Родителей дома не было. Только Бармалей радостно бросился навстречу Сане, решив, наверное, что теперь-то уж хозяин наконец бросит свои неотложные дела и поиграет с ним в прятки. Все-таки Бармалей был еще подростком. Если перевести собачьи годы в человеческие – как раз Са-ниным ровесником.

– Подожди, Барми, не цепляйся! – Саня потрепал Бармалея по загривку. – Вот изучим обстановочку, тогда и тобой займемся.

Телескоп мама почему-то переставила с балкона на подоконник, задвинув подальше за плотную штору. Саня даже не сразу нашел его.

«Чтобы нам на глаза не попался», – понял он.

Странно все-таки рассуждают взрослые! Если телескоп не стоит прямо перед тобой, значит, ты о нем и не вспомнишь. А сразу побежишь, конечно же, в Третьяковку или в Большой зал консерватории.

Тогда, по маминой логике, следовало бы выбросить на помойку компьютер с играми, видак с новыми, еще ни разу не просмотренными кассетами. А то как же? Раз компьютер и видак стоят в комнате, значит, Саня только и будет делать, что сверлить их взглядом.

«Нет, дорогая мамочка, как ни крути, а я уже вырос! – весело подумал он. – И уже вполне могу решать самостоятельно, что мне делать, а что нет. Это в детстве ты прятала от меня конфеты…»

Воспоминание о конфетах натолкнуло Саню на мысль о том, что неплохо было бы зажевать ресторанные салатики чем-нибудь своим, домашним.

– Собирайте трубу! – скомандовал он Пашке и Анке, а сам пошел на кухню.

Что Саню восхищало в маме, так это ее способность организовать праздник как бы мимоходом, в одну минуту. Вот и сейчас: холодильник, словно дожидаясь, когда его наконец откроют, тихонько стонал от нетерпения. А внутри… Внутри на целую полку разлегся любимый Санин торт со смешным названием «Поцелуй негра». И когда только мама успела?

Саня вообще не понимал: как это женщины умеют помнить о двадцати вещах одновременно? И о том, чтобы убрать с глаз подальше телескоп, и о том, чтобы испечь торт… Прямо Юлии Цезари какие-то!

Записка, которую мама оставила на столе, была еще одним подтверждением ее выдающихся способностей.

«Веселися и ликуй, весь народ. Отмечайте каникулы! Торт – для тех, кто окончил четверть без троек. Те, у кого оценки за четверть условные, так и быть, тоже могут попробовать. Мы придем поздно. Гадость про Фредди Крюгера смотреть по телевизору необязательно».

Ну конечно, за мыслями о торте и телескопе мама не забыла о Саниной условной четверке по биологии. Занудливая биологичка Амеба так и сказала в конце третьей четверти:

– Учти, Чибисов, твоя четверка – это вовсе не четверка. А самая настоящая тройка. Только она условно называется четверкой. По-следний раз.

Саня, конечно, рассказал об этом маме. Потому и рассказал, что был возмущен поведением Амебы. Если ты такая принципиальная, ставь хоть двойку! А то поставит гадость типа четверки и еще унизить норовит. «Условная»! Сама ты условная, раз не понимаешь, что подобные методы унижают человека. Так он и сказал вернувшейся с родительского собрания маме. А как только она начала приоткрывать рот, чтобы выразить свое отношение к Саниным успехам, еще и добавил:

– Это последний раз, когда я принимаю от Амебы подачки!

– Пода-ачки? – переспросила мама, вдумываясь в смысл сказанного.

– Понимаешь, в следующий раз она скажет: ставлю пятерку, но это условная четверка, на самом деле больше тройки ты не заслуживаешь. А оценивать ведь надо конкретно.

Мама тогда даже не сообразила, что ответить. Что ни говори, а с родителями самое главное – правильно себя поставить!

– Чибис, ты что там, обедать вздумал? – донесся из комнаты возмущенный Пашкин голос. – А делом кто будет заниматься, Пушкин?!

«Вот несправедливость! – подумал Саня. – Тут надрываешься изо всех сил, торт режешь, как в ресторане, чтоб на каждом кусочке по кремовой блямбе было, – и никакой тебе благодарности».

– А ты что, Пашка, два винта сам прикрутить не можешь? – поинтересовался он, выходя из кухни.

