Конец заточению
Бессилие что-либо предпринять злило и обескураживало Сеньку. Отчаявшись быстро выбраться из каменной ловушки, он вцепился руками в железную решетку и безнадежно высматривал, не появится ли кто во дворе. Но за окном по-прежнему пусто и тихо. День медленно догорал и клонился к вечеру. Как же быть теперь? Не ночевать же тут с крысами. Вон они какие! — обернулся он на шорох в углу кладовой. Одна надежда на Танюшку. Разыщет кого-нибудь — хорошо. А заиграется, забудет — сидеть Сеньке всю ночь.
Белесое небо потемнело, подернулось густой синевой. Солнце, наверное, скрылось за Белой. Еще немного, и станет темно. Сенька даже поежился, и по спине у него пробежал жутковатый холодок. Влип он, все-таки, влип. Так влип — хуже нельзя. А ребята, видать, уже в Белорецке. Сегодня заночуют, а завтра чем свет двинутся в горы искать нефрит. Сеньке же сидеть тут взаперти с крысами. Ничего, вооружится он какой-нибудь железякой или вон клюшкой и будет отбиваться. Пусть жутко, не сдаваться же ему без боя. Готовность воевать и не поддаваться возможным опасностям как-то подбодрила Сеньку, придала ему сил, хоть глаза невольно заслезились. Он спрыгнул со стола и, вооружившись клюшкой, снова вернулся к окну. На душе у него немного отлегло. А во дворе все также пусто и тихо.
Чу!.. Что такое? Шорох чьих-то шагов? Или ему померещилось? Нет, кто-то есть за воротами. Сенька громко закричал, взывая о помощи. Голое хлипкий, чужой. Никто бы из ребят не узнал сейчас Сеньку. Вон кто, Петькина сестренка!
— Танюша, скорей! — вцепившись в решетку, запрыгал у окна Сенька.
Девчушка подбежала совсем близко и, став на коленочки, сразу затараторила: А правда там крысы? А не страшно одному? А поедет он догонять ребят или останется дома?
Сенька оторопел даже. До того ли ему теперь! Глаза его молили об одном: выручат его, наконец, или нет? Словно поняв его умоляющий взгляд, Татьянку выпалила:
— Сейчас тебя отопрут, долго ключ искали.
За дверью звякнул замок, и Сенька обрадованно выскочил за порог. Наконец-то! Школьный завхоз пробирал его за опрометчивость, за беспечность. Разве не слышал, как запирали дверь? Не приди девчонка — сидеть бы ему всю ночь. Небось, со страху помер бы. А за него отвечай. Сенька не препирался, не оправдывался. Вырвавшись во двор, он схватил Танечку и завертел ее вокруг себя. Выручила, все-таки! Выручила!
Уже во дворе завхоз взял Сеньку за локоть и, явно сочувствуя его беде, заговорил мягче:
— Кто же захлопнул кладовую?
— А разве не вы сами? — удивился Сенька.
— Нет же, говорю. Вижу: засов задвинут — значит, в кладовой никого. Закрыл подвал и домой.
— Тогда кто же меня запер? — все недоумевал Сенька.
— Стой, стой, помню, у входа еще вертелся этот шалтай-болтай, как его, Петька Рыжов… Спрашиваю, ты чего тут, а он: «Сеньку Вихрова искал». Не он ли и припер тебя?
В самом деле, не Рыжов ли? Такой и глазом не моргнет. Ладно, с ним еще будут счеты.
Но что теперь делать? Куда податься? Ключей от квартиры у него нет. Их увез с собой отец. Ехать в аэропорт бесцельно. Ночью самолетов нет. Лучше всего пойти к тетке и переночевать у нее. А утром Сенька достанет билет и улетит догонять свою группу.
Занятная девчонка
У кассы аэропорта очередь была невелика, а простоял Сенька с час. Только билета ему не дали, мал, сказали, чтобы лететь одному.
С горя присел на скамью. Востроносый дядька в красной тенниске, чем-то похожий на петуха, шумно опустился рядом. У него два грузных чемодана. Не присмотрит ли паренек за его вещичками? Ему нужно разузнать про билеты на челябинский самолет.
— Возьмите мне билет до Белорецка? — взмолился Сенька. — Позарез надо лететь.
