Представление ко двору

Теперь все силы клана Шуазёлей были брошены на то, чтобы не допустить представления Жанны ко двору. В соответствии с традицией дворянку, явившуюся пред королевские очи, должна сопровождать так называемая «крестная мать», т. е., кто-либо из высокородных дам, как бы подтверждающая благонадежность своей подопечной. Как клан герцога Шуазёля, так и «Мадамы» пускались во все тяжкие, чтобы ни одна знатная аристократка не согласилась взять на себя эту позорную миссию. Они считали своим христианским долгом уберечь двор от воцарения бывшей проститутки. Сторонники Жанны, герцоги де Ришелье и д’Эгийон, племянник старика, перетрясли все свои родственные связи, используя в качестве приманки обещание короля озолотить даму, согласившуюся совершить этот малодостойный шаг. Наконец, нашли обедневшую графиню де Галар де Беарн, которая скромно проживала в Париже, увязнув в судебном процессе с какой-то семьей равным образом знатного происхождения. Эта тяжба поставила мадам де Беарн на грань разорения, ибо конца-края ей не предвиделось. Дама живо смекнула, какую выгоду сулит ей этот безнравственный, с точки зрения истинной аристократки, поступок, и потребовала сто тысяч ливров и продвижение по службе для сыновей-офицеров, один из которых служил в гвардии, а второй – во флоте. Договоренность была выполнена, и представление назначено на конец января. Однако 25 января графиня растянула лодыжку, неизвестно, по чистой ли случайности или же умышленно. Церемонию перенесли на 4 февраля. Но 4 февраля во время охоты король упал с лошади и повредил руку так, что возникли опасения за его жизнь.

Тем временем Шуазёль пытался заполучить свидетельство Графинюшки Гурдан, что Жанна работала у нее. Однако эта сводница не польстилась на предложенные ей деньги, по-видимому, ее предупредил постоянный клиент герцог де Ришелье. Потерпев поражение, герцог Шуазёль попытался переключить внимание короля на другую женщину, молодую и очень красивую жену врача, некую мадам де Миллен, однако и эта приманка не сработала.

В начале марта королю стало лучше, но представление пришлось отложить, поскольку этот месяц был целиком посвящен празднествам по случаю бракосочетания его внука, герцога Шартрского, будущего Филиппа Эгалите. От столь долгого ожидания у Жанны сдали нервы, и она, по наущению герцога де Ришелье, заливаясь слезами, упала к ногам короля, умоляя его положить конец этому мучительному томлению в неизвестности и насмешкам двора. Король был тронут, отбросил свои колебания и 21 апреля объявил, что представление состоится вечером следующего дня, причем графине надлежит явиться на него одной.

На следующий день к вечеру все решетки ограды Версаля были облеплены праздными зеваками. Представление должно было состояться после вечерней церковной службы. Однако мадам Дюбарри запаздывала, и короля, с рукой все еще на перевязи, начало одолевать смятение. Шуазёль торжествовал. Наконец, послышался стук колес кареты графини, и Ришелье, с волнением уставившийся в окно, выходившее на Мраморный двор, вскричал:

– Государь, прибыла мадам Дюбарри! Она войдет, если вы соизволите отдать приказ.

Появление графини вызвало восхищение даже у ее врагов. Недаром туалет Жанны создавался под надзором Ришелье: придворное платье из белой, шитой золотом и серебром ткани, с жестким лифом, зашнурованным на спине, рукавчиками из кружевных воланов и необъятными юбками на огромном панье. Красавица была буквально усыпана бриллиантами, которые ей предыдущим вечером дал король, но больше всего присутствующих поразила ее прическа, которая и стала причиной запоздания. Автором этого творения искусства был Легро, бывший тупейный художник маркизы де Помпадур. Сложное, поистине уникальное сооружение украшали кружева, перья и живые цветы, стебельки которых были воткнуты в крошечные бутылочки с водой, спрятанные в роскошных волосах графини. Сердце не одной придворной модницы пронзил острый укол зависти, но далеко не каждая смогла бы решиться на нечто подобное, не обладая такой великолепной копной собственных волос.

Тяжелое и сковывающее движения платье было снабжено длинным шлейфом, манипулировать которым было чрезвычайно трудно. После трех положенных глубоких реверансов перед королем надлежало отбросить шлейф назад ударом ноги, но не допустить того, чтобы туфелька без задника со смещенным вперед каблуком запуталась в ткани: обычно, эта заминка приводила к падению дамы. Как правило, перед презентацией приходилось брать уроки у знаменитых танцоров, дабы не ударить в грязь лицом перед королем. Мадам Дюбарри справилась с этой задачей с непередаваемой грацией, и все присутствующие были восхищены «благородством ее манеры держаться и непринужденностью поведения». Как писал один из современников, «сия роль придворной дамы непривычна для тех, кто выступает в ней впервые, но мадам Дюбарри выполнила ее так, будто давно приноровилась к ней». Затем последовали протокольные визиты к «Мадамам» и наследнику престола. Далее в апартаментах графини был устроен интимный вечер, на котором присутствовали все близкие друзья графини, праздновавшие первую победу над Шуазёлем. Уже на следующее утро мадам Дюбарри присутствовала на утренней мессе в королевской часовне. Там она заняла место, на котором некогда восседала маркиза де Помпадур. Правда, первые дни ей пришлось пребывать там в совершенном вакууме: придворные дамы демонстративно игнорировали утреннюю службу. Но, вооружившись истинно христианским смирением, графиня в конце концов одержала победу над своими противниками.

С тех пор мадам Дюбарри неизменно присутствовала на всех мероприятиях во дворце, но предусмотрительно держалась на втором плане, что постепенно примирило придворных с ее существованием. Это был длительный процесс, уснащенный мелкими пакостями со стороны знатнейших дам и господ королевства, но графиня проявила необычную выдержку и терпение до тех пор, пока ей не удалось покорить самый взыскательный двор Европы. Надо сказать, нашлись смельчаки из числа членов августейшего семейства или особо приближенных придворных, которые в открытую заявляли Людовику ХV, что при дворе не место женщине с таким прошлым. На это король неизменно отвечал: «Мадам Дюбарри очаровательна, и она мне нравится».

После представления Людовик ХV прилагал все усилия к тому, чтобы сблизить свою любовницу и Шуазёля, в частности, 25 мая 1769 года король устроил памятный ужин в замке Бельвю. Этот ужин был примечателен составом гостей. Мадам Дюбарри пожаловалась королю на презрительное отношение со стороны придворных дам, поэтому помимо большого числа мужчин были званы также восемь дам, и это приглашение было, по сути своей, приказом, которому надлежало повиноваться. Примечательно, что в течение прогулки по парку перед ужином прибывшие заметно разделились на две группы: герцог де Шуазёль со своими сторонниками и приглашенные фаворитки. Современники отмечали, как приспешники герцога в ходе прогулки постепенно переходили в лагерь графини, так что в конце концов де Шуазёль фланировал в гордом одиночестве. Король усадил Жанну рядом с собой. Графиня вела себя с той же непринужденностью, как и на представлении ко двору, блистая остроумием и грацией. Этот ужин стал поворотной точкой в воцарении бывшей куртизанки в Версале.

В конце мая двор отправился в замок Шуази, и мадам Дюбарри впервые официально путешествовала в экипажах короля. Шуазёль дипломатично удалился в отпуск в свой замок, общество же развлекалось театральными представлениями. В ходе одного из вечеров король случайно уронил табакерку для нюхательного табака, и мадам Дюбарри стремительно подобрала ее, опустившись на одно колено. Король поднял фаворитку и сказал достаточно громко, чтобы слышали приближенные:

– Мадам, это мне надлежит принять такую позу и на всю свою жизнь.

Услышав это, герцог де Круа, умудренный опытом царедворец, многозначительно изрек:

– Она явилась сюда, чтобы остаться.

Видимо, эти слова послужили нешуточной пищей для размышлений придворных, считавших новое увлечение короля быстро преходящей блажью, поскольку после этого события количество посетителей на поздних ужинах мадам Дюбарри значительно возросло. Хозяйка появлялась там в одеждах богини плодородия Флоры, из легких тканей светлых расцветок, с розами в волосах и жемчужными запястьями на руках. Мужчины более охотно принимали это спустившееся с Олимпа на землю божество, нежели дамы, которые упорно отказывались появляться на ее карточных вечерах, отговариваясь недостатком средств. Однако сдержанное поведение Жанны, привычка держаться на втором плане свидетельствовали лишь в ее пользу.

 

Жизнь при дворе

Престиж новой фаворитки постепенно укреплялся, чему в немалой степени способствовало также и самое неприкрытое низкопоклонство. В июне 1769 году двор отправился в замок Сен-Юбер наблюдать прохождение планеты Венеры по солнечному диску – король претендовал на то, что питает склонность к наукам. Он лично занялся просвещением мадам Дюбарри в вопросах астрономии, дабы пробудить в ней интерес к этому уникальному событию. Надо полагать, такое необычное астрономическое явление произвело сильное впечатление на фаворитку, потому что в декабре 1769 года она купила барометр-термометр Пасмана, украшенный тремя вставками из севрского фарфора, изображавшими это чудо природы.

Надо сказать, что Шуазёль буквально цеплялся за малейший повод, дабы испортить настроение фаворитке и проявить свою немилость по отношении к придворным, осмелившимся дружелюбно отнестись к ней. В августе под командованием генерал-лейтенанта барона де Вюрмсера в Вербери близ Компьена был проведен военный парад с целью приобщения к военным делам дофина и двух его братьев, будущих Людовика ХVIII и Карла Х. Графиня также присутствовала на этом блестящем, но малопривлекательном для нее зрелище, восседая «в великолепном фаэтоне». Генерал Ш.Ф. Дюморье живописал в своих мемуарах, насколько тяжело ему было видеть короля, стоящего с обнаженной головой на виду у всей армии подле экипажа фаворитки. Зато она была вознаграждена сторицей, ибо полк, в котором служил ее деверь Эли-Николя Дюбарри, воздал ей те же почести, что и королю. Шуазёль, сопровождавший короля, был вне себя. Полком командовал полковник шевалье Латур дю Пен, приятель Прощелыги, нередко посещавший его салон на улице Жюсьен. Когда графиня пригласила офицеров полка на ужин, он попал в щекотливое положение и послал к министру свою сестру с вопросом, как же ему поступить. Дама получила ворчливое напутствие: «Пусть действует так, как ему заблагорассудится!» Латур дю Пен дал своим офицерам разрешение присутствовать на ужине, тогда как сам предусмотрительно направился разделить трапезу с министром.

Ужин с офицерами чрезвычайно понравился графине, и она пожелала, чтобы те пригласили ее на ужин на плацу. Полковник вновь отрядил свою сестру к министру, но та услышала от него лишь гневное высказывание, что он вообще не желает иметь ничего общего с этой затеей. Однако Латур дю Пен учуял, что, ублажая мадам Дюбарри, он угождает королю, и пригласил фаворитку на ужин, на котором присутствовал весь полк, а также маршал де Ришелье. Графине было приятно ощущать, что здесь на нее смотрят как на желанную гостью, а не постороннюю пришелицу, навязывающую свое присутствие. Герцогу де Шуазёлю, естественно, донесли об этом нарушении порядка в ходе лагерных учений, и он сделал строжайший выговор главнокомандующему учениями, барону Вюрмсеру. Тот не преминул поделиться своей неприятностью с фавориткой, а она пожаловалась королю. Король направил разгневанное письмо Шуазёлю, в котором напомнил ему: «Вы мне обещали, что я никогда больше не услышу о ваших выпадах против нее». Шуазёль ответил довольно бесцветным посланием, в котором весьма неуклюже для опытного дипломата свалил всю вину на престарелого герцога де Ришелье, якобы плетущего интриги против него.

Графиня с легкостью преодолела и еще один великосветский барьер, отделявший знать от низкой публики. Версальские придворные с презрением отвергали язык буржуазии. Они говорили в нос, с подчеркнутым шипением произносили звук «С». Было модно опускать последние согласные в слове: дама носит не сумочку «сак», а «са». Ее супруг берет из табакерки не щепотку «табака», а «таба». Использовались архаичные варианты произношения и грамматических форм, тонкости, к сожалению, непонятные для людей, не знающих французского языка. Образовался даже специальный словарь, подобающий использованию придворными. Если не хочешь выглядеть белой вороной, надлежит употреблять определенные слова и фразы. Таким образом, не говорят о посещении драматургического театра, в обиходе именуемого «Франсэ», но «Комеди Франсез». Под запретом слово «подарок» – принято преподносить «презент». Пьют не шампанское, а «вино из Шампани». Придворные не пишут письма, а «ведут корреспонденцию». Обитатель Версаля не скажет «я подозреваю», но «мне кажется». Монету «луидор» следует называть «золотой». Надо сказать, что мадам Помпадур, женщина образованная, но выросшая в среде финансовой буржуазии, очень долго не могла привыкнуть к языку и словарю Версаля, употребляя слова, считавшиеся при дворе вульгарными. Как это ни странно, этого избежала мадам Дюбарри, которая прекрасно справилась со своей задачей, невзирая на то, что слегка шепелявила. Считалось даже, что это придавало ее речи особый шарм. Обычно приводят высказывание выдающегося французского политика Талейрана: «Хотя мадам де Помпадур была взращена (…) в финансовом обществе Парижа, каковое тогда было достаточно утонченным, она обладала довольно дурной манерой держать себя, привычкой говорить вульгарно, чего не сумела исправить даже в Версале. Она совершенно отличалась от мадам Дюбарри, которая, получив менее изысканное воспитание, сохранила достаточно чистый язык… Мадам Дюбарри (…) любила поговорить и также усвоила манеру забавно рассказывать всяческие истории».

Правда, иногда кое-какие выражения из более примитивного лексикона у нее проскальзывали, и тогда придворные недоброжелатели не скупились на суровость в своих суждениях. Как-то, когда за карточной игрой в фараон графиня, осознав, что проиграет, непроизвольно воскликнула:

– Ах! Je suis frite!

Кто-то из присутствующих вполголоса презрительно заметил:

– Сразу видно, что мать у нее кухарка.

Подобные булавочные уколы больно отзывались в сердце Жанны, но надо отдать ей должное – она никогда не предпринимала ни малейших попыток мстить злым языкам.

Как оно и положено, новая фаворитка немедленно обрела прозвища, которыми ее за спиной величали как при дворе, так и в народе. Наиболее распространенным прозвищем было «Котийон-III». Позднее, когда выявилось пристрастие графини ко всякого рода пышным отделкам из газа, кружев и лент, ее прозвали «Аньес-помпон», что может быть переведено на русский язык как «Аньес-щеголиха».

«Графиня Жанна Дюбарри … всесильна. Она казнит и милует, заточает в Бастилию, назначает придворных, ссылает, разоряет и обогащает в зависимости от настроения, снов и примет. Она по-прежнему невежественна, хотя ее и обучают светила науки».

Звезда фаворитки действительно стремительно поднималась, тем более что ей представилось несколько случаев проявить свою природную доброту. Во время пребывания в Шуази графиня Дюбарри добилась помилования для бедной деревенской девушки Апполины Грегуа из Лианкура в Вексене, которая от связи с деревенским кюре родила мертвого ребенка. Дело в том, что в королевстве чрезвычайно строго соблюдался указ от 1556 года, согласно которому женщины под страхом смертной казни должны были заявлять о своей беременности. Указ был принят с целью предотвращения детоубийства и предотвращения сокращения населения страны. Бедняжка пишет челобитную о помощи мадам Дюбарри, переданную мушкетером; ее история настолько потрясла Жанну, что та немедленно пишет письмо канцлеру Мопо:

«Я ничего не понимаю в ваших законах; они несправедливые и варварские, они противоречат политике, разуму, гуманности, если осуждают на смерть бедную девушку, разрешившуюся от бремени мертвым младенцем без объявления о беременности. В соответствии с прилагаемой сопроводительной запиской подательница сего прошения представляет собой именно такой случай: похоже, что она была приговорена за то, что проигнорировала сие правило, или за страх, что не последовала ему по вполне понятной стыдливости. Я посылаю сие дело на рассмотрение, уповая на вашу справедливость, но несчастная заслуживает снисхождения. Я прошу вас по крайней мере об отмене смертной казни. Ваша чувствительность подскажет вам все прочее».

