Эрик понимал, что заданный им вопрос — проявление очевидного эгоизма, но он не хотел, чтобы она уезжала. Не имело никакого значения, что для карьеры Эшли это было очень существенное продвижение и что переезд в Чикаго в течение многих лет оставался ее мечтой, как не имело значения и то, что все месяцы их знакомства она говорила ему, что непременно уедет. Нескольких часов по выходным дням явно недостаточно для любви. Он хотел, чтобы она осталась.

Ее ответом стало отрицательное покачивание головой. Длинные волнистые волосы, спутанные за минуты, проведенные на ковре, легко касались щек.

— Я должна ехать, — сказала Эшли.

— Должна?

— Я обещала.

— Обещала. Кому?

Она опустила глаза, взгляд упал на ковер.

— Джеку.

Эрик попытался вспомнить кого-нибудь из коллег Эшли по имени Джек, и вдруг он понял, кого она имеет в виду.

— Брату?

— Да, — Эшли снова подняла глаза, взглянув прямо ему в лицо. — В день его похорон я дала Джеку обещание получить работу в Чикаго и жить в доме с видом на озеро. Это была его мечта. И папина тоже.

— Эшли, тебе было десять лет, когда умер твой брат. Ты была ребенком. Никто не вправе настаивать, чтобы исполнялись обещания, данные в столь раннем возрасте.

— Я вправе, — отрезала Эшли и отвернулась. — После того, что я совершила, другого выхода у меня нет.

Она прошла к обеденному столу. Смутившись, Эрик колебался мгновение, затем последовал за ней:

— Что же ты совершила?

Эшли резко повернулась к нему, ее губы были плотно сжаты, словно в безнадежной попытке удержать рвущиеся наружу слова. Она сделала глубокий вдох. Ее ответ и выдох слились единым звуком:

— Я убила своего брата.

Она сказала это ровным голосом, без эмоций, но он заметил слезы у нее в глазах и то, как задрожал подбородок, и сразу же Эрик потянулся к ней, взял за руки.

— Как? — спросил он, стараясь, чтоб голос не выдал его потрясения.

— Эгоизмом и своей глупостью…

Эшли замолчала, закрыв глаза. Одна-единственная слеза скатилась по щеке. Обняв, Эрик привлек Эшли к себе. Какой бы ни была ее вина, она страдала, и, если бы он знал, как хоть немного облегчить ее боль, он любой ценой сделал бы это.

— О, Эрик, — зарыдала Эшли в его свитер. — Все говорят, я не виновата, но я сама знаю, что это была моя вина. Виновата я. Только я.

— Но каким же образом ты могла убить своего брата? — повторил он вопрос.

— Нам не следовало выезжать из дома, — сказала Эшли голосом, так мало походившим на ее обычный, хорошо ему знакомый голос. — Я должна была послушаться маму. А вместо этого… Единственное, о чем я тогда думала, это во что бы то ни стало добиться своего. В очередной раз я была переполнена мечтами, которым суждено было разбиться вдребезги.

— Чего же ты хотела?

— Победить, — она вздохнула. — Победить на соревнованиях по гимнастике. У меня тогда были большие успехи в спорте. По крайней мере, так говорил мой тренер. Я была уверена, что если смогу победить, папа будет гордиться мною не меньше, чем успехами Джека, и мать станет обращать на меня больше внимания. Лед на дорогах ничего не значил для меня. Я хотела поехать на соревнования во что бы то ни стало. — И снова Эшли вздохнула, вскинув голову, чтобы взглянуть на Эрика. — И я попросила Джека подбросить меня. Я прекрасно знала: несколько слезинок и умоляющая интонация сделают свое дело.

Эрик мог себе представить. Если и в десять лет Эшли была столь же мила, как сейчас, ее брату невозможно было избежать участи стать марионеткой в руках очаровательной девчушки.

— Итак, он отвез тебя на соревнования…

Голова Эшли опустилась вновь Эрику на грудь.

— Мы даже не сказали маме, что едем. А папа, как обычно, работал. Мы просто залезли в машину Джека и отправились в путь. Мы опаздывали, и я попросила его поторопиться. Он сказал: «Я доставлю тебя вовремя, детка». И вот…

Эшли замолчала, и по тому, как напряглось ее тело, Эрик понял, она, пропутешествовав во времени, возвратилась назад в ту страшную минуту.