Челябинский дядька покосился на Сеньку, словно намереваясь клюнуть, и вдруг, усмехнувшись, засахарил словами:
— А что, ягодка, и возьму. Ты только того, смотри…
Дядька не понравился. Живой петух. Того и гляди закукарекает. Зря с ним связался.
Петух надолго застрял у кассы, и Сенька сидел как на горячих углях. Тут и подсел к нему еще один дядечка. Постарше. Видный, крепкий старикан. Подсел и давай расспрашивать, кто он такой, куда и зачем летит. Пришлось все выложить начистоту. А Петуха все нет. Лучше поставить чемоданы на скамью да пойти его разыскать. Только взялся за них, как налетел сам Петух с милиционером, которого он привел с собою.
— Ты что же, ягодка, за чужие чемоданы… А ну, поставь! Вот он, товарищ милиционер! Сразу видно, из дому сбежал. В Белорецк собрался. А я воробей стреляный, вмиг смекнул: что-то тут нечисто. Видите, и чемоданы ему мои понравились. Разберитесь, пожалуйста!
Дежурный милиционер шагнул к Сеньке, и у того даже челюсти свело. От обиды. Плюнуть бы ему в рожу, Петуху бесхвостому.
Не успел дежурный вымолвить и слова, как вмешался старикан, новый знакомый Сеньки.
— Мальчик со мной летит, не трогайте. И чемоданы хотел лишь на скамью пристроить…
Петух, как крыльями, замахал руками:
— Непостижимо, просто умываю руки.
Молодой милиционер извинился и отошел в сторонку. При этом так зыркнул глазами на Петуха, что тот невольно закрылся ладонями.
Новый знакомый ласково потрепал Сеньку за вихор и взял ему билет.
Вышли на площадку у вокзала и разговорились. Дядьку зовут Бахтиным Назаром Ильичом. Он профессор-геолог и тоже летит в Белорецк. Побродить по горам. Есть у него там знатный человек, охочий до редкого камня. Вместе с ним и пойдут в горы. И Сеньку возьмут с собою, чтобы помочь найти свою группу. Их пути пересекутся. Бахтин знает их Платона Ильича. Вместе маршрут составляли.
Вот оно что, Бахтин! Их Грек говорил о нем. Профессор догонит группу в пути. И Сенька почувствовал себя на седьмом небе. Правда, сам он не знал, что такое седьмое небо и чем оно славится. Так уж говорится, когда тебе хорошо. И все-таки надо бы вычитать где-нибудь про это самое. Он любил выискивать в словарях, что значит незнакомое слово или выражение.
Бахтин оказался занятным и добрым спутником. За дорогу Сенька привык к профессору. Оказывается, он и родился в Белорецке, И жил тут, и учился до седьмого класса. Лишь потом увезли его в Свердловск. Там и среднюю школу кончил, там и диплом защищал, на геофаке. Такой про все знает, и всю землю, наверное, «наскрозь» видит. Ух, и повезло же Сеньке!
Теперь он даже порадовался, что его заперли в подвале. Не случись той беды — не лететь бы ему и с профессором.
В Белорецке Назар Ильич устроился не в гостинице, как предполагал сначала, а у своих знакомых Савиных.
Жили Савины в чистом небольшом домике на берегу Белого озера. Сенька немало подивился, что хозяин дома Корней Ильич вчера прилетел из Уфы как раз по Сенькиному билету.
Ильичи пришлись ему по душе. С ними не пропадешь.
Обед хозяйка собрала на веранде. Отсюда хорошо видны синие горы, синее небо над ними. Здесь чистый горный воздух с пряным привкусом горных трав и цветов. А рядом и блеск тихого озера, и свежая зелень вишен и яблонь в хозяйском саду.
— Зови невесту, — улыбнувшись, сказал жене Корней Ильич, — а то хлопчику с нами, стариками, небось, скучно.
— Злата, Злата! — кликнула хозяйка, открыв дверь в одну из комнат. — Обедать!
На пороге появилась девочка лет тринадцати. Хрупкая, но шустрая, быстроглазая. Не смущаясь, сказала «здравствуйте» и села за стол против Сеньки, который рассматривал ее с любопытством. На ней простое розовое платьице с золотистым пояском. Волосы черные, слегка вьющиеся. Брови густые, круто изогнутые. Все лицо дышит задором, и, кажется, она с трудом сдерживается, чтобы не заговорить. Видать, занятная девчонка!