Ей удалось добиться своей цели: смертную казнь Апполине отменили. Это воодушевило людей, считавших себя жертвами судебной ошибки.

Еще более знаменателен второй акт милосердия, на который фаворитка склонила короля. Самое интересное, что на сей раз, будучи низкого происхождения, она заступалась не за бесправную деревенскую девку, а за представителей семьи древнейшего Орлеанского рода, графа и графиню де Луэзм. Погрязшие в долгах, они с дюжиной голодных слуг проживали в старинном замке Парк-Вьей, защищенном рвами с водой и обветшавшим подъемным мостом. На все их имущество был наложен арест, но никто, зная их неистовый нрав, не осмеливался выселить эту чету. Однако 1 июля 1769 года некий чиновник по фамилии Дорси, два судебных исполнителя и представители ведомства судебных приставов нагрянули в замок и были встречены ружейными выстрелами. Наиболее смелый исполнитель попытался силой открыть дверь и был застрелен графиней де Луэзм. Выстрелы раздавались со всех сторон, и осаждающие были вынуждены ретироваться, оставив на месте двоих погибших. Несколько дней спустя судебные исполнители вернулись с подкреплением, но чета продолжала сопротивляться. Перепуганная прислуга воззвала к милосердию. Граф и графиня были вынуждены сдаться. Их судили и приговорили к казни через отсечение головы. Эта история наделала большого шума при дворе, где у супругов было множество родственников. К сожалению, у них не хватало духа выступить в защиту осужденных, к тому же король хотел сделать этот процесс показательным, чтобы отбить охоту у знати противодействовать отправлению правосудия. Подобные затеи были в порядке вещей по времена Фронды, но никак не в век Просвещения. Одна дама все-таки решилась просить короля о помиловании, но получила отказ. Тогда графине де Беарн, несостоявшейся «крестной матери» Жанны при представлении ко двору, удалось тронуть сердце мадам Дюбарри. 5 июля 1769 года фаворитка упала на колени к ногам короля, моля о проявлении сострадания к семье, которую постигло несчастье. Пораженный таким проявлением сочувствия, король поднял прекрасную заступницу и с улыбкой провозгласил:

– Мадам, я покорен тем, что первая милость, о которой вы просите меня, являет собой акт гуманности!

Смертную казнь чете де Луэзм отменили, супругов заключили в замок Сомюр, откуда освободили при восшествии на престол Людовика ХVI, даже назначившего супругам пенсию. Эти поступки создали графине репутацию защитницы пострадавших и сердобольной женщины. Но истинную популярность в народе принесло ей заступничество за солдата-дезертира, захотевшего всего-навсего повидать своих родителей, с которыми он поссорился. Солдат Карпантье покинул свой гарнизон не во время военных действий, а лишь воспользовался отсутствием офицеров. Тем не менее за этот проступок он подлежал смертной казни. Офицер, вынесший приговор, сам счел его чрезмерным, назначил отсрочку приведению его в исполнение и написал об этом маркизу де Беллевалю, надеясь, что тот сможет довести историю до сведения мадам Дюбарри. Офицер указал в письме, что отложил приведение приговора в исполнение. Беллеваль испросил через герцога д’Эгийона аудиенцию у фаворитки, благосклонно выслушавшей его и пообещавшей известить короля.

На следующий день маркиз был приглашен в покои фаворитки, где присутствовал король, заявивший ему: «Благодарите графиню и сообщите вашему протеже, что я милую его за его внимание к моей службе, он должен забыть ошибку, в которой счел виновным себя». Карпантье был освобожден и впоследствии стал образцовым солдатом. Маркиз Беллеваль за свои посреднические хлопоты получил вознаграждение в виде возможности приложиться к ручке прекрасной мадам Дюбарри. Эта история принесла графине популярность в народе вопреки всем тем потокам грязи, которые изливали на нее памфлеты Шуазёля. Постепенно двор смирился с присутствием бывшей куртизанки.

Тем не менее сторонники де Шуазёля не оставляли попыток хоть как-то насолить фаворитке. Во время пребывания двора в Фонтенбло его племянник, герцог де Лорагэ, взял в борделе Гурдан девицу и появился с ней при дворе, представив ее как графиню де Тонно. Придворные умирали со смеху; естественно, об этом донесли королю, тот вышел из себя и отправил герцога де Лорагэ в изгнание в Англию, а Гурдан вместе с ее выводком было запрещено пребывание в Фонтенбло. Сводня имела обыкновение следовать со своим живым товаром за перемещающимся двором, и ее постоянные клиенты были чрезвычайно огорчены суровостью указа короля.

Достойно упоминания почти полное единодушие современников в следующем мнении: даже на вершине своего могущества графиня Дюбарри никогда не пользовалась положением фаворитки, чтобы вмешиваться в политику. Мирабо в своей «Галерее французских дам» похвалил мадам Дюбарри за то, что она сумела в отличие от маркизы де Помпадур избежать того, чтобы «переселиться из постели своего любовника в его кабинет, именно того, что совершила эта надменная женщина, которая назначала любовниц своему королю, министров – в его совет, генералов – в его армии, прелатов – в церковь, отправляла в застенки любого, позволившего себе опрометчивые высказывания». Она была настолько равнодушна к политике, что ее на самом деле нельзя упрекнуть в использовании того, что характерно для нарушения установленных законом границ при абсолютизме: нарушении тайны переписки, использования ордеров на заключение с подписью короля (так называемых lettres de cachet) и т. п. Графиня признавала, что ее интересы не простираются за пределы увлечений истинной женщины, и сохранила тот редкий дар смеяться над самой собой, совершенно несвойственный придворным дамам, столь цеплявшимся за свой облик знатной особы, безупречной во всех отношениях. Принц де Линь описывает в своих мемуарах сцену, которая произошла как-то во время утреннего туалета графини в присутствии короля. Графиня попросила принца написать ей памятную записку по какому-то поводу. Принц не упустил случая съязвить:

– Я отдам ее вашему куаферу Лакруа, чтобы он наделал из нее папильоток. Полагаю, сие есть единственный способ вложить вам оное дело в голову.

Графиня искренне расхохоталась, от всей души смеялся и король.

Монарх оказывает все больше знаков благоволения своему новому увлечению. 24 июля 1769 года он дарит графине Дюбарри в пожизненное пользование небольшой замок Лувесьен (или Люсьен, как его было принято называть в то время). Земля под этот участок была приобретена еще Людовиком ХIV в 1700 году, и на ней по приказу короля возведен особняк для инженера-бельгийца Арнольда Девиля. На него был возложен надзор за строительство установки и акведука Марли, подававших воду из Сены в резервуары Версаля. Инженер прожил в особняке до 1708 года, а затем здание передавалось различным дворянам по усмотрению короля. После смерти последнего владельца, принца де Ламбаль, в возрасте всего 20 лет, его родственники вернули это поместье во владение короны.

Часто историки придают преувеличенное значение этому подарку короля, считая его роскошным и называя то дворцом, то замком. На самом деле этот небольшой трехэтажный особняк весьма буржуазного вида не считался ни красивым, ни удобным, поскольку некоторые придерживались мнения, что шум, производимый водной установкой Марли, отравляет проживание и мешает хорошему сну. Позднее к нему пристроили два небольших крыла для прислуги. Однако же графиня с первого взгляда прониклась любовью к этому месту, и главному контролеру строений его величества был отдан приказ привести особняк в порядок, что и было исполнено под надзором архитектора Габриэля. Сначала мадам Дюбарри хотела вообще снести особняк и построить на его месте другой, но очень быстро отказалась от этого замысла. Было сочтено необходимым заодно с реставрацией расширить службы и построить теплицу и оранжерею.

Перепланировка и отделка здания заняла два года, каковые работы обошлись в 138 тысяч ливров. Особняк располагался в тенистом парке, поднимавшемся по холму, возвышающемуся над Сеной. Позднее по указанию мадам Дюбарри там построили великолепный павильон для торжественных празднеств, а парк украсили фонтанами, легкими постройками и статуями. Пожалуй, самой впечатляющей из них была изваянная из мрамора «Купающаяся Венера» Аллегрена, которая имела большой успех в Салоне 1767 года, а мадам Дюбарри получила ее в подарок в 1772 году. Она тотчас же заказала автору парную скульптуру «Купающаяся Диана», изображавшая богиню, внезапно застигнутую Актеоном, которая, впрочем, не производила такого же сильного впечатления.

В декабре 1769 года Людовик ХV передал фаворитке в пожизненное пользование торговые ряды города Нанта, сдача которых в аренду приносила доход в сорок тысяч ливров в год.

На возвышение мадам Дюбарри поразительно быстро откликнулись художники. Летом 1769 года король и его фаворитка при очередном переезде двора из одного замка в другой сделали остановку в Париже, где открыли Салон живописных работ, каковое событие имело место один раз в два года.

Известный мастер кисти, придворный портретист Франсуа Друэ (1727-75) выставил там два портрета графини Дюбарри. Один изображал ее с сильно нарумяненным лицом в дезабилье из белого атласа с большим декольте; другой – в мужском костюме из серого шелка, в котором она сопровождала короля на охоте. На обоих портретах увековечены особенности ее лица, четыре родинки, одна над правой бровью, другая – под левым глазом, третья около правой ноздри и четвертая – слева под губой. Позднее она делилась с друзьями воспоминаниями, что король предпочитал эти приметы ее красоты всем прочим и «бесконечно покрывал сии естественные родинки поцелуями». Напомним, что в ту эпоху француженки ввели в моду искусственные родинки, так называемые мушки, которые наклеивались на лицо не абы как, но с глубоким значением тайного языка любви. Разумеется, публика валом валила на выставку, чтобы полюбоваться на новую пассию короля.

Внесли свою лепту в прославление красоты фаворитки и скульпторы. Вскоре после ее воцарения в Версале генеральный откупщик Буре, еще при мадам Помпадур завоевавший репутацию крупного мецената, преподнес ей статую Венеры, копию творения скульптора Кусто по заказу прусского короля, но в качестве головы был использован скульптурный портрет графини Дюбарри – более тонкой лести нельзя себе представить.

Однако пальма первенства принадлежала отнюдь не мастерам кисти и резца. Еще раньше художников встрепенулись придворные пииты, готовые восславлять кого угодно, лишь бы им за это регулярно перепадал кусок с барского стола. Все эти труженики пера были посредственными стихоплетами, весьма традиционно воспевавшими сие снизошедшее с Олимпа на землю божественное создание, оживлявшее все вокруг себя лучами красоты, доброты и щедрости. Например, по случаю прохождения Венеры по солнцу один из них накропал следующий стишок:

Тем не менее свой вклад в это собрание угодливых виршей внес и великий Вольтер, равным образом не преминувший польстить фаворитке. Мадам Дюбарри состояла в переписке с этой выдающейся личностью; в 1770 году она даже пыталась, правда, безуспешно, получить для него разрешение возвратиться из изгнания в Париж. Сохранилось его письмо, посланное им из замка Ферней в Швейцарии:

«Мадам!

Мсье де Лаборд [45] сказал мне, что вы приказали от вашего имени расцеловать меня в обе щеки.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Он показал мне ваш портрет; не сердитесь, мадам, я взял на себя смелость приложиться к нему двумя поцелуями.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Как ни странными могут показаться отношения между престарелым мудрецом и бывшей «девой веселья», эта связь пережила опалу мадам Дюбарри. Графиня нанесла последний визит Вольтеру в 1778 году вскоре после его возвращения в Париж и незадолго до его смерти.

Надо сказать, что, невзирая на войну, развязанную против нее герцогом де Шуазёлем, графиня Дюбарри отнюдь не воспылала неистовой ненавистью к его личности и даже пыталась искать примирения с ним. Однако подстрекаемый сестрой герцог решил не слагать оружия, тем более что лелеял план, исполнение которого должно было сделать его положение при дворе непоколебимым.

 

Высокомерная австриячка

В течение нескольких столетий французские короли и австрийская династия Габсбургов на многочисленных полях сражений в Германии, в Италии, во Фландрии вели отчаянную битву за господство в Европе. Все эти войны изрядно ослабили обе великие державы и укрепили некатолические государства, такие как Англия и Пруссия, заявившие свои претензии на первенство на материке. В конце концов, государи пришли к выводу, что лучше жить в мире и объединить две династии более прочными узами, нежели подписи на ничего не стоящих договорах. Императрица Мария-Терезия, произведшая на свет полтора десятка наследников, имела в своем распоряжении широкий выбор невест самого разного возраста. Герцог де Шуазёль и канцлер Кауниц начали работать над планом союза, задуманного якобы еще покойной маркизой де Помпадур. Одно время даже возникла идея женить овдовевшего Людовика ХV на эрцгерцогине Марии-Елизавете, но король наотрез отказался. Равным образом австрийский император Иосиф, во второй раз оставшись вдовцом, не пожелал избрать себе в супруги одну из трех вековух «Мадам». В конце концов, в 1766 году было принято мудрое решение заключить брак между дофином, внуком Людовика ХV, и в ту пору одиннадцатилетней эрцгерцогиней Марией-Антуанеттой. Брак между столь высокопоставленными лицами – дело непростое, и на улаживание всех тонкостей придворными блюстителями традиций и дипломатических частностей ушло четыре года. Естественно, после замужества Мария-Антуанетта должна была занять видное место при французском дворе, и этим она была всецело обязана герцогу де Шуазёлю. Вдолбить что-нибудь серьезное в ее легкомысленную взбалмошную головку было чрезвычайно трудно, но императрице удалось внушить дочери перед отъездом во Францию, что та ни в коем случае не должна забывать своего главного благодетеля де Шуазёля и следовать его советам. Таким образом, Мария-Антуанетта быстро стала главным орудием герцога против фаворитки.

В мае 1770 года невеста престолонаследника прибыла на свою новую родину. На первой же встрече с Шуазёлем в Компьенском лесу, куда явилась принять юную эрцгерцогиню в свое лоно вся королевская семья, она мило пролепетала:

– Я вовек не забуду, сударь, что вы составили мое счастье.

– И счастье Франции, – проникновенно ответил этот умудренный жизненным опытом вельможа, не упустив удобного случая польстить будущей королеве. Всем прекрасно известно, какой исход имела эта стратагема министра и для Марии-Антуанетты, и для Франции.

На ужине, который король дал в честь будущей жены внука, среди прочих сорока знатных дам присутствовала и разнаряженная в пух и прах графиня Дюбарри. Естественно, пятнадцатилетняя девушка поинтересовалась, кто эта красивая особа, приятно улыбавшаяся ей, и каковы ее обязанности при дворе.

– Ее обязанности? Развлекать короля! – весьма находчиво ответила ей придворная дама.

– В таком случае я объявляю себя ее соперницей! – задорно воскликнула Мария-Антуанетта. Сама того не подозревая, она надолго вперед определила характер взаимоотношений этих двух женщин.

Не будучи членом королевской семьи, графиня не присутствовала на церемонии бракосочетания и парадном ужине по этому поводу, событиях, происходивших в узком кругу ближайших родственников, но стала украшением всех торжеств, ужинов, маскарадов, фейерверков и прочих увеселений, которые в течение десяти дней с невиданным размахом проводились при дворе. Все завершилось неожиданной трагедией: во время грандиозного фейерверка в Париже в результате сильной давки в собравшейся толпе погибли 130 человек, что было сочтено современниками дурным предзнаменованием.

Версальские будни лишь усугубили нежелание австрийской принцессы смириться с существованием графини Дюбарри как неизбежной данностью. Мария-Антуанетта почувствовала, что фаворитка явно затмевает ее своей красотой, и даже не сочла нужным скрывать свою неприязнь. Уже в июле 1770 года новоиспеченная дофина в письме к матери выражает сожаление по поводу того, «сколь прискорбна та слабость, которую он (король) питает к мадам Дюбарри, каковая есть самая глупая и дерзкая особа, что только можно себе вообразить».