— Эшли, — произнес он, прижимая ее к себе еще крепче, чтобы дать ей почувствовать: он здесь, рядом, она может на него опереться.

Эшли сделала глубокий вдох, дрожь пробежала по ее телу, и она слегка отстранилась от Эрика, чтобы иметь возможность видеть его лицо. Когда она заговорила, ее голос был смертельно спокоен:

— Машину занесло. Мы врезались в дерево. Меня выбросило, и я отделалась легким сотрясением мозга и несколькими синяками. Говорят, Джек умер мгновенно.

— Но, Эшли, не ты убила его!

— Нет? Тогда кто же? — спросила она, вырываясь из его объятий. — Если бы не я, он не повел бы машину по обледеневшим дорогам и не гнал бы ее на предельной скорости, и машину бы не занесло. Если бы не я, он был бы жив и сейчас, жил бы себе и работал в Чикаго, он стал бы, кем когда-то хотел стать.

— И ты полагаешь, твой переезд в Чикаго возвратит Джека?

— Нет, но я пообещала ему, что когда-нибудь добьюсь, достигну его мечты. Его мечты и папиной.

Круг замкнулся, и Эрик не знал, что еще можно сказать или сделать. Эшли приняла всю вину за гибель брата на себя. Для нее не имело никакого значения, что брату в это время уже исполнилось восемнадцать лет и он был достаточно взрослым, чтобы понимать, насколько опасно ездить по обледеневшим дорогам. Он погиб, оставив в тот день десятилетнюю девочку твердо убежденной, что только она одна виновата в катастрофе. И двадцатисемилетняя женщина, стоящая перед ним, считала своим долгом возвратить семье то, что отняла гибель брата.

Больше всего Эрику не нравилось, что он понимал ее положение. Сам он был воспитан в японской традиции: обещание свято, каких бы жертв оно ни потребовало.

— Я пообещала им обоим, Джеку и папе, что воплощу их мечту в жизнь, — сказала Эшли, интонация решимости вернулась к ней. — Это заняло у меня больше времени, чем я предполагала, но я выполнила обещание.

— Что обо всем этом думает твой отец? — спросил Эрик.

— Я пока еще не сообщала ему, что получила перевод, но я уверена, он обрадуется. Мой переезд в Чикаго — наша с ним единственная тема разговора с тех самых пор, как погиб Джек. Вначале это были только насмешливая улыбка отца и похлопывание меня по голове, когда я начинала говорить, что собираюсь получить работу в одном из небоскребов в самом центре Чикаго, а жить буду в очаровательном домике с видом на озеро. Позднее, когда я стала старше, появились вопросы: как я планирую этого достичь? Что это будет за работа? А как только я получила работу у Штедфельда, остался один-единственный вопрос: когда?

— Значит, все это — для отца?

— И для Джека, — добавила Эшли. — Я добьюсь, чего хотели, но не смогли достичь папа и Джек, и что Джек обязательно сделал бы, если бы остался жив. И может быть, это прозвучит совершеннейшим безумием с моей стороны, но, мне кажется, Джек обо всем знает.

— Почему же ты не рассказала мне это раньше?

Эрик так много раз просил Эшли объяснить причину ее неуемного желания жить в Чикаго, и так много раз Эшли избегала этой темы!

Она склонила голову:

— Мне нелегко говорить о Джеке, Эрик. У нас дома его имя никогда не упоминается. Это может слишком сильно подействовать на мать. Она и до смерти сына была достаточно неуравновешена, а с тех пор, как погиб Джек, ей становится все хуже и хуже, она либо проклинает меня за случившееся, либо живет в каком-то иллюзорном мире, в котором Джек не погиб и все еще рядом с ней. Мой отец, ну, он…

Эшли замолчала, и Эрик понял, что она вновь пытается справиться со слезами. Заморгав, она взглянула на него, изобразив подобие улыбки.

— Извини. Я избегаю этой темы, потому что всякий раз, когда я начинаю говорить о Джеке, все обязательно заканчивается слезами. Давай сменим тему, хорошо?

— Может, тебе нужно выплакаться?

— Может… — согласилась Эшли, но вытерла набежавшие слезы и крепко сжала Эрику руку. — Теперь ты знаешь, почему я должна ехать в Чикаго.

— А если все-таки не поехать?

— Невозможно.