Разговор за столом не клеился. Хозяин говорил о металлургах, о новой технике на заводах, о людях и их делах. Но Сенька не представлял себе ни этих заводов, которых не видел, ни людей, ни их дел. Он все ждал, когда заговорят про горы, про поиски геологов, про камни. Разговор же об этом не начинался. Тогда он снова стал исподволь приглядываться к внучке хозяина, которая молча все подкладывала ему на тарелку то огурцов с помидорами, то капусту с картошкой, то жареного окуня. Сенька засмущался даже, беспрестанно повторяя, что он уже сыт и больше ничего не хочет.
Покончив с обедом, Корней Ильич и профессор остались на веранде, и хозяйка принесла им кувшин холодного квасу. А Злата с Сенькой спустились в сад, облюбовав себе скамейку против большой цветочной клумбы.
С трудом одолевая неловкость, Сенька стал расспрашивать Злату про Белорецк, про горы, про школу. Девочка говорила без умолку. Чувствовалось, что начитана и много знает. Мать ее работает на заводе, в самом интересном цехе, где выпускают диковинную проволоку. Чуть наклонившись, она тряхнула головой, так что волосы ее упали на лицо. Выбрала волосок и, показывая Сеньке, сказала:
— Видишь, какой тонкий, а их проволока раза в четыре тоньше. Почти не видна на глаз. С микроскопом работают. Один килограмм такой проволоки за границей стоит дороже килограмма золота.
Сенька дивился. Неужели через микроскоп? Поглядеть бы на нее.
— У меня есть несколько волосков, — похвалилась Злата. — Хочешь покажу?
И, сорвавшись с места, полетела домой.
— Гляди-ка! — разжала она ладонь, вернувшись.
В самом деле, едва заметный длинный волосок. Сенька осторожно взял его двумя пальцами и стал разглядывать. Ну и тонок! Почти не виден.
— Такой волосок пропускают через отверстие в станочке, а дырочку без микроскопа не разглядишь. Хочешь — возьми себе.
Посидели немного молча, глядя на горы. Дышалось легко-легко, и ощущение в душе было такое, будто летишь над землей, и ничто тебе не трудно.
Теперь стала расспрашивать Злата. Ей все нужно знать: и как Сенька отстал, и что будет там без него, и какой у них Грек? Разговорился он не сразу, но чем больше говорил, тем веселее становилось обоим.
Строгий ли у них Грек? Не поймешь его — строгий и нестрогий. То шутит без умолку и хохочет вместе с ребятами, а то начнет жать — только держись. Ни двоек, ни колов не жалеет. Влепит, когда и не ждешь.
— Строгий, значит?
— Пусть, строгий. Только с ним интересно. Вроде все время задает тебе задачки. А ты решай, ищи.
— Это как же?
— У него сто способов, и все разные. Помню, пришел на первый урок еще в пятом классе и говорит: «Любой урок будете готовить на пятерку. Других отметок не будет. Либо пятерка, либо ничего. А появится первая пятерка — тогда и другие оценки пойдут». Что ни день — спрашивает одного, другого, третьего. «Нет, — говорит, — далеко до пятерки». Всем достается. Зато знали его географию. Назубок. Потом все-таки вырвали у него пятерку. Весь класс вздохнул. Только легче не стало. А кончилась четверть — ни одной двойки, ни одной тройки. И знаешь, как хочется первому схватить такую пятерку. Самую трудную!
— Были у тебя такие?
— Случалось. Мы его очень любим, Грека. Он знает об этом и за кличку не обижается.
— Мне бы хоть взглянуть на него. Попрошусь у деда. Может, и возьмет с вами?
— Вот бы хорошо, попросись.
— А нашего географа никто не слушает. На уроках у него такой гвалт — себя не слышишь. И в горы не ходит.
— Нет, наш на выдумки горазд.
— Расскажи еще, — попросила Злата.
Упрашивать Сеньку не нужно. Про Грека есть что рассказать. Он тебя сто раз удивит.
— Еще любит он часы с заданием.
— Это как?
— Скажем, час смекалки. Хочешь не хочешь, а придумывай и соображай. У него свои задачи, головоломки, и каждый должен решить, найти ответ, быстро сообразить. А не то — час молчания. Думаешь, легко? Или еще — час философии… А то придумает час вежливости, терпения, логики. Нет, на такой час запросто не придешь. Столько перечитать нужно, столько запомнить!