По незыблемым правилам этикета Версаля дама низшего ранга не имела права заговорить с дамой более высокого ранга – та должна первой обратиться к ней. Но надо представить себе положение Марии-Антуанетты. Подобно любой принцессе с изрядным числом германских предков в генеалогическом древе, эта юная особа чрезвычайно почитала чистоту крови и древность своего рода. Она – представительница династии Габсбургов, принявших это имя с 1020 года по названию своего замка, построенного на слиянии рек Аара и Ройса, на границе тогдашней Бургундии. С 1278 года с небольшим перерывом Габсбурги безраздельно правили в том государстве, которое со временем станет Австрийской империей, с 1452 года именно представитель этой династии постоянно избирался императором Священной Римской империи германской нации, средневекового образования, включавшего в себя Германию и другие королевства, герцогства и земли, которые в разное время и в разной степени подчинялись ее императорам. Юная Мария-Антуанетта – отпрыск августейшего рода с историей, насчитывающей почти восемь веков, наследница кесарей, кто против нее эта графиня с более чем сомнительным титулом и прошлым публичной женщины?

Супруга французского дофина была гордой до заносчивости, но недалекой, ленивой и упрямой юной особой, не интересовавшейся политикой и мало что в ней понимавшей. Тем не менее она была взращена под сенью короны в сознании, что имеет полное право диктовать свои нравственные нормы. Молодая женщина быстро подпала под влияние тетушек Аделаиды и Виктуар (Луиза к тому времени удалилась в монастырь замаливать грехи своего отца, сбившегося с пути истинного), которые пришли в полный восторг от такой союзницы. Именно они воплощали собой при дворе религиозную строгость и самую суровую нравственность. Дофина, согласно заветам матери, считала, что должна служить интересам своей родительницы и Австрии (более конкретно, содействовать сохранению нейтралитета Франции в вопросе раздела Польши между Австрией, Пруссией и Россией, что было выгодно для империи), обеспечивая счастье своего «папеньки», как она называла Людовика ХV. Мария-Антуанетта придавала огромное значение приличиям, и, по ее мнению, королю не подобало делить ложе с бывшей проституткой.

Однако ее мать-императрица не могла проявлять столь решительный подход, задевавший политические интересы, а посему, по ее мнению, дочь не должна провоцировать графиню Дюбарри. Такое заступничество объясняется тем, что Мария-Терезия ошибочно считала влияние Жанны Дюбарри в вопросах политики на короля равноценным влиянию маркизы де Помпадур. Но ее дочь намеренно подставляла ножку презренной фаворитке. К примеру, во время свадебных торжеств графиня с двумя спутницами опоздала на спектакль и обнаружила, что ее места заняты дамами из штата дофины. Они отказались уступить, и разыгралась унизительная для графини сцена, которая довела ее до слез. Естественно, король заступился за любимую женщину и повелел виновной даме отправиться в изгнание.

Жанна с самого начала была полна желания установить с дофиной добросердечные отношения. Однако, как уже было сказано выше, дофина исповедовала взгляды «Мадамов» и герцога де Шуазёля. Дюбарри подчеркнуто не вмешивалась в политику; скорее, ее использовали как слепое орудие противники министра – герцоги Ришелье, д’Эгийон, аббат Тьерри, Мопо, поставившие перед собой задачу свалить Шуазёля.

Здесь уже говорилось о том, что король чрезвычайно ценил деятельность герцога де Шуазёля в области внешней политики, но не разделял его взглядов в сфере политики внутренней. Дело в том, что де Шуазёль, поклонник энциклопедистов и людей передовых взглядов, не верил в будущее абсолютной монархии и считал, что королю следует оставить исполнительную власть, но под контролем народа, т. е. местных парламентов. В своих «Мемуарах» он писал о том, что мечтал «о революции на английский лад». Что общего имели тогдашние парламенты (например, Парижа, Тулузы, Бретани), состоявшие из богатых людей, с народом и чьи интересы они, на самом деле, выражали, кроме своих собственных? Но во всех парламентах у де Шуазёля было множество сторонников, которые не давали спокойно жить королю, постоянно сея смуту. Это, однако, никак не влияло на решимость Людовика ХV любой ценой сохранить режим абсолютной власти. Де Шуазёль же презирал короля, считая его слабым и неспособным правителем, и даже историю с обитательницами «Оленьего парка» рассматривал как доказательство несостоятельности своего монарха.

Тем не менее поводом для отставки герцога послужило событие внешней политики. Согласно Утрехтскому договору, в 1713 году Испании достались во владение Мальвинские острова (ныне они называются Фолклендскими), которые в ту пору были почти необитаемыми. В 1769 году англичане захватили один из них и построили там форт. Туда были направлены три испанских фрегата, которые обстреляли форт и взяли находившихся там англичан в плен. Английский король послал в район островов эскадру и пригрозил Испании началом военных действий, если не будут принесены извинения, а захваченные люди – возвращены на тот остров, где их взяли в плен.

Король Испании Карл III принял эти требования при условии, что англичане откажутся от всех притязаний на данные острова, о чем уведомил через своего посла в Париже министра иностранных дел Франции герцога де Шуазёля. Тот увидел в этом событии повод развязать войну против Англии, дабы взять реванш за ослабление своей страны. Де Шуазёль начал побуждать короля Испании на сопротивление англичанам и одобрил военные действия. Здесь следует упомянуть, что Франция, связанная Фамильным пактом, могла быть вовлечена в эти военные действия. Однако Людовик ХV не хотел войны, о чем он неоднократно твердил Шуазёлю. В случае войны возникал риск того, что парламент не одобрит расходы на военные действия. Монарха вывело из себя то, что министр не посоветовался с ним и самостоятельно подстрекал короля Испании на военные действия. Людовик самолично написал послание королю Испании, в котором категорически настаивал на нежелании Франции вступать в войну, ибо это повлечет за собой анархию в парламенте. Судьба всесильного министра была решена.

24 декабря 1770 года король повелевает Шуазёлю отправиться в изгнание в свой замок в Шантелу. Причем устно он якобы заявил: «Без мадам Шуазёль я отправил бы ее мужа куда-нибудь подальше». Надо сказать, что отставка герцога была воспринята в Париже как проявление королевского своеволия, а народ решил, что потерял в его лице своего защитника. На самом деле у Шуазёля было множество врагов, которые давно копали под него и использовали обиды фаворитки как удачное прикрытие своей подковерной борьбы за его смещение. Сторонники же низложенного всесильного министра отнесли его падение за счет интриг графини Дюбарри, и в день отъезда в изгнание вся улица перед особняком герцога была буквально запружена каретами: столько сочувствующих прибыло проститься с ним. В июне 1771 года министром иностранных дел был назначен племянник герцога де Ришелье и друг графини Дюбарри, верный сторонник абсолютизма, герцог д’Эгийон.

В Европе эту отставку восприняли как усиление влияния фаворитки, и вот уже сближения с ней бросились искать послы иностранных государств (за исключением Испании и Неаполитанского королевства, которые остались верны де Шуазёлю). В феврале 1771 года во Францию прибыл с визитом король Швеции Густав III. Общение с графиней привело его в такой восторг, что после нескольких посещений этой пленительной женщины он подарил ее белой левретке по кличке Мирза ошейник с бриллиантами, а хозяйке преподнес искусной работы футляр для перчаток. Впоследствии король вел с графиней Дюбарри переписку и каждый год присылал в подарок пару великолепных перчаток.

Доброта графини не знала границ – и лишним доказательством тому служит ее отношение к низвергнутому первому министру, герцогу де Шуазёлю. Жанна была полностью лишена каких бы то ни было поползновений к мщению. В отличие от Помпадур, которая шла в своей враждебности до конца, пока не уничтожит противника, графиня Дюбарри после отставки герцога уже не испытывала к нему неприязни. Просто ее всегда отталкивала его аристократическая спесь. Даже в изгнании де Шуазёль продолжал очернять репутацию мадам Дюбарри и заносчиво вести себя по отношению к королю и графине. В ссылке в Турени его навещало большое количество сторонников, считавших отставку герцога чистой воды происками безродной фаворитки. Правда, для посещения опального вельможи надлежало испросить разрешение короля. Чаще всего тот с безразличным видом ронял: «Поступайте как знаете». Однако иногда после возвращения визитера ожидал неприятный сюрприз. Принц де Бово был смещен с должности генерал-губернатора Лангедока, а маркиза де Кастри выставили из военного министерства. Но, тем не менее, поток гостей не иссякал. Де Шуазёль и в провинции не оставил своих аристократических замашек, закатывал бесчисленные приемы в духе Версаля, держал открытый стол, дважды в неделю устраивал псовую охоту, давал театральные представления. При таком образе жизни на широкую ногу он быстро промотал огромное состояние своей жены, внучки финансиста Людовика ХIV, несметно богатого Крозá. Герцог женился на девушке, когда той было всего пятнадцать лет, и, невзирая на все его бесчисленные измены, она до конца своих дней сохранила глубокую привязанность к мужу, безропотно оплачивая его счета, пока не иссякли все средства.

Постоянные нападки Шуазёля на Дюбарри раздражали короля, и он лишил его должности генерал-полковника швейцарской гвардии. Эта должность давала доход в сто тысяч ливров в год, так что такая потеря оказалась весьма чувствительной. Оскорбленный герцог написал королю, что эта должность является пожизненной, просил об окончании своего изгнания и выделения пенсии для своей жены, а также требовал денег в сумме трех миллионов ливров на основании того, что в бытность министром истратил массу личных средств на содержание посольств Франции в различных государствах.

Задачу вручить это послание королю он возложил на графа де Шатле, который понимал, что гонцу с таким письмом не стоит ожидать ничего хорошего. Он попробовал найти посредника сначала в лице герцога д’Эгийона, но получил отказ и решил попытать счастья у мадам Дюбарри. Она согласилась «самым милостивым образом» оказать эту услугу Шуазёлю. Фаворитка совершенно чистосердечно объяснила мотивы своего поступка, подчеркнув, что не питает озлобленности против герцога и даже рада подвернувшемуся случаю показать ему, что все происшедшее было его ошибкой, что она с самого начала делала все, чтобы предотвратить печальные последствия. Мадам Дюбарри не просила за себя в надежде, что супруги в замке Шантелу будут вести себя лучше по отношению к ней. Графиня как бы вскользь упомянула, что «задевая объект его привязанности, они постоянно причиняют боль королю». Как видно из этих гладких выражений, Жанна хорошо освоила придворную тактику.

Графиня на самом деле побеседовала с королем, который пришел в ярость. В конце концов, после многочисленных отказов Людовик XV частично удовлетворил требования своего бывшего министра, назначил ему единовременное пособие в сто тысяч ливров и пенсию в шестьдесят тысяч ежегодно, пятьдесят из которых сохранялись за мадам де Шуазёль в случае смерти ее супруга. Граф де Шатле не ожидал такого успеха. Но вот что написал Шуазёль в своих «Мемуарах»: «Ни я, ни мадам де Шуазёль не выразили никакой благодарности. Несправедливость и, в первую очередь, жестокая манера, которую он (король) использовал, освободили нас от признательности». Шуазёль не перестал бомбардировать Жанну своими памфлетами. Но они теперь были булавочными уколами для женщины, находившейся на вершине успеха.

 

Гнездышко фаворитки

Графиня Дюбарри полностью вливается в клан Бурбонов, присутствуя в первых рядах на всех семейных празднествах. Король все больше приближает ее к своей особе. Он уже не мог обходиться без близости своей утешительницы, исполненной жалости и сострадания к его особе. Жанна выслушивает жалобы короля на одолевавшие его заботы, утирает слезы, проливаемые им в приступах меланхолии, и вселяет в его душу уверенность и безмятежность. Людовик настолько дорожил ее присутствием, что фаворитка должна была постоянно находиться подле него. В качестве официальной любовницы она получила право разделять трапезы короля – такой высочайшей чести удостаивались лишь дети и внуки монарха. Король предоставил в распоряжение мадам Дюбарри ряд небольших помещений в Версальском дворце с видом на Мраморный двор, располагавшихся на третьем этаже над той частью его апартаментов, которые именовались «малыми кабинетами». Раньше в них проживала и умерла его невестка Мария Саксонская, с блеском выполнившая свой долг по обеспечению династии таким количеством наследников мужского пола.

Графиня с присущим ей вкусом занялась отделкой этих комнат, естественно, с привлечением лучших мастеров своего дела. Были восстановлены тонкая резьба по дереву, покрытая позолотой, нежная роспись и обивка стен в пастельных тонах. Убранство этих комнат с низкими потолками, роскошное, но безликое при прежних обитателях, приобрело ярко выраженный оттенок чувственности, эротичности и исключительной женственности.

Спальня была выдержана в бледно-розовых тонах и представляла собой настоящий храм любви, будивший сладострастие и призывавший к безудержным наслаждениям. Центральным украшением, безусловно, являлась кровать с четырьмя колоннами высотой 2,60 м, оригинальной конструкции и с замысловатыми украшениями. Каждая колонна с каннелюрами была увита гирляндой мирта, увенчанной каскадом из роз; листья татарника образовывали карниз, украшенный жемчужинами. С обеих сторон спинок были изображены две птицы, трогательно сомкнувшие клювики, – это украшение еще долго оставалось пищей для пересудов придворных. По легенде, мадам Дюбарри лично набросала эскиз этого предмета мебели, и он был настолько сложен, что мастерам не удалось полностью воплотить замысел хозяйки в жизнь. Белый ковер накрывал ступеньки, ведущие к ложу. Туалет украшало зеркало, шедевр одного из самых видных ювелиров того времени Ротье де Латур, поскольку рама была изготовлена из золота. Зеркало было обвито гирляндой из мирта и роз, эмблем графини, и увенчано короной. Еще будучи выставленным после завершения работы в ювелирной лавке, этот предмет туалетного гарнитура наделал столько шума из-за своей безумной стоимости, что король мудро счел за лучшее отказаться от изготовления дальнейших предметов полного комплекта. Столик был заставлен флаконами из горного хрусталя с золотыми пробками. Одно из украшений комнаты – часы на камине со статуэтками трех граций, поддерживавших вазу, в которой вращался циферблат, и амур со стрелой указывал время, подразумевая, что заниматься любовью подобает в любой час. Секретер из белого дерева был декорирован пятью вставками из фарфора, изображающими цветы на зеленом фоне, в таком же духе был изготовлен комод. Мадам Дюбарри на всю жизнь сохранила приверженность к этому виду мебели, на котором специализировался мастер-краснодеревщик Мартин Карлен. Стулья были обиты белым шелком с вышитыми букетами роз.

Рядом со спальней располагались два салона, где даже дверные ручки и экран для камина из позолоченной бронзы были выполнены мастером своего дела Гутьером. Большой салон украшали великолепный лаковый комод и под пару ему еще один, украшенный пятью фарфоровыми вставками. На них располагались две бронзовые группы: «Похищение Елены» и «Вакханалия». Под большой хрустальной люстрой стоял круглый столик, заставленный французским фарфором. Галерея, превращенная в комнату для игр, была меблирована двумя канапе, красивыми столами для игры в карты, а также восемнадцатью стульями и девятнадцатым, большего размера, для короля, украшенными резьбой, изображавшей цветы и птиц. Между окнами висели панно, и графиня заказала у Карлена два комода, чтобы поставить их под этими панно. Один мадам Дюбарри успела получить буквально за пару недель до своей опалы, второй именно по этой причине купила невестка короля Людовика ХVI, жена графа Прованского.

Библиотека была полна книг, переплетенных в красную шагреневую кожу и украшенных фантастическим гербом графини Дюбарри. Оригинальной чертой этого помещения являлся зеркальный альков, в котором установили прекрасной работы канапе. Угловой же салон был меблирован в восточном духе лаковой мебелью с росписью на японские мотивы, большими ширмами, богатыми письменными принадлежностями из золота, восточными же шкатулками и статуэтками. Повсюду в апартаментах висели картины, писанные кистью первоклассных художников, на столиках – статуэтки из бронзы столь же известных скульпторов. В одном из салонов панно скрывало выход на потайную лестницу, соединявшую комнаты фаворитки с библиотекой в апартаментах короля.

Такое подробное описание обычно приводится историками для того, чтобы представить себе обстановку, в которой графиня провела последние десятилетия своей жизни, ибо после ее опалы вся эта обстановка перекочевала в особняк поместья Лувесьен.

