час! — прошептал Миша.

Лева растерянно забормотал:

— Ужасно глупо как… Что же теперь делать? Дома с ума сойдут. Придется пробраться как-нибудь… переулками. Проберемся?

Как нарочно, в этот момент с улицы донеслось мерное постукивание сапог, подбитых железными подковами. Миша повернулся и пошел обратно к парадному:

— Наверно, патруль! Слышишь? Какое там «проберемся»… Лучше ночевать будем здесь. Вот и все!

Он уже вошел в парадное, когда Лева окликнул его:

— Погоди. Давай сложим все бутылки в коляску и возьмем их с собой.

— А что, они здесь размокнут, что ли?

— Не размокнут, но мало ли что может случиться! Придет кто-нибудь и заберет.

Миша вернулся. Они перегрузили бутылки, втащили коляску в парадное и сели на нижних ступеньках лестницы.

Москва после трех тревожных ночей спала. В окнах высоких домов не отражались ни голубые лучи прожекторов, ни красноватые вспышки зениток. И окон не было видно. Одни сплошные черные стены подымались к черному небу.

Спали москвичи. Спали жильцы большого дома по Узкому переулку. Спали чутко, не выключив на ночь радиорепродукторов.

Клевали носами в темном парадном двое продрогших, усталых ребят.

Часа в три ночи Лева поднялся и затеял в потемках какую-то возню.

— Что ты? — спросил Миша.

— Холодно. Зарядку делаю.

— Ну, так пошли наверх. Там, небось, теплее.

— Хорошо. Берем коляску!

— Да зачем нам ее туда тащить?

— Как «зачем»? Нельзя рисковать. Коляска пускай себе, но бутылки…

— Беспокойный ты какой-то, Левка! — проворчал Миша, но все же встал и взялся за коляску.

Долго мальчики тащили ее наверх, осторожно нащупывая ногами ступеньки. Они сразу согрелись. Никогда они не думали, что тридцать одна пустая бутылка весит так много.

— В каждой лестнице здесь тринадцать ступенек, — задыхаясь, проговорил Лева. — Ты считай и иди. Смотри: девять, десять, одиннадцать, двенадцать, три…

Тринадцатой ступеньки не оказалось. Оба сразу оступились. Коляска вырвалась из рук, покачнулась, и в ту же секунду звенящий грохот трех десятков разбитых бутылок наполнил гулкое, резонирующее парадное.

Ребята сели на корточки и перестали дышать. Долго гудело парадное, как рояль с нажатой педалью… Открылись двери. Мальчики услышали звонкий девичий голос:

— Мама, без паники! Без паники!

Открылась вторая дверь… Открылась третья дверь… Открылись четвертая, пятая, шестая…

Десятки голосов, низких и высоких, звонких и приглушенных, спокойных и плаксивых, зазвучали на всех площадках темной лестницы.

— Почему радио молчит? — раздался заспанный голос сверху.

— Гога, ты здесь? Гога! — неслось со второго этажа.

— Ну да, я же слышала, как стекла посыпались.

— Так меня, милые, на кровати и подбросило!

— Где подбросило?

— Чего?

— Где бросил, говорю?

— Должно быть, в Малом Колокольном.

— Граждане! А может, это и не фугаска?

— Как же! «Не фугаска»! Всю ночь зенитка хлопала.

— Нет. Это не зенитки. Это дверями кто-то хлопал.

— Кто хлопал?

— А кто их знает! Кто-то все хлопал.

Голоса продолжали перекликаться, но оцепеневшие на ступеньках ребята больше не разбирали ни слова. Кто-то совсем неподалеку чиркал над их головами спичкой. Чиркнул раз — спичка не загорелась… Чиркнул снова — и снова без результата. Чиркнул третий раз.

Слабый красноватый свет заиграл на рассыпанных по лестнице бутылочных осколках. В ту же секунду ребята услышали голос:

— Это что такое?

Двумя ступеньками выше стояла немолодая женщина в сером платке.

— Кто вы такие, товарищи, и как сюда попали? — обратилась она к ребятам.

— Мы… мы пустылки бутые… собираем, — еле выговорил Миша.

— Ничего не понимаю! — сказала женщина и крикнула: — Граждане, тише!

Голоса на лестнице стали звучать приглушенно:

— Что? Не понимаю.

— Нашли чего-то?

— Позвольте пройти!

— Кого нашли?

Спичка погасла. В наступившей темноте кто-то прокричал:

— Мария Михайловна, что же все-таки случилось?

— Успокойтесь, граждане. Сейчас мы все выясним. Так как же вы сюда попали и что вы тут делаете?

Голоса на лестнице смолкли, Наступила тишина. Лева вздохнул, кашлянул несколько раз и заговорил каким-то особенным, хрипловато-пискливым голоском:

— Граждане, вы нас простите, пожалуйста! Извините, что наделали тут шум. Мы никакие не воры и не хулиганы, а просто мы собираем…

— Господи! Опять бутылки! — простонала женщина на нижней площадке.