С очевидным отчаянием она водила ладонями вверх и вниз по рукавам его свитера, как будто пыталась унять боль неминуемой разлуки. Эрик понимал: их чувства друг к другу оказались слишком сильны, гораздо сильнее того, на что Эшли рассчитывала, идя на близость. С самого начала она боролась со своим влечением и, даже уступив, все равно продолжала напоминать ему, что наступит день, когда она уедет. Всякий раз Эшли настаивала, что у их отношений нет будущего, и то, что она призналась в любви и предложила ему вместе с ней уехать в Чикаго, уже само по себе необыкновенно. И нет сомнений: если бы все это было так просто, он, не колеблясь, уехал бы вместе с ней.

Но жизнь никогда не бывает простой настолько.

Внезапно Эшли прекратила водить ладонями по рукавам его свитера и вздохнула.

— Кажется, мы в тупике. Ты не хочешь ехать в Чикаго, а я должна ехать.

— Вопрос не в том, хочу ли я ехать или не хочу, — сказал Эрик. — Ты права; все мои деньги вложены в додзо, и мой бизнес нельзя организовать за парочку лет в одном месте, а затем с легкостью перелететь в другой город. Чтобы достичь успеха, я должен выполнить определенные обязательства. Подобно тебе — я дал ряд обещаний, которые тоже не могу нарушить.

— И поэтому нам придется идти в жизни разными дорогами, — она повернулась и пошла на кухню.

— Я полагаю, — сказал он поспешно, — мы можем попробовать встречаться по выходным, как ты предложила. Я могу отменить вечерние занятия по субботам и приезжать в Чикаго сразу же по окончанию дневных.

Эшли остановилась и оглянулась:

— Нет, ты был прав, у нас ничего не выйдет.

Через десять дней Эшли была готова к переезду.

Все произошло так быстро, что она с трудом верила: все это взаправду. Как только она сказала Уэйну, что принимает его предложение, события не заставили себя ждать. Ее текущие дела в фирме были переданы Джиму и Роду, она слетала в Чикаго на встречу с самим мистером Штедфельдом, который к этому времени подыскал ей кабинет, для нее и еще одной сотрудницы фирмы сняли домик с видом на озеро Мичиган, был заказан фургон для перевозки вещей и мебели, по желанию либо сразу же в новое жилище, либо пока на склад для временного хранения.

У Эшли практически не оставалось времени видеться с Эриком, но она не могла долго выдерживать разлуку. Дважды она пыталась пропустить занятия по самообороне, чтобы начать упаковывать вещи, и дважды отказывалась от этой мысли и приходила на уроки, желая еще раз увидеть Эрика в додзо и восхититься всем тем, что он умел.

А еще ей предстояло разобрать книжный шкаф. Конечно, это можно было бы сделать и самой, в крайнем случае, попросить помочь Чарли, но все как-то закончилось тем, что она пришла к двери Эрика. После того, как полки были уложены и связаны, они занялись любовью. То было дикое соитие, изнурительное эмоционально и физически.

Когда все закончилось и Эшли лежала в постели Эрика в блаженной полудреме, зазвонил телефон. В то мгновение, когда она почувствовала, что Эрика нет рядом, у нее возникло внезапное ощущение пустоты и беспокойства. Она не любила ночные звонки. Для нее они могли означать только одно: ее мать в очередной раз пыталась покончить с собой.

Затаив дыхание, Эшли слушала, как Эрик отвечает на звонок. Его приветствие прозвучало несколько неуверенно, он понизил голос.

— Нет, — прошептал Эрик, — я не могу этого сделать, по крайней мере, не сейчас.

Все внутри нее сжалось, беспокойство сменилось ревностью. Не успела она уехать, а ему уже звонит другая женщина! Ей хотелось отключиться, не слышать его слов, но она не могла заставить себя не слушать.

— Да… Стив, я понимаю, — сказал он спокойно, — но сейчас я не могу.

Осознав, что Эрик говорит с мужчиной, Эшли отбросила ревность, но беспокойство осталось. Схватив со стула и набросив на себя шелковый халат, она выскользнула из спальни и подошла к Эрику. Он окинул ее взглядом, когда она приблизилась. Темнота скрывала его черты, но Эшли все же заметила, как он нахмурился.

— Стив, я понимаю, — повторил он, его голос вновь стал невозмутим. — Послушай, Эшли здесь, рядом со мной… Да.