 

Презрение дофины

Мадам Дюбарри, опьяненная своей невероятной судьбой, выступавшая в роли утешительницы старика, покорившей сердце короля, вела себя самым достойным образом. Она была чрезвычайно внимательна к изменениям в настроении короля, всегда находила нужные слова ободрения и сочувствия. Испытывая всю большую привязанность к своей фаворитке, король по ее настоянию продал дурной славы небольшой домик в старом квартале «Олений парк»

Конечно, будучи по природе женщиной простодушной, Жанна не совсем понимала, насколько двулично ведут по отношению к ней придворные льстецы, превозносившие до небес и одновременно глубоко презиравшие эту женщину. Лишь герцог д’Эгийон, написавший ей как-то: «В моем лице вы найдете друга, каких мало», подтвердил эти слова сохранением теплых отношений с ней в годину постигших ее несчастий, и именно в его замок она уехала, когда король находился при смерти. Барометром того, как следует вести себя по отношению к фаворитке, для придворных служило поведение дофины Марии-Антуанетты. Она упорно избегала общения с графиней Дюбарри, невзирая на просьбы короля, увещевания императрицы Марии-Терезии и австрийского посла графа де Мерси-Аржанто. О высокомерии дофины говорит такой факт, имевший место, когда она стала королевой и отменила правило, согласно которому супруга монарха могла появляться на людях лишь в окружении женского штата. Эта традиция восходила еще ко временам Анны Бретонской. Теперь же и мужчины получили право сопровождать королеву. После уважительного напоминания своей гофмейстерины, что так никогда не поступила бы покойная королева Мария Лещинская, Мария-Антуанетта холодно отрезала:

– Мадам, устраивайтесь, как знаете. Но не считайте, что королева, рожденная эрцгерцогиней австрийской, проявляла бы к этому такой интерес и приверженность, как какая-то польская принцесса, ставшая королевой Франции.

Однако Мария-Терезия прослышала, что поляки подослали к графине Дюбарри своих эмиссаров, и опасалась, что фаворитка настроит короля против нарушения прав независимого царства цивилизованными державами. Поэтому она настаивает, что от поведения дочери зависит судьба союза между двумя государствами. На самом деле страхи императрицы были преувеличены падением Шуазёля, ярого поборника этого союза, и воцарением в министерстве иностранных дел герцога д’Эгийона, его заклятого врага. В действительности король не желал ввязываться в войну и был готов пожертвовать Польшей. Однако к природному упрямству и августейшему высокомерию Марии-Антуанетты примешивались и чисто женские обиды. Ей, конечно, доносили, что фаворитка в узком кругу называет ее не иначе как «рыженькая», что с этой роскошно одетой женщины не сводят глаз увивающиеся вокруг нее мужчины, и в этих глазах горит вовсе не угодливость, а желание обладать ею, тогда как муж дофины равнодушен к своей молодой жене, и она продолжает оставаться девственницей. Наконец, поддавшаяся уговорам близких к ней людей, 1 января 1772 года во время утренней аудиенции дофина с улыбкой бросает взгляд на графиню Дюбарри и во всеуслышание произносит:

– Сегодня в Версале много людей!

Графиня счастлива, король сияет от радости и осыпает невестку подарками. Мадамы считают себя преданными и усиливают давление на Марию-Антуанетту. Та же в письме матери изливает жалобы, насколько ей тяжело переступать через свои убеждения и сколь трудны ее задачи здесь, но чего не сделаешь во избежание ссор между двумя августейшими семьями. Радость мадам Дюбарри оказалась несколько преждевременной – от дофины вновь веет ледяным холодом. 1 января 1773 года она уже не удостаивает фаворитку личным обращением. Невзирая на требования матери и посла Австрии, молодая женщина открыто бросает вызов графине. Мария-Антуанетта подчеркнуто не обращается к мужчинам, посещающим апартаменты фаворитки, требует, чтобы муж «покинул притон Дюбарри» (т. е. не принимал бы участие в вечерах у фаворитки), хотя иногда, по настоянию посла де Мерси, она вынуждена разрешать дофину наносить визиты мадам Дюбарри. Для современного человека все это выглядит не более чем смехотворным, но по меркам версальского этикета подобные поступки расценивались чрезвычайно серьезно. Более того, масштаб этих событий не ограничивался версальским двором. Взлеты и падения в отношениях будущей королевы и нынешней фаворитки совершенно серьезно и скрупулезно обсуждались в переписке послов и глав ведущих государств Европы, а курьеры скакали дни и ночи, загоняя бессловесных лошадок, чтобы донести до них последние новости об этой дамской сваре. При этом, что лишний раз подтверждает миролюбивый характер графини, она поддерживала прекрасные отношения с австрийским послом. Граф де Мерси-Аржанто следовал инструкции своей императрицы, которую больше всего волновал нейтралитет французского короля в вопросе раздела Польши, и всячески пресмыкался перед мадам Дюбарри.

Чтобы завоевать расположение дофины, графиня прибегла к необычному замыслу. Она решила приложить руку к подарку, который король собирался сделать супруге внука 1 января 1774 года. Естественно, кому как не ей были известны все лучшие творения парижских ювелиров! Фаворитка остановила свой выбор на паре серег, сработанных из четырех крупных бриллиантов каждая (весьма распространенная тогда модель «жирандоль»), стоимостью семьсот тысяч ливров. Сделав этот выбор, она известила дофину, что, если та желает, это украшение будет преподнесено ей Людовиком ХV. С одной стороны, это предложение носило весьма щекотливый характер, однако ни для кого не составляло секрета, что Мария Лещинская принимала подарки от мадам Помпадур (золотые табакерки с эмалью, часы, цветы, которые фаворитка корзинами носила своей повелительнице), официально зачисленной в штат ее придворных дам.

Но Мария-Антуанетта, не будучи дочерью короля в изгнании, гордо отвергла этот подарок, сухо пояснив, что у нее вполне достаточно своих драгоценностей. На сей раз императрица Мария-Терезия одобрила поступок своей дочери. Она написала своему послу, графу де Мерси-Аржанто:

«Отказ моей дочери принять драгоценность при посредничестве фаворитки более чем уместен; сие есть предмет, по которому я проявляю большую деликатность и не смогла бы простить потворство императрицы России тому, что она благосклонно приняла от своего подданного Орлова в подарок великолепный бриллиант, да еще выставила его напоказ».

Этот инцидент отметил окончательный разрыв всяких отношений между дофиной и фавориткой. Всего через несколько месяцев мадам Дюбарри придется дорого заплатить за ту злость, которую она пробудила в молоденькой австрийской эрцгерцогине.

Но, разумеется, отношения с дофиной не были единственной заботой, терзавшей фаворитку. Невзирая на ощущение молодости, которое Жанна вернула королю, он старел и немощь потихоньку подкрадывалась к нему. После карнавала 1772 года Людовик простудился и заболел. Каждый раз, когда его одолевала хворь, он поворачивался к религии в поисках искупления прегрешений своей распутной жизни. Вновь возникает идея о повторном браке короля. Такое предложение высказал еще летом 1770 года герцог де Шуазёль, выставивший в качестве кандидатуры дочь императрицы Марии-Терезии, эрцгерцогиню Елизавету. Эта принцесса была самой умной и красивой из дочерей императрицы, пока ее внешность не обезобразила перенесенная девушкой оспа. Людовик быстро отверг этот замысел, хотя и отдал распоряжение своему тайному агенту в Вене собрать все сведения о Елизавете и направить ему. Однако мысль о женитьбе на сестре Марии-Антуанетты показалась ему нелепой, и он отказался от нее. Людовик ХV дал ответ Шуазёлю, что не собирается представить двору вторую мадам Ментенон, и на этом, казалось бы, тема была исчерпана.

Однако после заболевания короля в 1772 году идея его повторной женитьбы вновь овладевает умами придворных. Считалось, что такую мысль высказала ушедшая в монастырь кармелиток дочь короля Мадам Луиза. Видимо, кто-то из угодников, выдавая желаемое за действительное, шепнул об этом графине, и она срочно начинает добиваться разрешения на раздельное проживание с мужем Гийомом.

 

Беспокойная родня

Надо сказать, что в результате замужества Жанна приобрела многочисленную законную, но чрезвычайно докучливую родню. Во-первых, Жан-Батист Дюбарри, набравший еще больше долгов в период, предшествовавший представлению Жанны ко двору, потребовал, как ему казалось, свое вполне заслуженное вознаграждение за возвышение невестки. В разговорах сводник именовал Людовика ХV «братцем» и уверял, что именно лично он являлся вдохновителем падения Шуазёля. Прощелыга обнаружил родство с канцлером Франции Мопо и попытался держаться запанибрата с министрами, делая попытки пристроить на выгодные должности своих друзей. Однако сановники упорно держали дистанцию. Для себя Жан-Батист требовал должность начальника королевских строений, ибо полагал, что, поскольку это место занимал маркиз Абель де Мариньи, брат мадам Помпадур, после смены фаворитки оно вполне законно должно отойти к нему. Через Жанну он получил от короля шестьсот тысяч ливров, в возмещение затрат, якобы понесенных им на содержание графини. Клан Ришелье теперь счел присутствие Жан-Батиста бесполезным и стесняющим высокопоставленных лиц. В конце концов, король запретил Прощелыге появляться в Версале, и тот удалился на воды в Баньер-де-Бигор.

Тем не менее после назначения на пост министра герцога д’Эгийона он ухитрился выудить у короля еще триста тысяч ливров. Сколько денег удалось урвать Прощелыге из казны, так и осталось покрыто мраком неизвестности. Имеются сведения о том, что он брал займы от имени сестры и эти суммы всегда выплачивались кредиторам. Самой удачной операцией, которую провернул Прощелыга, была фиктивная покупка леса Сенонш, на которую король дал согласие в январе 1772 года. Лес стоил 900 тысяч ливров, о чем Жан-Батисту была выдана расписка, хотя он не уплатил не гроша. Далее Дюбарри обменял это владение на земли в непосредственной близости от родного Левиньяка. За лес Сенонш король отдал находившееся в собственности короны графство Иль-Журден, включавшее в себя пару десятков приходов в округе Ош; Дюбарри еще выторговал у короля огромный лес Буконн поблизости от своего замка Сере. Таким образом, он стал одним из крупнейших земельных собственников королевства.

Обеспечив себя солидными доходами, Дюбарри поселился в Париже в роскошном особняке, причем содержал одновременно до пяти любовниц, заработав кличку «Прощелыга-Магомет». Ко всему прочему, он проигрывал огромные суммы в карты; по его собственному утверждению, всего просадил за игорными столами пять миллионов ливров. Прощелыга устраивал такие скандалы на европейских курортах, что король приказал ему поселиться в изгнании в своем графстве Иль-Журден. Однако ссылка продлилась всего два месяца, ибо по их истечении граф Дюбарри появился в Версале на свадьбе своего сына виконта Адольфа Дюбарри.

Не меньше беспокойства доставлял Жанне и ее так называемый законный супруг Гийом Дюбарри.

Вернувшись после венчания в Тулузу, он купил себе особняк за сорок тысяч ливров и поместил там своего ребенка, сына Александра, рожденного от связи с некой девицей Лефевр. Безусловно, ни для кого не было секретом специфическое семейное положение вчерашнего забулдыги и неожиданно упавшее ему в руки богатство, поэтому доступ в высшее общество Тулузы Гийому был заказан. Однако он проявил сообразительность и завоевал популярность у местного населения, приобретя репутацию защитника слабых и угнетаемых. Граф выступил в защиту женщины, нанесшей ранения местному должностному лицу, за что ее приговорили к смерти через повешение. Гийому удалось добиться ее помилования. На него была подана жалоба в парламент Тулузы, однако судьи быстро сообразили, сколь опасно связываться с мужем фаворитки, так что тот расхаживал по городу в ореоле, как ехидно окрестил его Прощелыга, «героя семьи».

Супруг Жанны давно лелеял сокровенную мечту: получить за былые воинские заслуги крест Святого Людовика, высшую награду королевства за доблесть, проявленную на поле брани. Он слал бесконечные челобитные министрам, но те находили его срок службы в армии недостаточным. Теперь у Гийома появилась возможность подать прошение непосредственно королю, причем наряду с крестом он потребовал звание полковника и пенсию в три тысячи ливров. По-видимому, вследствие вмешательства его супруги на сей раз дело не положили под сукно, ибо в марте 1771 года король дал свое добро на награждение орденом, который Гийом носил с превеликой гордостью. Как не преминули отметить придворные злые языки, он стал единственным кавалером ордена, получившим его за заслуги, оказанные короне в качестве рогоносца.

Далее граф начал требовать отмены запрета на пребывание в Париже. Такое разрешение было дано, но только для того, чтобы против него был начат процесс о получении супругой права на раздельное проживание, каковое и было ей предоставлено в апреле 1772 года. В результате денежное урегулирование обеспечило Гийому дополнительно 16 тысяч ливров пожизненной ренты и передачу в собственность герцогства Рокелор, причем получение этого владения было оформлено как фиктивная продажа имущества короны. Герцогство давало ежегодный доход в 60 тысяч ливров. В обмен на этот подарок судьбы Гийом пообещал уехать из Парижа, но спешить с отъездом не стал. Он купил там себе красивый особняк и поселился в нем вместе с семнадцатилетней любовницей, простой работницей. Отвергнутый супруг вел разгульный образ жизни, в доме шла игра в карты, постоянно возникали скандалы, что вызывало жалобы окружающих.

Это обеспокоило Прощелыгу, поскольку подрывало и его собственную репутацию, к тому же он бешено завидовал сделке Гийома по приобретению в собственность герцогства Рокелор. Вновь пришлось вмешаться мадам Дюбарри, которая заплатила некоторые карточные долги бывшего спутника жизни и выдала ему тысячу луидоров, лишь бы тот убрался обратно в Тулузу. Графиня пригрозила, что в следующий раз дело кончится ордером на арест, подписанным королем.

Здесь же следует отметить, что для своих кровных родственников, в отличие от мадам Помпадур, она не сделала ничего. Ее отец не получил ни аббатства, ни епископата. Мать, как уже упоминалось, под именем госпожи де Монтрабе поселилась в аристократическом монастыре, причем мадам Дюбарри получила разрешение папского нунция навещать ее в любое время, когда ей заблагорассудится. Она всегда сохраняла чрезвычайную близость со своей матерью, и современников удивляло, с каким постоянством графиня навещала ее в монастыре раз в две недели, оставаясь с ней на полдня. Здесь уместно будет напомнить, что вместе с матерью графини там проживала ее любимая племянница Мари-Жозефин, или, как ее звали на английский манер, Бетси, которую некоторые историки склонны считать дочерью мадам Дюбарри. В монастыре это дитя получало образование, подобающее девушке из высокородной семьи.

Слухи о возможной женитьбе короля на фаворитке упорно распространялись по Европе, где многие уже убедились в том, насколько сильна привязанность Людовика к этой женщине. На самом деле строгие правила церкви не позволили бы этому браку совершиться, создав повод для скандала, еще более громкого, нежели пребывание фаворитки при дворе. Следует напомнить, что морганатическая супруга Людовика ХIV, мадам Ментенон, была вдовой и благородного происхождения, внучкой сподвижника Генриха IV Агриппы д’Обинье. Злые языки утверждали, что бывают случаи, когда сильно обременяющие супруг мужья умирают от неведомых болезней. По-видимому, именно поэтому граф Гийом не стал проявлять излишнего упрямства и столь сговорчиво согласился на раздельное проживание, которое принесло ему весьма недурные доходы. Однако Жанне дали понять, что процедура расторжения церковного брака может занять такой длительный срок, что король вряд ли доживет до ее завершения. Так что иллюзия стать королевой недолго тешила мадам Дюбарри, видимо, ей было суждено остаться пребывать в статусе официальной любовницы короля.

 

Повседневная жизнь фаворитки

С виду графиня Дюбарри вела беззаботное существование, которое сделало ее легендой Европы. Просыпалась молодая женщина поздно, в десятом часу, камеристки подавали ей пеньюар. Далее она принимала ванну с едва теплой водой, окрашенной в белый цвет от налитых туда духов. Эта белизна скрывала наготу фаворитки от секретарей, зачитывавших ей почту. После ванны мадам Дюбарри надевала нижние юбки из шелка и набрасывала на плечи сильно декольтированное дезабилье из английского кружева, завязывавшееся с помощью лент. Затем в комнату входил Замор, подававший хозяйке кофе в серебряной чашке на серебряном подносе. Учитывая существенную роль этой личности в судьбе мадам Дюбарри, она заслуживает более подробного рассказа.