— И для чего все?
— А чтобы больше знать и уметь.
— Затейник он.
— Голова! Одним словом, Грек!
Злата засмеялась, а Сенька продолжал:
— С ним все время думай, не то засмеют.
— Завидно, что у вас такой географ.
— А вот я подвел его.
— Ничего, догонишь, и все уладится.
— Не в том дело. В походе у нас у каждого свое поручение, свои обязанности. Есть у нас Альда. Пишет, между прочим, как Пушкин. Ей дали дневник вести. А мне — зарисовки делать. Заменить меня некому. И еще мне дали — изучить нефрит. Конечно, все готовились, все изучали. А я больше всех. Тогда как другие больше по яшме, по горному хрусталю и так далее. Нет у них теперь никого по нефриту. Значит, по самому главному, зачем пошли. Видишь, как нехорошо получилось. А догоним их нескоро — дней через пять-семь, сказал профессор.
С веранды донесся голос Корнея Ильича. Он звал их к чаю.
Ямантау
С рассветом тронулись в путь. Над противоположным берегом Белого озера высилась черная гора. Как стог сена. Сенька еще вчера видел: голой отвесной стеной она обрывается в сторону озера. Злата сказала, ее зовут Крутой камень. Говорят, надежная защита города от северных ветров. Сейчас, казалось, она склонилась над озером и никак не разглядит в нем своего отражения. Еще темно.
В километре от Белорецка гора Теплая. У ее подножья течет теплый ключ, и вода в нем не замерзает в самые трескучие морозы. А слева высится гора Малиновая, и на ее склонах уйма дикой малины.
Горное утро чудесно. Небо синее-синее, синее самых синих чернил, с золотистой полоской у горизонта. Гребни гор вроде подсвечены и чуть-чуть лучатся. А внизу темь, как сажа, и ничего не разберешь. Будто висят они в воздухе над непроглядной бездной, и ей ни конца ни краю. Густой воздух с холодинкой, как вода в роднике, и, кажется, от него немножко немеют зубы.
Сначала шли по дороге на Тирлян, затем взяли влево и стали держать путь на Ямантау. Горная тропка узкая, и приходится идти гуськом. Впереди старик-камнерез. За ним профессор и Злата. Замыкающим идет Сенька. У каждого за спиной рюкзак, а в руках небольшая сумка. На поясе фляга. У профессора сумки нет, и в руках у него красивая точеная трость. Сеньке бы походить с такою в горах. Что случись, с нею можно отбиться не то что от собаки, и от волка. У Корнея Ильича на плечевом ремне двустволка. Заядлый охотник, в горы без ружья он не ходит…
Небо заметно светлело, и у ног все громче журчала капризная Нура. Горная речка течет глухим лесом, и в воздухе висит аромат пихты. Над макушками деревьев уже хорошо заметна вершина горы Малиновой, по склону которой пролегает их тропка, то поднимаясь вверх, то вдруг сбегая вниз.
За небольшим поселком тропка стала карабкаться в гору, чтобы пересечь хребет Уварся, за которым течет Инзер, Все это Сенька видел уже из окна самолета, теперь же перед ним открывалась панорама за панорамой, как в калейдоскопе.
На горном перевале он залюбовался солнцем. Оно только-только выбралось из-за маленькой тучки и засверкало во всю силу. Горы сразу преобразились, будто заулыбались.
Спустились к Инзеру! Ну и берега! Нигде таких не увидишь. Река с каменистым руслом совершенно прозрачна, местами она очень бурная, просто ревет, а местами тихая и покорная, что ее не слышно вовсе.
Над речкой показался лесной кордон. Неожиданных гостей здесь приветили радушно. Хозяйки дома не оказалось: ушла в Тирлян навестить дочь. Но старый лесник и без нее азартно угощал чаем с медом, потчевал брынзой, жареным холодным мясом. Сеньке больше всего понравился хлебный квас. Холодный, бражистый, приятно пощипывает язык.
— Пора в дорогу, — сказал профессор. — Режим есть режим.
Обещали зайти на обратном пути с Ямантау.
Лесник охотно проводил гостей через зеленый луг до глухой лесной тропы. Без него ее трудно было бы разыскать. Среди деревьев бесчисленные россыпи каменных глыб. Сгнившая слань, положенная прямо по россыпям, довольно опасна. Требует осторожности. У подножья Ямантау — дремучая тайга.
