Гленн поднял трубку телефона, установленного в холле на первом этаже, и сразу узнал голос Горди Фарбера.

— Как дела, Гленн? — бодро осведомился кардиолог, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучат вполне буднично, хотя в душе врач испытывал некоторое волнение. Очевидно, страх, который он видел в глазах пациента, когда тот заглянул к нему двумя днями раньше, никуда не исчез, поскольку Гленну удалось заразить этим страхом жену. Впрочем, врач подозревал, что причиной страхов Энн являлись скорее события, происшедшие в доме по соседству, нежели положение в ее собственной семье. Тем не менее кардиолог в любом случае собирался проверить состояние здоровья Гленна, причем не откладывая дела в долгий ящик.

— Вас что-нибудь беспокоит? К примеру, эти пресловутые затемнения сознания?

Гленн неожиданно вспомнил о своем намерении позвонить утром Горди. Отчего, спрашивается, он не позвонил? Гленн посмотрел на часы. Уже почти час прошел с тех пор, как он закончил прибирать в кухне и…

И что дальше? А вот что было дальше, он вспомнить не мог. Еще один час выпал из его жизни! Вот дьявольщина!

— Я как раз собирался позвонить вам сегодня утром, Горди, — произнес Гленн. — У меня появилось такое ощущение, будто я скорее пациент Альцхеймера, нежели ваш. Вчера…

Прежде чем он успел закончить фразу, в дверь позвонили.

— Подождите, Горди, ко мне кто-то пришел. Положив трубку на стол, Гленн пересек холл и открыл дверь весьма габаритной женщине, одетой в мешковатое платье. Женщина несколько неуверенно ему улыбалась. Ей было за шестьдесят, и на ее лице присутствовал явный избыток косметики. Свои выкрашенные в черный цвет волосы сна собрала на макушке в неудачной попытке изобразить французский пучок. Хотя Гленн был уверен, что они раньше не встречались, внешность женщины показалась ему знакомой.

— Мистер Джефферс? — вопросила между тем посетительница. — Я Эдна Крэйвен.

Разглядывая посетительницу, Гленн почувствовал, как его снова стала окутывать привычная дурнота. Он отступил на шаг, пытаясь побороть мрак, уже заклубившийся в его сознании.

Он ничего не мог поделать с той силой, которая начинала расти в нем, захватывая один за другим участки его рассудка.

Одновременно в нем заклокотала ярость…

* * *

— Мама, не давай им, пожалуйста, этого делать! Ну я прошу тебя, мама!

— Ты у мамы самый храбрый на свете мальчик. Они вовсе не хотят причинить тебе вред. Они просто хотят тебе помочь.

Но Ричард Крэйвен знал, что ни черта они ему не помогут. Они будут причинять ему боль, как делали это в прошлый раз — точно так же, как причинял ему боль его папочка. Они протянули руки, чтобы схватить его, и даже его собственная мать стала разгибать пальцы, которыми он в ужасе за нее цеплялся.

Один из одетых в белое мужчин нагнулся, чтобы схватить его, но Ричард увернулся, одновременно изо всех сил стараясь не расплакаться. Он слишком хорошо знал, что с ним произойдет, если он даст волю слезам. Этому его научил отец, и уже довольно давно.

Несмотря на все его попытки ускользнуть, высокий человек в белом халате схватил его, приподнял и прижал его руки к бокам.

— Старайся воспринимать это без страха, — говорила тем временем его мать. — Надеюсь, ты не хочешь, чтобы на тебя опять надели смирительную рубашку?

Ричард покачал головой, и его сердце наполнилось страхом. В прошлый раз мать привезла его сюда после того, как он попытался рассказать ей, что с ним вытворял отец. Мать не поверила, и Ричард впал в буйство, поэтому на него надели рубашку с длинными рукавами, которые завязывались за спиной так, что он не мог пошевелиться. Тогда он по-настоящему испугался, куда больше, чем раньше, даже когда отец спускался с ним в подвал. Но смирительная рубашка, увы, не являлась тяжелейшим из испытании. Даже ледяные ванны, в которых его заставляли лежать часами, не были худшим из издевательств.

Худшим предстояло стать процедуре, ради которой его отдали в руки людям в белых халатах. Его мать рассказала ему о том, что его ожидает.

— Это для твоего же блага, — объяснила она. — И тебе совсем не будет больно.

Но она солгала. Ему было больно, причем так, как ни разу в жизни, даже когда его отец прикладывал к нему электроды.