«Ребенок подрастает в обстановке чудовищной роскоши и развращенности, оплакивая далекую порабощенную родину. Замор … с ранних лет впитывает ненависть и презрение к монархии».

Замор был темнокожим индийцем из Бенгалии, привезенным в Европу английским капитаном. Еще со времен Регентства вошло в моду обзаводиться цветными слугами, поскольку их чернота подчеркивала белизну кожи благородных дам того времени – достоинство женской красоты вплоть до Первой мировой войны, которому поистине не было цены, но значимость которого совершенно непостижима для наших современников. Семилетнего мальчика подарили фаворитке в 1769 году. Мадам Дюбарри деятельно занялась его образованием: индиец был обучен чтению, счету и письму, религиозное же воспитание было возложено на католического священника. Тот подготовил малолетнего язычника к крещению, состоявшемуся, когда мальчику исполнилось десять лет. Крестным отцом стал принц крови граф де Ламарш, сын принца де Конти, а крестной матерью – сама фаворитка. Мальчику дали имя Луи-Бенуа, но он так и остался Замором. Хозяйка тратила на его туалеты немалые деньги, наряжая его то в форму гусара, то моряка. Летом его облачали в белый шелк, зимой – в красный бархат, усыпанный блестками или жемчугом. К тому же хозяйка украшала его серьгами, бусами, браслетами. Одежда Замора обходилась примерно в две тысячи ливров в год. Король, который приходил в восхищение от проделок Замора, пожаловал ему грамоту, назначающую туземца управляющим Лувесьена.

После кофе Жанна усаживалась за туалетным столом, рассматривая свое отражение в зеркале. В воздухе плавали изысканные ароматы. Каждодневно парикмахер Берлин причесывал ее роскошные волосы; по случаям торжественных праздников это проделывал Нокель. Парфюмер Вижье слегка подчеркивал черты ее лица: оттенял брови и веки, румянил щеки, чуть подкрашивал губы и ногти, усиливал голубизну вен, просвечивавших сквозь кожу. Нередко в комнате появлялся король, которому нравилось присутствовать при утреннем туалете фаворитки. Обычно в это время Жанна принимала своих поставщиков – ювелиров, портных, парфюмеров, торговцев тканями, – а также придворных и просителей.

Мадам Дюбарри находилась во власти непреодолимой страсти к драгоценностям. Некоторые объясняют это ее страхом перед потерей своего положения: осознавая, что век фаворитки недолог, она стремилась обеспечить свое будущее, и именно драгоценности, компактные и дорогие вещи, могли гарантировать ей безбедное будущее.

Восемнадцатый век – век торжества бриллиантов. Если в семнадцатом французские дамы предпочитали жемчуг, европейские ювелиры, научившиеся огранять алмазы с наибольшей выгодой для красоты этих сверкающих камней, положили конец монополии матовых зерен. В моде были цветные бриллианты, но поскольку они встречались редко и оттого были дороги, ювелиры подкладывали под них цветную фольгу, составляя композиции из цветов и фантазийных бантов. Мадам Дюбарри собрала чуть ли не самую обширную частную коллекцию ювелирных изделий в Европе. Типовой подарок очередной любовнице Короля-Солнца, ожерелье и серьги из жемчуга, выглядели жалкими побрякушками по сравнению с содержимым шкатулок фаворитки Людовика ХV. Истощив все запасы бриллиантовых украшений самых именитых парижских ювелиров, графиня ввела в моду самоцветы и полудрагоценные камни – аметисты и хризолиты, которые придворные дамы до нее не особо жаловали. Она произвела фурор на одном из балов, появившись в малиновом платье и уборе из аметистов. Фаворитка не отказывалась и от жемчуга, который являет собой истинное мерило элегантности, и с удовольствием носила серый и розовый жемчуг. На ее туфлях красовались исключительно пряжки из жемчуга. Тот факт, что ей принадлежали резные камни и камеи редкостно искусной работы, лишний раз подчеркивал наличие у мадам Дюбарри утонченного вкуса. В этом отношении она стала преемницей маркизы де Помпадур, увлекавшейся сим видом ювелирного мастерства. Особой известностью пользовалась вмонтированная в колье графини Дюбарри тончайшей итальянской работы камея ХVI века «Гермафродит» из двухслойного сардоникса. Ныне она хранится в отделе монет, медалей и античных предметов Национальной библиотеки Франции. Так что самыми желанными гостями среди поставщиков графини были известные парижские ювелиры того времени.

Далее выбиралось платье, и графиня шла к обеду, после которого совершала прогулку в экипаже. Прислуга мадам Дюбарри всегда производила сенсацию. Парадная ливрея была алого цвета с золотом, с короткими панталонами и золотыми подвязками для чулок, повседневная – светло-желтая с серебром и серебряными подвязками. Кучера, берейторы и форейторы облачались в синюю ливрею с серебряными галунами. Носильщики портшезов имели форму алую с серебром, вся прочая прислуга – синюю с серебром. Штат прислуги был огромен, число лакеев, горничных, кучеров, носильщиков и прочих достигало сотни человек, поместить их в версальском дворце не представлялось никакой возможности, а потому был куплен особняк в городке Версаль на улице Оранжери. Со временем и этого дома стало мало, и в декабре 1772 года графиня приобрела у первого камердинера дофина мсье Бине еще один, расположенный на Парижской улице Версаля. Собственно говоря, это был обширный участок, на котором располагались три отдельно стоящих здания. Мадам Дюбарри заказала своему любимому архитектору К.Н. Леду построить там конюшни. Эти конюшни выходили на улицу через монументальные ворота, украшенные гербом владелицы, который поддерживали две статуи древнеримских богинь, Флоры и Минервы, в натуральную величину. В этом особняке в настоящее время располагается Торговая палата Версаля.

Когда мадам Дюбарри покидала экипаж или портшез, чтобы пройтись, Замор нес шлейф ее платья и подавал ей раскрытый зонтик. Если король не присутствовал на променаде, фаворитка начинала скучать и возвращалась в свои покои, дабы переодеться для приема людей из ближнего окружения в своем салоне.

Там часто звучала музыка, графиня составила небольшой камерный оркестр, в ее салоне находились фортепьяно из розового дерева с украшениями из позолоченной бронзы и клавесин зеленого цвета, отделанный золотом. Она сама участвовала в концертах, играя на арфе (лишнее доказательство образования, полученного ею в монастыре: уличная девка никак не могла владеть искусством игры на столь дорогостоящем инструменте). Что касается ее музыкальных вкусов, фаворитка предпочитала более простые мелодии Пиччини модному в ту пору Глюку, любила оперы Люлли, каковые при дворе считались устаревшими до неприличия. Поскольку составление программ для различных праздников и увеселений было доверено ей, недовольным приходилось терпеть втихомолку.

Иногда король приходил к ней пить чай. Затем графиня давала аудиенции, после чего длительное время занималась вечерним туалетом. Если не было посещения спектакля или праздника, король устраивал у фаворитки игру в карты, присутствовали обычно одни и те же личности из круга особо приближенных. Между одиннадцатью и двенадцатью часами или несколько позднее гости расходились, король отправлялся на церемонию официального отхода ко сну, а мадам Дюбарри готовилась к ночи. Иногда несколько человек из близкого окружения короля оставались на ужин. Для трапез с королем графиня заказала у известных ювелиров отца и сына Ротьер золотую посуду, для всех прочих случаев – серебряную. Этот ежедневный распорядок менялся редко. Иногда музыкальный час заменялся пребыванием в обществе знаменитых людей, ученых или мыслителей, но это не были собрания времен мадам Помпадур, ибо Жанны не проявляла подобных разносторонних интересов.

Временами фаворитка посвящала время чтению. Ее богатая библиотека дает представление как о ее литературных предпочтениях, так и о том, что книги подбирались людьми, знающими толк в литературе.

Постоянной спутницей графини была ее золовка Шон. Она рассказывала ей сплетни, делилась сведениями, почерпнутыми из своего чтения, поскольку действительно была хорошо образована, читала стихи. Эта женщина прекрасно владела эпистолярным стилем и постоянно выступала в роли секретаря, редактируя письма графини.

Во что обходилось содержание фаворитки и ее штата? Как это ни странно, но в бурях Великой французской революции и последующих исторических испытаниях уцелела большая часть счетов на покупки мадам Дюбарри. На основании этих документов исследователи жизни графини смогли составить довольно четкую картину того, во что страстное увлечение стареющего короля обошлось казне французского королевства. Надо сказать, что она совершала свои покупки весьма обдуманно, предпочитая выбирать вещи красивые, оригинальные и отменного качества, а потому, естественно, дорогие.

Недешево стоили платья, сшитые у лучших модисток Парижа, мадмуазель Розы Бертен и мадам Сильи; пропасть денег уходила на нижнее белье. Жанна обожала все виды отделок, ленты, газовые воланы и оборки, питала пристрастие к алансонским, валансьенским и английским кружевам. Ее не удовлетворяла продукция массового производства как для своей одежды, так и для занавесей и обивки мебели; она заказывала в Лионе, центре шелкоткацкого производства Франции, специально разработанные для нее ткани. Именно мадам Дюбарри впервые использовала ставшие столь модными при Людовике ХVI ткани в полоску и с узором. Она покупала одежду не только для себя, но и в подарок. Фаворитка заказывала для короля жилеты, сюртуки и домашние халаты, обычно светлого цвета с серебряной нитью или из золотой ткани с крупными рубиновыми блестками. Жанна дарила предметы одежды друзьям вроде герцога Ришелье, а также актерам и художникам.

Безусловно, самую затратную статью расходов фаворитки являли собой драгоценности. По счетам видно, что стоимость некоторых из них превышала 100 тысяч ливров.

Кто оплачивал эти счета? Пока фаворитка не воцарилась в Версальском дворце, все расходы брал на себя Дюбарри. Естественно, возмещение было произведено ему с лихвой; по предположениям историков операция по продвижению Жанны в фаворитки короля обошлась Прощелыге в полмиллиона ливров.

После утверждения графини Дюбарри на должности официальной любовницы короля, она получила цивильный лист сначала на 200 тысяч ливров, но очень быстро эта сумма была увеличена до 300 тысяч. За период правления фаворитки ей было таким образом выплачено около 15 миллионов ливров, к чему следует прибавить подарки короля, драгоценности и произведения искусства высокой стоимости. Историки приводят следующие данные для сравнения: в 1788 году (перед революцией) бюджет королевского двора составлял 42 миллиона ливров, общий бюджет королевства – 472,6 млн ливров поступлений и 633,1 млн по расходам. Отсюда видно, что расходы на мадам Дюбарри, в среднем 4 млн ливров в год, вряд ли можно отнести к таким, которые подрывали бы финансовое благосостояние государства, хотя, несомненно, фаворитка внесла свой немалый вклад в разбазаривание королевской казны. Впоследствии это стало одним из центральных пунктов обвинения, предъявленного ей революционным Трибуналом.

Жанна проигрывала крупные суммы денег в карты (она любила играть в двадцать одно), правда, время от времени это компенсировалось значительными выигрышами.

Невзирая на щедрое финансирование своих расходов, фаворитка набрала множество долгов: после смерти короля их общая сумма превышала один миллион ливров.

В существенные затраты вылилось усовершенствование покоев фаворитки, как во дворце Версаля, так и в замке Лувесьен. Этот замок, как уже упоминалось, скорее представлял собой небольшой особняк. На первом этаже располагались салон, выходивший на террасу, и столовая, украшенные резьбой по дереву на темы сельской жизни и охоты. В дополнение к уже существовавшему небольшому крылу для размещения прислуги было пристроено еще одно. На втором этаже располагались личные комнаты: выходящая на север – для графини, на юг – для короля.

Принимать гостей в этом «любовном гнездышке» было невозможно, и мадам Дюбарри, с самого начала привязавшаяся к этому жилищу, решает воздвигнуть рядом с замком павильон, чистотой линий напоминавший античные храмы. Павильон по фасаду имел пять окон, по бокам – по три, вход украшали четыре колонны. Фронтон был украшен изображением вакханалии, где дети играли с козликом среди ветвей роз. Строительство, порученное архитектору Клоду-Николя Леду, началось в 1770 году, завершилось в 1772 и обошлось в 350 тысяч ливров. Было воздвигнуто здание в новом духе, возвещающее наступление эры неоклассицизма; по выражению современников, истинное «святилище сладострастия», нечто вроде храма любви, предназначенного не для проживания, а для приемов короля и его гостей. В подвале располагалась вместительная кухня. Пришедший попадал в огромный зал для приемов, в котором стены из серого мрамора перемежались с зеркалами, а над ними парил плафон, расписанный Буше на излюбленный сюжет хозяйки – коронование богини Флоры. На небольших помостах могли размещаться оркестранты. За залом находились три салона: из квадратного открывался великолепный вид на Сену, рядом располагались овальный салон и салон со сводами. Освещение обеспечивалось за счет канделябров изумительной работы «королевского резчика и позолотчика» Гутьера. Были изготовлены три гобелена по рисункам Буше и Вьена. Четвертое место в зале занимало нечто вроде алтаря из белого мрамора, с украшениями из золота и серебра работы того же Гутьера, а на верху располагался знаменитый бюст хозяйки скульптора Пажу. Над входом в зале водрузили гербы Дюбарри и Вобернье, под ними – портрет короля с голубой орденской лентой, ниже шла надпись: «Даровано мадам Дюбарри в 1770 году».

Сохранилась акварель художника Моро-младшего, на котором изображен торжественный обед в этом павильоне, с королем и фавориткой в белом платье и жемчугах, восседающими во главе стола. Присутствуют все приближенные вельможи, маршал де Ришелье, д’Эгийон, Мопо, виконт Адольф Дюбарри и целый цветник прекрасных дам; снуют лакеи в алых ливреях, а Замор в костюме из розового шелка играет с левреткой Мирза в усыпанном бриллиантами ошейнике. На столе сверкают знаменитые золотые канделябры и золотая посуда работы Рётье Делатура, перемежающаяся тарелками сервиза из зеленого севрского фарфора с гирляндами цветов.

Салоны были богато отделаны и вмещали множество произведений искусства, панно, картины, статуи, уникальную мебель. В парке было установлено много статуй, храм любви, сфинкс, нимфы. К сожалению, парк во французском стиле был разрушен в 1781 году, когда пошла мода на живописные, близкие к природе английские сады. Рядом с особняком были выстроены оранжерея и часовня, в которой отправлял службы приходящий францисканский монах.

Планы графини Дюбарри по дальнейшему развитию Лувесьена были грандиозны. Фаворитка планировала возвести там настоящий дворец, причем павильон Леду должен был стать лишь его частью, примерно одной шестой по площади. Лелеяла она замысел и по строительству дворца в Париже, но там дело не продвинулось далее определения места участка. Для мадам Дюбарри также были отделаны апартаменты в королевском замке Фонтенбло, убранство которых впоследствии было уничтожено Марией-Антуанеттой; Наполеон же превратил их в личные комнаты.

 

Щедрая покровительница искусств

По традиции официальная фаворитка короля была просто обязана играть роль покровительницы искусств, и графиня Дюбарри выступала в ней не по принуждению, а с большим удовольствием. Ее вкус начал формироваться еще в детстве на уроках рисования в монастырской школе, продолжился в модном магазине Лабия и шлифовался ее легкомысленными спутниками жизни, начиная с Прощелыги (напомним, что он увлекался коллекционированием холстов старых мастеров) и кончая наиболее выдающимися личностями из нескончаемой вереницы ее поклонников, вроде герцога де Ришелье и принца де Линя. Да, они были первостатейными распутниками, но умели обставить свой блуд с истинно французским вкусом и фантазией. Эти царедворцы создали новую культуру будуаров и альковов, легкомысленности и развлечения, бесконечной погони за наслаждением, мир испорченный, но изящный, никогда не забывающий о соблюдении приличий. Мадам Дюбарри впитала их уроки, и влечение к красоте стало неотъемлемой чертой ее характера. Она не только непременно посещала выставки Салона (в это время всех прочих посетителей оттуда весьма бесцеремонно выпроваживали), но и была частой гостьей в мастерских тружеников искусства. Фаворитка часто получала подношения в виде картин и статуй, а также охотно покупала их сама. Например, она была одной из самых активных покупательниц на распродаже коллекции финансиста Людовика ХIV, богатейшего Крозà в 1771 году (в скобках нелишне упомянуть, что тогда посол России во Франции сделал там несколько ценных приобретений для императрицы Екатерины II, которые легли в основу будущей коллекции Эрмитажа). Наиболее ценным приобретением графини стал портрет английского короля Карла I кисти Ван Дейка. В течение шести лет она проявила себя истинной меценаткой, покровительством которой больше всего пользовались художник Друэ и скульптор Пажу.