Она ничего не спросила, даже после того, как он положил трубку. Эрик проводил ее до постели, и они вместе забрались под одеяло. Эшли чувствовала напряженность во всем его теле, но ничего не спрашивала, она ждала, рассчитывая, что он сам все ей объяснит. Наконец Эрик заговорил:

— Это был Стив Пиз, тот лейтенант, которого ты видела в участке.

Ничего не сказав, Эшли повернулась к нему и коснулась его руки, ощутив теплоту. Эрик продолжил: — Он звонит иногда, когда ему нужна моя помощь.

— Помощь ниндзя?

Она услышала его вздох и поняла, что догадки Чарли были совершенно справедливы.

— Мы с ним не хотели бы, чтоб это стало кому-либо известно.

— Я понимаю. В кино подобное смотрелось бы героизмом, в зале суда, однако, было бы признано противозаконным. Ты ему и сейчас нужен?

— Дело может подождать.

До того времени, когда она уедет. И тогда Эрик будет делать все то, о чем его попросит лейтенант Пиз, возможно, рискуя при этом жизнью. Эшли испугалась.

Придвинувшись к нему ближе, она прижалась щекой к его плечу.

— Будь осторожен… всегда… обещай!

Эрик пообещал, но Эшли не могла избавиться от чувства, что с ним непременно что-то случится после того, как она уедет. За день до отъезда Эшли поделилась своим предчувствием с Чарли.

— Ты ведь сообщишь мне, если что-нибудь случится с Эриком?

— В каком смысле? — спросил Чарли.

— Ну, если он, например, будет ранен или… убит.

Ее всегда поражало мастерство Эрика, но и он сам признавал, что все приемы боевых искусств могут оказаться совершенно бесполезны при применении огнестрельного оружия.

— Убит? — Чарли вскинул голову. — Каким это образом он будет убит?

— Ну… ревнивой любовницей, например, — сказала она с невинной улыбкой, пытаясь свести все к шутке и делая вид, что осматривает содержимое коробки, которую она на самом деле незадолго до прихода Чарли собирала.

Чарли, если хочет, может быть совершенно уверен, что Эрик работает на полицию, но она не собирается предоставлять ему доказательств.

— Если бы ты осталась в Анн-Арборе, тебе не пришлось бы беспокоиться, что этого парня убьет ревнивая любовница.

Эшли не поднимала головы, но тем не менее ощущала на себе пристальный взгляд Чарли, сидевшего на одной из множества коробок, загромоздивших с недавних пор ее квартиру.

— И все-таки я не понимаю, почему ты уезжаешь.

Выпрямившись, Эшли взглянула на него и отвела с лица выбившуюся прядь:

— У меня нет выбора.

— Нет выбора! — торжественно повторил Чарли и указал на коробку напротив. — Почему бы тебе не присесть? Отдохни! — У Эшли появилось подозрение, что Чарли намерен прочесть ей длинную лекцию, но все-таки она села. — Уважаемая, я не знаю, что тебя вынуждает переехать в Чикаго, но я совершенно убежден — ты совершаешь ошибку.

Эшли протестующе вытянула руку, чтобы остановить его.

— Чарли, тебе не нужно говорить мне, что Эрик — лучший человек, которого я только могла когда-либо встретить, и что я полная идиотка, оттого что бросаю его. Ты и не подозреваешь, что на протяжении последних двух недель я уже много раз повторила себе то же самое.

— Тогда почему же ты согласилась на этот проклятый перевод? Почему ты оставляешь Эрика?

— Потому что я не могу не оставить. Я должна выполнить обещание.

— Какое еще обещание? — спросил Чарли, ничего не понимая. — Твоему боссу?

— Моему… — Эшли запнулась.

Несмотря на то, что она рассказала Эрику о брате, она не могла повторить рассказ Чарли. Он ничего не знал ни о болезни ее матери, ни о мечтах отца, ни о том роковом дне, прошедшем семнадцать лет назад. Он не поймет, чего она лишила своих родителей гибелью Джека.

И что теперь могла им возвратить.

— Я должна это сделать, — сказала Эшли твердо. — И помимо всех обещаний, это была и моя мечта тоже. Я хочу сказать, что мне очень нравится работать в службе информации… а в моей профессии перевод в Чикаго — значительное продвижение по служебной лестнице. И я люблю Чикаго.

— Но ты любишь и Эрика, — напомнил Чарли.