— Для горючей смеси, — заторопился Лева. — Мы ходили-ходили — и не заметили, что уже поздно. И пришлось ночевать. Мы просто уронили коляску, и бутылки, разбились. Извините, пожалуйста. Мы подберем все и уйдем.

Лева опять закашлялся и смолк.

— В милицию надо, — убежденно проворчал чей-то бас.

И лестница заволновалась, зашумела:

— Я четырнадцать часов работал!

— Безобразие! Такой шум поднять!

— Тише, граждане! — сказала Мария Михайловна. — Нельзя же, в самом деле, так волноваться! Ну, чего вы хотите? Чтобы я отвела их в милицию?

Только теперь Миша понял, какую они допустили глупость. Ведь на лестнице было темно! Ведь ничего не стоило тихонько выйти во двор и отсидеться там где-нибудь в уголке. Он нащупал ногой нижнюю ступеньку и зашептал:

— Лева… Лева… удерем!

Поздно! Рука Марии Михайловны крепко взяла его за плечо. Ноги у Миши задрожали, ему захотелось плакать.

Но Мария Михайловна неожиданно разжала пальцы и провела рукой по спине мальчика.

— Гм! Граждане, куда же я их поведу? Они все мокрые.

Люди в парадном притихли.

— Как? — не понял кто-то.

— Я говорю: они мокрые насквозь.

На лестнице снова раздались, уже тише, недоумевающие голоса. Одни спрашивали, кто мокрый, другие отвечали, что мальчишки мокрые, третьи спрашивали, какие мальчишки, четвертые отвечали, что те, которых в милицию хотят отвести… Прошло минуты две, пока жильцы на всех этажах уяснили, в чем дело. Тогда громкий мужской голос спросил наверху:

— Где же это их… угораздило?

Ребята молчали.

— Слышите? Где это вы намокли? — повторила вопрос Мария Михайловна.

— Где? Под дождем, конечно. Три часа ходили.

— И все за бутылками? — спросил голос сверху.

— За бутылками.

— Вам что, платят за это?

— Странно просто! — обиделся Лева. — Конечно, ничего не платят!

— Общественники, значит?

— Конечно!

Голос хмыкнул, помолчал и сказал медленно:

— Слышите, граждане: работают, со временем не считаются.

— Да объясните же мне наконец, на что им эти бутылки! — опять простонала женщина на самой нижней площадке.

— А это очень просто, — ответила Мария Михайловна. — Это бутылки для горючей смеси. Смесь поджигают и бросают в неприятельский танк.

— Нет, не поджигают. Она сама воспламеняется от соприкосновения с воздухом.

— Всякие бывают смеси: и которые от спички и которые от воздуха.

Некоторое время в потемках горячо спорили о боевых свойствах зажигательных смесей. Миша и Лева с тоской слушали все эти разговоры, гадая, что с ними будут делать дальше. Но вот кто-то сердито сказал:

— Взбаламутил Гитлер весь народ!

— Всю Европу, проклятый, искорежил!

— Да я бы… да я бы не только бутылки… я бы всю мебель отдала, только бы он сгорел, проклятый!

— Чего там мебель! Вы бутылки-то отдайте.

— И отдам! Нюрка, пойди на кухню, там в углу, за бидоном, три бутылки.

Лева тихонько ударил Мишу кулаком в бок. Тот слегка дернул его за рукав.

Мария Михайловна устало проговорила:

— Ну, граждане, у кого там есть еще бутылки? Сдавайте скорее — и спать.

— Сейчас. У меня есть, — совсем не сердито сказал мужской голос, предлагавший отвести ребят в милицию.

Прошло минут пятнадцать. Мария Михайловна стояла с ребятами на самой нижней площадке и кричала:

— Граждане! Граждане! Будем организованными. Нельзя же мальчишкам по всем этажам бегать. Несите сами сюда!

По всей огромной лестнице вспыхивали и гасли спички, мигали огоньки свечей, и в их слабом, дрожащем свете двигались темные фигуры. Все несли бутылки на нижнюю площадку, где стояли двое ребят.

Маленькие и большие бутылки от вина и от лимонада, от пива и от соуса «кабуль» слабо цокали донышками о кафельный пол, и число их росло и росло.

Миша и Лева, изумленные, молчаливые, стояли и глядели на притекавшее из тридцати шести квартир богатство. Они стояли совершенно неподвижно, и только Миша шевелил губами, считая новые бутылки благоговейным шопотом:

— Сто двадцать восемь… Сто тридцать одна… Сто сорок…

Но они еще больше удивились, когда открылась дверь первой квартиры и из нее вышла длинная фигура в накинутом на плечи черном пальто. Это был седой гражданин в очках, обозвавший их хулиганами. Он подошел к ребятам, держа в одной руке бутылку, а в другой зажженную свечу, посмотрел на них, склонил голову набок и спросил:

— Позвольте… Молодые люди, а где вы будете ночевать?

— У меня можно, — сказал один из жильцов.

— Гм… У вас? А то, знаете, пожалуй, ко мне… У меня два дивана… электрический чайник…

И, медленно нагнувшись, гражданин поставил на пол бутылку с надписью «Боржом».