Безупречный вкус подвел мадам Дюбарри только один раз. Речь идет об известной истории четырех полотен, заказанных Фрагонару на тему четырех возрастов любви для павильона в Лувесьене. Художник же написал серию на тему «Прогресс любви», состоящую из картин «Погоня за любовью», «Свидание», «Любовные письма» и «Увенчанный любовник». Однако фаворитке не понравилось возвращение живописца к «порочному» стилю Буше, и она отказалась от полотен, тем не менее выплатив художнику компенсацию в сумме 18 000 ливров. Фрагонар перевез эти произведения в родной город Грасс, разместив их на втором этаже дома своего племянника, где и поселился. Картины провисели там до 1895 года, когда их купили, а в превращенном в музей доме выставлены копии. Взамен картин Фрагонара для одного из салонов в павильоне фаворитка заказала четыре картины Вьену, который написал их на тему «Прогресс любви в сердце молодых девушек». К сожалению, это была сухая академическая работа, которой явно недоставало колдовского очарования кисти Фрагонара.

Следует отметить особое пристрастие графини к скульптуре, что опять-таки подтверждает ее утонченный вкус, ибо этот жанр искусства предназначен для избранных. Во-первых, она приобретала старые скульптуры, которые ей присылал из Италии Шарль де Вайи, который тогда занимался украшением интерьера дворца Спинола в Генуе. Она также давала заказы самым известным скульпторам того времени, Каффьери, Вассе, Фальконе, Лемуану и Буазо, хотя ее любимцем оставался Огюстен Пажу (1730–1809). Каждый год, начиная с 1770, она заказывала ему свой бюст в мраморе, что поэтапно привело к созданию в 1773 году шедевра скульптора и, пожалуй, лучшего изображения графини во всем блеске ее красоты. Бюст был выставлен в Салоне 1773 года, а Пажу велено изготовить гипсовую копию для фабрики с целью воспроизведения в бронзе. Таким образом, позднее эти изображения украсили гостиные многих европейских столиц.

Естественно, графиня оказала большое влияние на моду. Она любила легкие утренние платья с большим декольте, преимущественно белого цвета, а также светлые ткани либо с рисунком в полоску, либо цветочным узором на бледно-зеленом фоне – излюбленное сочетание оттенков для фаворитки. Мадам Дюбарри испытывала подлинную страсть к дорогим кружевам и всем видам пышных отделок из газа, шелка и лент, что принесло ей прозвище «Аньес-помпон». Она ввела в моду более свободные платья, известные под названием «польские».

Историки иногда задаются вопросом: можно ли говорить о стиле Дюбарри, как мы говорим о стиле Помпадур? Маркиза, чрезвычайно заботившаяся оставить по себе след в вечности, действительно заняла в истории свое место крестной матери особого стиля. С легкой руки писателей братьев Гонкуров за ней закрепился титул «королевы рококо». Много нового в украшение быта той эпохи внесла и мадам Дюбарри, царствование которой пришлось на переходный период. Она подхватила тенденцию античности, возникшую в искусстве в пятидесятых и шестидесятых годах восемнадцатого века и связанную с раскопками древних городов Помпей и Геркуланума. Графиня внесла свой вклад в сочетание строгости прямых линий с изяществом стиля Людовика ХV. В интерьерах ее покоев в Версале, замке Фонтенбло и Малом Трианоне хорошо просматривается ее приверженность к красоте прямых линий и приближению к природной естественности.

Так что говорить о зарождении стиля Дюбарри историки считают возможным, хотя он не успел закрепиться, поскольку маркиза де Помпадур находилась у власти почти два десятилетия, а графиня Дюбарри – всего-навсего 5 лет.

 

Свадьбы в клане Дюбарри

Сколь великое могущество приобрела фаворитка, можно судить по тем бракам, которые заключили в 1773 году члены клана Дюбарри, племянник Жанны Адольф и младший брат Прощелыги Эли-Николя.

Первый проект женитьбы Адольфа с треском провалился. Точно так же, как мадам Помпадур замыслила выдать свою дочь Александрину д’Этиоль за графа де Люка, побочного сына Людовика ХV от одной из сестер Нельé, графиня Дюбарри лелеяла мысль женить своего племянника, к которому была искренне привязана, на мадмуазель де Сент-Андре, дочери короля и Морфизы, красотки из «Оленьего парка».

Это было прелестное создание, вобравшее в себя все лучшее от отца и матери. Молодой блестящий гвардейский лейтенант впервые встретился с кандидаткой в невесты в помещении для посетителей монастыря, где та воспитывалась. Бедной невинной девушке 24-летний офицер показался прекрасным принцем, и она по уши влюбилась в него. Однако этому браку воспротивился Людовик ХV и вынудил дочь выйти замуж за маркиза Латур дю Пин-Лашарс, одного из бывших любовников мадам Дюбарри. На следующий год молодая женщина скончалась.

Принц де Субиз предложил молодому Дюбарри жениться на своей дальней родственнице, совершенной бесприданнице, но дивно красивой Элен де Турнон. 17-летняя девушка обладала столь ослепительной внешностью, что привлекла внимание короля. Злые языки даже утверждали, что Людовик воспользовался правом первой ночи, но историки считают эти утверждения безосновательными.

Мадам Дюбарри отписала в дар племяннику 200 000 ливров. Она также занялась приданым новобрачной, сделала ей роскошные подарки и выбрала подвенечное платье, «белое с серебром, украшенное серебряными кружевами и цветами, бантами и колье из серебра». Прощелыга обязался дать в приданое сыну графство Иль-Журден и лес Буконн на основе собственности без права пользования. В брачном контракте он назвал себя «высокий и могущественный сеньор, Жан-Батист, граф Дюбарри-Сере, видам де Шаалон, граф де Иль-Журден, сеньор де Беллегарда, Бретца, Гарбе, Лассера, Сейжунда, Тиля, части Мобека, Грея и других мест, правитель Левиньяка».

Все эти претензии на знатность приобретали вполне законную силу, поскольку после подписей новобрачных, Прощелыги и мадам Дюбарри в контракте следовали росчерки Людовика ХV, дофина, будущего Людовика ХVI, Марии-Антуанетты, Станислава-Ксавье, графа Прованского, будущего Людовика XVIII, и его супруги, Карла-Филиппа, графа д’Артуа, будущего Карла Х, Дочерей Франции Марии-Аделаиды, Виктуар, Луизы и Софи, что являло собой неслыханную честь для представителей мелкопоместного небогатого дворянства. Подобный контракт явно демонстрировал триумф графини.

Венчание состоялось 19 июля в интимной обстановке в часовне Версаля, а 1 августа новоиспеченная виконтесса Дюбарри была представлена ко двору в Компьене. Крестной матерью являлась сама мадам Дюбарри. Ни от кого не ускользнул похотливый взгляд, который король бросил на новобрачную, поскольку на высказанное им замечание мадам Дюбарри не без остроумия ответила: «Если моя племянница станет любовницей короля, по меньшей мере это место останется в семье». Во время этой церемонии, помимо невестки, королю был представлен и сам Прощелыга, уверявший, что монарх «выказал ему знаки своей доброты». На самом деле он получил тридцать тысяч ливров для оплаты своих карточных долгов.

Невзирая на все эти сказочные привилегии, обильным дождем посыпавшиеся на молодую женщину, она смертельно возненавидела свою новую родню. Аристократы, которые теперь могли только втихомолку перемывать фаворитке кости за ее спиной, в штыки встретили новобрачную и вовсю вымещали зло на ней, обливая бедняжку презрением.

Графиня Дюбарри также способствовала женитьбе своего младшего деверя, «честного человека» Эли-Николя на мадмуазель Фюмель, принадлежавшей к знатной семье из Гиени. Помимо раскидистого генеалогического древа во владении семейства находились виноградники, с которых получали вино знаменитых марок «От-Брион» и «Шато-Марго». Невеста не блистала красотой, но была единственной дочерью и отличалась благоразумием. Для тридцатилетнего Эли-Николя Дюбарри, плотного, невысокого, неуклюжего, у которого не было за душой ничего, кроме жалованья лейтенанта полка королевы, это был исключительно выгодный брак, суливший шестьдесят тысяч ливров ежегодной ренты. Король добавил к этому еще дар в пятьсот тысяч ливров и управление Шато-Тромпетт. Мадам Дюбарри решила ограничиться подарками.

Сверх того король пожаловал новобрачному титул маркиза. Представление при дворе прошло без сучка и задоринки; маркиз Дюбарри был назначен командиром швейцарской гвардии внука короля, графа д’Артуа, а его жена – фрейлиной графини д’Артуа.

 

Апофеоз триумфа

Свадьба самого графа д’Артуа была отпразднована 20 ноября 1773 года. Королевское бракосочетание считалось чисто семейным делом, на банкете присутствовали только августейшее семейство и принцы. По свидетельству современника, «напротив короля сидела мадам Дюбарри, сиявшая как солнце в платье из золотой ткани и с драгоценностями стоимостью пять миллионов ливров. Людовик ХV отбросил всякую сдержанность: похоже, король и фаворитка были полностью погружены друг в друга, обменивались влюбленными взглядами, улыбались друг другу и делали понятные лишь им одним знаки. Его величество время от времени строил комические гримаски, будто хотел своим поведением показать, что графиня Дюбарри, невзирая на курсирующие слухи, все еще остается его фавориткой». Кстати, может возникнуть вопрос, каким образом официальной любовнице короля удавалось украсить себя драгоценностями на такую невероятную сумму, ведь она не являлась собственницей знаменитых крупных алмазов, таких как «Регент», весом в 136 каратов, «Санси» (54 карата), сказочного синего чудо-бриллианта, весившего в ту пору 67 каратов, находившихся во владении королевской семьи. Мадам Дюбарри в полной мере пользовалась прихотями тогдашней придворной моды, украшая бриллиантами все аксессуары своих туалетов, какие только возможно. В ее парадный бриллиантовый гарнитур входили так называемый планшет (накладка в форме перевернутого острием вниз треугольника, закрывавшая весь перед корсажа; у Дюбарри она была полностью расшита бриллиантами), эполеты – наплечные украшения, аграфы для рукавов, «талья» – пояс из четырех частей и «трускё», шнуры, приподнимавшие шлейф тяжеленной юбки и образовывавшие на ней красивую драпировку. Естественно, вдобавок к этому великолепию надевались еще и серьги, колье, браслеты, кольца и тому подобное.

Так звезда фавора клана Дюбарри достигла апогея. Действительно, мотовство Жанны в последние месяцы ее царствования превзошло все мыслимые границы. Она тратила до полумиллиона ливров в месяц, тогда как по цивильному листу ей отпускалось триста тысяч. Во время карнавала 1773 года графиня устроила в помещении виллы на Парижской улице один из своих самых феерических праздников. Более ста актеров, певцов и танцоров из трех театров Парижа приняли участие в четырех спектаклях, поставленных интендантом увеселений короля на тему любви. Сие великолепное представление было сыграно всего лишь для трех десятков гостей. Присутствовал тесный круг наиболее близких друзей, включая герцогов де Ришелье, д’Эгийон, Адольфа Дюбарри с молодой супругой и нескольких пожилых герцогинь, которым уже не к чему было задумываться о будущем, а потому они не считали зазорным пресмыкаться перед фавориткой. Представление вылилось в восхваление «божества, которое приносит счастье в Люсьен» (прозрачный намек на Лувесьен). После балета, в котором блистал несравненный танцовщик Вестрис, друзья приготовили графине сюрприз: ее пригласили в большой салон, где было установлено огромное яйцо страуса. Когда она подошла ближе, из него выпорхнул прелестный купидон.

Графиня считала своим долгом осыпать тех, кого она считала близкими друзьями, дорогими подарками. Каждый год в Версале перед Рождеством устраивалась выставка изделий королевской фарфоровой мануфактуры в Севре – и самые дорогостоящие вещи резервировались для фаворитки. Верная своей роли меценатки, она подарила любимой актрисе мадмуазель Рокур платье стоимостью в шесть тысяч ливров. Скрашивало ли это ей скуку проживания в Версале по сравнению с кипучей жизнью Парижа? В последнее время ее посещения столицы были ограничены, ибо имели место случаи нападения недовольных горожан на ее карету. «Королевскую шлюху» ненавидели ровно так же, как и маркизу де Помпадур. Не возникало ли у фаворитки соблазна разнообразить свое существование кратковременной интрижкой? Она была окружена блестящими мужчинами, испытывавшими сильнейшее влечение к этой обольстительной женщине, но вряд ли какой-нибудь из них осмелился бы пойти на риск возбудить ревность короля. Рядом с ее покоями располагались апартаменты ротмистра королевской гвардии герцога Луи Эркюль Тимолеона де Коссе-Бриссак. Этот несметно богатый, известный своими любовными похождениями и привлекательный мужчина, на девять лет старше Жанны, тайно обожал ее, всеми силами подавляя свои чувства. Но, какой бы недалекой и легкомысленной ни была графиня, у нее хватило ума не рисковать своим исключительным положением.

Всемогуществу графини не суждено было продлиться долгое время. Жанна пребывала в постоянном страхе, ибо король явно старел, его регулярно навещали мысли о грядущей смерти, особенно после того, как буквально на его глазах скоропостижно скончались трое приближенных придворных. Король явно слабел, располнел, его приходилось поддерживать, когда он садился верхом на лошадь или в карету. Его желудок с трудом переваривал тяжелую пищу версальской кухни, зачастую у него пропадало всякое желание ужинать. Кое у кого из приближенных сановников даже возникла шальная мысль подсунуть королю любовницу более зрелого возраста, чтобы он не растрачивал без оглядки последние силы. Эта идея появилась на свет не без участия герцога де Шуазёля, который и в изгнании не оставлял надежды вернуть себе былую власть. Он даже подобрал кандидатуру такой дамы, своей близкой приятельницы, очень красивой голландки мадам Ньеверкерке. Муж этой соблазнительной особы промотал все состояние семьи, и де Шуазёль в свое время обеспечил его супругу значительной пенсией. С падением герцога пенсия также была утрачена. Однако у красавицы вдруг откуда-то появились средства, с помощью которых она смогла уплатить наиболее неотложные долги мужа во Франции, угрожавшие ему тюремным заключением, и устроить его отъезд в Индию. Согласно замыслу заговорщиков будто бы предполагалось отправить графиню Дюбарри летом на воды в Спа, и в ее отсутствие уложить в постель короля голландку, возрастом несколько постарше Жанны.

Сам Людовик как-то меланхолично признался одному из своих докторов: «Я старею, и пришла пора придержать лошадей». На это врач в присутствии графини Дюбарри возразил: «Ваше величество, речь идет не о том, чтобы придержать, а распрячь их».

Придворные и иностранные послы пресмыкались перед Жанной, ставшей более надменной и благосклонной к изъявлениям лести. Раньше графиня не особенно обращала внимание на многочисленные памфлеты и зачастую от всей души хохотала над скабрезными песенками, которые повсюду распевали о ней. Но теперь она стала больше заботиться о своей репутации. Известный литератор-шантажист Тевено де Моранд, проживавший в Лондоне, состряпал непристойную книжонку под названием «Секретные мемуары городской женщины: приключения графини Дюбарри от колыбели до ее почетного ложа». Автор потребовал от графини либо единовременной выплаты пяти тысяч луидоров, либо пенсии в размере четырех тысяч ливров в год, право на которую после его смерти должно было быть передано его жене и сыну. В противном случае это гнусное чтиво, изображавшее начало карьеры Дюбарри в парижском борделе в самых ее омерзительных подробностях, разойдется по всему континенту. В отчаянии она обратилась к д’Эгийону и министру внутренних дел с просьбой предотвратить распространение этой клеветнической стряпни. Однако правительство Великобритании не имело оснований для судебного преследования подданного французского короля.