С подъемом в гору лес начал редеть. Узкая тропка вилась в зарослях густой травы и кустарника. Деревья стали более низкими, изогнутыми, разлапистыми, будто им выкручивали стволы. Трава же, наоборот, все более тянулась ввысь, и из-за нее уже ничего не видно. Из-под ног беспрестанно взлетают тетерки. Птице тут покойно и раздольно, уйма ягод и воды, и нет человека.
Но вот травянистые заросли кончились, и перед глазами диковинная Ямантау, по-башкирски — плохая гора. Каменные россыпи все также преграждают путь, но еще час-другой, и вот она — сама вершина. Ее чуть вытянутая поверхность загромождена глыбами плотного сланца. Камни покрыты сухим лишайником, всюду стелется можжевельник. Местами заметны неглубокие ямы с водой и вокруг них крупные белые анемоны, очень яркие незабудки и сочная зелень.
Сенька невольно поежился, наглухо застегнул ворот. Резкий пронзительный ветер. Злата бросилась к цветам, чтобы собрать букет.
Профессор и старый камнерез неспеша бродили вдоль несколько вытянутой вершины, любовались горами. Загляделся на них и Сенька. Ничего подобного он не видел. Да и не был еще на такой высоте. Подумать только, 1639 метров! Высочайшая вершина Южного Урала. Гребни гор, как гигантские волны каменного моря, идут одни за другими, исчезая в синей дали. Горные склоны в густых лесах. Дремучая тайга! Березовые леса будто пенистыми волнами охватывают зеленые луговины, а хвойные кажутся темными и зубчатыми.
Ниже вершины плывут редкие облака. Одно из них, видимо, более легкое, плывет вровень с вершиной. Сенька с любопытством и с непонятной тревогой глядел на приближающееся облако. Белое густое молоко, оно нахлынуло как-то сразу, и мигом все исчезло. Сеньку будто обдало холодом. Лицо, руки, вся одежда вдруг сделались влажными. Нет, даже мокрыми, хотя никакого дождя не было. Вот так облако! Оно промчалось также быстро, как и появилось. Над головой снова засверкало солнце. Хорошо, что облако небольшое. Можно быстро просохнуть.
— Как, ребята, хорошо облачко? — подтрунивал профессор. — С ним не шути. Может так вымочить, не скоро и согреешься.
— Ничего, перетерпим, — засмеялся в ответ Сенька. — Вот Злата не замерзла бы.
— Я закаленная, ничего не случится.
— А что это за гора? — вытянув руку на запад, спросил профессора Сенька.
— Это диковинная гора, жаль не по маршруту нам, — сказал профессор. — На-ка бинокль, погляди.
Сенька с готовностью прильнул к окулярам бинокля. Лесистые склоны вершины сменялись резкими очертаниями огромных каменных россыпей. Казалось, перед глазами развалины колоссального дворца. Фантастические утесы походили то на голову великана, то на каменного коня или двугорбого верблюда.
— Такое больше нигде не увидишь, — сказал профессор. — Это Большой Шолом. 1425 метров. Красивейшая вершина на хребте Зигальга. Не раз бывал там и такой грандиозной величественной панорамы еще нигде не видел.
Сенька не отрывал от нее глаз. С вершин Зигальги берут начало сотни ручьев, речушек. Их серебристые нити весело поблескивают на солнце. Бывает же такая красота!
— А вот там, — указал профессор правее, — Катав-Ивановск. Небольшой городок в горах. Двести лет назад Салават собирал тут свои первые дружины. В кузницах Катавского завода ковались мечи и копья для восставших казаков и башкир. Теперь это город металла и цемента.
Нестерпимый ветер пробирал до костей, и Сенька видел: у Златы уже не попадает зуб на зуб. Сам он тоже промерз изрядно. Заметив, как продрогли ребята, Ильичи заспешили со спуском.
Передохнуть остановились в березовой куще, на густой зеленой траве. Отсюда тоже видно многое. Справа дымил Белорецк, слева — Тирлян. Прямо перед глазами горы — гряда за грядой.
— А за ними, — сказал профессор, — Челябинск, Троицк, Магнитогорск. Наши первые пятилетки. Романтика и подвиг. Даже не верилось, что можно воздвигнуть такое.
Он стал рассказывать о тех местах. Как жил там, как работал, как на его глазах создавались заводы-гиганты, чудо-города.