— И я люблю Эрика. — Эшли любила Эрика. Всей душой и сердцем. Любила то волнение, которое он вызывал у нее, любила его загадочность, силу и нежность. — Недавно он передал мне историю, которую рассказала ему мать, историю о маленькой птичке-котори. Птичку полюбила девочка и, несмотря ни на какие уговоры, не посадила в клетку, позволив ей улететь, когда настало время. Я всегда недоумевала, почему Эрик называет меня своей маленькой птичкой. Теперь понимаю, и я еще больше люблю его за то, что он предоставляет мне возможность свободно улететь.

Конечно, если не учитывать, что даже сейчас, когда она говорит все это, комок застревает у нее в горле и она никак не может скрыть слезы, навертывающиеся ей на глаза. Действительно, никто не удерживает ее в Анн-Арборе, ей позволено свободно улететь, и она должна улететь, но Эшли не могла улететь, как птичка, частицу себя она оставляла здесь.

На следующее утро прибыл фургон. В тот момент, когда грузчики выносили коробки и мебель из ее комнат, из своей квартиры вышел Эрик и зашел к ней. Эшли видела, как он обходит стулья и кровать в середине гостиной, пробираясь в сторону кухни. В руках он держал большую черную квадратную коробку, украшенную изображением журавля красных и золотистых тонов.

— Что в ней? — спросила она, радуясь встрече.

— Пустяк, — Эрик протянул коробку. — Возьми с собой в дорогу.

Осторожным движением Эшли поставила разукрашенную коробку на стойку и приподняла крышку. Внутри находился небольшой поднос, заставленный всяческими закусками. Подняв поднос, она обнаружила другой поднос, а под ним третий.

— Как изящно, — сказала Эшли и один за другим вернула подносы в первоначальное положение, и они вновь, соединившись, составили квадратную коробку.

— В Японии, — пояснил Эрик, — отправляясь на работу или в путешествие, укладывают таким образом еду. Возможно, тебе захочется перекусить в дороге.

— По-моему, это совершенно сказочная упаковка для дорожного завтрака, — повернувшись к нему, она его обняла и поцеловала. — Когда ты успел приготовить все это?

— После того как ты ушла прошлой ночью. Я очень скучал по тебе.

И она тоже…

— Прошлым вечером звонил папа, — сказала Эшли, заставив себя вспомнить причину, по которой покидает любимого. — Папа очень рад за меня.

Эрик нахмурился.

— Человек не должен жить жизнью другого.

— Не надо, — взмолилась Эшли, закрыв глаза.

Она не хотела слышать никаких банальностей. Слишком легко принять истину сказанных Эриком слов, сдаться и навсегда остаться в Анн-Арборе.

Но в какое положение она поставит своего отца?

— Я должна ехать, ты знаешь, я должна.

— Я знаю, ты в это веришь.

Эрик отвернулся, сделав вид, что наблюдает за погрузкой. О, как бы он хотел, чтобы Эшли пообещала ему всегда его любить и никогда не покидать. Но она ничего ему не обещала. С самого начала она настаивала, чтобы они не давали друг другу никаких обещаний.

И Эрик по-идиотски согласился на ее условия.

— Когда ты уезжаешь? — спросил он.

— Наверное, сразу же, как только все отсюда вынесут и я передам ключи Чарли.

— Так скоро?

Молча Эрик смотрел, как коробки с вещами выносят из комнаты. Он вспомнил, как впервые вошел в ее квартиру, вспомнил устроенную Эшли вечеринку… Она предупредила его тогда, что вот этот самый момент когда-нибудь настанет. Он ответил, что понимает.

Но он не понимал.

Эшли притягивала его, но Эрик не предполагал, насколько глубоко она сумеет проникнуть ему в душу, насколько неотъемлемой частью его существа станет. Он и не подозревал, что она принесет в его жизнь душевное равновесие и радость, которых ему всегда так не хватало, и что любовь к ней наполнит смыслом каждое мгновение бытия.

Ему хотелось излить боль криком или рыданием, но он не издал ни звука. С самого рождения мать воспитывала в нем умение властвовать над своими чувствами. И за шестнадцать лет тренировок ниндзя-цу наставник научил Эрика оставаться сильным, что бы ни произошло.

Поэтому он и был здесь, несмотря на то, что ему хотелось бежать, хотелось закрыть глаза и не осознавать реальности происходящего, забыть, что Эшли на самом деле уезжает. Даже когда грузчики вынесли из ее квартиры все вещи и уехали, Эрик не уходил, он ждал, пока Эшли прощалась с Чарли и отдавала ключи, и он помог ей отнести чемоданы к машине.