Тогда министр Сартин в марте 1774 года отправил с тайной миссией в Лондон своего друга, драматурга Бомарше, естественно, под вымышленной фамилией. После длительных переговоров Бомарше удалось урезать запрошенную автором сумму наполовину. Напечатанные экземпляры были сожжены в присутствии Бомарше. Когда же писака возвратился во Францию, дабы востребовать свое вознаграждение, король уже упокоился в усыпальнице предков Сен-Дени, а Сартин не испытывал желания просить требуемую сумму у Людовика ХVI от имени мадам Дюбарри, которая в качестве государственной преступницы была заключена в монастыре Понт-о-Дам.

 

Последние месяцы

Год 1774 начался для фаворитки как будто бы удачно. В качестве подарков мадам Дюбарри рассылает ближайшим родственникам и друзьям свой портрет в виде Флоры кисти Друэ. 1 января она в сопровождении двух фрейлин, герцогини д’Эгийон и герцогини Мазарин, отправляется пожелать счастливого нового года королю и членам его семьи. Все визиты проходят в учтивой обстановке без инцидентов. Затем она принимает посетителей в своих апартаментах. Среди них находится пятнадцатилетний шведский офицер граф Аксель Ферзен, который был настолько ослеплен графиней, что даже не обратил потом внимания на дофину. Позднее, когда Мария-Антуанетта взойдет на престол, Ферзен станет ее любовником.

Однако вскоре начинают появляться дурные предзнаменования. Фаворитка много занималась составлением своей библиотеки с помощью эрудита аббата Рив, архивариуса герцога Орлеанского. Для библиотеки она получила экземпляр «Льежского альманаха», который содержал ужасающее предсказание на новый год: «Выдающаяся дама, из наиболее облеченных милостью, сыграет свою последнюю роль в следующем апреле». Суеверная графиня перепугалась и приказала выкупить все поступившие в продажу экземпляры, как будто это могло изменить ее судьбу.

7 апреля 1774 года Бовэ, епископ Сене, в своей проповеди метал громы и молнии, обличая мерзости мира, погрязшего в пороках. Он упомянул царя Соломона, «захваченного сластолюбием, утомленного от того, что исчерпал для своих угасших чувств все виды удовольствий, которые окружают трон», и кончил тем, что «стал искать новые виды оных в гнусных отбросах публичного распутства». Это был прямой намек на Людовика ХV и мадам Дюбарри. Епископ Бовэ был тяжелым орудием партии благочестивых особ при дворе, которая выступала против фаворитки. Проповедник зашел настолько далеко, что провозгласил с кафедры вещие слова: «Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена!» Это пророчество неприятно поразило короля. Некоторые придворные восприняли его в буквальном смысле и начали самым неприкрытым образом дерзить фаворитке, чья незавидная судьба казалась предрешенной.

Пасха миновала, но король не исповедался. Перед отъездом двора в другой дворец он решил провести несколько дней с любимой женщиной в Малом Трианоне, где была возможность обойтись без присутствия слуг, потому что пищу там подавали на механических подъемных столах. Пришла весна, парк пестрел разноцветьем многочисленных тюльпанов и нарциссов, начинали распускаться бутоны роз.

Трудно сказать, где подхватил инфекцию немолодой король. Согласно легенде, он и фаворитка проезжали мимо похоронной процессии, и король выразил пожелание взглянуть на покойницу, пригожую молодую девушку. Потом выяснилось, что она скончалась от оспы. Вообще-то оспа тогда была чрезвычайно распространена, а прививки только начинали практиковать. Людовик ХV считал, что переболел этой хворью в легкой форме в детстве, и не опасался подхватить ее вновь.

Первые дни в Трианоне король и фаворитка провели в идиллическом уединении. Утром 27 апреля король почувствовал себя неважно, но после обеда недомогание вроде бы отпустило его и он настоял на том, чтобы поехать в экипаже понаблюдать за охотой. Вскоре он возвратился, одолеваемый приступами то озноба, то жара. Графиня попыталась успокоить и утешить его, ибо знала, какие черные мысли одолевают короля при малейшем признаке заболевания. Однако ночью ему стало настолько плохо, что пришлось вызвать доктора. Медик не поставил диагноз, но не скрыл своего беспокойства. Был призван первый хирург, который осмотрел высокородного пациента и также не высказал ничего определенного. Во всяком случае, он счел неподобающим оставлять его в Трианоне в обществе любовницы и камердинера и промолвил:

– Сир, болеть надлежит в Версале.

Короля срочно перевезли в Версаль, но оказалось, что его постель не подготовлена, и ему пришлось ждать в комнате Мадам Аделаиды. Как только больного уложили, графиня Дюбарри не отходила от его ложа. Из Парижа вызвали докторов, причем фаворитка потребовала привлечь Бордё, самое известное светило того времени. Консилиум решил, что два кровопускания и несколько клизм облегчат положение больного, но никакого диагноза так и не поставили.

В ночь с 28 на 29 апреля королю стало еще хуже. Пришлось удалить из спальни членов королевской семьи и набившихся туда любопытствующих. Три аптекаря, пять медиков и шесть хирургов принялись ломать голову над природой заболевания. Вопрос стоял о третьем кровопускании, но против него воспротивился король. Как правило, при третьем кровопускании вызывали священника: речь шла об исповеди, причащении, последнем миропомазании, обо всем, что предполагало изгнание любовницы.

Король настоял на своем, и, чтобы избежать третьего кровопускания, было решено отобрать больше крови во время второго. В результате у Людовика ХV возникла ужасная жажда. В десять часов вечера королю поднесли стакан с водой и приблизили к лицу светильник; на внезапно осветившемся лице медики увидели первые признаки оспы. Им стало ясно, что король с его изношенным организмом не перенесет этого заболевания. Но они ни слова не сказали больному. Дофина с супругой отправили в другую резиденцию – Мария-Антуанетта получила одну из первых прививок от оспы еще при дворе своей матери, но ее муж-наследник короны не должен был подвергаться риску заражения.

«Кто только мог, бежали из дворца… В этот момент … в графине Дюбарри, капризной жестокосердной фаворитке проснулась Жанна Бекю, простая девушка, не лишенная чувства благодарности. Жанна одна не покидала короля. Старый развратник, король блестящей мишурной Франции, быстро приближавшейся к революции, умер на руках проститутки, его прихотью получившей огромную власть».

Жанна тем временем предавалась горю в своих апартаментах, проливая безутешные слезы. Придворные обвиняли ее в том, что она попустительски отнеслась к здоровью короля. Дочери Людовика подчеркнуто игнорировали фаворитку. Начались бдения у постели больного. Днем вокруг нее собирались дочери, ночью их место занимала Жанна. Придворные валом повалили из Версаля. Дюбарри стойко проводила все ночи у постели любимого человека. Для женщины, весь смысл существования которой заключался в сохранении ее красоты, это был героический поступок.

На пятый день заболевания король почувствовал себя настолько хорошо, что занялся будущими выборами во Французскую академию. Когда он задавал вопросы о своем заболевании, ему говорили, что у него «прыщевидное рожистое воспаление».

В ночь на 3 мая на руках короля появилась сыпь. Он понял, что болен оспой. В едином порыве жалости графиня взяла его руки, поднесла к своим губам и поцеловала их. Главный раздатчик милостыни кардинал де Ларош-Эймон известил короля, что пришел час исповедаться.

Вечером 4 мая король понял, что умирает. В его больной памяти встали картины тридцатилетней давности. Когда он находился при смерти в Меце, епископ Суассонский потребовал удаления герцогини де Шатору, дабы иметь возможность соборовать короля, и несчастную женщину, в которую Людовик тогда был страстно влюблен, с позором изгнали. По свидетельству современницы, он велел призвать мадам Дюбарри и сказал ей: «Мадам, отныне я принадлежу Богу и моему народу. Вы должны уехать. Герцог д’Эгийон позаботится о том, чтобы вы ни в чем не испытывали нужды».

Фаворитка безмолвно повиновалась словам своего августейшего любовника, без сцен, без криков, она только молча лила слезы. Уже несколько дней графиня пребывала в растерянности и время от времени повторяла: «Я вижу, что неугодна всем, мне остается только уехать». Графиня в последний раз погладила своими руками нарывы на руках Людовика и покинула комнату. Перед отъездом из Версаля несчастная женщина написала письмо дочерям короля, умоляя о защите, и они пообещали ей свое покровительство. Герцогиня д’Эгийон увезла графиню в своей карете в замок Рюей. Новость о болезни короля распространилась по стране с быстротой молнии, и Прощелыга, не мешкая, укрылся за границей. Есть свидетельства тому, что он приезжал к Жанне и предлагал ей бежать вместе, но та отказалась.

После ее отъезда из Версаля вечером король приказал своему камердинеру Лаборду:

– Пойдите найдите мадам Дюбарри.

– Государь, она уехала.

– Куда?

– В Рюей, государь.

– Уже!..

По его щекам покатились две слезы.

7 мая король исповедовался и получил отпущение грехов. Его мучительное угасание длилось еще двое суток. Свеча, которая, согласно обычаю, горела на одном из окон Версаля, погасла 10 мая в три часа пополудни.

9 мая 1774 года в «Книге приказов короля» была сделана следующая запись:

Господин граф Дюбарри

Препровожден в Венсенский замок

Госпожа графиня Дюбарри

Препровождена в аббатство Понт-о-Дам

9 мая Людовик еще был жив и до последней минуты пребывал в ясном уме, невзирая на ужасающие изменения, которые произошли с внешностью бывшего красавца. Эта запись подтверждает тот факт, что кардинал де Ларош-Эймон настоял на заключении фаворитки и Прощелыги, а король выполнил это требование. Герцог де Врийер в тот же день подписал оба ордера. Сыну и невестке Прощелыги был направлен запрет появляться при дворе. Такой же запрет был послан и младшему брату Прощелыги, Эли-Николя и его супруге, но он оказался чисто формальным. С июля 1774 года «маркизу Дюбарри» разрешили изменить фамилию, и он принял фамилию и герб аббата д’Аржикура, дяди его жены. С тех пор эта ветвь семейства Дюбарри, продолженная женским потомством, владеет архивом семьи Дюбарри.

Царствование мадам Дюбарри кончилось. Вечером 12 мая обезображенные, издававшие ужасный смрад останки Людовика ХV без каких бы то ни было торжеств захоронили в королевской усыпальнице, аббатстве Сен-Дени. Королевская семья пребывала в замке Шуази, подальше от зараженного смертоносной инфекцией Версаля. Дочерей короля отправили в карантин – впоследствии они переболели легкой формой оспы. Из штата слуг, имевших несчастье находиться поблизости от умирающего, скончались семнадцать человек. Населению королевства было приказано сорок дней молиться об упокоении души усопшего, но вряд ли кто-то из его подданных тяжко горевал об утрате своего «Возлюбленного» монарха.

 

Опала

«Жанна Дюбарри недолго, но искренне оплакивала его смерть. Без обиняков ей приказали уехать. Два года Дюбарри… не появлялась в столице».

Поздним вечером 12 мая карета мадам Дюбарри, в сопровождении конной полицейской стражи, покинула замок Рюей и отправилась в сторону аббатства Понт-о-Дам. Пассажирка принадлежала к разряду государственных преступников, ибо имела доступ к тому, что называлось Secret du roi – сведениям, представлявшим собой государственную тайну. Ей было разрешено взять с собой всего лишь одну служанку и столько вещей, сколько могла вместить в себя карета. Всю дорогу женщина горько плакала. К месту назначения графиня прибыла лишь рано утром.

Аббатство Понт-о-Дам, заведение чрезвычайно суровых правил, внушало страх уже одним своим видом. Для женщин это было то же самое, что Бастилия для мужчин. Аббатство было основано еще в 1226 году, и к описываемому времени часть зданий превратилась в руины. На всем лежала печать упадка и средневековой безжалостной скудости. Во время Революции монастырь был разрушен, поэтому точно представить себе его облик не представляется возможным. В нем обитало с полсотни женщин, из которых двадцать были послушницами. Настоятельницей состояла чрезвычайно высокородная, чрезвычайно влиятельная и чрезвычайно преподобная дама, мадам Габриэль де Ларош-Фонтений.

Аббатиса лично приняла новую заключенную в приемной, окруженная приближенными к ней монашками, облаченными в апостольники и одеяния из белой шерсти, черные накидки и наплечники. В соответствии с полученным уведомлением она оказала новоприбывшей ледяной прием. Окружавшие настоятельницу женщины едва осмеливались поднять глаза на это исчадие ада. Однако они были чрезвычайно удивлены, когда порог переступила убитая горем молодая красавица в черной одежде (напомним, что мадам Дюбарри в ту пору исполнился всего тридцать один год), с заплаканным лицом. По длинным мрачным коридорам и дворикам, куда никогда не проникал луч солнца, ее препроводили в келью, расположенную в одном из самых унылых и отдаленных уголков монастыря. Келья была подобна тюремной камере, совершенно лишенной каких бы то ни было атрибутов уюта. От каменных стен веяло ледяным холодом. По влажным камням стекали капли воды. Какой контраст с позолотой и изяществом покоев Версаля и Лувесьена!

– О! Как здесь печально, и куда же меня отправили! – прошептала молодая женщина, упав на жесткое ложе.

В заточении, которому была подвергнута мадам Дюбарри, искупление грехов играло побочную роль. Основной целью было изолировать эту женщину как носительницу государственной тайны (король часто беседовал в ее присутствии с высокопоставленными царедворцами) от общения с людьми. Поэтому ей не разрешалось отправлять письма на волю – но получать послания она могла, – а также были запрещены какие бы то ни было посещения, включая ее собственную мать. Забегая вперед, скажем, что графиня, которая была осведомлена о многих тайнах французского двора, никогда ни единым словом, ни единым намеком не обмолвилась на этот счет. Она, к великому сожалению историков, почти не упоминала и о своей частной жизни с королем. Вышедшие из печати в ХIХ веке мемуары графини Дюбарри являются ловко сработанной подделкой.

Четверть века спустя ей было суждено пережить то же самое ощущение, которое испытала шестилетняя Жанна, отправленная из нарядных и комфортабельных апартаментов актрисы Франчески в суровую обитель Св. Ора. Полученная там закалка и искренняя вера помогли ей справиться со столь тяжким ударом судьбы и на этот раз. Она приложила все усилия к тому, чтобы своей доброжелательностью, смирением и покорностью своей участи завоевать дружбу монашек. Ей это вполне удалось. В тот же самый день, одетая в глубокий траур графиня Дюбарри присутствовала в монастыре на торжественной службе, которую в ту пору отправляли во всех церквях Франции по усопшему Людовику ХV. Ее поведение было безупречным, монашки мало-помалу прониклись сочувствием к узнице, а суровая аббатиса постепенно смягчила свое отношение к этой великой грешнице.

В первые девять дней после смерти короля правительство еще не было переназначено, и немногие друзья графини постарались сделать то, что было в их силах, дабы облегчить ее удел. Заключенные в монастыре Понт-о-Дам оставались там иной раз на долгие годы. Шон было позволено проследить за вывозом обстановки из малых апартаментов в Версале и выбрать некоторые вещи для отправки в монастырь: удобную кровать, пару мягких стульев, обюссоновский ковер, расписную ширму, защищавшую от сквозняков. Все прочее, включая отделанную фарфоровыми вставками мебель из ценных сортов дерева, часы и люстры из горного хрусталя, многочисленные картины Греза и Друэ, Верне и Фрагонара были отправлены либо в Лувесьен, либо в версальскую виллу на Парижской улице. Управляющий графини Монвалье тщательно составил опись всего и подробные перечни для адвокатов заключенной, которых уже в первые дни после кончины монарха принялись осаждать кредиторы фаворитки.