Там кипела его молодость, там начиналась его слава. Трудные и радостные времена. Вот стоят заводы, стоят города, а там и твои кирпичи, твои стены, твой металл.
А земля та вся в сказаниях, вся в легендах. Есть там и свой Париж, свой Берлин, Лейпциг, Варна, Кассель, Требия, Варшава… В память о больших событиях в истории нашей родины, в память о победах наших войск называли свои поселки русские солдаты, селившиеся в Зауралье после победоносных зарубежных походов. А поселенцы из центральных губерний или с украинских земель называли свои деревни в честь старых русских городов. Так появились тут селения: Полтава, Харьков, Москва.
— Расскажи им, Назар Ильич, про башню Тамерлана, — подсказал старик-камнерез. — Небось, не слыхали.
— Расскажите, расскажите, — еще более заинтересовался Сенька.
Профессор, оказывается, видел ее не раз. Интересное сооружение. Стоит в степи, неподалеку от здешней Варны. Полуразрушенная древняя башня. Из красного кирпича сложена. Двенадцатигранная пирамида. Вход со стрельчатой аркой. Два окна. Истинное ее происхождение до сих пор не известно. А легенд и сказаний много. В одной из них говорится: молодой киргизский князь полюбил дочь Тамерлана — грозного повелителя громадной державы от Инда до Волги и от Средиземного моря до Китая. Князь похитил любимую девушку и умчал к себе. А во время погони при переправе через реку влюбленные погибли. В честь любимой дочери Тамерлан будто и воздвиг ту башню. Так ли было, нет ли, кто знает! Только во время раскопок были найдены кости женского скелета, кольца и серьги с яхонтами и жемчугами.
За рассказом время летит незаметно.
— А теперь в путь! — заторопился наконец профессор. — Ночуем в Тирляне, а там — на Зюраткуль.
Спускаться все же легче. До лесного кордона путь уже известный, а оттуда они свернут на Тирлян. Шли друг за другом, и цепь по-прежнему замыкал Сенька. Он шел, задумавшись, размышляя о виденном. И старый камнерез, и профессор прожили нелегкую жизнь. Столько видели, столько сделали! Сенька уверен: ему нужно сделать еще больше. Ведь время теперь другое. Легче дерзать, добиваться. Только сумеет ли он сделать такое, чтобы и его потом также слушали ребята, чтобы и ему можно было столько рассказать им.
Кончился крутой спуск, и перед глазами снова стелилась горная степь с редкими кущами берез и пихт. Высоченная трава поглотила путников и под легким ветерком мерно покачивалась над их головами.
Нет, беда случилась не здесь, а далеко за Тирляном, в таких же вот травах.
Горный путь туда был неблизким, трудным. Сеньке все больше раскрывался таинственный мир камня. Яшмы попадались одна лучше другой. Да разве одни яшмы! Его рюкзак сразу отяжелел. От него ныли плечи, болела спина.
Особенно тяжело стало в верховьях Белой, в зарослях иремельской тайги. Приходилось продираться через первозданный замшелый лес, через громады камней, через вязкие болота. Здесь уйма ручьев и ручейков, и какой из них образует русло будущей реки, сказать нелегко. На их пути каменные россыпи. Обточив угловатые останцы, вода пробила себе путь, а местами образовала болотистые куртины. Хлипкие, вязкие, топкие. Скользкие валуны обросли мхом. Лишайники оплели деревья и колючие кустарники, на каждом шагу валуны, коряги, лесные завалы. Ни проехать, ни пройти!
Тучи комаров. Как облепят, не отобьешься. До крови искусали руки, шею, лицо. Вся кожа в волдырях. А на болоте налетели оводы. Жирные, злющие. Жалят и сквозь рубаху. Спасу от них нет вовсе.
Ночевали у пастухов или в небольших горных селениях по пути. А дня через три пробились на Нугуш. Вовсе дикий край. Ни жилья тебе, ни пристанища. Да еще жарища!
Беда и случилась душным палящим днем. Уже с утра солнце было нещадным. Нечем дышать. Фляги быстро опустели. А тут ни тебе речушки, ни родника. Одни горячие камни да сухая истресканная земля. Не пригодилась и саперная лопата. Сколько ни копали — никаких признаков воды. Уже не томила, а жгла жажда. Пить и пить! А пить нечего. Ноги уже не идут. Руки не поднимешь. Губы пересохли и потрескались. Хоть стой, хоть падай! — как говорит старый Корней.