Но, взглянув на друга, Саня и сам забыл про торт. Пашкино лицо выражало крайнюю степень возбуждения и ожидания, свойственную все лучшим сыщикам мира, когда они идут по горячему следу. Даже уши его, казалось, шевелились от напряжения, а рыжие волосы походили на раскаленную проволоку.

– Слышали? – прошептал он.

– А что слышали?

Анка вертела головой, как будто настраивала уши на нужную волну.

Пашка отмахнулся от нее – мол, некогда сейчас объяснять и рассказывать.

– Прикормка пошла, – шепнул он Сане. – А вот еще бросил, и еще, слышишь? Не жалеет, гад, зерна…

Через минуту послышался легкий металлический звук: голуби зацокали коготками по жестяной крыше «комода».

Оказалось, что Пашка до сих пор не собрал трубу. Но вообще-то телескоп сейчас и не нужен. Расстрел голубей будет виден и невооруженным глазом. Да и кресло, в котором недавно сидел труп, – вон оно, виднеется…

Саня пошире приоткрыл балконную дверь. Ребята стали ждать, затаив дыхание. Только ничего не понимающая Анка вертела головой, глядя то на мальчишек, то на крышу противоположного дома.

Голубь появился в слуховом окне, как жестяная мишень в тире. Появился и застыл. Как будто специально показывал убийцам: вот я, стреляйте, пожалуйста! Наверное, так же спокойно сидел в своем кресле и тот человек, которому пуля потом разворотила голову…

Стрелок не заставил себя ждать. Тихий щелчок – и голубь исчез. Как визитная карточка неизвестного убийцы, над крышей медленно закружилось легкое перышко…

Анка не выдержала и тоненько ахнула – но тут же испуганно прикрыла рот ладошкой. Пашка приподнял руку, словно готовился отдать команду «огонь». Прошла минута, другая. Опять металлически зацокали коготки: новые голуби, привлеченные кормом, приближались к «огневому рубежу».

– Дурачки, ой какие же вы глупенькие! – со слезами в голосе прошептала Анка, как будто голуби могли ее услышать. – Ну что же вы, неужели у вас мозгов нету?

– Какие у них там мозги? – сердито прошипел Пашка. – Городишь – сама не понимаешь что… Биологию надо учить. У них мозгов еще меньше, чем у тебя.

В другой ситуации Анка точно не стерпела бы такого оскорбления. Но сейчас она только расстроенно шмыгала носом.

– Пора! – Саня толкнул Пашку. – Скорее, упустим ведь!

Пашка яростно сверкнул глазами – и вдруг, схватив Анку за руку, пулей вылетел в прихожую. И тут у нее глаза полезли на лоб от удивления. Пашка, Пашка Солдаткин подавал ей куртку! И к тому же делал это галантно, как в фильмах о великосветской жизни.

Если бы Анка могла прочитать Пашкины мысли, она была бы очень разочарована. Пашка вовсе не стал вежливым, как принц Уэльский. Он замер, держа куртку в руках, только потому, что размышлял: куда поставить девчонку – под тополь, в подворотню или, может быть, просто у выхода из подъезда? Пожалуй, лучше всего под тополь: оттуда она разглядит каждого, кто выйдет из подъезда. А Чибис тем временем будет наблюдать в телескоп за чердаком «комода» и таинственным окном.

Сам Пашка решил затаиться на лестничной площадке, этажом выше Марксэниной квартиры. Он почему-то был уверен, что преступник выйдет именно оттуда. Значит, минут через десять-двадцать он первым увидит убийцу! Или хотя бы услышит его шаги. От этой мысли у него все внутри холодело…

В отличие от Пашки Анка чувствовала себя на удивление спокойно. Конечно, ей было ужасно жалко голубей. Но от этого она нисколько не утратила способности соображать быстро и здраво, за что ее ценили Саня с Пашкой.

«Да выслежу я вам этого стрелка, выслежу. Хоть после этого поймете наконец, что вам без меня ни шагу?» – было написано на ее хитреньком лице.

К сожалению, написано это было на таком языке, которого Пашка не знал.

Щелкнул замок захлопнувшейся за ними двери.

– Все, назад пути нет. Отступать не будем. Пока не достанем гада… – прошептал, как клятву, Пашка.

– Почему это назад пути нет? – ехидно поинтересовалась Анка. – Ты что, Пашка, ключи забыл?