Он еще раз с надеждой посмотрел на мать, но вместо того, чтобы ринуться ему на помощь, она просто стояла и глупо улыбалась, словно ничего особенного не происходило.

— Будь хорошим мальчиком, Ричард, таким, каким тебя всегда любила мамочка.

Мать повернулась и вышла из комнаты, оставив его с огромными дядьками в белых халатах. Она даже ни разу не оглянулась.

В тот день он не плакал. Он не плакал, когда они отвели его в комнату, где стояла жесткая кровать с толстыми лямками, которыми они привязали его к этому пыточному ложу.

Он не плакал, когда они подсоединили к его голове провода.

Он не заплакал даже тогда, когда почувствовал на своем теле электрические разряды и решил, что вот-вот умрет.

С тех самых пор он больше никогда не плакал.

С тех пор он делал все, чтобы ублажить свою мамочку и быть хорошим, послушным мальчиком.

Но ярость — холодная и всепоглощающая, которую он всегда старался скрывать, уже тогда стала расти и шириться в нем.

Она росла с каждым днем, с каждой неделей, с каждым месяцем.

С каждым годом ярость ширилась, достигая чудовищных размеров.

Но мать и не подозревала, что копится в душе ее сына. Она продолжала верить: ее Ричард — самый лучший мальчик на свете, который любит ее так же сильно, как она, по ее разумению, любила его.

Но ему было лучше знать. Что бы его мать ни говорила, он знал: она вовсе его не любит и не любила никогда. Если бы она испытывала к нему хоть какие-нибудь чувства, она защитила бы его от отца и от людей в белых халатах, управлявших чудовищной машиной, причинявшей ему боль куда большую, нежели отцовские электроды.

Нет, она его не любила. Она ненавидела его — точно так же, как он ненавидел ее.

* * *

— Заходите, пожалуйста!

Эти слова произнес Гленн Джефферс, но говорил за него Ричард Крэйвен, который любезно придержал дверь, чтобы помочь своей матери войти в прихожую.

— Я болтал по телефону. Извините, через секунду я освобожусь.

Весьма обходительный господин, решила Эдна Крэйвен, кивком подтвердив, что принимает извинения хозяина. Такой же, как ее Ричард.

— Надеюсь, я вам не помешала?

Хозяин в протестующем жесте поднял руку:

— Разумеется, нет.

Подняв лежавшую на столе трубку, он коротко бросил:

— Горди? Боюсь, у меня срочное дело. Позвоню вам позже.

Не дождавшись ответа, он повесил трубку, потом галантно подхватил свою мать за локоток и провел ее в гостиную.

— Как мило с вашей стороны, что вы зашли, — сказал он. Эдна нервно присела на краешек софы, с интересом разглядывая мебель в комнате. Некоторые из предметов обстановки были почти так же хороши, как вещи, которыми когда-то владел Ричард. Вероятно, все эти красивые столы и стулья выбирал сам мистер Джефферс. Вряд ли у той ужасной женщины, на которой он женат, хватило бы на это вкуса. Потом она перевела глаза на хозяина, и у нее учащенно забилось сердце. Хотя стоявший перед ней мужчина ничуть не походил на ее сына, многое в нем напомнило ей Ричарда. Прежде всего, конечно, голос. Мягкая, интеллигентная манера излагать свои мысли. Да, и глаза. Они не совпадали по цвету с глазами ее старшего сына, но в них таилась та же глубина, взгляд был таким же проникновенным, как и у Ричарда.

— Я только что подумала… — начала Эдна, перебирая большие пуговицы на своем платье. — Подумала, что если вы столь любезно говорили со мной по телефону, то, возможно, согласитесь и теперь побеседовать со мной вместо вашей супруги? Мне хочется, чтобы вы побольше узнали о моем Ричарде. Вы не имеете представления, какую боль я испытываю, когда читаю статьи вашей жены о моем сыне.

Мужчина улыбнулся.

— Но я вас отлично понимаю, — мягко сказал он. — Поверьте, я совершенно точно знаю, что именно вы чувствуете.

Эдна Крэйвен приободрилась.

— Значит, я в вас не ошиблась, мистер Джефферс. Я была просто уверена в вашем сочувствии. Да и вы сами, признаться, напоминаете мне Ричарда. Я поняла это сразу, как только услышала по телефону ваш голос. Тогда я поняла, что мне просто необходимо познакомиться с вами.