Нет, Ильичи еще крепились. Шутили, подбадривали. Сенька молчал, стиснув зубы. Вытерпеть! Не сдаваться этой нещадной жаре! Только бы не свалиться. А Злата раскисла. Сил у нее нет.
Прилегли отдохнуть.
— Тяжко, доченька? — взял ее за руки дед Корней.
— Дышать нечем.
— На-ка глотни, я сберег немного! — протянул он свою фляжку.
Глотнула раз, еще раз. Сразу заулыбалась.
— На-ка и тебе! — протянул он фляжку Сеньке. — Смочи рот.
— Нет! — отрезал Сенька. — Оставим Злате, а я наравне с вами.
— Ишь ты, рыцарь! — одобрительно сказал Корней Ильич. — За твердость хвалю. А глотнуть все же глотни. Тут всем хватит. Она полная.
— Правда, всем? — и Сенька обрадованно схватил флягу. — Тогда другое дело.
Жадно припал к горлышку и, сделав один за другим два глотка, возвратил фляжку.
По телу будто разлилась живительная сила. Теперь можно и идти…
Горная тропа вдруг круто полезла вверх. Каменистая, скользкая, того и гляди сорвешься. Какая все же мука без воды. Пить бы сейчас и пить! А во рту совершенно сухо. Язык саднит. Больно прикоснуться к зубам.
Наконец взобрались по тропе на кручу. Высота! Глянешь вниз — голова кружится. Зато открылось зеленое море трав. Нет, не море — зеленый океан!
— Гляди, земляника! — радостно воскликнула Злата.
Накинулись на нее с жадностью. Вкусная, сочная, ароматная. Хоть немного утолит жажду. Как ни странно, но от ягод еще больше захотелось пить.
Горная степь удивительна. Травы высоченные. Рукой не достать. Сплетаясь над головой, они образуют бесконечный зеленый шалаш или траншею. Вроде и тень, а духота невыносимая. Как в печке. Ни ветерка, и сразу становишься мокрым. Еще хуже.
Стали было копать: не обнаружится ли родник? Где там! Земля сухая, каменистая. Даже лопата не берет. Опять без воды. А до кордона еще далеко, километров десять-двенадцать. Умрешь от жажды.
Бессильно опустились на траву.
— Ну, как, дома лучше? — подсел Корней Ильич к Злате и поерошил ей волосы.
— Ничего, стерпим!
— На-ка еще глотни.
Девочка обрадованно припала к горлышку.
— На-ка, Сеня, и тебе, — протянул ему фляжку старый камнерез.
Сенька Заколебался: взять или не взять? Ломакой тоже не хорошо быть. Один глоток можно. Долго держал воду во рту. До чего же хорошо!
По глотку взяли в рот и Ильичи.
Двинулись дальше, ничуть не подозревая, какие испытания готовит им неоглядное море трав. Шли все так же растянувшейся цепочкой. Впереди Ильичи, за ними Злата и замыкающим Сенька.
Злата вдруг захромала и приостановилась, склонившись, видимо, перешнуровать ботинок.
— Иди, иди, — тихо сказала она.
Может, помочь? — с готовностью метнулся к ней Сенька.
— Нет же, говорю, иди — догоню! — даже рассердилась девочка.
Сенька обиженно зашагал, не оглядываясь. Не хочет — не надо. Еще подумает, пристает к ней. Минут десять шли молча. Как ни прислушивался Сенька, шагов сзади не слышно. Оглянулся. Никого нет. Да и за травой не видно.
— Корней Ильич, давайте обождем Злату.
Остановились, присели. С удовольствием вытянули натруженные ноги. В тень бы сейчас! Или на берег речушки! Спустить бы ноги в воду!
— Да где ж она? — тревожно привстал старый камнерез.
Сенька еще раз объяснил, как было.
— Злата! Зла-а-та! — громко позвал ее Корней Ильич.
Ни звука в ответ.
Профессор беспокойно встал на ноги:
— Зла-а-та! Зла-а-та!
Опять ни звука.
Растерянный Сенька метнулся было назад, где осталась девочка.
— Можно сбегаю?
— Погоди, не то все растеряемся. Лучше вернемся немного втроем.