Шел снег, колючий холодный ветер метал мелкие обледеневшие хлопья. Несколько мгновений Эрик постоял с Эшли у открытой дверцы ее автомобиля, момент отъезда неминуемо приближался. Нежным движением он поправил пуховый шарф вокруг ее шеи и запахнул пальто.

— Ну, — сказал Эрик, пристально взглянув ей в глаза, голубизна которых внезапно увлажнилась.

— Ну, — повторила она и провела перчатками по его куртке.

— Пришло время прощаться.

— Мне будет тебя не хватать, — сказала Эшли, не замечая, что слезы текут по щекам.

— И мне тоже.

Она выдавила из себя улыбку, щеки раскраснелись от ветра и холода.

— Мой ниндзя.

— Моя котори.

— Маленькая птичка? — Эшли попыталась рассмеяться, смех прозвучал деланно. — Не думаешь ли ты, что мне следовало бы улететь куда-нибудь на юг, а не в Чикаго, где погода ничуть не лучше, чем в Анн-Арборе.

— Позвони мне, как только приедешь. Я хочу знать, все ли с тобой в порядке.

— Да, обязательно, — пообещала Эшли и вытерла глаза. — Эрик…

— Да?

— Я… — Зримая тоска отразилась в ее глазах. Он ждал, когда она закончит фразу. — Будь осторожен, — прошептала она наконец, но ему показалось: что-то другое хотела она сказать. — Я боюсь, что с тобой может что-либо случиться, — продолжала она, — особенно, когда ты… — снова запнулась Эшли, ее пальцы сжались на его рукаве, — …ты знаешь… ну… когда ты станешь помогать лейтенанту Пизу.

— Я буду осторожен, — пообещал он.

Эрик почувствовал, как она дрожит. Он обнял ее и привлек к себе в безудержном желании согреть и защитить ото всех бед, которые только могли предстать в воображении.

— О, Эрик!

Она подняла на него глаза, и он понял, что боль, переполнявшая его сердце, мучает и ее. Ему захотелось вернуть Эшли домой, закрыть у себя в квартире и чтобы она осталась с ним навеки. Но он также понимал и то, что это невозможно.

Поэтому Эрик просто поцеловал Эшли, и ничего более.

Поначалу ее губы были холодными и жесткими, но, прикоснувшись к его губам, они мгновенно согрелись, смягчившись и наполнившись особой, только им присущей нежностью. Он целовал ее и все теснее прижимал к себе, желая, чтобы время остановилось и ему бы никогда не пришлось расставаться с Эшли.

Она жадно отвечала на поцелуи. Она целовала и плакала, рыдания сотрясали все ее тело, и слезы потекли и по его щекам.

Эрик застонал, когда Эшли резким движением слегка оттолкнула его от себя, внезапно прервав поцелуй. Она отвернулась к машине, и он заметил. Эшли вытирает щеки. Эрик быстро смахнул слезы и со своего лица, надеясь, что, если она и заметит у него на лице какую-то влагу, то отнесет за счет ветра и таявших снежинок.

— Я, наверное, поеду, — сказала Эшли, не глядя в его сторону, — пока снегопад не усилился.

«НЕ УЕЗЖАЙ!» — хотелось ему крикнуть, но он открыл для нее дверцу автомобиля.

— Осторожнее за рулем!

— Да, конечно.

— Не забудь позвонить мне.

Она выглянула из окна машины.

— К тому времени, как я приеду в Чикаго, ты уже будешь вести урок.

— Я отменил все сегодняшние уроки.

Сегодня ему ни за что не удалось бы сосредоточиться.

— Я позвоню, — пообещала Эшли. — Будь осторожнее, Эрик, и помни, я тебя люблю.

Он кивнул, но ничего не смог сказать в ответ. Не смог.

Прикусив нижнюю губу, она захлопнула дверцу — слезы струились по щекам — и включила зажигание. Эрик счищал последний снег с ветрового стекла. Затем он сделал шаг назад и наклонил голову.

Эшли ответила ему легким кивком, и машина тронулась. Она проехала половину улицы, когда он сказал то, что хотел сказать:

— Ай шите иру, — прошептал он. — Я люблю тебя.

Его слова унес ветер.