Мебель и еще одна служанка – вот и все, что мог сделать для мадам Дюбарри герцог д’Эгийон до того, как его сместил с занимаемого поста новый король. Ни Людовик ХVI, ни Мария-Антуанетта, явно довольные тем, что отделались от ненавистной фаворитки, не собирались смягчать ее участь. Самая молодая в Европе королева не скрывала чисто женской радости от изгнания соперницы: теперь никто не будет затмевать ее своей красотой и роскошью туалетов и драгоценностей, раздражать толпами поклонников, прославляющих очарование, вкус и любезное обхождение фаворитки. Месяц спустя после смерти старого короля Мария-Антуанетта написала своей матери: «Сия особа заключена в монастырь, и все те, кто носит сие скандальное имя, прогнаны от двора». Императрица Мария-Терезия сочла, что такое отношение лишено христианского милосердия: «Я ожидаю, что больше не будет стоять вопрос о несчастной Дюбарри, к которой я никогда не испытывала ничего кроме того, что требовало ваше уважение к вашему отцу и государю. Я ожидаю впредь услышать ее имя лишь при сообщении, что король отнесся к ней великодушно, заточив ее вместе с мужем вдали от двора, смягчив ее участь настолько, насколько того требует человечность».

Мария-Антуанетта последовала этому призыву лишь намного позднее, и первые дни пребывания мадам Дюбарри в монастыре были весьма тяжкими.

Но она не впала в отчаяние, а с христианским смирением подчинилась выпавшим ей испытаниям. Графиня вскоре завоевала расположение монахинь тем, что стала частью их общины. Узница принимала участие в пении псалмов, общих молитвах и разделяла с монахинями скудную пищу в их трапезной. Она отказалась от своей легкой шепелявости, как теперь выяснилось, в сущности своей наигранной, и выражалась ясным и незамысловатым слогом. По утрам мадам Дюбарри собирала цветы в саду для украшения церкви или овощи для монахинь в огороде. Когда шел дождь, графиня выполняла работу в кладовых монастыря. Она не уклонялась от участия в прогулках и бесед с монахинями, которым было поручено наставлять ее на путь истинный. Аббатиса де Ларош-Фонтений, всегда столь суровая, вскоре прониклась сочувствием к этой женщине, взяла ее под свое покровительство, и между женщинами завязалась дружба, продлившаяся почти два десятка лет. Хотя графиня Дюбарри не имела права покидать аббатство, ей довольно быстро позволили гулять в большом парке по аллее, которую по сей день называют ее именем; в конце ее она частенько сиживала у фонтана, где имела обыкновение читать, предаваться размышлениям или плакать.

Узница завязала дружбу с маленьким мальчиком из хора и часто разговаривала с ним, гладя своей прекрасной рукой его белокурую головку. Странно, но пребывание в суровой обители укрепило ее здоровье. Постепенно исчезли последствия страшного нервного потрясения, пришло душевное спокойствие, и укрепилась стойкость, позволившая достойно вынести постигшие ее несчастья.

Хотя Жанна имела право получать письма, их приходило немного. Первым осмелился написать ей библиотекарь из Лувесьена, тщедушный молодой человек по имени Десфонтене, нанятый ею на службу для каталогизации и сохранения этих великолепных книг, переплетенных в сафьян и украшенных объединенным гербом графини и рода Дюбарри.

«Госпожа графиня!

Я засвидетельствовал почтение госпоже вашей матери, каковую нашел в большой печали и каковая просила вас извещать ее о вашем состоянии как можно чаще. Она изъявляла сильнейшее желание отправиться в Понт-о-Дам… Тотчас после того, как мадам примет решение с господином д’Отейем о нашем пребывания в Рюейе, я отправлюсь в Лувесьен навести порядок среди книг, которые погибнут, если их оставить запертыми там, как сейчас… После этого я ожидаю новых распоряжений от мадам по заданиям, которые она захочет возложить на меня. Я отправлюсь туда, куда меня призовет ее воля, и сочту себя чрезвычайно счастливым повсюду, где смогу быть полезным… Я достаточно поработал в различных качествах, чтобы справиться со всем, что потребуется вам, и сознание, что я могу быть полезен вам, делает меня способным на все.

Имею честь, с самым глубоким уважением, госпожа графиня, оставаться вашим нижайшим и покорнейшим слугой: Десфонтене».

Под натиском кредиторов графини, ее нотариусу, мэтру Лепот д’Отей, было разрешено посетить узницу, дабы обсудить с ней проблемы уплаты хотя бы наиболее неотложных долгов. Король не оставил никаких распоряжений относительно своей фаворитки, и она должна была теперь улаживать все дела за счет собственных средств. Единственным выходом была продажа ее драгоценностей.

В сентябре, после нескольких недель торга, придворный ювелир Обер купил парадный бриллиантовый гарнитур, о котором речь шла выше, за 450 тысяч ливров и убор из бриллиантов и рубинов за 150 тысяч. Общая сумма оказалась для него настолько неподъемной, что золотых дел мастер обязался выплачивать ее месячными взносами по 50 тысяч. Это позволило постепенно успокоить наиболее назойливых кредиторов. Графиня теперь обрела возможность делать дары монастырю и помогла отремонтировать кое-какие строения и фонтан, у которого так любила проводить время.

Однако этих денег было недостаточно для покрытия всей задолженности, и графиня вновь обратилась к герцогу де Врийер с просьбой разрешить ей покинуть аббатство, дабы навести порядок в своих делах. Министр ответил любезным, но уклончивым письмом.

В конце 1774 года аббатиса Понт-о-Дам поддержала прошение, в котором графиня вновь излагала доводы в пользу своего освобождения. Министр Морепа передал его королю, но получил в ответ сухое «нет». Лишь весной 1775 года условия содержания графини были несколько смягчены: ей разрешили принимать нескольких посетителей: мать, немногих верных друзей, таких как герцогиня д’Эгийон, влюбленный в Жанну герцог де Бриссак и принц де Линь, а также совершать прогулки за стенами монастыря. Именно ее старый друг принц отважился взять на себя миссию лично передать прошение графини об освобождении королю. Людовик ХVI заметил ему:

– Хорошенькое же поручение возложили на вас!

– Государь, это оттого, что никто другой не осмелился взять его на себя!

– Посмотрим, – неопределенно промолвил король.

При дворе уже постепенно начало складываться мнение, что бывшая фаворитка заслуживает снисхождения; похоже, его стала разделять в некоторой степени и сама Мария-Антуанетта. Мадам Аделаида, к которой обратился министр де Врийер, заявила: «Я ни во что не вмешиваюсь, но, если король заговорит об этом, я скажу, что он поступит милостиво, освободив ее». Графиня проявила покорность и сдержанность, а ее наказание подпадало под разряд достаточно тяжких.

В мае 1775 года мадам Дюбарри получила разрешение свободно передвигаться по территории королевства, но ей запретили приближаться менее чем на 10 лье к королевскому двору и столице. Это было уже не заключение, но еще и не полная свобода.

Для своего проживания графиня приобрела за двести тысяч ливров замок Сен-Врен. Вполне возможно, что это изящное трехэтажное строение с башенками, крепостным рвом и подъемным мостом уже было знакомо ей, поскольку оно некогда принадлежало жене генерального откупщика мадам де Лагард, у которой она служила на заре своей юности карьеры вначале камеристкой, а затем компаньонкой. Молва приписывала Жанне романы с обоими сыновьями этой дамы. Затем замок перешел в руки одного из секретарей короля, некого Жака Соважа. За мебель надлежало доплатить еще пятнадцать тысяч ливров. Денег на покупку замка у освобожденной узницы не было, ей дал их взаймы герцог д’Эгийон.

Замок Сен-Врен был расположен в зеленой долине, окруженной холмами, некоторые из которых покрыты лесом. Строение окружал парк с множеством ручьев и прудов. В полулье от него находилась деревня. Все это сулило идиллическую жизнь на лоне природы, которую ввели в моду писатель Руссо и живописец Грез. Графиня вернула в услужение себе свой персонал и наняла священника для отправления месс в часовне. Из Тулузы приехали ее золовки, Шон и Пиши. Шон явилась в сопровождении любовника средних лет, некого мсье Фога, который привез с собой друга, отставного майора шевалье Шарлеманя Флёрио де Лангля. Ему исполнилось 59 лет, он был нехорош собою, но представительной внешности, неглуп, баловался литературными опытами и имел в прошлом немало любовных приключений, успехи в которых стоит отнести скорее за счет ума, нежели красоты. Считалось, что он помогает графине улаживать ее расстроенные финансовые дела, никаких указаний на более близкие отношения не существует, за исключением истории с проигрышем в карты. Как-то графиня проиграла ему полтора миллиона ливров, но они незаметно для окружающих не стали вставать из-за стола до тех пор, пока Жанна не отыгралась.

Мадам Дюбарри быстро приобрела популярность в округе, ибо в чрезвычайно холодную зиму 1775/76 года открыла кухню для бедняков и раздавала хлеб и дрова. Особым покровительством пользовались роженицы, которым она посылала бульон и вино для укрепления здоровья, а также белье для матерей и младенцев. Графиня также охотно выступала в роли крестной матери для новорожденных детей своих слуг. В хорошую погоду в парке замка устраивались праздники с танцами.

В сентябре 1775 года графиня поселила неподалеку от себя свою мать, приобретя для нее небольшое поместье Мезон-Руж с «замком, конюшнями, часовней, голубятней, оранжереей, садом и парком, а также лугами, виноградниками и возделываемой землей». Покупка обошлась в пятьдесят три тысячи ливров плюс восемь тысяч за мебель. Средства на покупку вновь ссудил ей герцог д’Эгийон.

Кроме финансовых проблем хватало и других. Много неприятностей доставлял графине индиец Замор. Из забавного арапчонка, веселившего своими проказами короля, он вырос в безобразного шестнадцатилетнего юношу, сумевшего вызвать к себе ненависть поголовно у всех слуг. Он не признавал никаких указаний и заносчиво напоминал всем о подписанной покойным королем грамоте, назначавшей его управляющим Лувесьена. Адвокаты и слуги советовали графине уволить Замора, даже если выплата ему некоторой пенсии обошлась бы дороже его содержания в замке. Но у сердобольной Жанны недоставало духа выбросить на улицу туземца, у которого не было ни одной родной души во всем королевстве. Юноша приобрел столь отталкивающую внешность, что графиня не могла переносить его присутствие в комнате подле себя. Надутый и одинокий, он слонялся по замку, переругиваясь со слугами и накапливая злобу на весь мир.

Для оплаты своих покупок и урегулирования наиболее неотложных долгов графиня была вынуждена продать свой особняк в Версале на Парижской улице. Покупателем стал ни кто иной как брат короля граф Прованский. Для того чтобы сделка могла быть оформлена, ей позволили осенью 1776 года провести несколько дней в Лувесьене в период отъезда двора в Фонтенбло. Это еще более усилило ее тоску по любимому жилищу, после возвращения в Сен-Врен этот замок показался ей заброшенным, унылым и слишком деревенским.

Денег от продажи версальского особняка все-таки было недостаточно, ибо граф Прованский не проявил особой щедрости в отношении бывшей фаворитки. Другой брат короля, граф д’Артуа, даже пытался вынудить мадам Дюбарри продать ему по дешевке некоторые картины, в частности, серию «Четыре времени суток» Верне. Она сначала отказалась, и близкие к графу придворные пытались убедить его, что мадам Дюбарри может испытывать чрезвычайную привязанность к этим картинам. На эти доводы д’Артуа ответил, что, при настоятельной необходимости продать часть имущества графине должно быть безразлично, чем приходится жертвовать. Это свидетельствует о том, что, попав в опалу, отставная фаворитка была вынуждена подчиняться капризам королевской семьи. Ей пришлось продать графу д’Артуа эти картины за девятнадцать тысяч ливров и пойти на дальнейшие жертвы: она рассталась с частью своего столового серебра, несколькими бриллиантовыми гарнитурами, столиком работы мастера Карлена с фарфоровыми вставками, большим портретом английского короля Карла I работы Ван Дейка, а также вторым комодом работы Карлена, заказанным для галереи в Версале.

Родня графини также столкнулась с финансовыми трудностями. Прощелыга вскоре оказался за границей на мели, к тому же он попытался обеспечить своего сына, который после изгнания от двора остался буквально без гроша. Жан-Батист решил продать графу Прованскому свое графство Иль-Журден за девятьсот тысяч ливров. Однако брат короля ловко надул Прощелыгу: он не стал выплачивать ему эту сумму целиком, а оформил ее как ежегодную пожизненную ренту от парижской ратуши в сумме двадцать четыре тысячи ливров. Это было достаточно на прожитие, но недостаточно, чтобы содержать еще и Адольфа с молодой красавицей-женой, уже вкусившей от жизни при дворе. Далее Прощелыга обратился за разрешением вернуться в Париж для поправки здоровья и приведения в порядок своих дел. Таковое было дано на том основании, что «сие будет лучше, нежели непристойный спектакль, который Жан-Батист станет представлять, разъезжая по иностранным государствам, то под одним именем, то под другим, играя в карты по крупной и ведя привычный для него образ жизни». В Париже его появление было принято с неодобрением, и Прощелыга уехал в Тулузу. Там он ухитрился жениться на барышне из весьма почтенного семейства Рабоди и стал проявлять большую заботу о поддержании должного облика своего имени. Что же касается мужа графини, когда Жанна подверглась опале, Гийом был изгнан из Тулузы и возвратился на свои земли в Рокелоре, оставив неоплаченных долгов на 200 000 ливров.

Замок Сен-Врен так и не стал домом для графини, хотя она довольно часто появлялась на деревенских праздниках, крестинах, балах или свадьбах. Наиболее примечательным событием стало рождение в семье ее шеф-повара Траншана тройни. Один младенец умер, но мадам Дюбарри стала крестной матерью оставшихся в живых двоих детей.

Чрезвычайно неприятное происшествие заставило графиню возненавидеть замок Сен-Врен. Как-то в воскресенье, когда она находилась в комнате одна, в замок забрели трое подвыпивших бродяг. Слуги отсутствовали, и незваные гости с угрозами потребовали у графини ее драгоценности. Однако у перепуганной насмерть женщины хватило духа дать им отпор. Пьяные пришельцы ретировались, но графиня не на шутку струхнула.

Морепа, ставший первым министром после смерти Людовика ХV, – невзирая на то, что Мария-Антуанетта пыталась заставить мужа вернуть своего старого друга герцога де Шуазёля, – счел, что мадам Дюбарри достойна предоставления ей полной свободы. Ему удалось убедить Людовика ХVI, что ее поведение, соблюдение молчания и покорность повелению короля заслуживают помилования. Король был вынужден признать, что бедная женщина не несет никакой вины за появление бульварных книжонок клеветнического характера, которые не переставали всплывать в Париже, типа сочинения Пиданса де Маробера «Истории о графине Дюбарри», напечатанного в Лондоне. Его содержание оказалось столь непристойным, что министр королевского двора отдал распоряжение скупать все экземпляры вредоносного издания; естественно, это никоим образом не помешало их оживленной продаже из-под полы.

Милость Людовика ХVI простерлась настолько далеко, что он сохранил за графиней пожизненную ренту от парижской ратуши в размере ста пяти тысяч ливров в год, поступления от торговых рядов в Нанте (напомним, что они давали ежегодный доход в сорок тысяч ливров), а также право пользоваться поместьем Лувесьен и собранием произведений искусства в нем. Помимо этого ей оставили все личное имущество и драгоценности. Считалось, что их у нее набралось на сумму около двух миллионов ливров.

Это помилование вызвало возмущение герцога де Шуазёля, который промотал все свои средства и теперь маялся в изгнании в весьма стесненных обстоятельствах. Отставной вельможа отлично помнил, как умерла маркиза де Помпадур, вся погрязшая в долгах. Однако у мадам Дюбарри достало благоразумия в первые месяцы свободы не афишировать свое богатство, дабы не возбуждать зависти версальского двора.

Наконец, в октябре 1776 года, графине была предоставлена полная свобода передвижения. Теперь она могла беспрепятственно удалиться в свой обожаемый Лувесьен. Жанна немедленно поспешила отделаться от замка Сен-Врен, не без прибыли перепродав его.

Опала низложенной фаворитки продлилась два года и пять месяцев.