Прошли с полкилометра, и никого. Куда же она девалась? Звали в три голоса, и ни отклика. Еще прошли с полкилометра, и все никого. Что за напасть! Трава и трава, из-за нее ничего не видно. И на голос никакого отзвука. Лишь, перекатываясь по горам, гремит эхо.
— Может, прячется, хочет попугать нас? — предположил Сенька.
Корней Ильич покачал головой. Не такая она, глупо забавляться не станет. Но что же тогда случилось? Куда девалась девчонка? Не съели же ее волки. Не задушил же ее медведь. Старик бессильно опустился на траву. Что делать? Как быть?
— Думаю, будем искать. Куда она денется! — сказал профессор.
Убитые горем, обескураженные, все трое заметались в траве. Где-то в душе еще теплилась слабая надежда: тут их девочка, близко. Может, просто обессилела. Почему же молчит? А что если солнечный удар? Неужели стряслось что-то ужасное. И у каждого из них душа полнилась острой болью.
Опять трава выше головы. Ничего не разглядеть. Опять звали Злату. Уже в три голоса. Раскатистое эхо перекидывало их голоса с горы на гору, горохом рассыпало по склонам. А Злата не откликалась. И откуда тут столько троп? Живой лабиринт, Ничего не стоит заблудиться. Вьются вправо, влево, бегут прямо, и травы, сплетаясь над головой, вовсе закрывают их. Будто, ручей бежал-бежал и вдруг нырнул в землю.
Бродили час, другой. Выбились из сил и от усталости, и от нервного напряжения. Что за несчастье? Что за беда?
— Глядите, глядите! — внезапно вскрикнул Сенька, махая над головой чем-то цветным.
Что такое? Косынка Златы? Старик Савин изумленно повертел ее в руках. Она самая. Трава у тропы примята. Не ее ли след? Кинулись было туда, но след тут же кончился. Может, обронила? Или что случилось? Как угадать? Еще и еще покричали, и опять ни отзвука. Только рассыпчатое эхо, надо же стрястись такой беде.
Старик Корней тяжело задышал, поник головой. Что же случилось с его девочкой? Хорошо еще, как просто заблудилась. А если?.. Нет, о чем он думает. Искать и искать!..
Сенька заметил вдруг, что рубцы, шрамы на его лице и шее сделались лиловыми. Жаль старика. Жаль Златку. Одна в такой травище. Тут и ему стало бы страшно. А ей, наверно, втрое. Да в такую жару! Да без воды! А ночью, если не найдут? Что будет с ней ночью? И во всем виноват один он, Сенька. Сказал бы вовремя, ничего бы не случилось. Нет же, разобиделся.
Солнце опустилось почти к горизонту. Спала жара. По-прежнему мучила жажда. Старый Корней предложил было ему еще глоток воды. Сенька решительно замотал головой. Нет, нет, только Злате!
Отчаявшись найти девочку, решили податься на кордон. Неподалеку от него — бивак юных геологов. Они вернутся сюда с ними и обыщут всю степь, все ближние горы и найдут Злату.
А случилось с Златой такое, что могло случиться только в горах!..
Решение идти в лагерь за ребятами и с ними искать Злату казалось единственно разумным. Другого выхода нет. Но душа Сеньки не мирилась с ним. Как же так? Бросить Злату одну, в такой травище, ночью? Она умрет со страху. Сам он уверен: девочка где-то тут! Близко. Нужно только найти ее, помочь ей! Нет, Сенька не пойдет в лагерь. Останется здесь и будет искать ее сам. Сам виноват — сам и найдет!
— Нечего дурить! — сказал ему профессор.
Рассердился и Корней Ильич. Одну никак не найдем, а то придется искать двух сразу. Нет и нет, они пойдут за ребятами и с ними вернутся искать Злату. Платон Ильич теперь близко.
Перечить им напрасно, и решать нужно самому. «Ты теперь не маленький, — сказал ему отец на прощанье, — и сам за все в ответе». Конечно, оставаться страшно. А не остаться нельзя.
Уже темнело, когда тронулись на кордон. Сенька незаметно отстал и повернул обратно. Сделалось страшно. Совсем один! Ночью. Тут и звери, наверно, есть. Нападут волки, сожрут. Это тебе не крысы. Ничем не отобьешься. Может, повернуть назад и пойти в лагерь? Еще не поздно. Нет! Сам виноват — самому и искать Злату.