— Взаимно, — по-прежнему мягко произнес ее собеседник.

Он пристально разглядывал свою мать. С тех пор, как он в последний раз видел ее, она постарела на четыре года, но почти не изменилась. Она была одета в дешевое платье из полиэстера, какие имела обыкновение носить и прежде, а ее прическа по-прежнему выглядела глуповато, хотя она и считала ее Бог знает каким совершенством. В сочетании с сильно накрашенным лицом все это делало ее похожей на одну из тех ушедших на покой проституток, которые коротали время в дешевых барах в пригородах Лас-Вегаса. Тщательно анализируя достоинства и недостатки этой особы, Ричард с присущей ему объективностью пытался понять, отчего его мамаша, удивительно скучная и не слишком умная женщина, вызывала такую сумасшедшую любовь и даже обожание у его младшего брата.

Возможно, потому, думал он, что и мать, и брат имели между собой много общего.

А может быть, дело в другом? Может быть, такого рода чувства свойственны лишь людям с низким коэффициентом умственного развития и никак не затрагивают людей с таким высоким уровнем интеллекта, как у него?

— Вы и представления не имеете, какое удовольствие вы доставили мне тем, что пришли, — громко сказал он, обращаясь к Эдне. — Та боль, которую вы в себе носите…

Эдна вытянула вперед пухлую дряблую руку и коснулась руки любезного хозяина.

— Да-да, именно боль, — сказала она на выдохе прерывающимся от волнения голосом. — Уж больно я скучаю по Ричарду. Мы с ним все делали вместе. Только я и он.

Эдна мельком глянула в окно гостиной.

— Это ваш фургон стоит у дома, правда? — скорбно спросила она. — У моего Ричарда тоже такой был. Иногда он вывозил меня в нем на прогулку в горы. И мы гуляли там вдвоем — только я и он.

Легкая усмешка тронула края губ хозяина дома.

— Неужели? — спросил он. — Что ж, отвечу вам: это и в самом деле мой фургон. Как раз перед вашим приходом я думал о том, что было бы неплохо съездить в горы и немного порыбачить. Может быть, вы согласитесь поехать со мной?

Эдна Крэйвен вспыхнула, словно маков цвет.

— Ну что вы… То есть я хочу сказать, что мне не следует надоедать вам…

— Ну конечно же, вы со мной поедете. И, пожалуйста, никаких отговорок, — он поднялся на ноги. — Мне нужно отнести в фургон некоторые вещи, и мы можем ехать. В конце концов, давайте устроим с вами пикник!

* * *

Пока Эдна Крэйвен нетерпеливо дожидалась в гостиной, хозяин дома, превратившийся на время в Ричарда Крэйвена, спустился в подвал. Там он взял последнюю требовавшуюся ему коробку, которую непременно следовало перенести в фургон, в тот самый трейлер-дом, который он арендовал накануне, используя водительские права Гленна Джефферса и его кредитную карту.

В коробке находилась канистра с бензином и коробок спичек, но теперь он добавил туда еще несколько предметов.

Электропилу. Электрический провод с оголенными концами, из которого он пытался изготовить дефибриллятор, чтобы стимулировать работу сердца кошки Хэдер Джефферс. Рулон, пластиковой пленки, который он купил вчера перед тем, как нанести визит Рори.

Уложив в коробку все, что могло понадобиться во время поездки, хозяин дома двинулся из подвала вверх по лестнице. Сколько лет он мечтал о том, чтобы превратить мать в объект своих исследований! Но в прежние времена об этом, разумеется, не могло быть и речи.

В конце концов свои эксперименты ему пришлось ставить исключительно на незнакомых людях.

Теперь обстоятельства, так сказать, несколько переменились.

Теперь у него не было причин исключать мать из числа испытуемых.

— Вы готовы? — спросил он, останавливаясь в прихожей.

Эдна Крэйвен, загоревшаяся при мысли провести день с таким очаровательным мужчиной, так сильно напоминавшим ей старшего сына, буквально сорвалась с места.

— Мне в самое ближайшее время просто необходимо похудеть, — кокетливо призналась она, направляясь к входной двери.

— Ничего подобного, — сказал хозяин дома. — Мне кажется, вы сейчас — ни убавить, ни прибавить. Оставайтесь такой, какая вы есть.

Пока она сходила по ступенькам и шла по направлению к фургону, поджидавшему на улице, Ричард Крэйвен, отстав на полшага, уже думал о том, когда и как он сделает первый надрез.